Расскажите где и когда вы родились, кто были ваши родители?
Отец мой, Петр Дмитриевич, 1906 года рождения. Родился здесь, во Мценске. Ребенком он работал в сапожной мастерской сначала учеником, потом подмастерьем и, впоследствии, сам был неплохим сапожником. Помимо этого он еще и прислуживал у мастера, выполнял некоторые поручения по хозяйству: посыльным был, за детьми присматривал, помогал чем-нибудь. Хозяин мастерской к отцу хорошо относился, не обижал. Отец отца, мой дед, в 1914 году участвовал в Первой Мировой войне. Там и погиб. Так что с восьми лет мой отец сирота. Потом и я повторил его судьбу.
В конце 20-х он уехал на заработки на Донбасс, работал на шахте. Оттуда мать привез. Жить молодой семье было негде, поэтому поселились у бабки: матери отца, на Карауловой Горе. А еще с нами жил мой дядя Илья, младший брат матери отца. Он был инвалид детства, перед войной ему было лет 16-17.
Я родился то же здесь, во Мценске, в 1933 году.
Отец мой был грамотный, обстоятельный мужчина. Когда колхозы формировались, его назначили председателем в деревне Михайлов Брод. Отказывался, говорил: "Какой из меня председатель, я - рабочий!" Потом он работал парторгом в МТС, которая в деревне Черемошны располагалась. В 1939 году отца призвали на службу в Красную Армию. Довелось ему участвовать в походе в Западную Белоруссию.
На фотографии на гимнастерке медаль на прямоугольной колодке старого образца?
Да, "За Боевые Заслуги" - это он за поход в Западную Белоруссию был награжден. В звании старшины демобилизовался. Когда домой вернулся, военком города назначил его политруком военного склада, что недалеко от железнодорожного вокзала располагался, на берегу реки, возле моста. Ну, ты знаешь … .
А когда война началась, отца сразу и призвали.
 |
Отец Сысоев П.Д. 1939 год |
Как узнали о начале войны?
Дядя Илья сказал. Потом женщины с плачем провожали мужчин на фронт. Я перед войной только первый класс школы успел окончить. Во втором проучился всего месяц. 3 октября немцы Орел взяли, а 11-го - Мценск. На этом учебы и закончилась. Мы по дороге в Корсаково первый раз немцев увидели. Они ехали на мотоциклах, за мотоциклами один броневик. Остановились возле нас, осмотрели. Все гражданские: женщины, старики, дети. Немцы дальше и поехали, никого не тронули.
Оборону Мценска видели?
Мы прятались.
Про танкистов Катукова можете что-нибудь рассказать?
Да! Мы, мальчишки, бегали на железнодорожный вокзал смотреть, как они выгружались. Справа от вокзала площадка такая большая, вот на нее танки и съезжали.
Они действительно на вокзале выгружались? Выгрузка не раньше произошла? Разве во Мценск танки не по рельсам входили?
Да, так и было. А потом они от вокзала сразу по улице уходили из Мценска в сторону Орла. К поселку Первый Воин, там немцев встретили. Мы бежали по улице за танками, провожали их. До сих пор хорошо их помню. Для нас, мальчишек, очень сильное, яркое зрелище было: столько танков! Впечатление! Они потом и уходили через город, дальше в Чернь. На месте парка Победы, где сейчас Вечный огонь горит, стояли наши "Катюши". Так вот у танкистов был приказ их уничтожить, чтобы врагу не достались. Они их уничтожили и ушли. Политрук Власенко этим занимался. Он звание Героя Советского Союза еще в Финскую получил. А в Черни он умер, так как был тяжело ранен. А где похоронен: я не знаю.
Танкисты участвовали в обороне Мценска?
В самом городе нет. Они от села Первый Воин и далее вдоль шоссе от Орла с немцами бились. Еще на подступах дрались. А через город только вышли в направлении Черни.
Города обороняли только пехотные части? Бои сильные были?
Я сам всего не видел, мы во погребе прятались. Все мосты капитальные через Зушу были взорваны. Не взорвали только один деревянный мост в районе нынешнего завода "Коммаш". По этому мосту немцы и вошли в город.
Трупов после боя очень много было. Особенно возле моста, который от железнодорожного вокзала в город ведет. Там все берега Зуши были убитыми завалены, особенно под горой у самого моста. В самой реке тоже много трупов было.
Женщина-ветеран, участник обороны Мценска рассказывала, что Зушу можно было по трупам перейти.
Да, так и было. Убитых было в реке очень много. Плотно-плотно забито. Вода даже вся красная, багровая от крови была.
На месте здания администрации города стояла Пятницкая церковь. С ее колокольни просматривался весь город. Еще в школе нам рассказывали о том, что на этой колокольне очень долго держал оборону один пулеметчик.
Вот этого не знаю. Но церковь там действительно была.
Как вели себя немцы после оккупации города?
Первое, что увидел - это как они кур ловили и в мешки их складывали. У местных жителей первым делом начали продовольствие выколачивать. К нам один такой пришел и давай обшаривать везде: в дом вошел, потом в подворье, в сарай. Все, что съестного ему приглянулось - все забрал.
Мы к ним "пан" обращались. Мать моя вся в слезах пыталась убедить немца, что детей кормить нечем будет. А ему все равно. Соседка пыталась сопротивляться, не пустила немца, он ее тут же застрелил. На моих глазах все произошло: вскинул оружие и выстрелил. Так я впервые смерть увидел.
Кроме меня еще две сестренки было. Вале три года, Тамаре восемь месяцев. Как отец на фронт ушел, мать нас одна тянула. Все делала, чтобы с голоду не умерли. До войны она работала бригадиром в швейной артели имени Клары Цеткин. В тот год очень сильные морозы стояли. Первые холода были уже в конце октября. Пришли как-то к нам две женщины, с ее бывшей работы, с артели. Предложили согреться самогоном. Только самогон тот был не собственного производства, а откуда-то взятый. Мутная такая серая жидкость. Налили и матери. К утру следующее утро все участники застолья скончались, включая мать. Иконы у нас в доме были такие красивые. Уходя в оккупацию бабушка закопала их в огороде. А когда после войны стала раскапывать, их уже не было. Значит кто-то уже выкопал. Я до сих пор помню, как мать сильно плакала под иконами, как рыдая говорила мне: "Витенька, заклинаю тебя, береги сестренок". Тяжело мать умирала. Похоронили ее прямо в огороде. Через наш огород окоп проходил, в нем и закопали. После войны я пытался перезахоронить на кладбище, но тетка, жена дяди не дала этого сделать. Так до сих пор мать и лежит у них в огороде. На этом месте ничего не сажают. Просто вся родня знает, что там могила. А где еще было хоронить в войну?
Когда немцы к нам подселились, нас они в чулан выгнали. Остались бабушка, дядя полупарализованный и нас, детей, трое. Когда мать умерла, ей всего тридцать лет было, сестренку Тамару еще грудью кормила. А матери нет, чем кормить. Вот бабушка разжевывала картошку, в марлю ее заворачивала, и давала сестренке сосать. А разве это еда? Питания не хватало, вот она постоянно и плакала. Немцам это досаждало. Они бабушку предупреждали. Трое или четверо суток бабушка не спала совсем: мучилась с маленькой Тамарой. Замаялась так, что уснула и, на плачь, не просыпалась. А маленькая все орет. Немцу это надоело, он пришел к нам в чулан, взял ребенка и выбросил в сени. Бабушка проснулась. Глядь, а Тамары нет. Кинулась в сени, а она там уже синяя: замерзла. Рядом с мамой похоронили, в огороде.
Вторая сестра от тифа умерла уже в оккупации. Я тиф перенес. Тяжело болел, но выжил. А сестра не выжила.
К новому году, когда немцев от Москвы отбросили, линия фронта подошла к самому Мценску. Немецкие окопы растянулись, в том числе, и по Карауловой Горе, наши - где Курдюмовский лес. Мценск стал прифронтовой полосой и все мирной население отселялось в тыл. Все постройки разбирались для строительства блиндажей. Наш дом тоже разобрали. А нас погнали в сторону Отрады и Башкатово. Остановились мы только в Жуково, там и остались где-то на полгода.
Где Вас поселили в Жуково?
А у местных, в их домах.
Как отнеслось местное население к переселенцам?
Нормально приняли нас. Относились нормально. Там по деревням почти весь Мценск был расселен. Кто в домах, кто в хозяйственных постройках.
Чем питались в то время?
Я сразу побираться пошел. Кто картофелину даст, кто картофельных очисток.
Кстати, свой первый в жизни алкоголь я попробовал от немцев. А дел было так. Немцы позавтракали и ушли на службу, а на столе после их трапезы оставались всякие консервы недоеденные. У нас кот был. Самим есть то нечего было, а кота кормить тем более. Так он на стол пробрался и давай есть то, что там было. Тут немцы вернулись неожиданно и кота нашего на месте взяли. У нас в доме к потолку было кольцо железное для детской люльки прикручено. И немцы бедного кота к этому кольцу привязали и давай в него штыками тыкать: тренировались. Естественно убили его. Крови много было, на стол вся текла. Немцы сначала дядю моего привели, что бы он кота снял, но тот вырвался и убежал. Поэтому мне досталось: один немец схватил меня и держал мне рот, а другой вливал шнапс. Стакана два в меня влили. Я потом такой пьяный от них вышел. А кота в снегу закопал.
Закусить дали?
Конечно, покормили.
А немцы чем питались?
У них, помню, горох в консервах был. Котелки у них не такие как у нас.
На местное население батрачили?
Все работали, помогали, жить-то как-то надо было. Я не помню какой-то вражды к нам. Все ж все понимали. В семье, в которой мы жили, ко мне нормально относились, как к своему ребенку. Своих детей у хозяйки трое было, но всем все поровну. Кормила то же одинаково.
В Жуково случай был интересный. Там староста на немцев работал. Злой такой был. Нас всех Мценских ненавидел. Так вот как-то наша авиация Орел бомбила. Был сбит наш бомбардировщик Пе-2. Штурман спрыгнул с парашютом, а остальные погибли. Староста в лес пошел и наткнулся там на этого летчика. Тот позвал его: "Эй, друг, помоги. У меня ноги перебиты". Ну, он и помог. Привез летчика к себе домой и под предлогом какого-то срочного дела выбежал из дома: за немцами побежал. А хозяйка дома, жена старосты, стала летчику говорить, что муж то его немцам выдаст, уходите скорее отсюда, спасайтесь. Не успел летчик уйти или не смог из-за ранения в ноги. Два грузовика с солдатами приехали. Тот не сдался, стал отстреливаться. Мы это видели. Немцы решили дом поджечь. Но староста не дал им этого сделать, уговорил: дом ведь его собственный.
И что с летчиком?
Взяли его. Но он не сдавался, отстреливался. Троих точно положил, не меньше. Немцы увезли его. Что с ним дальше стало, судьбу его я не знаю.
Потом нас перегнали еще дальше - в Путимец. Вот там староста хороший был. С партизанами связь держал. С ним тоже одна история была. Гитлер ведь евреев ненавидел, уничтожал их в концлагерях. Так вот в Орле ездила по улицам такая машина-фургон, в которой выхлопные газы выходили не на воздух, а прямо внутрь фургона. Всех пойманных евреев немцы сажали в этот фургон и отвозили закапывать. Пока везут, все кто в фургоне погибали. Я сам все видел. Большая такая яма была выкопана. В нее трупы складывали и землей присыпали. Привозили очередную партию и снова в эту яму. Полностью не закапывали. Ждали, пока она вся телами заполнится. В очередном рейсе в фургоне-душегубке оказалась девушка-еврейка, лет 15-16. Так она, чтобы не задохнуться намочила свой платок мочой и через него дышала. Когда всех из фургона выгрузили она, видимо, была без сознания, а потом очнулась. Староста помог ей выбраться из ямы, спрятал сначала у себя, а потом переправил к партизанам. Кажется: Розой ее звали. Судьбу ее я не знаю.
Еще когда в Жуково жили, там, рядом, недалеко от деревни, немцы концлагерь устроили: наших пленных солдат в нем содержали. Все небритые такие, как сейчас помню. Так мы, дети, бегали к лагерю: подкармливали пленных: кому картофелину кинешь, кому кусок, хлеба - что у кого было. Так немец-часовой отгонял нас выстрелами.
Что, прямо в вас стрелял?
Мы ведь убегали, поэтому не видели, куда он стреляет. Но выстрелы были. Мог и просто затвором щелкнуть.
С немцами как отношения складывались?
В Путимце их не было. Однажды, еще во Мценске, приятеля моего шесть немцев, вернувшись со службы, заставили свои грязные сапоги мыть. А тот взял сапоги и утопил их в реке, а сам убежал. Вот если бы они его поймали, думаю что ….
Еще в памяти осталось, что у них такие серые свитера были. Придут со службы и нам эти свитера бросают со словами: "партизаны". Это они так вшей называли. И вот мы сидим, ногтями вшей давим, "партизан" значит.
А летом сорок третьего купаемся мы в реке Рыбница и видим в камышах людей в маскхалатах. Они нас подозвали и спрашивают: "Ребята, а где немцы?" Мы им показали, где за лесом стоит немецкая воинская часть. Через некоторое время подъехали пять "Катюш" на шасси ЗИС-5, не на "студебекерах". Тогда еще на ЗИС-5 были. И как ударили по немцам. Вот это удар был! Всю немецкую часть разнесли! Отстрелялись и уехали. Тут же по этому месту, откуда "Катюши" стреляли, немцы нанесли удар артиллерией. А их там уже и нет!
Прорыв наших войск под Новосилем был. Диву давался: уходили в 41-м с петлицами, шпалами, ромбами, а тут в погонах.
Недалеко от Мценска находилась часть отца: 871-й отдельный батальон связи. Снабжал связью штаб Брянского фронта, который в Спасском находился. Отец выпросил у комбата майора Токмакова машину, чтобы в Мценск съездить, семью найти. Приехал и нашел только фундамент от нашего дома. Случайно встретил Колю Морозова, что жил недалеко от нас, тот и рассказал отцу, то мы в Путимце, за Орлом. Так еще Орел не освободили, а отец уже приехал к нам. Как же его по сердцу резануло, что я один из всех остался. Вот он и решил меня с собой взять. Ведь потерять тогда и меня для него означало - потерять все. Подумал недолго и обратился к командиру с просьбой забрать меня с собой. Ну комбат и разрешил: "Что там, у других есть сыны полка, пусть и у нас будет". Хороший был мужик майор Токмаков. Солдат не обижал, справедливый был, уважали все его. Вот имени и отчества не помню. Он из Ленинграда был, там вся его семья в блокаду погибла. А сам он, то ли танкистом, то ли артиллеристом был. После тяжелого ранения батальоном связи назначили командовать.
Когда в Нарышкино стояли, там мне форму пошили, обмундировали. Приказом провели, поставили на довольствие. Никулин - из хозвзвода боец, форму мне сшил, а женщина-военфельдшер смогла найти мне маленькие женские сапожки. Никулин то же наш, из Покровского района. Вообще в батальоне много было наших - орловцев: из Ливенского, Покровского районов, из Михайлова Брода, из Алябьево. Оттуда наш помкомвзвода Крылов Егор Ефимович - очень бдительный, хороший мужик и командир был. Тогда ему лет двадцать-двадцать один было. А внучка его сейчас у нас в соцзащите работает, звонит мне иногда, не забывает. Меня в батальоне все любили. Друзей много было. Особенно дружил я с одним казахом. Только имя его сейчас не помню.
Я при штабе батальона служил. Посыльным был, бегал с донесениями по подразделениям. А что еще мне можно было тогда поручить.
Правда, однажды меня наказали: через минное поле пошел. Послали в штаб. А начштаба капитан Аксенов, из Костромы, показал мне, что надо идти в обход. Я тогда значения этому не предал: через поле то короче. Так и пошел по нему. И ничего, представляешь. Ох и устроили мне тогда за поход по минному полю …. .
После освобождения Орла нас на Брянск направили. Потом обратно перебросили на Калининский фронт, там батальон еще до орловской операции находился. Освобождали Смоленск, другие города. Дальше по территории Белоруссии. Участвовали в Витебской, потом в Бобруйской операции.
Под Витебском над нами "рама" летала - артиллерийский корректировщик. А если она появляется, то все - жди обстрела дальнобойной артиллерии. Тут и началось. На земле, казалось, живого места не было, все рушилось. А я как раз очередное донесение нес. Перебегал от воронки к воронке, от окопчика к окопчику. В очередной окопчик нырнул, как сзади взрыв раздался. Меня осколки не задели, а вот взрывная волна отбросила на несколько метров. И землей засыпало с головой. Бойцы в окопе сидят, пережидают обстрел: "Вот же Витька бежал и, раз, нет его!" Кинулись искать меня, откопали, в чувство привели. А я слова вымолвить не мог. Все лицо в земле, только слезы текут. Я даже испугаться не успел. Это у меня от контузии было, которое потом обернулось заиканием. Поэтому меня и в Суворовское училище не приняли. Нас, сынов полка, без вступительных экзаменов в Суворовское принимали. А меня из-за заикания не взяли. Заикаться я перестал, когда мне уже за сорок было.
После Белоруссии были бои в Литве, потом в Латвии. В Латвии я увидел командующего нашим Первым Прибалтийским фронтом - генерала армии Баграмяна Ивана Христофоровича. Тогда много "виллисов" понаехало, в одном из "виллисов" он и ехал, тогда еще "генерал армии" - это четыре звезды на погоне. В других "виллисах" охрана была. Весь батальон его встречал. Все стояли вдоль дороги навытяжку и честь отдавали. Я тоже встал и руку приложил - честь, значит, отдаю. И Баграмян меня заметил и заулыбался, и даже рукой помахал, что не по уставу.
 |
Сысоев В.П. Портрет, выполненный художником |
В Латвии мне самому пришлось участвовать в бою. Наш батальон всегда шел вторым эшелоном, не на передовой. Мы где штаб следовали. А тут слышу: выстрелы. Смотрю: со столбов, что мы для связи устанавливали, сначала один боец повис на ремнях, потом второй, что без ремня был, на "кошках" висит. По ним кто-то из леса стреляет. Наш взвод залег вдоль дороги и давай по лесу огонь вести. У меня ППС был - хороший автомат, легкий такой, легче "шмайсера", удобный. Мне специально его выдали - что полегче. Так я со всеми лежал и вел огонь по лесу. Может и зацепил кого. Потом смотрю, начштаба Аксенов и помкомвзвода Крылов что-то пишут на бумажке. Меня подзывают, засовывают эту бумажку в карман моей гимнастерки и приказывают: "Дуй, что есть мочи, до наших. Скажи, что немец из леса прорывается". Потом выяснилось, что Крылов первым заметил выходившую из леса группировку хорошо вооруженных фрицев. Представляешь, что могло бы быть со связистами, которые заняты своим делом. Вот и пришлось мне рвануть. До ближайшего рва проскользнул по-пластунски. Я тогда так сильно к земле прижимался, что все пуговицы от гимнастерки поотрывались. А дальше - ноги в руги и в штаб батальона. Вовремя я донесение доставил. Соседние подразделения автоматчиков живо погрузились на машины, успели обойти немцев с тыла, окружили лес и принудили сдаться в плен. Помню, как они из леса выходили, и оружие в одну большую кучу складывали. Кажется, целый батальон сдался. Меня потом все благодарили, хвалили. А я не понимал: за что? Что особенного я совершил? Подумаешь, пробежал пару километров - только и всего.
Так за то случай командование представило меня к медали "За отвагу", но вручили мне ее лишь в 1995 году. Подобед тогда помог. В Москве нас, сыновей полков, собрали. "У тебя есть чего?" - спрашивает меня. Нет - говорю, но представлялся к медали "За отвагу" тогда-то и там-то. А он мне: "Ну, если в архиве найдут, то получишь". И куда-то начал звонить. Часа четыре пришлось мне ждать. А потом: "С тебя причитается!" Правда, не сразу вручили. Пришлось несколько месяцев ждать вызова из военкомата. За то потом радость была!
Когда на фронте к медали представили, мне еще присвоили звание ефрейтора, о чем была сделана запись в моей красноармейской книжке: военного билета у меня тогда не было! Из-за этой "сопли" на погоне меня частенько подтрунивали. Зайду в землянку, а там кто-нибудь обязательно скажет: "Встать! Смирно!" Мне это очень нравилось. Пускай хоть тринадцатый, но, все же заместитель командира!
Еще со мной в конце войны интересный случай произошел. Направили меня как-то в штаб соседней части с донесением. Я прибыл, доложил начальнику штаба - полковнику. И было видно, что ему мой доклад понравился. "Ну, что" - говорит - "Гвардеец!" А я говорю: "Ни как нет, не Гвардеец!" Так он из сейфа достал Гвардейский значок и вручил его мне. Даже документ о вручении знака выписали. Так я стал Гвардейцем.
После Прибалтики Ваш батальон связи куда направили?
Мы там и закончили воевать. Нам противостояла огромная Курляндская группировка. Против нее и воевали. Когда эту группировку окружили, так почти трое суток пленных фашистов вели по дороге, мимо нас. Я часто выходил к дороге, посмотреть на немцев. А они шли и все, как один, поворачивали головы и смотрели на меня. Причем с большим удивлением смотрели: "Какие у русских солдаты есть!"
В Прибалтике как местное население встречало?
Не очень хорошо. Меня литовцы "мазайс" называли. А вот в Белоруссии очень хорошие люди. Те прекрасно нас встречали, всем помогали. Одна женщина в одной деревни даже предлагала: "Оставьте нам мальчика!" То есть меня. Уж очень я ей понравился. А ей говорили: "Что ты, у него здесь отец!"
Там еще такой случай был. Стояли мы на хуторе. А там стога сена. Солдаты, уставшие, в сено зароются и спят. А я-то мальчишка! Играючи давай закапываться в сено поглубже, а там - на металл наткнулся. Вылез из стога, доложил. Сено раскопали, а там "мерседес" легковой. Его, значит, немцы бросили, когда отступали. А прибалт спрятал, хотел себе оставить. А я нашел. Ох, он потом сердито на меня смотрел. Комбат меня очень благодарил за этот "мерседес". У него "эмка" уже вся старая была. А тут машина почти новая!
А после войны наш 871-й отдельный батальон связи отправили в Москву, а оттуда в Саратовскую область в город Вольск. В январе 46-го батальон расформировали.
Как на фронте было с питанием?
Кормили хорошо. Американскую тушенку хорошо помню. Высокие такие банки. Сверху жир так снимался. Нет, кормили хорошо.
Вши были?
У нас нет.
Женщины в батальоне служили?
Конечно. Целый взвод связисток. Я у них часто в землянке ночевал. Буржуйку натопят, тепло, уютно. Мне все бойцы завидовали. Иногда заходил, а они, женщины, мне: "Давай, Витька, раздевайся". Я стесняться. А они: "Давай быстрее, все снимай". И мыли меня. Воду в котелках грели. Стирали то же, обмундирование в порядок приводили, подкармливали, чем могли. Мне да же офицеры завидовали: "Вот пристроился, нам бы так". Сами офицеры к ним, то же захаживали, на ночь. Ну, ты понял.
А еще у нас была бывшая учительница из Горького. Так она меня в свободное время учила. Писать заставляла, задачки решать давала. Я ведь отставал по школьной программе.
Как с награждением было в батальоне?
Наших редко награждали. Мы ведь не на передовой. Вторым эшелоном шли. Это танкистов, летчиков, пехоту награждали. Они ведь первыми шли. А нас нет. В основном у всех только "За победу над Германией" было. У комбата майора Токмакова ордена "Отечественной Войны" и "Красная Звезда".
Моего отца уже в самом конце войны орденом "Отечественной Войны 2-й степени" наградили. И еще присвоили звание младшего лейтенанта.
Отец, всего за несколько дней до Победы, подорвался на мине. Очень много мелких осколков получил в спину. Ему тогда почки задело. Долго лечился в госпитале. Здоровье его сильно пошатнулось. После демобилизации мы с ним остались в Вольске. Отец работал в железнодорожном депо парторгом. Но из-за почек у него ноги сильно распухали. Мучился, болел. А через год умер. Там, в Вольске он нашел свое последнее пристанище. Я потом много раз приезжал к нему на могилу.
Со случаями трусости на фронте сталкивались, расстрелы перед строем были?
Нет, у нас такого не было.
Особисты в батальоне были, как с ним отношения у остальных складывались?
Был, старший лейтенант. Хороший мужик. Он в штабе находился. С ним ни у кого проблем не было.
А вот друг мой Дронов Михаил совершил кое-что. Его лейтенант, молодой командир взвода, чем-то допек. Ну, тот его саперной лопаткой по голове шандарахнул. За это в штрафную роту попал. И ты представляешь, едем как то в Прибалтике, а рядом штрафники идут строем. И среди них наш Михаил Дронов. Уже с орденом "Славы 3-й степени". Но к нам в батальон он больше не вернулся.
Вашему батальону приходилось с "власовцами" сталкиваться?
Нет, такого не помню.
А с национальными формированиями, с "лесными братьями"?
Кажется, нет.
Как закончилась служба для Ваших сослуживцев?
Нас сначала в Москву привезли. 5 или 6 дней эшелон простоял на Павелецком вокзале. Как-то смотрю, а бойцы между собой о чем-то разговаривают, что-то замышляют. Ну и я к ним. А оказалось, на футбол направились. И я с ними. Так я болельщиком стал. Побывал на матче "Динамо" и "ЦДКА".
А потом эшелон направили в Саратовскую область. Там 15 января 1946 года расформировали нашу часть.
Как сложилась Ваша жизнь после смерти отца?
Когда отец умер, я решил возвратиться во Мценск - куда еще мне было податься? Собрал пожитки и в Саратов. На вокзале меня милиция перехватила. Двое подошли: "Кто такой, куда едешь?" Ну я все и рассказал. Они мне тогда: "Да ты что! Там пепелище! Кого ты там найдешь?" Забрали меня и направили в детский дом. Детдом хороший был. Там я снова за парту сел. Сразу в пятый класс определили. За год я прошел программу пятого класса и поступил в ремесленное училище №17 города Саратов. Два года в нем учился. Когда поступал, спросили: "На кого учиться хочешь?" Я выбрал специальность слесаря по ремонту станков.
А в училище нужно было все документы сдать. Я мастеру своему все отдал: и свои, и отца, и награды отца. А он любитель выпить был, и документы мои потерял: положил не в свой ящик, а в соседний. Ну, там они и пропали. Когда училище заканчивал, он только руками развел. Так мне потом еще долго пришлось восстанавливать все документы, что я участник войны - это же льготы. Кто говорил: "Зачем тебе это надо, брось". Кто наоборот: "Давай, Виктор, восстанавливай. Пиши письма во все инстанции". Я даже Маресьеву писал. А помог Подольский архив. Я туда приехал. На прием записался. Дождался. Принял меня такой пожилой седой полковник. Я ему все рассказал. Он выслушал меня и помог. Потом меня военкомат вызвал и поставил на учет как ветерана. Сразу все положенные юбилейные награды вручили.
После окончания ремесленного училища год работал на шарикоподшипниковом заводе, там же, в Саратове. Меня в то время очень на родину тянуло. Ой, сильно, прямо мочи не было. Знал, что во Мценске, на Карауловой Горе строят дома два моих родных дяди. Уволился с завода и к ним поехал. Встретили меня очень хорошо, стол накрыли. Только бабка мне не рада была: "Я нахлебников держать не буду!" Дяде ей тогда отвечал: "Да какой он нахлебник? У него специальность есть. На промкомбинат работать пойдет". Потом я год работал на промкомбинате, сначала учеником столяра, а потом столяром. А в 52-м, как раз где-то на День Победы, мне повестка из военкомата пришла: дескать, подлежите призыву на действительную военную службу. Говорю: "Я же два года на фронте был!" Знаем, знаем, но Вы присяги не принимали.
Пришлось снова одеть на себя военную форму и почти четыре года служить верой и правдой. Направили меня сначала в Омск, в школу младших авиационных специалистов авиавооружения. Потом служил в Оренбургском летном училище, подвешивал бомбы на бомбардировщики, пушки НС-23 обслуживал, что сзади на самолете стоят.
А в училище служил полковник Изотов Валентин Васильевич. Он в Сталинградской битве участвовал на Пе-2, штурманом. И был там сбит и тяжело ранен. Вот после ранения его и списали с летной работы. Войну он майором закончил. Так вот, приходит к нам он как-то в часть. Построил нас, солдат и спрашивает: "Орловские есть?" А нас таких несколько человек было. Вышли из строя. Он к каждому подходит, спрашивает: "Откуда?" Ну ему и говорят. Дошла очередь до меня. Из Мценска, говорю. Он обрадовался: "О, земляк!" И потом, как увидит меня, подойдет, поговорит со мной, поинтересуется. Раз подходит ко мне и спрашивает: "А у тебя специальность есть?" А я растерялся, говорю, что нет. А хочешь шофером быть - конечно, хочу! Благодаря Изотову попал в школу водителей - это станция Поспелиха, под Барнаулом. А потом в свою же часть вернулся водителем, во взвод связи.
После демобилизации я вернулся во Мценск. Работал год в автороте - это так мы автохозяйство называли. Потом три года в ресторане шофером-экспедитором. Шесть лет проработал в горторге, то же шофером. И тридцать лет на станции скорой помощи. С 1992 года на пенсии.
А еще я художественной самодеятельностью занимался. Полюбилась она мне в годы войны. В эшелоне ли, в теплушке, или просто на привале, обязательно кто-нибудь скажет: "Витек, давай что-нибудь этакое". Сколько не отнекивался, а все же соглашался. Раз от разу становилось все лучше получаться. Так и не заметил, что стал танцором. Даже кузов машины с откинутыми бортами сценой становился.
 |
Сысоев В.П. октябрь 2011 |
Ветераны, старшие Вас по возрасту, никогда Вас не дискриминировали?
Никоим образом. Такого никогда не было. Кто войну прошел, тот знает, что это время было одинаково трудным для всех. У меня самые частые гости в доме были ветераны. Вот на работе подтрунивали: "Вить, тебя отец, наверное, в ранце носил, от начальства прятал!" Но я не обижался.
Я самый молодой среди мценских фронтовиков. А так есть еще сын полка 35-го года рождения - вот он вообще из всех самый молодой. У меня свой стенд в нашем краеведческом музее. Есть стенд в Курске, в Москве, в музее сынов полка. Часто на встречи с ветеранами ездил. В Курск как не съездишь, обязательно какой-нибудь значок привезешь.
На одной из встреч ветеранов я сидел за столом рядом с самой Деминой-Михайловой!
Катюша?
Да! Она самая!
Как сложилась судьба членов Вашей семьи во время войны?
В начале 42-го года немцы собирали всю молодежь и угоняли в Германию на принудительные работы и в концлагеря. Так вот моего дядю Илью то же отправили. А он, представляешь, уже в Польше сбежал из поезда. И назад добирался в "собачьих" ящиках, что под вагонами подвешиваются. И таким образом смог обраться до своих мест.
Оба моих двоюродных брата, сыновья братьев моего отца, погибли на фронте. Сергей под Одессой, а Иван - под Вязьмой. Бабка, мать отца, пережила войну. Похоронил я ее уже в 65-м году.
О своей семье расскажите.
С супругой мы прожили совместно 48 лет! Всего два года не дожила она до золотой свадьбы. Такая труженица была, такая огородница! Даже когда ей после операции ничего тяжелого нельзя было поднимать, все равно рюкзак тяжеленный таскала.
Ко всем сыновьям на присягу ездил. К Сергею, старшему, когда он в военном училище учился. Сейчас полковник! К Жене, младшему, то же. К внуку в училище. Он вообще отличник. Сейчас на четвертом курсе. Только к Виталику не попал, когда он в комендантском полку в Москве служил.
