Смирнова Елена Сергеевна

Родилась в 1921 году в селе Левашово Алексеевского района Татарской АССР. Окончила в 1940 году ФЗО при меховом комбинате в Казани, по окончании там же работала. В 1942 году была призвана в Красную Армию. Участвовала в войне в составе 347-го отдельного зенитно-артиллерийского дивизиона в качестве старшей телефонистки (находилась под Москвой и под Тулой). Была награждена медалью «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.» Ефрейтор. После войны жила в г.Кохтла-Ярве Эстонской ССР, работала на шахте, затем, более 20 лет — на сланцеперерабатывающем комбинате имени Ленина. С 1972 г. - на пенсии.

- Расскажите, Елена Сергеевна, сначала о вашей довоенной жизни. Где родились, какая была ваша семья, где учились?

- Я, Смирнова Елена Сергеевна, родилась в 1921 году в Татарстане, в Алексеевском районе, в селе Левашово. Отец и мать мои работали в колхозе, в общем. Семь классов я кончила. В 1936 году отец умер, и я поехала в город Казань к родным. Поступила там учиться в ФЗУ (школа фабрично-заводского ученичества) при меховом комбинате. Окончила это ФЗО в 1940-м году и там же осталась работать, на меховой фабрике, до начала войны.

- Вы жили в деревне до войны сколько-то времени. Скажите, а вы помните, как у вас коллективизация проводилась?

- Да, была коллективизация. Плохо это, конечно, было. Ведь во время этой коллективизации отбирали все у крестьян. Уже мы потом об этом узнали. Что это все плохо было не только из-за того, что сверху откуда-то давали приказы, а потому что наши местные власти все у крестьянина отбирали: и с молока брали налог, и с кур, и с яиц. Говорили даже так: «Если нет у тебя масла, иди в магазин и купи, но сдай!» Все это было, конечно. Это страшное было дело, в общем. Потом уже говорили, что это перегибали палку местные.

- Сопротивление какое-то было коллективизации?

- Было. И еще раскулачивание у нас проводилось. Раскулаченных отправляли на север куда-то. И это тоже было. У нас хутор был, километрах в четырех был от нашей деревни. Так оттуда всех, по-моему, отправили в Сибирь. Отправили за то, что они много коров имели, что у них было две или три лошади. Не знаю, сколько там всего у них было этого. Так что это все было!

- А какое хозяйство было у вашей семьи?

- У нас хозяйство небольшое было. Ну корова была, две или три овцы были, куры были, иногда поросенка держали, но не каждый год, но все равно держали. Потом часть всего была отдана в колхоз. А мать у меня работала на свиноферме. Свинарницей была. А я ни одного дня не работала в колхозе: кончила семь классов и уехала в Казань.

- Кстати, а что представляла из себя Казань довоенных лет?

- Ну как? Казань — это хороший город был, крепость там большая была. Когда я в ФЗО училась, в выходные дни нам делали экскурсию, ходили мы в крепость и в парк возле крепости. Но нас, кроме того, и в кино водили, и в музей мы ходили. Вообще хорошо там было, в Казани-то. А учились в ФЗО разные национальности: и русские, и татары, и чуваши. Видите ли еще, наша республика называлась Татарстан. Но там не только татары жили. А там и мордва жила, и чуваши, в общем, были все нации. Было и такое: одна деревня русская была, в семи километрах от нее — деревня чувашей, еще в трех километрах мордва жила. И хорошо друг ко другу относились. Когда учились в ФЗО, жили в общежитии в комнате. Так в нашей комнате жило три штуки чувашки. Конечно, они большие были. И дружно вообще все жили.

- Войну вообще предчувствовали в 30-х годах?

- Не-ет, такого не было. Я семь классов кончила и уехала в Казань, там училась в ФЗО. Как наступало лето, так я ехала в деревню. А на осень опять ехала в Казань. Так нет, никакого не было предчувствия, что будет война. А одна девушка убежала у нас. Мы же после ФЗО стали работать на меховой фабрике. Мы думали, что ей чего-то будет. А ей ничего не было. Или ее не искали, или еще что-то было. А потом, уже в войну, нас всех призвали.

- Чем вам запомнилось начало войны?

- Ничем не запомнилось. Когда началась война, мы уже работали на фабрике. Ну а раз война началась, мы на фабрике стали шить для летчиков меховые комбинезоны. Нам сказали: «Это — для летчиков!» До этого мы шили меховое манто, а тут комбинезоны для летчиков стали делать. Это уже в 1941 году мы шили комбинезоны.

- Какие в городе были настроения после того, как началась война?

- Да как-то ничего такого особенного не было: и веселья не было, и плохого настроения тоже не было. Просто как-то так относились.

А в 1942-м году меня из Казани призвали в армию. И как призвали всех нас, так без всякого пошли призываться. Нам тогда сказали, что нужно явиться в военкомат. Этот военкомат был в Сталинском районе и располагался по улице Баумана. И мы все туда пришли. Народу много там было вообще-то. Нас очень много, конечно, было и ребят, и девчат, которых целым составом повезли в Москву. Повели нас строем на вокзал и распределили по вагонам. Привезли, значит, в Москву. С Москвы нас привезли в город Владимир. Там распределяли, кого в какие части, куда. Месяц мы были во Владимире, проходили, как это называлось, курс молодого бойца.

- Что вы там, на этом «курсе молодого бойца», изучали?

- Изучали мы и винтовки, и гранаты, и все это военное дело. Как ходить строевой, как ползать пластами, все это с утра и до вечера мы изучали. Целый месяц нас гоняли без всего, как говорят. И только девчата там и были. Вот нас и гоняли там с утра до вечера. А ребят в другое место направили. Но я, честно говоря, на войне самой не была, я только была на охране города Москвы. Потом уже нас повезли под Ногинск, это уже в дивизион и в батарею. У нас было четыре 75-ти миллиметровых зенитных орудия. У них, в батарее, были прибористы, дальномеры, ну и мы, связисты, конечно, тоже были. Я была связисткой. Жили мы в окопах. До нас, конечно, жили те мужчины, которые вот обслуживали орудия: дальномерщики, прибористы, связисты. А уже когда нас привезли, тогда их отправили на фронт, на передовую. А мы стали изучать уже вот эту всю связь. Я была связисткой, нас называли связисты-проволочники. У нас была связь с наблюдательным пунктом (НП), а НП стоял за семь километров от нас, в Павлопосаде. Ну и когда связь порывалась, связисты, которые были там, шли с той стороны, а мы шли с этой стороны связь налаживать. По два человека ходили, не по одному. А когда шли восстанавливать связь, забрасывали большую катушку на плечо, брали винтовку, брали аппарат полевой, как он назывался, брали телефонный аппарат и фонарь, - вот это все должно было у нас в пути быть обязательно. Когда мы в 1942-м под Москвой были, мимо нас пролетали немецкие самолеты бомбить Ногинск. Но они пролетали и другие города и села бомбить. Это мы видели. Батареи наши, конечно, стреляли, но сбивали они кого или нет, я не знаю.

Через год после того, как мы попали на фронт, нас перевели в Электросталь. Тоже, значит, на границу. Мы стояли возле какой-то деревни. Но не далеко, в общем, от самой Электростали были. И вот там-то вот был налет на Электросталь. Как там все вверх летело! Какой же это был страх! Наши прожекторы ловили эти самолеты. Прожекторы, сигналы, ой как страшно было. Вот тут-то мы, а нам по 21 году было, кричали «Мама!» и плакали. И когда плакали, нам вообще хотелось куда-то бежать. Но командиры нас останавливали: что ни с места, что никуда нельзя уходить. Страшно было. Как есть люди, которые говорят: «Мне не страшно было на войне!» Нет, мне, например, очень было страшно.

- Сколько-то самолетов было подбито во время того налета?

- Вот не знаю, не знаю. Я на всю жизнь запомнила фамилию командира, который орудием командовал тогда, - лейтенант Картошкин. Он все, помню, кричал: «Огонь! Огонь! Огонь!» Так в голове до сих пор его крики стоят. Своего командира по фамилии не помню, он тоже был лейтенантом, а вот этого Картошкина запомнила. Потом еще было несколько налетов, но самолеты только мимо нас пролетали. И объявляли у нас: «Тревога!» И все были на ногах, на своих местах.

- Кто-нибудь погиб у вас во время того налета?

- Нет, этого не было. А там нам сказали, что в Электростали делали для «Катюши» снаряды. Ну и вроде попали немцы в завод, где эти снаряды производили. Но, говорили, попали не на склад, а в завод, где оружие делали. Вот поэтому были взрывы. Как сейчас помню, такие были взрывы, что это был ужас один.

- Немцы вообще большой урон вам нанесли тогда?

Е.Смирнов. Нам — нет, а вот городу большой урон нанесли. Но мне не пришлось быть в городе после бомбежки. Нас же не пускали никуда. Мы так в стороне, на окраине где-то, были и никуда не ходили. Старшина, помню, все смеялся. Мы говорили: «Ну что нас с одного города во второй перевозят?» А он шутя говорил: «Немцы удирают, а мы за ними.» Вот так вот он всегда нам говорил.

А потом, в конце 1944 года уже, перевели нас под Тулу. Там тоже до нас были мужчины, которых, когда мы прибыли, отправили на передовую. А мы стояли на месте их возле аэродрома. Тула, конечно, была недалеко от нас. Мы потом ходили туда в полк. А полк стоял в самой Туле. Нас к этому полку тогда присоединили. Там все дома были разбиты, все было разбито. Вот это мы уже сами видели. Мы ходили по главной улице. А полк у нас стоял в самом центре Тулы. Ходили за письмами, ходили за приказами. Бывало такое: что сообщат, что приходите тогда-то, и посыльного отправляли. Ну по очереди посылали туда. А у нас рядом аэродром стоял, где мы были. И дорога проходила рядом. Говорили, что это дорога Тула — Москва. А возле этой дороги был лесок. И в этом лесу были ящики со снарядами для наших зениток. Сколько же было там ящиков! Наверное, на расстоянии с километр все ящиками было заполнено. Но, конечно, стояла там охрана. А может, не только для зениток, но и для пушек снаряды в ящиках лежали. Ведь все в ящиках лежало. И вот тоже под Тулой мы жили в землянках. Бывало такое, что самолеты пролетали, но такого налета, как это было в Электростали, не было, просто пролетали немецкие самолеты через нас.

- Кстати, а пролетали над вами самолеты большими группами?

- Да. Вот один раз было такое, что их так много пролетало, что это была как туча. Вот как они летели! Все небо черное от них было. Они летели мимо нас, конечно, куда-то туда. Но нам потом сказали, что они бомбили Ногинск и там дальше.

- Чем вам запомнилось окончание войны?

- Вот, это было под Тулой. 9-го мая к нам из полка пришел связной и сказал, что кончилась война. День был солнечный, такой красивый, теплый. Мы все выбежали на улицу. Кричали, орали, обнимались, целовались и даже плакали от радости. Что только мы не делали тогда! И плясали, и кругом бегали, друг с дружкой обнимались. Всякое было! Это было 9-го мая 1945 года.

- А в какой должности вы окончили войну?

- А должность у меня только одна была — старшая телефонистка, а звание — ефрейтор. И все, больше никакого звания не было.

- Как называлась часть, в составе которой вы находились?

- У нас был 347-й зенитно-артиллерийский дивизион. А какая была батарея у нас, я этого не знаю.

- Награждения были у вас в части?

- Конечно, медалей у меня много есть. И документы на них все есть.

- Какие основные обязанности были у вас как у связиста?

- Связь, мы должны были поддерживать связь.

- Каким образом вы эту связь поддерживали?

- Телефон стоял. Связь батарей с дивизионом поддерживали. Я когда на батарее была, поддерживала связь с дивизионом и связь с НП. Когда связь обрывалась, мы ходили: катушку с проволокой закидывали на плечо и шли на НП, а расстояние до НП было где-то пять или семь километров.

- По каким причинам в основном прерывалась связь?

- А всякое бывало. Один раз, помню, говорили, что коровы там гуляли и порвали связь. А связь на небольших палках протягивалась по лесу и по полю. Так мы, помню, все смеялись над этим. Связь по разным причинам прерывалась. Ну мы и ходили и вот потом ее восстанавливали.

- А от бомбежек, от обстрелов могла связь нарушаться?

- А может, это ближе к Павлопосаду, и от бомбежек что-то связь прерывалась. Может, что-то такое было. Но не знаю я этого точно. Но, по-моему, не было такого. А связь прерывалась. И много раз прерывалась. И мы ходили сколько раз ее делать. Но ходили не по одному человеку, а по два человека. Один раз ночью ходили восстанавливать связь даже. И потеряли провод. К нашей батарее-то провод нашли. А тот, который шел к НП, было не найти. Потом позвонили на батарею, и к нам пришел старший сержант. И вот мы потом уже втроем дальше пошли и нашли провод. А дело было ночью, было темно. И все равно хоть и с фонарем, а потеряли связь. И он нам объяснил потом: «Хорошо, что вы не ушли с этого места на батарею. А то вас посчитали бы как врагов народа! Раз дали вам задание, значит — уходить нельзя. Молодцы, что вы вот не ушли с этого места.»

- Вас как-то обучали на связисток в части?

- Да. А как же? Конечно, учили. Еще когда мы курс молодого бойца проходили, нас этому учили. Но не только, конечно, этому учили. Я винтовку эту, которую мы изучали, до сих пор знаю. Я знаю, что она состоит из семи частей. Я могу за одну минуту ее разобрать и собрать. Вот как! Прошло почти 75 лет, а я до сих пор это могу сделать. Вот как муштровали нас. Все это потому, что у нас каждый день проходили занятия. А телефонный аппарат, который мы изучали, был немецкий. Марка его была УНФ что ли. Он был в деревянной коробке, в общем. Вот с этим аппаратом мы потом и ходили. Я все это хорошо знала, поэтому мне и дали должность старшей телефонистки и присвоили звание ефрейтора.

- Значит, вам приходилось на аппарате работать?

- Ну а как же? Приходилось. Потом я на коммутаторе работала. Когда приехали и относились уже к полку, тогда уже работали на таком аппарате. Уже на связи я не ходила, а работала на коммутаторе таком.

- Связь засекречивали? Кодом передавали?

- Да, да.

- А помните, какие коды были?

- Ну какие были коды? «Звездочка» была, «солнце» было, «роза» была, да много всяких разных названий было.

- В качестве посыльных использовали вас?

- Это было только в конце войны, в конце 1944 года, когда нас в полк в Тулу посылали. Туда мы ходили за письмами, за газетами, за приказами. И обратно шли. Там дорожка была такая, по ней мы и ходили.

- Командиры у вас мужчины были?

- Да, мужчины. И звания были их такие: лейтенант, старший лейтенант, капитан. Это уже когда мы были присоединены к полку.

- А какие орудия были в вашей части?

- А у нас только и было, что четыре 75-ки, приборы (кругом на приборе человек, наверное, шесть сидело, они и назывались прибористы; они крутили и наводили на самолет или что-то там такое делали), дальномеры (на дальномере две девушки сидело). А мы, связисты, отдельно там в бункере сидели и связь давали.

- Зенитчиков дополнительно тренировали в части?

- Да, это было. Это даже и потом было, когда кончилась война: занятия все равно ведь были. Как сигнал дадут: «Тревога! Тревога!» И все быстро шли на занятия. Учения с пушками и прибористами проводились. Командовали, что, допустим, самолет летит с востока на запад, что такая-то высота, ну и учили их, что они должны делать вообще. И девочки должны были кричать: «На высоте 200 метров! На высоте 1000 метров! С востока на запад летит такой-то и такой-то...» Мы даже знали, какие названия у немецких самолетов. Даже изучали, какой звук они производят. Изучали, что, допустим, вот такой-то звук — это у такого-то самолета, а такой-то звук — у другого самолета, всему этому нас учили.

- В каких условиях вы жили на фронте?

- Знаете, мы как-то даже и не замечали того, в каких условиях жили. Я сама была из деревни и не замечала, чтобы было чего-то такого плохого в наших условиях. В землянке жили, спали, на нарах спали, а ничего такого плохого не было. Кормили и поили нас неплохо. Были, помню, супы, второе было. А в 1943-м или даже в 1944-м году к нам уже, знаете, с Америки присылали тушенку. Это еще старшина наш хвалился нам: «К нам прислали тушенку!» Мужчинам давали еще папиросы, а нам, кто не курил, давали такие небольшие шоколадки.

- Как вас обмундировывали?

- У нас были брюки и гимнастерка. А вот уже в 1945-м году уже юбки стали давать, чулки стали давать, трусы даже давали. И нам сказали, что это все Америка присылает.

- Косы носили?

- Нет, стригли, стригли. Этого не было.

- Оружие давали вам?

- Да, у нас была винтовка. У каждого была винтовка, у каждого. А какая винтовка была — я уж и забыла. Знаю только, из чего она состоит.

- Что можете сказать о роли политработников на фронте?

- Обязательно были! У нас был такой политработник, он все время следил за тем, чтобы девочка с мальчиком не встречалась нигде. Вот это было! Но у нас только один был случай, когда девушка забеременела и ее отправили домой. Видно, после этого строго стали за нами следить. Никаких разговоров даже нельзя было вести. Не то чтобы там встречаться. Но политработник и политзанятия проводил. Все читал и рассказывал. Рассказывал, сколько наши немцев, допустим, победили, в каком они городе находятся, все это нам говорили.

- Пополнение прибывало к вам во время войны?

- Нет, мы как начали вместе служить, так до конца и служили.

- Переписку вели во время войны?

- Конечно, писали в треугольниках этих и отправляли письма домой.

- Кто-нибудь воевал из вашей семьи?

- Нет, в моей семье больше никто не воевал. Брата по болезни сердца оставили дома, на войну не взяли. Было еще две сестры в деревне, но эти не были на войне. Но родственники, конечно, были, которые воевали.

- А из деревни много погибло людей у вас на войне?

- Много погибло. Из деревни только два мужчины пришло с фронта. Помню, в одной семье четыре сына пошли на фронт, и ни один из них не вернулся. Я в деревне 50 лет не была. А потом вдруг поехала. И встретила меня женщина — председатель сельсовета. Тоже беседовала со мной. И она сказала мне: «Вот посмотри, сколько у нас мужчин ушло, сколько ребят ушло, и только двое вернулись! Остальные не вернулись с войны.»

- А что, в вашей части во время войны вообще не было потерь?

- Нет, не было. Единственное, что когда Электросталь бомбили немцы, сидела одна телефонистка и работала. А там осколки полетели, разбили стекло. Так осколки стекла попали ей в лицо, лицо у нее вот так рассадило. Но она не выбыла из строя. Ей помазали лицо, и все стало нормально. А так больше никого у нас не задело.

- В свободное время что делали?

- А что делали? То мылись, то стирали, это уже сами мы все делали. А то что-нибудь шили. У нас иголка и нитка была в бескозырке. А так целый день занятия у нас были. Но с перерывами, конечно же. Так что были у нас занятия. А как же?

- Все время, пока шла война, верили, что победим?

- Конечно. Дак нам все время об этом говорили, что обязательно победим.

- Как вы относились к Сталину во время войны?

- Хорошо мы к нему относились. Мы тогда его любили. Мы все говорили: «За Сталина! В бой! Впере-ед!» Что вы, мы его любили тогда.

- Служили ли с вами представители других национальностей?

- Да, были. Вот со мной была татарочка Соня. По-татарски ее звания СофиЯ, а мы ее Соней звали. Были. И две еще прибористки были тоже татарочки. И нормально к ним относились. Да раньше не только там ничего такого не было. Я на заводе СПК имени Ленина 20 лет отработали. Были эстонцы. Так никакой разницы по национальностям у нас не было. Все праздники вместе справляли. Никогда ни худого слова не говорили друг другу. Никогда не говорили никому ничего плохого. И эстонка начальницей у нас была. Она никогда о русских ничего плохого не говорила, со всеми одинаково обращалась.

- Передвигались пешком на фронте?

- Нет, нас все время машинами возили. Как про такие машины говорили — Студабеккер. Крытые брезентом большие машины были такие.

- Как часто меняли дислокации?

- Не часто мы их меняли. Было так: год-полтора постоим на одном месте, потом нас повезут в другое место. Не знаю, приходили ли потом на наше место кто-то. Только вот знаю, что когда мы пришли на новое место и увидели землянки, спросили: «Кто ж вырывал эти землянки?» А нам сказали только: «Здесь были мужчины. И их отправили на передовую. А вот вместо мужчин вас послали.» Так что готово все было: и под Ногинском готовые землянки были, и под Тулой тоже уже готовые землянки были.

- После войны поддерживали связь с кем-то из ваших сослуживиц?

- Никого не нашла я.

- Как сложилась ваша послевоенная судьба?

- Видимо, нас после того, как закончилась война, вербовали или что-то такое делали. Я этого не знаю. Получилось так, что нас с Тулы после этого опять собрали, много ребят собрали. Не только с наших, но и с других частей, с других батарей и дивизионов. Посадили в вагон и повезли в Москву. С нами был капитан. И он нас привез потом из Москвы в Таллин. Даже не домой. Это было в июле месяце 1945 года. В Таллине нас расформировали. Кого — в одно место, кого — в другое место направили. А потом через пять дней нас привезли сюда, в Кохтла-Ярве, в Гассланцестрой НКВД, это относилось к Балтвоенморстрою. Кто мы были такие, или НКВД-шники, или кто-то еще, не знаю. И меня здесь поставили диспетчером гужтранспорта, - это на лошадях работали немцы. Уже уволилась я тогда из армии. И я над ними командовала. А охраняли этих немцев солдаты 20-го батальона. И каждое утро я уже там путевки выдавала каждому из них: кто, допустим, вез кирпич со склада, кто стекла, кто цемент. Тогда только начинали строить Кохтла-Ярве. И завод строился. Лошади нужны были вот так всем. Лошадей не хватало вообще. Через три или четыре года вышла замуж за шахтера. От него я взяла фамилию — Смирнова, а в девичестве я — Ипполитова. Но я, после того, как вышла замуж, еще пять лет поработала. А потом села в декрет. А в 1954 году пошла работать на шахту, устроилась туда работать телефонисткой. Работала я там пять лет. Заработок маленький был, были дети, денег не хватало. Потом, там же, на шахте, пошла на сортировку породовыборщиком. Ну по ленте шел сланец, были камни. И вот я камни эти в дыру кидала. А потом узнала, что в котельной побольше платят, и пошла работать туда. И я пошла туда работать. Летом, когда котельная не работала, я в мехцехе подменяла табельщицу, кладовщицу, я им по очереди давала отпуска. Все лето я в мехцехе работала. А в котельной, собственно, я работала до 1972 года. А потом, когда шахту на Кява закрыли, перевели меня переводом на СПУ (сланцеперерабатывающий комбинат) имени Ленина. И я на этом комбинате 20 лет отработала. Ой, было тоже тяжело работать. В грязи приходилось работать. В 1992 году вышла на пенсию. Мне уже было 72 года, когда я пошла на пенсию. Так что у меня рабочий стаж 52 года, за это 350 евро получаю пенсию.