Алексеев Владимир Андреевич

Зовут меня Алексеев Владимир Андреевич. Я 1923 года рождения. Родился я в Астрахани. Семья моя жила на берегу Каспийского моря. Есть там такое село Вахромеево, где все мои братья и сестры родились. А я самый последний в семье. 4 класса кончили и дальше негде учиться. Родители приняли решение переехать в город и продолжить учение. Тут и я родился.

В 41-м году, когда началась война, кончил 9 классов, в Астрахани. Но, поскольку началась война, а воспитаны мы были в таком патриотическом плане, что прежде думай о Родине, а потом о себе. Не в пример тому, что сейчас происходит. Мы-то в военкомат бежали сами, нас никто не звал.

- Помните этот день?

- Очень хорошо помню. Тем летом молодежь ехала помогать колхозам, совхозам, в уборке урожая. Мы тоже в колхозы собирались, и уже поехали за несколько дней до начала войны. И вот тебе, пожалуйста – мы узнали, что началась война. Объявили, что бомбили наши города. Нас немедленно возвратили в домой, и мы начали осаждать военкомат – берите нас. А в то время много возрастов призывалось и военкоматы, конечно, были загружены страшно. Где-то дня 2-3 нам говорили: «Обождите ребята, не путайтесь под ногами, не до вас». У меня была мечта, поскольку брат мой моряк, служил во флоте на Дальнем Востоке. Я тоже хотел по его стопам идти, но хотел я попасть в училище инженеров кораблей. Говорю в военкомате: «Кораблестроительный институт в Николаеве. Я хочу туда где брат мой». Мне ответили: «С кораблями у нас все нормально, нам нужны танкисты».

Я попал в  Сызранское танковое училище. В мирное время учились, как правило 2 года, чтобы стать офицером. Нас же выпустили, так называемый ускоренный курс год и два месяца. Я стал командир танкового взвода. Что такое командир танкового взвода?

Взвод – это три танка, рота – это 10 танков, батальон 31 танк. Ну а дальше, все прибавляем, и прибавляем.

- Как оцениваете свою подготовку?

- А иначе было невозможно. Потому что против того, что три с половиной года учить – за год и два месяца, конечно, очень плотная программа и давала нам, как говорится, по мозгам крепко. Начинали с танкеток, ну и всю историю танков. Практическая учеба, конечно, на танках, и вождение, и стрельбы.

В училище были Т-70. Это легкий танк – два человека-экипаж, водитель и командир танка. 45-мм пушка и пулемет. Двигатель газовский спаренный. На автомобили ставили один двигатель, а на танк ставили два двигателя, которые последовательно были соединены. На бензине работал. Вот такая штука. Ну вот и вся программка. В августе нас выпустили.

После училища, нас на завод в Горький, где танки делали. И мы вместе с рабочими собирали танки. Пробыли мы на заводе, наверное, недели три. Сформировали там маршевый батальон. Тогда выпускали из училищ и – ну я о танках буду говорить, потому что это мне ближе. В одном месте выпускали офицеров. В другом месте, так называемые учебные полки были: выпускали экипажи, то есть наводчики орудий, механики, заряжающие, как правило, их не учили, они учились на месте. И эти потом, эти маршевые батальоны там прям при заводе формировались, командование назначалось, формировали экипажи, получали танки, там же прям при заводе все пристреливали  на полигоне, оружие проверяли, водили немножечко и на фронт.

Нас где-то числа 25-го, я уж точно не помню, погрузились на эшелон, и пошли. Ну а как обычно слушки идут. Куда, чего? – Нам же не говорят… Начальство там может что-то и знает, а мы-то ничего не знаем. Какие мы тогда еще начальники были -  пацаны совсем. Был такой слушок, что якобы наш эшелон в Иран направляют. А, наверное, по истории-то знаешь, что там на юге Ирана в порты приходили по ленд-лизу грузы и танки тоже. Они своим ходом уже шли через Иран сюда.

Ну, в общем, никакого Ирана не получилось. Вот до Качалино доехали и разгрузились, и на Сталинградский фронт. Это дело было уже в начале сентября. Попали мы в седьмой танковый корпус, 87-я танковая бригада.

Судьба так распорядилась, что в этой бригаде воевал вместе с Козловым Анатолием Венедиктовичем, но там на фронте я его знать не знал. Нашлись мы спустя 50 лет здесь в Сталинграде. Он был адъютантом командира бригады. Командовал этой бригадой Василий Иванович Егоров. В то время был подполковником.

Ты же конечно, помнишь, что Паулюс прорвался к Сталинграду в августе, они форсировали Дон в районе Вертячьего и Песковатки, и рванули на Волгу, на Рынок. Начались бои за город.

Нам была поставлена задача атаковать с рубежа Степной, Самофаловка, Котлубань. Первая гвардейская армия и наш корпус должны были через Котлубань, Конный разъезд выйти к Гумраку, где соединится 62-й Армией.

Выполнить эту задачу нам, прямо сказать надо, не удалось. Почему? Главная наша беда заключалась в том, что у нас почти не было авиации. Вот в этот период я на фронте своих самолетов почти не видел, а немцы висели над нашими головами. Хозяйничали как хотели. Я помню такой эпизод, в степи мы стоим на рубеже и уже до того привыкли: как только рассвет, так начинают, вот они прут самолеты. Партиями. И по 20. И по 30. Из люка смотришь, как только первый на крыло свалился… я на глаз уже мог определить, что это не «наши». Уже выработалось, как привычка, когда над тобой уже начинает крениться: «о… ребята… газу».

Корпус наш состоял из трех танковых бригад. Была третья гвардейская танковая бригада тяжелых танков. 62-я бригада средних танков – Т-34 там были и легких немного. А 87-я наша танковая – она по сути дела из легких танков состояла. И мы-то еще за броней. Хоть как-то от пулеметов и осколков защищены. А вот пехота бедная. У нас была мотострелковая бригада.  Часть из них передавались нашим бригадам как десант. Это отделение, человек 10.

Раз на танке пехота, они считались как наш экипаж – мы все вместе.

- Пехотные командиры были в десанте?

- Нет, никаких пехотных командиров у нас не было. Там командир отделения сержант. Он подчиняется командиру танка во всем. А ихние командиры, где они были – мы их и знать не знали.

Так вот, трижды мы пытались атаковать, и безрезультатно.

- Это ваш первый бой был?

- Да, я был в первом бою. Это сентябрь-месяц сорок второго года. Мое первое боевое крещение. Мы за 3-4 дня продвинулись на 2,5 около 3 километров. Бои исключительно тяжелые. Пехота гибнет. С каждым днем все меньше и меньше становится людей. Да и танков тоже. Причем немцы тоже, они же не дураки: и воевать их учили, и летчики их знают, что лобовая броня у любого танка мощнее, чем задняя или бортовая. Башня, тоже покрепче. Поэтому они, главным образом, стремились заходить сзади. Юнкерсы 87 заходят с кормы и лупят.

Значит, норовит в люк трансмиссионный, а попасть из двух пушек не так уж и трудно по танку. Тем более, ему же никто не мешает. Так он чуть ли на башню колесами не достает. И лупит. А что? Пробил броню и фух - факел. Таким образом танки горели, и очень много.

Мы не так несли потери от противотанковой артиллерии, хотя и это тоже было. Ну немцы, конечно, никакими бутылками не бросали в нас, у них этого совсем не было. Противотанковые гранаты – как у нас солдаты чуть ли не под танк лезли, чтобы бросить противотанковую гранату. Как правило, это очень неэффективно, как говорится.

Это не только психологически, это и физически невозможно. Ведь что такое противотанковая наша граната наша – это 2 килограмма – здоровая такая консервная банка с ручкой. Ее мужик крепкий, самое далекое – мог бросить метров на 18-20. Больше не бросишь. А взрыв у нее какой? Большинство гибло от своего взрыва гранаты. Ее бросить хорошо удобно, когда ты находишься на окопе, а через тебя ползет танк. Как ты там пригнулся где-то, но он еще норовит крутануть, чтобы тебя там задавить. Но если этого не случилось, то удачно – это бросить ему на трансмиссию.

Продвинулись еще километра на два и опять затор, дальше не пускают, дальше уже начинает действовать противотанковая артиллерия. Они же не высовываются, а на обратных скатах высот стоят за окопами - они нас видят далеко, а мы-то их не видим. И от этого очень много потерь было.

Короче говоря, второго октября мне исполнилось 19 лет. Я, кстати сказать, и забыл, что день рождения. Потом только опомнился. Ну опомнился, а что дальше-то. Ничего.

Трижды пытались мы пробиться к Гумраку. До Конного разъезда мы, таким образом, дошли. И дальше все…Дальше у нас уже и танков почти не осталось. А мотострелковая бригада почти вся там полегла. И нас вывели из боя, и где-то 18-го октября обратно остатки: что там осталось от этого… от корпуса отвели нас на железнодорожную станцию Качалино - погрузили остатки корпуса, и под Саратов в Татищево. И там мы пополнялись людьми, техникой, там простояли до начала декабря-месяца.

Ну что… задачу прорваться к Чуйкову мы не осилили, но помочь – мы здорово помогли (это теперь в зрелом возрасте рассуждаю). Я так и думаю, что изначально задача была поставлена так: «вы прорвитесь к Чуйкову. Войдите в город и корпус должен воевать в самом Сталинграде уже тогда в подчинении Чуйкова, ну а если коль скоро этого у вас не получится, то вы хотя бы оттяните на себя часть сил Паулюса с тем, чтобы дать возможность переправиться с левого берега дивизиям. Вот в этом отношении мы, конечно, помогли. Помогли здорово, потому что как бы там немцы не хотели, а большое количество сил отрывать все-таки приходилось.

- Ваш танк уцелел?

- К счастью, два уцелели. Один из моего взвода сгорел, и экипаж тоже сгорел. На этом танке командиром был Витька Рипринцев. В училище вместе мы с ним были. Погиб. Механик тоже погиб. Если говорить об этом: много людей погибло. Боев не бывает без жертв. Конечно, при умелом руководстве их могло бы быть и меньше, ну что сделаешь, к тому времени, мы еще и воевать-то как следует не научились. Все это: умение и опыт приходили именно в боях.

Нас обратно погрузили в Татищево в эшелон, и мы железной дорогой обратно в Качалино. В Качалино мы разгрузились и поступили в пятую ударную армию. Попов, был генерал-лейтенант.

- Вы так же на 70-тке?

- Да, я еще на 70-тке оставался. К этому времени уже наши окружили Паулюса.   Знаешь по истории как происходило. Операция Уран. Наступили морозы. Сопли потекли у немцев. Не зря же эти соломенные бурки они носили (смеется). И на себя любую тряпку, тащили. Конечно, им было очень кисло.

Переправились мы через Дон южнее Калача. Нашему корпусу была поставлена задача ликвидировать плацдарм у Нижнего Чира. 12-го числа мы в ночь переправились и вышли на исходные позиции. Утром 13-го декабря мы рванули вперед. Для немцев это было совершенно неожиданно. У немцев оборона там была хорошая. Капитальная. Прямо надо сказать, они устраивались не так как мы. У них обязательно в блиндажах чугунные печки. Они там отдыхали. Ночью, несмотря на морозы, хорошо. Они выставляли только в траншеях дежурных. Они периодически пускали ракеты – освещали, чтобы не подползли.

Так вот, между прочим, Ротмистров – командир корпуса нашего – он этому Попову, командующему пятой армии предложил: «Мы что делаем? Мы по сути, немцев будим. Они выбегают, занимают свои места у пулеметов и противотанковых орудий и  ничего не получается. Несколько раз пробовали, а ведь ничего ж у вас не получилось? Давайте так: одновременно. Поставим РСы. Вот они плюнут. За ними откроют огонь артиллерия, и в это же время двинутся танки». Немцы еще по сути дела не успели штаны одеть, а мы уже рядом.

Я помню, туманный рассвет. Зима. Декабрь-месяц. Вывел нас ротный, а в тумане ни черта не видно, высотка только впереди. Только шапка этой высотки видна сверх тумана. «Вот, видите эту высотку. Вот на нее и пойдем». Между прочим, берег Чира, так же как и все наши реки, правый берег высокий, левый луговой. И весь он изрезан оврагами. Мы двинулись. Ну и на ходу лупим, хотя еще никого не видим.

- Вы люк закрывали или держали открытым?

- Обязательно. Это другой разговор. Тут тоже хитрость своя. Мы пока что еще таких хитростей не применяли. Тогда еще опыта только набирались.

Командир роты левее меня идет. Я в перископ поглядываю, чтобы не сбиться. Там же не видно ни черта. В прицел я не смотрю. Идут мои.

Вдруг… Шарах-тарах-бабах – в танке все загремело, ну думаю все, поймали болванку. Навоевались. Потом, какое-то время проходит. Это так рассказывать долго: оно же там секунды. Двигатель работает! Механик там у меня сидит – от него я ничего, никаких криков не слышу. Он молчит. Что случилось? И вроде танк не загорелся ни хрена. Я открываю люк, а на 70-тке люк общий. Смотрю, уже никого и не видно. И где я, чего я? Непонятно. Вылез. Смотрю – елки зеленые – мы попали в промоину. Эта промоина как раз по длине танка попалась. Уперлись лбом в одну стенку, а сзади в другую. Танк, по сути дела, спрятался там, и ни туда, и ни сюда. Значит, механик тоже опешил. Не поймет, что произошло. У меня был механик – мариец по национальности. Мы смеялись. Вот знаешь, бывают белые кролики. Альбиносы их называют, у них вечером глаза красные делаются. Так и у него было. Он тоже пацан. Еще только в первом бою, в Татищево пришел к нам с пополнением.

Гусеницы скребут мерзлую землю, а танк-то не движется никуда. Я кричу ему: «Заглуши мотор!». Он заглушил, но команду вылезать я ему не дал. Вдруг смотрю – по этой промоине к моему танку бежит ротный со своим механиком. Подбегает запыхавшись: «Немцы по оврагу идут». Они сразу раз, за мой танк забежали, и я к ним. И мы трое в этой стороны танка.

У них получилось так, они тоже в эту промоину попали. Но там она была и не такая глубокая, и пошире. И у них возможность была – они наискосок начали выходить.  А им - шарах – снаряд, и танк фыкнул.

Они выскочили оба, и видят уже немцы недалеко от них. Они, сюда рванули. Как там будет, мы еще никто не знали, что там нас ждет. Но они уже около этого танка, он немножечко горит. Немцы видят, что в промоине стоит второй танк. Мой. Тоже видимо опешили, а что дальше делать. А они только с автоматами. Больше у них ничего нету. Их было 12 человек.

Они некоторое время стушевались, а потом смотрят: люк-то открытый. И они поняли, что в башне-то никого нет, а мы за танком, и осмелели. Давай из автоматов по танку лупить. Длинными очередями и короткими. А у нас что? У ротного пистолет, и у меня пистолет. А у механиков вообще ничего нет. Два ТТшника.

Обстановка сложилась такая, что тут что-то надо предпринимать. Иначе оставишь здесь башку свою. Я так подумал. Что остается немцам? Ну бьют они из автоматов по танку. А что ему? Пули отскакивают, да и все. Но они же долго этого делать не будут. У них прямой путь. Вылезти наверх. На склон этот вылезут и сверху обойдут нас. Тра-та-та и как цыплят нас перестреляют.

Тогда принимаю решение: вылезаю на гусеницу, на борт танка. И хорошо получилось так, что когда танк попал в промоину, то пушка провернутая как раз в ту сторону была – не полностью, ну примерно в эту сторону. И люк стоит, тоже прикрывает меня. Обоими ногами прыгаю туда, видимо иголка была мощная, которая в заднице. (смеется) Ну когда я попал в башню, думаю, ребят, теперь мы попыряемся – кто кого. Начал выворачивать пушку на них. В прицел-то мне все видно хорошо, как на ладони.

Кинулись они наверх вылезать из промоины. А тут сугроб снежный, и татарник растет, как все равно рощица. Они тоже дурака сваляли. Как все равно по команде – в этот сугроб. Причем все в куче. Я смотрю в прицел – вот они. Ну я осколочный снаряд загнал. В самую серединку этой кучи шарахнул, а потом уже из пулемета прошелся. Ну все, говорю, ребята, извините, у меня другого выхода не было.

Вроде затихло все. По сути дела плацдарм уничтожен. У нас передышечка небольшая, а жрать охота ужасно. Молодые. Кухня не всегда нас найдет. Другой раз по двое суток не жрамши приходилось быть. На морозе там этот их хлеб немецкий, который они еще с 37-го года готовили, замерзнет – его двухручной пилой пилим. Кусок в рот положишь, как все равно мороженое. Это сейчас смешно, а тогда не смешно было.

Подошли к этим немцам, начали у них документы собирать. Как потом уже разобрались – это оказался штаб того полка, который занимал этот плацдарм. Один был  с сумкой с красным крестом, видимо, медицины какой-то работник. Черт его знает. Залез я в эту сумку, а там немецкая сайка хлеба, и небольшая баночка паштета. С других танков ребята подошли. Человек восемь в куче сидим. Этот хлеб кое как разломали, и понемножечку этого паштета. Туман уже весь сел. День разгулялся. Солнышко светит. Мороз, конечно, но все равно хорошо, когда солнышко светит.

И вот он гад один… откуда он взялся? Не было ни самолетов, ничего не было. Вдруг завопил оттуда. А у них же сирены включались. Ууу-аааа. Ёлки, вот он уже, прет прямо на нас. Видит танки стоят. А мы так, разбросаны. Конечно, в рассыпную все – кто куда успел. И я только из-под руки гляжу: а у него две штуки с крыльев сошли. Черненькие точечки, и растут, растут, растут на глазах. Прямо на меня прет одна. Ну думаю все. Я не далеко от своего танка лежу. Бомба которая ближе ко мне, наверное метрах в пятидесяти, или, может быть, сто. Не мерил я. Разорвалась. Земля промерзшая. И  такие шмотки поднялись. Осколки надо мной все прошли. Видимо за счет того, что когда это все вывернулось, я оказался вроде как пониже этой воронки. Я из под руки глянул, а  здоровые куски мерзлой земли с неба летят. Думаю, в конце концов, есть Бог на свете или нет? Что вы надо мной издеваетесь? Бомбой не попали, теперь землей прибьет. Такая штука по башке врежет – в лепешку сразу. Ну, как говорится, меня опять Бог сберег. Мне кусок упал на левую ногу, на лапу. Потом она сильно раздулась, но все нормально. Прошло. Уже к вечеру мы пошли на Верхнечирской хутор.

Это еще до Чира. Максимовский рядом, а Рычковский туда, подальше. Нам Чир форсировать не пришлось. Уже во второй половине дня мы уже вели бой за Верхнечирской. Орешек оказался крепкий. Там они всю эту Верхнечирскую, каждый дом превратили в ДЗОТы. Мы там приняли бой где-то под вечер, всю ночь, и на следующий день. Покамест мы выбили немцев из этого Верхнечирского. Ну, в Максимовском мы не были. Я не знаю там бои были или нет. А Рычковский в первый день освободили полностью.

Где-то 16-го числа поступила команда, переправиться через Дон обратно, под Пятиизбянской. Переправлялись, и пошли в район Ляпичево. Приказано было в районе Ляпичево сосредоточиться. Вторая гвардейская сумела подойти. В Верхнекумском шли бои. Геройски держали танковую армию Готта. Как они устояли эти дни? Остатки 51-й армии Труфанова, 13-й танковый корпус Танасчишина и 4-й мехкорпус Вольского.

Подчинили нас Малиновскому. Это было 19 декабря. А 24 декабря мы, и вторая гвардейская армия пошла, и все, что оставалось от тех, которые до этого там воевали, все пошли на юг, на Котельниково.

Немцы не все сразу ушли. Они отходили с боями, и бои сильные были. Вот 29-го мы освободили Котельниково. Там нашему корпусу было присвоено Гвардейское звание, знамя, и мы стали 3-й Гвардейский Котельниковский корпус. Так закончилась эпопея здесь на Мышкаве и в районе Котельниково. 3 января мы рванули на Сал. И по реке Сал воевали-освобождали, дальше на Батайск, на Ростов. Нам была поставлена задача прорваться на Батайск, Потому что от Ворошиловграда железнодорожная ветка через Тихорецкую идет на Майкоп, на Грозный, на Минводы, на Северный Кавказ. Так вот если перехватить линию железнодорожную, то они оказались бы в западне.

Хороший, может быть, был командующий фронтом Еременко. Но или уже он был староват, или устал, но он не сумел обеспечить действие вот этой группы, которая туда рванула.

К тому времени 87-я бригада стала 19-я Гвардейская. Егоров также и командовал. Дело в том, что танки оторвались. Командование торопило: «Давайте, скорей». Что значит скорей. Мы оторвались, а склады остались там, в районе Цаца-Барманцак, А мы-то ведем бои. Идем по Салу через все эти станицы. Везде упорно сопротивляется немец, они же не бежали просто так, без штанов. Они отходили довольно разумно с боями. И потери, и боеприпасы, и горючее жгли, и когда к Батайску подошли, а у нас уже боеприпасов нет почти, и баки все пустые. Да и пожрать нечего. Хотя были у нас и кухни,  но беда  заключается в том, что если нас до ночи кухня не нашла, то она залазила куда-нибудь в балку, засыпалась снегом и сидела.

Когда шли на Ростов, было уже немножечко побольше наших самолетов. Прямо надо сказать, что не хватало. Когда подошли к Батайску, из оставшихся на поле боя танков, приказано было сливать горючее, забирать остатки боеприпасов, а из наших под командованием Егорова создали передовой отряд, нас пополнили горючим, подкормили немного. Мы прорвались в Батайск. В Батайске немцы нас уже встретили большими силами, и там завязались сильнейшие бои.

Передовой отряд отрезали, и двое суток мы были в окружении. Все боеприпасы израсходовали, по сути дела - хана. Но хорошо Ротмистров сумел распорядиться. 3-я гвардейская танковая бригада, которая состояла из тяжелых танков, рванула к нам навстречу, а нам дали команду по радио, прорываться в таком-то направлении. И они нас выручили. К этому времени на моей 70-тке два опорных катка выбили к чертовой матери, мы гусеницу натянули на те которые остались. Своим ходом мы не могли, нас зацепил какой-то КВ с 3-й бригады и на буксире наш танк тащил. Подошли уже другие части, и на Маныче заняли оборону, а нас вывели из боя.

Остатки нашего корпуса сначала в Лихую, потом на Миллерово перетащили. Следующий рубеж наш под Острогожском. А в районе Острогоржска стала формироваться 5-я танковая армия, и мы формировались там вплоть до июля. Я попал в 18-й танковый корпус. 181-я танковая бригада. Уже совсем другие люди и все такое. Все по новой пошло. И когда немцы начали из-под Белгорода 5-го июля. Нас подняли шестого по тревоге. И мы своим ходом под Прохоровку – пришли туда, исходные позиции для нового наступления определило время. Немец прошел из-под Белгорода в Северном направлении в районе Обояни.

Там я уже был на 34-ке, уже легких танков были единицы. Под Прохоровкой есть населенный пункт Андреевка, и несколько сел. Под этой Андреевкой у меня танк сгорел. Механика мы сумели с заряжающим вырвать из танка – он без сознания был. Из люка сумел наполовину вылезти и потерял сознание. Мы его вырвали. Я выскочил в свой люк, заряжающий – в свой. Побежали вперед, а он уже на лобовой броне лежит. Половина в танке, половина нет. Выхватили, тут воронка. Скатились все туда. И до темна в этой воронке, а там бой страшущий: танк на танк лезет, вплотную стреляют, это невозможно вообще описать, что там творилось.

Радист погиб. Попал снаряд под ленивец в борт, а механик и наводчик очень близко как раз. Механику оторвало ногу. По сути дела оторвало. Так на брючине болталась. Сумели подползти к нам санитары с лодочкой. Утащили его.

Потом таких безлошадных в этом бою много осталось: танки погорели. Один или двое из экипажей живые. Сержантов, механиков, заряжающих на другие танки перевели. А нас офицеров, человек 40 – командиров взводов в основном, отправили под Орел, в это время там воевала 3-я гвардейская танковая армия Рыбалко. У него не хватало офицеров. И нас оттуда из-под Прохоровки, на машинах двух погрузили, и своим ходом под Орел. Городишко там Васильевск что ли. Я попал там уже в армию Рыбалко 6-й гвардейский танковый корпус Панфилов генерал командовал, однофамилец-танкист. И с этим корпусом я, по сути дела, дошел до Днепра, форсировали Днепр, через всю Украину, под Львом меня тяжело ранило. И я попал в Башкирию – в Уфу – в госпиталь. Ранило меня 4 марта, а из госпиталя я вышел в 20-х числах июля. Вышел не полностью выздоровевший. Спасли хорошо, мог бы без руки остаться – раздробило кость, 8 см костей. Долго пришлось лежать. И потом я попал обратно в 18-й танковый корпус, но уже в тяжелый танковый полк. Вот я заканчивал уже на тяжелых танках, командиром роты. И дошел с ними через Румынию, Венгрию, Австрию, и 60 километров не дошли мы до Итальянской границы. На Миланском направлении перли. Нас остановили. Говорят: «Ребята, вы здорово раскатились. Хватит».

- Когда вы рассказывали эпизод про промоину, куда танк попал, пехоты с вами, получается, не было?

- Я оказался сзади, а они ушли вперед. Ну потом-то они пришли, помогали нам срыть склон, и к двум танками прицепили наш и вытащили.

До того как я попал в армию Рыбалко, я воевал на линейных танках. По сути дела,  основная наша болячка во время войны  – это большое начальство получит задачу – и они над ней сидят «как?» «чего?» «что?»: но ведь нужно же довести до солдата, чтобы солдат тоже понял, куда он и чего он должен делать. Как правило, на младших время никогда не хватало. Скажут: «вот, видишь: сухое дерево ориентир, вот туда пойдем». А какой противник перед тобой – зачастую и не знали. Ну не давали нам достаточное количество времени: тут нужно и боеприпасы погрузить, и танк заправить, проверить мотор, и все остальное. Короче говоря, дел много, а вызовут: «Вот видите… туда пойдем». И все.

А у Рыбалко я попал в разведбат. Разведовательный батальон. И мне поручались задачи отдельного разведовательного дозора. А он из себя представляет: 3 танка, 2 бронетранспортера, взвод автоматчиков, на танках или на бронетранспортерах – это не важно, 2-3 мотоцикла для связи. Дозор уходил от передового отряда бригады. А передовой отряд всегда идет впереди главных сил корпуса. Мы уходили километров на 30-35. Иногда до полсотни километров впереди передового отряда. Самая главная задача – чтобы не наткнулись на большие силы противника неожиданно. Мне давалась карта кодированная, как полагается, и я имел представление об общей задаче корпуса. А уж бригады тем более.

Если наткнулся на какие-то силы противника, развернуться, принять бой, если есть возможность. А по рации немедленно сообщить начальнику штаба бригады передовой, что достиг такого-то рубежа, встретил сопротивление противника. Ну что такое 20-35 километров для танка? Они буквально через 20-30 минут уже здесь. Уже передовой отряд. И он тогда уже начинает организовывать основной бой, а за ним следом идут главные силы. Если наткнулись на какие-то сильные части, то тут уже начинается настоящая война. А нас посылают на  другой маршрут, обходим это место и идем дальше, чтобы оттуда давать сигналы – нет ли подхода противника, каких-то больших сил, к месту, где развертывается главный бой. Это во время наступления. А во время обороны – наткнулись, дальше противник не пускает, но командование зачастую не знает, что за противник, какие силы, на кого наткнулись. И наша задача – «Слезай, ребята, с танка, и вперед по-пластунски, языка давайте».

Освободили мы Киев, и пошли на Житомир. А немец под Житомиром сосредоточил большие силы, и нас начал пятить. Мы начали отходить. Ну и командование немедленно вызвало меня, в штаб корпуса, причем. И говорит: «Вот так – надо языка. Мы не знаем, с кем мы встретились». А встречались мы, как правило, с ССовскими танковыми дивизиями. Попадали мы против них часто.

Ну и пошли мы за языком. Сплошного там фронта и не было, все было в движении. Мы перешли на ихнию территорию, ушли от своих и наши наблюдатели смотрели: слева проходит лощинка с понижением, наверху на водоразделе хаты – деревня, и за ней лесок. А дальше туда, проходит так вот дорога. Перпендикулярно нашему движению. И видно проходят немецкие войска. Там сосредотачивались. Передо мной поставлена задача «языка доставить». Тут я решал. Значит, дождемся ночи и пойдем туда на дорогу. А там посмотрим, может, посчастливится какого-нибудь мотоциклиста схватить или какую легковую машину. Там будем действовать. Нам важно туда дойти. От деревни понижается в лощинку немножечко. И огороды на понижение у каждого двора. Картошку, главным образом, выращивают. Уже время осеннее, это было в ноябре, ботва кучками в шахматном порядке лежит.

В ночь мы пошли. Вышли мы к этой дороге. На наше «счастье» идут танки. Идут бронированные машины. Мы сидим у обочины в кустах, а попробуй из танка возьми: они сами не хотят идти (смеется). Так что мы не солоно хлебавши вернулись в эту ночь. Но языка-то надо. Начальство-то торопит. Панфилов командир корпуса уже на матерок: «Ну вашу мать, ну какого-нибудь сопливого фрица приведите». Решили мы на следующую ночь.

На следующую ночь тем же путем идем. Остается справа деревня эта. Начали с крайней хаты, а там в окне свет светит. «Стоп, бригада. Тут живые люди есть. Если наши – может сориентируют». Приближаемся по огороду между этими кучами ботвы «Угумгум» Разговор немецкий. Во дворе темно уже, где-то в 11 часу дело было. Видим, часовой стоит у хаты.

Хаты между прочим, такие, все поделено пополам. Вот здесь вход и здесь вход. И оттуда из коридора или  из сеней ход в основное его помещение. Сюда входишь, тут вот стоит у них в углу печка русская. Здесь два окна. Окно, в котором мы свет увидали.

У нас все отработано было. Значит, сразу все должны, вокруг вот этой хаты подползти, быть в готовности. Все вот так расползлись. Я с этой стороны, а трое человек (специально ребята были подобраны, которые могли снять втихаря любой пост). Все потихоньку начали занимать позиции. Рядом со мной помкомвзвода разведчиков, которые не танкисты, а из мотострелков. За ним молодой парень Володька Морозов, как сейчас помню. Он в разведку никогда не ходил, только первый раз его взяли. Такой деловой, толковый.

Почему, как? Лежал, значит, вместе со всеми в одной цепи. Нервишки что ли у него не выдержали. Я еще сигнала не получил, что все расползлись по своим местам. Он вдруг вскакивает: «А, мать вашу перемать, и шурух – в окно гранату. Ну тут уже делать нечего, никаких сигналов ждать нечего. Мы сразу кинулись к двери. Ребята сразу заткнули часового. Я побежал в эту дверь и сюда. А сержант кинулся с этой стороны в дверь, и мы к этой двери вдвоем одновременно получилось. И в это время из-за печки выстрелы, сержанта в руку ранило. Я за угол печки по инерции, только завернул, а мне пистолет в лоб. Это доли секунды какие-то. Я думаю: «Ну все – отвоевался».  А в следующее мгновение мысль – «А что же он не стреляет?» Я из руки пистолет вырвал и в карман себе сунул в куртку. У меня была немецкая куртка с капюшоном, у них были выворотные. Можно на одну сторону – камуфляжная, другая белая на случай снега. И с карманами, такой широкий карман, сунул его туда.

Немцы как раз ужинать собирались, за столом, их там 12 человек всего было. Раненые, кто сопит, кто храпит… добили… Человека три на печку взлезли, прижались там. Ну и их там… Схватили этого обер-ефрейтора, он кстати был из дивизии «Адольф Гитлер», здоровый под 2 метра, и давай, как говориться, руки в ноги и к своим.

Я его привел в разведотдел корпуса. Сдал. Я только видел, значит, когда вошли в комнату, где начальник разведотдела. А у немцев такая замашка – руки за спину, ноги шире, а как его начали спрашивать, вопросы через переводчика – он пошел говорить все. Так что, когда смерть заглянет в глаза здорово язык не прикусишь.

Вспомнил про пистолет, думаю, что ж он не стрелял. Посмотрел, а у него вальтер бельгийский. И на оси поворачивается флажковый предохранитель: он первые три выстрела сделал,  затвор  неровно отскочил назад. Видимо, пальцем задел, он слабенький такой - легкий ход, и заскочил предохранитель, и затвор неровно стоит. Он жмет на крючок, а выстрела-то нет. На этом крючке повисла жизнь моя, если бы не это, он мне башку бы снес. Потом я как  реликвию носил его с собой до конца войны.

Ведь дело вот в чем. На наших заводах во время войны, кто там делал … заусенцы разные и так далее. Люк закрывается – вот я его хлопнул… под действием металлической пружины эта защелка зашла. И ее другой раз открыть очень трудно. А представь себе: попал снаряд. Я защелки не снимал, а делал очень просто. Не все конечно.

Кто кумекал что-то. Не хотел никто умирать просто так на дурнячках. Ремень снимаешь, за рукоятку защелки зацепил его и держишь конец, а люк полностью на защелку не закрыт – он прикрыт, но не заскочил на защелку, потому что ее, бывает, потом не откроешь ни черта. И было очень много, когда горели, не могли открыть защелку. Срывали к чертовой матери себе ногти. А когда она заскочила и твердо стоит – ее открыть не так просто. А тем более, горишь когда, тут вообще рассудок теряется. Так вот поэтому – придерживай одной рукой, а другая работает, когда надо и первой рукой поможешь. Но ремень, все-таки намотан на руку на всякий случай.  Потому что толкнул – он под действием торсиона и сам откроется, ты только придерживаешь, он в закрытом состоянии получается, но зато не полностью, на защелку не закрыт.

Да это по сути дела знали и командование, что вот так держат. Никакой же командир не прикажет «раз попал, не можешь открыть люк, значит, умирай». Ну кому это интересно. Наоборот интересно, чтобы экипаж жив оставался, железка – хрен с ней, на заводе еще сделают.

У мехвода совершенно другая конструкция защелки. Там защелка такой конфигурации: металлическая пластина, а к ней рукоятка. И она на оси поворачивается, с помощью этой рукоятки. И вот этой частью она заходит в люки, люк, когда закрытый – там у него прорезь, и таким образом  с обеих сторон – две их защелки. Механик повернул за рукоятку, она вышла из пазов. А люк на торсионе – металлический прут скрученный. А когда защелка освобождает прут – он сам открывается. И если такая обстановка, что ему нужно вылезти – он сразу в люк выскакивает. Вот как получилось, например, с танком. Ему ногу раздробило, он еще был в горячке. Сразу схватил эти, открыл, люк открылся сам, сумел выскочить и сознание потерял. Такие вещи довольно часто случались. Поэтому для того, чтобы перестраховаться и не погибнуть, ведь человек-то дороже, чем танк, правильно?

- Ведя огонь по танку, задача поджечь его?

- Задача вывести из строя танк, конечно. Еще и экипаж ликвидировать. В этом заключается вся тактика боя, чтобы уничтожить противника, а тем более нами всегда руководило только одно: «зачем вы к нам пришли? Мы вас сюда не звали, ребята. И если вам приходится туго, то мы тут не при чем». Конечно, все направлено на то, чтобы убить немца. И плакаты нас призывали, и Родина-Мать тоже – «убей немца». Но в бою очень трудно разобраться, кто убил? Потому что стреляют-то многие: кто попал, от чьего снаряда танк загорелся немецкий. Когда я раздавлю пушку танком, это понятно, что мой танк его раздавил. Или немцы под гусеницами хрустят, покамест не пройдешь – это же все видно. Другой раз местность не позволяет, то в лес зашел, кто там кого убил – трудно сказать. Бывает, спрашивают: а сколько ты танков уничтожил? Сколько человек? Я в ответ – (покашливает). А сам про себя думаю: «Ну наверное, человек 100 я отправил на тот свет». Но танков сколько я сказать не могу. Вот, например, такой эпизод. Под Шепетовкой. Корпус еще стоит на месте на исходных позициях, а мы уже движемся вперед как разведывательный дозор. Подходим, дорога идет мощеная булыжником. По-моему, Шепетовка-Тернополь. Как я сейчас помню. И только мы вышли к этой дороге, как раз под прямым углом мы ее пересекаем. Слева стоят три БТРа, забыл как называются, у них сзади на гусеницах колеса, а спереди на резине.

Только мы к дороге вышли, и Пантера уходит по грунтовой дороге, уматывает от нас – увидели, наверное. Конечно, сразу же команда «огонь!»  Шарах ему по заднице. Он и фыкнул. Немцы повыскакивали. Их перестреляли. Все очень просто. Все очень быстро. Все разом стрельнули. Так что не задавался я целью считать.

Если бы немцы победили,  то я уверен на 100%, сейчас здесь ни единого русского слова бы не услышали.

- ДШК стоял у вас на танке?

Да, зенитный пулемет, но не припомню чтоб пользовались.

Офицеров учили в училище как командиров будущих, то механик учился в учебно-танковых полках, наводчики – тоже самое, радисты – когда они были – то же самое. Одни заряжающие – ну чему там учить – ему показали, где снаряд, какой бронебойный, какой осколочный. Все-таки это он сообразить-то может. Отличить по виду самого снаряда. А когда команда «заряжай» - тут открой, тут закрой. Тут вот блокировочная кнопка – нажми ее, чтобы ты не подлез под откат. Вот ты – выйти из строя, ты – выйти из строя. Что крепкий физически можно же определить по виду определить: «Как ты смотришь, если мы тебя возьмем в танковую часть?» - «А чё я там буду делать?» - «Заряжать. Заряжающим». – «Ну пойду. Расскажите только куда чего совать».

С заряжающего же много не требуется. Но туда не попадали просто так. Хотя заряжающим в танк может попасть любой. Но не какой-нибудь калека, или интернированный, а тем более из плена который, трудно сказать. Там проверяли очень здорово.

- Вам с особистами приходилось сталкиваться?

- Каждый из нас знал, что в полку обязательно есть человек из особого отдела, который занимается этими делами. И у него сеть осведомителей, потому что один он ничего знать не будет. И он с каждым из них работает. И им задачи ставит: «вот ты там прислушивайся. А нет ли таких, которые болтают, чего не следует?» Но, откровенно говоря, каждый старался как можно подальше держаться от таких товарищей, которые нам совершенно не товарищи. Нет я, конечно, слышал, что существовали заградотряды, особенно, когда отступала армия. Бежали ведь люди. Бежали почему? Потому что руководство, командование упускало из рук все, что им полагается. И бежали, не знали, кто рядом с тобою бежит: командир полка или батальона, роты. Многие срывали с себя знаки отличия. Кому хочется умирать? И, конечно, заградотряды задерживали где-то на определенном рубеже останавливали – а ну-ка давай в сторонку. И потом вот все эти особисты проверяли, кто, чего, откуда, из какой части. Связывались немедленно, у них своя, как говорится, картотека имелась. Ну и смотрели. Но главным образом, такое было в начале войны 41-й, 42-й, да еще и прихвачен 43-й год.

Ты, например, в полку представитель особого отдела. Твоя задача какая? Тебе выявлять нужно, что за человек, которому дают в руки оружие, а тем более танк. Черт его знает, что от него можно ждать? Он перебьет экипаж ночью, порежет, пока спят, потом заведет и пошел на штаб, и как его остановить. Поэтому это считалась недоработка этого товарища, который там поставлен, а, следовательно, ему становиться к стенке надо было. А кому охота? Ведь у каждого особиста, который в полку, в дивизии, над ним начальник есть. Который проверяет его работу, как он эту работу ведет. Так что каждый чувствовал за собой ответственность.

- На ваш взгляд, у тридцатьчетверки какие были сильные и слабые стороны?

- Сильной стороной было то, что он не перегружен электроникой. У него все механизировано. Рассчитано на человека. Если это наводчик, то у него под левой рукой механизм поворота башни, под правой рукой – поднимает и опускает пушку. То есть он наводчик, и по горизонтали наводит, и по вертикали. Чем это хорошо? Это хорошо тем, что даже если в танк попал снаряд, то еще не значит, что выведена из строя вся система. 34-ка, она была исключительно хороша. Тем более, когда на нее поставили 85-милиметровую пушку. Двигатель мощный, как спичечную коробку таскал танк. Коробка передач – ее выбросить – отвернуть несколько болтов. Выбросить, на ее место поставить живую, и пожалуйста – танк опять пошел.

- Опытный механик-водитель продлевал жизнь танку?

- Очень даже правильно говоришь. Конечно, механик, его и учат для этого. Вот смотри как наши экипажи танков обучались. Во-первых, наводчик хорошо должен уметь стрелять и стрелять не просто. Самая легкая стрельба это с места: навел, тебя никто не качает, ничего не крутит. А самая сложная стрельба – с хода да еще и по движущейся цели. Сам танк идет вот таким образом – местность не ровная, не стол ведь. Но бывает вот так: он идет и вдруг перед ним накатанная грунтовая дорога – ровненький участок, он сразу по ТПУ (танковое переговорное устройство) кричит: «Дорожка». И идет по этому ровному участку. Учили таким образом, механик должен выбирать местность такую, чтобы способствовать эффективной стрельбе наводчика. Конечно, допустим идет боевая линия танков вперед. Рванули, пошли. Если дурной механик, он вылез на пупок и по гребню, по водоразделу пойдет – ясно что он мишень. Он своей жизнью расплачивается, и экипаж тоже самое. Конечно, механик, он видит впереди себя местность. Потому что все остальные… заряжающий ничего не видит, командир танка или взвода или роты, он смотрит, как его другие выдерживают направление, ведут бой – то есть он на другом сосредоточен. Наводчик он смотрит впереди и в прицел, в поле зрения прицела ищет, нет ли какой цели, которая не выявила себя до боя. А механик, он видит впереди себя открытую местность, где лощинка, где чего, не вылезать на пупок, чтоб как говорится, все снаряды твои были. Вот так обучали.

У немцев были цейсовские оптические прицелы, ну они до сих пор есть. Они славятся и сейчас. И прицелы у них были очень мощные. Далеко видящие. Кратность была большая, хорошие были прицелы – не в пример нашим. У нас сначала были прицелы ни к черту.

Когда все грохочет - на правое плечо мехводу надавил, на левое – на лево. В спину толкнешь – вперед. Стой – по голове.

- На 70-ке прицел вас устраивал?

- На Т-70 можно было пройти с этим. А уже начиная с 34-ки можно было бы и получше.

- У вас экипаж был взаимозаменяемым?

- Учили так: я командир танка, я должен уметь и стрелять, и заряжать, и водить танк в случае чего, и так каждый. И чем лучше обучен… но беда была в том, что очень часто люди выходят из строя и экипажи меняются. А потом приходит молодой парень – он еще и не стрелял никогда. А потом были случаи, что когда тяжелые танки у нас появились. Он плюнет, так от этого от одного выстрела с ума сойти можно. Это нужно привыкнуть.

- Как кормили танкистов?

- Было чего пожевать, но иной раз ничего было. Я ж говорю: если нас в темное время кухня не нашла, то закапывалась где-нибудь в балке и сидела.

- Как местное население в Европе встречало?

- А что им нас встречать? Мы когда Вену прошли и рванули туда, по Австрии, на Запад. Так люди выходили, стоят по обочинам у дороги, вот такие вот глаза, им же говорили, что все – никакой Красной Армии уже нет. «Все, мы уже победили», - немцы же врали им все время. А тут идут такие громилы. Они, конечно, не видели никогда. И огромное количество машин и войск много. Ну как им еще воспринимать: они языка не знают, мы его тоже не знаем. Никак по сути дела мы с ними не общались. Если какая-то тыловая часть где-то остановилась – это они там живут в населенном пункте несколько дней, может недель: там и с бабами, и все что хочешь можно было. Люди-то все живые. Например, в Румынии мы общались побольше, потому что Румыния вышла из войны раньше всех.

Там поспокойнее было. Мы в Бухарест когда вошли, так там Бухарест вообще, жил мирной жизнью. На тротуарах столики, пивные бары открытые. За столиками сидят пивко глушат. Ну а где идут бои сильные – как мы можем общаться с населением, когда население попрятавшись где-то в подвалах сидит дрожит. Как они могут к нам относиться? Ясно, что боятся. Как бы жизнь не оборвалась.

- Помните тот день, когда о Победе узнали?

- Мы в это время двигались уже к итальянской границе. Нам сказали «все, ребята, хватит». Приехали. Вот так мы узнали об окончании войны. И нас повернули. Мы обратно вернулись в предместье Вены. Расположились как хозяева. В моем распоряжении целая вилла. Я командир роты. Не хухры мухры. Ну и ясно, что австрийцы все делали, для того чтобы угодить нам во всем, чтобы не обидели как-нибудь ненароком. Освобождали нам лучшие помещения. Война кончилась для нас 8 мая. А 16 мая меня вызвали в штаб полка и говорят: «Поедешь в академию учиться?» - «А чё это такое за штука? С чем ее едят?»

- Дурак, - говорят, - академия! «И где она? Объясните?» «В Москве». «В Москве? Я столько дома не был. И мать, и отца не видел. Поеду. А там насчет академии потом посмотрим, что дальше делать».

Тот вальтер в саквояже у меня лежал спрятанный. Думаю, с собою увезу. А вообще, конечно, глупость. Не нужно было даже думать об этом. На границе капитан в зеленой фуражке, с ним два солдата с автоматами, а мы сидим в купе и «керосиним». Молодые все, едем на родину. Он спрашивает: «Товарищи, все оружие у кого есть – сдайте». Я так подумал, скажет «вы откройте», не поверит, что у нас нет ничего. Начнет шмонать, увидит пистолет, и тогда доеду ли я до дому? Приказы-то были строгие тогда, не то что сейчас. Говорю, ладно, нахрен, возьми его. Он отвечает: «Ну ты не обижайся, ты пойми: оружие оно один раз само стреляет. Вот ты приедешь домой, а там какая-то кампашка – выпили, зашухарили, и ты кого-нибудь застрелил. Начнут разматывать этот клубок, и до меня дойдут, а я причем тут». Логично? Логично.

- Как вас ранило, расскажите.

- Шло наступление. Я начальник отдельного разведывательного дозора. Мы идем по полевым дорогам. Леса, полевые дороги, наперерез к противнику. Старались зайти так, чтобы лучше всего в тыл. Короче говоря, движемся мы к населенному пункту, населенный пункт называется КУпель, или КупЕль – кто его знает, как правильно. На Украине. Овраг сухой на окраине населенного пункта и деревянный мост через него. Останавливаемся – тихо все кругом, противника никакого нет. Вылезли. Я пошел смотреть, в каком состоянии мост. Вижу, что мост танк не выдержит, а у меня три танка. Бронетранспортер-то прошел наш, выдержал.

-  Бронетранспортеры отечественные были?

- Нет, у нас уже были американские бронетранспортеры. А буквально перейдешь на ту сторону оврага – уже начинаются хаты. Улица, будем говорить, уже начинается. Причем с одной стороны, с начала хаты, а с этой стороны – почему-то пусто – не было хат. В окна постучался в первую хату – женщина смотрит. Спрашиваю: «Немцы у вас здесь есть?» - «Видимо-невидимо, они по основной дороге идут».

В центре кирха польская. Рядом – захоронения, какие-то могилы. Кладбище в общем.  Мы тогда танки оставили, и пешим порядком прошли туда посмотреть, что там делается. Вышли когда за могилки, смотрим, а по основной дороге действительно идут машины, повозки, боевой техники по сути дела не видим. Ну и решили наделать шороху. Вскочили - «Ура-а-а» и из автоматов стрельбу открыли. Колонна остановилась, немцы побросали все: и лошадей, и повозки, и машины. За хаты на той стороне дороги забежали прятаться. Много немцев было. Оттуда начали постреливать. И я прям видел как немец высунулся из-за угла одной хаты, и из карабина мне сюда вот, в руку, плечевая кость. Ну я брыкнулся, конечно.

Перед этим я уже дал сигнал что «вот там-то… дошли до такого рубежа… положение такое, что пока что немцев не видим, но пойдем туда смотреть». Ну и покамест меня перевязывали, уже и передовой отряд подошел. Они не стали тут задерживаться, правее взяли. То есть они пришли туда, где уже овраг сходит в лощину. И по этой лощине начали выходить на основную трассу. И оказалось, что действительно там гряда высот впереди, и шла, дивизия целая. Немецкая дивизия. Захватить вот эту гряду высот как линию обороны занять. Ну и мы оказались, по сути дела в тылу этой дивизии. И там начались бои. А меня погрузили на трансмиссию 34-ки и в госпиталь в Большегородке, потом своим ходом в Славуту, в Житомир. Сделали операцию одну, потом повезли в Уфу.

- Как боролись с фаустниками?

- Это очень неприятная штука. Особенно когда в Будапеште воевали, в Вене. Там немцы и со вторых, и с третьих этажей шуруют, и с подвалов. Очень много танков пожгли. Это очень сильно. Труба, и впереди такой набалдашник. На плечо кладет – шурух. Да, сильное оружие, сильное.

- Наркомовские танкистам полагались?

- Не знаю, кто тебе что говорил. Я еще был пацан, когда попал на фронт. Вкуса водки не знал, и в рот ее не брал очень долго. Но должен сказать, что все это было не так бесконтрольно, как некоторым кажется. Существовали наркомовские 100 грамм, которые давали во время обеда (перед обедом). Конечно, были всякие. А взять старшину, который получал, и те которые непосредственно в боях не участвовали, ясно, что позволяли себе всякое. Но как говорят, что чуть ли не пьяные в атаку шли, такого никогда не было, и я никогда не видел. Это выдумка.

- Что вы чувствовали в бою?

- На этот счет могу сказать, что сейчас очень много появилось так называемых героев в кавычках. И выдумывают хрен знает чего. Другой раз слушаешь некоторых – он говорит, но сути-то дела не знает и сразу видно, что человек выдумал. Такой вот вопрос ему зададут - «У-у-у, нет, мы ничего не боялись… тра-та-та, тра-та-та». Я считаю что человек единожды рождается, ему жизнь дается один раз. И, конечно, нет таких людей, я утверждаю на 100%, что люди, которые ничего не боятся, это сумасшедшие.

Значит, перед боем у каждого в башке мыслишка такая есть «А вернусь ли я из боя?» Но думать об этом приходится непосредственно перед боем. Когда пошли вперед, начался бой – там уже об этом думать некогда. Там уже вылетает из башки все.

Просто думать уже не приходится, все думки нацелены на то, что вот противник перед тобой. Или он тебя иль ты его. Кто вперед. Кто хитрей, кто опытней и так далее.

А когда бой кончится, все же есть удовлетворение какое-то «я все-таки остался жив». Как там будет дальше – это там уже будет. А в бою в самом трудно, я лично так ощущал, что мне некогда дрожать. Потому что итак сознание подсказывает «ну если суждено тебе…»

- Как с радио в танках было в 1942-м?

- В 1942 никакого радио на линейных танках не было. Хорошо, если у командира батальона рация была для связи с комбригом. Радиостанции стали у нас ставить на танки после боев Сталинградских, после боев по Ростовом, то есть почти перед Курской битвой. У командира роты, у взводных уже стояли рации. На командирские танки ставили рации 10РТ – это уже радиостанции танковые кварцевые. Поставил заданную волну - сверху дали, что мы все работаем на этой частоте. Кварц на такой же частоте ставится, в определенное гнездо, и на двух винтах закрепляется. То есть  он отбирает эту волну, и другие не мешают. Потому что представь, бой идет. Черт его знает сколько танков и сколько радиостанций. И у каждого своя.

- Мат в эфире был в бою?

- Ну куда ты денешь нашего мужика русского? И начальники матюкались почище нашего брата. Взять командира бригады или командира батальона. Ведь на нем ответственность, он за всех отвечает, и он видит какой-то танк что-то мудрит не туда повернул, ну и …

- Из каждой бригады выделялся разведдозор?

- Да, а как же. Корпус идет двумя-тремя маршрутами параллельными. Но по главному направлению идет передовая бригада, вот с ней я держу связь и докладываю. Вот тогда уже у меня в руках карта, я вижу местность, у меня уже глаза открыты, а в линейном батальоне по сути дела «слепые», я об этом говорил.

- В училище с ребятами обсуждали поражения 1941-42гг?

- Видишь в чем дело. Если говорить не лично о себе… и о том окружении, в котором я был еще до училища. Мы же пацанами ушли, и в училище пацанами попали. Конечно, всего обмозговать мы еще не могли в силу того, что еще маленькие были, глупенькие. Были всякие… продажные… и  всякие были… но вот в той среде, где я жил и учился, мы под влиянием всей той работы, конечно, мы верили, что все-таки как бы там ни было, а победа будет за нами. Просто тогда в Сталина мы очень здорово верили, а он сказал, что будет и на нашей улице праздник. Он сумел все организовать. Мужик-то крутой был, и не считался ни с чем, нет человека, говорит, и нет проблем. Но нельзя со счетов сбросить и того положения в стране, что дисциплина была крепкая. Она, конечно, насаждалась сверху жестко. Ну и агитация, пропаганда была мощная. А потом, надо же понять, что с запада все было переведено на восток, на Урал и за Урал. Заводы переправлялись все. В чистом поле ни черта ничего не было, и вдруг возникал завод это же не просто так.

- Лично вы 227-й приказ «ни шагу назад» как восприняли?

- Я лично никак не воспринял. (смеется) Я ж на танке. Слышал, что были заградотряды – бежали наши, останавливали: кого стреляли на месте, кого через сито пропускали, кого в лагеря. Я поскольку попал в танковые войска, кто меня на танке остановит. С винторезом стоит, допустим, на дороге пост. Танки идут. Танки идут на запад, или на восток (отходили когда). Так что мы, конечно, этого на себе ощущать не могли. Слышать – слышали. Были штрафные батальоны у нас. Что такое штрафбаты? – Кто-то бежит, отступает. Их остановили Как фамилия? Ты куда бежишь? Смотрят, нет за ним вроде ничего, никаких хвостов. Говорят: «Ну ладно, давай в мотострелковый полк. Вот туда к водоему». То есть формировали из тех, которые отступали и тут же обмундировывали и отсылали обратно на фронт. Но были такие, которые убегали, или самострелы, бросил – боится. Таких в штрафные батальоны – искупать кровью.

На ИСах столько погибало пацанов, а из-за чего? Идет стрельба - «Осколочным заряжай» - зарядил – ба-бах выстрелил, и уже другой заряжает. Но ведь вот чего забывает: есть так называемая кнопка, блокирующая устройство. Вот он зарядил – значит, должен наводчику «готово», а сам нажимает кнопку блокприбора, выключает по сути дела – а сам прижимается спиной к башне, чтобы откатом не ударило. Так вот забывают. Выстрелили – гильзу выбросило – она на пол упала. Зарядил вторым, а гильза по полу катается. И он забывает, что сейчас будет второй выстрел ему как раз по башке. Нагибается убрать гильзу и попадает под откат. А что значит «под откат» - головы не будет сразу. И сколько вот так говоришь, рассказываешь-показываешь, как это может быть – не в коем случае ты, если команду выполнил «заряжай», и говоришь: «Хрен с ней, пускай она катается там, потом уберешь». Часто такие вещи бывали.

- Приходилось хоронить своих товарищей?

- Конечно. Вот Витька в Рычковском, вместе в училище были, и сюда прибыли вместе в 87-ю бригаду. Он выглянул из люка, а в это время снайпер – как раз в лоб ему и врезал. Похоронили. Завернули в плащ-палатку. А сообщил штаб родным – это мы не знаем. Нас об этом никто в известие не ставил. Или в Котельниково Николай Хлопотнюк  тоже погиб. По сути дела – как бой так кого-нибудь не досчитываешься, а то и несколько человек сразу.

Вот у немцев по Россошкой на каждом здоровом кубе написано – Гурт Пауэр такого года рождения, здесь вот захоронен. А у нас стоит какая-нибудь хреновина «здесь схоронено 33 человека». Кто они такие, откуда они?

Выдавали же медальоны с бумажечкой, так солдаты их выбрасывали. У нас же как. Отправили парня на войну – ему повесили крестик: «Бог тебя будет хранить, а все остальное выбрасывай». И у меня никакого медальона не было.

- С союзниками встречались?

- Мы освободили Вену и пошли вглубь Австрии, на Запад. Идем уже по бетонной дороге – никакой войны уже по сути дела не видно. Никто не стреляет. Они поняли, что им капец. Справа от нас маячит лесок какой-то. Шоссе так идет, потом поворачивает, через мост железобетонный, хороший мост.  Опять выходим на дорогу и идем, на горизонте вот этот лесочек справа. Не думали и не гадали, что там может быть, потому что уже немцы сопротивления никакого не оказывают, и их мы не видим, и вдруг из этого лесочка выходят танки. Штук 12. И ба-бах по нам открыли огонь. Ну, сразу команда «к бою». Мы, значит, с шоссе в боевую линию быстро развернулись, и туда, значит, на сближение. Ну а что значит на сближение? 122 миллиметровая пушка. Шарах, шарах,  – четыре факела сразу вспыхнуло. И они быстренько развернулись и они в лес ушли и больше мы их не видели. Ну а эти остались гореть.

- Мы обратно вернулись на шоссе. Уже собрались дальше двигаться, но тут команда «стой» Ну а раз остановили – что солдату надо? Покушать. Вылезли на башню – у кого что есть. Тут сразу и артиллерия, и пехота – все запрудили дорогу и дальше никто не движется. Всех остановили. Сидим на башне, делаем свое дело. Вдруг смотрю – наш капитан идет – обмундирование на нем с иголочки, сапожки начищены, а рядом с ним идет какой-то хрен иванович – видим что военный, а по форме понять не можем, кто такой. Оказывается офицер американский. И этот капитан говорит: «Товарищи освободите, пожалуйста, дорогу».  Ну мы танки к обочинам, смотрим, идет бронетранспортер с турелью, крупнокалиберный пулемет, бронетранспортеры ихние на колесах, потом сзади него два виллиса, в каждом – шофер за рулем, и двое сзади, тоже на установке пулемет, но не крупнокалиберный. После этого прошли четыре легковых автомобиля, за ними  опять два виллиса и замыкающий бронетранспортер. И все подались туда, на нашу сторону. Кто такие? Мы то не знаем. Потом нам сказали, что проехал какой-то генерал американский.

Потом оказалось, когда мы ближе подтянулись к этому месту, где танки-то горели. Елки зеленые! М4 – танки американские. Шермана. У них по-моему английские там были… Они все вместе там, короче говоря. Да и не рассматривали мы их – на хрен они нам нужны. Горят и горят – пускай горят.

Нам дают команду, теперь идем не на запад, а идем на Юг. И вот мы пошли к итальянской границе. В одном месте выкуривали ССесовцев, которые там прятались. Там горы высокие и ущелья между ними, куда они загнали танки. И вот уже, когда наши сумели артиллерию на горы поднять, и катюши тоже самое, ну в общем организовали там сильные бои. С неделю мы там с ними копашились, и двинулись дальше, но тут восьмое число.

- За Шерманы никого не спросили?

- Может быть кто-то и разбирался, но нас в известность не ставили, мы ушли к итальянской границе.

- Номер танкового полка помните?

- Тяжелый танковый полк прорыва номер 53. Наш танковый полк, он с 18-м танковым корпусом все время шел. Говоруненко командовал  в то время. Это тяжелые танки, это 21 машина в полку, конечно, пробивная сила. Тяжелые танковые полки – они такого были штатного состава. 21 машина, четыре роты – каждая рота – по 5 танков – средние по 10, а это по пять.

- На танках какие-нибудь надписи делались?

- Нет. На башне номер был. Принадлежность. Кроме этого были определенные опознавательные значки, например, вот ромб такой трафаретный краской наносили такая-то бригада, такой-то полк. Если  кто-то приотстал,  остальная колонна ушла, а надо найти. Саперы оставляют значки, вёшки, и он по ним «Ага. Наши пошли сюда-то. А вон туда пошли другие». Так, чтобы ему не плутать. Помню ромб, разделен на четыре части, полевая почта.

- Вы отделяли себя от тыловой братии?

- Все делали одно дело, но было и такое, что кто-то пристроился жить в тылу и искал себя в списках награжденных. Поэтому естественно у тех, кто в бою все время, было такое, знаешь «Мы воюем. Мы обеспечиваем победу. А они….» Но нужно понимать, что без «них» и мы бы не могли воевать. Тылы же они обеспечивали нас всем. Они обязаны были подвести горючее, подвести боеприпасы и еду. Конечно, находились и такие, которые прикарманивали. Их к стенке ставили. Все было. Это жизнь людская.

- Как быт был организован, как спали в танке?

- Когда мы воевали в теплое время это одно, а тут нас по степи поставят, и жди, когда немцы – то ли придут, то ли не придут. Когда мы начинаем передвигаться – вот тут погреешься. И вентилятор гонит – турбина – теплый воздух – хоть на трансмиссию вылезешь немножко там – посидишь, турбиной погреешься. А так когда и двигатель нельзя завести, это вообще хана. А потом вшей на нас было много. Мы на трансмиссии вошебойки что ли возили? Это уже мы от них начали спасаться, когда под весну дело пошло. Весной, когда после боев под Ростовом. Там уже начали делать из бочек бензиновых – вошебойки. Зимой мы их ловили на «удочку», бинт чистый вокруг шеи обмотаешь - потом вынешь, бросишь, они на морозе лопаются. Сколько крови гады повыпивали. Это теперь с улыбкой рассказывать можно, а тогда не до смеху было.

- Власовцев видели?

- Да. В Румынии, когда Кишиневская операция началась. Там есть городишко Хуши, где по сути дела основная была немецкая армия, окружили мы там с обоих сторон обошли. Серьезные бои были. Бои прошли, вроде немножечко обстановка разрядилась, а лес сосновый хороший, мачтовые сосны растут. Войска остановились. Смотрю что это в лесу? Солдаты кучей собрались. Я подошел, а они стоят кругом – сидит власовец в немецком обмундировании. Потом по-моему, заговорил по-русски. Конечно, зло у каждого, каждому хочется самому его убить нахрен. Тут такой окопчик небольшой. На бруствере сидит.

Он говорит: «Ребят, ну дайте закурить». Один ему говорит – «Ну-ка сними ботинки». А ботинки хорошие. Американского покроя что ли… черт его знает. Он ботинки снял, а на ногах нашей русской вязки носки белые из шерсти. Снимай носки – снял. Дали ему прикурить – он свернул цыгарку – покурил. Сам слез в окопчик. На колени встал – его из автомата шарахнули. Вот так я видел власовца живого. Что власовцы воевали на стороне немцев против нас – это известно каждому. Вроде на вторых эшелонах воевали – второсортные войска, так будем говорить. Это пехота поймала его где-то.

- Как вы отнеслись к появлению погон?

- Воспринял как должное. Да надо прямо сказать, что все эти кубари, там шпалы – странность какая-то. А это все-таки армия Российская, ближе.

- Из вашей семьи кто еще участвовал в войне?

- Воевать начали 4 брата. Старший брат Борис служил на флоте, так что его война застала на флоте. Командир он. В интернете есть фотография, на ней он со своим экипажем подводной лодки. Захватили транспорт немецкий, сняли штандарт и сфотографировались, он в Черном море потопил много. Его именем назван корабль, а в Астрахани есть улица его имени.

Второй брат Аркадий 11-го года на Западном фронте воевал. Тоже вернулся. Командовал пехотой. О нем я должен сказать прямо: не любил рассказывать о себе.

Один пропал без вести, а трое вернулись. Матери говорили: «Какая ты счастливая. Где можно мать в России найти, чтобы из четверых трое вернулись».

С женой я познакомился в Румынии. Пришел к другу моему, он раненый в госпитале лежал. Перерыв немножечко дали в боях и я пришел наведаться к нему. Ну и ее там встретил. Она работала медсестрой. Этот госпиталь подчинялся 53-й армии Моногалов командовал - генерал. Когда война на Западе закончилась, ее армия ушла на Восток. Мы переписывались. Война кончилась здесь, я уже потом служил в Кирове, а письма писали. Вот она ко мне приехала, когда демобилизовалась. И началась семейная жизнь.

- О войне какие фильмы вы считаете правдивыми?

- «Они сражались за Родину». Бондарчук действительно близко показал с эмоциями. «На войне как на войне». А сейчас так, не поймешь.

- Какие у вас награды?

- Медаль «За отвагу» моя самая первая правительственная награда. Тогда в 42-м году не разбрасывались медалями. Наградили за то, что тогда плацдарм раздавили, и штаб  этого полка, бои за Рычковский, Верхнечирский. По совокупности меня представили к этой, к награде. Я ее считаю для себя самой-самой.

К ордену Ленина тоже приставили. Дали «Отечественную» 1-й степени.

Разве я знал, что на меня что-то подали, это после войны уже мне прислали копии. Откуда тогда знаешь, ну дали орден и спасибо. Мы же не за ордена воевали.