Вдовин Иван Иванович

Биографические данные

1920 год. 13 июня, воскресенье. Иван Иванович Вдовин родился в селе Племянниково Данковского уезда Рязанской губернии .

1931 год. 1 мая. Переехал в Москву. Поселился на улице Выселки, дом 21.

1940 год. 28 октября. Призван в ряды Советской Армии. Направлен в 7-ой Отдельный Узкоколейный железнодорожный полк. Падь Засулан, Забайкальский военный округ.

1941 год. Июль. Переведен в 65-ю Стрелковую дивизию. Поселок Талогое, Забайкальский военный округ.

1941 год. 13 октября. Направлен на Западный фронт в действующую армию.

1941 год. 7 ноября. Участие в параде дивизии в городе Куйбышев.

1941 год. 9 декабря. Освобождал от фашистов город Тихвин.

1944 год. 20 января. Освобождал от фашистов город Великий Новгород.

1944 год. 13 октября. Ранен под городом Петсамо, Норвегия.

Октябрь 1944-1 января 1945 годов. Лечился в госпитале № 2525.

Январь 1945-май 1946 годов. Служба в 238-м запасном Стрелковом полку. Польша, Германия.

1946 год. 17 мая. Демобилизован.

1946 год. 25 июля. Начал трудовую деятельность на киностудии "Союзмультфильм" в должности художника-фазовщика.

1962 год. 3 мая. Начал работать на Центральной Студии Документальных фильмов (ЦСДФ) в должности начальник мультипликационного цеха.

1966 год. 17 августа. Начал работать на киностудии "Фильмэкспорт" в должности начальника участка комбинированных съемок.

1980 год. 1 июня. Вышел на пенсию.

Проживает в г. Москва.

Забайкалье

Двадцать восьмого октября 1940 года в доме № 24 на Суконной улице собрались все родные. Меня провожали в армию. Присутствовали все родственники: сестры с мужьями, братья с женами, тётя Наташа, тетя Дуня. Собрались уже к вечеру. Стол был небогатый, но в те времена уже можно было в складчину достойно проводить красноармейца на действительную службу. Слово в "солдаты" тогда еще не употреблялось и воспринималось, как белогвардейщина. Служба в армии считалась в это время первейшей обязанностью мужчины. Все молодые люди знали, что их черед идти на службу когда-то обязательно настанет. Они даже не думали искать причин, по которым их могли бы освободить от службы в армии. Служили все. Потому, что считали так надо.

Я ехал в 7-й Отдельный узкоколейный полк до станции Хоронор.

Подошло время ужина. На буржуйке стоял кулеш (пшенный суп). Его на остановке дали нам на всех одно целое ведро. Пока мы его разогрели, да еще в суете, он у нас сильно загустел. Не помню по какому правилу, но разливать кулеш по котелкам в этот раз досталось мне. Мешал, мешал и чувствую - хорош кулеш! Тут же передо мной возникла гряда протянутых рук с котелками и мисками. Налил я два, три котелка и вдруг вытаскиваю половник, а на нем висит "кусок мяса" такой длины, что все закричали:

- Разделить на всех!

Но как? Стола нет, света нет, ножа нет. Посмотрел я на половник и стал сомневаться. Что-то уж очень ровное мясо и длинное. Тронул рукой и остолбенел. Что это было, никто не догадается. Шерстяной носок густо облепленный пшеном и уже слабо пахнущий потом. Почти выстирался в кулеше. Так мы все поужинали этим кулешом, а мяса никому так и не досталось.

Прибыв на станцию Хоронор, мы не долго ждали другого транспорта. Перед нашими глазами оказались игрушечные вагончики и рельсы узкоколейки. Такие же миниатюрные были и стрелки. Вот и наш транспорт. Мы погрузились в вагончики, потолки которых были всего на пять сантиметров выше наших голов. Именно эта дорога обслуживалась 7-м Отдельным узкоколейным железнодорожным полком, в котором мне предстояло прослужить два года.

Первый день целиком ушел на баню. Она была маленькой, а нас много. Я попал в баню почти последним. Мы сбросили всю московскую одежду и после бани облачились в не по размеру военное обмундирование - гимнастерки, обмотки, брюки. Со стороны нас было не узнать. Когда я наконец добрался до казармы, чистая простынь на матрасе, набитом сеном, приняла меня, как долгожданного гостя. Я сразу крепко заснул.

В этом бараке мы провели две карантинные недели. Здесь я научился пользоваться портянками. Младший командир показал один раз, как это делается. У меня получилось хорошо наматывать ее только на правую ногу. На левой ноге я тайком долго тренировался, изучая обратные движения обматывания правой ноги. С тех пор научился это делать так, что помню до сих пор. Днем с нами проводили строевые занятия. Шире шаг, выше ногу, шире шаг... И так все две недели.

На политзанятиях нам внушали, что мы будем бить врага на его земле. Да и не верили, что кто-то нападет на нас. Считали, что Гитлер нападет на Англию, а не на нас. А потом вот как все повернулось.

19 января 1941 года мы приняли присягу и нам выдали винтовки образца 1891 года. Следовательно, прибавился еще один урок - разборка и сборка винтовки. По воскресеньям занятий не было. В будние дни свободного времени было всего два часа. Можно было побриться, подшить подворотничок, написать письмо, почитать газеты. Для этих занятий у нас имелась ленинская комната.

Зима в Сибири ранняя и очень холодная. Климат резко континентальный. Летом жарко, сухо. Зимой морозы были до минус 35-40 градусов. Когда у нас были строевые занятия на улице, то при выходе из землянки всегда создавалась большая толкучка. Никому первым не хотелось выходить, потому что когда выйдет последний у первого уже замерзают руки, держащие железную винтовку. Новый нарком Тимошенко дал приказ проводить занятия в обстановке, приближенной к боевой, в любую погоду. Уроком послужила финская компания и те условия, в которых пришлось ее вести.

Летом наоборот было очень жарко. Жарко так, что вся спина была в поту. При ходьбе, работе гимнастерку хоть выжимай. При этом еще мучила жажда. Утром мы не умывались, а всю воду из умывальников выпивали авансом на предстоящий день. Днем воды не было. Ее привозили в железнодорожной цистерне только для столовой. Питания было в достатке только на втором году службы. Первогодки всегда ощущали недоедание. Наши желудки, будучи на гражданке, были еще не приучены к норме войскового пайка и поэтому первый год мы были всегда голодные и собирали куски хлеба у старослужащих. На второй год мы уже привыкли к пайковой норме и у нас стали появляться свои остатки хлеба. Очень часто нас кормили гречневой кашей. Ее так и называли "кадровая". На ужин почти всегда был пшенный суп-кулеш с красной рыбой. Когда кто-то спрашивал, что на ужин, ответ был один - суп "Байкал".

В отпуске, после болезни, я поправил свое здоровье, навестил всех родных, поработал немного в Осеевке. Помог дяде Косте строить новую террасу. По фасаду дома посадили две яблони. В один из ясных летних дней, в воскресенье 22 июня, мы поставили самовар на новой террасе. Сели пить чай в честь окончания строительства. В полдень к нам приехал Павел Васильевич Чернышов, брат дяди Кости. Он поприветствовал нас и спросил:

- Что вы чаевничаете? В Москве война идет, а вы здесь сидите.

Так я узнал эту печальную новость, глубоко затронувшую жизнь всех советских людей от мала до велика. Наше чаепитие срочно закончилось и все разъехались по домам.

Москва сразу меня удивила своей многолюдностью. К сберкассам было не подойти. Сотни людей писали номера своей очереди, стар и млад спешили с бидонами за керосином. Надвигалось большое горе. Каждый час радио передавало заявление правительства о мобилизации и выступление Молотова о вероломном нападении Гитлера на СССР. Этой тяжелой для нас войны могло бы и не быть, если бы Франция в 1938 году свои десятки дивизий двинула на Гитлера. Тогда бы он не смог захватить по очереди мелкие страны центральной Европы. Вся сила его в то время была равна шести дивизиям.

Жители нашего дома не знали, что делать. Решили организовать ночное дежурство. Первую ночь вызвались дежурить я и Владимир. Но, видимо, это была неэффективная мера. После нас никто не дежурил. Около нашей школы во дворе каждый день проводили митинги с кузова полуторки. Прямо отсюда люди записывались на фронт и отправлялись в военкоматы. Из жильцов нашего дома в эти дни ушли на фронт Алексей Зонов, Мананкин, Строителев, Забелин, Малаев, Подолин, Щедушин и многие другие. Никто из них не вернулся.

Так прошла первая неделя войны. Мне пришло время возвращаться в свою часть. Я пошел на медицинскую комиссию в Гончарном переулке. Врачи, не глядя, написали "годен" и военкомат выдал мне проездные документы на пассажирский поезд Москва - Чита на 3 июля. В этот день рано утром Сталин обратился к народу со своей знаменитой речью.

Учитывая дальнюю дорогу, я выехал вовремя. В часть явился в назначенный срок. За полгода напряженных ускоренных занятий мне и примерно пятнадцати нашим курсантам присвоили звание сержантов. В полк начали прибывать мобилизованные сибиряки. Их стало так много, что полк превратился в дивизию. Тогда командир полка дал каждому сержанту по 12 человек и отправил их в другую часть. Отправляли добровольно, без обязаловки. Прошел слух, что поедем на настоящую ширококолейную дорогу в Читу. Я клюнул на эту удочку и согласился поехать. Распрощался со своим другом по техникуму Антоновым, получил 12 мобилизованных сибиряков и поехал. Только не в Читу, а в 65-ю стрелковую дивизию, дислоцированную в местечке Талогое. Весь день мы провели на улице около небольшой станции. Поблизости оказался хлебозавод. Кто-то достал несколько буханок хлеба, и мы немного подкрепились. Ближе к вечеру нас, вновь прибывших, построили. Командир скомандовал:

- Все курсанты, то есть сержанты, два шага вперед.

- На-пра-во! Шагом марш!

- Остальные все обратно в свою часть. В железнодорожный полк.

По cлухам этот полк в боях не участвовал, всю войну простоял у границ Монголии. Как сложилась судьба моего друга Антонова, не знаю.

Так я попал в новую часть полковника Петра Кирилловича Кошевого. Я стал телефонистом штабной роты 104-го Отдельного батальона связи.

На другой день мы вырыли себе землянку, сверху натянули плащ-палатку и пошла моя служба в пехоте. Перед началом войны новый министр обороны Тимошенко издал приказ, что после окончания срочной службы красноармейцы должны возвращаться домой в своей гражданской одежде. Поэтому все призывники должны были хранить ее в своей части до демобилизации. Тогда мы поблизости от себя вырыли яму и сложили в нее все свои вещи. Поскольку война уже шла, нас предупредили, что наши вещи будут отправлены домой по местожительству каждого бойца. Когда мы уехали, то поняли, что никто нашу одежду отправлять не будет. Не до того. Так все и осталось навсегда лежать в землянке.

Наша дивизия несла службу на границе с Монголией. 13 октября 1941 года на плацу построили всю дивизию и комдив зачитал приказ:

- По просьбе воинов и комсостава дивизии правительство удовлетворило нашу просьбу и разрешило отправиться нам на фронт.

В этот же вечер мы погрузились в красные вагоны и поехали на запад. Восемнадцать тысяч солдат и офицеров, хорошо обученных, с полным боевым вооружением, закаленные морозом и солнцем спешили на защиту своей столицы.

30 октября мы разгрузились в городе Куйбышев. На окраине города в свободной школе устроили себе временное жилье. Здесь нам досталось с лихвой. Всю неделю, от зари до зари, на бывшей свалке мы занимались строевой подготовкой. Выше ногу, выше ногу, шире шаг, шире шаг, шагом марш, бегом... Других команд не было.

6 ноября нас одели во все новенькое. Новые гимнастерки, пилотки, кирзовые сапоги, белье, портянки, шинели. Все с иголочки. Одевшись в новую форму, мы стали неузнаваемы. Хорошо, когда она новая и аккуратно подогнана. Наш командир взвода лейтенант Потанин тайком предлагал поменять свои хромовые сапоги на кирзовые, солдатские. Никто не согласился. Все приняли его желание за проявление трусости. Вероятно, он боялся, что немцы сразу догадаются, что он офицер.

7 ноября на одной из площадей города был устроен парад в честь 24-й годовщины Великой Октябрьской социалистической революции. Принимать его специально приехали из Москвы Ворошилов и Калинин. Мы не ударили лицом в грязь. Наша выучка не пропала даром. Мы так отчеканили шаг своими новыми сапогами, что на следующий день перед строем всей дивизии на стадионе города Ворошилов выразил нам благодарность:

Находясь в Куйбышеве, мы дополучили там походную типографию, радиостанцию, автохлебозавод и другую военную технику. А 9 ноября мы опять погрузились в эшелоны и поехали на запад. Через несколько дней наш эшелон добрался до станции Орехово-Зуево. Поскольку мы ехали защищать Москву, то перед боями нам обещали, что все москвичи получат увольнительную на два часа. Составили списки и строго предупредили, никаких самоволок. День подходил к концу, а когда стемнело, все вокруг изменилось и выглядело непривычно. Не было никаких огней. Соблюдалась светомаскировка. Поезд тронулся и мы поехали. Но не в Москву. Вскоре различили по пейзажу, что едем по ярославской железной дороге. В этот день произошло событие, о котором мы еще не знали. 7 ноября немцы заняли город Тихвин.

Тихвин

Тринадцатого ноября 1941 года мы выгрузились на станции Большие Дворы. Была уже ночь. Мы вышли из вагонов, составили винтовки в козла и начали слегка махать руками и ходить, чтобы не замерзнуть. Станции, как таковой, не было. Был одноэтажный деревянный дом с выбитыми дверями и окнами. На другой стороне находился лес. Примерно через час мы сели на полуторки и уехали. Не будучи еще в бою, мы имели свою полуторку на отделение. Погрузили в нее катушки с кабелем, телефонные аппараты и конечно сели сами. Было нас двенадцать человек. По тому времени наша дивизия была грозной силой. В ее состав входили три стрелковых полка, два артиллерийских, истребительный противотанковый дивизион, батальон 120-мм минометов, зенитный дивизион, по батальону 76-мм. орудий в каждом полку. С такой силой немцам будет нелегко справиться.

И вот первая фронтовая дорога. На обочине разбросаны разбитые машины, изуродованное военное снаряжение. Подъезжая ближе к фронту, мы увидели на дороге убитую лошадь с открытыми глазами. Они словно пытались предупредить нас о надвигающейся опасности. За что же ее убили? Она никого не обижала, а только помогала человеку. Ее застывшие глаза напоминали нам о возможной смерти. Я подумал:

- Это лошадь. А если бы лежал человек?

Как много предстояло нам еще увидеть страха и горя, испытать нервных нагрузок.

Вдалеке раздались взрывы. Враг близко. Остановились мы в деревне, ее названия не помню, в километрах двадцати пяти от станции. Разместились по пустым домам. Начали наводить связь. Через час прилетели немецкие самолеты и начали нас бомбить. Командир наш лежал на русской печке. Разорвавшаяся вблизи бомба сотрясла весь дом так, что он свалился с печки, как мячик. Все выбежали на улицу во двор, где были окопы. Я побежал через дорогу в лес. Бегал я, бегал от дерева к дереву. Сам не пойму, зачем. Надо было залечь у одного и ждать окончания налета. Вел себя так, наверное, потому что был еще не обстрелян. Бомбы рвались кругом. Треск и грохот от падающих сосен, вырванных с корнем, раздавался один за другим. С разных сторон летели комья земли от взрывов. Сущий ад. Но через полчаса самолеты улетели, и мы вернулись в оставшиеся дома. Это было наше первое боевое крещение. Вечером комдив отдал приказ всем покинуть деревню и расположиться в лесу. После этой бомбежки мы больше ни разу не останавливались в деревнях. Как бы ни было холодно, все четыре года войны мы провели только под елями и соснами.

Определив место штабной роты, мы начали копать землянку для телефонной станции. Нужно сказать, что рыли ее всегда в первую очередь. Рыли в рост человека, если позволяла почва, а сверху клали в два наката бревна и землю. По завершении работ мы сели отдохнуть. Перекурим и начнем копать землянку для себя. И вдруг пришла команда собирать все вещи и идти дальше. Так и осталась наша землянка необжитой. За всю войну ох, сколько было их, таких необжитых.

Марш наш был недолгим. Не доходя четырех километров до Тихвина, мы свернули в лес. Здесь мы стояли месяц, пока не взяли Тихвин. На этом месте у нас была своя землянка. В первую ночь я ночевал в ней один. Все были на своих дежурствах. Мой напарник оставил мне 250 грамм водки, сказав, что она вся моя. Мы воевали уже два дня. В день выдавалась норма водки - 100 грамм. А еще по 50 грамм дали за тех, кого уже не стало. Итого нам выдали пол-литра на двоих. Я подумал:

- Что же мне делать с ней? Не выливать же!

Не пил я столько никогда. Но водка принадлежит мне. Взял кружку, вылил все в нее. Будь, что будет! Выпил до дна. Закусил консервами. Водка горячим огнем прошлась по всему телу. Все настоящее мгновенно забылось, а голова загудела. Я вышел на улицу. Свежий морозный воздух ободрил меня. Я быстро наломал еловых веток, настелил их на глиняный пол землянки и, накрывшись плащ-палаткой, лег спать. На улице был мороз градусов двадцать пять. А у меня вместо двери висел лоскут плащ-палатки. Было холодно, но я заснул мгновенно. За эту ночь я понял, что водка мало согревает, но что бережет от простуды, это точно. За всю войну ни один боец не заболел гриппом, никто не чихал и не кашлял. Все это видимо потому, что мы годами в любую погоду жили и спали фактически на улице. Здесь также сказывалось и то психологическое состояние, которое было у всех на войне. Конечно, походная жизнь многому научила, в том числе и как бороться с холодом. Так, например, чтобы ночью спать было теплее, мы ложились по два человека валетом, обогревая таким образом своим дыханием ноги товарища.

Бои за Тихвин были жестокие. Наше отделение получило приказ как можно ближе к расположению совхоза подготовить точку телефонной связи. Командир взвода Матушевский поручил мне и Королеву провести эту линию связи. Взяв все необходимое, мы нагрузились до предела. У меня было два телефонных аппарата, катушка кабеля и все остальное, что положено солдату по уставу. Лесистая местность хотя и медленно, но позволяла скрытно продвигаться вперед. Мой напарник разматывал катушку с кабелем, а я следом за ним подвешивал этот кабель на кусты, сучки деревьев, на все, что попадалось на пути. Подвешивали кабель мы для того, чтобы легче было найти второй конец, если кабель будет порван. Размотав одну катушку, мы решили окопаться у небольшого бугорка под толстой сосной и ожидать второго наступления пехоты. Мины и небольшие снаряды рвались вокруг непрерывно. Как только засвистит снаряд над головой, мы быстро кидались в яму. Если мина рвалась в направлении нашего кабеля, то обязательно приходилось ползти и искать место разрыва и вновь соединять кабель. Когда наступила пора обороны, у нас уже были настоящие землянки. В одной из них стоял коммутатор на сто номеров. Четыре человека, специально обученные работать на нем, посменно круглосуточно дежурили на коммутаторе. Я же всегда работал на улице. Вот такая неприметная, но очень необходимая обязанность была у солдата связиста. Замечу, что всю войну с первого до последнего ее дня я был телефонистом шестовых линий. О чем и сейчас нисколько не жалею, потому что ранило меня за всю войну только один раз. А может, помогла и искренняя мамина вера в Бога. Внял Бог ее молитвам и заступился за меня.

Днем и ночью продолжались бои. Два полка нашей дивизии сильно потрепали немцев. Артиллерия не замолкала ни на минуту. Пятого декабря командующий Мерецков принял решение брать Тихвин штурмом. 60-й полк еще не участвовал в боях и был хорошей подмогой двум другим полкам.

В задачу нашей дивизии входило овладеть южной и юго-восточной окраинами Тихвина, то есть нанести лобовой удар. Не имея большого опыта в ведении боя, всего как две недели прибыв на фронт, мы медленно продвигались вперед. Бездорожье и сильные морозы препятствовали быстрому наступлению. Кроме того, у нас уже было мало снарядов. Пришло время штурма. 60-й полк вступил в бой уже в самом городе. Город горел. Было светло, как днем. В два часа ночи 38-й полк соединился с юго-востока с 60-м. Бой переместился к центру города. Утром 9 декабря город затих. Залпы орудий смолкли. Разрушенный, дымящийся он перешел в наши руки. Так закончился первый наш большой бой в этой войне. Указом Президиума Верховного Совета от 17 декабря 1941 года наша дивизия за взятие Тихвина была награждена орденом Красного Знамени.

После первых материальных потерь в дивизии у нашего отделения отобрали полуторку. Мы остались без транспорта. Вскоре нам удалось приобрести лошадь. Но на нее уже не нагрузишь столько, сколько на машину. А после года войны не стало и лошади. Винтовка, каска, противогаз, лопатка, патронник, катушка с проводом, телефонный аппарат, печка буржуйка, двуручная пила, топор, вещмешок - все тащилось нами на собственном горбе. Всю войну мы, когда передислоцировались на новое место, шли, как ишаки двуногие.

Ленинградские леса

После Тихвина наша дивизия все четыре года вела бои в Ленинградской области. Самый трудный участок был в районе населенного пункта Папортно. На пути иногда встречались деревни. Многие из них еще слегка дымились. Воздух был наполнен неприятным запахом горелого мяса. Немцы поджигали дома, не разбираясь, кто и что в них. Иногда умышленно загоняли людей в горящие сараи. Но как только деревня освобождалась от немцев, люди выходили из леса, и мирная жизнь потихоньку возрождалась на пепелище. Лес для человека в это время был всем. Он прятал, охранял, кормил, одевал, грел.

Лес в любое время года, даже сбросивший листья, продутый ветрами и скованный морозами, с радостью встретит вас.

Пройдя очередной населенный пункт, мы невдалеке от него вырыли себе неглубокую землянку и заночевали в ней. Пришло очередное утро. Вышли на улицу, умылись снегом. Так было у нас всегда. Снег нас выручал всю войну. Снег был нашим питьем, основой супа, подспорьем в бане. Просто палочка-выручалочка. Плохо только то, что он лежал в войну неполный год.

В конце января 1942 года наша дивизия начала наступать на совхоз "Большевик" южнее станции Гряды с последующим выходом на Грузино (бывшая вотчина Аракчеева). Дойдя до окраины деревни Любцы, мы получили приказ захватить эту деревню, а затем Земтицу, Копцы, и Тютицы с целью расширить горловину прорыва.

Дойдя до деревни Любцы, мы встали на отдых. Немцы снизили свою активность. Наше наступление тоже ослабилось. В это время у нас не было полного боекомплекта, продовольствия и фуража, потому что тыловикам не хватало транспорта для подвоза вооружения и продовольствия. Но долго нам стоять было нельзя. Мы получили приказ выбить немцев из деревень Копцы и Любцы. Однажды, в одной из атак мы пошли вдоль железной дороги и противник яростно засыпал нас минометным огнем. Атака захлебнулась. За освобождение деревень Копцы, Лобцы и Тютицы мы боролись несколько месяцев. Причем надо учесть, что тогда, в январе 1942 года, стояли морозы градусов под тридцать. Провоевать на этом плацдарме нам пришлось до конца лета.

В средине июля положение было критическим. Почти половина наших пушек вышла из строя. Немец тоже выбивался из сил. Мины и снаряды рвались повсюду. Наши силы таяли. Остро не хватало снарядов, мин, гранат. Самолеты противника продолжали постоянно летать над головами наших бойцов. Волховский фронт растянулся от озера Ильмень до Ладожского озера.

Как-то летом после сильного артналета наши бойцы готовились к отражению уже четвертой контратаки. В бой вступили все солдаты полка - легкораненые, повара, ездовые, ординарцы. А бой все усиливался и дошел до рукопашного. К этому времени в батальоне Кулакова оставалось в живых только девять человек. Неожиданно возникло небольшое затишье, но не надолго. И вот из леса снова вышла группа немцев и пошла прямо на обессиливших смельчаков. Им ничего не оставалось делать, как только вызвать огонь на себя. Последний залп "катюши" попал с исключительной точностью и уничтожил всех немцев. На следующий день перевес был уже на нашей стороне. Подошедшее подкрепление обеспечило нашу победу. Больше атак по захвату нашего плацдарма на перекрестье дорог Новгород - Чудово не было. Двенадцать месяцев, до конца 1942 года, длилось это сражение. Мы честно исполнили свой долг. Оседланный участок шоссейной и железной дорог мы больше не сдавали, активно оборонялись.

27 августа 1943 года после артподготовки наши части начали наступление в районе Ладожского озера с целью соединения наших частей с Ленинградским фронтом. Чтобы передислоцировать технику в условиях полного бездорожья нами строились самодельные дороги из жердей, укладываемых поперек на продольные бревна. Приложив неимоверные усилия для захвата плацдарма западнее Черной речки, мы сумели там закрепиться, но не надолго. Через месяц пришлось нам это место оставить. Ленинградский же фронт сумел удержать свои два плацдарма.

Яростное сопротивление немцев, отсутствие дорог, взорванное железнодорожное полотно, снежные заносы. Все это неимоверно сковывало наше наступление. Плюс к этому еще и отставшие тылы, из-за чего бойцы получали уменьшенный паек. Нечасто, но приходилось нам есть и конину. К этому времени к ней уже все привыкли. Чтобы найти хороший кусочек, необходимо было затратить много усилий. Я выбирал самый легкий способ. Как растает снег, появится из-под него нога лошади, возьмешь перочинный ножичек и настругаешь маленьких и уже синих кусочков. Большие куски зимой уже кто-то посрезал. Настругаешь половину котелка, сваришь, съешь и сыт. Первые два года мы не питались на кухне, а получали продукты сухим пайком, потому что связисты всегда были далеко от кухни. Но данное обстоятельство было нам во благо. Из сухого пайка трудно что-то взять. Все, что положено, взвесь, пожалуйста.

Преодолев все трудности и освободив все вышеуказанные населенные пункты, мы вышли на берег Волхова. Больше всех досталось нашей дивизии. Фашистская авиация и артиллерия не давали передышки. Много пришлось поработать нам связистам. Кабель от обстрелов рвался очень часто. Из-за этого нарушалось управление частями. И конечно на восстановление обрывов посылали нас.

Взвод наш был многонационален. Всю войну им командовал старшина Матушевский Самуил Яковлевич. Еврей. Его помощником был Шеметов Николай - русский, рядовыми - Игнатов, Королев, Поляков, Цветков, Чевлытко, Семушкин - русские, Кивисик - татарин, Кичев - казах, Зоборовский - еврей, Давлашеридзе - грузин. Несмотря на это, мы жили дружно. Не завидовали и не имели обид между собой. Не считались, кого куда пошлют. Трудностей хватало на всех. Тяжело и опасно было ежедневно, ежечасно и в любом месте. Не взирая на обстановку, взвод всегда и своевременно проводил нужную командованию связь.

У меня была еще своя личная беда. Я страдал куриной слепотой. Так она меня мучила, что трудно рассказать. Иногда даже навертывались слезы от бессилия. В темные ночи приходилось буквально перед носом протягивать руки, чтобы не налететь на дерево. А задача связиста была непростой. Надо в темноте разматывать катушку провода и подвешивать его на любые предметы по мере продвижения вперед. Когда же провод обрывается, надо в темноте найти его концы и соединить их. Это было совсем нелегко, особенно с моим зрением.

Вот такая работа у связиста шестовых линий. Днем и ночью, в мороз, жару и дождь - круглые сутки начеку. Вернувшись в землянку, в темноте на ощупь я нашел свободное местечко, положил под голову личную подушку - противогаз и, не снимая шинели, крепко заснул.

Во второй половине 1942 года нам дали большой отдых. В этот период наше питание обеспечивалось сухим пайком. Мне часто приходилось готовить пищу на трех человек - командира взвода, его помощника и себя. Приду после ночного дежурства у начальника штаба Храмцова, возьму два котелка в руки и иду на берег Волхова. Разведу костер, вскипячу воду, брошу два-три кубика пшенного концентрата в один котелок, а в другой чай, и завтрак готов. Довольно часто эти завтраки были очень вкусными. Дело в том, что США по лендлизу снабжали нас тушенкой. Какой же вкусной она нам казалась. Тонкие, длинные пластиночки этого сала с мясом были искусно закручены в рулончики и упакованы в железную баночку. Стоит только открыть банку и просто божественный запах распространялся вокруг. И вот первый ломтик уже в руках. Кладешь его на хлеб и ешь... Вкуснотища! Эта тушенка была очень калорийной. После нее долго не хотелось есть. Спасибо Америке хотя бы за эту помощь. Делали-то мы в это время одно общее дело.

В этом овраге мы получали новое пополнение, обучали его нашей специальности. Здесь все мы стали членам партии. Командир перед каждым построением спрашивал нас:

- Когда же вы вступите в партию? Когда напишите заявления?

Пришлось писать. Вместе с нами приняли и совсем неграмотного старика Заборовского. Я удивлялся, зачем партии такой старик? Потом догадался. Партии нужны деньги и неважно кто их платит, молодой или старый.

Беззаботные дни для нас закончились. Пришло время покидать хорошо обжитые землянки. Фронтовое командование готовило прорыв блокады Ленинграда. Прибыв на новое место, мы заняли и обустроили свою оборону. Ждем приказа. 12 января 1943 года в районе Липкино и Мышки наша авиация наконец-то нанесла массированный удар по немцам, после чего взялась за работу пехота.

По возвращении на свои позиции, я узнал о зверствах немцев над нашими солдатами. Сам я не видел, но мой сослуживец сказал, что во вновь освобожденной землянке он нашел нашего солдата прибитого гвоздями к доске. Другой случай зверств фашистов над бойцами был в Карелии с нашим лейтенантом Некрасовым, добрейшим человеком, и рядовым Селянкиным, нашим постоянным запевалой. Поручили им организовать пункт связи на новом месте, куда должен был потом перейти наш командир. В конце дня они перестали нам отвечать. Когда мы до них добрались, мы обнаружили их убитыми. А у лейтенанта на спине была вырезана звезда.

18 января 1943 года два фронта Ленинградский и Волховский соединились и почти год удерживали этот коридор, обеспечивающий проход к городу Ленинграду.

Новгород

В середине февраля 1943 года после года боев у Мясного Бора наша дивизия перешла со своего плацдарма в район реки Волхов. Мы получили приказ наступать на Новгород в районе населенного пункта Пахотная Горка, затем форсировать Волхов, обойти Новгород с юго-запада и взять его. Самой сложной задачей для нас было форсирование Волхова. Надо было перейти на левый берег реки и закрепиться там. Бойцы 38-го Стрелкового полка неимоверными усилиями достигают противоположного берега и закрепляются там. Одновременно 60-й Стрелковый полк на своем участке также овладевает небольшим пятачком земли. Идет жаркий бой, гром орудий не смолкает.

Но как мы не старались усилить свое наступление, взять в этот раз Новгород нам все-таки не удалось. Но мы не падали духом. Все равно победа будет за нами. Временно оставив Новгород, мы начали бои за населенные пункты Батецкий, Луга, Дно, Порхов.

Вторая попытка освобождения Новгорода началась уже в 1944 году. 14 января в 10.30 утра тишину нарушили залпы наших пушек. Тысячи снарядов и мин полетели на врага. Немцы отчаянно оборонялись. В первые минуты форсирования реки наши лодки понесли большие потери. Пехота снова оказалась в ледяной воде. Но наша непрерывная артиллерийская атака расстроила ряды немцев. Вот небольшой группе наших солдат уже удалось захватить маленький клочок земли. С каждой минутой напор родных полков усиливался и захваченный плацдарм увеличивался. Удар был настолько мощным, что немцы не успели даже на второй день опомниться.

В этих боях было взято много пленных. Прошли еще сутки боев, и 20 января 1944 года Новгород стал наш. За успешное выполнение задания по освобождению Новгорода нашей дивизии одной из первых было присвоено звание Новгородской. Когда мы закончили бои на Волховском фронте и полностью ликвидировали блокаду Ленинграда, нас всех наградили медалью "За оборону Ленинграда". Наши ряды сильно поубавились за эти четыре месяца. Потери были очень большими. Но самое трудное осталось позади.

Солдатский быт

После взятия Новгорода у нас был небольшой перерыв между боями. Пользуясь этим, расскажу немного о нашем фронтовом быте и солдатской жизни.

Трудную борьбу с немцами усугубляла и природа. Под Тихвином и Ленинградом сплошные торфяники и болота не давали возможности быстро передвигаться и окапываться. В Забайкалье же грунт был твердый. Землянки копали в рост человека. Где спали, оставляли возвышенное место. Получалась как бы кровать. А в качестве крыши натягивали плащ-палатку. Вот дом и готов. В Ленинградской области было все не так. Здесь всегда было воды по колено. Выкопал землянку и прежде чем лечь спать в ней, откачай сначала сто ведер воды, а потом ложись. После 1942 года стали уже вместо землянок строить срубы. Было еще одно неудобство, которое с легкостью пережил наш солдат. Это внутреннее освещение жилья. Артиллеристы из гильз делала коптилки, а связисты жгли в них свой резиновый кабель. Дышать таким образом приходилось сплошной копотью. Когда высморкаешься, вместо соплей одна caжa. Интересно, что же тогда было в наших легких?

Не помню около какой деревни, может Чернецы, но точно помню, что 28 декабря 1941 года в полуторку нашего шофера Нилаева попала прямая бомба весом в пятьсот килограммов. Так в доме, находившемся в пятистах метрах от места взрыва, взрывной волной открыло очень тяжелую входную дверь. От машины вообще ничего не осталось. В этой машине находился мой вещмешок, в котором я с самого Забайкалья носил свой фотоальбом с московскими фотографиями своих родных. Захотелось посмотреть, что осталось от моего вещмешка, но передвигаться по деревне было нелегко. Фашистские самолеты летали над ней целый день. Я попытался было пойти, но тут же вдоль стены засвистел веер трассирующих пуль. Я забежал за дом и решил, что причина не столь уж важна, чтобы рисковать. Пусть лучше альбом пропадет, чем жизнь. Жалко было, но что поделаешь.

Через несколько дней мы перешли в соседнюю деревню. На нашем пути на окраине этой деревни нам попалась баня, топившаяся по-черному. Баня представляла собой сруб высотой в один метр. В середине был собран шатер из больших камней. Затопишь такую баню, и дым идет прямо в помещение. Трубы не было вообще. Когда камни нагревались, открывали дверь и выпускали дым. Только после этого парились. Плеснешь воды на камни, и пар согревает помещение и тебя. Мы нетерпеливо ждали, когда можно будет хорошо согреться в густом тумане пара, смыть с себя накопившийся сухой пот, вызывавший днем и ночью нескончаемый зуд. Однако оказалось, что мыться там не очень удобно. Встать нельзя, можно ползать только на коленях. И вдобавок темно. Где-то в углу горит одна свечка. Дышать трудно, но телу очень приятно. Когда не мылся почти два месяца, любые условия хороши. Тело просило хорошенько потереть его мочалкой, а у нас, как назло, были только тряпки. Но кто-то додумался использовать в качестве мочалки еловые ветки. Уж больно колко, но все равно хорошо! Ежились, но терли друг друга с удовольствием. Когда же вышли одеваться, спины у всех оказались в крови. Но общее состояние было просто блаженным. Тело наконец-то получило долгожданное очищение. А когда надели чистое белье, почувствовали себя совсем в раю.

Прошло две недели. На улице был солнечный день, небольшой морозец. Надумали снова привести себя в порядок и помыться хотя бы до пояса. Печек у нас до этого не было. Не научились еще делать, да и время не позволяло. Ведь мы всегда очень быстро перебазировались с одного места на другое. И вот кто-то нашел пустую бочку и предложил сделать из нее печку. Разрубили бочку пополам, перевернули половинку вверх дном, сделали две дырки и печь готова. Затопили самоделку, и на душе стало веселей. Теперь есть где обогреться. В дальнейшем мы до конца войны таскали это приспособление на своих плечах. А сейчас натопили снега несколько котелков на импровизированной печи. Я с Шалвой Давлашеридзе вышел на улицу. Сначала он полил меня горячей водой, потом я его. Затем сели поближе к свету, побрились. Потом перешли к печке и приступили к санобработке своих гимнастерок. В течение первых месяцев войны вшей у нас не было. Сейчас, включая и офицеров, все были заражены этими паразитами. Наш комроты обычно перочинным ножом скоблил свой воротничок, чтобы эти твари падали прямо на снег. Мы же решили свои воротнички прогладить о горячую печку. Как прислонили их к печке, так началась стрельба. Это лопались наши насекомые. Как же хорошо после этих процедур чувствовало себя все тело. Завшивели все, наверное, из-за тесноты общения. В землянке особо не развернешься. Спали и сидели всегда очень близко друг к другу. Стены были земляные, полы тоже. Пыли и грязи всегда хватало, а редкие бани тоже способствовали размножению этих насекомых.

Живя в землянке, мы всегда около нее выставляли часовых. Зимой стоять было холодно, особенно мерзли руки. Пока стоишь на посту, взойдешь на землянку и греешь их над трубой, которая дымила почти всегда. Поэтому руки не отмывались от копоти и были всегда закопченные, как у заядлого курильщика.

В один из дней мы проснулись на рассвете от озноба. Дежурный не затопил печь. Заснул. Мы вышли из землянки. На улице было еще холоднее. Потолкали друг друга плечом, согрелись немного и, мирно беседуя, начали ждать старшину. Вот и он. Мы оживились, но никаких деликатесов он нам не принес. Только хлеб и пшенные брикеты для каши. Больше ничего. Но мы и этому были рады, потому что наши желудки были пусты. Пшенные брикеты во время войны мы получали очень часто. А хлеб то какой! Мерзлый. Буханка, что камень. А внутри нее искрятся снежинки. Нож никто и не искал. Сразу взялись за топор. Положили буханку на пень. Раз по ней с плеча, а она целая. Только маленькие брызги полетели в стороны. Раз еще! Начала поддаваться. Еще немного усилий и мы с ней разделались. На снегу на заранее расстеленной плащ-палатке собрали все кусочки, разложили их на примерно равные кучки согласно числу едоков. Затем один солдат отвернулся, чтобы не видеть хлеба, и начал отвечать на вопрос другого, который, указывая на очередную кучку, спрашивал его:

- Кому?

- Шеметову! - отвечал первый.

- Кому?

- Давлашеридзе!

И так до тех пор, пока не кончились все порции. Какой же вкусный был тот хлеб! Особенно маленькие кусочки, которые разлетались по снегу. Возьмешь их в рот, а они холодные и от жажды и аппетита кажутся сладкими. Настоящее мороженое, только порция гораздо больше. По 800 грамм хлеба в сутки получал каждый боец.

Сегодня у нас счастливый день. Казначей Колесников принес нам зарплату. Но какую? Все дело в том, что рядовых заставляли подписываться на заем на все 12 месяцев. А получали мы по 12 рублей в месяц. Это на фронте, а в Забайкалье и того меньше, всего по 7 рублей. Офицер же имел оклад в 800 рублей. Их подписывали на 3 месяца. Выходит, офицеру деньги нужны, а солдату нет. А семьи то есть у каждого. Да ладно, проживем как-нибудь. Скорее бы победить немцев. Это главное. Второй год воюем, а у нас уже столько бойцов погибло. Вот прямой снаряд угодил прямо в старую воронку, где расположилась наша телефонная станция. Мы считали, что в нее больше уже ничто не попадет. Ан нет. Угодил точно! Командир роты Ципышев и телефонист Кичев убиты, помкомвзвода Шеметов ранен.

Хоронили товарищей просто. В обычной могиле, без гроба. Место не выбирали. Хоронили, где придется. Помкомвзвода Шеметову оторвало всю пятку. Хромая, он подошел немного ближе к командиру взвода и сказал:

- Самуил, разреши идти в медсанбат?

- Иди, - ответил старшина.

- До свидания, ребята.

Мы крепко обнялись. Очень сожалели, что больше, возможно, не встретимся. Так оно и получилось на деле.

Как неожиданно умирают люди. Это было для меня потрясением. Такие близкие товарищи, только что шутили, радовались жизни и вдруг их нет и уже никогда не будет.

После похорон Ципышева я поменял свою шинель на его, так как моя совсем обветшала. Его ручные часы тоже взял, чтобы как только встречу почту, отослать их его матери. Но мне не удалось это сделать. Нашлись стукачи и сообщили в особый отдел, что я снял с Ципышева часы. Старший лейтенант этого отдела обозвал меня мародером и доложил моему командиру. Командир, не ругая меня, приказал сдать эти часы в особый отдел.

В один из свободных дней я пошел и отдал эти злополучные часы. Землянка особого отдела располагалась недалеко от нашей, но мы никогда не знали, кто в ней обитает. Для нас она была всегда окутана какой-то тайной. Войдя в нее, я ощутил приятное тепло. Но что-то не то было в этом тепле. Света было мало. Что находилось внутри землянки, из-за полумрака было не разобрать. Вся атмосфера в ней была насыщена ощущением какой-то особой секретности и важности. Я подошел поближе к свечке, стоявшей на самодельном столе, и поприветствовал сидящего старшего лейтенанта.

- Вот вам часы капитана Ципышева, - сказал я без всякого объяснения и положил их рядом со свечкой.

Старший лейтенант взял часы в руки, посмотрел на них. Не дожидаясь от него вопросов, я спросил:

- Разрешите идти?

- Идите.

Я, быстро повернувшись, вышел из землянки. По дороге в свою роту я подумал:

- Интересно, куда он денет эти часы? Отошлет матери? Не верю. Кому он подотчетен? Сам себе начальник. Как захочет, так и поступит.

Поскольку все дни всегда были в делах, то никакой дедовщины, насилия, унижения красноармейцев не было и быть не могло. Заместитель командира по политчасти, комиссар, решал все вопросы солдатской жизни лично сам. Поэтому мы и слова такого "дедовщина" не знали. По воскресеньям мы не занимались, но в увольнения никогда не ходили. Просто некуда было идти, вокруг только одни сопки.

У каждого красноармейца на руках был документ - красноармейская книжка. В нее записывались все вещи, которые получил красноармеец, а именно шинель, ботинки, брюки, гимнастерка, каска, противогаз, винтовка и все остальные мелочи. И самое главное, указывались анкетные данные. После начала войны выдали нам медальоны в виде небольшого патрончика или коробочки из пластмассы. В него вкладывалась длинная бумажка со всеми данными о хозяине. Три года на фронте мы их носили, а потом все растеряли, потому что жизнь показала - где есть медальон, там и человека можно опознать, а там, где нет медальона, там и от человека почти ничего не осталось. В боях за Крапивно был такой случай. В землянку, в которой находилось 5 человек, попал прямой снаряд. Было это в 30 метрах от нашей землянки. Когда я проходил мимо воронки, мне стало страшно. Только одна нога висела на дереве, а остальное мелкими кусочками было разбросано по сторонам. Вот и ищи здесь медальоны. Кто в ней был и кому писать похоронки, найти будет очень сложно.

А сейчас наша дивизия получила новое задание. Куда поедем неизвестно. Может на юг, а может и на север. Узнаем завтра.

На севере

Весной 1944 года нашу дивизию перевели с Ленинградского фронта на Карельский. Погрузившись в эшелоны, мы тронулись на новое место боевых действий.

Свое первое наступление на карельском перешейке мы начали 12 июня 1944 года и за короткое время взяли город Выборг. 21 июня в годовщину начала Отечественной войны в бой вступил и Карельский фронт. В результате ожесточенных боев 28 июня был освобожден город Петрозаводск. Правда, без нашего непосредственного участия. Мы прошли немного стороной. 11 июля наша дивизия освободила Сувилахти - большой железнодорожный узел и перекресток шоссейных дорог. На следующий день мы уже делали себе окопы на самой станции Суоярви. Но здесь дивизия долго не задержалась, сходу развернула бои за населенный пункт Паперно, сосредоточив усилия на западном направлении в сторону поселка Лаймола. Финские полки, воевавшие на стороне немцев, отошли к Лаймоле, где у них были заранее заготовленные укрепленные рубежи. Эта местность освобождалась Красной Армией уже вторично. Первые бои происходили здесь еще в 1939 -1940 годах.

12 июля 60-й и 311-й полки выбили финнов с последнего рубежа обороны, находившегося рядом с озером Коланьярви и сопки с крестом. Финнам ничего не оставалось, как перейти на новый рубеж на окраину озера Пятяярви. Но 65-я дивизия тут же выбила их и с этого рубежа. Финнам пришлось перейти на третий рубеж, подготовленный еще в карело-финскую войну. Здесь оборону врага наша 65-я дивизия не смогла сразу преодолеть. Пришлось несколько дней вести ожесточенные бои. В этих боях мы хватили лиха. К концу месяца вся Кировская железная дорога была освобождена. Помимо этого было освобождено более 200 населенных пунктов.

Здесь в это время со мной приключилась большая неприятность. На очередном марше в районе Петрозаводска я нес, кроме своего солдатского снаряжения, еще и яуф (железный короб с запором) с документами начальника связи дивизии. Яуф был приличного веса. Всю поклажу тащить было очень тяжело, и я пристроил короб на повозку. Но не предупредил ездового, чтобы он присматривал за яуфом. Ночное время и ухабистые лесные дороги сделали свое дело - короб потерялся во время перехода. А в нем, кроме всего прочего, была и секретная переговорная радиотаблица. Кто-то все это нашел и переслал не куда-нибудь, а прямо в штаб армии, самому командующему. Он тут же приказал телефонограммой нашему командиру дивизии строго наказать виновных. Так, 30 июля 1944 года, за утерю секретного документа я был переведен из телефонистов в пехоту, в шестую роту 311-го полка, и стал обыкновенным солдатом.

Самые активные боевые действия наша дивизия вела за освобождение города Суоярви и поселка Лаймола. Провоевав еще месяц, мы вышли на государственную границу c Финляндией. В это время мы успешно вели свои боевые действия и финны решили, что нет смысла больше терять свою армию, и пошли на переговоры.

4 сентября 1944 года война с Финляндией была закончена. Эту новость я услышал поздно вечером по радио. Я подумал, что теперь-то уж мы точно поедем на юг, там погреемся. Не прошло и часа, как мы получили приказ Верховной Ставки о нашей передислокации. В тот же день в ночь мы стали грузиться в эшелоны и поехали опять, куда бы вы думали? Еще дальше на север, к холоду. Вот такая судьба.

Прибыв под Мурманск, мы долго передвигались в пешем порядке по очень трудной местности. Оказывается, шли мы в Норвегию, где надо было уничтожить северную группировку немцев. Эта операция называлась Петсамо-Киркенесская и длилась она с 7 октября по 1 ноября 1944 года.

Бесконечные сопки не давали возможности точно ориентироваться. Пройдешь сто метров и видишь уже совсем другие очертания местности. Куда ни кинь взгляд, везде просторы и одни сопки. Трудно было здесь и окапываться. Каменистая почва совсем не поддавалась саперной лопатке. Один раз мы вырыли себе землянку глубиной всего в 40 сантиметров. По углам закрепили концы плащ-палатки и легли спать. Утром встали, а на нас оказалось десять сантиметров снега.

Наши ряды после боев в Карелии сильно поредели. Численность дивизии по сравнению с Забайкальем стала меньше раза в три. А сколько нам еще предстоит освободить своей территории? Где же набраться сил для этого?

Очередной налет стал затихать и ближе к обеду обстрел прекратился. Мы решили отдохнуть на марше у подножия небольшой сопки. Мой отдых был всегда короче, чем у остальных солдат. Как только я пришел в эту роту, командир назначил меня писарем. Все остальные солдаты были безграмотные. Писарь, кроме выполнения обязанностей бойца, должен был после каждого обстрела или наступления подавать командиру строевую записку. Кроме того, обязательно писать ее и в конце каждого дня. Вот и сейчас, кто дремлет, кто по-настоящему уже уснул, а я ползаю по рядам и считаю, кого не хватает, кто еще жив, кто ранен. 7 октября 1944 года недалеко от безымянной отметки 258,3. наша рота пошла в наступление. Немцы не ждали атаки. Отступали хаотично и неорганизованно, видимо еще не проснулись. Преследуя их, мы вели активный огонь из автоматов и вскоре взяли эту высоту. Одиннадцать фрицев не выдержали и сдались в плен. Наше отделение привело их в штаб полка, где впоследствии они дали ценные сведения нашему командованию. За эту операцию многих из нас наградили орденами. Я получил орден Красной Звезды.

Наступила глубокая осень. Ночью температура опускалась ниже нуля. А костер разводить нельзя из-за соблюдения светомаскировки. Согреться можно было только бегая ночью.

Днем же может взять на мушку снайпер. Однажды наш товарищ пошел за водой, а его снайпер убил наповал. Ко всему этому у меня было очень плохо с обувью. Мои сапоги сильно износились, ноги всегда были сырыми. Ночью, как правило, я не выдерживая, целый час за счет сна бегал на одном месте, чтобы как-то согреться. После пары часов сна эта процедура повторялась мной снова. Трудно воевать, когда очень хочется спать. А спать невозможно, потому что очень холодно. Наконец как-то на марше я увидел убитого немца в хороших сапогах. Решился снять их. Другого случая может и не представиться. Замедлив шаг, я отстал от колонны. Постеснялся, что опять мародером признают. Понятно было, что нехорошо. Но что делать? Мои ноги всегда были мокрые, а немцу ходить уже не надо. Посмотрел вокруг. Никого. Присел на колени, поднял его ногу и испугался. Вдруг он сейчас встанет и увидит, как его раздевают. Я еще раз подумал, снимать ли мне с него сапоги? Никуда не денешься, надо! Иначе я сам когда-нибудь отморожу свои ноги. Снимать сапоги пришлось долго. Замерзшие ступни мертвеца не позволяли сделать это быстро. Как ни трудно было, но я все же справился. Вытер пот со лба, присел на бугорок, переобулся. Мои ноги сразу стали сухими. Какая же благодать. Как же удобно в них! Теперь то я заживу. Быстро поднявшись, отряхнув шинель от сухой травы, я ускоренно зашагал в сторону небольшой сопки, где уже начала скрываться из вида моя рота. Не прошло и пятнадцати минут, как я незамеченным присоединился к концу колонны. Кроме этих трудностей встречались и другие, а именно, большое количество речек, которые надо было переходить и желательно при этом сильно не намочиться. Плохо было и то, что повар с кухней почти всегда был далеко от нас солдат.

Раз поручили мне принести ужин. Наполнив у кухни большой термос (по объему где-то с ведро) кашей, я одел его на плечи, взял солдатское снаряжение и пошел. Пока шел, небо заволокло тучами и вскоре сильно потемнело. Наступала ночь, когда я пришел на старое место, откуда ушел. На этом месте наших уже не было. В какую сторону идти я знал, а сколько идти и где их искать было неизвестно. Через некоторое время стало так темно, что я совершенно ничего не видел. Только горизонт едва вырисовывался. Сказывалась и моя куриная слепота. По ночам ходил на ощупь, как и под Ленинградом. Пошел я наугад. Шел, шел и вдруг мои ноги не почувствовали под собой земли и тут же тяжелый термос подтолкнул меня сзади. Я по шею оказался в воронке полной воды. Скользкий грунт не давал мне возможности хоть на один сантиметр подняться вверх. Ноги как по льду скатывались вниз. Моя ноша и промокшая одежда тоже тянули туда. Силы постепенно покидали меня. А долго отдыхать нельзя, замерзнешь. Успокоился и постепенно, хватаясь под водой за небольшие камушки, я все-таки потихоньку начал подниматься к краю воронки. Если бы еще видел хорошо, а то чувствовал себя, как в закрытой бочке. Наконец я нащупал руками мягкую траву, ухватил короткие стебельки и немного подтянулся. Моя грудь была на краю воронки. Вдохнув полной грудью холодного воздуха, я с облегчением подумал, что все страшное позади. С трудом, но выбраться из ямы все-таки удалось. А вот обсушиться было совершенно невозможно. Тогда я снял с себя всю одежду. Выжал, как мог. Одел снова и пошагал дальше, чтобы совсем не замерзнуть.

Шел я всю ночь. Начало светать. И тут на большой равнине вокруг меня начали сыпаться мины. Местность была открытая и немец без труда меня засек. Я начал перебегать из одной воронки в другую. И так несколько раз. С полным термосом за плечами такие упражнения было делать достаточно тяжело, и я быстро устал. Долго не раздумывая, я запрыгнул в одну из свежих воронок и залег. Действовал по принципу, что мина в одну и ту же воронку дважды не попадет. А если и попадет, то лишь в одном случае из тысячи. Так оно и вышло. Вскоре налет прекратился. Своих я уже видел. Они лежали цепью у склона одной из сопок. Я подполз к командиру и доложил:

- Товарищ командир, ужин доставлен!

- Это уже не ужин, а завтрак, - ответил он мне.

- Пусть по одному, вот у того камня каждый получит свою порцию.

Первые числа октября 1944 года. Наше наступление активизировалось. Запомнился такой случай. Мы захватили аэродром. На нем был продовольственный склад, на котором хранилось много продуктов. Особый черный хлеб со сроком хранения до пяти лет. Много различных вин. Не счесть. Мы решили продегустировать их, выпивая по одному глотку из каждой бутылки.

Как же потом у нас у всех болели животы!

Поздно вечером проверили свои ряды. Подсчитав всех, кто жив, легли спать. Утром мой друг Павел Санферов здорово подшутил надо мной. Сидели мы вчетвером почти на самой дороге. Он резал для нас хлеб.

- Тебе как отрезать? В одну руку или в две? - обратился он ко мне. Я сразу не сообразил и ответил:

- Конечно в две.

Он ловко прижал буханку к груди - сразу видно повар. Прислонил к ней горизонтально нож и одним движением руки отрезал ломтик толщиной не более пяти миллиметров. Я понял, в чем заковырка. Но было уже поздно. Он поднес ко мне буханку и сказал негромко:

- Бери.

Да, действительно, такой кусочек одной рукой не взять. Все сидящие засмеялись, а он мне отрезал еще кусочек, но уже нормальный, который можно взять одной рукой. Эту шутку я хорошо запомнил и пользуюсь ей до сих пор.

13 октября 1944 года мы пошли дальше на запад от аэродрома. Шли по негустому лесу. На большой поляне с редкими пнями остановились на привал. Я лежал на левом бедре и левом локте. Вдруг совсем рядом раздался гром. Взорвался снаряд. С какой стороны определить было трудно. Я тут же в правой ноге ощутил тепло и почувствовал, что как будто мне в икру попал кирпич. Просунув руку в сапог, я ничего не обнаружил, а сверху на своем бедре увидел кровь. Кроме как в бедро, два осколка величиной с горошину попали в левое плечо. Они и по сей день там находятся. Один осколок был где-то в средине спины. Куда он делся потом, не знаю, но дырка и кровь на нижней рубашке были. Еще три осколка были почему-то с внутренней стороны опять же правого бедра. Их пришлось при демобилизации вытащить. Они очень мешали ездить на лошади в седле. Кроме меня было ранено еще несколько человек.

День был солнечный, теплый. Сам идти я не мог. Меня положили на плащ-палатку и четыре солдата, взявшись за углы, понесли меня в медсанбат. По дороге из-за трудностей я бросил свою сумку, в которой оставил удостоверение и медаль "За оборону Ленинграда". На нашем пути была речка. Несли меня низко. Выше поднять меня не было сил, потому что бойцы сами шли по пояс в воде и притом в одежде. Получалось так, что моя спина скользила по воде. После речки был крутой подъем, градусов в сорок. Пока выкарабкивались наверх, меня не один раз спиной проволокли по неровному грунту. После каждого камня нога давала о себе знать. Когда выкарабкались наверх, перед нами раскинулась поляна с пнями, оставшимися от вырубленного леса. С левой стороны поляны рос небольшой лесок. Не прошли и двухсот метров, как один солдат крикнул:

- Немцы!...

Все мигом разбежались. Я остался лежать один и смотрел только вверх, на небо. В испуге попросил их:

- Ребята! Пристрелите меня.

В ответ ни звука. Я, не шевелясь, смотрю в голубое небо и думаю, что может сейчас со мной произойти. Минут через пятнадцать они вернулись. Что произошло на самом деле, и как они отвязались от немцев, мне неизвестно. Мы продолжили свой путь.

К вечеру меня поместили в небольшую землянку, в которой уже было три человека. Санитары перевязали мне ногу. Лежали мы на земле, прикрытые плащ-палаткой. На улице было прохладно. Ужина нет. Грелись, прижавшись друг к другу. Дремали до утра. Утром пришла машина с крытым кузовом и всех, по два человека на каждую сторону, разместили на нарах. Когда ехали, нас здорово трясло. Солдат, что был надо мной, очень сильно кричал на шофера, ругал его, просил, чтобы он ехал тише. Говорил, что у него могут кишки выскочить. Бедный солдат был ранен в живот. А шофер и так не спешил. Наши мученья не прекращались еще целые сутки, потому что на стоявший на аэродроме самолет взяли только двоих раненых. Причем сказали, что второго самолета сегодня уже не будет. Шоферу ничего не оставалось делать, как оставшихся двоих, в том числе и меня, везти обратно. Подъехали к знакомой землянке, а она пустая. Наша часть ушла дальше. Кругом ни души. У шофера своя служба. Перенес он нас в эту пустую землянку и уехал по своим делам. Мы, два раненных солдата, остались брошенными на пустом месте, предоставленные сами себе и без оружия.

Прав был Багратион, когда говорил, что легче пробыть шесть часов в бою, чем шесть минут на перевязочном пункте!

На утро, когда вторично приехали на аэродром, самолета опять не оказалось. Что делать? Холодный пот выступил на моей спине. Шофер повез нас в другой госпиталь. Там меня поместили в брезентовый шалаш площадью где-то 4 на 6 метров. Он был полностью заполнен ранеными. Меня положили в дальний левый угол. Брезент здесь к земле плотно не прилегал, и ветер гулял во всю. Одеяло было тканое, и замерз я до самых костей. Вечером дали ужин. Помню, что поел с аппетитом.

В этом госпитале я пробыл до 18 октября. В этот день мы уже в третий раз поехали на аэродром. Наконец-то нам повезло с самолетом. Я прямо с носилками был привязан к правому нижнему крылу самолета ПО-2, или по-старому У-2. Лететь было не очень приятно. Холодный ветер сильно остужал голову. Воздушные ямы часто превращали нас в падающий камень. Перед глазами были только небо да лонжероны, которые скрепляли два яруса крыльев. Я думаю, мало кому удавалось полетать таким экзотическим способом. До Мурманска летели минут тридцать. Потом на телеге меня доставили в школу № 19, в которой располагался госпиталь. Здесь мы наконец-то согрелись. С нас сняли все обмундирование, везде побрили и одели во все чистое. Я лежал в просторном светлом классе на втором этаже. Пробыли мы в этом госпитале два дня.

В эти дни правая нога дала о себе знать. Если в противоположном углу больной, вставая с кровати, ступал на пол, то моя нога с болью это чувствовала. А если кто проходил мимо моей кровати, то было так больно, что хотелось кричать.

Я удивлялся, неужели нервы могут так чутко реагировать? Я, не глядя, мог сосчитать каждый шаг всех проходивших мимо моей кровати.

23 октября, на десятые сутки после ранения, мне сделали переливание крови. Мои малозаметные вены не давали возможности попасть в них шприцем. Все медработники, находившиеся в палате, пробовали сделать эту процедуру. Даже у начальника отделения, майора, ничего не получилось. Только на седьмой раз сестре удалось ввести в вену шприц. Вечером рука опухла, поднялась температура. 28 октября новый врач палаты назначил второе переливание крови. Я волновался, думая, что опять процедура затянется и будет больно. Но на этот раз все прошло благополучно. На следующий день врач сказала мне:

- Еще раз вольём, и все будет в порядке.

Я попросил ее отложить процедуру до праздника. Она согласилась. А вечером у меня неожиданно повысилась температура до 38,9 градусов. Я расстроился. От эвакуации меня освободили. В палате осталось только двое. Завтра праздник. Интересно, дадут ли нам по 100 грамм? Давно не пили. Захотелось помянуть живых и погибших друзей.

Проснулись мы в восемь. Лежим, слушаем радио из Москвы. Страна празднует очередной праздник Октября. Наше желание исполнилось. Обед был праздничный и, как положено, с боевыми 100 граммами.

Через пять дней, 12 ноября, обещанное мне переливание крови срывается. Узнаю, что меня эвакуируют из Мурманска в другой госпиталь. Собрался.

После обеда меня на носилках вынесли на улицу и на телеге довезли до железной дороги, а потом в теплушке до станции Паша. По прибытии на станцию опять пришлось ждать, лежа на носилках на улице. Был небольшой морозец, и я прилично замерз. Небо темное, вокруг ни души. В одиночестве считаю звезды. Ищу, где моя.

Тишина. Навалилась тоска. Грустно задумался. Вспомнил о доме, о родных. Как они все далеко от меня. Слезы вот, вот покатятся по холодным щекам. Я чужой, никому не нужный. Сколько же я буду скитаться по белому свету? Где и когда обрету я долгожданное пристанище? Какое жуткое одиночество испытываю я сейчас. Прозрачная слеза медленно покатилась по щеке и упала на подушку, где мгновенно потеряла свои очертания...

Недалеко от станции Паша была деревушка, в которой стоял двухэтажный дом, по-видимому, школа. В это время в ней располагался полевой госпиталь № 2525. В нем меня и долечивали.

По прошествии суток мне сделал операцию. Почистили рану и наложили швы. Когда положили на стол и стали накрывать продезинфицированной простыней, то я внизу рукой подправил ее, чтобы отверстие в простыне совпало с моей раной. Врач Валентин Афанасьевич тут же отругал меня и выбросил эту простынь. Взял другую, приказал мне больше ее не трогать. Сестру заставил держать мои руки и голову. Поздно вечером я был уже в палате. Наконец-то обрел покой. Но внутренне успокоиться не мог, мешал неимоверный холод. Даже три одеяла не давали мне возможности согреться.

Пролежал я в этом госпитале почти месяц. Обстановка в нем была не очень стерильная. У моего соседа по палате был гипс на ноге от паха до пятки. Так в этом гипсе у него завелись клопы. Ох, как же он нас беспокоил.

Кроме этого беспокоила меня и своя нога. Из-за сильной боли врач решил снять несколько швов и сделал это сам прямо в палате. 2 декабря молодая, приятная сестра Зина сняла остальные швы. С этого дня я начал ходить на костылях.

Пока нога заживала, я всегда держал ее согнутой. В результате к концу лечения я не мог ее до конца разогнуть в колене. Врач сказал:

- Занимайся зарядкой, иначе опять будем резать.

Тогда я начал делать упражнения.

Ложился на живот, под колени клал подушку и начинал махать ногами вверх, вниз, вверх, вниз. В результате сухожилия быстро вошли в норму и меня выписали в выздоравливающую команду - колоть дрова, стоять на посту.

В начале января 1945 года всех окрепших и ходячих больных отправили в Мурманск для продолжения службы. Там на сборном пункте были большие теплые казармы с двухъярусными кроватями. Здесь, пока все собирались, мы хорошо отдохнули. Разговоры велись больше о гражданке. Боевые дела были свежи в памяти и поэтому говорить о них не хотелось. Вечером, когда ложились спать, один боец, инженер-строитель из Сибири, читал нам наизусть роман "Граф Монте-Кристо". Как только мы замолкали, он начинал:

- 27 февраля 1815 года дозорный Нотр-Дам де-ла-Гард дал знать о приближении трехмачтового корабля "Фараон"...

До которого часа он читал, никто не знал. Засыпали все в разное время. Кто сразу утихал, а кто храпел, не мешая рассказчику. Утром, когда все просыпалась, он проверял, спрашивая, на чем он остановился. Ответы у всех были разные.

Так прошла неделя. Однажды из большого строя нас выделили человек сто и сказали, что поедем в свою родную 65-ю дивизию в Рыбинск. Туда мы прибыли утром 16 января. К нашему огорчению дивизии здесь уже не было. Военный комендант ответил, что только вчера она уехала в Ярославль. Не разгружаясь, мы двинулись за ней в Ярославль. Там получили такой же ответ - вчера была, уехала в Вологду. В Вологде получили опять такой же ответ. Теперь уж запросили Москву. Из Москвы ответили, что дивизия направлена на западный фронт.

На ожидание ответа из Москвы у нас ушло дней десять. За это время все мы хорошо отдохнули. Занятий не было никаких, только постовая служба. По Вологде особо не ходили, да и не хотелось. Жили в школе без увольнительных.

Европа

27 января 1945 года мы погрузились в эшелоны и поехали в Польшу. Одели нас по-зимнему, так как в Вологде были приличные морозы. Валенки, телогрейка, шинель и шапка ушанка. Все это было при нас. Но при подъезде к польской границе значительно потеплело. Нам стали попадаться даже небольшие лужицы. .

Первая пограничная станция, где мы выгрузились, была станция Лоухв. Меня она удивила тем, что я там увидел крест высотой метров в пятнадцать - двадцать. Таких знаков в России я никогда не видел. Вот с этой станции и начались наши мучения. Отсюда долго пришлось добираться пешком до места назначения. На какую бы станцию мы не приходили, комендант всегда отвечал одинаково, что дивизия была, но вчера ушла. Точно так же, как и в Вологде. Вот и в городишке Лоухв комендант ответил:

- Да была, но вчера ушла в Вышкув.

После отдыха мы пошли в Вышкув. До него было 17 километров. Раненая нога идет плохо. Погода сырая, грязи полным-полно, а мы в валенках чавкаем по ней, словно в непромокаемом костюме, не обращая внимания на неудобства. В Вышкуве та же история. Дивизия была, но ушла в Пултуск. 11 февраля, получив продукты, мы сразу направились в Пултуск, до которого было 29 километров. Дошли до него поздно вечером. . Пройдя 20 километров, останавливаемся на ночлег. Валенки просушить не удается. Печки у поляков такие, что их топишь, топишь, а они всё холодные. Молодая полячка накормила нас всех троих блинами. Меня, Черезова и старшину Павловича, бывшего до войны директором карандашной фабрики.

13 февраля всю ночь лил дождь. Воды наутро стало просто море. Как посмотришь на свои ноги и валенки, сердце заходится. Но делать нечего, нам предстоит большая дорога. Мы не идем, а плывем на своих "скороходах" в Цуканов, до которого осталось 25 километров.

В город пришли, когда еще светило солнце. Войдя в помещение, где находился наш взвод, я бросил отяжелевшую шубу на пол и лег словно раненый. Лучше спать, чем ужинать.

На другой день опять идем, идем. Надо пройти аж 75 километров. Для нас это слишком много. Ноги не идут. Добираемся? Кто как может, по возможности запрыгиваем на машины.

После 20 километров пути сели отдохнуть. Продуктов нет, только сухарики. Погрызли их. Устали, промокли, обессилили. На наше счастье мимо шла колонна попутных машин с грузом. Шофера сжалились и подвезли нас на все оставшиеся 55 километров.

15 февраля мы прекратили наш изнурительный поход. Решили собрать людей. Попросились к поляку, переночевали, обогрелись, высушились и весь день отдыхали. Когда все собрались, на следующее утро пошагали дальше на запад в город Липно.

Теперь надо было преодолеть 29 километров.

Мне сразу удалось сесть на машину, но после 10 километров пути шофер заметил меня и высадил. Пройдя пару километров, я снова тайком прыгаю на машину и быстро приезжаю в Липно.

Здесь я вышел из терпения и очень сильно ругал нашу интендантскую службу. До чего же надо быть безграмотным, чтобы послать своих солдат в Европу в валенках, когда там уже в самом разгаре весна. Наши ноги после каждого такого похода становились сморщенными до неузнаваемости, словно старые сморчки.

Остановишься на привал, разложишь костер, высушишься. Просто блаженство! Но это только на одно мгновение. Как только ступишь на проселочную дорогу, на которой лежит перемешанный обозами, автомашинами и солдатскими сапогами слой грязной жижи толщиной сантиметров в десять, ноги тут же опять начинают хлюпать внутри валенка. Попутные машины подсаживали нас очень редко. Всех не подвезешь, солдат было много.

Однажды ночью нас подняли по тревоге и сказали:

- Кто хочет догнать свою дивизию на машине, выходите строиться.

Ясное дело, пешком нам не догнать. Кто очень хотел спать, не отреагировали на данное предложение. Я же клюнул на эту удочку и сел в машину. Мы поехали. Было нас пять человек. Ехали долго, проехали километров триста. Так 19 февраля нас привезли в город Штронау на артиллерийский склад 19-й Армии. Пo дороге мы встречали своих однополчан из 65-й дивизии. Я обрадовался, что скоро будем среди своих. Но вдруг все знакомые пропали. Мы остановились в густом лесу, достаточно далеко от главной дороги. Старший лейтенант сказал:

- Вот артиллерийский склад. Вы его будете охранять.

А сам уехал обратно. Вот называется офицер. Все построил на обмане.

С тех пор я больше не верил офицерам.

Работы на складе было много. Мы постоянно то грузили, то разгружали машины со снарядами. За неделю мы так наработались, что у меня заболел живот. Но однажды вечером, когда мы только легли спать, нас подняли и перевезли в город Цанн или Цаннов, точно не помню.

26 февраля в свое свободное время мы ездили в город Торн (ныне Торунь). Город оказался очень чистым, ухоженным и красивым. Был только конец февраля, а земля здесь уже ласкала взгляд покровом свежей зелени. Природа оживала на глазах и душа радовалась возрождающейся жизни.

Как-то ближе к обеду сидим на вокзале, ожидаем командира и его указаний. Приказ в этот раз получили легкий. Охранять немцев, которые грузили снаряды для переброски их через реку Вислу. Как мала наша Земля! Среди пленных оказался немец говоривший по-русски. Как же я удивился, когда он сказал, что у него есть брат и живет он в Москве на 2-й Мещанской улице. Вот какие казусы могут происходить в жизни. Мне захотелось сразу взять этого немца и поехать с ним в Москву.

Кто-то услышал, что недалеко от нас находится спиртзавод. Разыскали его и нагрянули туда. Я впервые попробовал неразведенный спирт. Воды и закуски совсем не было. Я выпил только два глотка, больше не стал. И? слава Богу! Ребята же, конечно, отвели душу. В итоге Иванова развезло так, что мне пришлось вести пешком самого его и его велосипед.

Результат, конечно, был плачевный. Мы опоздали в часть, она уже уехала в другой город. Кузнецов, Смирнов и Шумов сумели добраться сами и с ними ничего не произошло. На второй день нам оставшимся пришлось догонять своих. Ехали на железнодорожной платформе. Дорога была неблизкая. Замерзли изрядно, но все-таки в городе Лаценбург мы их догнали.

Как ни жаль было расставаться с вольной жизнью, но пришлось. Мы понуро побрели в 238-й запасной полк в роту связи. В это время бои шли уже на подступах к Берлину.

В роте связи одним из командиров взвода был старший лейтенант Макаров, добрый и всегда веселый, а главное умный человек. Занятия с нами он проводил чисто формально. Уводил за город, и там мы коротали время, кто как хотел. Он хорошо понимал, что учить нас нечему. Люди прошли войну. Устройство винтовки и как шагать строевым шагом мы давно усвоили. Солдатской наукой к этому времени мы владели в совершенстве. Поэтому на занятиях кто хотел спать, спали, а кто хотел байки слушать, слушали байки. Рассказчиком командир был первоклассным. Жил он в поселке имени Кагановича под городом Люберцы Московской области. Почти мой земляк. После войны планировали встретиться, но так и не удалось.

В этом полку я впервые попробовал нарисовать портрет Сталина размером 110 на 170 сантиметров. Размер портрета был приличный. Даже сам удивился, но все получилось.

По какой причине не знаю, но в это время меня перевели в 590-й запасной полк, в составе которого я в первых числах мая маршем пошел на другое место дислокации. Этот полк, вероятно, был еще не полностью сформирован. Вышли мы 3 мая вечером. Пройдя 29 километров, мы вошли в город Шлаве. Переночевали и утром опять в дорогу в город Цаннов, расположенный за 36 километров. 5 мая, тоже утром, тронулись в город Кёльнер. В нем провели целые сутки. А 7 мая были опять на марше в город Пиннов. Прошагали до него 30 километров. После Пиннова нам предстояло передислоцироваться в город Ятцель.

Все эти города я прошагал ранее, когда догонял свою родную 65-ю дивизию. И вот теперь с 590-м запасным полком я опять марширую по знакомым местам.

На последнем марше в город Ятцель 8 мая 1945 года мы узнали, что война кончилась.

Произошло это так. Вместе с нами на марше всегда был конный разведчик, который разведывал обстановку на местности. В этот раз он ускакал далеко вперед, даже скрылся за горизонтом. И вдруг неожиданно для нас он галопом мчится обратно.

- Стойте! - кричит он нам. - Стойте!

Мы сначала не поняли, в чем дело. Насторожились. А он во весь голос:

- Братцы! Война кончилась!

Счастливые и ошалевшие, мы быстрым шагом дошли до первой попавшейся деревни - вроде бы Кранц. Слили со всех фляг, у кого, сколько было, спирт в одну посудину и пошли тосты! Началась музыка и пляски.

Так распорядилась судьба, что мне со дня своего ранения 13 октября 1944 года больше воевать не пришлось. Романтика ратного подвига осталась позади.

Я остался жив, несмотря на то, что принимал непосредственное участие в боях с фашистами на протяжении 2 лет, 11 месяцев и 4 дней в качестве связиста, телефониста шестовых линий 104-го Отдельного батальона связи. Я горд и своей частью - 65-й Стрелковой дивизией, которая ни разу на протяжении всей войны не отступала и получила 16 благодарностей от Сталина.

За взятие Тихвина дивизия была награждена орденом Красного Знамени, за взятие Новгорода получила наименование Новгородской, за выход на границу с Финляндией получила орден Красной Звезды, за бои в Норвегии получила звание 102-й Гвардейской, за бои в Германии стала именоваться Померанской и была награждена орденом Суворова 2-й степени.

И закончила свой славный боевой путь на немецкой земле в городе Мекленбург.

Отец мой также был на войне. Мне же на войне было легче, чем ему. Он уже имел к этому времени пятерых детей, когда в 1916 году бил тех же немцев под Минском. Мы рассчитались за него и дали фрицам хороший урок на будущее. Пусть теперь знают, как совать свое свиное рыло в наш огород.

Отпраздновав победу, мы в скором времени, а именно в конце июня, опять пошли маршировать по городам Германии. Наш полк получил приказ передислоцироваться на постоянное место. В три часа ночи мы вышли в поход и с рассветом уже подошли к городу Кезлин.

Следующим городом был город Цаннов. В нем местных жителей было уже больше. Все население, малые и старые, либо смотрели в окна, либо выходили на улицу окинуть взором нашу колонну победителей. Многие, глядя на нас, улыбались и удивлялись нашей бесчисленности. А мы продолжаем считать своими ногами километры асфальтовых дорог Германии. Надо заметить, что их дороги были гораздо лучше наших. Ровные, шириной метров 25, а по краям подстриженная трава, растут деревья.

Когда подходили к городу Шлаве, наблюдали, как вдоль дороги километров пять тянутся посадки вишен и яблонь. Город также был чистый и опрятный, убранный с немецкой аккуратностью. В средине города возвышалась прямоугольная башня, на которой свил гнездо аист - символ спокойствия и благополучия.

Когда наша колонна шла мимо, он невозмутимо и величаво глядел на нас и даже не тронулся с места.

25 июня 1945 года. Всю ночь идем, глаза сами закрываются на ходу. К утру заморосил дождь, стало полегче. Часов в десять утра подошли к городу Штольп (ныне Слупск).

Этот город для меня тоже был знаком. Будучи в запасном полку, мы провели здесь несколько дней.

На следующий день нас построили на зеленом "бархате" аэродромного поля. Выступающих было мало, и говорили они коротко. Здесь уже располагался 2-й полк, с которым мы должны были слиться. Но это было не последнее наше построение. Второй раз нас уже построили на площади городка, где продолжилось формирование части.

Мне повезло, я остался в своей роте. Решили устраиваться на жизнь. С моим другом Игнатьевым пошли в близлежащий немецкий дом. Нашли там железную кровать с сеткой, достали и матрац. Одеяло и простынь были свои. В голове мелькнула мысль: "Сколько же ночей я спал, не снимая гимнастерки и шинели? Ничего, теперь заживем!"

В этом полку мне пришлось быть не связистом, а ездовым. Дали мне лошадь, чтобы я ухаживал за ней. Поил, кормил и даже чистил щеткой до тех пор, пока белый носовой платок, когда проведут им по крупу лошади, не будет иметь следов пыли. Другие бойцы ухаживали за 75-миллиметровой пушкой.

Однажды на занятиях я запряг свою лошадь в седло, а седло положил на лошадь задом наперед. Старшина Рыбалко сильно рассердился на меня. Я же ответил ему:

- Если бы вы меня попросили наладить телефонную связь, я бы это сделал запросто. А быть ездовым я не собираюсь.

10 июля получил письмо от мамы. Она сообщила, что я награжден орденом Красной Звезды. Я догадываюсь, что эта награда присвоена мне за те боевые действия, которые были с 7 по 9 октября 1944 года в районе города Петсамо.

Ярко светит солнце. Настроение прекрасное. С другом Игнатьевым сходили в свою батарею, сфотографировались на память. Остаток дня я посвятил знакомству с городом Штольпом и его мирной жизнью.

Радостное и веселое настроение было испорчено буквально на следующий день. Такое тягостное событие мне пришлось пережить впервые.

Полдень. Солнце скрылось за тучами, словно предчувствуя нехорошее. Весь полк построили на аэродроме Ранц. Строй был построен буквой "П". На оставшейся свободной стороне стоял только один человек. Не бритый, без ремня. Это был наш солдат Мишин. Поступок его был действительно тяжким. Он изнасиловал немку и сбросил ее со второго этажа. Она осталась жива и подала на него в суд.

Справа, в средине строя, стояла невысокая наскоро сколоченная трибуна. На ней стояли члены военного трибунала. Один из них зачитал нам решение трибунала приговорить рядового Мишина за совершенное преступление к расстрелу.

От последнего слова Мишин отказался, а может просто не смог говорить в таком состоянии.

За его спиной уже была вырыта продольная яма, могила.

Как тяжело сознавать, что человек, пройдя всю войну, остался жив и вот лишается ее, когда война окончилась. Совершенно нелепо. Но что поделаешь?

После отказа от последнего слова, последовала команда привести приговор в исполнение.

Отделение солдат, стоявших напротив приговоренного, после команды "огонь" выстрелило из своего оружия.

Мишин упал.

Два дня не было настроения. Это событие на аэродроме выбило всех из колеи. Немного успокоившись, я решил нарисовать для своей батареи второй портрет Сталина. Рисую во весь рост, где-то 70 на 190 сантиметров. Удача сопутствовала мне. Тренировки не прошли зря. Получилось. Я доволен.

Нарисованный мною портрет Сталина командир роты разрешил вывесить снаружи казармы при входе в нее. Вскоре, проходивший мимо начальник клуба старший лейтенант Горбунов, поинтересовался:

- Кто это рисовал?

А когда узнал, что это моя работа, он предложил мне пойти работать художником в клуб, оставив учебу на младшего лейтенанта. Я с радостью согласился и с 20 сентября приступил к своим новым обязанностям. В этом клубе уже работал один художник, Петр Яковлевич Лубковский, веселый и жизнерадостный человек, ставший мне впоследствии настоящим другом.

Работы было очень много и мы вдвоем едва с ней справлялись. Рисовали клеевыми красками, разведенными на костном клее. Пигменты у нас были в изобилии и всех цветов. Работали в основном на оформлении дорог Германии. Брали лист 10 миллиметровой фанеры нужного размера и с открыток и газет рисовали на ней рисунок. Когда же плакат высыхал, крепили его на две опоры вдоль дорог. Иногда оформляли кузова автомашин, клуб, библиотеку и даже комнату командира дивизии. Труд художника на освобожденной территории требовался повседневно и в большом объеме, поэтому без дела мы никогда не сидели.

Однажды вечером, когда я планировал закончить интересную работу под названием "Ждем победителей", вдруг на ужине в столовой я услышал окрик:

- Курсант Вдовин!

Я откликнулся. За мной приехал ординарец командира полка Голубев. Он сказал:

- Тебя вызывают в полк для получения награды. Садись на мою лошадь и поезжай, а я тебя подожду здесь.

Я уехал в полк. Там полковник Бобенко вручил мне медаль "За отвагу" за мой ратный труд за все время войны, что я провел в батальоне связи, наводя телефонную связь. Вернулся я поздно, промокший до костей.

Шел проливной дождь. По моей правой лодыжке текла кровь. Оставшиеся в ноге после ранения осколки были очень близко к поверхности тела, и я натер их о седло, что и вызвало кровотечение.

Обмывать награду было нечем, да и время уже было далеко за полночь. На радостях мы быстро улеглись и крепко заснули. Спалось хорошо. Бессонницей я не страдал.

29 октября 1945 года. Ровно пять лет назад я приехал на станцию "79-й разъезд" маньчжурской железной дороги для прохождения военной службы. Когда же будет конец этой службе? Устали ходить, недосыпать, недоедать, заниматься несерьезной работой, слушать и выполнять бестолковые приказания. Хотелось заняться настоящей интересной работой. И вот, наконец, она нашлась - работа художником.

Нам приказали переехать из клуба в дом офицеров города Гросс Борн. Вещей к тому времени накопилось прилично. Фанера, краски, готовые работы и разные приспособления, личные вещи. Своих машин у нас не было, пришлось перевозить добро на попутных. Копошились весь день. Разобравшись только к вечеру, мы улеглись спать. Мне досталась небольшая комнатка с одной кроватью. Часов в 12 ночи в клуб вернулась уборщица Люба, помогавшая нам. Ей было негде ночевать. Квартиры у нее не было, и она попросила нас устроить ее на ночлег. Что делать? Свободного места совсем нет. Пришлось ложиться спать вместе. Для меня это было мукой. В жизни я еще никогда даже не гулял с женщиной под ручку, а тут сразу спать. Я не спал всю ночь. Глаза не закрывались даже пальцами, но мужского достоинства не нарушил. Скромность? Кто ее знает. Может Люба подумала наоборот, что вот дурачок, лежит как чурка, не может развлечь. Да, наверное, она права.

Приближалась новогодняя ночь 1946 года. А у нас ничего нет даже из еды. Все осталось в Штольпе. Неожиданно из политотдела приходят майор с лейтенантом и просят пустить их переночевать. И хотя у нас совсем нет места, мы соглашаемся. В итоге оказалось, что не мы их выручили, а они нас. Без пяти минут двенадцать они достают пол-литра спирта и батон хлеба. Я тут же начинаю накрывать на стол. С этим нехитрым провиантом мы и встретили Новый год. Было это в городе Гросс Борн. Мне пришла в голову мысль, а где же я встречал Новый год последние пять лет? Оказалось:

1941 год - в Забайкалье, станция Хоронор, падь Засулан,

1942 год - в деревне Чернецы Ленинградской области,

1943 год - в поселке Мясной Бор Ленинградской области,

1944 год - на берегу реки Волхов у Селищенских казарм Ленинградской области,

1945 год - в госпитале № 2525 около станции Паша Ленинградской области,

1946 год - в городке Гросс Борн недалеко от польского города Ной-Штеттин.

20 марта 1946 года Шверник и Горкин подписали второй Указ о демобилизации. Мои года подходили под этот Указ. Я начал думать о возвращении в Москву. Собрать свои вещи мне было очень легко. Пройдя у писаря канцелярские формальности, я уже был готов покинуть чужую страну. Что взять с собой из побежденной Германии? Нам разрешили взять все, что у кого есть. К такому повороту событий мы не были готовы. У некоторых были велосипеды, ковры, у повара - посуда. Петро приобрел даже скрипку. В спешном порядке я набрал клеевых красок разных цветов. Это были все мои трофеи. Даже шинель была настолько плоха, что мне пришлось покупать новую на свои деньги. Денег же у меня было чуть больше двух тысяч рублей, хотя заплатили нам по два оклада за все месяцы войны. А сами понимаете, какой у солдата оклад.

Так или иначе, но сборы состоялись. В последние минуты перед расставанием мы попросили нашего фотографа Жукова сфотографировать нас на память.

На сборный пункт меня пришел проводить Петро. Когда все собрались, начальник четвертого управления дивизии майор Рогов произнес небольшую речь. Затем комдив генерал-майор Лисицын вручил награды тем, кто их не получил в свое время. После этого приступили к погрузке.

Ну, вот. Все готово. Генерал подает команду:

- Заводи моторы!

Прощай почти родной Гросс Борн. Наступила грустная минута расставания. Грустная, потому что расставались навсегда. Кончилось мое общение с командирами и военными друзьями. Я помахал рукой вышедшим из клуба моим друзьям Лубковскому и Жукову. Их взгляды провожали нас, пока мы не скрылись в лабиринте улочек города.

Прощай солдатская жизнь! Прощайте уставы, команды и построения!

Впереди нас ждала совсем другая жизнь. Будем заниматься мирным трудом, который приносит радость душе и сердцу.

18 мая мы прибыли в город Хомерштейн, 24-го в Торн, 25-го в Инетенбург, 26-го в Каунас, 27-го в Смоленск, 28-го в Можайск и 29-го наконец в Москву. Дальше все. Дом и родной барак на Суконной улице.

Демобилизация

29 мая 1946 года наш эшелон остановился, не доехав до Белорусского вокзала целый километр. Ночь. Вдоль железной дороги горело много огней, но идти по шпалам было темновато. Я тащил целых четыре места багажа, поэтому надолго отстал от своих товарищей.

По домам нас развозил один автобус. Подбиралась партия демобилизованных в одну какую-то сторону Москвы, они садились и их развозили. Потом автобус возвращался и отвозил других. В сторону Ярославского шоссе был последний маршрут. Мне как всегда опять повезло. Последнюю остановку этот автобус сделал у дома № 24 на Суконной улице. В 10 часов утра 29 мая 1946 года я вошел в свои знакомые барачные стены. Из родных никто не знал, когда я должен приехать. Все жильцы дома были удивлены моим возвращением, потому что из тех семи человек, кто ушел на фронт из нашего дома, никто не вернулся. Самый близкий мне человек, мама, от неожиданной радости сильно расстроилась. Ее голова резко дернулась, задрожали губы, часто заморгал левый глаз, на щеках появились слезы. Пережив минуту счастья, собрав немолодые силы, она в полголоса сказала:

- Сынок вернулся!

Не меньше волнения было и у меня. Поговорив о прошедших годах, я спросил:

- Мама, а почему у тебя все время на голове платок?

Не собираясь отвечать, она развязала легкий узелок под подбородком и сняла платок. Я удивился и даже испугался. Ее голова была совершенно лысой. Ни единого волоска. В жизни мне не приходилось видеть лысую женщину. В это время ей было 63 года.

В военные годы мама жила вместе со старшей дочерью и четырьмя внуками. Остальные члены нашей большой семьи в эти годы были в других городах России. Кто на фронте, кто с заводами уехал в Сибирь ковать оружие для фронта. Голод и холод сделали свое дело. Питания не хватало катастрофически. Однажды я получил письмо от мамы. Она писала мне:

- На Новый год у нас была только одна редька, а нас шесть человек.

Как не полысеть от такой еды. Да и в мирное время на нее свалилась такая беда, что не позавидуешь. В сорок один год она осталась вдовой с восемью детьми на руках. Старшей дочери было 16 лет, а младшему сыну 16 дней. Вот почему все до единого выпали с ее головы волосы. А ведь когда-то она заплетала их в тугую длинную косу.

После демобилизации

- А что ты можешь еще делать?

- Много занимаюсь рисованием, - ответил я.

- Так иди на киностудию "Союзмультфильм".

Раньше о такой киностудии я не слышал. Когда до войны впервые посмотрел в кинотеатре "Уран" мультфильм "Здесь не кусаются", я подумал, что при создании мультфильма рисуется очень много картинок, потом их ставят к стене и по очереди снимают. Оказалось, что это совсем не так. Созданием мультфильмов занималась целая фабрика, состоящая из нескольких цехов. Весь процесс производства мультфильмов разбит на отдельные операции, каждую из которых делают разные люди.

Я ухватился за данное предложение и пошел в отдел кадров на Каляевскую улицу, дом № 23. На мое счастье работники там требовались. Условия работы были такие. Рабочий день 7 часов, работа сдельная в одну смену, выдавалась рабочая карточка, годовой отпуск продолжительностью 24 дня. Меня это удовлетворяло, и я на этом остановил свой выбор. Когда уходил домой, вахтер мне сказал телефон, по которому надо позвонить в отдел кадров, чтобы узнать ответ на мое заявление. Бумаги под рукой не было, и я решил его запомнить. Запомнил так, что и до сих пор его помню - Д1-43-89. А прошло уже 58 лет.

Работа пошла, но на хорошую жизнь на ней было не заработать. Получали по 1200-1300 рублей в месяц. Из них вычитались подоходный налог 13 %, налог на бездетность 6 %, заем 1000 рублей, партийные взносы 3 %, профсоюзные взносы 1 %, взносы в ДОСААФ, Красный Крест, деньги на газету "Правда" и даже билет на парад в Тушино был обязателен. На остававшиеся деньги не разгуляешься. Картошка на рынке была по 25 рублей за килограмм, бутерброд с колбасой в столовой стоил 5 рублей. Поэтому столовой я не пользовался. А того, что получал по карточке, не хватало. Дома ел супа по три тарелки за раз, а он был из трех картофелин на воде. На работу вместо обеда брал с собой пол-литровую банку картофельного пюре, тоже на воде. При таком питании после одиннадцати часов утра автоматически начинаешь чаще поглядывать на часы. А не пора ли обедать? Пустой желудок каждые пять минут напоминал о себе. Когда же будет двенадцать? В обед съедал половину банки пюре, а вторую половину - после работы, потому что шел я не домой, а на занятия по рисунку в дом культуры имени Павлика Морозова. Преподавателем был художник Рооп - ученик Кончаловского. С ним мы практиковали живопись и рисунок. Эти занятия мне были очень необходимы. Другой художественной школы у меня не было. Как не трудно было посещать занятия, но надо. Ничего не поделаешь. Иногда смотришь на натуру, а в голове мысли: - Когда же я буду дома, чтобы на ужин выпить стакан чая с черными сухарями?

Трудно, тяжело жить и работать с пустым желудком. Один раз случайно остановил свой взгляд на своем изображении в зеркале.

- Ой! - воскликнул с удивлением.

Худющий стал. Глаза сидят глубоко, глубоко, щеки провалились, скулы квадратные.

Продовольственные карточки я всегда прикреплял в разные магазины, потому что мне всегда казалось, что вот в этом магазине будет лучше, чем где я сейчас. Как-то стоя на трамвайной остановке "Палиха", я вошел в магазин на углу и увидел, как в нем все получают мясо. Позавидовал и на следующий месяц прикрепился к этому магазину. Но в следующем месяце в нем мяса не было. Брат Василий, по прозвищу "Джаз", посоветовал прикрепиться к магазину на углу Садово-Сухаревской улицы и Уланского переулка. Сказал, что этот магазин хороший. Но когда я прикрепился к нему, он стал плохим. Ездить в него мне было далеко и, когда бывают в нем хорошие продукты, я не мог знать.

На работе прошел слух, что на Новослободской хорошо отоваривают. Я прикрепился уже к этому магазину, но в нем всегда было мало того, что необходимо в первую очередь. Не лучше у меня обстояло дело и с одеждой. Военная форма износилась, другого ничего у меня не было. Однажды соседка по рабочему столу Лида Гладкова сказала:

- Иван Иванович, у вас брюки протерлись, кальсоны видно.

Вот так в первый год окончания войны жили русские солдаты, освободившие всю Европу от фашизма.

1 апреля 1947 года были отменены все карточки. Мы сразу вздохнули всей грудью. Первое, что мы сделали с мамой, это купили селедку иваси. Толстую, жирную, вкусную. Такую теперь не продают. Сделали картофельное пюре. Получился царский ужин. Наелись досыта. Кроме отмены продовольственных и промтоварных карточек в стране была проведена денежная реформа. Находящиеся в сберкассе вклады меняли один к трем, а те деньги, что были на руках, один к десяти. В городе сразу опустели все палатки. В транспорте не было мелочи, она не подлежала обмену. Все сутки ездили бесплатно.

Семья и работа

Рабочие дни летели быстро, а с ними и года. Приближалось время принятия серьезного решения. После двух лет знакомства с подругами Веры я задал себе вопрос: - А не пора ли подумать о женитьбе? Да и года мои приближались к тридцати. Надо обзаводиться своей семьей. Сам из большой семьи, а тут так долго один.

Веру я знал с пятилетнего возраста. Решил сделать ей предложение, но мама этого не одобряла.

А вот другие случаи неудачного знакомства с потенциальными невестами. Две предполагаемые тещи рассоветовали своим дочерям встречаться со мной, посчитав меня алкоголиком, потому что на первое свидание я приходил к ним с бутылкой портвейна. Одной не понравилось, что я ходил в ветхой шинели. Вторая не устраивала уже меня. Курящих, пьющих и бесхозяйственных женщин я не терпел. Остаться холостым я не боялся. Цену себе знал. Любая умная женщина, не сомневаясь, подберет непьющего мужчину и вдобавок с руками, несмотря даже на старую шинель.

Филатова, по прозвищу "Салтычиха", отказала мне в дополнительном отпуске за свой счет. Дело в том, что по закону участники Великой Отечественной войны имели право в течение года брать в дополнение к основному отпуску еще две недели неоплачиваемого отпуска. Тогда я предупредил ее, что на будущий год я возьму четыре недели дополнительного отпуска, сразу за два года. Она согласилась. Разговор происходил в присутствии профорга Курочкиной. В 1990 году пришло время отпуска. Я подал заявление, как договаривались на четыре недели неоплачиваемого отпуска. Зав. отделением была в отпуске, ее замещала та же Курочкина. Но она отказалась дать мне 4 недели. Тогда, отгуляв две надели, я пришел к ней с заявлением об увольнении по собственному желанию. Она ответила, что в этом отказать мне не может, и написала на заявлении "Не возражаю".

Приказ № 1067 от 22 мая 1990 года сделал меня опять свободным пролетарием. Такое несправедливое отношение расстроило меня до глубины души. Я сильно обиделся. Как может не выполнять закон правительства такая мелкая сошка, как профорг приемного отделения. Разозлился я на всех этих чинуш и написал заявление на имя секретаря партбюро. Привожу его здесь полностью.

Секретарю партийного бюро Главного корпуса ЦКБ тов, Кандинову Ю.А.

от Вдовина И.И. 1106.90 г. Заявление

Целые десятилетия КПСС направляла советский народ через лишения и жертвы на построение "светлого будущего", а на деле привела страну к развалу и народ к черте бедности. Риторические слова "ум, честь и совесть" дискредитированы полностью самой КПСС. Верховный Совет долгое время изыскивал дополнительные средства на прибавку к пенсии низкооплачиваемым пенсионерам, а партаппарат без всякого совета с коммунистами нашел возможность повысить себе зарплату на сто процентов. И выходит, что у партии на первом месте забота о личных благах ее идейных руководителей.

Вот более мелкий факт. Заместитель начальника 4-го Главного управления отказал мне, участнику Великой Отечественной войны, в прикреплении к 3-й поликлинике всего натри месяца. "Так как нет никакой возможности", - написал он. После этого к ней были прикреплены сотни других коммунистов и беспартийных, здоровье которых, по мнению партаппарата, неоценимо дороже для нашей Родины. В ноябре 1989 года мне было отказано и в единичном приобретении лекарства в аптеке Управления. Однако я был свидетелем многих случаев, когда даже шестнадцатилетние подростки получали первоклассное лечение, лекарства, питание и уход, хотя для общества они еще ничего не успели сделать полезного. Причина проста. Все они детки номенклатуры. Иначе, как дискриминацией это не назовешь. Аппарат партии способствовал и способствует созданию социальной несправедливости в обществе. В своей жизни я встречал и могу назвать десяток коммунистов-руководителей, которые использовали в корыстных целях свое положение.

На основании изложенного более не могу считать себя членом организации неспособной к признанию своих ошибок и считаю себя выбывшим из рядов КПСС. Партбилет № 06083947 прилагаю.

Так второй раз в жизни я стал вольным казаком.

Конец моей трудовой деятельности совпал с моим Юбилеем. Я не спеша готовился к этому событию. Рассылал всем приглашения, закупал продукты. И вот 12 июня в новой квартире на Осеннем бульваре отметил свой 70-летний Юбилей. Праздновал в два приема. Хотя квартира у нас и трехкомнатная, но больше 25 человек комфортно принять в ней просто невозможно. Поэтому в первый день гостями были все родственники, а на иторой день меня поздравляли близкие друзья по даче.

Воспоминания Ивана Вдовина запсал и обработил его сын Константин Вдовин