Я родился 12 февраля 1923 г. в г. Бахмач Черниговской области, но когда мне был один год, семья переехала в Севастополь. Родители мои были простыми рабочими, отец работал на судоремонтном заводе, он был руководителем службы по ремонту котлов. Я начал учиться с 7 лет, окончил 6 классов, после сразу же поступил в школу ФЗО, где нас готовили для работы на военных заводах. Проучился год и пошел на артремзавод, тогда это было нережимное предприятие, мы все были простыми рабочими. Но вот город был действительно военным, в Севастополе постоянно проводились различные учения по светомаскировке. И как-то нам было сказано, что в ближайшее время будут проводиться очень большие маневры, поэтому мы заранее обклеивали бумагой стекла, специально крест-накрест. Все в городе ожидали учений в ночь с 21 на 22 июня, тогда должны были начаться крупные маневры. Мы с братом специально легли пораньше, чтобы в случае чего можно было быстро вскочить, причем спали на одной кровати на нашей веранде, она была довольно длинная. Но мы не вскочили, а нас сбросило на пол взрывом, т.к. началась бомбежка города прямо в 4 часа. Брат работал на морзаводе им. Орджоникидзе, вскоре после начала войны он получил направление эвакуироваться, выдали ему все документы и бронь, он уехал. Но и в тылу не помогла ему бронь, все равно брата призвали в армию. А я работал и видел, как мои товарищи уходили в армию, а фронт тем временем все ближе подходил к Севастополю. Я должен был эвакуироваться вместе с заводом, но все время бегал вместе с товарищем в военкомат, так мы бегали-бегали, что нам в итоге сказали в военкомате: "Можете больше не бегать, вот-вот и до вас очередь дойдет". Действительно, где-то в конце ноября 1941 г. забрали нас в запасной батальон, который находился на м. Херсонес, где нас начали учить на минометчиков. Занимались интенсивно, если не было бомбежки, то мы прямо с утра до 3-4 часов дня занимались бес перерывов минометным делом, или проводились занятия по стрелковому оружию. Учили нас морские офицеры, но куда нас готовят, никто не знал, мы понимали только одно - будем минометчиками. Давали и теорию, и практику минометной стрельбы. Однажды ночью в декабре, никаких экзаменов мы не сдавали, всех посадили на машины и отправили в Инкерман. Вот только наши инструкторы с нами не поехали, сопровождали нас какие-то другие командиры. Как привезли в Инкерман, там всех выгрузили и приказали располагаться между камней, спать, а утром придет "хозяин" и заберет в часть. Мы с друзьями легли за камни, а там были булыжники такие, и уснули за нами. Утром поднялись, никого нигде нет, начали осматриваться. Оказалось, что нас привезли к одной возвышенности, на которой располагалась площадка, и уже на площадке стоял небольшой домик. Мы пошли по дороге от Севастополя в Инкерман, там был сперва госпиталь, потом винзавод, и дальше этот домик. В итоге нас 5 человек пригласили, мы пришли в домик, где какие-то командиры расспросили все. А мы же еще молодые, боимся, что с нами сделают, а то ведь уснули. Но никто ничего не стал объяснять, в итоге всем говорят, что мы будем служить в 50-м батальоне связи 25-й Чапаевской дивизии.
Комиссаром в батальоне у нас был Карапетян, очень хороший человек, я попал в связисты, приходилось и дежурить, и работать на линии, я должен был, в случае порыва на линии из-за обстрела, восстановить линию. Ходил я один или с товарищем, на задание направлял нас начальник пункта связи, лейтенант. В итоге нас на пункте так и оставалось 5 человек, те самые, кто изначально со мной был, и вот однажды где-то в начале зимы 1942 г. началась раскомплектация батальона, нас вызвали на КП и приказали: "Сейчас придет комиссар Карапетян, и вы с ним перейдете служить в часть, расположенную в стороне Мекензиевых гор, там придете во 2-й минометный батальон". Этот батальон входил в ту же 25-ю дивизию, пришел комиссар, поздоровался и мы двинулись в путь. По прибытии представились командиру батальона капитану Бобыкину, не знаю, почему так, но он приказал мне остаться при КП батальона телефонистом, там уже надо было и на линию ходить, и коммутатором работать. Вот тут мы под бомбежки попадали часто. Помню, мой блиндаж стоял впереди, дальше рядом землянка командира батальона, а за мной блиндаж взвода охраны. И вот как-то из этого взвода один солдат был на дежурстве, остальные в блиндаже находились, произошло прямое попадание, у меня только бревна в блиндаже стянуло, я остался живой, а ребята из взвода охраны, все погибли, кроме дежурного.
Тем временем бои продолжались сильные, мы отступали мы потихоньку обратно на Инкерман, окопались только около дачи Максима, что от Севастополя находится примерно в 3-4 км, но здесь нам уже не было никаких указаний, куда и чего, в каком направлении двигаться. Была своя неразбериха, солдаты искали свои части, конечно, я как местный мог бы и убежать. Но я не мог, ведь думаешь, с одной стороны, ты комсомолец, как так, да и немцы поймают и расстрелять могут. И ведь как тебе стыдно будет. Так что я остался, а где-то к рассвету немцы окружили нас и забрали всех в плен. Получилось так: одна немецкая часть зашла с юга, другая с севера, потом танки с востока появились, так что мы получились как в замке. У нас была одна "Катюша", да и ту быстро подожгли. Оказавшись в плену, мы пошли от Севастополя до Джанкоя, всех нас гнали пешком, помню, что колонна была очень большая. И вот как получилось в самом конце: когда прошли станцию, удивительно, но мы увидели, как летит наш самолет, но открыл он огонь не по нашей колонне, а куда-то по стороне, куда он бил, я не знаю, прошел над нами и улетел. А где-то км в 6 от станции было поле, уже заранее огороженное как клетка. Вот там нас и посадили, утром, в 6 часов шли баланду кушать, в которой плавал один только лук, да мука какая-то. Трудно. Потом в лагере показался какой-то учитель, чего-то он поговорил там с лагерным переводчиком, я слышу, как переводчик ему говорит: "Ну, походите, поспрашивайте". Учитель подходит ко мне и спрашивает: "Ты не из Колайского района?". Я ответил утвердительно, хотя я никогда и не был в том районе. Он говорит: "Так, узнаю, сколько вас здесь, мне на днях человек 10 надо будет в район, я вас заберу". После пришла какая-то женщина, ищет родственника, тогда вообще люди искали своих родственников по лагерям. Фамилия вроде мне знакомая, но никак не могу вспомнить, где слышал. Она спрашивает, но никто не выходит, тогда я думаю, попрошусь, чего ей терять. Сказал охраннику, что фамилия мне знакома, тот разрешил: "Иди, только дальше этого места не уходи!" Сели мы с женщиной, она меня расспросила, и все то же фамилия знакомая, а не могу вспомнить. Тогда она рассказала, где он жил, описала, какой был, может, я и знал его, потому как часто в том месте Севастополя бывал до войны. Но я не видал такого на фронте, может, он погиб, или его в другом месте держат. В конце она сказала: "Что несла ему, я вам отдам". Там было несколько лепешек, и табак листьями. Я с ребятами поделился, вроде получше стало, а тем временем снова пришел учитель, и сказал, что после обеда мы пойдем с ним в район.
Только я в лагерь зашел, переводчик мне говорит: "А ты хоть знаешь, где находится этот Колай?" Но мы до того с хлопцами болтали, один из них был крымский болгарин, он упоминал, что Колай от Джанкоя в такой то стороне. Так что я встаю, и показываю переводчику: "Вот Джанкой, а туда поворачивает дорога на Колай". После этого меня в колайские окончательно утвердили. Мы там водопровод делали, тот болгарин убежал, а учитель нам все говорил: "Ребята, вы только не падайте духом, вас переправят, там сейчас наши ходят". Мы поняли, что речь идет о партизанах, а потом в один момент пришел учитель и сказал: "Я спросил, тебя мне на время дали, поедем, сено погрузим". Ну что ж, поехали, на большую мажару сено начали грузить, и тут он мне говорит: "Ничего не вышло, где планировали освобождение ваше, место предали, явка пропала". И как раз через несколько дней шел эшелон из Керчи на Германию, нас туда запхали. Так я в итоге попал в Германию, где направили работать на какое-то предприятие, мы делали катера и лодки.
За работой пролетел 1943-й и 1944-й годы, приближалось время освобождения. Нас держали где-то на западе Германии, так что нас освободили канадцы и американцы. Причем с приближением фронта к нашим местам начались обстрелы, но в лагерь ни один снаряд не попадал, что интересно, рядом взрывы были, а по лагерю как будто специально не стреляли, и даже во время бомбежек ни разу бомба к нам не упала. все рядом и рядом. Потом была тишина, охраны уже вроде и нет, хлопцы смеются, мол, всех побили снарядами и мы только на всю округу и остались. Потом смотрим, какие-то машины по дороге идут, у них были колеса, как на цыганских возах, очень большие. Не понимаем, что такое происходит, потом к лагерю (он был на возвышенности, а дорога проходила внизу) поднялись от остановившихся на дороге машин человек 5-6 с автоматами, начали спрашивать: "Русские?" мы отвечаем, что, конечно, русские. Но я не знал, чей солдат это был, у него к берету был приколот красный клинышек, и вот он мне говорит: "Я по-русски понимаю, говори, где шеф вашего лагеря?" Я ответил: "Да шефа расстреляли уже и без вас". Дело в том, что его расстрелял мой друг, его взял из лагеря один Бауэр для того, чтобы он работал на рыболовном катере. Так что он в лагере не появлялся, и вот он как-то там достал автомат, я не знаю даже как, он был такой мощный парень. И когда приближался фронт, мой друг в лагерь пришел. А шеф у нас был плохой, постоянно заставлял заключенных гимнастику делать. Моему другу постоянно доставалось, и как-то я на себе испытал гимнастику. Кто-то наговорил шефу, что я картошку воровал, а я с детства никогда у чужого в огороде не был, он меня не стал слушать, а сразу наказывать стал. А гимнастика, это знаешь что такое? Руки вперед протянул и идешь, уже не можешь их держать, а он плеткой тебя по рукам бьет, если только чуть опустишь, потом руки-то болят. В конце заставлял скакать и руки впереди себя держать, ты уже падаешь, а он все плеткой тебя. Вот друг мой пришел в лагерь и застрелил шефа, а у того жена в лагере была, она знала, что там в комнате пистолет лежит, бросилась в дом, тогда друг очередью провел по дому и ее зацепил насмерть. После мы пошли в комнату, поискали, оказалось, там пистолет лежит, мы-то до этого и не знали, чего она в дом бросилась. Посел прихода канадцев нас передали в большой лагерь, откуда я попал в 67-ю танковую бригаду, там я строил гаражи для танков, и работал на пиле, мы очень быстро там всю работу закончили. Оттуда меня направили в еще один большой лагерь, затем в общий лагерь, где во время войны был немецкий городок для летчиков, и где наши войска сделали лагерь для бывших военнопленных, там мы какое-то время пробыли, и нас погрузили на машины. Привезли на станцию, там уже комиссия сидела, определяли, мол, кто может, тот пешком будет идти, а куда и чего, неизвестно. У меня были сильные мозоли на подошвах ног, решили в итоге, мол, куда я пойду, отправили с больными на поезде. Эшелон долго шел, хоть мы и получили сухой паек, но что с ним делать, котелков-то ни у кого нет, пожуешь и все. В итоге остановились раз на станцию в г. Кирова, а там с нами уже не церемонились. Утром встали, у каждого вагона часовой стоит, что такое? Вот тебе и приехали в Россию!
Еще до того, как нас отправили в Россию, в лагере проводилась агитации о том, что надо ехать на заводы работать, так как в стране разруха. Комсомольцы, вперед! А вот так привезли: из Кирова мы приехали в г. Часовой Молотовской области, открыли в вагонах двери, тоже часовые стоят, потом из вагонов нас вместе с часовыми выгрузили и по городу повели. Отвели нас в самый конец города, который назывался Дальний Восток, там бараки уже были построены, нас в них поселили. Начали водить на завод, на обед и ужин тоже, все время под конвоем, как какие-то преступники, тогда я возьми да и напиши письмо в ЦК партии, еще Калинин был живой тогда. Надо сказать, что прореагировали быстро, вскоре к нам приехала комиссия из г. Молотова, нашли меня. Оказалось, что разбираться прислали двоих, один из ЦК партии, другой из Молотова, начали они меня спрашивать: "Расскажите, что и как происходит с вами". Я рассказал все, они мне в ответ: "Этого не может быть!" У нас же начальником какой-то подполковник был, мы пошли туда, они меня с собой взяли, и спрашивают подполковника: "Вот нам человек рассказал, как с ними тут обращаются. Это правда?" Подполковник в ответ: "Конечно, правда, это же власовцы!" Тут я уже не выдержал, начал спрашивать, какие власовцы, я никогда не был в РОА. Потом выяснилось, что в городе ожидали эшелон с власовцами, а эшелоны наши где-то попутали, и вот потому нас и приняли так хорошо. Хорошо хоть, что все выяснилось в итоге. После этого я поработал немного в разгрузке, мы вагоны грузили для доменных печей, тем временем проверили информациюпо моей специальности, а я когда учился в ФЗО, ведь нас там учили и токарному делу, и слесарному, и фрезеровочному, и долбежному. Так что я все станки знал, и меня в итоге токарем сделали.
- Чем Вы были вооружены как связист?
- Карабин и две гранаты. Его не приходилось использовать, нам даже запрещали в боестолкновение вступать, чтобы не выдать линию связи. А так посылали в любое время, и ночью, казалось бы, если несколько раз по связи пройдешь, все запомнишь, вроде не так трудно и находить, но все равно тяжело. Как никак, ночь есть ночь. Бывало, что только подсоединил, начинаешь проверять, а там уже немцы по нашей связи говорят, уже они подключились где-то к линии. И один раз как-то так получилось, что немецкие войска вынуждены были связь давать через Мекензиевы горы, им так необходимо было, потому что с другой стороны стояла немецкая крупнокалиберная артиллерия, они вели постоянные обстрелы города из пушек, а связь давали через нас. так вот, я однажды нашел и перекусил немецкую линию, после сообщил своим, что на линии немцы работают. Рядом с нашим блиндажом на КП были саперы и разведчики. Только я рассказал, как разведчики раз-два и отправились по моим координатам, а мне сказали, чтобы я оставался на КП. В итоге они по проводу пошли, обнаружили там двоих немцев и прихлопали их. Также оказалось, что немцы захватили нашего телефониста, его после стычки разведчики нашли связанного по рукам и ногам телефонным проводом. Но немцы не убили его, а только связали. В итоге все наши вернулись благополучно, потом по немецкой линии связи наши "Катюши" били.
- Какое у Вас было отношение к партии, Сталину?
- Ну, скажу, я так не задумывался над этим вопросом, но Сталин был для меня как вождь. Как говорится, с детства "Ура!" ему кричали. Больше ничего такого в голову не лезло.
- Видели ли Вы пленных немцев?
- Один раз только видел пленных немцев и румын. Их вели как раз мимо винзавода на Инкермане, я с ними не общался.
- Какое было настроение в войсках в период штурмов Севастополя?
- Вы знаете, паники никакой не было. Так уж это было, даже когда немец уже к городу подходил, а все равно не было никакой растерянности. Ведь паника, это когда неизвестно куда и кто летит, а мы всегда понимали, где находимся, и какие стоят перед нами задачи.
- Что было самым страшным на фронте?
- Первые дни были очень страшными, тут скрывать нечего. Я кланялся пулям и осколкам, а потом подполковник Первомайский меня спрашивает: "Володька, ты чего все пулям кланяешься, а ну-ка брось это дело". Я ответил: "Да чего-то страшно". Тогда Первомайский мне говорит: "Ты не думай об этом. Страшно должно быть тогда, когда слышно, что летит снаряд, а потом раз и заглохнет, это значит, что снаряд рядом упадет, а звуков не бойся, это все мимо".
- Как бы вы оценили своих командиров?
- Очень хорошие и грамотные офицеры у нас были, а наш комиссар армянин Карапетян был вообще очень боевой, он в другой раз с тобой на связь пойдет, не побоится. Трудно стало под конец, когда отступали. Тут уж командир или нет, не разбирали, в Инкермане около железной дороги есть скала, на нее заход специальный, а с другой стороны выступ. И вот я пытался перебежать через расположенное недалеко от скалы болото, а немец не давал нам двинуться даже, он по одному человеку из самолета бил, а по группу сразу артиллерией накрывал. Я же, когда перебегал, только показался "мессер" с юга, я залег. А солдат позади на меня улегся, так ему очередью ноги прошило, я из-под него еле выбрался. И вот потом в Севастополе мне сказали, что Карапетян при отступлении через наши позиции был тяжело ранен, так что дальнейшую его судьбу я не знаю. Капитана Бобыкина я видел в лагере, я внизу был, а он наверху с друзьями сидел, и тоже больше я его не видел.
- Как мылись, стирались?
- В обороне нас даже в баню один раз водили, но не получилось нормально попариться, там бомбежка была, так мы все в кальсонах поразбегались, кто куда прятался. А в лагере, какая там уже баня.
- Выдавался ли сухпаек?
- Не было у нас никакого сухпайка в Севастополе, нас кормили по 500 гр хлеба на брата, сперва и борщ или суп привозили, даже масло было. А потом уже трудно стало, питайся как хочешь, доставить продукты к нам нельзя было, днем под обстрелом не перейдет к нам никто, только ночью бывало, что успеют доставить хлеб и все. Помню, как-то привезли бочку сала оружейного на КП, так ее всю сожрали. Все в желудок пошло, и никто даже не заболел.
- Как хоронили наших убитых?
- Что уж говорить, тогда хоронили по-всякому, но могли и торжественно, я был один раз на таких похоронах, когда убило лейтенанта в 50-м отдельном батальоне. Его похоронили у здания тюрьмы, но не стреляли и салюта не делали, нам капитан так сказал: "Лучше на передовой будем по немцу стрелять. Надо беречь патроны!"
- Женщины у Вас были в части?
- Нет, не было ни одной.
- Были ли Вы все время убеждены в неминуемом поражении немцев и в нашей Победе?
- Знаете, даже в лагере мы знали, что творится на фронте, бывало, меня посылали на ферму, там были новички, которые недавно попали в плен, они рассказывали о событиях в мире. И на заводе, где я работал, был один немец, очень дружный мужик, в другой раз и меня подкармливал. У него дома был приемник, он нас иногда звал к себе, со мной был немец с Поволжья, и он пересказывал, что передавали. Так что мы в курсе дела были, что происходит в мире. Не знаю, но почему-то у нас заведено было не так, как война началась, то приемники по домам забирали, а у немцев не забрали ничего. Вот так мы узнавали новости даже в лагере. И все время многие, в том числе и я, продолжали верить, что Победа будет за нами. Кстати, как я уже говорил, и у американцев и у канадцев были карты расположения лагерей, так что о нас тоже не забывали и берегли военнопленных от бомбежек.
- Ваше отношение к особистам?
- На войне я с ними не сталкивался, но вот после лагеря я был на допросе у особиста, когда на нас уже Урал привезли. Он задавал все те же вопросы о том, как я попал в плен, и в итоге военный билет выписал неправильно. Мне особист-лейтенант записал 70-й батальон, я ему говорю: "Вы мне неправильно записали, у меня 50-й". Он в ответ: "А тебе не все равно, что там записано. Как написал, так и будет!" Прошло немного времени, снова вызвали в особый отдел, задавали вопросы по Финляндии, о предателях, перешедших на сторону немцев, показывали снимки, я говорю: "Ну, как я могу говорить, если я там ни разу не был. По Германии я еще могу ответить, может, что и знаю". Все мои ответы запротоколировал капитан, который допрос вел. Я опять задал вопрос по военному билету, но он удивился и все, не стал переделывать. Так что не поймешь, что они наделали. И вот после встал вопрос о пенсии, только тогда я понял, как они мне удружили, потому что надбавку не давали и все, батальон-то записан неправильно! Я уж и начал писать в архив, куда только не обращался, везде один ответ: "Из Севастополя документация не приходила". Нет ответа, а потом в военкомат наш в Белогорске пришло извещение, что нет документации, тогда мне знакомый капитан посоветовал, чтобы я написал в г. Часовой, оттуда дали запрос на г. Пермь, а оттуда уже они переслали в Симферополь извещение. И в нем было написано, что мои документы находятся в архиве г. Симферополя, номер архива такой-то. Вот тебе и ну, поехали туда с женой, у меня правая нога отнималась, ходить не могу, а надо. В старый архив бросился, там мои сестры работали в НКВД, одна была майором, другая капитаном. Архивист пообещал подойти, а меня дежурный не пускает, встали мы в стороне, после вышла к нам женщина и говорит: "Идите в парк Гагарина, ваши документы там хранятся". У этого здания стояла старшина женщина на посту, мы сели на стул, идут две молодые девушки и две чуть постарше. Я объяснил ситуацию, о том, сколько писал, а мне все сообщали, что не приходили документы, после старшая архивистка молодым девчатам говорит: "Ну как же Вам не стыдно! Человек мучается, а архив столько времени лежит у нас!" В итоге выдали мне справку. Так что вот так мне удружили на всю жизнь особисты.
- Какие условия содержания были в немецком лагере?
- А как вы думаете? Очень хорошие, не советую никому туда попадать. Кормили в 6 часов брюквой вареной, может, и одна картошка будет плавать. Кой-когда бобы варили. Так что не разъешься, меня спасало только то, что тот знакомый немец меня подкармливал. А новой одеждой даже и не пахло. В нашем лагере было отделение с голландцами и итальянцами, вот они питались иначе, видать, им Красный Крест помогал, они и посылки получали. Вот отношение было сперва к нам очень плохое со стороны охраны лагеря, все изменилось только тогда, когда их сменили на пожилых немцев. Те не так строго к нам относились, только шеф продолжал зверствовать. А старикам все до лампочки было.
- Сколько было немецкой охраны, а сколько помощников из числа заключенных в лагере?
- В нашем ни одного заключенного-помощника не было, даже среди давно находившихся в лагере бельгийцев и голландцев никого не было. Может, и не требовалось, но из наших никто и не хотел.
- Были ли случаи, когда немцы платили за работу?
- Бывало, если на ферме работаешь, то могут и оплатить. А бывало и так, что ты сутками работаешь, и ничего не получишь. Все зависело от бауэра, он хозяин, он решает.
- Сталкивались ли Вы со случаями перехода военнопленных на сторону немцев?
- Я знаю, что бывший лагерный переводчик ушел во власовскую армию, и один украинец, вот только фамилий не помню, тогда не обращал на это внимания. И приезжали к нам как-то русские, одетые в немецкую форму, только у них кокарда была не такая как у немцев: белый круг, а внутри красный кружочек, вот они агитировали вступать в РОА, мол, что большевики продали Россию и Украину, надо с ними бороться. Они и завербовали тех двоих, а больше к ним никто не пошел.
- Случались ли побеги?
- Там далеко не убежишь: через речку стоит концлагерь, там охрана везде, если даже на катере переехать, все равно проверят документы. На востоке от нас военная часть стояла, уже подозрительным будешь, тем более в своей одежде.
- Как бывший военнопленный, не чувствовали ли Вы негативного к себе отношения на Родине?
- Не было такого. Ни со стороны комсомольцев, ни со стороны партийных работников.
В г. Часовой я работал сначала токарем, потом инструктором, после отправили на учебу, на железную дорогу, где я стал помощником машиниста, женился на лаборантке химических веществ для доменных и мартеновских печей. Заработки появились, вроде и устроился, а тянуло все равно в Крым, к матери приехал, но что-то у них не получалось, я ушел в экспедицию и поработал там 4 года, опять скука, а в Зуе у меня родня была. В итоге я пришел в военный совхоз "Гурзуф", хочу устроиться на работу, директор мне говорит: "Ну, давай книжку трудовую!" Я показал ему, он посмотрел и заявляет мне: "Оставь книжку, завтра придешь. Я таких книжек еще не видел, хочу полюбоваться, как работали люди, видел, а вот столько благодарностей еще не видел". Действительно, я ведь там и на досках Почета висел, все было. Вот так я и попал в Крым.
| Интервью и лит.обработка: | Ю. Трифонов |
