Рязанова Ирина Борисовна, часть 2

Глава 4. У Курского выступа

В марте 1943 г. наш корпус перебазировался на другой фронт. В «Дуглас» погрузили радиостанцию РСБ, мы сами залезли внутрь фюзеляжа. Транспортник напоминал толстую бабочку. Маршрут лежал на юг, но чтобы не пересекать линию фронта, пришлось лететь не по прямой, а уступом, с посадкой в Моршанске.

Под Андреаполем еще стояли морозы. Возможно, больше из-за страха перед полетом, чем из-за низкой температуры, мы страшно замерзли в воздухе. Казалось, жуткий мороз окружает тебя, и некуда от него спастись. Весь металл вокруг: обшивка самолета, корпус радиостанции, всевозможные ручки, поручни, винты, болты, заклепки и прочее излучают леденящий холод. Пилоты в меховых комбинезонах, привычные к тому же к полетам, наверное, не так мерзли, а мы в своих истрепанных шинелях продрогли насквозь. Да и новизна ощущений… Я, например, летела впервые в жизни.

Вскоре после взлета нас обстрелял немецкий истребитель. Пилот “Дугласа” стал делать резкие развороты, отчего мы катались по самолету, испытывая очень неприятные ощущения беспомощности и бессилия, невозможности чем-либо помочь ни себе, ни летчику, кроме как пытаться придерживать разлетающиеся части радиостанции, а потом полетели очень низко, почти задевая верхушки деревьев. После посадки в Моршанске мы рассматривали свежие дырки от пуль в корпусе нашего самолета и вспоминали, кто где сидел. Несколько дней мы провели в Моршанске. Затем снова вылетели на том же “Дугласе” и, имея уже некоторый опыт полетов, вроде не так замерзли или, скорее всего, потеплело, да и намного южнее уже было. Нас никто не обстреливал, и мы благополучно приземлились в районе Нового Оскола.

Остальная часть роты связи передвигалась по железной дороге, но пострадала от авиации противника больше нас. Эшелон попал под сильную бомбежку. Налетело множество самолетов. Поезд остановился, приказали укрываться в поле. Все бросились бежать. Многие укрылись в лесополосе возле железной дороги. Именно туда попало много бомб, и было много раненых и убитых. Люся Смирнова, Вера Хохлова и командир роты связи Круглов побежали в поле в сторону от железной дороги. За ними погнался какой-то самолет и начал обстреливать их с бреющего полета. Круглов приказал ложиться, и все упали лицом в землю, закрыв голову руками. Люся рассказывала о своих ощущениях: пули вокруг свистят, бьются в землю, а чувство какое-то отрешенное, будто не с тобой это происходит, словно какой—то кошмарный сон, от которого никак не проснешься. Вскоре после того, как этот самолет ушел, и они поднялись, начали раздаваться гудки. Они повернули обратно, и тут налетел тот же самый самолет. Снова им пришлось лежать на земле. К счастью, никто не пострадал.

У эшелона стоны, крики раненых. Здоровые взяли носилки и стали обходить лесок, собирать раненых и убитых. Освободили один вагон и всех перенесли туда. У одной девушки радистки оторвало обе руки. Она поет: оторвали птице крылья. Потом стала плакать и просить, чтобы ее пристрелили. Сейчас, через сорок лет, Люся Смирнова не может без слез вспоминать об этом. Алю Тришину сильно стукнуло по голове какой-то доской. Недавно ей сделали операцию, вырезали опухоль, и врачи сказали, что опухоль от удара тридцатипятилетней, примерно, давности. Наверное, след той бомбежки.

Наш корпус входил теперь в состав Воронежского фронта. Мы некоторое время ожидали остальную часть корпуса, передвигавшуюся в эшелонах. Жизнь у нас в это время была свободной. Начальство нашей 261-й отдельной роты связи ехало где-то на колесах, а мы - вольные казаки, поддерживали связь. Никаких нарядов, дежурства устанавливаем самостоятельно, - не служба, а удовольствие.

Местные жители относились к нам очень хорошо. Хотя фронт здесь тоже прошелся в обе стороны, но было не так голодно, как под Андреаполем. Мы отъедались, изумляясь изобилию продуктов, долго не привыкая к тому, что не надо экономить порцию, разламывая пайку хлеба на части и рассчитывая, когда какой кусок съесть.

15 января I943 г. в армии ввели новую форму одежды, погоны. Нас еще не успели переобмундировать, и мы с удивлением смотрели на тех офицеров, на плечах у которых топорщились новенькие прямоугольники с золоченым шитьем. Глядя на них, я вспоминала оставшуюся дома фотографию отца, сделанную, как написано на обороте, в июне 1916 года, когда он воевал на Германском фронте. На ней отец, молоденький поручик, стоял, непринужденно прислонившись к дереву, заложив ногу за ногу, рядом с другим поручиком. Кроме погон на плечах у обоих, на сапогах поручика были видны шпоры. Больше нигде, кажется, я погон и не видела. Слышала только рассказы о гражданской войне и белогвардейцах в погонах. Отец белогвардейцем не был, а запомнился мне человеком легким, веселым, добрым. Поэтому, наверное, погоны ассоциировались у меня со шпорами, шутками, смехом. Мать разошлась с отцом, когда я еще была маленькой. Второй ее муж, Павел Семенович Ефремов, умер во время войны. Мой отец был русским дворянином и, как я, пошел добровольно на фронт, - ему было уже около 50 лет. Воевал в кавалерии, воевал хорошо, был ранен, награжден.

Я обрадовалась нововведению, ожидая немедленных радостных последствий столь важного шага. Но скоро и нас переодели, и мы привыкли к новой форме, как всегда привыкаешь к новизне, и она начинает казаться уже хорошо знакомой, а потом и надоедает. Дома вокруг тоже сначала были непривычными. После калининских деревянных построек поражали здешние беленькие мазанки на украинский манер.

Удивительными казались и многие другие вещи. Например, земляные полы с огромным количеством блох на них. А недавно при встрече с нашим радистом Колей Кобылиным он сказал: - Ира, а помнишь, как я спал на гробе? Я ничего такого не помнила, но и обидеть Колю недоверием тоже не хотелось, и я как-то неопределенно прореагировала. Но Коля понял и продолжал настаивать: - Да как же? Да ты что? Неужели не помнишь?!

Потом я действительно вспомнила. Оказалось, такое было, и именно тогда. В тех местах почти не было леса. Дрова и доски, особенно после всего деревянного под Андреаполем, казались здесь невероятной редкостью. Я никак не могла научиться топить печь соломой, как это делали местные жители. Суну солому в печь, она ярко вспыхивает, а, пока я распрямлюсь к плите что-то готовить, прогорает. А хозяйка как-то скручивала ее быстро и ловко в тугие жгуты и успевала все приготовить, вскипятить.

В том сарае, где стояла наша радиостанция, в числе разных вещей, нужных по хозяйству, лежал гроб. Мы сначала, увидев его, подумали, что в доме кто-то умер. И несколько раз пытались выразить соболезнование, чувствовали себя как-то неловко и удивлялись, где же покойник и почему не хоронят. Потом оказалось, что все живы, а гроб еще с ранней молодости заготовил для себя хозяин, чтобы не затруднять близких поисками досок. И в свободное от дежурств время Коля Кобылин пристроился спать то ли на гробе, то ли в самом гробу, так как места в сарае было мало, а ходить в свою избу, стоявшую далеко, Коля ленился, да и каждая минута была на счету, все уставали, постоянно недосыпали, все время хотелось спать.

Когда все приехали, управление корпуса разместилось в большом селе Уразово. Радиостанцию, как всегда, чтобы не привлекать внимания противника, поставили на отшибе. Требование такого расположения - азбучная истина. Радиостанцию всегда могут запеленговать и начать бомбить или обстреливать или просто заслать диверсионную группу. Нас отдаленность от начальства устраивала: с глаз долой, придирок поменьше, чувствуешь себя посвободнее.

Если от радиостанции идти по длинной-длинной улице, то выходишь на площадь в центре села, где размещался штаб корпуса. У меня есть фотография, на которой группа военных из управления корпуса и других частей во главе с командиром корпуса В.Г. Рязановым, начальником штаба генералом Парвовым и замполитом полковником Беляковым расположилась перед тем зданием, которое занимал штаб в Уразово.

Нашу роту связи поселили по хатам в другом конце села. На дежурство приходилось идти через весь поселок, Я всегда старалась обходить центральную площадь, хоть и надо было делать небольшой крюк. Тогда еще не кончилась неразбериха с формой одежды и, если встретишь кого-то из штаба, обязательно получишь выговор, чаще всего незаслуженный, так как сами офицеры еще не четко усвоили, кому что полагается носить, что сейчас ввели, а что отменили.

Нам дали новую радиостанцию - РАФ-КБ. Мощность в антенне у нее достигала 400-500 Вт, в то время как у старой РСБ мощность была в 10 раз меньше – 40-50 Вт. Естественно, и дальность действия превосходила РСБ в 10 раз - до 600 км при работе телеграфом и до 300 км на телефоне. Хотя и РСБ при 10-метровой антенне вертикальным лучом могла работать до 150 км и 75 км телеграфом и телефоном, соответственно. Размещалась радиостанция РАФ на двух автомашинах. Кроме этого нашему взводу дали еще отдельный транспорт - старенькую полуторку. Она доехала с нами почти до Берлина, где автомобиль сменили на «Виллис». С машиной было удобно. Мы все в армии стали очень хозяйственными и многое из попадавшегося по дороге бесхозного барахла забирали к себе в кузов, сразу же приспосабливая для самых разнообразных нужд, создавая подобие походного комфорта и уюта. Помню, чуть позже, в конце августа, когда мы уже работали на ВПУ, мы проезжали мимо большой бахчи между Белгородом и Харьковом. Остановились и спросили бывшего там сторожа, можно ли сорвать пару арбузов. Он говорит, чтобы брали, сколько хотим. Мы обрадовались и нагрузили почти полный кузов. Потом щедро угощали всех знакомых и незнакомых зелеными арбузами.

Тогда мы не предполагали утром, где окажемся вечером, хотя знали, что прием пищи последует в определенное время, а наша радиостанция будет нашими же усилиями поддерживаться в боевой готовности. Высшее командование, конечно, располагало достаточной информацией, чтобы с хорошей точностью рассчитывать обстановку на несколько дней вперед, но это были только прогнозы, хотя и весьма достоверные, в которые нас, солдат, естественно не посвящали.

На фронте многие мечтали о «гражданке», мирной жизни после победы, когда ты уже не будешь зажат в тесных рамках суровой дисциплины и жесткого распорядка. Казалось, после победы и демобилизации откроются невиданные перспективы. Уже одна только возможность одеваться, как тебе хочется, ходить, где попало и когда заблагорассудится, представлялась настолько соблазнительной, что об этом не думали спокойно, а обязательно делились с кем—то, толкая подругу в бок и восхищенно приговаривая: ”Нет, ты представляешь!?”

А сколько волнений было уже после победы! Большинство солдат не имело мирной специальности. Они боялись не найти себе место в мирной жизни, со страхом ожидая того, о чем так пронзительно и долго мечтали. Особенно нелегко на земле было летчикам. Им, привыкшим к каруселям воздушного боя, ярости, азарту и лихости штурмовых атак, не хватало третьего измерения - высоты. Для многих именно военные годы оказались лучшими, наиболее свободными и творческими, несмотря на устав и дисциплину, на опасности и лишения. Сейчас у нас живет немало людей, для которых война не менее реальная действительность, чем сегодняшний день, окружающее их настоящее.

Вода здесь на юге, в отличие от предыдущего нашего фронта, была очень жесткой. Когда я первый раз помыла голову и вытерла ее, то испугалась. Все волосы слиплись, словно их намазали клеем. Я побежала к хозяйке, а она смеется: - А щелок что же не положила? Оказывается, чтобы стирать, мыть голову, надо брать щелок - золу из-под прогоревших дров, собирать в тряпку и эту тряпку опускать в воду. Вода становилась мягкой, и можно было мыть голову.

Но мыться доводилось очень редко, не было времени, да и условий, бань или душа тоже не было. И мы довольно быстро обзавелись вшами. Особенно много их было во время последующей походной жизни на ВПУ. Сунешь руку в голову и вытаскиваешь оттуда насекомое. В складках белья водились другие вши - бельевые, крупные, белые. Пропали они только в Германии, где мы жили в домах, регулярно мылись и надевали чистое белье.

В те несколько месяцев, которые мы провели в Уразово, служба почти не отличалась от того, что мы делали под Андреаполем. Снова дежурства и наряды, сменяющие друг друга. Разве что не приходилось так много чистить картошки, да и работы на радиостанции, может, чуть меньше, зато нарядов побольше. Один раз я охраняла ночью кухню. Кухня стояла за селом, на опушке леса. Я бродила вокруг, вспоминая наши с Люсей дежурства на Кропоткинской набережной в Москве. Но там мы были вдвоем, а здесь я одна и, хоть теперь вооружена винтовкой, но вокруг не московские дома, а темный лес, недалеко фронт, передовая. Кусты шевелятся, трещат, ветви хватают за руки, деревья угрожающе поскрипывают. Я пыталась успокоить себя тем, что немцам не нужны пустые котлы, но потом думала, что немцы-то не знают, что я охраняю. Четыре часа прошли довольно напряженно.

Такие ситуации были, наверное, типичными для нас, девчонок. Так, в той же столовой дежурили Люся Смирнова и Аля Тришина. Столовая внизу, в овраге. Там стояла Аля. А наверху патрулировала Люся. Погода прекрасная, соловьи поют, знаменитые курские. А Але страшно и, - как она потом рассказывала, - чем сильнее соловьи поют, тем ей страшнее почему-то. Тишина, только соловьиный свист и вдруг котлы загремели. Аля, конечно, от страха вскрикнула и выстрелила в воздух. Люся первой прибежала, затем все сбежались. Оказалось, собака пыталась поживиться остатками еды.

Со временем стало свободнее, чем на Калининском фронте, и с нами стали проводить занятия, почти как в московской школе. Часто занимался с нами новый начальник связи корпуса полковник Николай Степанович Егоров. Он рассказывал о необходимости радиомаскировки, о преодолении “радиобоязни” и неумении использовать радиосвязь, о ложной работе радиосредств и борьбе с мешающим действием радиостанций противника. Жена Егорова, Александра Сергеевна, служила в нашей же роте, во взводе телеграфистов. Николай Степанович показал себя прекрасным человеком и талантливым руководителем. В великолепной организации связи в корпусе, отмечавшейся всеми, кто наблюдал за управлением боевыми действиями, значительная часть его заслуг. Александра Сергеевна служила вместе с моей подругой Люсей Смирновой. Будучи женой начальника, она работала за двоих, считая, что должна подавать пример безукоризненной службы и хорошей работы. Она была верной подругой, всегда помогавшей другим, сердечной, отзывчивой, доброй, самоотверженной. Супруги Егоровы сейчас живут в Киеве. Мы иногда встречаемся, очень тепло вспоминая военные годы.

Под руководством Егорова мы повторяли, доводя до автоматизма то, что делали и раньше. Подготовка радиостанции к работе. Проверка исправности приемопередатчика и источников питания. Настройка приемника и передатчика. Проверка работы передатчика на эквивалент. Установка волны передатчика по волномеру. Вхождение в связь. Егоров обращал наше внимание на поддержание строжайшего распорядка всей работы станций и вхождения в связь. Кстати, именно Егоров, как начальник связи корпуса, устанавливал позывные для всех радиостанций корпуса, в том числе и для нашей. Мы изучали всю документацию, которая должна быть на станции: ”Наставление по радиослужбе в РККА», таблицу позывных, служебную кодовую таблицу (радиотелеграфный секретный код), служебный код радиотелеграфиста, список порядковых номеров с позывными станций, с которыми подлежит работать (без указания названий частей и штабов), графики настройки передатчика и приемника, данные для передачи наименьшей энергией. Все эти документы должны храниться у дежурного радиотелеграфиста, кроме служебной кодовой таблицы и списка позывных, которые хранятся у начальника радиостанции.

Егоров говорил, что мы должны: во-первых, правильно развертывать радиостанцию, не демаскируя район расположения штаба, во-вторых, добиться высокой пропускной способности, достигавшейся быстрым обменом и передачей без искажений. Чтобы получить быстрый обмен без искажений, нельзя торопиться с передачей даже при большем объеме работы. Передавать следует с такой скоростью, при которой есть уверенность в правильности, как своей передачи, так и приеме радистом другой радиостанции. В результате обмен ускорится, так как не будет повторений. Следует поддерживать высокую дисциплину в радиосети.

Дисциплина у нас была очень строгой. И не только в армейском смысле этого слова, но - и прежде всего - в работе. Это была дисциплина действий, отработанных до автоматизма и совершаемых в строго определенной последовательности, дисциплина воли, желаний, стремлений, эмоций, дисциплина ума и фантазии. Если мы что-то и сделали на фронте, то в первую очередь благодаря дисциплине, повседневной и неотъемлемой от армейской службы, как военная форма. До сих пор сохранились у меня остатки той дисциплины, всегда мне помогавшей.

Четкая и бесперебойная работа радиостанции зависит главным образом от степени сработанности приемной части с управлением. Егоров добивался слаженности работы всего коллектива радиостанции: радистов, начальника радиостанции, механика.

Проводились занятия по работе радиостанции при наступлении. Основные правила при этом: возможно меньше занимать эфир работой на вызовы и переговоры, помня, что при большом количестве работающих радиостанций они будут мешать друг другу; применять в своей работе ограничение мощности передачи, особенно когда полная мощность не вызывается необходимостью. При работе с микрофоном следует передавать команды не спеша, раздельно и четко. В микрофон не кричать. Не допускать перегрузки эфира. Перед боевой работой заранее проверять точность настройки приемника. Во время работы допускать только незначительную подстройку на громкость и частоту приема. Задолго до начала работы всю рацию надо на ходу испытать на прием и передачу. Инструкции на фронте должны помниться как молитвы и исполняться неукоснительно. От наших действий зависели и действия летчиков и тех сухопутных войск, которые мы поддерживали. Такая вот непрерывная связь.

Учились и летчики, совершенствуя свои знания, изучая боевой опыт. В мае и июне 1943 г было произведено несколько тысяч учебно-тренировочных полетов. Мы проводили занятия по работе радиостанции по направлению. Развертывали и свертывали сетевое устройство, готовили радиостанцию к работе, тренировались по вхождению в связь на различных волнах с различными позывными, тренировались в приеме и передаче радиограмм цифровых, буквенных и смешанных текстов. От нас требовался хороший глазомер и навыки в определении площадки для развертывания. Следовало избегать болотистой, каменистой почвы или песчаного грунта. Радиостанция должна была быть замаскированной с воздуха и с земли. Все эти навыки очень скоро здорово нам пригодились и, возможно, им мы обязаны своей жизнью. А если и не так, то, во всяком случае, своей успешной работой, помогавшей нашим летчикам. Иногда люди изучают вещи, никогда им не требующиеся. Не так было с нашей учебой. Она оказалась удивительно уместной и своевременной.

Штаб теперь был неподалеку, и офицеры имели возможность лично проверять наш внешний вид, соблюдение нами дисциплины, уставных требований, что они и делали. Укрепляя сработанность управления корпуса с ротой связи, к нам часто заходили офицеры из оперативного отдела. Заговаривали с часовым, охраняющим радиостанцию, не будучи дежурным по части, и тут же делали замечание: ”А разве вы не знаете, что в какие бы то ни было разговоры с посторонними или военнослужащими красноармейцу, охраняющему радиостанцию, вступать запрещено?” Объявляли взыскания. Такие меры быстро учили действовать точно по уставу. Я и тогда, когда все привыкли к новой форме одежды, старалась на центральной площади не попадаться, усвоив старое солдатское правило: подальше от начальства.

К нам пришли новые молодые девчонки, смотревшие на нас с восхищением и тем самым, конечно, льстившие нашему самолюбию. Мы, важные и гордые, учили их, вспоминая, как это делали наши наставники, не очень ругая их за ошибки, а подробно объясняя, почему надо делать так, а не иначе. Мой педагогический опыт ограничивался комсомольским поручением в восьмом классе обучить грамоте пожилую женщину, жившую через проходной двор от нас, в доме №7 по Большому Левшинскому переулку. Тогда с заданием я справилась - научила женщину читать.

Изголодавшиеся и привыкшие к нехватке продуктов, мы первое время в Уразово старались запастись съестным впрок, в расчете на голодовку, которая, по нашим представлениям, могла начаться в любой момент. Этот край, хоть и не был изобильным, с едой тоже было непросто, но все относительно, и по сравнению с Калининским фронтом эта земля казалась нам щедрой и хлебосольной. Нам и полуторку дали для продуктов или мы сами так узко понимали назначение выделенного, конечно, не только для этого транспортного средства. Почти при любых перемещениях старались запастись едой. Один раз, кажется, чуть позже, во время наступления, нам сказали, что неподалеку пасека и там можно достать меда. Времени для подробных поисков не было, но все-таки расспрашивали всех встречных по дороге. Меда так и не нашли, а одна женщина угостила редиской, сказав, что она слаще меда.

А вообще, мед в Уразово был. Маша Герцева, помню, доставала у хозяев. Произошел резкий скачок в рационе, существенное дополнение к тем кашам без масла (чаще овсянки), которыми нас потчевали три раза в день на протяжении всей войны. Махорку мы стали менять на сахар - песок, в таких маленьких пакетиках, фунтиках, грамм по пятьдесят. Сахар казался нам необычайно сладким, но приходилось тратить его на кашу, посыпая ее сахаром, чтобы проглотить.

На Калининском фронте однажды пропали хлеб и соль. То ли перерезали ветку, по которой нас снабжали, то ли еще что. Говорили, что продукты нам сбрасывают с самолета. Питались тогда овсянкой, заедая ее сухарями, предварительно размачиваемыми в щах. Кроме овсянки, на обед давали и первое блюдо, щи или суп, но очень невкусные, каши были на второе. На выменянный на махорку сахар-песок в фунтиках, меняли соль у местных жителей. Они давали мало, так как у них самих запасов соли не было, а чаще не давали совсем ничего. Щепотка соли становилась тогда наибольшей ценностью.

Недавно бывшие радисты из нашей роты Николай Кобылин и Сергей Чертков рассказывали, что тогда, на Калининском фронте, соль, оказывается, пропили наш снабженец Минусин с каким-то майором (или это легенда из числа правдоподобных небылиц, ходящих в солдатской среде?). То-есть не пропили, а выменяли на что-то или продали, а на вырученное уже пили. Майора за это разжаловали. Шульман, офицер из оперативного отдела, перед строем ножницами отстриг ему погоны. Он реабилитировал себя примерной службой, героизмом в боях, и после Курской битвы был восстановлен в звании. А Минусина отправили в штрафную роту. Штрафники находились где-то неподалеку, и Минусина водили к ним несколько раз. Но то ли на месте не оказывалось начальства, то ли не было свободных мест, и его все не принимали. Потом он исчез. Никто не помнит: сбежал он по дороге или его приняли-таки. Но через некоторое время Минусин появился в соседнем штурмовом корпусе, и об этом узнали совершенно случайно, из писем девушки, сообщавшей подруге среди других новостей, что у них теперь такой-то из вашего корпуса. Его снова арестовали и дальнейшая судьба его неизвестна

Вообще, кормили так же, как и бойцов на передовой. Запомнился, конечно, из съестного сухой паек, получаемый нами позже на ВПУ. Его давали по летной норме: рис, консервы, шоколад. Это называлось норма номер пять. Девчонки иногда попадали в летные столовые, когда для поддержания связи летели в авангарде. Потом рассказывали, какими вкусными вещами их там угощали. Блинчиками, например, которые мы забыли, как выглядят.

Все время хотелось есть. Даже когда нам давали хорошую норму - полбуханки хлеба в день, это граммов семьсот, довольно много, то этот хлеб съедали к обеду. Если и были остатки, то в обед доедались. К ужину хлеба, как правило, не оставалось. Запомнились и наши повара. На Калининском фронте был Зайцев, пожилой уже, сам щуплый, маленький, но хороший, добрый такой дядька. Потом были Павел Коротков и Анна Лукашова. Она и сейчас жива - здорова, живет в Москве недалеко от Люси Смирновой, часто бывает у нее.

Самих летчиков мы не видели. Мы обеспечивали бесперебойную связь для управления корпуса. Стояли прекрасные дни. Прошел май. Все вокруг расцвело. Словно и войны нет. Июнь. Буйная, свежая, молодая зелень, птицы поют, все вокруг ярко и празднично. Ты тоже молода и силы переполняют тебя. Выскочишь после дежурства, пробежишься с подругой между деревьев, схватишь ее за руку и, смеясь, падаешь навзничь на мягкую, сочную, упругую траву. Мы резвились и хохотали без причины. Вернее, причина была, и довольно веская, - наша юность.

Одуряюще пахло бузиной и сиренью. Оглушительно заливались соловьи и кричали по ночам лягушки. Сейчас, через сорок лет, я узнаю, какие шутки проделывали наши ребята, делая нас невольными их соучастницами. Писали, например, письмо кому-то из солдат от имени одной из девчонок с просьбой о встрече где-то у пруда. Тот приходил с гитарой, терпеливо и нервно ждал, а шутники сидели в кустах и посмеивались.

Я была комсомолкой с восьмого класса школы, с марта I94I года. А большую часть девчонок приняли в комсомол на фронте. На ротном комсомольском собрании нас, радисток, похвалили, сказав, что командование нами довольно, работаем мы хорошо, квалификацию свою повышаем, контрольные нормативы выполняем неплохо. Надо продолжать в том же духе, работать еще лучше. Но мы были недовольны тем, что нам не дают отличиться. После собрания подошли к командиру роты, старшему лейтенанту Круглову. Попросили поручить нам что-то важное, послать на ответственное задание. Горячо заверяли его, что не подведем. - Есть у меня для вас одно важное задание. Да не знаю, справитесь ли? Вы такие несерьезные. Вот вчера в записи в аппаратном журнале ты ошибку допустила. Я уже не стал на собрании говорить. А тут дело чрезвычайно важное и секретное.

Девчонки переглянулись, кто-то укоризненно подтолкнул меня локтем. - Товарищ старший лейтенант! Она больше не будет, - стали просить они, - мы же тайну умеем хранить. Поручите нам. - Ну, хорошо, я вам верю, - сказал Круглов, улыбнувшись. Пригнулся к нам и шепотом: - Надо Гитлера поймать и ко мне доставить. Сумеете? - Вы все смеетесь, - обиделись мы, - Мы серьезно, а вы шутите. - Если серьезно, то отставить разговорчики и выполнять приказания. Учиться, работать без ошибок, повышать квалификацию, боевую выучку, форму одежды соблюдать, дисциплину. Что за вид, товарищ рядовой, - повернулся он к Маше Зеленцовой. - Почему пуговица расстегнута? Как к командиру подходите?! Мы вытянулись по стойке смирно. Маша торопливо застегивала пуговицу на воротнике.

Я решила навести чистоту и порядок. Собрала свои грязные вещи, взяла у девчонок, и в свободное время затеяла стирку. Щелока набрала большую тряпку. Но или эта тряпка оказалась худая или я плохо ее завязала, то ли груз, которым я придавила тряпку, был слишком тяжелым, но вся зола просыпалась в воду. Времени на то, чтобы процеживать воду и собирать щелок, полоскать белье и снова стирать, уже не было, пора было идти на дежурство. Так мое благое начинание перешло к освободившимся девчонкам. Они не ругались, а только шутили, что я нарочно рассыпала золу, чтобы самой не стирать. Вообще, тогда было довольно весело. Мы постоянно устраивали розыгрыши друг друга, не обижались, если сами становились жертвой таких шуток, часто весьма грубоватых. Иногда хохотали просто так, баз всякой причины, по поводу хорошей погоды и свободной минуты.

Но веселиться особенно было некогда, да и сил не хватало, несмотря на молодые годы. Тянулась монотонная служба, день за днем одно и то же. На радиостанции нас три радистки. Одна из трех сутки в наряде, с 18.00 до 18.00. Или посыльной в штаб отправят или дежурить в штабе у телефона или на кухню, или в караул. В это время две оставшиеся девушки через каждые шесть часов сменяют друг друга на дежурстве по радиостанции. Потом одна из этих двух идет в наряд, а на ее место приходит из наряда. И так по кругу. Новеньких радисток, немного постажировавшихся у нас, уже относительно опытных, отправили на самостоятельную работу. Мы посокрушались немного, но делать нечего. Живем монотонно по распорядку наряд - дежурство - отдых. Если одну девчонку пошлют в командировку или она заболеет, и остаются две, то в наряд не ходим. Только сменяем друг друга на радиостанции через каждые восемь часов. Девушки - телеграфистки работали еще больше. У нас в это время хоть интервалы были между радиограммами, и на дежурстве можно было посидеть расслабившись. А они на своих “СТ-З5” и “Бодо” стучали непрерывно. Когда я в наряде сидела у телефона в штабном коридоре, то из той комнаты, где работали телеграфистки, доносился сплошной треск без перерывов. Люсю Смирнову в коридоре увидела, - та спит на ходу. - Люся, - говорю, очнись, сейчас свалишься. Она головой мотнула: - А, это ты Ира… Как живешь? - Ничего. Давно тебя не видела, соскучилась. - Ой, Ирочка, я тоже. Но, знаешь, замоталась совсем. Пойду подремлю чуть. Скоро снова на смену. Люсе доставалось, может, еще и потому, что она была одной из лучших телеграфисток. Ей и Маше Герцевой поручали работать на самых ответственных линиях. Самая четкая, самая внимательная, безошибочная работа требовалась по этим каналам. Люся до сих пор гордится, - и правильно делает, - что принимала, к примеру: “3500 просит 101-го к аппарату”, - то-есть, Красовский вызывает Рязанова. Люся рассказывала, что, когда ночью командование - командующий армией или фронтом - вызывали Рязанова, он приходил неизменно строгий, подтянутый, одетый полностью по форме, застегнутый на все пуговицы, прерывал доклад дежурного по связи и сам садился к аппарату, тянул ленту и читал. На ленте печаталось и то, что передают нам, и то, что говорит Рязанов, и печатает, передает Люся. Весь разговор на одной ленте. Все фиксируется, контролируется, затем, через некоторое время, сжигается. В конце ленты ставилось: передала Смирнова.

К июлю в Уразово кроме нас собралось еще много других частей. Пехотинцы, артиллеристы, танкисты. Одни приезжают, размещаются, другие собираются, уходят. Шум, смех, ругань. С дежурства в наш дом стараешься проскочить побыстрее, чтобы никто не привязался поболтать. И в эфире теснее стало. Теперь уже не сразу, надев наушники, находишь свой вызов. Приходится некоторое время настраиваться самой и настраивать приемник.

Самыми хлопотливыми стали наряды, когда идешь в караул, и тебя ставят на пост у штаба, где был небольшой склад и его охранял часовой. Все офицеры, идущие ночью, обязательно на это место выходят, словно склад их притягивает. Возможно, помещался он на самом пересечении дорог. Только и знаешь, что кричишь: - Стой, кто идет! Услышав девичий голос, непременно шутку отпустят. На то, что часовой, внимания не обращают. Затвором передернешь: - Стой, стрелять буду! Обойти за столбом по периметру! Ворчали, ругались, но обходили. Однажды в ответ на вопрос, кто идет, говорят: - Начальник караула! Но голос незнакомый. И движется прямо на меня, а сзади еще кто—то тихо идет. - Все, - думаю, - немцы... Дрожащим голосом: - Стой, стрелять буду! Не подходи! Сама пячусь назад, оглядываюсь. Винтовка в руках дрожит, лихорадочно вспоминаю, что по уставу надо делать в случае нападения на часового. Видимо, голос у меня действительно был отчаянный, да и обстановка такая, что не до шуток. Лейтенант (а это был артиллерист) остановился и начал объяснять, что он вместе с разводящим идет проверять посты, которые у них тоже расставлены. Я приказала обойти стороной, что они и сделали. Но до смены меня следующим патрульным вздрагивала от каждого шороха, вскидывая винтовку на тени от столбов.

С нами провели еще несколько занятий по работе радиостанции в полевых условиях. Все ждали событий. И мы рвались в бой. Нам хотелось участвовать в наступлении, гнать фашистов. Ходившие слухи, носившиеся в воздухе предчувствия больших событий, оживление в передвижении войск, их накапливание, не были обманчивыми. Готовилось вскоре разразившееся грандиозное сражение, получившее в военной истории наименование Курской битвы. И все явные и неявные ощущения скорых и решительных изменений были проявлениями подготовки к крупной операции, скрыть которую невозможно даже при самом тщательном соблюдении секретности.

На рассвете 6 июля бомбардировщики и штурмовики нанесли удар по районам скопления танков, мотопехоты и артиллерии противника, применив противотанковые, осколочные и фугасные бомбы. Воодушевленные мощной поддержкой с воздуха, советские войска перешли в атаку. 7 июля двумя сосредоточенными ударами 1-го штурмового авиакорпуса была сорвана атака крупных сил танков и пехоты немцев в районе Сырцово, Яковлево. Кажется, в этот момент к нам поступила радиограмма открытым текстом, продублированная по телеграфу - и тоже без шифровки, что было из ряда вон выходящим и оправдывалось только чрезвычайной спешностью сообщения, когда нельзя терять секунды на шифровку и дешифровку. Смысл ее был приблизительно таков: ”Движется огромное количество танков противника к такому—то пункту (только это название и зашифровано). Срочно необходима поддержка штурмовиков. Должны вылететь все наши самолеты».

В своей расширенной автобиографии В.Г.Рязанов писал: «В июле 1943 г. сражение на Курской дуге, где впервые были применены массированные действия авиации, которые сразу показали все свои преимущества (больший урон противнику, меньше своих потерь). И в дальнейшем корпус основывал свои действий на принципе массированных действий, применяя в зависимости от обстановки или сосредоточенный удар составом 100-150 самолетов или непрерывные эшелонированные действия групп 12-18-30 самолетов. Чаще применялись сосредоточенные удары. В это же время, как в подготовительный период, так и во время сражения на Курской дуге, было хорошо отработано взаимодействие авиации с наземными войсками».

Действиями штурмовиков совместно с противотанковой обороной наземных войск было уничтожено более двухсот вражеских танков. От командующего 6-й гвардейской армией, занимавшей оборону в этом районе и сражавшейся геройски, - гвардейцы стояли насмерть, пришла телеграмма на имя командира корпуса генерала Рязанова: «Командующий 6-й гвардейской армией передал Вам, что работой штурмовиков наземные части очень довольны. Штурмовики работают хорошо”. Это были напряженные часы. Летчики совершали по 5-7 боевых вылетов в день. Грандиозное танковое сражение произошло западнее Прохоровки. В битве участвовали до 1200 танков и самоходных орудий. С танкистами П.А. Ротмистрова и М.Е. Катукова умело взаимодействовали летчики-штурмовики. Наши самолеты буквально висели над полем боя, почти наощупь находя в дыму и огне танки со свастикой на корпусе и прожигая их броню противотанковыми бомбами - ПТАБами. Было уничтожено до 400 гитлеровских танков. Танкисты генерала Ротмистрова писали в штаб воздушной армии: “Авиация 12 и 13 июля 1943 г. действовала исключительно хорошо перед передним краем нашей обороны, особенно когда вели огневой бой. Мы, все бойцы и командиры, махали пилотками, приветствуя штурмовиков. Заместитель командира по политчасти З-й мсб 56-й мехбригады капитан Ваксеев”.

Маршал авиации С.А. Красовский в своей статье в книге “Курская битва» очень высоко отзывается о действиях нашего корпуса в сражениях. Приводятся интересные записи летчика-истребителя из нашего корпуса Николая Шутта и отмечается прекрасная организация в этой истребительной дивизии нашего корпуса под командованием генерала Баранчука.

К.А. Белодед вспоминает, как Рязанов принимал истребительную дивизию, включенную в корпус по настоянию Рязанова перед Курской битвой. Приехали на двух машинах, эмках. Вдруг на первую, где сидел Рязанов, пикирует истребитель, отворачивая над самой землей. Это был Шутт. Баранчук тут же приказал арестовать его на десять суток. Но Рязанов заинтересовался летчиком, его послужным списком (а у него к этому моменту было 17 сбитых самолетов врага, но не было наград из-за легкомысленности). Рязанов сказал, что пусть лучше проявляет лихость в бою, чем сидит на губе. Летчик затем стал Героем Советского Союза.

Организационная структура корпуса была, как пишет С.А. Донченко, утверждена по предложению Рязанова. К.А. Белодед говорит, что тогда это было новшеством, и все удивлялись, как Рязанову удалось этого достичь. На Калининском фронте не было отдельной истребительной дивизии в корпусе, а в штурмовые дивизии входили истребительные полки прикрытия. Во многие штурмовые корпуса позже входил истребительные дивизии, как и в 1-й ШАК, состоявший после мая 1943 года из двух штурмовых авиадивизий (8-я и 9-я ШАД) и одной истребительной (I2-я ИАД), и успех боевых действий штурмовиков в значительной мере зависел от четкого взаимодействия с истребителями прикрытия. Ведущие групп штурмовиков хорошо знали, а часто и дружили с ведущими истребительных групп. В воздухе они узнавали друг друга по голосу и ласково и шутливо обращались между собой по имени или каким-то дружеским прозвищам. Сам Рязанов поощрял лидеров летчиков. Так, К.А. Белодед рассказывал, что Рязанов иногда долго беседовал с С.Д. Луганским, летчиком 12-й ИАД, ставшим затем дважды Героем Советского Союза. Кстати, по материалам воспоминаний Луганского написан сценарий известного фильма «В бой идут одни старики», и многие события этого фильма происходили в 12-й ИАД 1-го ШАК.

Ведущие групп штурмовиков и истребителей хорошо знали тактику друг друга в различных ситуациях и видах боя, стиль и почерк каждого в бою, его характер и манеру поведения. Один, например, выходит сам и выводит всю группу из атаки правым разворотом, а другой не признает ничего кроме левого. Это было очень важно. Штурмовики работают по целям с круга, а истребители, если нет в воздухе самолетов противника, тоже не барражируют без дела, а подавляют зенитки противника, помогают штурмовикам. Такого тесного взаимодействия, подлинно делового сотрудничества, не добиться с приданными на каждую операцию истребителями прикрытия.

Глава 5. На ВПУ от Белгорода до Пальмиры. О В.Г. Рязанове

12 июля перешли в контрнаступление соединения левого крыла Западного фронта. Войска Воронежского и Степного фронтов перешли в контрнаступление 3-го августа. За два часа до атаки войск наши летчики приступили к подавлению опорных пунктов обороны противника на участках прорыва. Штурмовики нанесли удар и по аэродромам противника. На имя В.Г.Рязанова была получена телеграмма от командира 43-го стрелкового корпуса, в которой говорилось: “Только благодаря непосредственно организованному взаимодействию и массированным ударам летчиков—штурмовиков наземные войска имели продвижение”. Наш корпус вошел в и состав Степного фронта под командованием И.С.Конева.

Меня, Таню Лебедеву и Киру Астафьеву вызвал к себе командир роты и сообщил, что нас включили в состав передвижной радиостанции для работы на вспомогательном пункте управления - ВПУ. Он сделал паузу, оценивая, видимо, нашу реакцию на эту новость. Мы переглянулись, но никаких особых эмоций никто не проявил. Не то, чтобы мы обрадовались, но и не печалились. Короче говоря, мы не восприняли это никак, точнее, приняли как должное. Командир, посчитав, наверное, что так и должно быть, приступил к дальнейшим пояснениям. Он сказал, что на нас возлагается большая ответственность, и мы должны оправдать оказанное доверие. Что от нас будет многое зависеть, и только квалифицированных радистов допускают к подобной работе. Что раньше на НП работали только мужчины. Познакомил с приказом Народного Комиссара Обороны «О значении радиосвязи как основного средства управления в подвижных формах боя». Нам этот приказ читали еще в радиошколе, и мы, честно говоря, уже успели его забыть. Нас больше интересовали конкретные задания, в чем будут состоять наши обязанности, что нам делать, куда ехать. Но командир роты для детальных инструкций послал нас к командиру взвода.

Командир взвода тоже начал издалека. Он сказал, что только радио может обеспечить непрерывную и быстродействующую связь в боевой обстановке. Рассказал, что радиостанция в умелых руках воинов-радистов всегда должна быть готова к действию и работать бесперебойно. На развертывание станции, вхождение в связь, передачу приказаний, команд, донесений и сигналов мы обязаны затрачивать как можно меньше времени. Доверительно сообщил, что радиосредства там работают безотказно и выручают в любой сложной обстановке, где сами радисты любят свое дело, что работать надо очень четко, не допуская ошибок, что нас должны отличать бережливое отношение к технике и любовь к своему делу. И только в конце, как бы между прочим, сказал, что мы откомандировываемся работать на ВПУ - вспомогательный пункт управления. Начиная с этого момента, мы будем действовать изолированно от взвода и от роты. Поэтому придется надеяться только на свои силы, в случае чего никто не поможет. Связь надо устанавливать, поддерживать и восстанавливать при ее нарушении самостоятельно. Не обеспечите безошибочную и бесперебойную связь, нарушите боевой приказ и ответите по всем законам военного времени. Но и действуя самостоятельно, без повседневного непосредственного контроля со стороны своих командиров, мы не должны забывать о воинской дисциплине, о соблюдении уставов, формы одежды. Хотя мы будем работать отдельным экипажем, но это будет неразрывное звено в общей цепи. От нас будет требоваться четкость и согласованность работы со всеми подразделениями, так как от успеха общей работы будет зависеть своевременность установления и бесперебойность действий связи. Нередко от действия отдельного специалиста-связиста может зависеть состояние связи с ведущим бой подразделением или частью. Находчивость, смекалка и инициатива должны быть неотъемлемым качеством каждого связиста. - Об армии там вам забыть не дадут, - закончил он. - Но и о родной роте помните. Мы будем с вами держать связь, так что о себе напомним. А теперь получить и привести в боевую готовность радиостанцию, взять сухой паек на двое суток, быть готовым к выезду. Все.

Мы получили сухой паек, собрали вещмешки и уселись на грузовик - фургон, на котором была смонтирована радиостанция РСБ, спрятавшись в тень навеса от палящих солнечных лучей. Тут уже сидели механик и сержант - начальник радиостанции. Мы осмотрели станцию, проверили ее работу на эквивалент, поставили свежие батареи, убедились в наличии комплекта запасных ламп, проверили исправность аппаратуры, получили необходимую документацию.

Вскоре подошел офицер из оперативного отдела - майор Дзе, командир нашей группы, авианаводчик на ВПУ. В состав группы входил шифровальщик - лейтенант Николай Ерошенко. От всех, и от нас том числе, он старательно скрывал свои шифровальные таблицы. Когда работал, составлял свою тарабарщину, как мы ее называли, тщательно прятался от всех. Я удивлялась, прочитав затем, что тарабарская грамота - это древнерусская тайнопись, встречающаяся в рукописях XII-ХIII веков. Она и была введена как шифрование, способ засекречивания документов. Так что, сами того не зная, мы употребляли совершенно правильное первоначальное название. С Ерошенко мы сотрудничали до конца войны. Позже он стал работать в оперативном отделе корпуса и, когда мы работали на ВПУ под Берлином, был командиром нашей группы.

Кроме грузовика с радиостанцией нам выделили ту полуторку, которая считалась у нас продовольственной. Мы обрадовались, надеясь в дороге разжиться чем-то вкусным. Сейчас ведь сады усыпаны плодами, а собирать урожай некогда и некому. Огурцы, помидоры, всякая зелень тоже очень кстати. Майор спросил, взяли ли мы с собой палатку и, услышав, что взяли, похвалил, сказав, что, хотя сейчас и тепло и можно спать прямо на траве, палатка необходима.

Тронулись в путь. Майор командовал куда ехать и, наконец, сверившись с картой, приказал остановиться и развернуть радиостанцию. Встали посреди чистого поля. Только рощица на горизонте, а никаких построек или людей не видно. Мы быстро поставили антенну. Помня о бесперебойной связи, проверили каждый проводник, крепление каждой лампы, напряжение аккумуляторов и батарей. Майор объяснил, что в основном, будем работать по микрофону с самолетами, но и радиограммы в штаб посылать тоже надо. Для этого среди нас шифровальщик. Майор Дзе приказал, чтобы мы твердо помнили радиоданные для связи со штабом, с самолетами, а также с теми наземными частями, с которыми мы будем взаимодействовать. Он подчеркнул, что очень важно не начинать передачу в эфир раньше приказа, чтобы не выдать свое расположение, но в это время надо напряженно слушать, вызывают ли нас. Мы должны будем быстро перестраивать станцию с работы микрофоном на работу ключом, переключаться с приема на передачу и, работая с несколькими корреспондентами, передав сигнал одному, тут же переходить на волну другого. От нас требовалась строжайшая дисциплина и исключительная четкость. И так мы должны будем работать, даже если на КП будут рваться десятки мин и снарядов. Закончил он, сказав, что управление боем невозможно без хорошо и надежно действующей связи, а успех любого боя невозможно без четкого управления.

Мы должны были на деле безошибочно применять все те навыки и знания, которыми нас снабдили в школе и за год службы. Надеяться приходилось только на себя. Скажу, забегая вперед, что с задачей мы справились, и справились неплохо, за что и были впоследствии награждены.

Кто-то из нас спросил майора: - А жить мы все время в поле будем? - Где придется, - ответил он. - Нам лучше избегать встреч с кем бы то ни было исключая, разумеется, наше командование. Майор Дзе посмотрел на часы и приказал включить радиостанцию и дать ему микрофон, что мы и сделали. - Слушайте вызов, - и Таня Лебедева замерла в наушниках, грозя кулаком шоферу, который возился с железками. Мы с Кирой, прекрасно понимая ее состояние, и помня, что радист обязан устранить любой шум на радиостанции, прикрикнули на шофера и на майора Дзе, который начал разговаривать с Ерошенко. В суматохе мы забыли, что передатчик еще не включен, но помнили, что перед включением передатчика на работу микрофоном дежурный радист обязан потребовать от всех присутствующих на радиостанции полного прекращения каких бы то ни было разговоров. В дальнейшем мы привыкли к постоянному шуму, грохот боя не устранишь, да и генералов на КП не попросишь помолчать. Но в первый раз мы все волновались.

Майор засмеялся и сказал, что наши самолеты, с которыми мы будем держать связь, полетят не сейчас, а минут через тридцать. - А вы, товарищ ефрейтор, на командиров не кричите, - обратился он ко мне. Мне еще на Калининском фронте присвоили звание ефрейтора, и я отличалась от остальных девчонок, бывших рядовыми. Это повышение позволило мне получать на несколько рублей больше в месячном окладе, во многом чисто символическом, - какая зарплата у солдат, - и принесло невероятное количество замечаний от начальства, уверенного в том, что повышение в звании должно сопровождаться ростом ответственного отношения к службе, и по всякому поводу, а чаще просто так читало мне нотации: - Товарищ ефрейтор! И т.д. Я со свойственным юности духом противоречия часто вставляла какое-то возражение, вызывающее новый поток поучений. Снова не сдерживалась и снова получала выговор. Оставалось надеяться, что хоть в полевых условиях можно будет отдохнуть от необоснованных претензий. Но майор Дзе, видимо, был уже наслышан о моей строптивости.

Вскоре Таня услышала позывные, а затем мы невооруженным глазом увидели строй наших “горбатых”, летящих в сторону линии фронта. Таня переключила рацию на передачу. Майор Дзе крепче перехватил микрофон и начал вызывать: - “Ураган“, “Ураган!“ Я “Ветер”. Доложите маршрут. Летчик отвечает: - Я “Ураган” - Петров. Иду на задание. Наверное, летчику не надо было называть свою фамилию, если он маскируется под позывным. На это укажут после полета. Важно было приучить летчиков летать с рацией. Надо было выработать у летчиков, привыкших к тому, что в небе все зависит только от них и машины, доверие к радио.

Действиями штурмовиков по радио часто руководил командир корпуса Василий Георгиевич Рязанов. Генерал Рязанов лично знал не только всех ведущих групп (а ими были, как правило, командиры эскадрилий), но и их возможности и способности по выполнению боевых задач. Исходя их обстановки, он вызывал иногда на цель не очередные группы, запланированные по графику боевых вылетов, а те группы, ведущие которых лучше выполнят данную задачу.

Поздно вечером генерал Рязанов на своем “импортном” (так мы называли его маленький самолет) перелетал с командно-наблюдательного пункта в штаб корпуса для контроля подготовки авиадивизий к очередному боевому дню. Прибыв в штаб корпуса, он часто вызывал к телефону отдельных ведущих и указывал им недостатки, учил, как их устранить.

Если генерал Рязанов ночевал на наблюдательном пункте, то взаимодействие с поддерживающим командованием он организовывал лично. Нам приходилось только все нужное передавать по радио в штаб, на что уходила почти вся ночь. Спать в таких случаях приходилось всего пару часов до начала вылета первых групп наших штурмовиков. В часы ненастной погоды Рязанов рассказывал о своей жизни, службе, делился своими мыслями о послевоенной жизни и многими другими житейскими делами. Он много учился и сам учил других, - в юности он год проработал учителем в родном селе, - много читал, много знал. Ф.А. Агальцов, командовавший дивизией в нашем корпусе, ставший затем маршалом авиации, писал: «Я понимаю, почему наш корпус стал таким, Рязанов был образованнейшим генералом Советской Армии. Он имел высшее политическое образование, окончил оперативный факультет Академии имени Жуковского. И всю жизнь учился сам, учил других и заставлял это делать нас… В этом – все успехи корпуса». Василий Георгиевич хорошо знал классическую литературу, часто рассказывал нам о прочитанных им произведениях, мы слушали его как зачарованные.

Василий Георгиевич любил жизнь, любил людей, этой любовью ему отвечали все его подчиненные. Ни одна несправедливость со стороны командиров к своим подчиненным не оставалась без вмешательства Василия Георгиевича и не проходила безнаказанно. Во всех случаях заботой о подчиненных, будь то офицер или солдат, чуткостью и отзывчивостью, командир поднимал боевой дух. Начальник оперативного отдела штаба 5-й воздушной армии С.Н. Гречко писал: «…Генерал Рязанов при обнаружении тех или иных недостатков, недоделок и упущений никогда не кричал на подчиненных, не распекал людей, не доводил до горячего накала, не оскорблял их человеческого достоинства, а ровным, спокойным голосом просто давал указания: необходимо сделать то-то и то-то, сделать быстро, умело, без суеты и неряшливости». Его исключительное чувство ответственности за порученное дело, организаторские способности и талант военачальника завоевали большой авторитет не только у подчиненных, но и старших над ним начальников, командующих воздушными армиями, в оперативное подчинение к которым входил корпус, командующих танковыми и общевойсковыми армиями и командующих фронтами.

Рязанову, мне кажется, было свойственно довольно редкое сочетание беззаветного мужества, почти безоглядной храбрости, с железной самодисциплиной и требованиями строжайшего порядка от подчиненных, преданность делу, которому он посвятил жизнь, и трезвое восприятие действительности, реальная оценка сил и факторов, решающих в какой-то ситуации. Неожиданные импульсные порывы естественно сочетались у него с глубоким анализом. Так, он мог очень резко отругать кого-то из провинившихся. Но почти всегда следом за уничтожающим разносом следовал разбор ошибки, совет, как исправить ее и как поступить в дальнейшем. Василий Георгиевич учил не отчаиваться, даже если с тобой поступают несправедливо или оговаривают, “Главное - мерить все в соответствии со своей совестью. Поступать так, как велят тебе долг и совесть”, - слова Рязанова. Людей Рязанов оценивал по их делам, и в зависимости от этого дорожил человеком или ругал его. Он был горячим, но отходчивым, не уделял внимания мелкому, суетному. Отделив главное, существенное и необходимое, от незначительного, он совершенно спокойно почти не реагировал на то, что не было важным.

Рязанов был живым человеком, любившим отдохнуть и посмеяться, веселым, общительным, глубоко чувствующим, тонко понимающим искусство, музыку, движения души, настроения человека. Выросший в крестьянской семье, он очень любил природу, стараясь каждую свободную минуту соприкоснуться с ней. Был знатоком и поклонником хорошего театра, живописи, музыки. Сам любил петь и пел очень хорошо, замечательно танцевал.

Ведущий из нашего корпуса Герой Советского Союза А.А. Девятьяров в своей книге “Земля под крылом” вспоминает, как в начале августа 1945 года В.Г. Рязанов организовал в Бадене под Веной, где в то время находился штаб корпуса, торжественную встречу всех Героев Советского Союза корпуса и его руководящего состава с группой артистов московских театров. «Не забыть, как генерал В.Г.Рязанов с артистом Большого театра Союза ССР Ивановым поднялись и исполнили песню русских моряков «Варяг»». Возможно, секрет такого воздействия в том, что “Варяг» была любимой песней и Василия Георгиевича. Его отец участвовал в русско-японской войне, когда Василий был еще очень мал, но потом, наверное, часто рассказывал сыну о ней. На этом же вечере Рязанов выступил с большой речью, где подвел итоги боевой работы корпуса. По свидетельству очевидцев, это была незабываемая речь. К сожалению, текст ее не был записан. Главную роль, наверное, играл ораторский талант Рязанова.

В воспоминаниях Н.С. Хрущева описан эпизод, когда во время обороны Киева в окруженном штабе остались важные секретные документы, например, карты размещения уже заложенных тайников с вооружением, обмундированием, питанием и боеприпасами для партизанского движения. В.Г. Рязанов, служивший тогда заместителем командующего авиацией Юго-Западного фронта, полетел на небольшом самолете, взлетел под пулеметным огнем противника, и вывез документы, обеспечив тем самым эффективную деятельность партизанского движения на Украине. Вывез он и политработника Шуйского, бывшего затем помощником Хрущеву до конца его карьеры. Этот поступок характерен для Рязанова. Во многом вся его жизнь состояла из таких поступков.

Мы, работая тогда на ВПУ, старались изо всех сил. Больше трибунала мы боялись сделать что-то не так. Лучшей наградой для нас была шутка командира или его доброжелательная улыбка. Рязанов разработал систему управления штурмовой авиацией на поле боя, в реализации которой мы и принимали участие. Нас, впрочем, тогда не посвящали в тонкости управления войсками. Мы были солдатами и выполняли приказ, поставленную задачу. Но старались сделать это как можно лучше. Тогда мы и не слышали слов о системе управления, а если и слышали, то не задумывались над ними, пропуская мимо ушей. Задание наше было ясным и четким: обеспечить бесперебойную связь. Но ведь тем самым мы обеспечивали и действие этой системы и все сопутствующие ей успехи.

От действий радистов зависело многое. Бывший начальник связи 143-го ГШАП Иван Иосифович Глушко рассказывал, как группа ведущего Алексеева из 142-го ГШАП оказалась в сложных метеоусловиях. Надвигалась сплошная облачность, закрывавшая горизонт до земли. Аэродромы посадки поблизости были закрыты, и группу надо было направить на открытый от облаков аэродром. Команды подавали все радиостанции: полковая радиостанция, дивизионная, корпусная, - на ней находился начальник штаба корпуса Парвов. Но Алексеев не слышал команд. Была сбита настройка приемника. Глушко предложил помочь своей радиостанцией, включил свой передатчик минуты на три и несколько раз предложил всем станциям прекратить работу на передачу, будет работать только «Резеда-3» (позывной Глушко). Затем он начал медленно менять волну передатчика в одну и другую сторону, одновременно давая настройку Алексееву, говоря Алексееву: настраивайся 1, 2, 3, 4, 5 и т.д. Затем так же медленно остановил ручку волны передатчика в заданной точке, еще раз просчитал настройку и сказал: Алексеев, ты должен меня услышать, я «Резеда-3», прием. Алексеев сразу же ответил: слышу «Резеду-3». Группа, получив указания, благополучно произвела посадку на запасной открытый аэродром. За проявленные инициативу и находчивость генерал Парвов объявил благодарность Глушко. В другом эпизоде летчик Афанасьев не запомнил и не записал радиопароль для изменения задания или приказания с земли прекращать выполнять боевую задачу. Немецкая радиостанция с переднего края начала передавать: «Афанасьев, я Володин (командир полка), немедленно прекращай выполнять боевое задание, собирай группу, иди домой!» Но голос не как у Володина. Да и слышимость, словно рядом, а до полка больше 100 км. Афанасьев ответил: «Володин, как Ваше имя и отчество?» Этих данных у немцев под рукой, видимо, не было. Но после этого Афанасьев и другие ведущие тщательно записывали и запоминали радиопароли. Когда Рязанов передавал: «Афанасьев, я Романов (радиопсевдоним Рязанова), посмотри в балке западнее высоты 131,5, там должны быть танки противника. Трудно ползать в балке, но бей эти танки!», Афанасьев отвечал: «Романов, вас понял, вижу танки, сейчас мы им дадим, умру, но задание выполню!»

Все ведущие знали голос командира корпуса. Однажды Одинцов вызвал КП Рязанова, ему ответили, что слышат его хорошо, разрешают выполнять поставленную задачу. Одинцов еще раз вызвал КП: «Романов! Что-то не узнаю Ваш голос, отзовитесь». Тут уже микрофон взял в руки Рязанов, подбодрил Одинцова, ответившего: «Теперь другое дело! Слышу Ваш голос, приступаю к выполнению задания!»

Генерал Рязанов еще до войны много занимался вопросами управления авиацией. Лучшее средство для этого - радио. В 30-х годах он одним из первых в мире разработал систему синхронного управления группой самолетов при помощи радио. Я видела фотографии занятий, на которых он демонстрирует действие этой системы наблюдателям из различных стран. Здесь и американец в ковбойской шляпе, и японец, совсем желтый на пожелтевшем снимке, и темпераментно жестикулирующий француз, и невозмутимый англичанин. Стоит и внимательно смотрит и слушает немец. При помощи именно этого метода наши самолеты составляли в небе на воздушных парадах в Тушино, где мы формировались, огромные буквы “Слава Сталину”. Без радиосвязи между самолетами и управления с земли такой слаженный полет недостижим.

Во время войны генерал Рязанов применяет уже хорошо знакомые ему большие возможности радиоуправления для наиболее полного использования тех ресурсов, которые заложены в боевых самолетах ИЛ-2. При помощи радио он нацеливает свои самолеты именно туда, где удар штурмовиков необходим в этот момент, он вызывает новые группы самолетов и перенацеливает их, ориентируясь в быстро меняющейся обстановке. Самолеты чертят в воздухе уже не гигантские буквы, а грозные для противника фигуры. Их геометрия защищала от истребителей и зенитных снарядов врага, помогала при атаке на объекты.

Вот что писал сам В.Г. Рязанов в расширенной автобиографии: «Май 1942 г. Неудачная наступательная операция на Харьков. Был командующим маневренной группы ВВС ЮЗФ. Было хорошо отработано взаимодействие бомбардировочной, штурмовой и истребительной авиации, так как группа состояла и З-х полков истребителей, 2-х полков штурмовиков, 1 полка дневных бомбардировщиков и 2-х полков ночных бомбардировщиков (СБ и ДБ-3ф). Особенно хорошо получалось взаимодействие при действиях по аэродромам противника. В это же время накопили большой опыт и хорошо отработали разведку аэродромов противника нашими истребителями. Тогда же впервые у меня родилась мысль, что если я лечу в составе небольшой группы, то никаким командующим не являюсь, а выполняю функции масштаба командира эскадрильи, в то время как моя авиация иногда несколько дней бьет противника в одном районе.

Я пробрался на наблюдательный пункт командира артдивизиона и, целый день, наблюдая работу своих групп авиации, пришел к выводу, что надо сделать так, чтобы отсюда и управлять. Что и было сделано. Я притащил сюда радиостанцию. Но, как я уже сказал, операция эта была неудачной, с юга во фланг нам ударили танки группы Клейста, немецкие танки выскочили ко мне на аэродромы, нужно было под огнем танков выводить свои самолеты на другие аэродромы, а потом бить по танкам противника на тех аэродромах, с которых мы только что ушли”. Затем Рязанов начал управлять своими самолетами с земли на Калининском и Северо-Западном фронтах, забираясь при этом иногда на дерево, но, как подтверждали сами летчики, значительно помогая им.

Бесспорно, радио не только как техническое средство, плодотворно в сочетании с полководческим талантом. Техника без людей мертва. Герой Советского Союза генерал-полковник авиации М.М. Громов в статье “Родина новаторов» (газета “Сталинский сокол”, №9I (383), 14 ноября 1945г.) высоко отзывается о действиях Рязанова, упоминая его имя, а также имена авиационных генералов бомбардировщика Полбина и истребителя Савицкого, в одном ряду с такими первопроходцами, как ученые Ломоносов, Менделеев, Жуковский, Чаплыгин, конструкторы Яковлев, Ильюшин, Лавочкин, Петляков, Микулин, Туполев, летчики Покрышев, Покрышкин, Глинка, Кожедуб. Громов писал: “Творцами нового являлись и наши авиационные генералы, которые сумели найти наиболее эффективные методы применения авиации над полем боя... С чувством величайшей благодарности командиры и солдаты стрелковых, танковых, артиллерийских войск произносят имя дважды Героя Советского Союза генерал-лейтенанта авиации Рязанова. «Ильюшины» соединения, которым командует Рязанов, как таран пробивали дорогу нашим наземным войскам. Работа штурмовиков соединения Рязанова была организована настолько хорошо, что в ряде случаев их вылеты в значительной степени содействовали успеху общевойсковых операций. Смысл того нового, что внес Рязанов в тактику боевых действий, заключается, прежде всего, в гибкой системе управления штурмовой авиацией, в увеличении ее маневренных возможностей. Рязанов разработал и осуществил на практике такую систему перебазирования, при которой штурмовые части все время находились вблизи линии фронта и оперативно выполняли заявки наземного командования. Рязанов научил своих летчиков и подчиненных ему командиров выжимать из техники все, что она может дать, метко штурмовать и бомбить цели в самых сложных метеоусловиях и при сильном противодействии противника в воздухе и с земли».

Хотя имя Рязанова сравнительно мало известно, но среди специалистов, признанных авиационных авторитетов, оно, несмотря на шаткость памяти, живо и произносится с огромным уважением и любовью. В этом я еще раз убедилась на встречах ветеранов 1-го ГШАК и 2-й Воздушной Армии в августе 1982 года. Для крупнейших авиационных военачальников и летчиков имя Рязанова стало уже почти легендарным, продолжая пользоваться непререкаемым авторитетом. Один знакомый рассказывал, как он однажды позвонил генерал-полковнику авиации П.И. Брайко, первому начальнику штаба корпуса, впоследствии занимавшему многие высокие должности, в том числе начальника штаба ВВС. На вопрос, помнит ли Брайко Рязанова, последовал незамедлительный ответ: - Еще бы!!! И после небольшой паузы: - Ещё бы!!! А в недавно присланном письме Петр Игнатьевич пишет: “Василий Георгиевич был человеком высочайшей требовательности к себе и подчиненным, оперативным в решении служебных вопросов с минимальной затратой времени, партийной принципиальности, необыкновенной скромности и жизнерадостности, одновременно с требовательностью проявлял большую заботу о подчиненных - эти его черты характера служили для всех наглядным примером”.

Брайко можно посчитать пристрастным к Рязанову: служили вместе, дружили. Но не связанный по службе с Рязановым И.Д. Подгорный, в войну командовавший З-м гвардейским истребительным авиакорпусом, на вопрос одного из журналистов прислал ответ: “Считаю, что В.Г. Рязанов являлся выдающимся авиационным командиром и замечательным человеком. Вклад его в дело Победы огромен”. У меня есть письмо Г.Ф. Байдукова, участника знаменитого чкаловского перелета. Во время войны он тоже командовал штурмовым авиакорпусом. Байдуков с огромным уважением пишет о Рязанове, очень высоко оценивая его заслуги. Примерно так же относились к Рязанову и другие соратники Василия Георгиевича.

Василий Георгиевич был очень честным человеком не только в работе, но и в личной жизни. Крайне принципиальный, требовательный, справедливый; на первом месте в его жизни был долг, а затем уже семья и все другие интересы. Все справедливо. Он был красивым человеком, и не только внешне. Скажу еще, что корнем, источником, родником всех его достоинств была русская честность, заложенная в нем с детства глубокая порядочность.

Наши функции были чисто техническими и, как я уже не раз отмечала и еще, наверное, буду повторять, состояли в обеспечении бесперебойной связи. События, о которых я рассказываю (как майор Дзе разговаривал по радио с летчиками), были неразрывным звеном в цепи сражений и подготовки к ним нашего корпуса. Перед битвой на Курской дуге и в самом сражении было отработано взаимодействие авиации с наземными войсками. С августа 1943 г., когда началось победоносное наступление наших войск, а мы на грузовичке, сопровождаемые полуторкой выехали в открытое поле, окончательно отшлифовывались детали взаимодействия авиации с наземными войсками и управления авиацией на поле боя.

В дальнейшем мы работали, в основном, на КП наземных войск, где располагался и НП нашего корпуса. Иногда наш НП размещался отдельно. Летчиков инструктировали соответствующим образом, говорили, чтобы они пользовались радио во время боя. Широкое применение радио должно было повысить результативность действий самолетов, изолированных прежде во время вылета от наземного командования. Маневренность отдельного самолета и группы их чрезвычайно важны в авиации, где доля секунды могут решить исход боя.

Для отработки системы майор Дзе и стоял в тот день с микрофоном в руках, наверное, несколько часов подряд, а когда солнце уже начало клониться к горизонту, слегка осевшим голосом приказал нам перестроиться на работу ключом и вызывать штаб. Потом он написал радиограмму, лейтенант Ерошенко ее зашифровал, а я, сменившая Таню, отстучала ее. Позже на КП у нас было уже два экипажа с двумя радиостанциями, одна из которых непрерывно держала связь с самолетами в воздухе, а вторая - со штабом и аэродромами.

Интересно, как характеризуется работа на ВПУ бывшим старшим помощником начальника оперативного отдела 1-го ГШАК Борисом Игнатьевичем Крассием: «Под руководством командира корпуса гвардии генерала-лейтенанта авиации, дважды Героя Советского Союза, Василия Георгиевича Рязанова, мне довелось работать на командно-наблюдательных пунктах, возглавляя опергруппу корпуса по наведению штурмовиков на цели в Корсунь-Шевченковской, Ясско-Кишеневской, Львовско-Сандомирской операциях и в операции по освобождению Праги.

В опергруппе помимо меня находились: офицер шифровального отдела, офицер-связист. Опергруппе были приданы две радиостанции с экипажами радистов (одна РСБ на “додже” для связи с самолетами, находящимися в воздухе при выполнении боевых заданий, и вторая 11-АК - для связи со штабом корпуса). Наш пункт наведения располагался неподалеку от наблюдательного пункта командиров поддерживаемых наземных войск, что давало возможность командиру корпуса и мне постоянно видеть перед собой поле боя, в деталях знать наземную обстановку, линию боевого соприкосновения наземных войск, а также подходы нашей авиации с бреющих и малых высот, что, в свою очередь, способствовало совместно с взаимодействующим наземным командармом выбирать наиболее важные цели и определять моменты ударов наших штурмовиков.

Все группы наших штурмовиков и сопровождающих их истребителей при подходе к району цели связывались с нами по радио, называли свои позывные, докладывали задачу и получали разрешение на ее выполнение. Командир с микрофоном в руках информировал ведущих групп о воздушной обстановке в районе цели, управлял ими с земли в случае воздушного боя с самолетами противника, оказывал помощь экипажам в восстановлении детальной ориентировки при плохой видимости, получал донесение о результатах выполненного задания и основные, наиболее важные, разведданные о противнике. В случае отсутствия устойчивой радиосвязи со штабом корпуса передавал нужные распоряжения начальнику штаба корпуса, находившемуся на КП в районе базирования авиадивизий.

У нас, на пункте наведения, всегда был график боевых вылетов, в котором указывались позывные и фамилии ведущих групп, очередность вылетов и цели или район целей. Весь летный состав авиаполков знал накануне боевых вылетов, кто у них ведущий, где работать, а ведущие знали состав ведомых. Непосредственно перед каждым вылетом очередных групп штурмовиков штаб корпуса по радиостанции 11-АК закодировано передавал нам о количестве самолетов и времени их вылета.

Такая оперативная радиосвязь со штабом корпуса и вылетающими ведущими групп позволяла их быстро перенацеливать в случае необходимости на более важные цели, которые часто обнаруживались перед приходом штурмовиков или даже в момент их появления над полем боя.

Бывало и так, когда ведущий группы докладывал командиру по радио свою задачу, одновременно сообщал, что он видит более важную цель. Например, большое скопление танков. В этом случае командир оценивал обстановку и давал команду бить новую цель. Штурмовики корпуса с рассвета и до наступления темноты наносили эшелонированные и сосредоточенные удары по противнику.

Неутомимый и бесстрашный генерал Рязанов наводил штурмовиков на цели, командуя по радио отдельными экипажами или группой, ставшей в “круг”, подсказывал штурмовикам, когда им в хвост заходил фашистский истребитель. Бинокль и стереотруба давали ему возможность видеть цель, поэтому наведение было очень точным и эффективным. Непосредственная близость и постоянное общение с поддерживаемым общевойсковым командиром исключали удар по своим в самым сложных погодных и тактических условиях на поле боя. Работа оперативной группы корпуса на пункте наведения нередко проходила под артиллерийско-минометным обстрелом и бомбежкой противника. Наши радиостанции имели снарядные и осколочные от авиабомб пробоины, однако наведение не прекращалось.

Так, в Сандомирской операции, когда мы находились на плацдарме, в один из теплых августовских дней, войска первого эшелона наступающих войск ушли вперед, командир корпуса поехал с взаимодействующим командиром на новый ВП, а мне приказал свернуть радиостанции и перебазироваться в указанный им на карте пункт. Во время перебазирования мы выехали на очень узкую мощеную булыжником дорогу, построенную на высокой насыпи. Дорога была настолько узкая, что двум автомашинам разъехаться было невозможно, тем более развернуться в обратную сторону. На одном из поворотов мы увидели колонну автомашин с боеприпасами, подожженную охотниками-фокерами. Близко к ним мы подъехать не могли, так как рвались боеприпасы. Ехавшие сзади нас автомашины тоже горели. Разделавшись с теми автомашинами, фокера стали в круг и начали пикировать на наши радиостанции. По моей команде весь личный состав опергруппы вывалился из радиостанций и покатился вниз по крутой насыпи. В этот момент загорелись и сгорели дотла обе наши станции.

Мы внимательно осмотрели свои сгоревшие машины, убедились, что шифры тоже полностью сгорели, дождались, пока не кончились взрывы впереди горевшей автоколонны, пошли пешком в указанный нам командиром пункт. Никто из наших экипажей тогда не пострадал. Прибыв на новое место, я доложил Рязанову о случившемся, а он уже управлял штурмовиками с радиостанции, которую ему выделили общевойсковые связисты. Мы тут же включились в работу.

В Корсунь-Шевченковской операции сильные вьюги и снежные заносы не позволили нашим радиостанциям перемещаться. Генерал Рязанов в течение нескольких дней не мог перелететь к нам на НП в район расположения командующего танковой армией, которую поддерживали наши штурмовики. Танкисты предоставили нам специально оборудованный радиотанк, с которого я смог управлять отдельными мелкими группами штурмовиков, прорвавшихся при очень плохой видимости в район целей. Через штаб танковой армии передавались по радио в закодированном виде обстановка и задача, которую ставил корпусу командующий 5-й танковой армией генерал Ротмистров».

А Глушко вспоминал, что Рязанов приказал всем ведущим групп обязательно связываться с ним, и случаи неустановления связи с командиром корпуса рассматривались как чрезвычайные происшествия.

Мы после дня работы поставили палатку, поели то, что водитель сварил на костре, и улеглись спать. Последующее дни не запомнились каждый в отдельности, а слились в какой-то калейдоскоп переездов, работы, лиц, боев.

Летчики нашего корпуса активно поддерживали начавшееся наступление. Капитан Степанов в заметке во фронтовой газете, напечатанной во время этого наступления, “Как мы штурмовали железнодорожные эшелоны”, упоминает и нашу работу: “... Тремя атаками зажгли 7 автомашин и с левым разворотом стали выходить из атаки. В это время с командного пункта командира соединения передали: “Задание выполнили, можете идти домой». Нужно отметить, что связь с полевой рацией была очень хорошей”.

Радовало постоянное продвижение вперед. Я не запомнила названий сел и городов, через которые мы проезжали, исключая только Харьков. Харьков своими размерами выделялся из общего ряда. Мы проехали его без остановки. Центр был разрушен, но и много домов стояло неповрежденными, особенно на окраине. Не помню почему, но вокруг Харькова мы объезжали несколько раз, кружили там, как в карусели.

К нашей родной роте связи мы присоединились только за Днепром в большом селе Пальмира, лежащем между Кривым Рогом и Запорожьем. За это время штаб корпуса следовал маршрутом: Уразово, Демино, Гринев, совхоз Федоровка, Чугуев, Красноград, Ливинское, Литвины, Пальмира. Мы шли не таким путем, но были неподалеку.

Чаще всего мы работали на КП или НП стрелковых частей. Были и на КП командиров других наземных частей или соединений, например, танкистов, с которыми взаимодействовал наш корпус. Рязанов, готовясь к предстоящему бою, видимо, оценивал различные возможности, выбирал место для НП и решал, когда надо находиться во время боя на НП наземных частей, вместе с их командирами. Иногда Рязанов располагал свой НП отдельно, вынося его на какую-то высотку или передвигая ближе к переднему краю. Но КП того командира, с которым взаимодействовал корпус, всегда должен был оставаться недалеко. Нам пришлось побывать и на КП командующего армией и на КП командиров стрелковых корпусов, дивизий, полков.

Часто, уже разместившись, развернув станцию, окопавшись и приготовившись к работе, приходилось снова сворачиваться и перемещаться или на несколько километров или на сотни метров, поскольку командование не устраивало выбранное место. То ли обзор плохой, то ли еще какие причины, хотя еще совсем недавно оно было подходящим. Любая мелочь может влиять на качество управления боем. Место часто менялось из-за обстрела, - противник пеленгует работающую радиостанцию и начинает стрелять по ней. Работали много, и работа была тяжелой. Поэтому все время хотелось есть. Хорошо, на ВПУ сухой паек выдавался нам по летной норме. Туда входили вкусные вещи: шоколад, рис, галеты, казавшиеся экзотическими сладостями на фоне нашего однообразного меню из каш.

Мы научились ставить антенну и разворачивать станцию за рекордно короткие сроки. Сворачиваясь, мы складывали части антенны не так, как они должны находиться в походном порядке согласно инструкции, а по продуманному и многократно проверенному плану, обеспечивающему и их сохранность, и быстрое развертывание на новом месте, которое - мы знали - вскоре последует. Копать землю мы старались поменьше, да и начальство говорило, что у радистов руки должны быть чуткими и нежными как у пианистов. Копали, в основном, водители, механики, начальник радиостанции, очень часто по своей инициативе помогали пехотинцы, радующиеся нашему прибытия и последующей затем помощи. Но иногда, очень редко, и нам приходилось браться за лопаты.

Запомнилась одна ночь в начале нашей работы на ВПУ, после взятия Белгорода. Получив задание переехать в определенное место, мы отправились, но в дороге стемнело. Незадолго до этого, так же переезжая, мы на своем грузовичке на полном ходу проскочили передовую и выскочили на нейтральную землю, а, может, и на вражескую территорию, - сплошной линии фронта при наступлении часто нет. Водитель первым это заметил и, хотя никто ему не приказывал, молча нажал на тормоз, вывернул руль и дал газ с таким ожесточением, что я, сидевшая у задней приоткрытой двери, чуть не вылетела из кузова. Заглохни тогда мотор или проехали бы мы чуть дальше, немцы успели бы открыть огонь. Но все было проделано настолько быстро, что они, не ожидая нас, не успели среагировать. Мы сами не сообразили в чем дело, когда наша машина через несколько секунд была на обратном пути и мчалась назад в облаках пыли, поднятой ею же только что. Когда мы уже отъехали пару километров от переднего эшелона, майор Дзе начал ругать водителя, но и тот не остался в долгу. Они не ссорились, так как оба были виноваты и чувствовали свою вину, а просто перебрасывались словами, чтобы снять напряжение. После у нас был еще один похожий эпизод, когда майора Дзе сменил Александр Дресвянников. Он тогда дал команду поворачивать назад.

Похожие случаи бывали в вашем корпусе и с другими. Кузьма Александрович Белодед, служивший с первого дня образования корпуса до его расформирования помощником начальника штаба, вспоминает, как они с инструктором по пилотированию Шипко полетели искать новые аэродромы в районе Кировограда. Белодед - бывший летчик с большим стажем и Шипко - летчик действующий, занимались изысканием аэродромов. Тогда у них оказалась, как затем выяснилось, не совсем точная карта, где указывалось, что деревня Аникеевка занята нашими войсками. Оказалось, только половина деревни, разделенной рекой на две части, была в наших руках. Второй же половиной, где и сел самолет, владели немцы. На территории противника к ним из деревни направились три автоматчика. Хорошо, Белодед и Шипко быстро сориентировались и сразу же взлетели. Сели уже на нашей стороне. Спасло их то, что не выключали мотор и сели метрах в трехстах от деревни. Шипко после взлета полетел на бреющем, когда немцы начали бежать, и скрылся от выстрелов в овраге, прилегающем к полю.

Еще случай произошел с Белодедом и Шипко тоже в районе Кировограда. Они в 40-50 километрах от Кировограда обнаружили колонну танков в I0-I5 машин. Шипко сделал круг над колонной, им выложили знак «Т» для посадки. Но, заподозрив неладное, сели они метрах в пятистах от колонны. К ним подбежали наши бойцы, окружавшие эти вражеские танки, оказавшиеся в глубоком нашем тылу, за сто километров от линии фронта. Наших красноармейцев было очень мало - всего несколько десятков. Шипко и Белодед взлетели, прилетели в штаб корпуса, доложили об увиденном. Это было под вечер. А ночью немецким танкистам на парашютах сбросили горючее, и они ушли пробиваться. Возможно, посадочный знак они выкладывали, принимая машину Шипко за немецкий самолет. Эти случаи окончились благополучно. Гораздо больше подобных происшествий заканчивались совсем иначе - гибелью товарищей.

Поэтому мы не рискнули ехать в темноте, чтобы не попасть к немцам, а остановились, отстучали радиограмму в штаб и устроились на ночлег. Замотавшиеся днем, мы засыпали мгновенно, часто не ставя палатку, прямо на земле, под яркими, крупными южными звездами на черном низком небе. Чаще спали в грузовичке, всегда выставляя часовых. Иногда спать вообще не приходилось: работа, переезды...

На этот раз мне выпало дежурить перед рассветом. Все было спокойно. Я бродила вокруг радиостанции, почти позабыв, что идет война, рядом враги, я на боевом посту. Теплая летняя ночь, легкий ветерок. Юность, позволяющая ощутить себя отважной, готовой к самопожертвованию. Почему-то была уверенность, что дежурство пройдет благополучно, ничего не случится. Даже тени тревоги не возникало, только спокойно думалось о чем-то хорошем, далеком, неясном. Мешал сильный неприятный запах. Здесь только что прошли сильнейшие бои, и повсюду пахло гарью. На этот раз кроме гари пахло еще чем-то. В полной тишине под ногами все время что-то скрипело. И ходить было неудобно. Словно по болотистой почве или по неровному ковру. Но я была солдатом, а солдаты не обращают внимания на такие мелочи. Поэтому я продолжала нести службу, не выясняя, что под ногами, а предавалась мечтаниям и изредка спотыкалась о мягкие кочки. Через пару часов рассвело, и я разглядела, что хожу по трупам. Слегка присыпанные тонким слоем земли, трупы распухли на сильной жаре и оказались на поверхности. Повсюду торчали руки, ноги. Располагаясь в темноте, мы не заметили, где остановились.

И снова вперед. Немцы отступают. С тяжелыми боями, упорно сопротивляясь, сражаясь отчаянно яростно и умело, но бегут, оставляют захваченную землю. Мы передвигались вместе с фронтом. Тяжело нашим солдатам. Они ведут кровопролитные бои, но настроение повсюду приподнятое. Все довольны, что наконец-то гоним немцев, гоним уверенно, широко, по всему фронту. Настроение солдат - огромная сила.

Узнав, что мы от летчиков, нас радостно приветствуют, стараются всячески помочь, хвалят работу наших штурмовиков. Понятно, - если мы приехали, то и наши «горбатые» здесь поработают, помогут наземным войскам. Вот они благодарят заранее за помощь. Нам, конечно, приятно, но мы не должны общаться с другими. Некоторые обижаются, думают, что мы из гордости. А нам даже нельзя объяснить, в чем дело. Прибывая в какую-то часть, мы представляемся в штабе, становимся на довольствие и сразу едем на НП. Продукты получает шофер полуторки и доставляет нам. Иногда мы на подножном корму, как и задумывали. Щедрая все-таки украинская земля. Такие бои прошли, огненный вал прокатился, но жители угощают нас, кто молоком, кто салом, кто еще чем. Старушки наотрез отказываются от денег, а когда мы благодарим их, чуть не плачут: - Та що ви, ридненьки... Це ми вам вдячни, назавжди вдячни. За життя наше, за волю…

Кулинарией у нас занимаются девушки, свободные от работы на станции. Если работы много, кашеварит шофер. Чаще жевали всухомятку, а иногда обходились вообще без еды. Мужчины копали окопы, охраняли. Хотя караулили мы наравне, и нам, девчонкам, иногда даже доставалось больше. Копать нам чаще всего не давали взаимодействующие войска. Увидев, что мы начинаем окапываться, они тут же бросались помогать, не позволяя выполнять черновую работу.

Чувствовалось, что любят авиацию. Относились действительно по-товарищески. Как-то мы стояли двумя экипажами в окружении пехотинцев, которых было так много, что нельзя было найти скрытое место. У нас возникли некоторые затруднения. Тогда Вася Золотов, радист из второго экипажа, добродушнейший человек с круглым, как полная луна, лицом, - таким обычно и представляют добряков, вышел и громко объявил: - Эй, пехота! Девчонкам до ветру надо, а вы тут расселись. Давайте-ка, разойдитесь подальше. Они тут же без всяких шуток и смеха встали и ушли.

Мы в свою очередь начали уважать наземные войска. Если раньше, не встречаясь с ними, мы как-то, не то, чтобы кичились тем, что служим в авиации, но все же смотрели на другие войска несколько свысока, то сейчас, наблюдая с НП за боями, мы увидели их в деле, их работу. Увидели пехотинцев в атаке, увидели, как они падают под пулями и снова вскакивают, снова падают и снова вскакивают. Некоторые остаются лежать.

Несколько раз генерал Рязанов, чтобы удобнее было наблюдать за работой штурмовиков, руководить ими, выносил свой НП чуть ли не в передние окопы. Мы невольно пригибались во время артподготовки, когда над нами неслась лавина снарядов. Особенно эффектно выглядел залп “катюш”. Их берегли и, как правило, после залпа перемещали в другое место. После артподготовки движутся танки, авиация и пехота. Иногда последовательность нарушалась, например, работала авиация, а затем шла пехота без танков.

Однажды молодой лейтенант, наверное, мой ровесник, недалеко от нашего НП перед боем ставил задачу своему взводу, а сам все поглядывал в нашу сторону. Когда рота пошла в атаку, он бежал, размахивая пистолетом, подгоняя отстающих. Наши штурмовики перед атакой прошлись по передним траншеям гитлеровцев, перешли во второй эшелон. Но у немцев впереди остались неподавленными несколько пулеметов, открывших огонь. Повторять атаку штурмовиков уже поздно, наши бойцы рядом. С.Д. Луганский, дважды Герой Советского Союза, летчик-истребитель, прикрывавший штурмовики Рязанова, в своей книге “Небо остается чистым” рассказывает, как в похожей ситуации Рязанов буквально просил Пошивальникова сделать еще один, холостой заход. Я следила за фигурой лейтенанта, казавшейся с такого расстояния кукольной. Вот он упал. Но это вся рота залегла. Снова команда “Вперед!“ Вскакивают, бегут. Он тоже. Что-то его не видно. А, вон он, снова бежит. Прыгнул в воронку. Тут меня позвали к приемнику, и я потеряла его из вида навсегда.

Глава 6. Через Днепр

Танковый бой один раз мы наблюдали как на картинке. И до этого и после мы взаимодействовали с танкистами и были свидетелями их прорывов, но такого идеального обзора больше не было. Бой проходил на высотке, а наш НП был как раз на соседнем пригорке, совсем рядом. Хотя я и видела раньше танковые бои, но издали, и не представляла себе, насколько тяжел и опасен ратный труд танкистов.

Любой бой опасен, но мне казалось, что, закованные в броню, внутри своих таких мощных, таких внушительных, так грозно ревущих машин, они в относительной безопасности. Тогда я была поражена зрелищем, как металл может гореть с такой силой. Когда мне говорили: «Танки горят, как спичечные коробки», я думала, что это преувеличение. Но танки, оказывается, вспыхивают быстрее, чем спички. Это было страшно. В доли секунды громыхающая машина, только что меняющая курс, переваливаясь с гусеницы на гусеницу, вращающая в прицеле башню, превращается в гигантский факел. Клубы черного дыма вырываются из огня. Вращалась башня. Танкисты, видно, прицеливались. А сейчас огромный костер, столб пламени, из которого выскакивают горящие фигуры. - Как же экипаж успевает выпрыгивать? - Думала я. - Если успевает... Потом мне уже рассказывали, почему так происходит. Высокая температура, особенно летом, раскаленный металл танков... “Горят как бензиновые”, - говорили наши летчики. На этом основано и действие бутылок с зажигательной смесью, поджигающих танки. Но тогда это меня поразило, и, несмотря на все объяснения, продолжает поражать.

И, конечно, наблюдали мы за воздушными боями, отчаянно переживая за наших. Рязанов отдавал команды обычным своим сильным баритоном. По голосу не заметно, что он нервничает. Но рука, сжимающая микрофон, белеет от напряжения. Скулы заостряются, щеки проваливаются. Глаза, обычно добрые, живые, улыбающиеся, смотрят колюче и отрешенно. Как к родным относился Рязанов к своим летчикам, - об этом единодушно, не сговариваясь, говорят и все ветераны корпуса. Видимо, свое здоровье надорвал и оставил Василий Георгиевич на поле боя, командуя летчиками. В одной из директив штаба ВВС в 1943 году отмечалось, что слишком эмоционально и грубо отдают команды многие командиры, а особенно отличается командир 1-го ШАК. Он не мог сдержаться, наблюдая за неправильными действиями своих бойцов, которых он учил, но в ответственный момент они поступают иначе. Затем он заставил себя сдерживаться, но это тоже стоило ему нервов. Помню, он нередко просил девушек выйти из радиостанции, а затем, наверное, ругал тех, кто неправильно действовал, называя все своими, далеко нелицоприятными именами.

А он был командиром “крутым”, требовательным, его приказы и распоряжения выполнялись подчиненными беспрекословно, да и сами подчиненные офицеры стремились как можно лучше выполнять его распоряжения, зная, что за небрежность будет строгий спрос, а нерадивость наказана. Наказанные не обижались на командира, а ругали себя за ошибки, плохую подготовленность своих действий, знали, что наказание справедливо следует за небрежным исполнением служебного долга. Все мои знакомые ветераны считают себя обязанными командиру. Помню, как несколько лет назад на могиле Рязанова говорил один из бывших летчиков: «Ты нас ругал, но ты нас и спасал, воспитывал и учил”. Меньше всего Василий Георгиевич беспокоился о каком-то резонансе в начальстве, о мнении наверху. Он был всегда очень искренним, непосредственным, даже если это ему мешало.

Помню, позже, в 1944 г., он, не скрываясь, плакал, узнав о гибели Пошивальникова. Каждый летчик - личность. Каждый солдат или офицер обладает своей судьбой, характером. За каждым именем, зачастую написанным на скромной могиле, а то и давно забытым, скрываются удивительные истории, неповторимые мысли, чувства. Ни одной книги не хватит, чтобы рассказать только об одной судьбе.

Пошивальников, например, в начале войны служил в авиационной бригаде, базирующейся в Киеве. При формировании корпуса в 1942 г, эта часть вошла в него. Когда фашисты наступали на Киев, Пошивальников на легком бомбардировщике СУ-2 громил скопления врага к западу от реки Ирпень. Четыре «Мессера» накинулись на одинокий самолет. К этому моменту летчик уничтожил четыре танка, десятки гитлеровцев. Пошивальников принял неравный бой. Несмотря на тяжелые ранения и сильные повреждения самолета, он посадил машину на свой аэродром. Когда открыли кабину, летчик лежал в луже крови.

Все были уверены, что он, если даже и выживет, то не сможет летать. Через семь месяцев Пошивальников вернулся в строй. Во время Курской битвы, когда штурмовики предприняли в районе деревни Сырцово массированный налет силами сорока-пятидесяти самолетов против атаки фашистских танков, в самолете Пошивальникова зенитным снарядом была разбита левая плоскость. Он тянул до линии фронта и посадил горящую машину у самой передовой. Несколько немецких танков, открыв огонь, направились к подбитому самолету. Пошивальникова спас тогда его ведомый, Александр Гридинский, посадивший свой самолет на небольшой площадке рядом с машиной Пошивальникова, взявший к себе Степана (его воздушный стрелок был убит), и взлетевший перед немецкими танками. Он спас его тогда от смерти или от плена. Сам Гридинский погиб в одно время со своим ведущим (но независимо, в другом бою). Накануне 20-летия Победы за этот подвиг ему посмертно было присвоено звание Героя Советского Союза. Бывшие пилоты вспоминают, как Гридинский, а также другие наши летчики, например, Отар Чечелашвили, в азарте боя буквально рубили винтами своих машин пехоту противника.

Гридинский запомнился знавшим его смелым, веселым, открытым человеком. Серьезным и даже мрачным он становился, говоря, что завидует тем, кого хоронят на своей территории свои товарищи, чьи могилы известны. Сам он умер от ран уже на земле, посадив самолет на свой аэродром.

Наши летчики дрались геройски, на пределах возможностей своих боевых машин, проделывая иногда такие повороты, что закрываешь глаза, пугаясь, как бы самолет не разломался пополам от перегрузок.

Радиоуправление становилось надежным помощником воздушных бойцов. В книге “Советские военно-воздушные силы в Великой Отечественной войне. I94I-I945” говорится: “Получили свое дальнейшее развитие способы взаимодействия авиации с сухопутными войсками и организация управления авиационными частями и соединениями в обороне и наступлении. Чтобы обеспечить более четкое управление авиацией, создавалось несколько радиосетей. В частности, выделялась отдельная радиосеть для управления и наведения штурмовиков на поле боя. Опыт авиационной поддержки наступавших войск, полученный в контрнаступлении под Курском, особенно организация взаимодействия с танковыми армиями и управления штурмовой авиацией над полем боя с помощью наземных радиостанций, был широко использован в других операциях минувшей войны”.

Наши войска продвигались вперед. Иногда трудно было найти свободное место, не занятое нашими наземными войсками. Недалеко от Днепра нам пришлось разворачиваться в таком районе крупного сосредоточения сухопутных войск. Свободное место было только под деревом, на небольшой высотке. Для НП очень удобно. Как только мы начали располагаться, подбежали несколько солдат-пехотинцев, крича: - Вы что, с ума сошли!?! Немедленно уезжайте отсюда! Это пристрелянное место. Здесь только что двух наших бойцов на куски разорвало. И показали их останки.

Во время работы на ВПУ часто были такие эпизоды, когда работаешь на радиостанции, поднимаешь голову, а рядом, в нескольких метрах, убитый лежит. Похоронные команды приходили после боя, и убитый, случалось, лежал очень долго. Но на твое настроение это почти не влияет. Работаешь, как ни в чем не бывало. Кажется, кого-то убили. Тебя не убьют.

На передовой майора Дзе тогда сменил старший лейтенант Александр Дресвянников, бывший до этого адъютантом у В.Г. Рязанова. Он, выслушав солдат и осмотрев местность, немного подумал, почесал подбородок и сказал, что существует такая очень-очень сильная наука, как теория вероятностей. Так вот, согласно этой науке, два снаряда или две мины подряд в одно и то же место не попадают. - Вы, пехота, - сказал он солдатам, - должны это знать. Ведь прячетесь же вы в воронках при атаке. Мы благополучно работали на этом месте. А мина вскоре разорвалась в той стороне, куда ушли солдаты, отчаявшиеся убедить нас в переезде.

Во время работы на ВПУ мы столкнулись с разными видами обстрелов и бомбежек. Самым неприятным, пожалуй, был обстрел немецкими шестиствольными минометами. “Ванюша”, наверное, по аналогии с “Катюшей” прозвали их бойцы. Осколки этих мин не разлетались вверх и в стороны, как у снарядов, а стелились почти по самой земле.

Нам тогда многие ситуации, связанные с опасностью, обстрелом или бомбежкой, доставляли иногда больше причин для смеха и шуток, чем опасений. Так, девчонки-телеграфистки рассказывали, что на Калининском фронте их из землянок перевели в избу. Они там работали, держали связь, стучали на своих аппаратах. Вдруг бомбежка. С окна воздушной волной срывается маскировка, а затем и стекла вылетают. Один из офицеров подбежал к русской печи, стоявшей посреди избы, и начал забираться внутрь. Все сначала оторопели и только потом сообразили, что печь ведь стоит даже среди развалин, когда от дома ничего не остается. Такое своеобразное бомбоубежище. Как при землетрясении, мне говорили, надо становиться под капитальные перекрытия, в проемы окон и дверей, - остается костяк дома, - остальное рушится. Но залезть полностью в это самое безопасное место офицер никак не мог, задница торчала наружу. Девчонки посмотрели и начали хохотать, несмотря на продолжающуюся бомбежку. Напал такой приступ смеха, что долго не могли остановиться

А один раз мы чуть не погибли от рук своего же летчика. Был у нас в корпусе действительно замечательный летчик. Он воевал с начала войны, совершил множество вылетов, стал Героем Советского Союза. О его подвигах ходили легенды. И легенды были правдивыми, потому что воевал он превосходно, проявляя чудеса смелости, мужества, умения.

О чудесах. Летчики знают, что бомбы, сброшенные товарищами, иногда застревали в плоскостях самолета, грозя ежесекундно взорваться. А один бывший летчик, инвалид без обеих ног, рассказывал историю своего тяжелого ранения. Его подбили, он выбросился с парашютом, но в купол парашюта попала бомба, летящая с бомбардировщика. Купол погас, и он летел на бомбе, уже не помышляя о спасении. Но эта же бомба, взорвавшись, отбросила его взрывной волной и не позволила разбиться о землю. Ноги, правда, изувечило осколками так, что их пришлось отнять. Очевидцы этого чудесного происшествия, наверное, погибли от той же бомбы. Или случай со штурманом 820-го штурмового авиаполка М.Т. Забненковым. Зенитным снарядом его самолет был подбит, летчик ранен. Он направил горящую машину на танковую колонну врага. Это видел Рязанов, участвовавший в вылете. Но взрывной волной Забненков был выброшен из кабины и остался жив. Михаил Забненков бежал из плена, - удачно только с шестой попытки, - и вылетал потом на штурмовки Берлина. К разряду чудесных или хотя бы маловероятных можно отнести и многие случаи с Рязановым, невредимым остававшимся после невероятных переделок.

Наша радиостанция стояла в поле, у стога сена. Рязанов указывал цели летчикам: - Скопление противника на северной стороне. - Корректировал их действия. Погода испортилась, спустились низкие облака. Наступил перерыв, никакие самолеты не летали. А летчик, о котором идет речь, скажем “седьмой”, летал на ”охоту”, совмещая разведку со штурмовкой. Он умел самостоятельно выбирать цели и уничтожать их. Мы тогда не ожидали самолетов и удивились, услышав гул мотора. Засекли по радио позывные, доложили командиру, что “седьмой”. Вдруг он приближается, делает заход на наш стог и сбрасывает бомбы, к счастью, разорвавшиеся рядом и не причинившие нам вреда. Рязанов кричит: - Седьмой, ты что делаешь?! Ты нас атакуешь! А он: - Вижу цель, вражескую радиостанцию. Атакую. И снова делает заход. Рязанов в микрофон кричит свой позывной: - Я “Беркут” (не помню точно, может, был и другой позывной в этот момент). Ты меня бьешь. Не атакуй! Ты на меня идешь! А он: - Я знаю, куда я иду! Начинает обстреливать из пулеметов и пушек. Так несколько раз. И бомбил и обстреливал. После того, как был израсходован весь боезапас, Рязанов в сердцах прокричал в микрофон: “Эх ты, мазила!” Когда, на разборе полетов “седьмому” сделали замечание о неумении ориентироваться в обстановке, он обиделся и возмущенно возражал: - Я прекрасно ориентируюсь. Атаковал немцев. Не попал, правда. Но ориентируюсь я безошибочно.

После этого случая мы еще тщательнее проверяли работу радиостанции. Рязанов, когда надо было передать что-то важное, просил нас сделать громче, а затем повторял несколько раз, например: - Внимание! Домоткань занята нашими войсками. Идите на Бородаевку. Или: - Смотри внимательно, Пошивальников! Смотри внимательно! На западной окраине Беляевки наши войска.

Были такие случаи, когда наши войска занимали какой-то район, а радиограмма об этом пока поступит в корпус, расшифруется, пойдет в дивизию, оттуда в полк... Летчики, вылетающие на задание, летят бомбить поселок, не зная, что там уже наши войска. Кто-то из пехотинцев рассказывал, насколько это ужасно - попасть под огонь своих штурмовиков. Все сметающий вихрь, после которого он чудом остался в живых и, самое обидное, от своих же. В таких ситуациях управление по радио с земли было жизненно важным и решающим.

Во время воины многие летали, не считаясь со здоровьем. И летали великолепно. Хотя бы Мересьев, летавший без обеих ног. Летчик из корпуса Рязанова И. Драченко летал без глаза, который ему вырезали фашисты. Он был единственным летчиком, заслужившим три ордена Славы и Звезду Героя Советского Союза. В Киеве вышла написанная им книга “Ради жизни на земле” Я купила четыре экземпляра, и все их зачитали знакомые. Интересная книга. Уже в Германии, незадолго до окончания войны, погиб, протаранив “Юнкерс”, лейтенант Петр Иванников, который не мог ходить без костыля, и в полет брал его с собой, но летал прекрасно, упорно отказываясь от отдыха и замены. Можно привести много подобных примеров самоотверженности и мужества.

Тогда, в 1943-м, за короткое время были освобождены города Белгород, Харьков, Полтава, Кременчуг. Все чувствовали себя замечательно, несмотря на то, что были в пыли, грязи, спать почти не приходилось, обедать - тоже. Наша боевая работа проходила следующим образом. Мы сидели у радиостанции у НП в наушниках, ждали приближения самолетов, слушали позывные наших самолетов и, услышав, докладывали командиру корпуса: Товарищ генерал! Чернецов на подходе. (Так же мы докладывали и о других ведущих). Рязанов брал микрофон, уточнял летчику боевую задачу, наводил его на цели. Для штурмовиков, представляющих собой самолеты поля боя, тесно взаимодействующих с танками, пехотой, расчищающих им путь вперед, задача наведения и управления самолетами в бою необходима и чрезвычайно сложна. Командир, управляющий штурмовиками, должен прекрасно разбираться не только в летном искусстве и тонкостях воздушного боя. Он должен мгновенно оценивать все происходящее на земле, знать специфику сухопутных боев, атак пехоты и танков, противодействия им всеми видами стрелкового оружия, а также самолетами и танками, разбираться в укреплениях противника, его оборонительных сооружениях, в видах транспорта, его специфике и т.д. Командир должен охватывать весь ход сражения, комбинировать свои силы и резервы, трезво оценивать возможности противника, не подчиняться своим эмоциям, а решать, решать глубоко, верно. Каждая ошибка может стоить многих жизней.

Рязанов переживал на НП, что он не может в воздухе показать пример хорошей атаки. Он, соратник Громова и Чкалова, был великолепным летчиком, одним из лучших, летал на всех системах самолетов, имел огромное количество часов налета, несколько тысяч. С Чкаловым они были очень дальними родственниками, родились в нескольких километрах друг от друга, дружили семьями, называли друг друга братом. Перед войной была даже выпущена марка с портретом Рязанова. На ней он, правда, фигурировал без имени, только с подписью “летчик” Но честь представлять обобщенный образ авиатора, которыми буквально бредила предвоенная молодежь, предоставлялась далеко не рядовым летчикам. Мужественное и красивое лицо было у многих. Да и военным летчикам не нужна реклама. Гордое слово “летчик”, - лучшая похвала.

Мы поддерживали боевую готовность радиостанции, контролировали качество и устойчивость двухсторонней связи, производили непрерывную подстройку на рабочую частоту, боролись с радиопомехами, своевременно и точно выходили на связь. Работали мы, наверное, хорошо. Связь у нас была всегда и ни разу не прерывалась. Как выяснилось впоследствии, нашей работой был очень доволен командующий 5-й гвардейской танковой армией генерал П.А. Ротмистров.

За время наступления наших войск в августе-октябре 1943 г. и нашей работы на ВПУ мы действовали изолированно от нашей отдельной роты связи, не видя ни начальника связи корпуса Егорова, ни командира роты Круглова, ни командира взвода. Наш экипаж сложился в самостоятельную боевую единицу. Правда, продовольствием мы так и не запаслись, картошки не накопали. Но мы не жалели. Один раз набрали полную полуторку арбузов, а больше не было времени и сил. Зато мы уже на подходе к Днепру. Мы были готовы гнать врага без остановки до Берлина, до полной победы. Такая жизнь, постоянное движение вперед, пришлась нам по душе. Мы привыкли к налетам вражеской авиации, к артиллерийскому, минометному и другим видам обстрела. Мы уже по звуку определяли: мина летит или снаряд, и знали, когда можно не прятаться, а когда нужно падать, вжимаясь в землю. Когда «Юнкерс» над тобой, он уже не опасен: снаряды, пули или бомбы, с него выпущенные, полетят вперед, - и можно, посмотрев сначала, нет ли других самолетов на подходе, вскакивать, грозя кулаком стервятнику. Вражеские самолеты от своих мы тоже научились определять по звуку, не глядя в небо, а вслушиваясь в рокот мотора наших самолетов, бывший тогда лучшей музыкой, или вражеских машин.

Когда мы были в районе Днепра, прошел слух, что нас, девчонок, представили к медалям. Как правило, такие слухи оказывались верными. Мы прыгали от радости, представляя, как нас украсят блестящие медали. Действительно, уже за Днепром нас наградили медалями “За отвагу”. Чуть позже мы получили и ордена «Отечественной войны». В воздухе стоял постоянный дым, всегда что-то горело. Запах дыма настолько приелся, что, изредка попадая туда, где его не было, мы удивлялись. Дым мешал летчикам, но наши штурмовики и вслепую отыскивали, и уничтожали отходящие колонны врага.

Летчиков я не знала в лицо, но постоянно слышала их фамилии и знала, что мастерски летают Одинцов, Красота, Малов, Степанов, Лопатин, Пошивальников, Бегельдинов, Чернецов, Андрианов, Михайличенко, Щапов, Коптев, Опрышко и многие другие. Опрышко раз довелось увидеть при довольно занятных обстоятельствах. Мы вели работу с НП на берегу Днепра. Вдруг к нам бегут пехотинцы, кричат: - Авиация! Там вашего летчика сбили, на том берегу. Так он Днепр переплыл, к нам выплыл. Мы его огнем прикрыли, вытащили.

Действительно, приходит Опрышко в одних подштанниках. Все было так, как рассказывали пехотинцы. Его сбили за Днепром, над вражеской территорией. Он тянул, как мог, к своим. Выпрыгнул с парашютом, упал возле берега. Отстреливаясь, бросился в воду. Там уже разделся, чтобы легче было плыть. Днепр между Кременчугом и Днепропетровском все-таки широкий, а погода стояла уже не летняя, сентябрь-октябрь. Мы с девчонками едва сдерживали смех, наблюдая, как он в подштанниках вытягивается по стойке “смирно” перед генералом. Опрышко еще до выхода к Днепру совершил более ста боевых вылетов, стал кавалером ордена Славы. Позже он стал Героем Советского Союза. Тогда Рязанов вызвал из корпуса маленький самолет ПО-2 и на нем отправил Опрышко в свою часть

Гитлеровцы создали по Днепру сложную систему обороны - “Восточный вал”. Правый, высокий берег реки господствовал над низким левым. Войска Степного фронта, преследуя отступающего противника, вышли к Днепру в конце сентября 1943 г. Первой к Днепру вышла 7-я гвардейская армия М.С. Шумилова, на НП которого была наша радиостанция. Командующий фронтом И.С. Конев ставил задачу захватить переправы на плечах отступающего противника, прорваться на правый берег, не дать противнику возможности организовать оборону, создать плацдармы, закрепиться. Днепр был форсирован с хода, несмотря на ожесточенный характер боев и подготовленный немцами оборонительный заслон. Были захвачены правобережные и плацдармы.

Части 7-й гвардейской армии М.С. Шумилова форсировали Днепр в ночь на 25 сентября. Работа нашей авиации осложнялась тем, что не хватало аэродромов для перебазирования (впоследствии Рязанов много работал над этими вопросами, и в дальнейшем не было случаев, чтобы авиаций действовала в отрыве от наступающих наземных частей). От К.А. Белодеда я совсем недавно узнала, что тылы тогда отстали, потому что немцы, отступая, разрушали железные и шоссейные дороги, а на грунтовых дорогах было грязно, с трудом проходили даже тракторы. Бомбардировщики и штурмовики летали на предельных радиусах, действуя ограниченно. Но уже через несколько дней аэродромы были подготовлены, и авиация базировалась в 40 км от линии фронта.

Многие из солдат, и я в том числе, не видели раньше таких больших рек. Москва-река, конечно, меньше. Верховья Волги, где я была маленькой (да и не помню, давно это было), тоже не идут ни в какое сравнение, с этим мощным, грозным потоком, неприветливым, неласковым в эту осеннюю пору. Да и вряд ли он показался бы ласковым даже в самую прекрасную погоду при тех обстоятельствах, при которых мы вышли к Днепру, когда он встретил нас ураганным огнем.

На берегу Днепра мне довелось поговорить с маршалом Коневым. Разговор, правда, был коротким. В книге И.С. Конева “Записки командующего фронтом. 1943-1944” я прочитала фразу, имеющую непосредственное отношение к нашему экипажу. “Но у В.Г. Рязанова дело пошло лучше: его девятки одна за другой появлялись над полем боя, смело били неприятельские танки. Здесь же на НП М.С. Шумилова В.Г.Рязанов имел свою радиостанцию, и, видя поле боя, хорошо наводил свои штурмовики». Радиостанция, о которой здесь говорится, - наша.

На НП Шумилова мы провели не менее двух недель. Нам выдали теплые летные комбинезоны, поскольку уже стояла осень. Эта одежда здорово нам помогла. Особенно удобно было в ней падать на землю во время обстрелов - мягко и тепло. Осень стояла теплая, но по ночам было сыро и холодно. Около месяца, наверное, на НП перед Днепром и затем на плацдарме мы провели в окопах. Перед форсированием и во время боев за плацдарм самолеты нашего корпуса много летали на разведку, фотографировали укрепления противника на правом берегу, дислокацию его сил, их перемещения. Разведкой и воздушной подготовкой форсирования, которая началась еще до выхода стрелковых армий к берегу Днепра, руководил В.Г. Рязанов.

Он часто прилетал на НП Шумилова. Летные комбинезоны, наверное, еще больше подчеркивали наш юный возраст: три девчушки-соплюшки, которым бы еще в куклы играть. Рязанов называл нас младенцами, а почти все генералы, с которыми мы встречались на НП, всячески старались нас поддержать и подбодрить. Спрашивали, не страшно ли нам, шутили, рассказывали смешные истории, расспрашивали о доме, о довоенной жизни. Чувствовалось, им самим приятно было поговорить на какие-то не связанные с войной темы, на минуту отвлечься от тяжелых забот.

Во время форсирования Днепра наша авиация непрерывно прикрывала переправу, артиллерия обстреливала правый берег. Но когда бойцы Шумилова немного зацепились там, то несколько дней не могли продвинуться ни на шаг. НП Шумилова находился на возвышенности у самого берега. Хотя эта возвышенность была ниже, чем крутые правобережные холмы, но обзор был хороший, просматривался почти весь плацдарм. Помогала и авиация. Летчики непрерывно докладывали обстановку на правом берегу. Вражеский натиск усиливался. Немцы бросали в бой новые резервы. Были видны непрерывные разрывы на правом берегу и в воде. Обстреливался и левый берег.

Солдаты переправлялись кто как мог. Самые различные лодки, плоты, наспех сколоченные из бревен, досок, дверей, оконных рам. Все шло в ход. Связывались бочки, а пространство между ними покрывалось ветками ивы, которые росли на берегу. Солдаты вдвоем, втроем, усаживались на достаточно широкую доску и, как индейцы, гребли саперными лопатами, обломками досок, прикладами, просто руками, погружаясь в воду по грудь и по шею. Каждый, как мог, стремился на ту сторону.

Конев прибыл на НП, когда ушли наши истребители. Тут же, словно дожидаясь этой минуты, налетели “хейнкели” и начали бомбить переправу и плацдарм. Прилетела и большая группа «фокке-вульфов», расстреливая пловцов. На НП находились М.С. Шумилов, член Военного Совета армии З.Г. Сердюк, В.Г.Рязанов и командир 4-го истребительного авиакорпуса генерал И.Д. Подгорный. Появились и бомбардировщики противника. “Юнкерсы” спокойно выстроились в круг прямо перед нами и, как на демонстрации учебного бомбометания, начали бомбежку, пикируя один за другим. На Шумилова было больно смотреть.

Группа штурмовиков нашего корпуса, прикрывавшая плацдарм от танковых атак немцев, возвращалась с задания. Конев сказал Рязанову, не помню дословно, но смысл такой: - Рязанов! Надо сделать что-то. Нельзя допустить, чтобы вражеская авиация господствовала над переправой.

Рязанов взял микрофон, запросил ведущего группы возвращающихся ИЛов. Спросил, есть ли у них еще боеприпасы. Штурмовики должны были возвращаться на аэродром, не израсходовав полностью боезапас. Вражеские истребители часто нападали на наши самолеты, возвращающиеся с задания, подстерегая их над нашей территорией. Могли быть и другие непредвиденные ситуации. Сейчас произошел такой экстренный случай. Ведущий ответил утвердительно. С нашей стороны показалась шестерка ИЛов с истребителями прикрытия. Рязанов скомандовал: - Внимание! Всем группам. Все самолеты (называет фамилию ведущего возвращающейся группы) атакуют “фокке-вульфы”. ”Горбатые” и “маленькие” (называется фамилия ведущего подходившей шестерки) атакуют “юнкерсы”. Вступить в бой всем. Как поняли меня? - Ведущие ответили: - Вас поняли. Атакуем. Позже в воспоминаниях Бегельдинова я прочитала, что это он со своей группой получил приказ Рязанова идти навстречу немецким бомбардировщикам. Вместе с прикрытием истребителей под командой Сергея Луганского они разогнали и частично сбили до 30 “юнкерсов”, за что Бегельдинов получил первую Звезду Героя Советского Союза. По другим источникам и воспоминаниям ведущим был Нестеренко (или он вел первую группу? Скорее всего, был не один такой эпизод).

Девятка штурмовиков, резко изменив курс, пошла на “фокке-вульфы”. Это было неожиданно для немцев, привыкших, что штурмовики избегают встречаться с ними. А тут, - словно жертва набрасывается на хищника. Передние мощные пулеметы ИЛов - очень грозное оружие. Это немцы знали и почувствовали на себе еще раз. Штурмовики сбили три или четыре “фокке-вульфа” и разогнали остальные. Помогли истребители прикрытия штурмовиков, смело набросившиеся на врага.

Те ИЛы, которые летели бомбить танки, плотным строем приблизились к “юнкерсам” и неожиданно для них выпустили реактивные снаряды. Они взорвались в самой гуще вражеских бомбардировщиков. От одного прямого попадания начали взрываться бомбы на борту “юнкерса”, осколками поражая соседние самолеты. «Горбатые» открыли пулеметный огонь. Вражеский круг смешался. Бомбардировщики немцев начали разворачиваться на обратный курс, в спешке сбрасывая бомбы, куда попало.

Конев похвалил Рязанова и приказал продолжать бить неприятельские танки, использовать массированные удары штурмовиков, вызывать самолеты, снаряженные противотанковыми бомбами, штурмовать немецкие танки волна за волной, не дать им атаковать наши войска на плацдарме.

Появились новые немецкие самолеты. Но тут подоспели наши истребители из корпуса Подгорного. Они смело атаковали немцев, демонстрируя высокую технику пилотирования, меткость, уверенность в своих силах. Генералы увлеченно следили за воздушными боями. Рязанов непрерывно отдавал команды своим летчикам. Наши истребители сбили несколько вражеских самолетов. Остальные развернулись и оставили поле боя. Советские воздушные бойцы патрулировали над переправой.

Конев снял фуражку, вытер платком лоб и сказал: - Молодцы истребители. Дрались отлично. - У радиостанции в этот момент были Таня Лебедева и Кира Астафьева, а я сидела в окопе и, не отрываясь, следила за происходящим боем. Динамик обычно выводился и устанавливался на громкую связь, и мы могли слушать все переговоры. Видимость была великолепной, как на экране в кино, когда сидишь в первых рядах, и показывают крупные планы.

Я была горячим патриотом штурмовиков, и не выдержала, услышав похвалу истребителям, когда штурмовики тоже работали отлично. Конев несколько раньше похвалил и штурмовиков, но я или забыла об этом или посчитала, что вся слава победы должна принадлежать только штурмовикам и сказала: - Да что там истребители по сравнению со штурмовиками? Если бы не штурмовики, истребители ничего бы не смогли сделать. Конев посмотрел строго на меня и сказал: - Вот возьму и переведу тебя к истребителям. Что ты тогда скажешь? - А я никуда от штурмовиков не уйду. - Как это не уйдешь? Я командующий фронтом, а ты ефрейтор. Я прикажу, и ты исполнишь приказ, - улыбнулся Конев. Я испугалась и замолчала. Чуть позже эти мои слова вспомнил Рязанов и привел их уже в качестве назидания своим подчиненным, прибавив весело, что устами младенца глаголет истина. При этом он взял меня под локти и, шутя, подбросил.

Эпизод на НП имел продолжение. Я о нем или забыла, или была занята у радиостанции и не видела. А очевидцы рассказывают, что Конев приказал доставить Нестеренко на НП. Когда он прибыл, Конев обнял его, тут же вручил орден Александра Невского и объявил, что будет ходатайствовать о присвоении летчику звания Героя Советского Союза. Все экипажи девяти самолетов были награждены орденами Красного Знамени.

Плацдарм на правом берегу был расширен. Навели понтонный мост и по нему пошли на правый берег танки, пушки, автомашины. Мы тоже переправлялись по этому мосту. Переправлялись всю ночь, сидя в открытом кузове полуторки, из которого легче выпрыгивать в случае попадания снаряда или мины, чем из закрытого фургона радиостанции.

Непрерывный обстрел. Разрывы в воде вокруг моста, на самом мосту. Движение останавливается, убираются разбитые участки моста, заменяются новыми. Мы стоим под обстрелом, ждем. Ощущения неприятные. Нет окопов, щелей, куда мы привыкли прятаться, земли, к которой можно прижаться. Весь мост занят. Ни развернуться, ни обогнать кого-то невозможно. Лента техники ползет со скоростью улитки. Клонит ко сну, но была команда: не спать. Мы будим друг друга, если кто-то засыпает.

Забавный случай произошел при переправе через Днепр с Люсей Смирновой. Телеграфный взвод подъехал, наверное, к тому же понтонному мосту в машине, где стояли их телеграфные аппараты. У переправы скопилась огромная очередь. Немцев уже немного отогнали, и артиллерийский обстрел был слабее, чем во время нашей переправы, зато случались частые бомбежки. Девчонки веселые, довольные, едут вперед. Смеются, машут танкистам, шутят с пехотой. Пропускная способность переправы очень маленькая, мост неустойчивый. В рощице на этой стороне стоят танки, машины, другая техника, солдаты. Наша машина в хвосте огромной очереди. Тот, кто командует, распоряжается очередностью переправы, в первую очередь пускает машины с боеприпасами. Девчонки болтают со знакомыми. Дело к вечеру, а неизвестно, когда будут переправляться. Люсю все время клонило ко сну. Вдруг кричат “Воздух!” Круглов приказывает: - Все с машины! Бегом в лес, дальше от переправы! Все побежали подальше, а Люся накрылась чьими-то шинелями, брошенными в машине, и осталась сидеть. Сидела и заснула. Бомбежка кончилась. Все собрались. Уже и очередь подходит переправляться. Пересчитали всех, а Люси нет. Ищут повсюду, кричат, спрашивают других. Никто не знает, где она. И среди раненых и среди убитых не находят. Стали разбирать шинели, а под ними белая люськина голова, она яркая блондинка с буйной такой шевелюрой. Стали, конечно, смеяться, как она могла спать под такую бомбежку. Переправились без происшествий, потихоньку. На той стороне начали ставить аппараты, налаживать связь. Кабельщики взвалили на себя катушки и побежали с ними.

У нас переправа окончилась под утро. Мы были на правой стороне. Там стоял регулировщик и всем повторял: - Это место сильно простреливается. Не останавливайтесь, проезжайте дальше, на пятачок. Наша машина не успела далеко отъехать. Метрах в тридцати от реки ранило Климова, водителя. Осколок мины попал ему в пах. Некому было вести машину. Кто-то отодвинул ее в сторону от дороги. Механик перевязал Климова, а проезжавшая машина забрала его в санчасть. Мы несколько часов сидели в придорожной канаве, прячась от нескончаемого обстрела.

Незнакомый солдат отогнал нашу машину и нас вместе с ней на пятачок. Плацдарм обстреливался вражеской артиллерией. Его непрерывно атаковали танки и авиация противника. Атаковали и наши войска. Мы разыскали свою радиостанцию, получив выговор за опоздание. Приехали на место, где разворачивался НП и где готовился прорыв. Наши штурмовики уже работали. В самой гуще огня, разрывов зенитных снарядов и ракетных снарядов - эрликонов, они прокладывали путь танкам и следующей за ними пехоте.

Генерал армии А.С. Жадов, командовавший 5-й гвардейской армией, в своей книге “Четыре года войны” вспоминает о боях по расширению правобережного плацдарма: “Авиационное обеспечение боевых действий армии осуществлялось 1-м штурмовым авиационным корпусом 5-й воздушной армии. Для более четкого управления авиацией в ходе боя и поддержания постоянного взаимодействия с наземными войсками командир корпуса генерал-лейтенант В.Г.Рязанов находился на командном пункте армии”.

Вскоре после начала наступления, - не помню точно, когда, мы едва не погибли в результате заранее спланированной и хорошо разработанной акции немцев, направленной против нашего командования. Мы со своей радиостанцией приближались к селу, где в это время находился штаб, кажется, Ротмистрова. Сюда же должен был прибыть Рязанов. Мы подъезжали к окраине, когда увидели, что летит не менее сотни “юнкерсов”. Никакого скопления войск в этом селе не было. Позже говорили, что шпион наводил вражеские самолеты на цель. Так, вероятно, и было.

Мы остановились у небольшой рощицы и решили переждать налет. В этот момент из-за леса вынырнул маленький самолет Рязанова, летевший у самых верхушек деревьев, и, опустившись еще ниже, пошел на посадку. “Юнкерсы” тут же начали бомбить его. Из-за разрывов ничего не было видно. Непрерывные взрывы, черная пыль, гарь, тучи поднятой земли, облака дыма. Когда кончилась бомбежка, мы бросились к самолету. Он был весь разбит. Леша Минеев, летчик, тяжело ранен в голову. Но Рязанов был цел и невредим. Он крикнул нам, чтобы мы немедленно убирались отсюда, вскочил в нашу вторую машину и поехал в село.

Возможно, об этом эпизоде Рязанов писал в письме сыну Георгию 31 октября 1943 года: «Уже много дней, как я на правом берегу Днепра. Правда, противник изо всех сил сопротивляется, но мы все же колотим его и гоним. Недавно от бомбежки сгорел мой самолет. Но я везучий - сгорела только фуражка, а меня всего засыпало землей. Встряхнулся и пошел. В большой дружбе с танкистами, много приходится вместе с ними работать».

Между тем налет повторился. Такой же мощный, но уже на село. Бомбы рвались в той стороне, куда поехал Рязанов. Мы перевязали Лешу Минеева и отправили его в медсанбат на машине, ехавшей в ту сторону. Таня Лебедева, державшая на коленях голову Алексея во время перевязки, несколько дней не могла есть, - столько крови было пролито и так ужасна была рана.

Алексей Иванович Минеев живет сейчас в Перми. Он перенес тяжелую операцию, но вернулся в строй. Пришел в ту же эскадрилью связи, еле убедив врачей. Совмещал обязанности шеф-пилота с заботами адъютанта Рязанова. Снова воевал, - и доблестно воевал, хотя шрам на голове с тонкой кожицей оставляет жуткое впечатление. О таких ранах говорят: можно убить газетой. Лешка, как его называли однополчане и Рязанов - тоже, вспоминал, что первой просьбой его после ранения, когда он очнулся через шестнадцать суток беспамятства, было желание положить голову на подушку, - все это время он лежал на соломе. Минеев много лет работает начальником штаба авиаотряда в гражданской авиации. Уже за мирную службу награжден орденом Дружбы народов. Сейчас воспитывает внуков. Достойное занятие и, думается, если он будет воспитывать их на своем примере, то дети вырастут настоящими людьми.

Кто-то прибежал из села и сказал, что штаб разбомбили, все погибли. Мы перепугались, и вместо того, чтобы уезжать из села, как приказал Рязанов, помчались спасать его, думая, что он, возможно, ранен, лежит, истекая кровью, а мы сможем ему помочь. Село было почти полностью разрушено. Но Рязанов и штаб той армии, куда мы ехали, укрылись от бомбежки. Рязанов, увидев нас, отругал и приказал немедленно, не теряя ни минуты, ехать за восточную окраину села, в лощину. Налет повторился, как только мы отъехали. Через некоторое время начали бомбить и лощину, где мы укрывались. Это все напоминало игру в прятки, но результат этой невеселой и далеко не детской игры мог стать для нас и становился для многих трагическим. Бомбы, сброшенные на это небольшое село и его окрестности, наверное, могли бы сравнять с землей районный центр средней величины.

Интересно, что эпизод с ранением Минеева в его пересказе выглядит совсем иначе. По его словам, это было в поселке Попельнастное в районе Пятихаток. Он с Рязановым прилетел раньше (тогда эпизод посадки самолета одновременно с нашим прибытием и поездка Рязанова на нашей машине были в другой раз и перепутались у меня). Но Рязанов в письме пишет о том, что сгорел самолет, а он остался невредим. Это ближе к моим воспоминаниям. Рязанов был у Ротмистрова, где они работали, а Минеев был возле самолета на окраине села, куда и подъехала наша машина одновременно с началом бомбежки. “Юнкерсы” шли эшелонами. Первая же серия разрывов накрыла ПО-2 и ранила Минеева, которого мы перевязали и отправили в медсанбат. Остальное он знает по рассказам. Рязанова и Ротмистрова спас адъютант Ротмистрова, сгребший их обоих в охапку и быстро вынесший в щель недалеко от дома. Спустя несколько секунд дома уже не было. Полевая сумка и кожаный реглан Рязанова, оставленные в доме, исчезли вместе с ним.

Однако для нас и для нашего командира все закончилось благополучно. А вскоре нас отозвали с ВПУ, на смену нам прислали мужской экипаж. Мы с сожалением отдали им так верно послужившие нам комбинезоны и вернулись в нашу отдельную роту связи. Какими родными показались девчонки, с которыми мы, кажется, не виделись целую вечность, командиры, даже повара и хозяйственники. Мы обнимались, прыгая от радости: - Ой, Ирка, ты жива?!! А мне говорили...

Штаб корпуса располагался в селе Пальмира, недалеко от Пятихаток. Снова жизнь пошла по знакомому распорядку: дежурства, прием и передача радиограмм, наряды. Фронт стабилизировался и, если бы мы продолжали оставаться на ВПУ, то и там наша кочевая жизнь на колесах кончилась бы. Сидели бы при каком-нибудь штабе. А так все-таки родная рота.

Пошли осенние дожди, и жирная черноземная почва превратилась в липкую засасывающую грязь. Процесс ходьбы протекал у меня следующим образом. Я ступала левой ногой, затем нагибалась, бралась обеими руками за голенище правого сапога и с силой выдергивала его из грязи, балансируя на левой, прочно утвердившейся ноге. Потом ставила правую ногу в намеченное место и проделывала ту же процедуру с левой ногой. Такой довольно трудоемкий способ пешего передвижения оказывался единственно возможным для моих сапог, на шесть размеров превышающих размер ноги и удивительно прочно стоящих на щедрой и плодородной почве.

У нас появилась новая техника - американская радиостанция Р-399. Антенну здесь не надо было вытаскивать, а нажал кнопку - и она сама выдвигается. На дальнюю связь, правда, приходилось еще ставить выносную антенну. Мы быстро освоили новинку. В Пальмире же стояли и летчики: один полк на другом конце села. Здесь я могла вблизи увидеть асов, за чьими полетами наблюдала с земли и фамилии которых слышала от Рязанова, называвшего многих ведущих по фамилии, что, безусловно, радовало летчиков, придавало им уверенность в своих силах, веру в себя, так необходимые в полете. Да и реклама перед врагом в воздушном бою часто полезна.

Старая церковь в центре села была переоборудована под клуб, и иногда там устраивали танцы. Организовывал их политотдел корпуса. Девчонки бегали, а я не умела танцевать и ни разу так и не выбралась туда, хотя девчонки иной раз чуть ли не силой тащили. Да и передвижение требовало слишком больших усилий. Танцы обычно открывал Рязанов и, чтобы никого не обидеть, ему приходилось танцевать по очереди со всеми девчонками.

К.А.Белодед по этому поводу пишет: “В штабе корпуса танцы организовывал политотдел корпуса, и Василий Георгиевич всегда принимал участие - лихо танцевал. Это проводилось, когда на фронте было затишье и можно было позволить себе эту роскошь - отдых”. И.С.Беляков: “Хотел бы еще сказать о том, как проводил свой отдых Василий Георгиевич. Как сказано выше, он находился в большинстве своем на командных пунктах какого-нибудь армейского соединения. Но в период напряженных боев бывали и затишья. Тогда наш небольшой клубик стремился организовать просмотр кинокартин, показ своей самодеятельности, а иногда и танцы. Василий Георгиевич не “чурался” ни того, ни другого, и уж почти всегда посещал вечер танцев, и сам любил потанцевать. В свободное время любил попариться в баньке, которая у нас всегда была. Помыться в баньке приезжали к нам командующие армиями: Жадов, Ротмистров, Горюнов и другие командиры».

Подготовка к танцам, когда уже было известно, что они вскоре состоятся, напоминала торжественный ритуал, знакомый, впрочем, многим, незначительно изменившийся за эти годы, может быть, усложнившийся. Тогда у нас не было сегодняшнего арсенала косметики. Вместо пудры брали известку со стен. Тем более что на Украине были мазанки, подходящие для этого. Волосы накручивали на тряпочки. Я сейчас уже не помню всех ухищрений подруг, но они умудрялись прихорашиваться, не нарушая уставной формы одежды, - иначе получили бы выговор от Рязанова, - он тщательно следил за соблюдением дисциплины, уставных требований, формы одежды, и строго требовал с подчиненных, всегда показывая пример. Бывало, летом, в жару идешь, расстегнув воротник, обмахиваешься беретом. Только увидев поблизости Рязанова, как можно быстрее застегиваешься, прячешь волосы под берет, и идешь четким строевым шагом, руки по швам, приветствуешь издали. Иначе последует наказание. Рязанов выговаривал командиру роты Круглову, он ругал старшину, а от старшины уже доставалось нам.

Пальмира запомнилась не только необыкновенной грязью, но и обилием семечек. Через дорогу от узла связи стоял большой сарай, почти весь заполненный вылущенными из своих кругов семечками подсолнуха. Председатель колхоза разрешил нам брать их оттуда сколько угодно, и мы черпали ведрами, впрочем, без особого ущерба для всего огромного количества семян, не знаю, для каких целей заготовленного. Иногда семечки ели сырами, а чаще поджаривали на плите, набивая карманы так, что они оттопыривались, и щелкали повсюду, где только было возможно. В том же сарае, кажется, была сложена и кукуруза в початках. Мы рассыпали по плите кукурузные зерна. Они растрескивались и раскрывались такими розочками. Еще теплыми они были очень вкусными. Но и остывшие эти кукурузные хлопья съедались с удовольствием. Когда шли на пост, набирали полные карманы и лакомились, рискуя получить выговор от начальства.

По разбитой дороге шли наши войска. Льет дождь, едет лошадь, по грязи понуро, согнувшись, идут солдаты, съежившиеся, кажется, такие маленькие, пригнувшиеся под грузом автоматов и другого оружия. Грязь словно засасывает в себя силы. Мы стоим у дороги, окликаем бойцов, улыбаемся, угощаем их семечками, кукурузой. До чего приятно видеть, как они радуются, расправляют плечи, улыбаются, будто становятся выше ростом, бодрее. Да и в дальней дороге будет чем заняться, пощелкать семечки, вспомнить тепло мимолетной улыбки.

Спали в Пальмире мы по хатам, чаще всего на печках. Если принцессе мешала спать горошина под горой пуховиков, то мы спокойно засыпали на початках кукурузы. Раз среди ночи кое-как дотащились с дежурства по грязи до нашей хаты. Открываем дверь, в нос бьет жуткий смрад: портянками, потом. Оказалось, в той же хате остановились на привал солдаты-пехотинцы, воздух наполнен храпом. Хозяйка говорит: осторожно, не наступите. Весь пол занят. Перебираемся на свою печку осторожно, балансируя между телами. Утром просыпаемся - никого нет.

Несмотря на подсолнухи и кукурузу, хотелось есть. Особенно мучил голод на посту. Поэтому и набивали карманы, рискуя попасть на гауптвахту. Повар оставлял нам расход - остаток каши в большом тазу у кухни. Подзаправишься - жить можно.

Первая часть воспоминаний

Третья часть воспоминаний