- Я - сибирячка. Родилась в селе Березовка Березовского района Красноярского края. Отец во время Первой мировой войны попал в плен во Францию, вернулся оттуда только в 1919 году. Там он вступил в партию и, когда он вернулся домой, ему предложили работать в ОГПУ. Это было как раз «колчаковское» время: гоняли эти банды по тайге. Отец был ранен, у него было прострелено легкое. Поэтому его в 1934 году комиссовали и направили в другой район работать начальником почтового отделения. Это почтовое отделение находилось в большом селе и обслуживало несколько таежных деревень.
В 1937 году отца арестовали по пятьдесят восьмой статье. В это время шла подготовка к выборам в Верховный Совет СССР и на почту поступили брошюры с докладами Яковлева и Сталина. А отцу дали путевку на курорт в Алтайский край, в Белокуриху. Он стал передавать своей помощнице все дела, в том числе и вот эти кипы брошюр. А накануне пришло указание, чтобы все брошюры с докладом Яковлева изъяли и уничтожили, потому что он «враг народа». Отец со своей помощницей так и сделали: составили акт и уничтожили. А одна какая-то брошюрка с докладом Яковлева попала в стопку брошюр с докладом Сталина.
Когда пересчитали всю литературу и составили акт передачи, его помощница пошла домой. Но по дороге она зашла в сельский совет и позвонила в милицию, тогда она называлась НКВД, и сказала, что «у Тихонова сохранилась брошюра Яковлева».
Утром отцу надо было ехать на курорт, но в двенадцать часов ночи к нам пришли домой, перерыли все в квартире, забрали его фотографии. Его друг, с которым они были во Франции, был фотографом и у отца была большая стопа фотографий. Забрали все фотографии абсолютно. Потом, конечно, вернули несколько штук.
Ничего отцу доказать не смогли, и он вернулся домой. Пришел он с отбитыми почками, легкие у него стали работать хуже, и он дома, через две недели, умер. Это было в феврале-марте 1939 года.
Маму выселили из казенной квартиры, и мы остались без отца. Трое нас в семье было: я, старший брат с 1925 года и сестра меньшая с 1930 года. Маму на работу одно время нигде не принимали. Жилье мы с горем пополам нашли: нас пустили в баню. Баня была сделана «по-белому», большая была, и мы полгода прожили в ней.
Потом мама нашла и сняла квартиру, и мы жили уже в квартире. Летом мы со старшим братом работали в колхозе. Когда началась война, в мае 1942 года умерла мама. Мне было на тот период четырнадцать с половиной лет.
Остались мы втроем. Нас с сестрой хотели забрать в детский дом. Мы с братом решили, что в детский дом мы не пойдем. Будем лето работать в колхозе, а зимой ходить в школу.
Мама наша была малограмотная женщина, она пошла на курсы ликбеза только когда ей исполнилось двадцать лет. Закончила она три курса ликбеза, научившись писать, читать и считать. Перед смертью, когда увозили маму в районную больницу, она нам наказала: «Будете голодные, раздетые, разутые – школу не бросайте! Будет возможность, учитесь дальше!» Мы все выполнили этот мамин наказ: я потом получила высшее образование, брат получил военное образование, сестра стала педагогом.
Росли мы без чьей-либо помощи, потому что близких родных у нас не было. В Казахстане дядя жил, брат отца, в Кемеровской области были родственники. Бабушек и дедушек у нас к тому времени уже не было, поэтому зарабатывать на жизнь нам приходилось своими силами и своими руками.
- Вы помните о том, как узнали о начале войны?
- Мама в то время работала заведующей в колхозном детском саду. Брат весь день где-то бегал с друзьями, потом, к вечеру, прибегает домой встревоженный и говорит: «Мама, война!» Она ему отвечает: «Не болтай языком».
А через некоторое время маму, как общественницу, пригласили в сельский совет. Она на селе занималась общественной работой. Там, в сельском совете, им объявили, что началась война.
Утром, чуть свет, в деревне поднялся вой – провожали первых мобилизованных мужчин. Конечно, это было тревожно, но мы, дети, еще не осознавали всей этой тревоги, ведь мы совершенно не интересовались политикой. Да в то время в селе радио было только в двух местах, висели такие черные тарелки. В домах радио не было, света не было. Свет был только от керосиновой лампы. Вот так в то время жила деревня. А в войну уже и керосина было трудно достать, поэтому мы, когда приходили в школу, зажигали небольшие такие «коптилочки».
- Когда Вас призвали в армию?
- Видимо мы так воспитаны в школе были. Мы смотрели фильм «Три подруги» о медицинских сестрах, где показана роль санитарок-женщин. И мы с подружкой решили бежать на фронт. Это тогда еще мама моя жива была, а мне не было полных четырнадцати лет.
Наше село стояло в полутора километрах от центральной железнодорожной магистрали Москва – Владивосток и неподалеку был разъезд, на котором останавливались военные эшелоны.
И вот мы с подружкой договорились, подготовили себе узелочки, в которые положили для себя немного хлеба, и отправились к этому разъезду. А мальчишка соседский подслушал наш разговор, и когда мы пошли и уже обошли пруд и подошли к насыпи, нас догнал мой брат. Он схватил меня за косы и со словами: «Пошли, солдат!» потянул меня домой.
В 1944 году, когда я закончила четвертый класс (так у автора – прим. ред.), брат, которому исполнилось семнадцать, по комсомольскому призыву пошел в армию. На второй день после выпускного вечера меня приглашает к себе директор школы. А я тогда просто мечтала быть врачом. Директор мне говорит: «Валя, если все получится, то у тебя есть возможность получить медицинское образование в военно-медицинском училище. Сейчас объявлен комсомольский призыв и из нашей деревни надо четырем девочкам со средним образованием пойти в армию для обучения в этом училище». Я с радостью, конечно, согласилась. Но куда мне тогда было девать свою сестру Надю? Директор мне сказала: «Насчет Нади я разговаривала с председателем колхоза, и мы с ним решили Надю взять в колхоз на патронат».
На следующий день нас собралось четыре девчонки. Мне на тот момент было шестнадцать с половиной лет, ведь я пошла учиться с шести лет. А другие девочки пошли учиться с восьми лет и им было уже по восемнадцать лет.
На лошади нас привезли в военкомат. Девчонки, с которыми я приехала, прошли комиссию раньше меня, я последней была. Из документов со мной был только аттестат зрелости, где указан год рождения и комсомольский билет.
Захожу я в комнату, там сидит майор. Звания я тогда еще не знала, это потом только научилась разбираться в звездочках. Майор смотрит на меня и говорит: «Слушай, доченька, тебе всего шестнадцать лет! Поезжай-ка ты домой, помогай маме». А я говорю: «У меня ни мамы и ни папы нет. А я хочу в армию, вот». Он отказался меня оформлять и отправил все-таки меня домой.
Я со слезами вернулась домой. Прихожу к директору школы, Вере Николаевне. Та говорит: «Пойдем к председателю сельского совета». Фамилия председателя была Михайлов. Пришли мы и они вдвоем стали решать, что со мной делать. Вера Николаевна говорит: «Давайте прибавим ей два года: я ей выпишу новый аттестат», а потом, обращаясь ко мне: «А ты сможешь в комсомольском билете исправить себе цифры?» Я исправила семерку на пятерку и мне сразу «стало» семнадцать с половиной лет.
Я тут же, к вечеру этого дня прошла пятнадцать километров до районного центра. Прихожу опять в военкомат и подаю майору свой аттестат зрелости и комсомольский билет. Он даже не заметил этой подделки: аттестат то выписан «правильно», по-новому.
Спрашивает он меня: «Куда тебя направить? В какую команду?» Я отвечаю: «В команду медицинского училища» - «Нет, эту команду вчера уже отправили», - он даже не узнал меня! – «А Вы поедете в Алтайский край, в город Бийск, в женский запасной полк связи». В результате я оказалась не медиком, а радистом.
- Какой номер полка был, не помните?
- У меня сохранилась моя красноармейская книжка, сейчас посмотрим. Вот: тринадцатый отдельный запасной полк связи. Там мы работали с радиостанцией 11-АК.
- Из вашего военкомата приехала в полк большая команда?
- Вы знаете, я не помню сейчас уже. Я знаю, что ехали два дня поездом в тесном вагоне, даже спать негде было.
В полку связи, в нашей роте были одни женщины.
- Каковы были Ваши первые впечатления от прибытия в полк?
- Первые впечатления? Я плакала. Плакала в основном оттого, что не оправдалась моя мечта стать медиком.
В полку все для нас было ново. В детстве у меня подруг мало было, я была драчливая и потому чаще время проводила с мальчишками. Помню, когда меня провожала директор школы Вера Николаевна, она говорила: «Не проявляй свой этот характер. В армии дисциплина строгая, поэтому слушайся всех и выполняй все то, что от тебя требуется».
Приехали и сразу нас заселили в казарму. В казарме сдвоенные двухъярусные кровати: два спальных места вверху и два внизу. Мне выделили место на втором ярусе.
Закончилась первая ночь в казарме и утром меня, незадолго до подъема, будит дневальная. Подходит ко мне: «Тихонова?» - «Тихонова» - «Иди драй полы». Иду, драю. И так каждое утро. Я мою и молчу. Все девчонки тоже молчат, наверное, думают, что я заслужила.
Среди нас были и те, кто там уже учился еще до нашего прибытия в роту. Три дня меня утром поднимали, и я до подъема мыла полы.
У нас старшиной роты была татарка, командир отделения тоже татарка. Командиром роты был офицер по фамилии Генелица, высокий такой, стройный.
- Командный состав был преимущественно женским?
- Вот командир взвода, командир роты и командир полка были мужчины. А командир отделения, старшина – женщины.
Однажды я подхожу, как учили, как положено по Уставу, к старшине: «Разрешите обратиться!» - «Обращайтесь» - «Товарищ старшина, а почему меня каждый день рано будят полы мыть?» - «Как!? Кто будит!?» - «Дневальные. Я, может, и заслужила это, но я только четвертый день как в роту прибыла». Старшина пообещала разобраться.
Оказывается, у нас москвичка одна была, ранее судимая, Соляник Дуся. Он была мужеподобной: курила много и голос у нее был грубый, мужской. Так вот эта Дуся была наказана, но, чтоб самой не работать, она дневальным говорила, на меня указывая: «Вот она пусть идет полы мыть». В общем, разобрались, сказали, что ошибка вышла.
Самое сложное в начале было – это подъемы и отбои. Когда скомандовали подъем, надо за сорок пять секунд встать и одеться. Нам выдали ботинки с обмотками, гимнастерку и юбку. Во все это надо было быстро одеться и выбегать на зарядку. Зарядка проходила всегда на улице.
Иногда успеваешь одеться, а иногда и нет, но, в основном, успевали. Но старшина к этому немного снисходительно относилась, не сильно за это наказывая тех, кто не успевал. Те, кто раньше нас тут уже был, видимо, знали ее нрав, что она строго не наказывает, поэтому могли сильно не торопиться.
- Шаровары вам выдавали?
- Нет, юбки были.
- Головной убор какой был? Берет или пилотка?
- Пилотка.
А вот когда старшина скомандует «отбой», то ты должен замереть в той позе, в которой тебя застала эта команда – не важно, рука у тебя поднята или голову ты поднял – лежи! Если старшина заметит, что кто-то не лежит нормально, не в том положении, то сразу следует команда «подъем». А потом опять: «Отбой! Подъем! Отбой!». Укладывали нас по пять, по шесть раз до тех пор, пока сил уже не оставалось.
Но старшина и командир взвода нам всегда говорили: «Не жалуйтесь, что вам тяжело. Помните правило: «Тяжело в учении, легко в бою». Будете на фронте – там каждый миг имеет огромное значение для вашей жизни».
- Вы говорили, что в вашем подразделении было много татар. А вообще каков был национальный состав?
- Вот из состава нас, тех десяти девушек, которых отправили на фронт, национальный состав был следующим: татарка, финка, украинка, белоруска, две сестры – еврейки, остальные русские. Эти две еврейки были близнецами из Ленинграда: Маша и Нина Карелины.
|
|
Тихонова В.В. и сестры Карелины Маша и Нина |
С июля по декабрь, почти полгода, изучали мы стационарные радиостанции. Обязательным было изучение азбуки Морзе: работали на ключе на прием и на передачу. Сдавали нормативы на «классность».
- «Классность» что-то давала Вам? Например, денежный оклад повышался?
- Нет. Это просто оценивалось знание и качество радиста. Просто первоклассный радист – это высококлассный специалист, способный принимать любые сообщения, любой текст: и буквенный и цифровой и смешанный.
Территорию нашей страны уже практически освободили от фашистов, а мы все сидим и учимся. Среди нас начались разговоры: «Когда же нас, наконец-то, отправят на фронт?» Начальство свое мы замучили своими вопросами. Все рвались на фронт. Вот если сравнить нынешнюю молодежь и наше поколение – это большая разница. Мы рвались на фронт, невзирая на все предстоящие трудности. Это я по себе сужу. У меня в школе были небольшие проблемы с физикой, я слабовато знала электрические цепи. И когда в начале декабря командир роты объявил, что будут отбираться десять лучших радистов. Кто на «отлично» сдает материальную часть и азбуку Морзе, будут включены в команду для отправки на фронт. В нашей роте было двести человек. На фронт рвались, конечно, не все, но многие.
Я пошла к нашей старшине, говорю: «Разрешите мне вечерами позаниматься с электрическими схемами радиостанций». Она отвечает: «Пожалуйста, только так, чтобы потом не спать на занятиях».
Закончились экзамены, и я прошла отбор в «десятку», отправляющуюся на фронт. Меня зачислили в эту группу. Вот фотография нашей группы. Правда, нас тут всего семеро сфотографировалось: нет на этом фото Кузнецовой и еще двоих девчонок.
|
|
1 февраля 1945 года перед отправкой на фронт. Стоят сестры Карелины, Годырева Анна, Тихонова В., |
- Вы на этом фото где?
- Я в верхнем ряду крайняя слева. Рядом со мной финка стоит, потом две еврейки – близнецы. В нижнем ряду слева направо: Логинова Тоня, Вдовина Людмила и Пряничникова. Вдовина к тому времени уже на фронте побывала.
- Среди вас были не только новобранцы, но и уже успевшие повоевать?
- Были и такие.
Вот еще одна фотография. На ней мы перед отправкой на фронт, но в своей гражданской одежде. Когда мы ходили в наряд по кухне, нам разрешали одевать свою гражданскую одежду, чтобы потом, после наряда, не приходилось стирать свою юбку или гимнастерку.
|
|
Тихонова В.В. с подругой перед отправкой на фронт |
Отправили нас, десять девушек, в Москву в 3-й резервный полк связи. Этот полк находился в Ватутинках. Когда мы туда приехали, из нашей десятки осталось только восемь девчат: двоих убрали из команды, а одну заменили. Приехали мы в полк в конце декабря, а оттуда нас сразу направили на станцию «Чкаловская», где находился научно-исследовательский институт Военно-воздушных сил Красной армии. Ученые этого института разрабатывали новую радиостанцию. Это уже потом нам по секрету сказали, что это была разработка первой нашей радиолокаторной станции. Мы помогали ученым монтировать эти станции на американские машины «Додж». Там еще, помню, мы какие-то электрические схемы дорабатывали, потому что сидели, пайку делали. А паять схемы – это такая тонкая работа! В общем, делали все, чему нас учили.
А самой сложной в этой радиостанции была антенна. Она состояла из множества алюминиевых планочек. Это я говорю, что они алюминиевые, но, возможно они были из другого металла, очень легкого. Там несколько десятков этих планочек нужно было собрать в единую конструкцию, которую крепили на штатив и затем поднимали и ставили на растяжки. Эта антенна была плоская и очень высокая.
Когда уже на фронте мы были, в нашей команде были инженер, техник, шофер и два оператора – я и еще парень один из Коми, небольшой такой мальчишка. Наши группы как сформировали в Москве, так мы этим составом и на фронт и выезжали.
В феврале нас погрузили в Москве в теплушки, машины наши установили на платформы и мы отправились на фронт.
- Куда прибыли?
- Прибыли мы в Познань, в Польшу. На фронт мы приехали в 16-ю воздушную армию Первого Белорусского фронта.
- Когда вы еще ехали, вы не знали конечного пункта назначения?
- Нет, не знали. Мы только знали, что едем к Жукову на фронт. А уже потом нас направили в 16-й полк связи 16-ой воздушной армии. Командовал армией генерал Руденко.
По дороге мы дважды попадали под бомбежку. Первый раз - когда мы только отъехали от Минска. Я считаю, что это было моим боевым крещением.
- Оружие Вы получили еще в Бийске?
- Нет, в резервном полку связи. В Бийске нам оружие не выдавали, но обучали военному делу. Военное дело я начала изучать еще в школе с восьмого класса. Я отлично стреляла: иногда из «десятки» я выбивала «десятку». И из пистолета стреляла тоже неплохо. А когда поехали на фронт, нам уже выдали винтовки.
- Винтовки или карабины?
- Нет, винтовки. Старинные такие, трехлинейные, со штыком.
- Во время движения вы несли караульную службу, ходили в наряды?
- Ходили. По дороге мы по два или по четыре часа стояли с винтовками и в полном снаряжении на платформах у своих машин, охраняли их. Всю дорогу нам не разрешали даже раздеваться, когда ложились спать. Только ремень с подсумками разрешалось ослабить.
- Были какие-нибудь происшествия при несении караульной службы?
- Нет, не было.
- Вы в часть привезли новейшие отечественные радиостанции?
- Да. До этого таких станций в войсках еще не было. Все это, конечно, было засекречено. Нашей задачей было настраивать радиостанцию на определенную волну. Если было задание с кем-то связаться, мы связывались. Все остальное на этой радиостанции делали техник или инженер.
Все подробности о своей станции я узнала у командира взвода младшего лейтенанта Онищенко. Он был не у нас, но мы с ним познакомились еще там, на фронте, когда под Берлином заняли соседние дома в городке Альтландсберг-Зюд.
Я вела в то время небольшой дневник, куда записывала все населенные пункты, где мы бывали, где стояли.
- Говорят, на войне вести дневники было запрещено.
- Да у меня книжечка такая маленькая записная была. Но я ж не вела дневник, в котором рассказывала бы обо всем. Просто писала: «такого то числа находилась в таком то населенном пункте» или «недалеко от такого то населенного пункта». Я ж в школе изучала немецкий язык, поэтому немножко по-немецки читать могла.
- Ваши друзья и знакомые знали о Вашем блокнотике?
- Так многие записывали! Разве можно было запомнить все эти немецкие названия городов и деревень?
- Как политотдел смотрел на это?
- Не знаю, никто никогда мне ничего по этому поводу не говорил. Ни у кого вопросов не возникало. Лично я в записях указывала только где я была, и все.
- Куда вас направили по прибытию эшелона в Познань?
- А потом нас, на наших машинах, доставили к какому-то зданию. Там наши командиры получили задания: кто куда должен направиться. И оттуда мы все разъехались по подразделениям. Мы все остались в составе армии, только по разным полкам нас разбросали.
Мы обслуживали только летную часть. Вот, допустим, определенный авиаполк наша радиостанция обслуживает, а в другом полку другая наша станция стоит, а третья где-то в другом полку. Какая-то станция находилась непосредственно в штабе фронта.
Все подробности, как я уже говорила, от Онищенко. Мы с ним после войны все время переписывались, до самых последних его дней жизни. Он после войны преподавал военное дело в институте в Днепропетровске. Они даже с женой ко мне в Волгодонск приезжали. Многое я узнала тогда. Например, что это была за радиостанция, для чего она предназначена. А тогда это все секретно. И даже наша группа, которую направили на фронт, называлась «рота особого назначения».
- Раз вы были все настолько засекречены, выделялась ли для вас охрана?
- Да, когда нас по полкам отправили, были у нас ребята. Не наши. В дневное время нас не охраняли, только шофер наш и мы сами, если надо было. А в ночное время приходил кто-то из этих ребят и дежурили вместе с нами на радиостанции. Они тоже постоянно менялись. Помню, мы как-то стояли у немецкой церкви, кирха, кажется, она называется. Метрах в пятидесяти от нее стояло здание, в котором жила церковная прислуга. Длинное такое здание, в четыре подъезда. Два подъезда занимали танкисты, а остальные два занимали мы. Причем один из наших подъездов занимали те, кто обслуживал две радиостанции, а другой подъезд занимали солдаты, которые охраняли эти радиостанции. Народу было у нас много.
- Что за радиостанции это были? Марку не вспомните?
- Вот, у меня это со слов Онищенко записано даже: СЦР-522 «Сигнал».
- В чем ее принцип работы?
- Этого мы не знали. Наша главная задача – собрать ее в рабочее положение и в дальнейшем работать на ней, когда поступала задача нам связаться с кем-нибудь. И все это в цифрах или в буквах. Кодированные сообщения. Пять обозначений в группе. Группа – это буквы и цифры в точках и тире. Согласно той информации, что нам дали, мы связываемся с другой радиостанцией. А может и не с радиостанцией, мы не знали с кем. Нам говорили: «Будьте внимательны, связь будет с командующим фронтом» или «с командующим воздушной армией».
- Тот, кто связывался с Жуковым, он приходил к вам на станцию или вы были просто промежуточным звеном?
- Нет, начальнику радиостанции давалось определенное буквенно-цифровое смешанное задание с указанием «передать на такую-то радиостанцию». Мы берем, соединяем, потому что у нас и голосовая связь была, и передаем. На этой радиостанции связь была и по азбуке Морзе и голосовая связь. То есть если переговоры какие, то мы включаем голосовую связь.
Кого мы соединяем, с кем мы соединяем – слушать нам не разрешалось.
- А возможность была?
- Там никак нельзя было – нажал кнопочку и все: идет информация или переговоры. А мы остаемся в неведении.
- Как вы при этом узнавали, что разговор завершился?
- Я ж говорю, нас предупреждал командир взвода или техник, который находился на радиостанции: «Будьте внимательны, не допускайте ошибки! Серьезная встреча! Серьезное задание!»
- Поскольку ваша радиостанция была секретной, за вами был закреплен кто-нибудь из органов контрразведки?
- Не знаю. Вот были ребята какие-то, солдаты, которые охраняли нас. А кто они и откуда – нам до этого дела не было. А там никто бы и не сказал никогда.
- Инструктаж по режиму секретности с вами кто-нибудь проводил?
- Не было никакого инструктажа. Ни в Москве, ни на фронте.
- Когда Вы приехали на фронт, форма одежды у Вас как-то изменилась?
- Нет, та же самая была. У нас и в резервном полку связи и на фронте была форма авиационных войск с синим кантом и «птички» на погонах. Вот, посмотрите на фотографии. Это все фотографии, что у меня остались.
- Вы на фронт так в ботинках и приехали или все-таки вас переобули?
- Переобули еще в Бийске, в запасном полку связи. Сначала мы в обмотках были, а затем, месяца через два, ближе к зиме, нам выдали кирзовые сапоги.
- С обмотками научились с первого раза управляться?
- Конечно, пришлось потрудиться! Вместе с сапогами нам выдали чулки и пояса, так называемые, «пажи». К этим «пажам» чулки пристегивали. Вот, в красноармейской книжке моей можете посмотреть, чего и сколько нам выдавали.
- Денежное довольствие Вы получали?
- Семь рублей.
- Получали наличными или на денежный аттестат?
- Наличными выдавали. В Бийске рядом с полком был базар. И когда нас отпускали в увольнение или в перерывах между занятиями, мы бегали и покупали там пирожки с картошкой.
- Когда были за границей, в чем получали денежное довольствие?
- А вот этого я уже не помню. По-моему, мы там ничего не получали. Когда уже нас демобилизовывали и мы вернулись в свой полк, нам выдали деньги. Демобилизация была 9 октября 1945 года и нам сразу выдали по 350 рублей. Выдача была единовременная. И выдали нам талоны на питание, чтобы мы по пути следования ходили питаться в вокзальные рестораны или столовые.
- Где Вы закончили войну?
- 9 мая 1945 года я встретила в Берлине. Когда начался штурм Берлина, мы продвигались вперед вместе с войсками. Страшные события, конечно, были: грохотало все кругом – и в воздухе и на земле. Когда мы к Одеру подъезжали, к переправе, по правой стороне от нас навстречу шли беженцы из Берлина. Как наши в свое время бежали от немцев, так и они шли: с котомками, кто в коляске везет свой скарб, кто на тележке. По обочинам продвигались нам на встречу. А вдали, за переправой, видимо был крупный бой: искореженные орудия, танки – всем этим просто завалена была земля.
Переправлялись мы по понтонному мосту, который был уже наведен. Второго мая мы уже были в Берлине. Наши машины со станцией ехали отдельно, а нас везли на «Студебеккере» в тентованном кузове.
Вообще, аппаратура радиостанции была громоздкой, и ее перевозили на отдельной машине. Кабина радиостанции была вся напичкана аппаратурой. В ней еще скамейка для оператора находилась и металлический ящик, в котором стояли канистры.
Однажды мы проезжали мимо Рейхстага и решили остановиться. К нам тут же подошла женщина-регулировщица и разрешила нам на пять минут пройти к рейхстагу. Плохо, что нас там никто не сфотографировал, потому что не было фотоаппарата.
- Расписались на Рейхстаге?
- Нашли какие-то осколки, что-то там нацарапали.
- Вы что написали?
- Взяла осколок от штукатурки, да свою фамилию написала: «Тихонова». Там уже надписей много было, кто-то даже краской написал. Колонны все обстрелянные были, разрушенные во многих местах. Внутрь нас уже не пустили, мы с краю постояли, расписались и быстренько обратно в машину.
Разместили нас на центральном аэродроме Берлина Темпельхоф. На этом аэродроме работало две наших радиостанции. О Победе мы знали уже вечером восьмого мая, потому что связь все время была, через нас шла вся информация. Только утром пришел командир роты Кобзарь и предупредил, чтобы не было никакой стрельбы по поводу праздника. Но ребята-солдаты уже то там, то там, подвыпившие, стреляли в воздух.
От нас неподалеку, в авиационном ангаре, была столовая. Огромное помещение, в котором открывались ворота. И вход внутрь был не в двери, а в эти ворота. И внутрь уже стал народ собираться: кто на велосипеде заезжал внутрь, кто на мотоцикле. Прямо внутрь заезжали, туда, где столы были накрыты.
Кстати, Кобзарь когда нам говорил, чтобы мы никакой стрельбы не устраивали, добавил, что стрельба будет по команде. Якобы над Берлином должны запустить какой-то черный шар, вот по нему по команде и будет открыт огонь. Какой, к черту, там шар, какая команда!? Все уже к тому времени стреляли из чего только могли, у кого какое оружие было: солдаты из винтовок, офицеры наши из пистолетов.
Собрались мы, две девушки-связистки, в столовую пойти, а ребята приходят оттуда и говорят: «Девчата, не ходите туда. Там такое творится! Там мужики матерятся, пьют, плачут, обнимаются, целуются! Не ходите туда!» Но нам же интересно посмотреть. Пошли. Так мы туда пришли, потихоньку к кухне подошли, в котелки еду положили и быстрее бежать оттуда. А там к тому времени уже песни, пляски шли. А после, до самого позднего вечера, шла не прекращаемая стрельба.
А на следующий день с КПП прибегает парень один, не из наших солдат, и говорит: «Скорее собирайтесь, сейчас генерала немецкого вести будут на подписание капитуляции». Тогда мы еще не знали, что это был генерал Кейтель.
На протяжении метров, наверное, ста были выставлены ограждения, чтобы люди не лезли туда. Прилетел на аэродром самолет, и через некоторое время смотрим: идут наши два офицера и немецкий генерал. Наши офицеры одеты так хорошо, с иголочки, а за ними вели генерала.
Мы-то думали, что генерал будет идти, повесив голову, переживая свое поражение. А он шел такой высокий, стройный, подтянутый, в фуражке с высокой тульей и сапогах с лакированными голенищами. Генерал когда шел, голову приподнял и шел весь такой гордый. Наши солдаты ему из-за ограждения кричат: «Опусти голову, фашист проклятый!», кричат на него матом. Я еще подумала: «Господи! Еще, не дай Бог, стрелять начнут!» Но насчет этого всех строго предупредили.
Позади генерала шли еще несколько наших офицеров, а потом шли американцы и англичане. Генерал же был в американской или английской зоне оккупации и его оттуда для подписания доставили на самолете. В общем, провели его мимо нас и увезли в Карлсхорст, пригород Берлина, где он подписал капитуляцию.
- Сколько девчонок было на каждой радиостанции?
- По одной на каждой. Десять радиостанций – десять девчонок.
- Жили Вы где? Вас отдельно селили?
- Если где-то рядом с населенным пунктом стояли, то мы в каком-нибудь помещении находились. Мы все вместе жили, меня отдельно не селили. А если рядом жилья не было, то ставили для себя двухместные или трехместные палатки.
- Были в полку случаи демобилизации девчонок по беременности?
- Нет, не припомню таких случаев.
- А как вообще взаимоотношения с мужским полом строились?
- Нормально девушки вели себя. Вспомнила: уже потом я узнала, что одна из евреек-близняшек домой уехала беременная. Там из состава инженеров на станции был один еврей, Лапицкий Израиль, видимо с ним она и закрутила.
А я, когда уезжала, мне бывший директор школы, с чьей дочкой я очень дружила, сказал: «Валя, возвращайся такой же, какой ты уезжаешь». А до меня смысл сказанного дошел только тогда, когда я вернулась из армии.
- Как к Вам, как к единственной девушке на станции, было отношение со стороны мужчин?
- Как абсолютно к равной. Никто ко мне никогда никаких притязаний не имел. Никаких поблажек по службе мне тоже не делали. Наоборот, если надо кому-то постирать подворотничок, я обязательно постираю. Надо кому-то гимнастерку постирать – я постираю. Руки у меня от этого не отвалятся.
- Вам по нормам довольствия полагались табак и алкоголь?
- Табак полагался. Я не курила, поэтому мне вместо него выдавали конфеты или пастилу. А алкоголь нам никто никогда не предлагал.
- Выданную Вам форму перешивали «под себя» по-модному?
- Нет. Все, что мне выдавали, мне хорошо подходило по размеру и перешивать не приходилось.
- Во время нахождения на территории Германии отправляли домой посылки?
- Отправляла. Мы сами за трофеями не ездили, поэтому брали то, что ребята нам принесут. Отлучаться нам особо и не разрешалось, с этим строго было. Даже приказ Жукова был, согласно которому нам запрещалось что-либо где-то есть. Помню, прибегают ребята: «Поедем клубнику есть». Я поехала и первый раз там ела такую огромную клубнику. У нас в деревне была только маленькая земляничка, а тут такая большая ягода, которую три раза откусить пришлось, чтобы ее съесть. Мы первый раз съездили на это огромное поле нормально, а потом стали появляться случаи отравления. Затем стал появляться виноград, видимо ранний сорт, и тоже нам категорически запретили его употреблять. У немцев нам строго-настрого запрещено было брать что-то.
- Как складывались взаимоотношения с местным населением?
- Нормально. Вот мы жили на улице: с одной стороны десять домов и с другой стороны десять домов. Нам отвели дом для размещения. Конечно, после наших сибирских заборов, частоколов и завалинок, для меня было удивительно, какой был порядок во дворах. Идет война, а кругом дорожки расчищены, нигде ни соринки, ни бумажки. Насчет этого, конечно, было что перенять нам у немцев.
И в том доме, в котором мы встали на постой, жили немцы: пожилые люди, муж с женой. Им лет по шестьдесят с лишним было. Они жили в домике типа нашей летней кухни. Туалет был во дворе, но хозяин каждое утро рано вставал и вычищал его.
- Вы были в Польше и в Германии. Вы можете сравнить гражданское население этих стран?
- В Польше мы, в основном, проездом были. Поэтому сравнивать не могу. Но по чистоте территории можно сказать, что Польша и Германия – это разница большая. В Польше, когда мы ехали, мы видели разруху кругом, неубранную территорию, а в Германию как вошли, то сразу увидели чистоту вокруг.
В конце августа нас вывели из Германии, и мы в начале сентября вернулись в наш 3-й полк связи. Пока не закончилась война с Японией, нас не демобилизовывали. Я не знаю, отправляли ли кого-нибудь из нашего полка на ту войну. И вот, 6-го октября 1945 года мне исполнилось восемнадцать лет (по-настоящему), а 9-го октября меня уже демобилизовали.
До сих пор у меня нет медали за Берлин. Медали нам вручали дня за два перед нашим отъездом домой, собирали нас в нашем полковом клубе, в Ватутинках. И командир полка объявил, что медали «За победу над Германией» нам вручают сейчас, а медалей «За взятие Берлина» еще не наштамповали столько, сколько надо. А когда мы приедем на место своего постоянного жительства и пойдем вставать на военный учет, то там, в военкомате, нам вручат эти медали.
Когда я вернулась домой, моя сестра жила у маминой подруги. Жилья для меня нет, специальности у меня нет. Надо где-то жить, надо в деревне где-то работать. В общем, надо было как-то дальше существовать.
Через три или четыре дня после прибытия я поехала в райцентр с комсомольским билетом и красноармейской книжкой. Сразу направилась в райком комсомола. Меня там спрашивают: «Специальность есть?» Я говорю: «Какая у меня специальность? Никакой, кроме радиста». – «В детдом пионервожатой поедете работать?» И сразу условия мне: «Будете в общежитии жить и зарплату получать». Я говорю: «У меня еще сестра есть» - «И сестру с собой заберете, жить вдвоем там можно».
Я обрадовалась, что у меня есть теперь работа, приехала домой, мы с сестрой сразу собрались и поехали. Детский дом находился на берегу таежной речки Чулыма, в царское время там была дача какого-то помещика. Очень красивое место, хоть и тайга.
В школе детского дома образование было только до четвертого класса, а в соседнем селе была школа-восьмилетка. Моя сестра уже должна была заканчивать восьмой класс. Мне это как раз подходило.
Проработала я пионервожатой где-то год с лишним. Заведующий школой в детдоме сказал, что нам, фронтовикам, можно экстерном сдавать за педучилище. И я, не теряя времени, поехала в город Ачинск, где было педучилище, в которое меня сразу оформили без вступительных экзаменов. Дали мне там методички по всем предметам начальной школы и учебные программы. Я в течение шести месяцев все это изучала и подменяла на занятиях заболевших учителей в детдомовской школе. В общем, совмещала работу и пионервожатой и учителя. Педучилище я окончила экстерном и получила удостоверение об окончании курса педучилища. Тогда не дипломы выдавали, а удостоверения.
Однажды я поехала на комсомольскую конференцию в Красноярск, где встретила своего двоюродного брата, а он заведовал РайОНО в другом районе. Он решил нас с сестрой забрать к себе, и восемь лет я проработала там учителем начальных классов.
А потом я узнала, что идет набор в Иркутскую юридическую школу. Когда я туда приехала поступать в 1953 году, там полно фронтовиков было. Кроме меня, были еще две девушки-фронтовички из Красноярска. Через два годя я закончила юридическую школу и поступила в институт. Потом я работала следователем в милиции и прокуратуре. Некоторое время прожила в Татарии, а потом мужа по работе перевели в Волгодонск. На пенсию я вышла в 1982 году, и все это время принимала активное участие в работе совета ветеранов города Волгодонска.
| Интервью и лит. обработка: | С. Ковалев |
