Начало войны

На Ханко я служил в период между войнами и вплоть до эвакуации базы. То есть с первого до последнего дня существования базы Ханко. Я эвакуировался в самом последнем эшелоне. Было семь эшелонов, и я был в последнем.

Война на Ханко началась очень необычно. Во-первых, еще 1 июня 1941 года на Ханко приехал командующий Ленинградским военным округом Мерецков, и собрал совещание командиров. Мы, бойцы, конечно, не были на совещании командиров, но потом нам командиры передали, что вводится угрожаемое положение, отменяются все отпуска, и соответственно должна быть дисциплина поднята и все такое. И начались у нас учебные тревоги. Причем эти учебные тревоги были не просто случайными, а каждый раз, когда немцы бомбили Англию, бомбили Лондон или другие города Англии, нас выводили. Причем учебные тревоги были такими: нас выводили на место сбора рядом с батальоном в лесочке, проверяли нашу готовность, и, как правило, через час-полтора давался отбой, и мы уходили. Пару раз нас выводили на местность - ведь наша задача была какая? мы должны были выйти на местность, дать связь. Мы же батальон связи. Связь была обычная, полевая. Я там уже не был телетайпистом, был простым телефонистом, так как телетайпов на Ханко не было, не с кем было связываться. Нужно было быстро прокинуть линию между штабами подразделений и дежурить в них. Но во время учебных тревог мы, как правило, линию не раскидывали. И вот - очень характерно. последняя тревога была 19 июня. Причем мы настолько привыкли уже к этим тревогам - они буквально через день происходили - что мы относились к ним весьма халатно. Вовсе не брали все обмундирование и снаряжение, потому что знали, что через час опять в казарму. А тут нас стали тщательнейшим образом проверять, те, кто что-то не взял - погнали обратно. И отправили уже на полуостров - мы в городе Ханко находились -туда, где предполагалось разместить штабы. Мы сразу же дали связь и стали дежурить. Двадцатого утром приехала полевая кухня, старшина нас покормил, и - что в первый раз случилось - выдал боевые патроны, чего никогда раньше не делалось. Мы просидели Двадцать первое. Двадцать второе - в ночь на двадцать второе где-то под утро весь полуостров поднялся на ноги, т. е. завыли сирены, все части пошли на оборонительные позиции. По телефонам докладывали: "такой-то батальон занял рубеж обороны, такой-то батальон занял рубеж обороны..." И так далее. Моментально весь полуостров поднялся. Но никаких военных действий не было. Примерно в 5-6 часов утра пришел начальник штаба и говорит: "ребята, война".

Вот так. Мы вышли на рубеж обороны за три дня до начала войны, так что все разговорчики о том, что это было неожиданно, можно взять под очень большое сомнение. Я думаю, что это было не только на Ханко известно. Если уж до Ханко это дошло, то об этом должно было быть известно в Ленинградском военном округе и всех других округах. Так что когда говорят, что немцы неожиданно напали, я всегда отношусь к этому с очень большим сомнением.

В июне над нами самолеты вообще не летали, так как база была прекрасно вооружена и вряд ли кому захотелось туда соваться. Первый налет был 25 июня. Финляндия объявила войну, и сразу нас стали обстреливать минометами, появилась немецкая авиация и пошло-поехало. Но с этим первым обстрелом тоже была такая путаная ситуация: как только финны начали обстреливать минами, наши открыли ответный огонь из всего, что только стреляет. И тут же по всем телефонам - а мы же дежурили - тут же сразу приказание: "прекратить огонь немедленно!" То есть наши выдали расположение огневых точек сразу, потом огневые точки меняли и так далее. Без всякой команды - без ничего - раз финны открыли огонь, то давайте ответим им из всего, что стреляет.

Дальше пошла уже нормальная боевая деятельность. Нас очень часто бомбили, часто обстреливали, потому что вокруг нас были финские острова, на которых часто были расположены батареи, плюс летали самолеты. Самолеты были финские и немецкие, в основном немецкие, потому что у финнов с авиацией не густо было. Достаточно сказать, что на полуострове было примерно 25 тысяч бойцов, и за время обороны на каждого бойца было выпущено по 400 снарядов и мин. Бомбежка шла непрерывная. У нас, связистов, трудности были какие: боев на сухопутной территории не было, была только бомбежка, а как только бомбежка, линия рвется. А у нас по уставу - полчаса на восстановление линии. Расстояние в 2-2.5 километра в каждую сторону. Бежишь, ищешь разрыв, соединяешь, и бежишь обратно. И при этом были, конечно, самые большие потери. Со мной был, например, такой случай. Бежали мы как-то с напарником, не помню, как его фамилия была. Звали его Вася, а фамилии не помню. Мы бежали с ним, значит, во время обстрела вдоль линии, как обычно, а линия на столбах. Обнаружили обрыв прямо у столба, прямо у самого изолятора. Я одел кошки, полез наверх, сбросил ему веревку, чтобы он провод привязал и я его подтянул, и в этот момент мина упала, буквально разорвав его на куски. Я в это время наверху сидел, осколки как-то веером разошлись, и у меня ни единой царапины. Дикий совершенно случай. А от Васи ничего не осталось. Прямое попадание. Множество было эпизодов. Иногда нам нужно было спасти кабельную линию, проложенную через лес, так как при обстреле начинались пожары в лесу. Растаскивали линию в разные стороны, только чтобы спасти кабель, так как его мало было. Много самых разных эпизодов, время боевых действий с июня по декабрь - времени-то было много.

А эвакуация проходила так: у нас часто меняли разные задания. Я был телефонистом у Симоняка в землянке в штабе, когда он был еще полковником - это потом он стал генералом и командующим бригадой, а тогда был просто командиром полка. А перед самой эвакуацией наше отделение обслуживало железнодорожную батарею. 9я батарея, 305 мм орудия на железнодорожной платформе. Они тоже очень интересно стреляли. Стреляли они так: каждое орудие ходило по своей железнодорожной ветке - эти ветки были параллельно основной железной дороге на полуострове, и было множество (по-моему, по четыре, по пять) бетонированных площадок. Орудие стреляло с площадки, больше трех выстрелов оно не должно было делать, снималось, и переходило на другую площадку. Так что если засекли, то оно уже было на другой площадке к моменту обстрела. Орудия были очень совершенными, достаточно сказать, что одно из орудий обстреливало мост в Таммисаари - это 25 км., и с третьего выстрела разрушило мост. Правда, стреляли с самолетом-корректировщиком, но все равно - по тем временам на таком расстоянии с третьего выстрела разрушить мост - нужно было иметь очень хорошую систему наводки. Что в действительности и было на этих орудиях.

Эвакуация уже началась. Причем она проводилась так, что эвакуировались не полностью части, а так, чтобы из части оставалось какое-то количество людей. Пусть части остаются боеспособными, но в уменьшенном составе. В частности, у этих орудий штат был, по-моему, 64 человека на орудие, а к моменту эвакуации, когда мы его обслуживали, там оставалось не больше 30 человек на орудие. Поэтому, когда им нужно было стрелять, они нам кричали: "Эй вы, телефонисты! Быстро снаряды подкатывайте!" И мы бежали, на тележках подкатывали снаряды, просто потому что людей не хватало. А потом началась и наша эвакуация. Эвакуация проходила так - во-первых, нельзя было ничего жечь и ничего взрывать. Чтобы финны не догадывались, что мы уходим. Наоборот, когда приходили эшелоны и эвакуировались люди, огонь усиливался. То есть делали вид, что мы не эвакуируемся, а наоборот, к нам прибывают пополнения. Такая игра была. И стрельба шла с нарастающим темпом. Во-первых, надо было расстреливать запасы снарядов, так как их все равно всех было не вывезти. А во-вторых, старались таким образом запутать финнов. А потом в самом конце такое было - жечь нельзя было, но очень много ломали - в домах ломали двери, шкафы, вышибали окна. Короче, все, что можно было сломать, ломали. Продукты уничтожали так - ссыпали в кучу мешки с рисом, крупой, и так далее, и обливали керосином. Использовать уже нельзя. У нас же был трехгодичный запас всего - и продовольствия и обмундирования и снаряжения. Все, что можно, вывозили, а что было не поднять - уничтожали. На Ханко было 2000 автомобилей. Эти автомобили ликвидировали таким образом - на аэродроме их выстроили в ряды, в двигатель заложили по динамитному патрону, подорвали, а потом танки пошли поперек рядов и давили коробки. Остался только лом от этих машин. А с орудиями нашими - я знаю про мое орудие. Первое, что было сделано - слили с амортизаторов спирт. Спирт хоть и технический, но по тем временам... Дальше работать было уже некому фактически. Тем не менее, все системы наводки, все электрические схемы были разломаны. В ствол заложили два полузаряда - через дульную часть ввели, засыпали песком, разбежались и подорвали. В результате ствол был погнут и разорван. Правда, финны потом восстановили эти орудия. И потом нам после войны нам их вернули. Одно из них стоит в Музее на Варшавском вокзале, второе на Красной горке в сильно разоренном виде, а третье в Москве на Поклонной горе. Так что они не действуют, но как музейные экспонаты сохранились.

Короче говоря, 2 декабря вечером привезли нас в порт. В порту на рейде стоял "Иосиф Сталин", не у стенки, а на рейде. Нас туда катерами отвезли. Мне запомнилось - там гавань, ковш большой, и прямо к краю ковша подходила железнодорожная ветка, так чтобы туда вагоны сбрасывать. Их туда сбросили столько, что последний из воды торчал, а глубина гавани была метров 18.

Гибель "Иосифа Сталина"

"Иосиф Сталин", пассажирско-грузовой пароход, был в ту ночь набит до отказа - вместо положенных 1800 человек на нем было 6500 человек - надо же было всех вывозить как-то. В трюмах была такая комбинация: ящики со снарядами, потом мешки с мукой, и двухъярусные нары. Я был в носовом трюме. Хотя был декабрь, было страшно душно - так много было народа, поэтому люки в трюм были открыты. И вот, порядка двух часов ночи раздался взрыв - как выяснилось потом, это "Иосиф Сталин" задел параваном мину. Мина разорвалась на безопасном от корабля расстоянии, но столб воды накрыл корабль и брызги попали в трюм. Я, как и часть любопытствующих, успели выскочить на палубу. Потом случилось следующее - я только потом это понял - тем, кто был на мостике, нужно было выкинуть новый параван и идти дальше; они же, наоборот, дали машине стоп, ход назад, и тут же сел кормой на еще одну мину. И "Иосиф Сталин" остался без руля, без хода, безо всего. Вместе с нами шли два эсминца и тральщики - эсминец подошел, бросил леер, и команда "Иосифа Сталина" на носу начала выбирать буксирный конец, чтобы дальше нас буксировать. А дело в том, что ночь лунная, все видно, и уже начался артобстрел - два взрыва на море, это же неспроста! Финских батарей мы не видели, они били из-за горы, а вот вспышки со стороны Эстонии видно было хорошо. Большой паники в тот момент на корабле еще не было, так как никто ничего не понял - два взрыва и все. И вот тот самый момент, когда команда уже выбирала буксирный конец на носу, снаряд попал в нос, пробил палубу и разорвался в трюме. Я в этот момент был на застекленной прогулочной палубе - декабрь, холодно уже - и все это видел как бы со второго этажа. От взрыва снаряда сдетонировали снаряды в трюме, и все, кто был в трюме, и на носу, порядка 600 человек, взлетели на воздух. Огненный столб метров на семьдесят, руки, ноги, головы. После этого носовая часть отвалилась очень быстро, буквально за несколько секунд ушла под воду. Эсминец бросился наутек - нельзя в таком состоянии буксировать, да тут еще обстрел. Вот тут и началась паника. Подошли два тральщика, но как такая масса народа на два тральщика уместится? Кто в воду, кто в шлюпки, кто куда. Я забрался в шлюпку, стали спускать, но поскольку в нее набилось вместо 20 положенных человек сорок, получилось следующее: один трос уже отпустили, а второй остался, так что наша шлюпка стала в вертикальное положение, и мы все, как горох, посыпались в воду. Декабрь, в такой воде много не поплаваешь. Мне в это раз очень крупно повезло - волна была сильная, и с "Иосифа Сталина" были спущены шторм-трапы. Меня волной к шторм-трапу прибило, и я взобрался на борт. А иначе борт корабля - метров пятнадцать, как на него забраться? Бегу по палубе, думаю, где бы обсушиться или переодеться. И вдруг слышу: музыка играет! Открываю дверь в каюту, а там на столе спирт, сидит компания, и патефон играет. Я им говорю: "Вы что тут делаете?" А они в ответ: "Помирать, так с музыкой! А ты что, купаться собрался? На вот, выпей". Дали мне сухую робу и стакан спирта. А я тогда не пил, да и сейчас не пью, в общем, через пять минут я уже спал, и что дальше происходило, не знаю.

Проснулся - в каюте пусто, никого нет, везде остатки еды разбросаны. На борту еще много народа осталось, а корабль с несколькими отсеками, герметичными, и дрейфует себе понемногу. Правда, немного погружаясь все время. Потом, через пару дней, появились два тральщика - один под немецким, второй под финским флагом. А мы тогда уже на мель сели, около Палдиски. Встали на расстоянии порядка полутора километров от нас. На катере выслали парламентера под белым флагом, немецкие офицеры поднялись на борт и в каюте встречались с нашими офицерами. Не знаю, о чем они там полчаса говорили, но через полчаса наши офицеры (их было человек 11-12) вышли оттуда без ремней, портупей и оружия, сели в катер и уплыли. А нам в рупор переводчик кричит: "не вздумайте применять оружие, через два дня придет баржа и вас заберет". Действительно, через два дня пришли две баржи и старая яхта, нас погрузили, и повезли в Палдиски. Мы думаем: "Только бы до берега добраться, а там будем прорываться!" Нас же много там было. На баржу винтовку с собой не возьмешь, но те, у кого были пистолеты, взяли, я себе две лимонки в карман положил. Но немцы нас перехитрили. Выгрузили нас на причале, который был 200 метров от берега, и узкая дорожка на берег. На ней в две шеренги охранники. Короче, все как это увидели, все оружие в море побросали.

Охранниками были не немцы, а венгры. Они часто к ребятам обращались с чем-то, а ребята по-немецки не понимают. Я немецкий со школы еще помнил, так что был в роли переводчика часто. И вот в один прекрасный вечер нас построили, приказывают: "на первый-второй рассчитайтесь, первые номера, пять шагов из строя, нале-во, шагом марш". Я оказался вторым, и когда первые номера уже уходили, охранник-венгр за полу вытащил из строя уходящих одного пленного, а меня пинком под зад туда, в строй. Я сильно на него тогда обиделся, но он мне жизнь спас - уходившая колонна отправлялась в плен к финнам. У финнов я был в плену до 1944 года, сменил семь лагерей, два раза пытался бежать. Был в офицерском лагере, в бараке для политруков - финны меня за политрука приняли, когда я в первом лагере на Ханко призывал пленных не работать на финнов. Они же там нас послали разминировать все то, что мы заминировали при эвакуации. Потом попал в барак для евреев, но хрен редьки не слаще. Кормежка была плохая, в офицерском лагере в первую зиму от голода каждый день умирало до 40 человек. Последние полгода работал на ферме батраком. Когда вернулись после войны в СССР, в Выборге всех перегрузили в теплушки, и мимо Ленинграда на полярный Урал, в лагерь для проверки. Мне повезло - во-первых, были ясны обстоятельства, при которых я попал в плен, к тому же в моем карточке военнопленного в Финляндии, были зафиксированы мои две попытки побега, и меня освободили через полгода. Так что в 1945 году я уже был в Ленинграде и поступил в Электротехнический институт, ЛЭТИ.

Воспоминания С. В. Тиркельтауба о советско-финской войне опубликованы на странице Линия Маннергейма