Рист (Федорко) Мария Кузьминична

Родилась в 1927 году в городе Харькове Украинской ССР. В армии — с 1942 года. Дважды ранена (26 июля 1943 года и 12 сентября 1944). В составе 193-го гвардейского полка 66-й гвардейской стрелковой дивизии и позже - 5-го гвардейского воздушно-десантного полка воевала связисткой (телефонисткой роты связи) на Орловско-Курской дуге и на 4-м Украинском фронте. Награждена орденом Славы 3-й степени, двумя медалями «За отвагу», медалями «За взятие Будапешта», «За взятие Вены», «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.» В 1945 году демобилизовалась. Жила в Западной Украине. Потом переехала в Эстонию, в город Таллин, где 45 лет отработала медсестрой в портовой больнице. Там же в настоящее время и проживает.

ДО ВОЙНЫ

М.Р. Я, Рист Мария Кузьминична, в девичестве — Федорко, родом с самого большого города на Украине — с Харькова. Родилась я в 1927-м году. Когда война началась, мне еще не исполнилось и 14 лет. Потом, в 1933-м году, на Украине начался голод. Тогда мне было шесть лет всего. Но я помню это ужасное время! Наступил голод такой, что страшнее в нашей жизни ничего и не испытывали мы. Люди ели людей, кошек, собак, все подряд. И кто мог как-то выживать, тот выживал. У нас свой дом был с огородом. И весной мама успела посадить картошку. А потом как начался голод, то хлеб весь повывозили из города. А мы в это время выкапывали картошку, которую посадили, и этим спасались от голодовки. Потом собирали листья липы, которые были молоденькими, сушили их и делали из них лепешки. Так и переживали мы этот голод. А люди собак и кошек кушали! Но у нас, я знаю, и кот, и собака так целыми и остались. В общем, как-то спасались. Люди отруби делали, ходили и собирали колоски по полям. Мы очень большой голод в то время пережили. Люди умирали и людей ели, - такое тоже случалось. Но нас спасало то, что в это время папа как раз уехал учиться в Ленинград. Там имелись рабфаки такие или что-то в этом роде. Потом он работал в институте механизации и электрификации сельского хозяйства. Имея какие-то сбережения, он спасал нас от голодной смерти. У нас и запас крупы был. Бывает, горсточку мама возьмет, сварит. Это все мы пережевывали. Потом листья молоденькой липы ели, цветочки, которые можно было кушать. Пережили мы этот голод, и все.

Репрессии довоенных лет и нашей семью коснулись. У меня отец, например, отсидел в тюрьме 11 месяцев. Я только сейчас понимаю, как это было на самом деле. А тогда не могла понимать. Когда в 1937-м году папу посадили, мне исполнилось десять лет только, когда война началась — четырнадцать. Так вот, в тюрьму он попал так. Посадили директора института Виноградова Евгения Павловича: признали, что у него какие-то там связи имелись. А ведь Евгений Павлович никогда в жизни никого не предал: нигде и ни при каких обстоятельствах. Так признали, что он якобы выдавал кого-то. И отца с ним посадили. Папа отсидел ни за что ни про что 11 месяцев. Ну выпустили потом его. От тюрьмы у него побои остались. Так-то отец у меня был интересный человек. А тут, после тюрьмы этой, приехал худой и страшный, - его было не узнать. Волосы - седые. Допрашивали его, пытали. А что там в электрификации сельского хозяйства он мог сделать, какие там могли быть предатели? Трактора что ли продавали? Так их и так не хватало. Даже учебных. Вот это так моя довоенная жизнь шла.

Но, несмотря на такие вещи, Сталина у нас очень любили. Я и сейчас его хорошим словом вспоминаю. Если вижу, что где-то безобразия творятся, как сейчас, например, на Украине, думаю только одно: «Сталина на вас нет!!!» Сейчас на Украину послали бы его - и прекратили бы эти бесчинства. Понимаете, мне стыдно за Украину. Ведь это - моя родина. И такое там люди творят, что мне стыдно даже на это на все смотреть. Я даже стараюсь не смотреть новости. Но в нашем родном Харькове еще так все более-менее спокойно. Это — крупный город на Украине. Когда-то, да и сейчас, там было 146 только учебных заведений. Из них 76 - высших. Так что это очень большой город. Но я за город не переживаю, потому что там никто не пошел ни туда, ни сюда. Люди как были, так и остались. Там и тракторный завод, и всякие другие заводы и фабрики по-прежнему работают. А чего еще? Работа у людей есть, и им не до этой войны.

ВО ВРЕМЯ ВОЙНЫ

Войну, конечно, никто не предчувствовал и не ожидал. Как могли наши люди о таком подумать, если на наших глазах столько зерна отправляли с Украины в Германию? Никто не чувствовал и не ожидал, что случится такое. Немцы внезапно налетели на нас. И где больше всего было этой внезапности? В Белоруссии, которая больше всех пострадала в самом начале. И так с этого пошло и поехала. Немец почти без остановок прошел далеко вперед. Очнулись же наши уже тогда, когда он к Москве начал подходить.

Хорошо помню первый день войны. Это случилось незадолго до моего дня рождения — мне 30 июня только исполнилось 14 лет. Наша семья жила тогда в пригороде. В этот день все мы собрались и поехали в город. В 12 часов дня приехали папа (он был на переподготовке в армии), тетя с мужем, которые жили в Западной Украине, - тогда их город назывался Станислав, сейчас — Ивано-Франковск. Этот муж тети работал начальником вагонного депо во Львове. Он только жил в Станиславе. Вот они приехали к нам в гости в Харьков, потому что сама родом-то тетя была оттуда. Ну и когда приехали они, то пошли в город пиво пить. И вдруг — объявление войны. Все, конечно, вернулись домой в страхе, стали вещи собирать. И осталась у этих дяди и тети девочка 11 лет в пионерлагере в Карпатах — моя двоюродная сестра. Они ее так и оставили там. Понимаете, такой был страх у всех, что он мне на всю жизнь запомнился. Никто и ждать не ждал, что такой войной все дело закончится. Особенно мне становилось страшно. Ведь только должно на днях было исполниться 14 лет!!!

Ну а дальше-то было что? Отец, как я уже говорила, до войны работал в институте механизации и электрификации сельского хозяйства. В последнее время мы жили в учхозе, где студенты всю практику проходили. Папа тогда проводил эту их практику по механике. Ну а когда началась война, отца забрали в танковые войска. Вернее, война не началась еще — его за 25 дней до ее начала взяли на подготовку. Они выехали в военные лагеря. Никто ж не знал, что 22-го июня начнется война. А отец-то у меня был коммунистом с 1930 года. Он и советскую власть активно поддерживал, и колхозы помогал создавать. Ну и он только 22-го июня приехал. И поэтому нам, семьям коммунистов, чтобы не оставаться на оккупированной немцами территории, предложили срочно эвакуироваться из Харькова. Немец-то уж совсем близко к городу подходил! Сказали: «Вот, если семья коммуниста, то надо быстро эвакуироваться!!!» А у мамы только ребенок последний родился: девочке еще месяца не исполнилось, она появилась на свет 12-го мая. Второму ребенку было четыре годика, мне — 14 лет. Старший-то брат сразу, как все это началось, добровольно ушел на фронт. Ну и мне, так как меня только что в комсомол приняли и прочее, пришлось в быстром порядке уходить из дому. Мать осталась на оккупированной территории. Ну и у нас, конечно, люди сдавали друг друга как только хотели при немцах. Говорили, кто коммунист, кто — партийный. Ну, наверное, сами знаете, делалось это как. Сама я не могла этого знать и помнить, потому что не оставалась на оккупированной территории. Но когда пришла с фронта, этих предателей знали у нас все. Их посадили на 25 лет. А кто были эти предатели? Вот те самые полицаи, которые за что угодно продавались немцам. А тогда все мы в страхе все убегали. Уже тогда в Германию кое-где эшелоны немцы стали отправлять молодежи. Ну и мне пришлось уходить.

Поначалу, кстати, мама и сама с нами эвакуировалась. Ведь немцы заняли Киев, двигались к нашему Харькову. В доме у нас часто бывали офицеры из отступающих частей, говорили: «Мы еще вернемся!» Ну мы поехали эшелоном на товарном поезде. Этот поезд ехал на фронт сначала, а теперь обратно возвращался и направлялся чуть ли не в Нижний Тагил за танками. И вот, когда мы этим поездом за Харьков проехали километров 60, нас разбомбили. Весь наш состав, - паровоз и несколько вагонов товарняка! Ну состав уже пустым почти ехал. Они же до этого вывозили бензин на передовую, теперь — за танками ехали. И начался страшный пожар, потом — паника.Людей очень много набилось в эти вагоны. И нас всех такой страх обуял, что все бежали. Ну а бежать некуда-то ведь было!!! Железная дорога, пустырь, больше ничего. А немец бомбит. У нас кто под рельсы, кто куда попрятался. Ну и разбомбили нас так, что дальше пешком пришлось идти. На дворе стояла осень, начались заморозки. В общем, трудности большие наступили. И пришлось как-то это переживать. А тогда и паниковали, я говорю, люди! Как такого могло не быть? Все боялись. Если кто-то скажет, что на войне ничего не боялся, я ему не поверю ни за что. Никто не знал, куда бежать и куда деваться. Мама после этого пошла домой с маленькими детьми, не стала дальше эвакуироваться.

А у нас под Тулой в то время мамины родственники жили — ее двоюродная сестра. И вот, представьте себе, когда на дворе стоял октябрь месяц, начало этого месяца, мне пришлось туда уходить. Мама меня туда отправила . На мне были одеты какие-то туфельки, которые в дороге все разорвались. Пробиралась я под Тулу в холод, мороз и голод. А положение знаете какое было? Голод, и никто никому ничего ж не давал, раз шла война. Разве запасались люди едой и думали, что это надолго так случится? Ну в, общем, кое-как дошла я до своих родственников. Прихожу к ним, а они и сами голодают. А там на месте стоял такой банно-прачечный отряд. Одна женщина мне это подсказала. И я, несмотря на то, что исполнилось только 14 лет мне, туда поступила. Там давали хлеб хотя бы. Из-за еды я туда и пошла. А перед этим я еще и повстречалась со своим отцом. Он в этих местах как помоптех (помощник командира по технической части) танкового полка ждал прибытия танков из Нижнего Тагила. Зашел к маминой сестре узнать насчет семьи, а тут — я. Я ж одна только до этих родственников и добралась. Ну и он, конечно, помог мне пристроиться в армию. Папа мне тогда и говорит: «Ну что делать с тобой? Я на фронт еду. Понимаешь?» Но все-таки он потом договорился с командиром полка подполковником Мясниковым, чтобы меня в банно-прачечный отряд взяли. Тот ему сказал: «Так мы можем довезти ее куда надо. А там Харьков рядом. Если будем освобождать его, то она и останется там же, дома у себя». Так меня и взяли в полк.

Сначала я служила в банно-прачечном отряде. Я ж туда пошла кусок хлеба зарабатывать. Там у нас еще белье стирали для военных, гнид чистили. А то никто не стирал. Там и покушать можно было: давались и какая-то каша, и суп, и хлеба кусок, и сухари. В общем, давали, что нужно. А потом, когда этот банно-прачечный отряд расформировали, меня оформили в 169-й запасной стрелковый полк. Это случилось 6 июня 1942 года. Выдали паек и одежду. Ведь все-таки был октябрь месяц, морозы пошли. Правда, с сапогами плохо получилось: самые маленькие оказались на два размера больше. Меня поставили на довольствие. Жить стало легче. А то до этого все время голодные ходили. Никто ж ничего не даст, потому что и сами все люди голодные. А тут нам хлеб, сухари, тушенку выдавали. Кроме того, выучили на связистку. Ведь тогда людей стали по частям разбирать: раздали нас куда кого. Связистов брали в корпусной отдельный батальон связи, медиков — в медсанчасть. Всех так поразбирали. И воевала я потом связисткой. Медиком я не служила на фронте. Сначала я была назначена телефонисткой, потом перешла на рацию, работать на которой научилась уже на самом фронте. Обучали, кстати, нас на курсах связистов при корпусе. Кого на «Бодо»,кого — на СТ,-такие, знаете, в то время имелись аппараты. Потом училась на коммутаторе, на телефоне, потом — на радистку. Аппараты у нас, понимаете, все такие простые были. Ну, случалось, передавали по азбуке морзе что-то. А в основном мы выходили на полк линии как телефонисты, сидели на коммутаторах, находились на НП полка и вот на таких передовых линиях. Ну я все время было в пехоте, а потом, когда в Карпаты пошли, в штурмовой десантной группе.

В 1943-м году я в составе 66-й гвардейской стрелковой дивизии (17-го гвардейского стрелкового корпуса) попала на Курскую дугу на фронт. Я оказалась сначала в роте связи. И, кстати, в Курске в музее защитников родины есть моя фотография, потому что я первая в этих боях получила награду — медаль «За отвагу». Это уже потом у меня появилась вторая медаль «За отвагу», орден Славы 3-й степени, а после войны — еще и медаль «За трудовую доблесть», за то, что в портовой больнице здесь, в Таллине, я отработала 45 лет. В полку, несмотря на юный возраст, я была оформлена как законный солдат. Когда война кончилась, мне не было и 18 лет. Но звание уже имелось — сержант.

Бои на Курской дуге мне очень хорошо запомнились. Основные войска шли на Белгород, а мы двигались в направлении Борисовка — Комаровка — Писаревка, вот туда. Там, я помню, таковое сражение проходило самое настоящее. Ведь мы в то время были прикреплены к 60-му танковому полку. И там в секрете этого полка, если говорить по-военному, находилось три батальона. Потом, после боя, они превратились в роту. Вот такие были сражения там.

Потом проходили у нас бои на Днепре, за что я получила свою первую награду — медаль «За отвагу». Дело было так. Мы форсировали Днепр и тянули линию с левого на правый берег. Впереди — город Канев, там же рядом — могила Тараса Шевченко. А город этот так был расположен,что к нему через пески нужно было подлезать, потом — опять вниз. Из-за этого, конечно, страхи всякие появлялись. И знаете, из-за чего? Во-первых, имелись порывы связи. А это означает, что нам работы прибавлялось. А во-вторых, когда делали плоты через Днепр, мы на них переправляли еду. А впереди же еще шли сопки песчаные. Наверху, значит, эти сопки, внизу — наши войска, которые Днепр форсировали на плотах. Подняться — невозможно, потому что как только подымаешься — сразу бой, и все видно. Так мы кое-каким способом проделывали там канавки и пролазили через эту щель наверх, где разведчики наши как раз находились. Вот такие служили у нас ребята. Ну а трудности случались всякие. У нас была одна девушка с санчасти. Мы с нею линию связи прокладывали. А нам, кроме того, выдавали такие термоса большие, в которые накладывали кашу или что-нибудь, чтоб мы передали это нашим бойцам. Ну и мы взяли эти термоса с собой. Думаем: если переправимся через берег, то хоть дадим нашим солдатам покушать чего. У нас же — отдельные термоса. В общем, переплыли Днепр и все перевезли. А потом надо же было наверх со всем этим подняться!!! И мы с этой Ниной, наверное, и остались в живых только благодаря тому, что несли на своих спинах металлические закрытые термоса, куда наливали каши и прочее. Ведь получилось что? Вот переправились мы через Днепр. Дальше — нужно доставить еду нашим солдатам. А как доставить, если на горе — немцы, а внизу, на правом берегу Днепра, наши? Надо чуть-чуть подняться. Наши связисты тогда под самой горкой находятся. Вот мы и должны кое-какой хлеб или сухари им передать. Они же голодные сидят!!! Так вот, когда мы переплыли реку и до них добрались, у нас ни перловой каши, ничего не осталось: появились дырки, а вместо супа — что-то такое переваренное. На термосах наших оказались сплошные дырки, - видимо, так хорошо поработали у немцев снайпера. Но мы все-таки кое-что переправили вниз. Один парень еще у нас тогда был сильно ранен. Утром мы его забрали и отправили в медсанчасть. Моя же подруга Нина получила ранение — осколок попал в ягодицу. И мне пришлось ее на плащ-палатку положить и на ней тянуть до медсанчасти. Вот за это я получила медаль «За отвагу».

Второй же медалью «За отвагу» я была награждена за бои в Карпатах. Тогда я уже оказалась в воздушно-десантном полку 2-й воздушно-десантной дивизии. Там я уже такая, знаете, заматерелая связистка была, воинское звание — сержант. И тоже очень трудно приходилось. Мы подымались на гору. Там безымянные сопки такие находились. И как-то связь нужно давать, потому что идут порыв за порывом. И там уже никто не считается с тем, телефонистка ты там или кто. «Связистка?! - тебе говоря. - Все, или связь налаживать!» И вот я несла провод с одной стороны. Но надо же где-то соединить провода! Вот я несла провод, потом там мы встречались с ребятами-связистами с другой стороны и порывы убирали. Вот за это меня наградили второй медалью «За отвагу».

Ну а орден Славы 3-й степени я получила за бои на озере Балотон, это — в Венгрии. Кроме того, есть еще у меня и медаль «За взятие Будапешта». Озеро Болотон, как вы знаете, очень холодное. Вот я там находилась. Кругом — заросли. Ну озеро есть озеро. Там эти родники да и все такое. И я с молоденьким мальчиком там стояла, он — сын полка. Я ему говорю: «Давай, Петя, связь делать». А там же шли порывы за порывами. И мы с Петей пошли и соединили один порыв. Его ранило. После этого я нашим по рации передала, куда им можно деваться и как нужно болото пройти. Ведь там сначала шло озеро, а дальше — болото заросшее. И вот за то, что я передала нашим, как можно нашим продвинуться, после этого наши разведчики пошли, я и была награждена орденом Славы. Но «Славу» я не сразу получила. Ведь была ранена в ногу и отправлена в госпиталь. «Слава», если правду вам сказать, нашла меня уже после войны, в 1964-м году. Она на военкомат в Харьков пришла, откуда я родом.

Ранена я была два раза на фронте. Один раз, правда, мне всего лишь в ногу осколок попал. Я никому об этом не говорила. И еще — пулевое ранение я получила. Это случилось за границей. Перебегали, значит, мы через линию. Нам надо было перебежать и дать связь на НП полка. Стали, в общем, перебегать. А там же без конца снайпера играют: как с той, так и с этой стороны. И так я получила пулевое ранение. А кто тебя там ранил — уже неизвестно. А второй раз в сапог осколочное ранение я получила в сапог. Но все как-то ходила, не обращала на это внимания. Ребята как увидели, говорят: «Ты че, с ума сошла? Че с ногой-то у тебя?» Сапог вытянули, разрезали. А там у меня небольшое ранение оказалось. Сначала-то пулевое было - дырочка еще оставалась. А тут сверху — осколочное. Но в госпитале я только один раз лежала. Когда осколочное ранение получилось, я в госпиталь не поехала. Только в медсанбат поехала, там мне перевязку сделали, и все. А в первый раз когда ранило, я в полевом же госпитале лежала. Это произошло, когда наши войска Дунай форсировали. Но я лежала, наверное, только две недели в гипсе, а потом — снова фронт.

ДОПОЛНИТЕЛЬНЫЕ ВОПРОСЫ

И.В. Окончание войны вам чем запомнилось?

М.Р. Так нам сообщили об этом. На радостях наши начали стрелять. Тут стрельба такая пошла, что мы, не осознав, что это такое, подумали, что это немцы попали где-то в окружение. Вот так война и кончилась для меня. У меня тогда еще гипс был на ноге.

И.В. Какими были потери в вашей части?

М.Р. Не передать какие. Особенно - когда в Карпатах воевали, в составе 5-го полка ВДВ 2-й воздушно десантной дивизии. Там уже нас было нельзя сколько сказать, когда мы вернулись и пересекли Безымянную гору такую. Там такие шли бои и бои, что им и конца края не видно было. Я никогда не забуду такое местечко Черная гора в Карпатах. Ведь там невозможно становилось воевать. Только поднялись — немцы уж тут как тут. Так что трудности всякие встречались там, которые, конечно, пришлось нам пережить. Сейчас и вспоминать даже про это не хочется.

И.В. Потери по каким причинам несли?

М.Р. Бои же шли! Так никто не терялся и никого просто только не убивали. Только по причине того, что происходили бои. А бои такие проходили, что это — ужас один. Вот я, например, находилась под Ивней на Курской дуге. Там там такие проходили танковые бои, что от этого все горело кругом. От нас ушла целая рота - штук 12-20 танков. Вернулось только три. Вот такие происходили бои. Там от этого можно было не то чтобы с ума сойти. Все горело вокруг тебя. А сверху — самолеты немецкие. Они как черное воронье летают над тобой. И бомбят, и бьют, и бьют. Там, под Ивней, меня такой страх обуял, что когда я с горки скатилась от страха, то кричала: «Мама!» Вот это страх был самый такой настоящий. Мне тогда еще 16 лет не исполнилось.

И.В. В перестрелки не попадали?

М.Р. Нет, особенных таких случаев у меня не было, потому что я связисткой считалась. А потом какое-то время находилась в санчасти. Так что мы в перестрелки не вступали. Ну были у нас, конечно, автоматы. Вот единственный случай в Карпатах с нами произошел, когда мне пришлось по немцам стрелять. Меня за него наградили медалью «За отвагу». Я вам не дорассказала про это. Тогда ведь сам командир дивизии приезжал и меня награждал. В общем, мы тогда шли. А нам, девушкам, кроме того, дали еще возможность помыться и привести себя в порядок. Мы ж стояли тогда в обороне. Ну и пошли тогда с автоматом. С нами был сопровождающий солдат, парень один. Ну и мы, две девушки — Нина и я. Стали сходить с горы, а тут — как раз немцы. Ну и что нам оставалось делать? У меня автомат висит, у парня — автомат, и у Нины - винтовка. И я стреляла. Ведь нас обучали этому делу в полку. Давали, к примеру, яблоко и учили всех по нему стрелять. А тут пришлось повернуть автомат ППШ и вот так дать по лесу очередь. Помню, я и кричу, и стреляю. Ну ребенок еще ж! Мозги совсем, можно сказать, не работают. И потом, когда наши появились разведчики, то тогда этот командир дивизии наших спрашивает: «Кто с вас такой был боевой?» Ну а чего мы могли ему ответить. Говорим: «Мальчик был раненый. Ну а так — кто? Мы все были боевые, раз прошли». Но не только прошли. Главное, что потом, после нас, целая рота поднялась наверх в Карпаты. И там наши все взяли и сразу же там нас наградил командир дивизии.

И.В. Штрафников не встречали на фронте?

М.Р. Встречала. Мы даже обслуживали их едой во время боев, за которые я медаль «За отвагу» получила. Короче говоря, мы обслуживали штрафников на Днепре. Вот это им мы, значит, поесть везли. Вот это штрафники и оказались. Ну мы с ними общались, разговаривали. Командиром ихней роты был Ясниковский Леонид. Так что и встречались мы с ними. Почему нет? И нормальные ребята оказались: вот эти самые, которые - штрафники. А что у них была за рота? Короче, у них там собирали всяких, которые, можно сказать, сидели, - всякие, знаете ли, зэки да все такие. Но они воевали как самые настоящие воины. Шли так в бой. Так что мы общались с штрафниками. Вот, скажем, рота или взвод, или сколько-то их осталось, сидят и отдыхают. Так их же там оставалось всего ничего ребят. Они же шли на самые точки горячие. Он же - штрафник. А за что он штрафник, за что его таким сделали, никто толком и не знает.

И.В. Воровством они не занимались?

М.Р. Не было ничего такого. Да никто этим и занимался. Почему? Потому что он знал, что он на смерть идет. Вернется или нет, неизвестно. Да и что можно красть? Чего, где? Помню, сильно штрафники, те, которые за убийство попадали в их часть, воевали без погон. А эти остальные воевали в форме, но без всяких знаков отличия.

И.В. Когда в Венгрию, Австрию заходили, встречалось ли вам мирное местное население?

М.Р. Когда в феврале мы перешли границу, спустились в Ушкород с Карпат (мы ж в Карпатах воевали), то нас венгры встречали и кормили. Помню, зашли мы с девочкой, моей подругой, в селе помыться. И нас венгерка все зовет: «Кишлань, кишлань!» А по-венгерски это означает девочка. Там нас и помыли, и постель нам постелили периновую. Это когда мы с гор спустились. Представьте только себе. В каком мы находились виде. Октябрь месяц. Ни голову ни помыть, ничего. А еще вши заедают. Но эта женщина не только нас помыла, но еще и дала по иконочке. Накормила, положила в перину, чтоб согрелись. У меня и сейчас эта самая иконочка есть. Встречали неплохо. А что касается Австрии. Сказать честно, когда мы в Вену зашли, люди попадались нам бедные и голодные. Мы стояли на улице 6-й Район, недалеко от здания Парламента. И когда, помню, к нам подъезжала кухня с питанием, то все австрийцы бежали к нам с котелками. И всем давали суп. Бывает, хлеб не берешь, а им отдаешь. Там же очень голодали люди. Но, конечно, люди были как люди. Ничего такого плохого о них не скажу. Кстати говоря, Вена не была особо разрушена. Мы взяли ее 12 февраля. 13 февраля - Будапешт полностью. У меня ведь имеется и медаль - «За взятие Будапешта». Полностью мы Венгрию освободили: форсировали и Дунай, и Шапрон, и вышли на Вену. И Вена, сказать вам, почти вся сохранилась: только края были побиты, а так она оказалась почти вся целая. Красивая такая, вот не описать. Это ж весна стояла на дворе. И потом закончили мы войну в городе Зальцбурге. Взяли домик Моцарта, послушали музыку. Хотя ничего от Моцарта не оставалось там — домик пустой был, считайте.

И.В. Как вас кормили на фронте?

М.Р. Трудно с этим было здесь, на Курской дуге. Соли ведь все время не хватало. А нам выдавали все эти брикеты и каши. Короче говоря, мы получали сухой паек. Помнится, у Днепра нам попадались поля, где были соленые озера. Это такие родники, значит. И вот туда ребята лазили с котелками и брали оттуда соль. Кипяток делали сами. И тогда, если кухня не успевала, а они издалека возвращались, то - соль в котелки, и наливали в брикеты потом ее.

И.В. Задержек с питанием не случалось?

М.Р. Почему не случалось? Как бой прошел, так все, проблемы с этим. Тылы ведь были далеко. Там ведь и находились и всякие продукты, и санчасти. Вот это считалось за тылы. Мы же находились при фронте.

И.В. Наркомовских 100 грамм водки вам выдавали?

М.Р. Давали, давали нам по этих 100 грамм. Но в основном, конечно, спирт, а не водку. И потом - офицерам давали еще, кроме того, шоколад. Эту водку вообще всем выдавали. Но я ее не пила никогда в жизни. И ни к чему спиртному так и не притронулась до сих пор. После войны я, например, работала старшей операционной сестрой в портовой больнице. У меня знаете, сколько этих бутылок стояло? Но если меня это не прельщало, так я этого и не пью до сих пор.

И.В. А пленных немцев встречали?

М.Р. А там и не надо было нам их встречать. Как прошел бой, так тут - и они, эти пленные. Здесь их уже сразу же отправляли по этапу. Они везде ж там воевали. Но, знаете, очень страшно нам становилось, когда мы пересекли границу и почти прямо повернули. Ведь сначала наши войска шли на Вену. Но мы потом остались там, где Зальцбург стоит. А там — как раз эсэсовские дивизии воевали. Они шли в Альпы. И там, значит, кругом находились эти эсэсовцы. Вот их надо было уничтожать. И там их как не встретишь? Так стреляли они так, что, как говорят, держись. То, бывает, на крыше они оказываются. А там, я скажу, в этих Альпах люди относились к нам очень плохо. Они как-то были враждебно настроены были по отношению к нам, и все. Вечером, если начинало темнеть, нам запрещали вообще выходить на улицы. Почему? Потому что они стреляли из окон и вообще откуда только можно. А это же войска вошли, а не то что там отдельные солдаты.

И.В. Вы помните какие-то конкретные такие случаи?

М.Р. Знаете, я же не была в отдельности нигде. Я как связистка то на НП полка находилась, то - еще где. Всегда где-то выполняла свои обязанности, потому что связисты - рядом со штабом делают свою работу, а штаб — он всегда на передовой. А вот стреляли они с окон. Особенно - вечером. И нигде так гнусно не было, как возвращаться с фронта в 1945-м году. Это происходило после войны уже. Все эшелоны — забиты, потому что отправляли многих наших ребят на войну с Японией. Вот эти все войска. И все было забито нашим войском прямым ходом на Японию. И поэтому появлялись такого рода трудности, что нам, демобилизованным, никак было не попасть домой, практически невозможно. И с мая месяца 1945-го года так это продолжалось. Война ведь закончилась 8-го мая. А демобилизовали меня поздно — за границей, из Австрии, где оставалась наша дивизия стоять.

И.В. Вши заедали вас?

М.Р. Ой, с этим жутко очень было. Понимаете, в чем дело-то? Чуть в том, что если мы отбили какой-то участок у немцев, то занимаем ихние окопы и блиндажи. И тем самым мы занимаем ихнюю жизнь. Скажу вам прямо: немцы люди чистоплотные были. Но вшивость такая у них оказывалась, что этого не передать вам. Нельзя было ложиться, где немец спал. Хотя они и чистоплотные. Короче говоря, их вшивость окончательно заела. А у нас мероприятия проводились против этого, это «форма двадцать» называлась, - это как раз за вшивость. Проходило это так. Ставили бочки с бензином пустые все. Потом там вырезали солдаты дырку, и все наши шинели и прочее обмундирование все туда складывали. Вода кипит, и все. Это все там висит на этих прутьях. Это вот так выбивали у нас вшивость.

И.В. Много ли, кроме вас, в части служило девушек?

М.Р. Знаете, а полку в санчасти служили четыре девушки и нас, двое девушек, являлись телефонистками. Вообще из женщин на фронте мало совсем было обслуживающего персонала. Но где-то, наверное, человек десять все-таки нас служило.

И.В. По беременности не выбывали?

М.Р. По беременности с нашей роты не выбыл никто. Знаете, у нас люди были нормальные. Командир полка — тоже хороший. Он, во-первых, никогда такого и не допустит, чтоб где-то кто-то с кем-то сошелся. А такое, чтобы кто-то сходился, происходило в основном в санчастях, где стоял батальон девочек. И тут же летчики находились, они же всегда на больших аэродромах стояли. Вот с этими, значит, такие вещи происходили. А нас забыли, как и звать.

И.В. Как часто на фронте прерывалась связь?

М.Р. Я не могу сказать. Не было такого, чтоб она не прерывалась. Это за все время: за четыре года, с 6 июня 1943 года, что я была на фронте. Службу-то свою я закончила в августе. Приехала домой, когда там вовсю картошку копали.

И.В. Какие основные были трудности с наведением связи?

М.Р. Как вам сказать? Вот как начинается бой, так порыв и рвется. Бьют ведь где попало. А у нас как связь налаживалась? Такие устанавливались небольшие, где-то — железные, где - из палок, штыри. И вот на этот штырь натягивали провод. Ну а если появлялась такая возможность, то где, бывает, и на дерево провод забросим. А снаряд не разбирается, где ему попадать. Где разорвался - там и все, связь пропадает. А мы же устанавливали связь с НП полка, где все время, как правило, идет бой. А там, где бой, там - и порыв. А для командира полка связь — это важнее всего. Ведь как он может руководить боем без связи, если все приказы и указания он получает как раз таки через эту связь? Или по рации. Но, правда, рации не так много было на фронте. В основном связь с батальонами и ротами по линии связи поддерживалась.

И.В. А устно распоряжения приходилось передавать?

М.Р. Ну это считалось не за распоряжение, а за передачу. Такая работа проводилась в основном конниками через пункт сбора донесений, которые что-либо доставляли на передовую. Я такие передачи тоже, например, делала. У меня имелась своя лошадь. Вот, например, из корпуса какое-то закрытое письмо нужно было доставить. И вот по линии ПДС доставляли. Нужно было отвезти его или в полк на передовую, или в дивизию, или еще куда-то там. Но я в этом ПДС работала так, наверное, месяца три или четыре. Мы ездили на лошадях и возили секретные пакеты. Там у нас и охранение было — солдат с автоматом.

И.В. Как убитых похоронили?

М.Р. Уже этим занимались специальные отряды. Но хоронили наших солдат как? Где выкапывали ямы, а где в траншеях просто закапывали. Ну и, конечно, какие-то кресты из досок делали и красную звездочку на них, бывает, нацепляли. Обычно в одну могилу по три-четыре человека складывали.

И.В. Страх испытывали?

М.Р. Я, что ли? Так нельзя его было не испытывать. Я рассказывала вам уже о том, что как только налетели на нас самолеты, так уже не оставалось места для того, чтобы как следует от них укрыться,- уже все деревья были повалены. И одно дерево упало, помню, и ветками накрыло меня. И я так спаслась от самолетов. Кричала: мама! Потом так под горочку подкатилась. Снаряд упал, образовалась воронка, и я туда как раз и легла. Уже знала, что если снаряд в одно место упал, то уж он снова сюда во второй раз не попадет никогда.

И.В. Что больше всего боялись: бомбежек или обстрелов?

М.Р. И от того страшно, и от - того. При артобстреле ведь стреляют, цель какая-то есть, чтобы по ней попасть. Но это - если стрелять. А при бомбежке он же бросается на все подряд. И они, эти бомбы, так и летят то туда, то - сюда.

И.В. Под снайперский огонь попадали?

М.Р. Попадали и под снайперский огонь. Особенно — когда за границей оказались. Там — и эсэсовцев, да и венгров много попадалось. Венгры же на стороне немцев воевали. Идешь, и -фи-и, по тебе стреляют. Ты стараешься под стенку или еще куда-то спрятаться. А в Румынию когда мы попали, так там нам вообще запретили на улицу выходить. Мы находились в жилом здании. Там вся связь наша и была. А с той стороны через улицу вот работал там снайпер у них. Хуже всего были они, эти румыны. Они - ни туда, ни сюда, ни - к немцам, ни - к этим. Народу очень много погибло благодаря им.

И.В. Показательные расстрелы проводились у вас во время войны?

М.Р. Никогда. Не стреляли никого у нас. Да и самострелов не существовало. Мы были рады, если наши возвращались с передовой разведчики, помогали им, целовали их за то, что они вернулись целыми и невредимыми. У нас, помню, еще было такое. Вот ушла группа разведчиков на задание, а их — человек 14-15. Одна группа, потом — еще одна. И вот наш командир стоит и ждет их. Он ни ляжет, ни сядет, ни чай не выпьет. Он будет стоять и ждать того момента, когда группа вернется. А если все возвращались, то плакал от радости. Вот таким он был. Тогда, конечно, все садились, спирт наливали, выпивали. А если спирта не было, то говорили: «Идите к Рыжову в санчасть!» А в санчасти стояли бутыли спирта. Мы, правда, девчонки, не смотрели никто на спирт.

И.В. С особым отделом сталкивались во время войны?

М.Р. Меня в этот отдел вызывали, когда мы стояли за границей уже. В общем, вызвали меня в ОКР (отдел контрразведки) СМЕРШ, который возглавлял, как сейчас помню, Добрынин такой. И когда я там оказалась, вот он начал задавать вопросы: про то, про другое, про пятое-десятое. И вопросы, знаете, были такого характера: а ты такое могла сказать на такого-то человека? Я говорю ему: а как я скажу, если он не делал этого? Он тогда говорит: «А если я найду твоего отца и твоего отца посажу!» «А за что? - говорю ему. - Он раненый, его три пули прошили на танке. За что отца моего сажать? А спать я не буду с вами, мне и 16 лет нету». «А я,- говорит он мне, - могу так тебя запрятать, что ты никого не увидишь». Вот такой был тип. Вот скажи ему, пожалуйста, что тот-то делал или другой. Я ему только все отвечала: «Не знаю, я не слежу. У меня есть телефон и я слежу только за трубкой». Если вызывал, бывало, меня этот Добрынин, командир говорил мне обычно: «Вообще не разговаривай с ним ни о чем. Скажи: не знаю, не знаю, не знаю». Так я ему и отвечала. Он мне продолжает говорить: «Но ты ж сидишь на телефоне. Разговаривает с кем-нибудь твой командир?» «Да, - отвечаю, - разговаривает» «С кем?» «С командиром дивизии». «Еще с кем?» - продолжает он. «Как еще с кем? Начальнику штаба дивизии. Кому подчиняется, с тем и разговаривает. Другое его не трогает». А были ведь девки, которые спали, переспали с ним, а где потом оказались - неизвестно. Помню, ходил такой политический анекдот про селедку иваси. Кто-то рассказал его, кто-то передал в ОКР СМЕРШ. Добрынин опять задает вопрос: «А где селедка иваси?» И тут прошел минут пять. Потом говорит: «Я Петро, где одевалась селедка иваси?» «А где одевался Петро?» Но я промолчала, ведь за анекдот тебе могла светить запросто тюрьма.

И.В. Расскажите о том, как распределялись обязанности в вашей роте связи?

М.Р. Ну я не только в роте связи была. Вообще по штату связь - это то подразделение, которое на линию бегает и соединяет разрывы. В нашей роте было три радиста и в батальоне - по одному. Всего в нашем полку имелось пять батальонов. Вот и получается, что еще пять там радистов служило. Кроме того, еще в полку имели рацию три человека: начальник штаба, его помощник, или, как это называлось, ПНШ-1, и сам командир полка. Я обслуживала полк в роте связи. Это там нас немного человек служило: командир роты, заместитель его, начальник рации, старший лейтенант, и начальник связи, вот они только и были офицерами.

И.В. На фронте много национальностей с вами воевало?

М.Р. Национальности с нами были какие хочешь: и узбеки, и татары, и все 16 национальностей со всего Советского Союза.

И.В. Вы, наверное, как связист часто бывали на НП командира полка. Какие условия жизни были у комполка?

М.Р. А никакие!!! Траншеи, как и у всех. Вот он сидит в этой траншее. У него здесь же и радист сидит, и телефон стоит, и этот самый бинокль тут же имеется. Никто на передовой не находился в каких-то там тепличных условиях. Это уже стояли если в обороне, тогда был, допустим, у командира полка блиндаж сделан из дерева и насыпано там все. Тогда, конечно, командир полка и начальник штаба имели свои пункты. Начальник штаба-то, конечно, всегда отдельно от командира полка находился, потому что у него все свои бумаги да секреты были.

И.В. Спали в каких условиях на фронте?

М.Р. Ни в каких - на соломе только. Шинель одну на снегу себе постелишь, ляжешь на нее, другой - накроешься. На тебе — шапка, ватные штаны, фуфайка. Но случалось и такое, что прямо на марше спали. А так, бывало, если пополнения ждали когда, в дома заходили и там спали. В домах уже, конечно, были другие условия жизни.

И.В. Как люди относились к вам, когда заходили? Проявлялось какое-то отношение?

М.Р. Ну они хорошо к нам относились. Никто плохо нас не принимал. Люди понимают ведь все, когда их от фашистов освобождают. Им наши голодными не давали, например, сидеть.

И.В. Трофеи брали?

М.Р. Ну трофеи были какими? Если брали, например, фабрику аккордеонов только. Там смотрим: надо, не надо, а солдат берет себе и играет. Понабирали этих аккордеонов себе наши. Или часовую фабрику взяли. Там наши солдаты брали и одевали себе этих часов по три штуки. Но это так делали те, кто прямо впереди шел. А тут же за передовой линией уже двигался заградотряд. И там, как говориться, люди уже все следили, чтоб никто ничего не ворвал. Не особенно брали эти трофеи у нас. Вот в дом пошли и что-то там, понимаете ли, разобрали. А куда все это брать? У тебя только вещмешок на спине. Тебе дали форму летнюю, военную, брюки, сапоги. Сапоги, помню, еще и из плащ-палаток шили, чтоб не жарко было. И все. И фуфайка и шинель еще у тебя были. Больше ничего у тебя ж и не оставалось.

И.В. Какие были средства связи на фронте?

М.Р. Ну такие обыкновенные аппараты, как и везде. Как правило, ими оказывались военные сифонные небольшие аппаратики такие. «Север», помню, имелся, потом — другие аппараты. Ну у нас, например, разные бывали аппараты, потому что они часто выходили из строя: упадет - и все тебе.

И.В. Самые надежные аппараты какие были, на ваш взгляд?

М.Р. Знаете, трофейные. Они у нас появились, когда мы заграницей уже находились. Там были даже немецкие аппараты. Уже как перешли в Закарпатье, так оборудование у нас стало не все наше простое.

И.В. Что о ваших командирах можете сказать?

М.Р. У меня хорошие воспоминания остались от Ивана Ивановича Тухкру. Сначала он был заместителем командира полка, а потом, в последнее время, когда мы границу перешли, и полком стал командовать. А так все время он служил заместителем командира полка или ПНШ-1, то есть — начальником штаба. Что я могу о нем сказать? Это замечательнейший был человек. Самый-самый такой настоящий. Как он любил солдат. Он каждого солдата как сына своего любил. И вот я с ним была начиная с 1943-го года, как попала в 66-ю гвардейскую стрелковую дивизию. Когда я была ранена, лежала в госпитале, но потом все равно вернулась в свою дивизию 66-ю.

Так что его солдаты особенно любили: за то, что он сам их уважал и любил. Особенно хорошо относился к разведчикам, которых ценил. У него у самого грубоватый голос был. Так если они приходили с задания, и с «языком», и без «языка», у него от радости катились слезы как у ребенка. В общем, его солдаты очень любили, и он их - тоже. Говорил, когда они возвращались: «Ну, сыночки, как вы сходили?» Хотя он не самый старый.

После войны он приехал сюда, в Эстонию, и был здесь военным комиссаром республики — генерал-майором. Между прочим, с нашего полка жили здесь, в Эстонии, и другие ветераны. Но я сейчас не знаю, где кто там и что. Знаете, если сказать, уже мне сейчас 87. А ведь служили такие, кто и в 18, и в 20 лет на войну пошел. Им, считайте, по 90 уже с лишним лет. Большинство не соображают ничего. Я раньше встречалась с ветеранами войны, можно было еще с кем-то о чем-то переговорить. Сейчас он даже не узнает, кто есть кто. Даже я — и то не всех узнаю. Но я знаю, что подполковник Рыжов, бывший начальник нашей санчасти, здесь жил и преподавал в университете. А у Тухкру вообще много имелось орденов. Он очень бесстрашный был командир. Куда, смотришь, он побежал? Опять - на передовую, по траншеям. И никто не мог сказать ничего плохого про него. Сам он по национальности — эстонец, но — родом из под Ленинграда. И вот здесь с этим Тухкру я встретилась после войны случайно. Я вышла замуж за эстонца и сюда приехала. А он жил на Нарвском шоссе здесь, в Таллине, как раз где магазин «Таллин» стоял, на четвертом этаже. Как-то раз я познакомилась с одной женщиной, которая, как оказалось, тоже родом из Харькова. Пошла к ней. И вдруг — такая встреча. Значит, я поднимаюсь на лифте, а он - спускается. Так и встретились. Он сразу говорит: «Ой, Мария». Что вы, это такой был замечательный человек. У меня муж - эстонец. Так мы семьями как-то дружили. И сейчас с его женой и сыном Юрой общаемся.

И.В. Расскажите о вашей послевоенной жизни.

М.Р. Так я работала все время. Сначала — в Западной Украине, там, где сейчас эти бандеровцы живут. Туда, на Запад, я отправилась по комсомольской путевке. Там же ужас происходил сплошной! Если узнают, что ты комсомолец или коммунист, тебе не поздоровится от бандитов. Таких обязательно через форточку убивали. А я же была комсомолкой и организовала комсомольскую организацию. Работала старшей сестрой больницы. Вата, йод, спирт, все это хранилось у меня. Ночью, бывает, приходит бандит, у него — автомат. Давай ему бинты, вату. Говорю: у меня нету. Как я тебе тут дам? А рядом краснопогонники стояли. Если придут бандиты и не дашь им — тебя убьют, а дашь — на 10 лет посадят. Так что я, дура что ли? Что я, жить не хочу? Что мне, мало хватило войны? Как-то выкручивалась. Потом я вышла замуж ха эстонца и уехала в Эстонию. Муж мой - ветеран войны, у него, как и у меня, орден Славы 3-й степени был. Вот уже 30 лет как его нет на этом свете. Прошел он всю войну. Его забрали с острова, когда ему только исполнилось 18 лет,он оттуда родом, значит. И всю войну прошел, был ранен, - он инвалид Отечественной войны 3-й группы. Кость была задета у него и все время он поэтому от болей мучился. Здесь, в Таллине, я работала старшей операционной сестрой портовой больницы, ходила в море на пароходе, так что я - морячка.