Аматуни Ашот Апетович

Я родился 23 декабря 1923 года в семье рабочего в городе Ленинакане, который носил это почетное название почти семьдесят лет. Отец всю свою жизнь работал плотником - почти 65 лет, из которых около трех десятков лет работал в ленинаканском вагонном парке. Отец был очень принципиальным и последовательным человеком. Времена изменились, но неблагородное дело - переписывать историю или искажать, фальсифицировать ее. Поэтому я хочу писать о том, кем и каким был отец в свое время. Будучи беспартийным, он активно участвовал в революционном движении того времени, в выступлениях, сходках революционной части железнодорожных рабочих, поддерживал тесную связь с руководителями майского восстания 1920 года, прятал их и оказывал им всевозможную помощь. Но, видимо, личная ответственность перед большой семьей, детьми (тогда нас было шестеро детей) вынуждала отца, спасаясь от преследования, в том числе и турецкого нашествия, выехать с семьей в Тифлис (Тбилиси), где наша семья скиталась в поисках жилья почти до установления советской власти в Армении.

Отец был очень заботливым, но строгим и требовательным, хотя за всю жизнь пальцем не тронул своих детей. Особенно он заботился о будущем детей, требуя постоянно учиться, и не случайно то, что из шести четверо получили высшее образование. Брат, закончив учебу в фабзавуче, стал работать слесарем, помощником машиниста, а потом и машинистом паровоза, отец настоял на продолжении учебы и отправил его в Тбилиси в ЗИПС (Закавказский институт путей сообщения, в последующем ТБИЖД), который он окончил с отличием в 1940 году.

Мать всю жизнь была домохозяйкой. Она была добрая, душевная и заботливая женщина, которая каким-то образом, известным только ей, управлялась со скудным хозяйством и, несмотря на сложные материальные условия, умела удовлетворять потребности всех и создавать дружную, веселую атмосферу в доме. Она пользовалась таким непререкаемым авторитетом, что не только мы, дети, но и наши многочисленные родственники постоянно советовались с ней буквально по всем вопросам. Таким образом, наша семья была каким-то патриархальным центром среди наших родственников, которые решали буквально все беспокоящие их вопросы, даже личные, только после предварительного совета с моими родителями. Эта традиция продолжалась и после кончины родителей, до гибели моего старшего брата, который фактически был нашим добрым ориентиром.

В 1930 году я поступил в 51-ую железнодорожную среднюю школу, которую окончил в 1940 году. Учился я средне. Не был никогда отстающим, но не был и отличником. Отлично, с похвальной грамотой окончил только 7-й класс. Неплохо шли дела и в 8-ом, 9-ом и 10-ом классах, но, видимо, мешала мне чрезмерная подвижность. Десятилетку я окончил, можно сказать, успешно, сдав все выпускные экзамены на "5", но текущие годовые оценки не позволили получить аттестат зрелости с отличием.

Наш класс был исключительно дружным. В школе мы почти всегда занимали первые места, как по успеваемости и дисциплине, так и в общественной работе. В классе училось очень много талантливых мальчиков и девочек. К сожалению, многие мои товарищи не вернулись с войны. Хочется особо подчеркнуть, что наша дружба была настолько чистой, крепкой и бескорыстной, что до сих пор мы все с огромной радостью при первой же возможности встречаемся. 10 лет мы учились вместе, с первого до десятого класса, и ни один из нас не остался на второй год. Из всех предметов особенно я любил историю и математику (как будто парадоксально). К предмету "военное дело", который тогда преподавали в школах с особой тщательностью, считая чуть ли не главным предметом, я также относился с любовью. Без преувеличения могу сказать, что для меня было праздником, когда мы стреляли из боевой винтовки, занимались изучением материальной части стрелкового вооружения. Помню, в классе чуть ли не лучше всех я знал пулемет "максим", а его сложный замок быстрее всех собирал и разбирал (в то время проводили такие соревнования среди школьников).

Военное дело преподавал старший лейтенант Григорян, имеющий недостаточное общее образование, но свое военное дело любивший фанатично. Он проводил занятия по военному делу очень интересно и увлеченно. Я должен сказать, что не последнюю роль он сыграл в последующем выборе моей профессии. Он много рассказывал об истории войн, отдельных сражений. Я довольно много стал читать исторической литературы, особенно о войнах, о походах великих полководцев, Суворова, Кутузова, Наполеона. У меня было около десятка книг о Суворове, я их перечитывал по несколько раз и почти наизусть знал жизнь этого самородка - величайшего полководца, его победоносные военные походы, афоризмы и т.д. В моем воображении он был каким-то особым, я бы даже сказал, не человеком, а сверхчеловеком. Позже, когда я смотрел фильм о Суворове в прекрасном исполнении замечательного артиста Черкасова, мне казалось, что я его уже видел в собственном сознании. Очень увлекала меня книга академика Тарле "Наполеон в 1812 году". Читая ее, я почему-то искал и хотел найти встречу на поле боя Наполеона с Суворовым, будучи вполне уверенным, что А.В. Суворов побил бы его, хотя с этой задачей блестяще справился ученик и соратник Суворова - М.И. Кутузов.

С ранних лет я собирал книги, особенно книги, в которых были ярко выражены герои-индивидуалисты. Любил я этих героев за смелость и бесстрашие, за то, что они, не задумываясь, вступали в драки, в бой, защищая слабых, за их твердые убеждения в правоте своего дела, за их тяжкие страдания и мужественное поведение. Но что еще больше поражало меня, это то, что, несмотря на их состояние, они, т.е., например, герои книг Войнич "Овод" и Островского "Как закалялась сталь", до конца своей жизни работали, действовали, сражались и делали все от них зависящее для воспитания молодого поколения, и не только своих современников. Но иногда мне казалось, что они - фантазия авторов, что один - действительно герой за свободу, а другой - может быть, собирательный образ совершенно другой эпохи, но тоже борец за свой народ, за свободу! Повторяю, что мне тогда не всегда верилось, что человек может иметь такую силу воли, чтобы, находясь в столь тяжелом физическом состоянии, жить и плодотворно работать. Но позже я убедился, что есть такие герои, и они - не только фантазия авторов книг, но реальные люди, действительно настоящие герои.

В 1971 году, находясь на сборах руководящего состава Вооруженных Сил по боевой подготовке во Львове, я встретил человека - худощавого, стройного, довольно привлекательного. Это был генерал-лейтенант артиллерии Василий Степанович Петров, дважды Герой Советского Союза, поразивший меня, как живая легенда. Не имея обеих рук, с искалеченными ногами, огромным шрамом на лице он нашел в себе мужество не только жить, но и работать, участвовать в таких напряженных сборах. Достаточно сказать, что он продиктовал свою прекрасную диссертацию и, с блеском защитив ее, стал кандидатом военных наук. На этих сборах он не только присутствовал на всех занятиях, но и активно и деятельно участвовал в них и во всех учениях. Мне тогда казалось, что его заметят официальные военные и гражданские руководители и каким-то образом отметят этого легендарного человека, который имеет мужество жить и плодотворно работать более четверти века после Великой Отечественной войны. Хочу отметить еще один штрих в его характере. В беседе с нами я уловил его горькую обиду на то, что он по понятной причине не позволяет себе питаться досыта и больше одного раза в день. Правда, решением И.В. Сталина и приказом министерства обороны ему был выделен опекун-помощник до конца жизни.

Школа, где я начал учиться с 1930 года, была одной из лучших среди школ, входящих в сеть железнодорожных школ (была тогда такая ведомственная). Нам посчастливилось иметь замечательных педагогов, учителей, которые делали все, чтобы передать нам не только знания, но и все лучшее для формирования полезных обществу людей. В учебном заведении функционировало много кружков, в том числе и спортивный. Я постоянно участвовал в математическом кружке, увлекался футболом, баскетболом, а с 7-го класса параллельно ходил в спортивную школу по баскетболу, которым увлекался и после войны. Но баскетбол с каждым днем становился все выше и выше, и я вынужден был оставить любимый вид спорта из-за небольшого роста. Долгое время играл в футбол, кажется, имел и некоторый успех, но со временем оставил и его. Сейчас, как говорят, стал страстным болельщиком футбола, баскетбола и хоккея.

Рассказывая о юношеских годах, мне хочется с удовольствием вспомнить одно знаменательное событие, которое, на мой взгляд, также сыграло немаловажную роль в выборе мной профессии военного. После окончания финской кампании к нам в город Ленинакан прибыли многие войсковые части, участвовавшие в войне против финнов. Видимо, из-за недостатка жилплощади некоторая часть среднего и старшего командного состава размещалась в квартирах граждан. У старшей моей сестры жил подполковник, а в нашем доме - лейтенант, фамилии которых, к сожалению, не помню. По вечерам иногда они рассказывали о войне с финнами, о военной службе, и я, затаив дыхание, старался не пропускать ни одного слова. Я тогда решил, что, если мне удастся, буду военным, причем или летчиком, что было моей мечтой, или танкистом. Тогда нам, школьникам, много рассказывали о подвигах героев финской войны, особенно о первом армянском Герое танкисте Симоняне Карапете Семеновиче.

Вскоре не только в Ереване, но и в Доме офицеров ленинаканского гарнизона состоялось вручение орденов и медалей награжденным. Поздно вечером вернулся домой и наш лейтенант с медалью "За отвагу" на груди. На следующий день сестра рассказала, что их квартирант подполковник получил орден Красного Знамени. По этому случаю отец, который очень уважал военных, устроил маленький торжественный военный ужин, пригласив и подполковника. Помню, с каким восхищением я смотрел на их награды, и с каким увлечением слушал их рассказы. С командирами Красной Армии (тогда офицеров называли так, а слово "офицер" считали чуть ли не возвратом к царской армии) мы, мальчишки, были знакомы, скорее общались и раньше, когда мы ходили купаться на реку Арпа-Чаи (тогда она была полноводная) и купали лошадей пограничников или кавалеристов, которые иногда позволяли нам кататься верхом.

Десятилетку я закончил в возрасте неполных 17 лет, и, поскольку нельзя было поступать в военное училище (по возрасту), по совету и настоянию старшего брата я подал документы в Тбилисский ЗИПС, который недавно с отличием окончил брат. Вначале приемные экзамены мы с близким другом Мкртчаном Ашотом Оганесовичем сдавали успешно, особенно по математике. Преподавателем был Асланов, который очень уважал брата и пытался выяснить мои способности по сравнению с ним. Больше часа он, так сказать, прощупывал мои знания по математике, в итоге поставил четверку. Говорили, что это редкий случай в его практике. К концу мы сдавали экзамен по физике и химии, получили низкие положительные оценки и, естественно, не набрали проходного балла (впервые мы были невольными свидетелями всяких махинаций на экзаменах!).

Переживали мы очень сильно, было стыдно. Как я вернусь домой, фактически провалив экзамены? Стыдно было перед товарищами и родными, но делать было нечего, с чувством горького разочарования я вернулся домой. Но если вообще существуют понятия "везение" или "счастливый случай", то в данной ситуации это полностью относится ко мне. В том году в Ленинакане открылся педагогический институт, и мои оценки, полученные в ЗИПСе, были вполне достаточны для поступления на физико-математический факультет Ленинаканского пединститута. Я был я очень доволен, хотя никогда не думал стать педагогом. В начале 40-х годов, будучи уже почти взрослым, я, как и мои товарищи, стал понимать, что международная обстановка накаляется с каждым днем. Затаив дыхание, мы все следили за действиями фашистской Германии. Знаменитый договор с Германией 1939 года как-то одно время подействовал успокоительно, хотя многие наши старшие товарищи и преподаватели очень осторожно давали нам понять, "что если же с волком жить в "дружбе", то все равно нужно постоянно иметь дубинку наготове". Помню, как отец с возмущением говорил, что этот договор - обман, политическая провокация, что Германии пока нужно время, что войны с Германией не избежать. К этому выводу приходили и мы (правда, не все), мальчики, наблюдая за мероприятиями, проводимыми нашей партией и правительством.

В начале 1941 года я и несколько моих школьных товарищей пришли в военкомат с просьбой послать нас в летное училище. Военкомом Ленинакана был тогда подполковник Мартиросян - очень симпатичный, подтянутый офицер, просто настоящий представитель доблестного офицерства. Он понял нас, принял очень любезно и обещал выполнить нашу просьбу. Начались дни ожидания вызова в военкомат. Хотя я и был занят учебой, но чувствовал напряженную обстановку вокруг.

Вскоре грянула война. В этот день что-то было необычно, ходили разные слухи. Еще 21-го июня в институте было как-то нервозно, сумбурно, преподаватели были также возбуждены. То, что они также не знали о скором начале войны, это мы понимали, но, видимо, преподаватели лучше и объективнее оценивали создавшуюся обстановку и делали соответствующие выводы.

Весть о войне я услышал дома, где-то к полудню 22 июня 1941 года из знаменитого выступления В.М. Молотова. Наверное, никогда не забуду его голос, интонацию, то, с какой горечью он оповещал наш народ о разразившейся трагедии, и с какой удивительной убедительностью и твердостью заявил о нашей будущей победе, о том, что коварный враг, безусловно, будет разгромлен. Наш коллектив, все мальчики, собрались очень быстро в военкомат, конечно, мы тогда были убеждены, что эта война будет короткая, наша армия разгромит немцев в пух и прах, и в таком настроении мы пребывали первые дни войны.

Но вскоре все изменилось, новости, особенно тяжелые вести с фронтов как-то загипнотизировали меня и моих товарищей. Удручало неорганизованное, подчеркиваю, неорганизованное отступление наших войск, мы поняли, что дело имеем с сильным противником и шапкозакидательство тут не сработает. Ожидая вызова в военкомат, мы не могли решить, что же нужно делать. В начале июля (3 июля) 1941 года, затаив дыхание, я слушал выступление Генерального секретаря нашей партии, а теперь еще и председателя Государственного Комитета Обороны (ГКО) Иосифа Виссарионовича Сталина, который тогда пользовался непререкаемым авторитетом и доверием. Мы с товарищами решили, что ждать нам больше нельзя, и всей группой пошли в военкомат. Там уже полным ходом шел призыв, и нам с огромным трудом удалось попасть к военкому, который еще раз подтвердил, что скоро нас отправят на учебу в военное училище.

Действительно, через несколько дней нас вызвали в военкомат и направили в Тбилиси в специальную авиационную школу. К сожалению, наша группа находилась там только несколько дней, может, пару недель. Нас почему-то не одевали в военную форму, хотя все мы проходили врачебную комиссию, в свободное время помогали курсантам в городке, выезжали на аэродром, рыли капониры для самолетов и т.д. Однако скоро нам все стало понятно. Нас отправили домой в Ленинакан, пообещав, что очень скоро вызовут снова. Пошли слухи, которые потом и подтвердились: школу расформировали, а курсантов отправляют на фронт. В Ленинаканском военкомате нас успокаивали, говорили, чтобы мы не отлучались из дома, что скоро нас вызовут. В ожидании вызова я продолжал свою учебу. И действительно, вскоре нас вызвали в военкомат, прошли мы повторно призывную комиссию, с большой группой выехали в город Орджоникидзе и были зачислены курсантами во второе Орджоникидзевское пехотное училище.

Было очень обидно и горько. Рухнула наша мечта стать летчиками или танкистами. Но делать было нечего, время было военное, и вряд ли была возможность считаться с нашими желаниями. К счастью, училище было очень сильное, образцовое, там была исключительно четкая организация обучения, утром мы поднимались, как правило, в 6 часов. Потом шла физзарядка и начинались занятия. Служба мне нравилась, хотя и была трудной, особенно для меня, так как я слабо владел разговорной русской речью. Именно в стенах этого училища я получил многие знания, пригодившиеся в будущем. Надо сказать, что у нас постоянно проводили тактические занятия, причем занимались всерьез. С большой благодарностью вспоминаю своего первого командира взвода, лейтенанта Выракша, грека по национальности.

Он был для меня не только прекрасным военным воспитателем, отлично знал свое дело, учил нас, но и заботливо помогал, в частности, мне, во всех вопросах, особенно в овладении русским языком. Жил он с матерью, был ее единственным сыном. Я помню эту замечательную, добрую женщину, которая заботилась обо мне как родная мать. Как-то я получил посылку с армянскими сладостями и с радостью понес к ним домой: хотел чем-то отблагодарить этих замечательных людей.

С огромным сожалением и горечью вспоминаю нашу последнюю встречу с глубокоуважаемым командиром. В Сталинграде в дни тяжелых боев он как-то подошел ко мне, отдал свой командирский ремень с портупеей и сказал: "Если погибну, это отвезешь маме, один ты знаешь, где ее найти". До сих пор мне очень горько вспоминать это, так как в этих боях он вскоре погиб, а я был тяжело ранен и не смог выполнить последнее поручение любимого командира.

Вскоре меня назначили командиром отделения, а через некоторое время в училище было сформировано два или три батальона, которые выехали на Северо-западный фронт. С этой группой уехало много моих товарищей, в том числе и одноклассники. Буквально через несколько дней все наше училище также выехало на фронт. Ехали в товарных вагонах. Поездка была трудная. Наш эшелон часто останавливался, но нам было четко приказано из вагонов не выходить. На станции Ремонтная (это где-то в Сальских степях) нас впервые бомбила немецкая авиация. Фактически это стало моим первым боевым крещением. Картина после бомбежки была ужасная. Кругом разбитые вагоны, машины, стонущие люди, погибшие, одним словом, тяжело даже вспоминать. Дело в том, что наш эшелон не имел никаких зенитных средств. Поэтому немецкие самолеты безнаказанно в течение 15-20 минут бомбили и обстреливали нас. Конечно, наша бессистемная винтовочная стрельба никаких результатов не дала.

От станции Суровикино мы походным маршем вышли на передовую, шли форсированным маршем трое суток и где-то в 120-140 км западнее Суровикина заняли оборону; к сожалению, названий населенных пунктов не помню. Вскоре начались тяжелые бои. Мы были вооружены очень бедно, была одна винтовка на двоих или троих курсантов. Единственным положительным моментом было то, что в нашем батальоне имелось несколько ручных пулеметов Дегтярева, с круглыми дисками (один на пулемете и два в запасе у стрелка). В первый же бой я схватил ДП и прошел с ним до Сталинграда. Надо отметить, что первый бой прошел очень сложно, немцы тогда победоносно воевали, мы драпали, а они наступали. Но мы их хорошо встретили, удачно заняли оборону, крепко окопались, и хотя в обороне была только наша стрелковая часть, без средств усиления, но немцы, будучи самоуверенными, шли сначала во весь рост, с закатанными рукавами, руки вперед, стреляя на ходу из автоматов. Так было первые два дня, но потом, когда мы каждый раз косили их ряды, они поняли, что больше так не пойдет. Тогда начались тяжелые бои, немцы всегда шли в атаку при поддержке танков, бронетранспортеров, у них была высокая механизация. Вот танки представляли для нас самую большую опасность, потому что единственным средством борьбы с ними у курсантов имелись только бутылки с горючей смесью. Но в итоге мы научились пользоваться ими - надо было просто пропустить танки через окопы, а когда они уже уходили, то по корме бросить бутылку, и такая тактика принесла нам пользу, немцы вскоре почувствовали, что постоянно в атаках теряют танки. Причем шли против нас не легкие танки T-II, а средние T-III и T-IV, серьезные противники. Нас же к концу боев стали поддерживать английские танки "Матильда", и наши Т-24, но это были маленькие и нехорошие танки, вот действительно помогли нам Т-26, по тем временам это была неплохая машина. В любом случае, первые бои дались нам большой кровью, у немцев уже была определенная система и опыт ведения боя, а мы, молодые советские воины, только-только начали приобретать опыт. Но все-таки нам удалось задержать немцев в течении полутора недель и заставить их топтаться на одном месте!

Перед началом наступления немцы наносили мощные авиационные и артиллерийские удары, иногда в течение 20-30 минут. Огонь артиллерии я как-то переносил и считал в порядке вещей, тем более, что хорошо оборудованные позиции, окопы, ячейки во многом обеспечивали безопасность. Но налеты авиации, да еще вой падающих бомб наводили страх. Как потом мы поняли, немцы для создания шумового эффекта сбрасывали с самолетов пустые бочки и другие предметы. Постепенно страх и злоба ожесточили нас, и мы пытались делать все, что было возможно в то время. Мне иногда неловко было слышать хвастливое заявление некоторых вояк, которые говорили, что они никогда не чувствовали страха в бою, особенно в первом! Знаете, я так считаю, что только долг перед товарищами, долг перед Родиной не позволяли перерасти страху в панику. Конечно, в последующих боях, с приобретением определенного опыта, мы вели себя по-другому, но в первых боях было так. Каждому, кто постоянно находился на переднем крае, конечно же, не раз приходилось испытывать свойственные человеку чувства страха, самосохранения. И требовалось мужество, чтобы подавить в себе эти чувства, никому их не показать.

- Помните увиденного Вами первого немца?

- Да, он мне врезался в память. Вы знаете, мы их считали дикарями, варварами. Я видел пленных, на Северном Кавказе, они тогда были в ударе, мы даже побаивались их, пусть и пленных. Но когда мы задали Паулюсу перцу под Сталинградом, чувство опаски к немцам у меня полностью прошло.

- Ходили ли Вы в атаки?

- Да, вы знаете, я бы сейчас с моим сегодняшним умом такие атаки не стал бы делать, ведь что мы в порыве гнева, обуреваемые чувством высокого патриотизма не считались ни с чем и шли в атаку в открытую, не скрываясь. Немцы же этим пользовались.

- Немецкий пулеметный огонь был губителен?

- Да, ведь минометы тоже обстреливали нас, но мина падает, и захватывает, ну несколько людей рядом с местом разрыва, и то при удачном попадании, а пулемет это оружие массового уничтожения, нам было сложно с ними воевать. Мы боролись с ними только орудиями и, самое главное, с помощью минометов, в основном батальонных 82-мм, их легко можно перенести и навести на огневую точку противника. И прямо рядом с немецкими позициями можно было бросать мины в ствол и сразу ложиться, укрываясь от огня противника. Минометы сильно помогали нам в атаке.

- Что Вы всегда носили с собой, а от чего старались избавиться?

- Мы почти сразу противогазы выбросили, это было самая неудобная и ненужная вещь в снаряжении.

- На сколько бойцов обычно отрывался окоп в пехоте?

- Сразу выкапывали индивидуальную ячейку себе, если стояли в обороне, потом начинали соединять их, и делали траншею. Т.е. ячейки надо было вырывать поближе друг к другу, чтобы потом их соединить можно было.

- Где находился командир роты во время атаки/обороны?

- Он всегда находился за боевыми порядками, но в то же время поближе к ним, не в тылу, ведь ему надо или голосом, или флажками, или еще как-то командовать. Иначе он только теми, кто рядом с ним командовать может, а надо же постоянно следить за флангами.

- Самое опасное немецкое оружие?

- Немецкие автоматы. И наше самое лучшее оружие для пехотинца на передовой линии - автомат.

- Как организовывалось передвижение на марше?

- Мы ходили только пешком. Мозоли натирали еще как. И вот питание сначала было очень плохое, видимо, тыловики не успевали возить, иной раз они не могли довезти, ведь немцы уничтожали их. Только потом, по мере того, как в Сталинграде установилась линия передовой, стало получше.

- Как пополнялся боекомплект в пехоте?

- Никаких трудностей не было. Может, в начале войны и не хватало боепитания, но у нас патроны и гранаты всегда были.

Бои 1942 г. были тяжелыми. Мы все никак не могли оправиться после мощного удара немецких, особенно моторизованных сил. Несмотря на упорное сопротивление, мы вынуждены были отступать. Очень тяжелые бои развернулись в районе Калача-на-Дону. Сравнительно узкая полоса между Доном и Волгой была ареной невиданно кровопролитных сражений. В этих боях наше училище понесло большие потери. Тогда училище уже входило в Ударную курсантскую бригаду, куда, если память мне не изменяет, входил еще ряд училищ, в том числе Харьковское, Киевское, Одесское и т.д. В боях в районе излучины Волги и Дона я был ранен, но отказался ехать в госпиталь: рана была несложная, кости были целы, а молодой задор звал во что бы то ни стало отомстить врагу. В итоге после столь кровопролитных боев от личного состава бригады почти никого не осталось. Мы с тяжелыми боями отошли на внешний, а затем и городской оборонительный рубеж города Сталинграда.

Сегодня уже очень много написано о боях в Сталинграде. Знаете, это не фантазия, выдумка или бахвальство участников войны, когда они рассказывают, что в течение дня дома, улицы, кварталы несколько раз переходили то к немцам, то к нам. Городская война была очень сложной, там фактически шел бой за каждый дом и строение. И вот на этих узких участках города, ведь глубины обороны у нас не было, немцы наступали страшно. Представьте себе, мы были рядом с водой, но не могли ее брать, ходили к реке, по выбору, кому по очереди выпадало, брали эти котелки, привязывали друг к другу по 5-6, а иногда даже и по 8-10 штук. Опускали котелки в Волгу, и вытянешь их, половины котелков нет, или от разрывов улетели с веревки, или прострелены. Спокойных минут не было. Но немцы не могли с нами ничего поделать, хотя наседали на нас сильно. Они лезли прямо напролом, потому что у них была и сила, и умение. Шли они безалаберно, но всегда получали по носу. Мой ручной пулемет был отличным, во-первых, все другие пулеметы, к примеру, ручной пулемет Шпагина, были тяжелыми по весу, один возьмешь и все, еле его тянешь, а он был легкий и удобный, кроме того, его можно было быстро и легко разобрать-собрать. Особенно остались в памяти тяжелые бои в районе тракторного завода и городской мельницы (одна красная стена этой мельницы, по-моему, сохранена до сих пор как память о былых сражениях). Тут немцы частенько пытались подобраться к нам и забросать гранатами, надо было каждый мин следить за флангами. В Сталинграде у немцев воевали действительно отборные части, немцы вообще высокий народ, а здесь были крепкие ребята, сразу видно. Поэтому их и подвело позже самолюбие, уверенность в собственной неотвратимой победе, так что в итоге они и не думали, что мы можем перейти в наступление.

Во время этих тяжелых боев в районе тракторного завода я был вторично ранен, уже серьезно. Боевые товарищи вынесли меня из боя. В санбате прошел я первичную обработку, и на барже по Волге всех раненых, в том числе и меня, вывезли в город Саратов.

- Как Вы в Сталинграде оценивали наши танки БТ-7 и Т-26?

- Они не считались в войсках плохими или устаревшими, основной танк у нас был Т-26, без него нам бы очень трудно пришлось.

- Какое наше стрелковое оружие Вам нравилось, а какое не нравилось?

- Вот ППД не нравился мне, тяжелый очень, потом стал более удобный ППШ, но вот самым удобным был автомат ППС, сделанный по типу немецкого автомата, легенькое такое оружие было, можно было даже несколько штук с собой брать.

- Что Вы можете сказать об эффективности гранат наших и немецких?

- Разницы, тем более в условиях города, нет, это ведь оружие ближнего боя. Тут важно одно - кто сумел бросить вовремя, тот выиграл, а кто не успел или прозевал, тот погибал. И гранаты немецкие мы назад не бросали, стремились сразу от них отбежать.

- Кто обучал вновь прибывшее пополнение в Сталинграде?

- Как правило, этим занимался командир взвода. Как только мы получали новобранцев, взводный сразу занимался ими. Если он дело знает хорошо, то и обучал их как надо. Но знаете, там других и не было, в городских боях плохому командиру было не уцелеть.

- С заградотрядами сталкивались?

- Ни разу, говорили, что на том берегу Волги такие отряды есть, но необходимости в них вообще не было. Мы и сами все понимали. Вот в 1941 г. они нужны были, потому наши части беспардонно бежали, и была такая необходимость, иначе солдаты бы все сдали. Но потом нужда в них полностью отпала.

Везли нас, как правило, только ночью. Днем наша баржа пряталась в каких-то заливах, опасаясь налета немецкой авиации. Раны мои были серьезными: перебиты левая нога и рука. Первоначальная обработка ран была примитивно выполнена в полевых условиях, ведь все происходило на поле боя. После нескольких дней мы, наконец, прибыли в Саратов. Я попал в военный госпиталь № 363. Несмотря на то, что левая нога и левая рука были в гипсе, я чувствовал себя нормально и после долгих месяцев молчания написал письмо на Родину родителям.

После изнурительного, опасного и тяжелого перехода из Сталинграда в Саратов, в госпитале мы почувствовали, что такое забота и настоящее лечение. Дело в том, что после первой помощи, которую оказали наши полевые медики мне, серьезно раненному, меня начал мучить гипс, наложенный на ногу и руку. Было мучительно больно, к тому же появлялся нестерпимый зуд, нагноение, в результате чего еще на барже резко поднялась температура. Большинство раненых, в особенности тяжелых, просто мучились, так как первая помощь оказывалась в полевых условиях, под обстрелом артиллерии и авианалетов, и не могла быть проведена по всем правилам медицинской науки. До сих пор мурашки бегают по коже при воспоминании о том, как прямо на открытую большую рану с переломом кости наложили гипсовую повязку, скорее всего, заливали гипсом открытую рану после предохраняющего от столбняка укола.

Госпиталь, куда, наконец, нас привезли, находился почти в центре города. Размещался он в нескольких высотных зданиях. Наиболее легкие раненые, которые могли самостоятельно спуститься при налетах немецкой авиации, были размещены на верхних этажах. А налеты немцев педантично повторялись ежедневно и, как правило, в 12 часов ночи. Госпиталь находился недалеко от сельхозинститута, а главное, не очень далеко от нефтеперегонных заводов, куда в основном была нацелена немецкая авиация. СХИ, как мы привыкли называть институт, напряженно работал, выполняя не совсем свойственную ему работу по обеспечению горючесмазочными материалами войск и населенных пунктов. Еженощно мы, раненые, наблюдали, как ночью сигналили ракетами немецкие лазутчики, по выявлению и уничтожению которых шла напряженная борьба. Но часто мы наблюдали, как из района нефтеперегонных заводов выпускались ракеты, указывая цели немецким самолетам.

Если в первое время немецкие самолеты действовали почти безнаказанно, то в последующем эти лазутчики-"наводчики" частенько арестовывались и, конечно, уничтожались. Тут большую роль сыграли курсанты пограничного училища, которое дислоцировалось в Саратове. Тем не менее немецкой авиации удавалось удачно отбомбить нефтеперегонные заводы, представьте себе картину, эти заводы горели сутками. Но и немцам доставались дорогой ценой такие успехи. В эти дни мы, раненые, впервые увидали немецких летчиков со сбитых самолетов. Эти самоуверенные немецкие "асы" вели себя не как пленные, а как победители, несмотря на их плачевное состояние. Их, этих хваленых вояк, показывали мирным людям, которые с нескрываемой ненавистью относились к ним.

Мысль о том, чтобы стать танкистом, меня не покидала и в госпитале. И нужно сказать, что мне повезло, так как в Саратове были танковые училища. Еще в госпитале я написал рапорт с просьбой зачислить меня в Саратовское танковое училище. Просьбу мою удовлетворили, и я был зачислен курсантом Саратовского танкового училища им. Лизюкова. Надо сказать, что в училище шла напряженная учеба. Имелась прекрасная учебная база, замечательные учебные классы, прекрасные учебные поля, танковый полигон и танкодром, а главное, были замечательные учителя, прекрасно знавшие свое дело и теоретически и практически. Как уже было сказано, главное внимание в учебе уделялось изучению материальной части бронетанковой техники, причем не только нашей - советской, но и других государств, в основном США и Англии, и особенно фашистской Германии. Особое место в нашей учебе занимали практические занятия, больше половины учебного времени мы проводили на полигоне и танкодроме, занимаясь стрельбой и вождением. Учебный день фактически не был нормирован. Если мы не на полигоне, то 8 часов занимались в классах и 2 часа обязательная самоподготовка, которая также проводилась в классах и огневых городках.

Особенно привлекали практические занятия по технике и изучению материальной части вооружения. Наиболее важное место занимала тактическая подготовка. Методика преподавания была самая разнообразная. Курсанты участвовали в двухсторонних тактических учениях, выступали в роли командиров и штабных работников частей и соединений. Хочется подчеркнуть, что все эти занятия готовились и проводились очень поучительно, качественно и, главное, интересно. Мы учились на Т-26, но очень мало, почти сразу перешли на Т-34, действительно самый лучший танк Второй Мировой войны, и мы гордились тем, что нам доверили такие великолепные машины. Единственное, надо отметить, что во время учебы, и на войне самой слабой стороной наших частей все еще оставалась радиофикация машин. В Сталинграде я даже и не помню, чтобы у нас были рации, только телефоны. Кстати, вот чем-чем, а строевой подготовкой мы занимались с неохотой и без желания.

Преподаватели у нас были отличные, сами все показывали, все на личном примере. Одним словом, шла напряженная учеба с учетом того, что курс обучения был сокращен до минимума, а продолжительность учебы ограничивалась 6-8 месяцами. Поэтому если в нормальных условиях учебы в мирное время из училищ выпускали офицеров в звании лейтенанта, то в условиях войны выпускали офицеров в звании младшего лейтенанта. Наряду с напряженной учебой курсанты училища занимались и многими хозяйственными вопросами. Мы участвовали в благоустройстве училища и всего военного городка, помогали созданию новых учебных корпусов, классов и т.д. Нередко нас привлекали на хозяйственные и другие работы в городе. Не знаю, стоило ли при таком графике учебы отрывать нас от занятий, но мы справлялись со всеми заданиями.

Мы, курсанты, получая увольнительные, небольшими группами ходили в город, который нам очень нравился. Спускались мы с нашего городка через так называемый "Шанхай", то есть район города который непосредственно соприкасался с городком. Это небольшие, как правило, одноэтажные частные дома, где в основном жили сотрудники училища. С особым удовольствием иногда мы ездили в город Энгельс получать продукты для училища. В Энгельсе был огромный мясомолочный комбинат, где работали десятки тысяч человек, в основном женщины, не только из Энгельса, но и из других районов и из г. Саратова.

К началу 1944 г. учеба в училище подходила к концу, и после напряженной и насыщенной программы мы, курсанты, готовились к государственным экзаменам. Нужно особенно подчеркнуть, что экзамены носили прежде всего характер практической работы на материальной части, стрельбы на полигоне, вождения на танкодроме; особое внимание обращалось на знание техники, устройств и правил эксплуатации танков и самоходных артиллерийских установок. Экзамены мы сдавали более подробно по материальной части советской бронетанковой техники: танков Т-34, КВ, Т-26 и в общих чертах по устройству ВТ техники наших тогдашних союзников - по танкам "Валентайн", "Черчилль", "Матильда", М-26 и др.

Итак, государственные экзамены сданы. Я успешно сдал экзамены по стрельбе на полигоне, израсходовав два из трех снарядов для уничтожения "цели", неплохо выполнил вождение по сложной трассе танкодрома, и можно было считать, что офицерское звание я получу. Вскоре, буквально через неделю, нас одели в новую офицерскую форму и по группам, по 15-20 молодых офицеров, отправляли по разным танковым заводам для получения материальной части.

В начале января я с несколькими товарищами выехал в Челябинск на танковый завод. К сожалению, нас там не приняли, так как офицеров, ожидающих материальную часть, было там предостаточно, и нас отправили в Омск на танковый завод. На Омском танковом заводе сборка танков была чуть ли не индивидуальной - всего 10 танков в сутки. Тогда как Челябинск выпускал более 60 танков в сутки. Омск - один из последних городов на восток от Урала, где я был во время войны. Январь - самый холодный месяц в Сибири. Казармы, где нас разместили, отапливались, как говорят, чуть-чуть. В казарме было холодно, спали мы, как правило, одетые. Кормили нас с учетом военной обстановки довольно прилично. С утра мы уходили на танковый завод, где было несравненно теплее. Мы практически занимались комплектацией наших будущих танков. Получали корпус танка и с ним ходили по заводским цехам, комплектуя всем необходимым. По мере готовности танков для одной роты, то есть десяти танков, уже сформированной танковой ротой выезжали на полигон для практических занятий. Занимались в основном стрельбой и вождением по определенной программе. После напряженной учебы формировали уже боевые танковые роты для направления на фронт.

Наша рота укомплектована и во главе с капитаном Карпенко - командиром роты - погрузилась в эшелон. Везли нас чуть ли не безостановочно и почему-то через Москву. Мы были рады, что увидим столицу, а может быть, посчастливится несколько часов побыть в Москве. Но в Москве мы успели только набрать кипяток на Курском вокзале, и буквально через час - полтора наш эшелон двинулся дальше, на Украину. Ехали мы со скоростью лучших экспрессов. Наш эшелон прибыл в район Кривого Рога в состав 3-го Украинского фронта. Наша рота влилась в состав 135-ой танковой бригады 23-го танкового корпуса. Корпусом командовал талантливый генерал Пушкин.

В составе бригады и корпуса я участвовал в освобождении юга Украины. Бои были очень напряженные, но радовало то, что теперь мы диктовали немцам нашу волю, гнали мы их по всем правилам военного искусства, окружая и уничтожая мелкие и крупные группировки. Особо напряженные бои шли по окружению и уничтожению большой группы немцев в районе Березнеговатое-Снегиревка. Преследуя отходящего противника, мы освобождали города и населенные пункты. При освобождении Нового Буга мой танк был подбит, точнее, снаряд противника попал в пушку и ствол пушки был отбит. Но так как с танком ничего не случилось, я до конца операции (до выхода в район Тирасполя) так и воевал без пушки, уничтожая прорвавшихся из окружения немцев пулеметом и гусеницами.

Никогда не забуду, как командир бригады полковник Безнощенко вызвал меня к себе (тогда наш взвод охранял КП бригады) и сообщил, что большая колонна немцев движется по дорогам и без дорог на запад, пытаясь вырваться из окружения. Все танки бригады были задействованы, поэтому мне приказали своим танком (без пушки) ворваться в колонну, создать панику и закрыть выход немцев из окружения. После долгих и непрерывных дождей дороги почти были непроходимы, фактически дорог уже не было, была ужасная распутица. Немцы шли колонной, пешком, верхом, везли всякое барахло на быках, коровах, лошадях. Одним словом, картина была трагикомическая. Танком мы врезались в колонну, давя немцев, а у немцев не было сил даже разбежаться или убраться с дороги. Развивая наступление, наш корпус и бригада участвовали в освобождении многих населенных пунктов и городов, в том числе Новая Одесса, Березовка, Раздольная. Там особых боев уже не было, немцы так и ушли оттуда, ни в Тирасполе, ни в Бельцах не было серьезного сопротивления.

Преследуя немцев, я со своим взводом (меня уже назначили командиром танкового взвода) вышел в район населенного пункта Малосоленая Вознесенского района. Мы двигались по заранее намеченному маршруту, но в деревне меня пытался остановить какой то гражданский человек, махая руками, чтобы я не проехал по дамбе на окраине деревни. У меня появилось подозрение, что это один из тех, которые ненавидели нас, воинов Советской Армии, ярые националисты. Но оказалось, что он пытался остановить нас, чтобы мы не пошли по дамбе. Дамба была насыпная. С одной стороны маленькое озеро; как мы потом узнали, местные называли его ставком. А с другой стороны был глубокий овраг. И как было обидно, когда на середине этой дамбы мой танк сполз в овраг, откуда своим ходом мы не могли выйти. До боли было обидно, что я со своим танком почти три дня не мог участвовать в преследовании немцев, пока наша эвакослужба не вытащила мою машину из этого глубокого оврага.

Заправили мы свой танк, взяли еще одну двухсотлитровую бочку с дизтопливом и стремительно двинулись по маршруту нашей бригады. Вскоре мы уже были в составе бригады. Преследование противника продолжалось. Бригада приняла участие в освобождении Молдавии и вышла в район Тирасполя. Но так как в бригаде уже не оставалось танков, она вышла из боев на отдых и для получения материальной части. Небольшая группа офицеров осталась без танков, получение их затягивалось.

Кстати, во время боев за Украину в районе Кривого Рога в нашу бригаду приехала делегация из Армении, из моего родного города Ленинакана. Приехали, конечно, не с пустыми руками, тогда шла такая кампания: города республик устанавливали тесный контакт с отдельными войсковыми частями, т.е. шефские отношения. Командование бригады после официальной встречи устроило торжественный ужин, куда я был приглашен как земляк делегации. Делегацию возглавлял ленинаканский писатель, фамилию которого, к сожалению, не помню.

Наша бригада наша была замечательной, с богатыми боевыми традициями, с замечательным боевым командиром во главе. Полковник, а в последующем генерал Безнощенко Н.З. был бесстрашным командиром в корпусе, начальником штаба бригады был подполковник Зайцев, впоследствии, уже в мирное время, получил звание генерала и работал, когда мы встретились, зам. начальника управления боевой подготовки Белорусского военного округа. Командиром батальона был капитан Власов - смелый инициативный командир, который особо отличился в бою за станцию и город Казанку. Нужно сказать, что наши командиры не только передавали нам, молодым офицерам, свой боевой опыт, но учили нас премудростям танкового боя, тактике танковых подразделений и постоянно следили за ростом нашего мастерства. Хочу отметить еще одно приятное для меня обстоятельство. Дело в том, что мне посчастливилось после войны служить вместе с двоюродным братом Безнощенко Николая Захаровича - Сергеем Григорьевичем Безнощенко, грамотным, толковым генералом, который в дальнейшем был военкомом Республики Молдова. К сожалению, в последний раз мы встретились в Крыму в 1974 году.

В боях за Украину и Молдавию в 1944 году и за освобождение города Тирасполя я получил свою вторую награду, орден Красной Звезды. Первую награду, также орден Красной Звезды, я получил в боях за Сталинград в конце 1942 г., уже в госпитале. Первая награда была мне очень дорога, она ведь Сталинградская, считаю, что она для меня значит даже больше, Звезда Героя.

В это время, поскольку Вторая танковая армия из района города Фалешти после освобождения Молдавии должна была перейти в состав первого Белорусского фронта, нас, группу офицеров, не имеющих материальной части, передали в состав армии. Я попал в 107-ю танковую бригаду 16-го танкового корпуса, в составе которой я и прошел до конца войны. В дальнейшем с получением гвардейского звания наша бригада стала 49-й гвардейской танковой бригадой, а корпус - 12-м гвардейским танковым корпусом 2-й гвардейской танковой армии. Нас эшелоном перебросили в район Ковеля, на станцию Маневичи. По прибытии в новый район сосредоточения все части корпуса и Армии пополнялись новой боевой техникой и вооружением, а личный состав, в том числе и мы, офицеры, в период с 3 по 17 июля настойчиво изучали новую технику и готовились к новым боям. Как известно, к началу Люблинско-Брестской операции войска 1-го Прибалтийского и трех Белорусских фронтов провели ряд успешных крупных наступательных операций и за 20-25 дней продвинулись на 400-500 км. Создалась выгодная обстановка для активных действий войск на других фронтах. Войска левого крыла 1-го Белорусского фронта начали стремительное наступление на Ковель-Люблинское направление. 2-я танковая армия получила задачу, стремительно преследуя противника, к 23 июля овладеть городом Люблин. Это была сложная и очень ответственная задача, поставленная перед 2-й танковой армией, в том числе и нашей бригадой.

Нужно сказать, что на Люблинском направлении местность изобилует болотами, реками, крупными лесными массивами. Все это почти исключало использование танковых войск вне дорог. Город Люблин был приспособлен к круговой обороне. Немцы создали мощные оборонительные сооружения из двух обводов. Наша бригада, которая действовала в качестве передового отряда 2-й танковой армии, стремительно наступая, к 22 июля вышла к городу Холм и овладела городом, после чего бригада была направлена на Люблин. Бои за Люблин носили исключительно ожесточенный характер. Действуя в передовом отряде, наша бригада стремительно продвигалась в направлении города. Во главе походного порядка действовала наша рота, а мой взвод - как головная походная застава. Танк младшего лейтенанта Костылева из моего взвода, где механиком-водителем был старшина Ашан Дарбинян, первым ворвался в город, но противник сумел закрыть прорыв. В течение двух дней (если память мне не изменяет) танк Костылева в городе один отбивался от немцев, которые пытались, во что бы то не стало захватить танк с экипажем. Только со взятием города 24 июля танк смог выйти к своим и соединиться с нашей ротой.

Подвиг экипажа, расстрелявшего весь боекомплект, был отмечен и награжден. Командир танка младший лейтенант Костылев и механик-водитель Дарбинян получили ордена боевого Красного Знамени.

Тем временем наше стремительное преследование панически отступающего противника продолжалось. Мой взвод, действуя как головная походная застава нашей бригады, устремился в направлении на Демблин, Пулавы, с целью во что бы то ни стало захватить плацдарм на западном берегу Вислы. В составе роты мы к 25 июля вышли к Висле на участке Демблин, Пулавы, и с ходу овладели этими сильно укрепленными пунктами. В эти тяжелые дни боев нас, воинов, неоднократно потрясало зверство немецких вояк. Особенно ужасное впечатление осталось от лагеря смерти Майданек в предместье Люблина. Политический отдел нашего корпуса 25 июля организовал поездку ротных агитаторов в Люблин для осмотра "фабрики смерти". Зрелище было ужасное. Немецкие власти вывозили заключенных из тюрьмы в предместье города. В Майданеке их расстреливали, душили газом и сжигали в печах, сооруженных для этой цели.

После овладения районом Пулавы и Демблина наша бригада получила задачу: стремительно преследуя противника в общем направлении на Варшаву, овладеть Прагой, предместьем Варшавы. Я со своим взводом продолжал действовать впереди как головная походная застава.

При движении к Праге происходили ожесточенные стычки с немцами, но они были скоротечными. Противник фактически вел арьергардные бои, пытаясь сдерживать наше наступление, пока главные силы организуют оборону Праги, да и Варшавы. Однако попытки противника остановить или же замедлить наше движение успеха не имели, и мы к 30 июля в составе бригады и корпуса овладели Прагой. Мне было особенно приятно, что в этих тяжелых боях я не потерял ни одного танка, тогда как мы своим взводом уничтожили 3 танка, больше одной батареи артиллерии противника и свыше 300 солдат и офицеров. Нужно отметить, что бои за освобождение таких крупных городов и населенных пунктов, как Варшава, Люблин, Демблин, Седлец, Минск-Мазовецкий, Скерневица, Лович, Лодзь, Кутно, Томашув, Влоцлав, Сухачев и Иновроцлав были тяжелыми и ожесточенными и, к великому сожалению, унесли жизни многих наших боевых друзей.

В августе 1944 года в моей жизни произошло знаменательное событие - меня приняли в члены ВКП(б). Да, я считаю это знаменательным событием, потому что в самые тяжелые и сложные периоды истории нашей Большой Родины это была единственная партия, которая всегда умела вывести страну из трудных положений. Кандидатом в партию я был принят еще в 135-ой танковой бригаде. Хорошо помню наше собрание, когда приняли меня в партию. Это было перед боем после освобождения 24 июня 1944 года города Люблин в Польше.

Далее я хотел бы сказать несколько слов о Магнушевском плацдарме. К Висле наши танковые бригады с боями подошли уже к концу года. Нужно было во что бы то ни стало с ходу захватить мост через Вислу. Танкистам это не удалось, так как мост был взорван отступающими немецкими частями. Пехота, как мы тогда называли стрелковые части, захватила небольшой плацдарм в районе населенного пункта Магнушев. Немцы контратаковали беспрерывно, с целью ликвидации опасного для них плацдарма. Ведь наши стрелковые войска не имели почти ничего из тяжелого оружия, прежде всего противотанковых пушек. Нужно было срочно переправить на плацдарм танки и артиллерию. Здесь я хочу особо сказать о тружениках наших инженерных войск - саперах, которые в ходе напряженного боя сумели восстановить мост через реку Висла. Я со своим взводом получил приказ: проскочить по мосту на плацдарм. Немецкое командование, прекрасно понимая значение плацдарма для наших войск, бросало в бой новые и новые подразделения и части. Особенно свирепствовала немецкая авиация. И, когда наш взвод был уже на мосту, им удалось разрушить целый пролет моста. Наступил момент, когда казалось, что наш взвод очутился в безвыходном положении: назад на свой берег идти невозможно, а впереди, представляете, мост разбит. Спасло нас появление наших истребителей, которые разогнали немецкую авиацию. Саперы восстановили мост, и наш взвод благополучно вышел на передние позиции Магнушевского плацдарма. Продолжительные и тяжелые бои за Магнушевский плацдарм продолжались до января 1945 года - до начала Висло-Одерской операции, которая фактически стала началом последних дней нацизма.

В дни, когда воины нашей армии готовились к завершающим боям, произошли незабываемые события. В ночь на 21 ноября 1944 года во всех частях почти никто не спал. Мы все уже знали, что наша Армия и все части заслужили высокое звание гвардейских, ждали, что вот-вот будет получен приказ Верховного Главнокомандующего И.В. Сталина о присвоении армии звания гвардейской. 21 ноября во всех частях прошли митинги, где было объявлено о присвоении Армии гвардейского звания. Наш 16-й корпус стал 12-м гвардейским танковым Уманским Краснознаменным, ордена Суворова корпусом, а 107-я наша бригада - 49-ой гвардейской Вапнярско-Варшавской Краснознаменной, орденов Ленина, Суворова и Кутузова танковой бригадой. На митинге выступили командующий армии Семен Ильич Богданов, член Военного Совета Петр Матвеевич Латышев, много офицеров и солдат. Выступил и я и от имени нашей гвардейской бригады и батальона заверил, что накануне решающих боев мы с честью понесем вперед гвардейское Знамя и клянемся: "Уничтожить врага в его берлоге, мы будем в Берлине!".

Подготовка к будущему наступлению проводилась очень серьезная. Готовились мы очень тщательно и основательно, проводили рекогносцировки по разным направлениям, отрабатывали различные варианты предстоящих боев, учитывая, конечно, что немецкие войска пока не разгромлены и еще способны вести не только упорные оборонительные, но и активные наступательные бои. Наша армейская жизнь постепенно нормализовалась. У нас начали появляться дома кратковременного отдыха, создавались (конечно, в тыловых районах) самодеятельные коллективы, начали показывать кинокартины, участились выступления артистов, которые, как говорили, бригадными методами уже чаще появлялись у нас. Одним словом, наша полевая и боевая жизнь постепенно приходила в нормальное состояние, насколько это возможно в условиях военных действий.

Но главное, еще раз хочу подчеркнуть, мы очень тщательно, с энтузиазмом, готовились к предстоящим наступательным боям. Наши тылы обеспечивали нас достаточным количеством боеприпасов, пополняли боевой техникой, мы уже получали новые стрелковые орудия, легкие противотанковые средства; тогда же мы впервые увидели наши новые тяжелые танки ИС-2 "Иосиф Сталин", которые произвели на нас сильное впечатление. Особенно тщательно мы готовили материальную часть. Несмотря на то, что в полевых условиях почти отсутствовали технические средства по обслуживанию танков, наш технический состав тщательно обслуживал танки. Проводили технические осмотры, механики-водители, командиры танков участвовали во встречах по обмену опытом эксплуатации танков. Большую и полезную работу проводил зампотех роты старший техник лейтенант Орешкин Павел Яковлевич (кстати, ныне он доктор военных наук, профессор, преподаватель в Академии ВТ войск в Москве).

Несколько слов следует сказать о Висло-Одерской операции. Она занимает особое место в ходе Великой Отечественной войны, и сыграла огромную роль в деле окончательного разгрома гитлеровской Германии. Успешному проведению этой операции во многом способствовали стремительные действия нашей 2-ой гвардейской танковой армии, которая в короткие сроки рассекла оборону противника на большую глубину. От Вислы до Одера Армия за 15 дней с боями прошла более 700 км.

Тут я считаю необходимым сказать несколько слов о нашей армии, корпусе, бригаде, батальоне, которые прошли славный боевой путь. Армией командовал генерал-полковник Богданов Семен Ильич - в последующем Маршал бронетанковых войск. Семен Ильич прошел суровую школу жизни. До Октябрьской социалистической революции он работал слесарем на Путиловском заводе. В 1919 году С. И. Богданов добровольцем вступает в ряды Красной Армии и участвует в разгроме сил внутренней и внешней контрреволюции. Великую Отечественную войну он начал под Брестом полковником, командиром 30-ой танковой дивизии. Командуя дивизией, С. И. Богданов проявил стойкость, храбрость и разумную инициативу.

В этом я убеждался неоднократно, а в последний раз убедился воочию. Это было под Люблином, бои за который носили исключительно ожесточенный характер. Восточную часть города нашим частям удалось освободить быстро. Город рекой Быстрина разделялся на две части. Противник упорно оборонял западную часть города, чему немало способствовала река. Я со своим танком в составе взвода находился на окраине и был невольным свидетелем возмущенного разговора С.И.Богданова. Он решил, что командиры корпусов медлят, преувеличивая силы противника в городе, и предложил командиру 3-го танкового корпуса Н.Д.Веденееву, проехать с ним через город. Предупреждение командира корпуса об опасности не было принято во внимание. Аля сопровождения взяли только один танк. За танком на двух "виллисах" следовали командарм и командир корпуса с адъютантом и офицером разведки старшим лейтенантом Геталовым. Танк и машины были подбиты противником, а тяжело раненный С.И.Богданов шел пешком более 3-х километров, пока не подошла машина, которая доставила его на КП 3-го ТК.

Наш 16-й танковый, а в последующем 12-й гв. танковый корпус исключительно доблестно сражался в тяжелых оборонительных и наступательных операциях, освобождая многие города и населенные пункты Украины, Молдовы, Польши и Германии, заслужил много наград, в том числе ордена Ленина, Боевого Красного Знамени и Суворова, и наименование "Уманский". Корпусом последовательно командовали генералы И. В. Дубовой, Н. М. Теляков, М. Ф. Салманов. Мне особо хочется сказать несколько слов о генерале Н. М. Телякове, с которым я имел огромное удовольствие встречаться несколько раз на войне и после войны. Наиболее заметных успехов добился 12-й гвардейский танковый корпус в период его командования. Генерал Н. М. Теляков пришел командовать корпусом из 49-ой гвардейской танковой бригады, которой также успешно командовал. К сожалению, в Берлинской операции генерал-лейтенант Теляков Н. М. в районе боевых действий 49-ой гвардейской танковой бригады был тяжело ранен, командование принял генерал-майор Салманов М. Ф.

С особым удовольствием я вспоминаю мою службу в 107-ой танковой, а в последующем 49-ой гвардейской танковой бригаде. Мы, все офицеры, гордились тем, что нам посчастливилось служить в этой замечательной боевой бригаде. Активно участвуя во всех боях и операциях в составе корпуса и армии, бригада заслужила ордена Ленина, Боевого Красного Знамени, Суворова и Кутузова, а также наименование "Вапнярско-Варшавская". Бригадой вначале успешно командовал Н. М. Теляков, а затем, до конца войны, полковник Тихон Порфирьевич Абрамов.

Нашим третьим танковым батальоном командовал майор А. Н. Кульбякин, замечательный командир, имеющий кроме военного и высшее гражданское образование. Он отличался своей интеллигентностью, был очень грамотным и всесторонне развитым офицером. К великому нашему сожалению (офицеров и личного состава батальона), 21 февраля наш боевой комбат в бою за город Штаргарт погиб. Похоронен на польской земле.

Думаю, не будет слишком нескромно, если я приведу текст наградного листа, подписанного моими глубокоуважаемыми командирами: командиром 3-го танкового батальона майором А. Н. Кульбякиным, командиром 49-й гвардейской танковой бригады гвардии полковником Т. П. Абрамовым, командиром 12-го гвардейского танкового корпуса Н. М. Теляковым, командующим 2-ой гвардейской танковой армией генерал-полковником танковых войск С. И. Богдановым, и утвержденного командующим 1-м Белорусским фронтом, членом Военного Совета маршалом Советского Союза Г. К. Жуковым и генерал-лейтенантом К. Ф. Телегиным.

Вот этот текст:

"Описание боевого подвига, совершенного командиром 1-ой танковой роты 3-го танкового батальона 49-ой гвардейской танковой Вапнярской Краснознаменной ордена Суворова бригады гвардии лейтенантом Аматуни Ашотом Апетовичем с 14 января по 23 января 1945 года.

Сын армянского народа Аматуни Ашот Апетович, воспитанный партией Ленина-Сталина, мужественно и героически сражался с врагом. Участвуя по разгрому немецких оккупантов с 14 января 1945 года по 23 января 1945 года, проявил на поле боя мужество и геройство. Рота, которой командовал гвардии лейтенант Аматуни с 16 по 23 января 1945 года, действовала беспрерывно в передовом отряде бригады. Неясность обстановки о противнике не останавливала роту, рота искала врага, смело атаковала и уничтожала.

16 января 1945 года на подступах к городу Сохачев рота уничтожила: паровозов - 3, железнодорожных составов с продовольствием и военным имуществом - 3.

В ночь с 16 января по 17 января 1945 года рота стремительно ворвалась в город Сохачев, отрезала пути отхода противнику, при этом уничтожила: автомашин - 110, пушек - 2, зенитных установок - 2, шестиствольных минометов - 6. Захватил складов с вооружением и продовольствием - 8. Уничтожил солдат и офицеров - 300 человек, освободил советских военнопленных - 250 человек и освободил советских граждан - 150 человек.

19 января 1945 года рота стремительно врывается в г. Любень; заметив отдельный подъем самолетов на аэродроме, гвардии лейтенант Аматуни атаковал аэродром, где уничтожил 17 самолетов противника и летный состав. При выполнении последующей задачи в ночь с 21 на 22 января 1945 года стремительно ворвался в город Иновроцлав, несмотря на сильный артиллерийский огонь и обстрел фаустпатронами и ружейно-пулеметным огнем продолжал атаковать врага, где уничтожил танков - 2, пушек - 2. В два часа ночи 22.01.45 г. ворвался на железнодорожную станцию, разбил: паровозов - 3, три эшелона подвижного состава, после чего прорвался на аэродром противника и уничтожил 10 самолетов. Отрезал пути отхода противника из г. Иновроцлав на запад. При попытке противника отойти на запад, мощным огнем уничтожил автомашин - 35, солдат и офицеров противника - 250 человек.

За мужество и геройство, проявленные в борьбе с немецкими оккупантами достоин присвоения звания Героя Советского Союза".

Дальше идут подписи о согласии и утверждении старшими командирами, указанными выше. Мне доставляет огромное удовлетворение, что в Указе Президиума Верховного Совета СССР от 27 февраля 1945 года особо была подчеркнута и заслуга воинов моей танковой роты, которая к этому времени имела всего 4 боевых танка Т-34, и что восемь членов экипажей танков получили звание Героя Советского Союза.

Имена этих героев: Русские - Михеев Павел Антонович, Матвеев Олег Петрович, Пермяков Владимир Васильевич; украинцы - Погорелов Семен Алексеевич, Пилипенко Яков Павлович; белорус - Мацапура Сергей Степанович; армяне - Аматуни Ашот Апетович, Дарбинян Ашан Авакович.

Это единственная танковая рота в составе бронетанковых войск в нашей армии, в составе которой выросли восемь Героев Советского Союза.

Но что же стоит за строчками наградного листа? Далее я хотел бы рассказать об этом поподробнее.

Итак, начало знаменитой Висло-Одерской операция.

Когда мы готовились к этой операции, я стал невольным свидетелем радиоразговора командира нашей бригады полковника Абрамова Т. П., который открытым текстом приказал: "Слушай, Кульбякин. Поворачивай своих орлов на север, к Сохачеву. Захвати там мост и держи его до подхода главных сил..." В самом начале выполнения этой задачи погиб наш командир роты капитан Карпенко. Майор Кульбякин приказал мне принять командование ротой и потребовал выполнения поставленной задачи. К исходу дня я с ротой подходил к городу. Ночь. Принимаю решение: зажечь фары и на максимальных скоростях ворваться в Сохачев. На шум танков из домов выскакивают фашисты. Некоторые в нижнем белье. Командиры танков прямо из люков забрасывают их гранатами и в упор расстреливают из автоматов. Немцы пытаются как-то организовать сопротивление, но все напрасно. В этом бою мы уничтожили две пушки, 3 зенитных установки, 6 шестиствольных минометов, захватили 8 складов и 110 исправных, полностью загруженных имуществом автомашин. Кстати, не могу не отметить, что несмотря на наше внезапное появление немцы сумели вести бой, который не стихал до утра. Бои в этом районе оставили еще одно тяжелое впечатление.

При выходе из Сохачева для дальнейшего выполнения боевой задачи мы натолкнулись на концлагерь и, уничтожив его охрану, освободили наших военнопленных, некоторые томились в этом лагере еще с 1941 года. Один из таких пленных очень просил, просто умолял, чтобы я его забрал к себе на танк. Он хорошо говорил по-немецки, я и согласился. Он так до конца войны, то есть почти до Берлина был у меня на танке с десантниками. После Сохачева мы ворвались на станцию, где в упор расстреляли два паровоза и товарный состав. Недалеко от станции стоял эшелон с советскими женщинами и детьми, которых собирались отправить в Германию. С захватом Сохачева почти все дороги, идущие из Варшавы на запад, были перерезаны. Немцы, боясь оказаться в очередном "котле", начали откатываться назад. Думаю, что захват города помог уже 17 января освободить Варшаву.

Но мы, наша рота, об этом узнали позже, так как стремились на запад и на рассвете 19 января 1945 года подошли к городу Любень. На исходе было горючее в танках и совсем мало осталось боеприпасов. По радио я доложил об этом командиру батальона майору Кульбякину А. Н., который приказал остановиться у фольварка (это около десяти домов, подобно нашим хуторам) для пополнения боеприпасов и заправки горючим. В это время к нам подъехал командир бригады Т. П. Абрамов. Пока я докладывал о результатах боя, к нам подошел местный крестьянин, который сообщил, что северо-восточнее города находится аэродром немцев, где еще более двух десятков самолетов. Я тут же получил приказ немедленно обойти город и захватить аэродром. Мы, обойдя Любень с севера, устремились к аэродрому, где немецкие летчики спешно готовились к вылету. Я опасался, что мои танкисты начнут таранить самолеты, а они, надо полагать, полностью были загружены бомбами, поэтому приказал по радио: "Самолеты не таранить, а уничтожить из пушек и пулеметов".

Командиры 1-й и 2-й танковых рот. ГСС Аматуни (слева) и ГСС Виктор Бенке, 1-й Белорусский фронт, 1945 г.

В этом коротком бою было уничтожено 17 самолетов и весь личный состав. Кроме того, 8 "юнкерсов" мы захватили полностью исправными. В плен сдались более 185 солдат и офицеров, остальные разбежались, и когда командир батальона и комбриг подъехали к месту боя, все уже было кончено. 20 января наша бригада в составе корпуса завязала тяжелые бои за освобождение крупного польского города Иновроцлав. Мы должны были овладеть его юго-западной частью, железнодорожной станцией и перерезать шоссе, идущее из города на запад. К Иновроцлаву наш батальон майора Кульбякина подошел ночью. Впереди шла моя рота, времени на изменения боевого порядка не было. Наша разведка доложила, что в городе немцы ведут себя спокойно, видимо, не ожидают скорого появления советских танков. На большой скорости мы влетели в город. Подскочили к зданию с немецким флагом, где захватили городского голову, который был у себя в кабинете. Этого немецкого деятеля я возил у себя в танке чуть ли не до берлинской операции. К рассвету мы вырвались к железнодорожному вокзалу. Немцы пытались контратаковать, но их попытки были успешно отбиты. На путях стояли три состава с паровозами под парами, которые дружным огнем наших танков были разбиты. Но все-таки в городе нам оставаться было нельзя. Фаустпатронами немцы могли поджечь наши танки. Поэтому мы стремительно выскочили на западную окраину города и были удивлены, так как натолкнулись на небольшой аэродром. Фашистские летчики лихорадочно заводили моторы, пытаясь подняться, но им это не удалось: самолеты были расстреляны на взлете из пушек и пулеметов танками роты. Кстати, в составе роты к этому времени осталось только 4 танка.

Связавшись со мной по рации, комбат по приказу комбрига приказал мне оседлать шоссе из Иновроцлава на запад и занять прочную оборону. Несмотря на то, что в роте осталось всего 4 танка, у меня были десантники-автоматчики, среди которых находились и некоторые из бывших военнопленных, которых мы освободили под Сохачевом. Мы только успели расставить и замаскировать танки, как из-за поворота дороги, идущей из города, показались немцы, которые отступали из города на машинах с пехотой, легковыми машинами, мотоциклами, повозками. Одним словом чувствовалось, что немцы в панике. По радио я передал, чтобы открывали огонь только по моей команде, с дистанции не более 200 метров. Подпустив немцев на близкое расстояние, мы дружно открыли огонь из пушек, пулеметов и автоматов. Враг был ошеломлен. Фактически мы безнаказанно уничтожали немцев, которые отступали на запад. Бой продолжался довольно долго. К вечеру большая часть немцев и их техники были уничтожены, оставшимся удалось уйти. Разгром был завершен с прибытием нашего комбата майора Кульбякина с ротой Виктора Бенке и батареей самоходных установок. Утром к месту сражения прибыли командир бригады полковник Т. П. Абрамов и начальник политотдела полковник Д. И. Цыган, которые тепло благодарили нас за боевые действия. Тем временем в городе шли ожесточенные бои с остатками немецкого гарнизона, но уже к исходу 21 января Иновроцлав был полностью освобожден. Наш корпус, в том числе и мы, уже с бригадой, не прекращая наступления, ночью 22 января вышли в район г. Лившина. Хочу напомнить, что, развивая наступление, другие части нашей армии форсировали р. Нетце и, развивая успех, в полдень пересекли старую немецко-польскую границу и вторглись в пределы фашистской Германии. Нам особенно радостно стало, когда вечером 22 января 1945 года всем участвующим в освобождении города Иновроцлава, следовательно, и нам, Верховный Главнокомандующий объявил благодарность, и Москва салютовала из 224 орудий.

Одновременно наша бригада, имея во главе наш 3-й танковый батальон, в составе корпуса, развивая наступление с рубежа р. Нетце в направлении города Шнайдемюля, приняла участие в окружении группировки противника в районе крепости Шнайдемюль, и до 2 февраля мы вели бои в этом районе. В этих районах я с ротой участвовал во многих тяжелых боях с противником, который неоднократно контратаковал, пытаясь во что бы то ни стало задержать наше наступление. О нашем умении воевать в 1945 г. говорит только один факт - рота уничтожила немало немцев и вражеской техники, не потеряв при этом ни одного танка, ни одного бойца.

Фактически с выходом нашей армии, в том числе и нашего корпуса и бригады, на р.Одер была завершена Висло-Одерская операция, которая продолжалась 16 дней и в течение которой воинами армии с боями было преодолено около 700 км. Мы уже радовались, что получили некоторую передышку, чтобы обслужить технику, привести в порядок вооружение и самим прийти в себя, но получили новый и срочный приказ. Получилось так, что с завершением Висло-Одерской операции для войск нашей армии по существу никакой паузы не было.

Со 2 февраля противник начал с новой силой наносить контрудары, и наша армия, и наш корпус и бригада участвовали в боях по отражению попытки противника, то есть штаргардской группировки, добиться успеха. Хотел бы еще раз подчеркнуть, что до 29 марта шли очень тяжелые и продолжительные бои, в результате чего частями нашей армии была захвачена масса населенных пунктов, в том числе такие города, как Наугард, Каммин, Голлнов, Альхдам. Тем самым была окончательно разгромлена штаргадская группировка немцев. Без больших потерь ротой было уничтожено более 250 немецких солдат и офицеров, подбито и сожжено более 35 единиц боевой и вспомогательной техники. Большинство воинов были отмечены правительственными наградами. Завершив боевые действия в Восточной Померании, бригада в составе корпуса и армии сосредоточилась в районе г. Зольдина и приступила к подготовке к боевым действиям на новом направлении.

После выхода к Одеру по твердому требованию командования основное наше внимание было уделено предстоящему наступлению на Берлинском направлении. Все мы готовились сами, готовили нашу технику с таким подъемом, что не было никакой необходимости старшим начальникам торопить или контролировать нас. Мы знали, что с разгромом берлинской группировки придет конец этой тяжелой войне, а до Берлина осталось не более 70 км.

Конечно, мы знали, что эти 70 км по сравнению с пройденным боевым путем были небольшим расстоянием. Но чтобы преодолеть его, нужно было прорвать глубоко эшелонированную оборону противника, состоявшую из трех основных и нескольких промежуточных рубежей и из трех мощных оборонительных обводов берлинского укрепленного района, из которых внешний проходил в 25-40 км от центра города. Внутренний оборонительный проходил в основном по окраинам пригородов Берлина, а третий, городской, в основном совпадал с линией окружной железной дороги. Отмечу, что все эти подробные данные нам предоставили наши оперативные и войсковые разведчики, которые умудрялись добывать сведения в самой сложной боевой обстановке.

Как известно, на рассвете 16 апреля войска 1-го Белорусского фронта перешли в наступление. Несмотря на то, что немцы оказали ожесточенное сопротивление, наступающим войскам в первой половине дня удалось прорвать первую полосу обороны. Однако командованию стало ясно, что прорвать оборону второй полосы с первоначальным построением боевого порядка войск быстро не удастся, и для наращивания силы удара в сражение были введены, в полосе наступления 5-ой ударной армии, которая вела очень тяжелые бои, корпуса нашей армии. На завершающем этапе войны служба информации и взаимодействия между не только частями и подразделениями, но и родами войск достигала такой степени четкости, и даже мы, командиры небольших подразделений, были в курсе полученных бригадой и корпусом задач. Для выполнения поставленной задачи первыми в сражение были введены передовые отряды корпусов. И мы, наша бригада, и на этот раз действовали как передовой отряд, а наш 3-й батальон - во главе бригады. Я со своей ротой был в головной походной заставе и после прорыва к исходу дня, вечером, мы вышли ко второй позиции обороны противника, проходившей по реке Альт-Одер. Однако все попытки танкистов во взаимодействии со стрелковыми частями прорвать оборону немцев успеха не имели. Мы теряли людей и технику. В моей роте были подбиты 3 танка, а один сгорел.

На следующий день 17 апреля в борьбу за преодоление второй полосы обороны совместно со стрелковыми войсками вступили основные силы. И все-таки нашему корпусу, несмотря на тяжелые продолжительные бои, не удалось преодолеть вторую полосу обороны, тогда мы завязали бои за переправу. В это время стало известно, что наша соседняя 37-ая механизированная бригада захватила исправный мост, по которому переправились части 1-го механизированного корпуса. Мы получили приказ немедленно переправиться по мосту и развить успех в направлении г. Регенвальда. В этих боях на подступах к Регенвальду был тяжело ранен командир 12-го гвардейского танкового корпуса генерал Н. М. Теляков. В последующие два дня мы вели очень тяжелые бои и совместно со стрелковыми частями, преодолевая исключительно упорное сопротивление немцев и отражая непрерывные контратаки, продвигались вперед и к исходу 19 апреля подошли к лесному массиву "Претцелер-Форт".

Несмотря на наши успехи, немцы, продолжали оказывать ожесточенное сопротивление. Наш корпус и бригада 29 и 30 апреля вели тяжелые бои в районе восточной части парка Тиргартен, тогда как воины 3-ей ударной армии водружали над рейхстагом Красное Знамя. В районе парка Тиргартен 30 апреля мой танк был подбит, и из горящей машины меня вытащили тяжело раненным, с перебитыми ногами и рукой. Было ужасно обидно, что это случилось почти в конце войны, и я не смог радоваться вместе с боевыми товарищами победному завершению войны.

После того, как вытащили меня из горящего танка мои боевые друзья, меня эвакуировали в военный госпиталь, который находился в г. Ландсберг. Как меня забинтовали, перевязали, кололи и т.д., я не помню. Пришел в себя, когда меня эвакуировали на санитарном самолете в Варшаву, где я пролежал очень долго. Итак, я оказался в Варшаве, в Праге в военном госпитале. Госпиталь обслуживал 1-й Белорусский фронт, прибыл в Варшаву из Ленинграда. Госпиталь был огромный, занимал почти все уцелевшие здания Польской Праги. Начальником госпиталя был подполковник, в дальнейшем полковник Крынский В. И. Я лежал в отдельной комнате, рядом с кабинетом начальника госпиталя. Состояние мое было очень тяжелое, как говорится, весь в гипсе, кроме правой руки, но уход был замечательный, специально назначенными медицинскими сестрами под постоянным контролем начальника госпиталя. Меня такое положение несколько удивляло, но потом мне стало известно, что в госпитальной картотеке было отмечено, что я получил звание Героя СССР в феврале месяце.

Превосходный уход и квалифицированное лечение помогли мне относительно быстро восстановить здоровье, и я стал беспрерывно просить, чтобы меня выписали и отправили на фронт. Но война уже заканчивалась. Я был почти здоров, когда госпиталь получил телефонограмму, чтобы меня отправили в Германию, в район Карлхорст, где располагались (в казармах инженерного училища фашистской Германии) Штаб и Управление оккупационных войск Германии. И вот в конце августа госпиталь выделил мне легковую машину (кажется, "ГАЗ-ММ"). Я со своим ординарцем Николаем, который постоянно был со мной в госпитале, поехали в Карлхорст - Ставку оккупационных войск в Германии. Разместили нас в гостинице инженерного училища с прекрасным обслуживанием, где мы ждали вручения наград. В гостинице были многие офицеры и солдаты армии США, Англии и Франции. Приятно вспомнить наши добрые и теплые взаимоотношения. Встречались мы, как правило, в часы приема пищи - на завтраке, обеде, ужине. Часто мы собирались в комнате отдыха, проводя приятные совместные часы. Тогда мы, воины, офицеры союзников, не предполагали, что очень скоро станем непримиримыми соперниками. На третий день нашего пребывания в городке в ожидании вручения орденов, где-то к двенадцати часам, объявили, что прибыл маршал Жуков Г. К. и скоро начнется церемония вручения орденов.

Нас пригласили в зал (кстати, в этом зале немецким командованием был подписан акт о безоговорочной капитуляции фашистской Германии). К столу президиума из двери вышел Маршал Жуков Г. К. со своими помощниками. Началась церемония вручения орденов. Мне было безмерно приятно, что после краткого приветствия Жукова Г. К. секретарь (или помощник) зачитал первой мою фамилию (видимо, по алфавиту). Я не помню даже, как вскочил и строевым шагом подошел к столу. Маршал поздравил, вручил орден Ленина, медаль "Золотая Звезда", Грамоту Президиума Верховного Совета СССР и, придерживая мою руку, спросил, откуда я. Я сказал: "Из Армении". Он как-то усмехнулся и загадочно сказал: "О!.. Понятно". Что и как "понятно", я, конечно, не понял. Но после многих лет службы, когда я неоднократно убеждался в большой дружбе двух замечательных и талантливых полководцев Георгия Константиновича Жукова и Ивана Христофоровича Баграмяна, только тогда я понял значение этого протяжного "О...".

После вручения орденов нас и иностранцев, всех, пригласили на торжественный прием. Было изумительно красиво, элегантно, безусловно, обильно, и, кстати, все только советского производства. Прием продлился до позднего вечера. Разошлись где-то в 24 часа, получив большие пакеты подарков. Нам было объявлено, что если есть желание, мы можем еще одни сутки жить в гостинице (конечно, с полным обслуживанием) и познакомиться с городом.

- Когда Вас обучали на Т-34 в училище, была ли на нем командирская башенка? Что Вам как будущему командиру танка о ней говорили?

- Да, была, она была, такая низенькая. Говорили, что в первые годы войны, когда она была высокая и торчала над танком, то немцы стреляли по ней. Но когда я учился. То на новых моделях ее почти срезали, и нам было удобно в ней.

- Как наши танки вводились в прорыв?

- Передний край обороны противника прорывала пехота при поддержке танковых бригад НПП (непосредственной поддержки пехоты). Мы ждали, пока немцев выбьют не только с первой линии обороны, но и со второй, там немцы всегда ожесточеннее сопротивлялись. А потом наши танковые корпуса, а в 1944-1945 гг. и целые танковые армии, шли в тыл противника.

- Какая наиболее типичная задача ставилась Вам в прорыве?

- Задача ставилась одна - только "Вперед!" Как только пехота прорвала линии противника, нас пускали на оперативный простор и ты летишь вперед, не обращаешь внимания, что сзади пехотой и не пахнет. Сколько можно, все вперед, я отрывался последний раз на 150 км от наших войск. Я был уже в Германии, а наши только через Польшу проходили. Только вперед, потому что когда лавина танков шла вперед, немцы пребывали в шоке и не могли нам ничего противопоставить.

- Что делать, если вы столкнулись с танками противника во время прорыва?

- Мы никогда не уклонялись, нас учили так: надо занять удобную огневую позицию и с места либо с коротких остановок расстреливать его. Тут важно одно - надо попасть, именно попасть первым снарядом по танку противника. Как только он ударил по броне, экипаж противника будет в шоковом состоянии, а ты по тому же прицелу продолжаешь стрельбу, пока не подобьешь.

- Во время напряженного марша Висла-Одер, потери матчасти происходили?

- Конечно. В основном из строя выходила ходовая часть, но мы ремонтников не ждали, а сами делали очень многое. Катки меняли самостоятельно, самый проблемный вопрос заключался в ведущем колесе, оно часто выходило из строя, передний, так называемый "ленивец", почти никогда не выходил из строя, как ни странно, хотя танки в лоб шли на противника. Но мы насобачились в итоге ремонтировать сами даже задние катки.

- Насколько хорош был Т-34 в условиях борьбы с немцами зимой?

- Что скрывать, наш Т-34 был холодной машиной, у немцев в танках подогрев был больше, они всегда к себе относились с большим комфортом. Но, тем не менее, мы держались, не обижались на холод, потому что Т-34 есть Т-34. Мы всегда использовали брезент, его и в кабину стелили, и накрывались им. Он хорошо тепло держал.

- Какой запах витал в танке?

- Как от мотора, масло, ну, и дым был.

- Совершали ли Ваши танки марши по бездорожью?

- Конечно, мы даже больше не по дорогам, а по пересеченной местности шли. Ведь для танков бездорожье даже лучше, на шоссе мы ясная цель для противника, а по лесам и полям как раз было удобно внезапно на немцев набрасываться.

- Как определяли, пройдет ли танк по мосту, если нет опознавательных знаков рядом с ним?

- Это был очень сложный вопрос, поэтому иногда мы даже пытались перепрыгивать через небольшие речки. Это было самое трудное, ведь на глазок никак не определишь, так что надо рисковать, или танк пустить, но чаще всего отправляли пехоту и разведчиков, чтобы они посмотрели мост и определили, можем ли мы, танкисты, пройти. Трудно было, но мы справлялись.

- Были ли у Вас какие-то хитрости и уловки, помогавшие в бою?

- Нет, мы воевали прямолинейно. Уже наша сила была, сопутствовал во всем успех, и мы были так уверены в Победе, что никаких хитростей не использовали. Единственное, у немецких танках на пушках был дульный тормоз, это в бою был один из признаков вражеского танка, если он есть, сразу определяешь, что перед тобой враг.

- Сталкивались ли Вы со штурмовыми орудиями противника?

- Конечно, но немцы в 1944-1945 гг. были уже не те, здорово боялись наших танков и мехчастей. Они бежали от нас, когда мы орудовали в их тылу. Но конечно, штурмовые и противотанковые орудия продолжали оставаться для нас серьезной проблемой, самые сильные из них могли на дистанции до 2,5 км прошить броню Т-34 только так, снаряд пробивал оба борта. Надо сказать, что единственным эффективным способом борьбы с ними были минометы и артиллерия, такое орудие надо было на площади уничтожать. И хорошо мы их уничтожали, наши ребята уже умели воевать по-настоящему. К концу войны немцы не могли успешно сопротивляться войскам Красной Армии.

- Как Вы считаете, какую опасность нашему танку несло применение немецкими солдатами "Фаустпатрона"?

- Очень большую, дело в том, что ведь и дели из "Гитлерюгенда" легко могли им пользоваться. Они были настолько отважны, настолько напичканы этой антисоветской и антибольшевистской пропагандой, что шли на нас вплоть до самоуничтожения. К примеру, если они засели в здании, то единственным способом успешной борьбы с фаустниками будет только разбить здание, по-другому ты с ними ничего не сделаешь, по одному же человеку из пушки стрелять не будешь. Так что только так и боролись с ними.

- В чем заключалась основная сложность борьбы в городе?

- Мы больше всего от фаустпатронов и страдали, это сильное оружие, может прошить танк от борта в борт, поэтому, прежде чем войти в город, мы обстреливали интенсивно улицы. Бывало так, что только войдем в город, я у одного люка, заряжающий у другого, и только и делаем, что бросаем гранаты, я вправо, он влево, чтобы освободить улицы, иначе они нас щелкали, как хотели.

- Во время боев в городе Вы закрывали люки?

- Я вообще не помню, чтобы я закрывал люк, ни в городе, ни в бою. Это очень опасно, ведь потом открывать надо, это и время, и какая обстановка будет, черт его знает, ведь иногда руки трясутся, не можешь открыть. У меня во взводе и в роте никто так не делал, я не разрешал закрывать люки. Они приоткрыты были, а немцев мы не боялись. Зачем им пытаться попасть гранатой в наш люк, когда у них везде фаустпатроны были?!

- Как вели себя немцы, когда Вы на танках прорывались в тыл основной линии фронта противника?

- Они народ неглупый, поняли, что война проиграна и вели себя достойно. Мы заезжали в города, надо заправить машины или остановиться отдохнуть. Заходили в дома, они, как правило, сидели в подвалах большими группами, и сразу выходили, хотя у нас питание всегда было с собой, и хорошее, но они сами вытаскивали свои запасы, взаимоотношения у нас были нормальные.

- Где проходила формировка экипажей?

- На месте получения танка, там сразу и формировали. Я получал танки в Нижнем Тагиле, Челябинске, Омске, и мы прямым ходом на вокзал, там по железной дороге и до фронта. Экипаж был очень важен, это как настоящая семья. Это была очень добрая и искренняя семья. Никаких различий в экипаже не было, стол у нас был всегда единый, все, у кого что было, выставляли.

- Какова была иерархия в экипаже?

- У меня в экипаже командиром орудия был ленинградец, я его тогда считал дедом, ему было, наверное, лет 40, а мне-то было 20. К старшим у нас было уважительное отношение. Мы вообще дорожили такими добрыми отношениями, ведь в войну друг от друга зависит очень многое. Когда 30 апреля меня вытаскивали из подбитого танка, то тянули все свои, те, которые остались живы. По земле меня таскали, на большом ковре, не пойму до сих пор, где они его отыскали. И волокли меня километра 1,5-2, не меньше. Представляете, собой рисковали, но все сделали, чтобы вынести командира из зоны боя.

- Какое место в танке Вы занимали?

- На марше я находился в командирской башенке, на отдыхе же мы, как только танк вставал, копали под его днищем что-то вроде большого блиндажа, и находились там, прямо под танком, это было и безопасно, и все вместе находились.

- Ваше отношение к своей машине?

- Отличное, я ее вспоминаю и люблю до сих пор. Машина с номером 305 и сейчас мне мерещится. Чудесная машина. Мы тогда ходили по шоссе до 50 км/час, сейчас не все современные танки на такое способны.

- Как вы оцениваете подготовку танкистов?

- Очень хорошая, конечно, сначала было много трудностей, но я их не застал, я ведь попал в танковые войска, когда они были полностью сформированы, и их личный состав был подготовлен, как положено.

- Бывали ли случаи перевозки танков тягачами?

- Конечно, вышедшие из строя танки вывозили тягачами, но надо отметить, что их быстро восстанавливали, очень быстро. У нас были организованы летучие восстановительные бригады, приданные каждому корпусу. Не успеет танк остановиться, только подаешь сигнал, и такая бригада тут же подъезжает к тебе, особенно в 1944-1945 гг. эти подразделения действовали эффективно. Кстати, тягачи у нас были наши, отечественные, хотя, насколько я знаю, в корпусе были тягачи марки "Шевроле", а также танки "Черчилль", мы его называли Крокодил", потому что он был очень высокий. Название вошло в историю. Кстати, экипажи свои "Крокодилы" любили. И неплохо оценивали их.

- Какие наиболее уязвимые для артогня противника места у танков, кроме бортов?

- Скаты. Но борта опаснее с этой точки зрения, тут самое главное, чтобы не выбило задние ведущие катки, ведь бывало, что из средних катков двух не было с каждой стороны, но это не абсолютно влияло на скорость и ход танка.

- Какие недостатки у Т-34 Вы могли бы выделить?

- Не могу, честно. Мне кажется, что это совершенная машина. Во-первых, это была очень маневренная машина, это танк весил 34 тонны с полной заправкой, но бегал как легковая автомашина, ни с какими иностранными танками его не сравнить, наша родная "тридцатьчетверка" была непревзойденная, ее водитель крутил как хотел. Немцы пошли по другому пути - увеличивали броню танка. Вот "Королевский Тигр" казался им непробиваемым, но бороться с ним оказалось очень просто - первое время мы стреляли в лоб, его, естественно не пробить было, тогда мы насобачились обходить его и бить в борта, наш снаряд оба его борта навылет пробивал. Так что были очень неповоротливые машины эти "Тигры", в итоге немцы от них сами отказались. Вот "Пантера" в бою была опаснее "Тигра", она ведь чуть ли не копия Т-34. Вообще, немцы очень многое у нас позаимствовали в танковом деле.

- Какие характеристики танка Вам кажутся наиболее важными для сражений в период ВОВ?

- Важны и броня, и пушка, но надежность танка - вот что самое главное.

- Кто был Вашим наиболее частым противником в прорыве?

- Авиация. Когда мы уже вошли в тыл, мощно наступаем, то немцы не принимали бой и убегали от нас. Единственное, нам очень много бед приносили их штурмовики. Мы сразу при налете останавливали машину и пытались найти ей прикрытие, спрятаться как-то. Немецкая авиация работала хорошо, для танка она была наиболее опасна. Но мы чувствовали себя в определенной степени в безопасности именно в танке, потому что угрожало ему только прямое попадание, а если снаряд взорвется рядом, то что ему будет?! Только прямое попадание было опасно. В 1945 г. мы даже не обращали внимания на потери от авиации, когда я шел со своей ротой до Берлина, из 10 танков у меня побили 6. Два сгорели сразу в прорыве, а 4 были подбиты и оставлены нами в тылу - то катки, то гусеницы, то борта, у одного даже башню подбили. Но быть подбитым тоже опасно, мы остерегались таких попаданий, ведь у нас внизу лежало 6 снарядных кассет, в случае удачного для врага выстрела они наверняка сдетонируют. Кстати, я только в 4 кассетах держал снаряды, а в двух - харчи, а снаряды укладывали и в башню, они даже валялись под ногами.

- Стреляли ли Вы с ходу?

- Да. Обычно мы стреляли так, когда шли в атаку, а вот при прорыве рубежей эффективней была стрельба с остановок. Там нужна прицельная стрельба. Остановился, выбрал цель, поразил ее и дальше идешь. Мы стреляли по бронеединицам и пушкам, на пехоту не останавливались, она и сама разбегалась.

- Подбитый танк обязательно надо поджечь или достаточно, что он не стреляет?

- Нет, конечно, зачем на него снаряды тратить, если он подбит и не стреляет, то все, мы другие цели ищем.

- Насколько были эффективны танковые пулеметы?

- Пулемет, который был впереди у радиста, мы вообще убрали, он очень неэффективен был. На его месте был небольшой глазок, танкист ничего не видит, куда он бьет и в кого стреляет. Это был пятый член экипажа. Поэтому его тоже убрали, осталось нас четверо, все занимали свои места, экипаж работал четко, как хорошо отлаженный механизм. А курсовой, естественно, эффективен был. Радификация у нас уже была, сначала было очень трудно, танки как правило между собой связи не имели, рации были очень слабенькие, только к 1944-1945 гг. стало получше, мы связывались между собой по радио, достаточно было команду отправить и выключить рацию. Так что без радиста мы не страдали.

- Как отдавались команды механику-водителю?

- Ногами, естественно, налево надо повернуть - по левому плечу бил легонько, а если остановиться надо, то я ему за шиворот стукну, и он сразу все делает.

- Кто был обязан следить за боекомплектом танка? Существовали ли какие-то нормы расходы боекомплекта?

- Нет, ничего такого не было. А следили мы все, у нас были специальные подносчики, которые занимались подвозом боеприпасов. Наше дело было в одном - мы говорили командиру, что боеприпасов нет и нужно подвезти, т.е. заявку делали. И сразу нам привозили снаряды, организация была хорошая. Я, к примеру, не помню, чтобы когда-либо мой танк страдал без боеприпасов. Выдавали боекомплект на батальон или на роту минимум, но четко подвозили снаряды прямо к танкам.

- Стреляли ли Вы с закрытых позиций?

- Нет, но у нас в бригаде был сформирован отдельный дивизион, он умел стрелять, причем очень толково. Они танкисты, и вдруг стреляют с закрытых позиций, артиллерия понятно, это их хлеб, но чтобы танкисты стреляли, это было ново. Кстати, получалось у них хорошо, потом нам их все время в пример приводили.

- Что Вы делали, если во время боя перебивало гусеницу?

- Надо попытаться ее отремонтировать, пусть прямо во время боя. Танк ведь остановился, остальные-то идут вперед. Ты уже оказался в тылу, надо ремонтировать срочно и присоединяться к своим.

- Возможно ли было применять в наших танках немецкий бензин?

- Нет, бензин не применяли, а дизтопливо - конечно, использовали. Оно было, в принципе, одинаковым, но все-таки немецкое как искусственное, немного теряло в мощности. Хотя все равно мотор работал.

- Как бы Вы оценили наши легкие танки Т-60 и Т-70?

- Это легкие танки, маленькие такие машинки, мы их называли танкетки. Они в боях, наверное, участвовали, но со мной они не были в прорыве. Что от них получишь, у них пушка-то была всего 45-мм, по-моему.

- С КВ Вы сталкивались?

- Да, это хорошая машина, но очень тяжелая, поэтому она в итоге не пошла в массовое производство.

- У кого была лучше оптика, у нас или у немцев?

- У немцев, мы управлялись со своей оптикой, но когда мы разбирали немецкие танки, то я видел, что их оптика превосходит нашу. Вот в боях в сумерках и ночью приходилось трудновато, но к счастью, вскоре у нас также появились приборы ночного видения, это нам помогало с немцами бороться на равных.

- Как бы Вы оценили удобство вождения Т-34?

- Механику-водителю было удобно водить, из наших танков он был, вероятно, самым удобным. У механика-водителя была свобода в танке, он сидел впереди и легко управлял. Но вообще-то он должен был быть крепким мужчиной, наша механизация улучшилась только после войны, приборы начали работать хорошо, механику стало легче, он только ручку повернет, и сразу поворот. А до этого усилия, и немалые, прилагать надо было.

- Производилась ли чистка гусениц?

- Нет, мы не делали ее, когда мы ехали, большую скорость дашь, и все само очищается.

- Обучали ли Вас покидать танк?

- Конечно, ведь те, кто танк подбил, всегда ждали, куда экипаж денется, сверху или снизу ждали, пока мы вылезем, пристреливались заранее. Чтобы с наибольшей вероятностью остаться в живых, надо было вылезать из танка снизу, на днище был специальный люк, его очень трудно было открывать, и сразу же решаешь, или назад или вперед выходить из-под танка, это очень сложно было, ведь вокруг стреляют. Неприятное ощущение. За войну я потерял 6 машин, вынужден был менять довольно часто танки, так что попадал в сложные ситуации.

- Доводилось ли Вам применять личное оружие?

- Да, в городах приходилось. Особенно когда мы уже входили в город, боев не было, но появлялись где-то немцы, вели огонь из засады, также они любили снайперов в засадах оставлять, по ним мы и стреляли. Нашим штатным оружием был пистолет, но всегда в танке были немецкие трофейные автоматы, они были очень удобные, легенькие такие, черненькие. У убитых немцев регулярно патроны собирали для них.

- Как кормили в танковых частях?

- Хорошо, даже отлично. Но мы сами себя кормили, не ждали, пока кашу принесут, у нас всегда сухпайки были, в него входили сухари, мясные консервы, американские, помощь по ленд-лизу. До сих пор помню, были квадратные и круглые баночки.

- Сталкивались ли Вы с танком ИС-3?

- Да, я его очень хорошо знаю. Но он не воевал, хотя это был хороший танк, советская промышленность знала, как делать хорошие танки.

- Как организовывалось Ваше взаимодействие с пехотой?

- Почти всегда у меня был танковый десант. Но были моменты, когда танкисты шли вперед, а пехоты не было. Специального отделения для нас не выделяли, стрелковый командир распределял солдат перед боем, четко сказать, что за нашими танками были закреплены одни и те же отделения, я не могу. В прорыве у нас всегда были пехотинцы, конечно, они несли потери, но до Берлина пехотинцы у меня на броне оставались. Я мало потерял за время прорыва, кстати, в бою я ими руководил, раз десант ко мне пришел, то я уже командую, как надо. И только начинался бой, они сразу же спрыгивали с танка и шли в атаку под нашим прикрытием.

- Помощь саперов в чем заключалась?

- Они нам много помогали, во-первых, минные поля очищали, во-вторых, в прорыве делали проходы в минных полях противника. Они часто погибали, работа была очень опасная, но все-таки обеспечивали нам безопасный проход. Много делали нам полезного. Надо сказать, что во время прорыва саперное отделение обязательно на танках было.

- Как организовывалось Ваше взаимодействие с артиллерией?

- Нужно сказать, что с пушками у нас всегда был хороший контакт, мы сильно от артиллеристов зависели, ведь поначалу они должны были расчистить нам дорогу. Мы с ними крепко дружили. Частенько мы вызывали огонь артиллерии на противника, в процессе боя ведь всякое бывало, мы иногда не могли прорваться, пока артиллерия не расчистит нам дорогу. Тогда мы вызывали артиллерию, они запрашивали координаты и давали немцам прикурить. Также у нас была практика выделения нашей бригаде полковой и дивизионной артиллерии для стрельбы прямой наводкой, в ходе боя мы такой прием часто использовали, потому что по-другому было не прорвать укрепления немцев.

- Бывало, что наша авиация Вас бомбила?

- Такое тоже случалось, и я попадал под "дружественную" бомбежку. Это было на Мангушевском плацдарме, мы только вошли в прорыв, видимо, штабы опоздали передать новости воздушникам, они уже прилетели с задачей добить те точки, что мы уже уничтожили. Начали нас утюжить, но мы быстро поняли друг друга, с танков ракеты пустили и они улетели, разобрались, что свои. Они 2 или 3 бомбы сбросили, несколько человек пострадало, но несерьезно.

- Было ли проблемой подплавление подшипников двигателя на Т-34?

- Да, такое случалось, если плохо экипаж ухаживал за мотором и вовремя масло не доливал. Тут самое главное было внимательно следить, чтобы постоянно было масло, тогда можно быть спокойным.

- Как часто необходимо было чистить масляный фильтр?

- Многое от него зависело, поэтому, когда мы останавливались и определенное время стояли, то всегда все фильтры чистили. Вот Циклон был хорошим фильтром, но я не обращал внимания на такие вещи, это дело механика-водителя.

- На каком расстоянии Вы предпочитали открывать огонь по цели?

- В среднем самым оптимальным результатом было, когда мы подпускали немцев ближе и огонь открывали где-то за 400-500 метров, с такого расстояния мы могли легко прошить всю технику противника. Процент попадания был высоким, 50-60%. Кроме того, мы часто использовали тактику "вилки": недолет, перелет, потом попадание. Это основное правило стрельбы, оно активно использовалось в боевой обстановке.

- Сталкивались ли вы с примечательными случаи сбития вражеского самолета. захват летчика?

- Нет, у нас такого не было, я не помню, но летчики у нас в корпусе регулярно появлялись, садились к нам в прорыве и передавали приказы командования.

- Встречались ли Вы со случаями применения немцами наших танков или пушек?

- Использовали, конечно. Особенно они любили наши Т-34, но потом все-таки отказались от них. Бросали и бежали, не могли эксплуатировать их так, как мы. ведь по-варварски на танках ездили наши ребята. А им надо, чтобы все было по-культурному.

- Каков Ваш личный счет подбитых немецких танков?

- Мы не вели такой подсчет, но навскидку более 6 штук я точно подбил. И танковых асов у нас в бригаде никак не выделяли.

- Как поступали с немецкими пленными?

- Отправляли в тыл, я не помню случаев расстрела, а ведь столько пленных мы брали, особенно в 1944-1945 гг., и ничего с ними не делали. Даже наоборот, наши люди их кормили. Столько творили они в нашей стране, столько жестокости показали. А когда мы вошли в Германию, то не тронули ни одного человека. Ни наши солдаты, а офицеры тем более. Знаете, у нас был случай, страшный, сейчас сегодняшнему поколению непонятный. За изнасилование немецкой женщины расстреляли нашего солдата, причем перед строем, прочитали решение трибунала и расстреляли. Был строжайший приказ Сталина, чтобы с населением обращаться так, как положено, поэтому у нас с населением ни одной стычки не было. Хотя мы их ненавидели сильно, прямо ужас. Пленных строем отправляли на восток, и представьте себе, такую ораву кормить надо. Естественно, нужно было, чтобы они что-то создавали, хотя бы для того, чтобы прокормить себя. Это был трудный период для нашей страны, столько народу было, который ничего не создает, а его надо кормить, поить и одевать.

- Ваше отношение к партии, Сталину?

- Самое наилучшее, самое наивысокое. Мы воевали "За Родину! За Сталина!" Патриотизм наш был к Родине, я до сих пор всем говорю, что шел в атаку "За Родину! За Сталина!" В этой связи я думаю, что следует несколько остановиться на роли Сталина в управлении государством и армией в первые дни войны. Версия, согласно которой И. В. Сталин, узнав о нападении фашистской Германии на Советский Союз, был так поражен, что впал в прострацию и, уединившись на даче, фактически самоустранился от руководства государством, является чистейшей клеветой. Это получило распространение только благодаря подлым стараниям Хрущева Н.С. этого авантюриста, который фактически пытался опозорить не только работу целого ряда правительственных учреждений, но и многих государственных деятелей. Факты же говорят совершенно о другом. Согласно учету посетителей Сталина, который велся дежурными в приемной вождя, следует, что с 21 по 28 июня 1941 г. Сталин принимал (иногда до утра) не только членов Политбюро ЦК ВКП(б), высших военачальников армии и флота, государственных и политических деятелей. Вместе с тем в те напряженные июньские дни и ночи И. В. Сталин принимал многих руководителей наркоматов, военных, ученых. Вообще о Сталине следует говорить только объективно и справедливо. Сталин - это эпоха. Эпоха борьбы и побед. Эпоха укрепления государства, улучшения жизни трудящихся. Сталин в 1929 году закрыл последнюю в России биржу труда, а сейчас биржа труда открывается. Спустя два года после войны Сталин отменил карточную систему, а сейчас уже была попытка ввести снова карточную систему, а ведь прошло после войны более 50 лет. Сталин заслужил к себе гораздо более уважительное отношение потомков, по крайней мере, он имеет гораздо больше права на понимание, чем на презрение. Не надо его отделять от того жестокого времени, в котором он жил. Сталина не надо защищать, за него говорят его дела.

Уинстон Черчилль, роль и деятельность которого известны в мировой международной политике, особенно в период Второй мировой войны, вспоминает в своих автобиографических произведениях: в конце войны заходит к нему помощник и передает пакет от Сталина. Вскрыли пакет, а там кроме большой фотографии самого Иосифа Сталина ничего не оказалось. Черчилль, который тоже обладал острым умом, сразу понял, что это неспроста, и попросил помощника срочно дать ему последнюю сводку. Через несколько минут помощник говорит: "Сэр, они перешли западные границы. Они уже в Европе!" Но как красиво было подано: мол, ты не хотел второго фронта? Так я уже здесь. Я у тебя на столе! Несколько позже Черчилль, говоря о Сталине, заявил: "Я лично не могу чувствовать ничего иного, помимо величайшего восхищения по отношению к этому подлинно великому человеку, отцу своей страны, правившему судьбой своей страны во времена мира, и победоносному защитнику во время войны". И все это говорит человек, который чуть ли всю жизнь боролся против социалистического государства, против идеи социализма, коммунизма. Можно соглашаться с характеристикой господина Черчилля или нет, но факт остается фактом - вычеркнуть Сталина из истории не удастся никому.

- Сколько национальностей было в Вашей танковой роте?

- Пять. И знаете, никаких трений не было, настоящий интернационализм Красной Армии заключался в том, что мы даже и не спрашивали о том, кто какой национальности.

- Было бы Вам что-то известно о гигантских потерях в Красной Армии в 1941-1942 гг.?

- В первые годы войны я ничего не знал, но вот в 1943 г. информация до нас уже стала доходить. Ведь потери были в основном не смертельные, а пленных была масса.

- Какие настроения у вас были в период обороны Москвы?

- Мы были уверены, что ничего не будет. Мы устоим. Знаете, когда я в Нижнем Тагиле получил танк и ехал с ним прямо через Москву, даже никаких намеков не было видно, что могло быть поражение в битве под Москвой.

- Какое отношение было в войсках к старшим офицерам?

- Мы обожествляли своих командиров, они были на самом деле очень достойными полководцами. Главное, вели себя достойно, Катуков начинал с танковой бригады, Рыбалко, Богданов, Кириченко. Все эти фамилии были на слуху, Ротмистров и Лелюшенко тоже звучали, но вот Ротмистров, как мы считали, меньше всего участвовал в боевых операциях, только в конце войны о нем пошли разговоры.

Хочу сказать несколько слов об очень уважаемом и талантливом полководце И. X. Баграмяне, с которым встречался многократно и считаю, что хорошо изучил его, прежде всего как замечательного человека. Он был выше среднего роста, хорошо сложенный, с настоящей кавалерийской выправкой, с глубоким, умным и чуть грустным, доброжелательным взглядом темно-карих глаз. Преданность революционному делу, хорошие командирские качества, высокий уровень военной подготовки, юношеская энергия и стремление к дальнейшему совершенствованию были основой стремительного продвижения по военной службе Ивана Христофоровича Баграмяна. За заслуги в планировании и организации ведения боевых действий за короткое время И. X. Баграмян от полковника в начале войны к 19-му ноября 1943 г. уже получил звание генерала армии.

12 августа 1941 г. ему присвоено первичное генеральское звание генерал-майор, а в декабре 1941 звание генерал-лейтенанта. В Орловской операции ярко проявился талант И. X. Баграмяна как военачальника, и ему было присвоено звание генерал-полковника с вручением ордена Суворова 1-ой степени, а 19 ноября 1943 года он был назначен командующим войсками 1-го Прибалтийского фронта с одновременным присвоением звания генерала армии. 29 июля 1944 года за выдающиеся успехи, достигнутые войсками фронта, которым командовал И. X. Баграмян в Белорусской операции, ему было присвоено звание Героя Советского Союза. По какому-то случаю (уже не помню) правительством Армении был приглашен Маршал Баграмян И. X. Решением ЦК Компартии и Совета Министров Армении мне было поручено сопровождать маршала в поездке по районам и городам республики. Было исключительно приятно постоянно находиться рядом с этим замечательным, добрым, отзывчивым, мягким и искренним по характеру человеком, который только своим присутствием благоприятно влиял на окружающих его людей. В Ереване он захотел осмотреть многие исторические и привлекательные места. С особым интересом он смотрел памятник Железному Гаю в Советском районе города. Памятник ему понравился, хотя он и сделал несколько небольших замечаний и пожеланий. Особенно интересной была поездка в Ленинакан (теперь Гюмри). На границе с Турцией Маршал И. X. Баграмян очень долго вспоминал те времена, когда он служил солдатом и унтер-офицером в царской армии в этих районах - в крепостях "Красный" и "Черный". В Ленинакане остановились мы на 2-3 дня, жили в гостевом доме. В первый день нашего пребывания он говорит мне: "А можно ли заказать хаш - национальное блюдо Армении?" Председателем горисполкома Ленинакана был мой племянник Каракосян Эмил Микаэлович, которому я позвонил и передал пожелание Маршала. На второй день утром хаш был доставлен к завтраку. Приехали несколько человек во главе с председателем. Конечно, хаш прошел превосходно со всеми сопутствующими добавками, и вдруг маршал говорит "Было бы неплохо послушать армянскую музыку в исполнении дудукистов" (дудук - армянский музыкальный инструмент), и тут выходят три человека, один с барабаном (доулом), и спрашивают Маршала, что бы он хотел услышать. Нас, всех присутствующих, в том числе и меня, поразило, что почти всю жизнь находясь в Советской Армии среди не только русских, но многих других народов, он сохранил в своей памяти многие армянские лирические и патриотические песни, которые талантливо были исполнены музыкантами. Однако нашему изумлению не было конца. Вдруг маршал попросил сыграть музыку армянского танца "транги" и с молодым задором начал танцевать, приглашая других. Танцевал он долго, и я начал беспокоиться, ведь возраст у маршала был солидный. Так мы провели с маршалом 2-3 очень приятных дня. Это был последний приезд Ивана Христофоровича Баграмяна в Армению. К сожалению, мне больше не пришлось встречаться с Маршалом.

- Как складывались взаимоотношения с мирным населением в освобождаемых странах?

- По-разному. В Польше к Востоку от Вислы, жители очень хорошо относились, а вот Западная часть смотрела на нас с опаской. А в Румынии спокойно, румыны вообще очень слабый народ, и как вояки они были плохие, знаете, предпочитали вообще не воевать. В Сталинграде они также плохо воевали, итальянцы тоже своими достоинствами не выделялись, но особенно румыны, было видно, что они не хотели воевать.

- Посылали ли посылки домой из Германии?

- Нам разрешали посылать, но я ни разу не отправил, потому что была у меня такая мысль: "Если посылку отправлю, то завтра меня убьют". Примета такая была. Но ребята посылали, и по нескольку раз. Когда я после войны приехал домой, меня даже спросили, мол, что я так поступал, все вокруг получали, а от меня ничего не было. Я ответил: "Не хотел заниматься этим".

- Как мылись, стирались?

- Это была проблема. Иногда нам удавалось попасть в баню, на фронте это вообще мечта была. А так приходилось очень тяжело, чуть ли не на ходу все делали, как только удавалось остановиться в здании, находили комнату и начинали с мытья хоть какого-то. Потому что грязь была чревата многими неприятностями.

- Что было самым страшным для Вас на фронте?

- Авиация. Мы больше всего от нее страдали, она постоянно над головами ходила. Остальное терпимо.

- Проблем со сном не было?

- Да мы на ходу спали! Идет танк, ты голову на руки положил и спишь.

- Наших убитых как хоронили?

- Обычно хоронило или мирное население, или пленные немцы. Когда успевали, то мы сами отправляли в последний путь, а когда нет, то немцы. У них под Дрезденом есть целое кладбище, там лежат наши воины. Немцы за могилами очень хорошо ухаживают.

- Женщины в части были?

- У нас нет, я не видел ни одной. Но к женщине на фронте мы относились с почетом и уважением. Раз она женщина, да еще на фронте, то тем самым заслужила уважение.

- Были ли Вы все время убеждены в неминуемом поражении немцев и в нашей Победе?

- Безусловно. Эта вера только и давала нам силу. Вот я вспоминаю: в самые трудные моменты, была ли у меня какая-то неуверенность - ответ один - не было.

- Получали ли Вы какие-нибудь деньги на руки?

- Нет, все шло на сберкнижку, а они у кого были, у кого не были. К примеру, у меня ничего такого не имелось.

- Доводилось ли Вам воевать против "власовцев"?

- Нет, мы их уничтожали. Они мерзавцы были те еще, мне помнится, когда наши ребята как-то поймали очень большую группу "власовцев", оказалось, что они стреляли нам в спину. Так их сначала разоружили, а потом у всех было одно желание - расстрелять их всех. Но в бригаде был строжайший приказ - никого не трогать, поэтому вот так они как пленные и жили. Жрали наш хлеб и жили. Правда, я слышал, их всех потом отправили в Сибирь, они там работали.

- Ваше отношение к замполитам?

- Ну, они выполняли особую роль на войне, облегчали работу командиров, занимались воспитательной подготовкой. Я всегда к ним относился лояльно, с уважением. А многие их не уважали. Замполит батальона все время был у нас в роте, он вообще был боевым офицерам. Тогда все политработники были боевыми, и, кстати, неплохо воевали.

- Ваше отношение к особистам?

- Необходимы они были. Но личное мое отношение - только отрицательное, пусть и была такая необходимость. Я со стороны смотрел на их работу, самому не приходилось с ними дела иметь, но они очень нахально вели себя, бесконтрольно, и считали, что над ними никаких законов нет, и никто их не остановит. Так эти особисты привлекали самую настоящую ненависть к себе, таким своим поведением.

- Как Вы были награждены за войну?

- У меня два Ордена Красной Звезды Ордена Отечественной войны II и I степени, ну и Звезда. Также давали медали "За освобождение Польши", "За взятие Берлина", "За победу над Германией" и другие.

- Тяжело ли было возвращаться с войны?

- Нет, мы радовались Победе, ведь мир наступил. Наша мечта была увидеть Москву, столицу нашей Родины.

Через день после награждения я вернулся в госпиталь в Варшаву-Прагу, где также организовали торжественную встречу. Лечение мое фактически было завершено. На комиссии при выписке мне предоставили месячный отпуск с выездом на родину.

Самолетом У-2 нас с ординарцем и нескольких таких же отпускников отправили в Москву. Встретил меня бывший член моего экипажа, уволенный в запас по возрасту в начале 1945 года младший лейтенант Женин Николай Петрович, у которого мы и остановились на несколько дней, пока я оформлял проездные документы, менял польские деньги (злотые) на наши, советские и готовился к отъезду. С Курского вокзала поездом № 13 Москва-Тбилиси в отдельном купе мы выехали где-то в середине сентября. Питались мы по специальным талонам на крупных станциях, когда позволяло время стоянки поезда, или получали за эти же талоны продукты. Дорога была очень интересная. Несмотря на то, что война кончилась недавно, на станциях было, можно сказать, обилие продуктов. Особенно соления и овощи. На четвертые сутки мы прибыли в Тбилиси, и меня удивило, что на станции меня встречали несколько человек - работники Управления Закавказской Железной дороги. На мое удивление, они сказали, что им звонил мой брат из Еревана, которого очень уважали в Управлении дороги. После короткого приема руководством дороги нас накормили, как почетных гостей, и вечерним поездом Ереван-Тбилиси отправили домой на родину.

Вот и станция Санаин, первая железнодорожная станция Армении, где проходила передача состава грузинской бригадой паровозной бригаде Армении. До Санаина наш вагон стал чуть ли не местом паломничества. Беспрерывно входили в наше купе разные люди, в основном железнодорожники, несли разные продукты, напитки, беспрерывно задавали разные вопросы и т.д., одним словом, скучать не давали. Мне еще на подъезде к станции Санаин передали, что там ждет прихода нашего поезда мой брат. На станции я спускаюсь из вагона, а мне навстречу идет мой любимый брат с женой. Неописуемая радость встречи. Собрался народ, с трудом поднялись в вагон, и там опять снова собралось много людей. Такой шумной компанией мы ехали в Ленинакан. Брат меня предупредил, что в Ленинакане готовятся к встрече и что на станции будет много народа.

Поезд прибыл на станцию Ленинакан. Смотрю в окно вагона - на перроне масса людей, сотни, если не тысячи. Брат говорит: "Это тебя встречают". Я совсем растерялся, В вагон входит группа людей во главе с первым секретарем горкома партии Ленинакана Барсегяном В. Г., которого я знал еще до войны, когда он был первым секретарем комсомола города. Он предупредил, что я должен сказать несколько слов, но у меня было такое состояние, скорее растерянность, что вряд ли что-то могло получиться из этого выступления. На подножке вагона я мог только громким голосом сказать: "Здравствуйте, дорогие ленинаканцы!" Не знаю, почему-то на русском языке. Поднялся невероятный шум, крик и т.д. Стащили меня со ступенек, и по образовавшемуся людскому коридору в окружении родных и близких я вышел из здания вокзала. Оглянулся, а за нами масса людей, провожают нас.

А дальше были бесчисленные встречи в школах, на предприятиях, в разных организациях и учреждениях. Но самая приятная встреча была в пединституте, где собрались студенты и преподаватели, большинство из которых я хорошо знал и помнил. Не могу не назвать некоторых: Гагика Григоряна - преподавателя по математике, элегантного Баголяна - преподавателя физики, ректора института, замечательного человека, историка Маркоряна И. М., преподавателя русского языка Наталия Царукяна и др. Месяц я провел среди близких и родных и в беспрерывных встречах. Военком города полковник Мартиросян как-то, уже к концу отпуска, пригласил меня и объявил, что по ходатайству руководства города отпуск мне продлен еще на один месяц. Тогда было принято решение отправить домой в Сибирь, в Иркутск моего сопровождающего Николая. Где-то к концу октября получаю телеграмму от Президиума Верховного Совета Республики с приглашением в Верховный Совет.

Принял меня в Верховном Совете председатель Президиума Шмавон Арушанян - бывший первый секретарь Ленинаканского городского комитета партии, которого очень уважала наша семья. Прием был очень сердечный. В присутствии некоторых руководителей республики он мне вручил Грамоту Президиума Верховного Совета Армении, много поздравительных адресов и пригласил на банкет (или прием) по какому-то случаю. В течение двух дней я находился в Ереване. Жил в гостинице, ходил по городу, так сказать, изучал город, который все больше и больше стал нравиться, особенно отдельные прекрасные здания, построенные из великолепного армянского розового туфа в прекрасном исполнении. Дело в том, что это было мое второе посещение столицы. Первый раз я был здесь в 1939 году, участвуя в школьных соревнованиях по легкой атлетике, волейболу, баскетболу, проводимых среди школьных команд республики. Да, тогда проводились такие замечательные соревнования, в которых участвовали учащиеся всех школ республики. А с каким азартом и удовольствием мы играли чуть ли не с утра до вечера! Играли мы через день, а в свободный день более подробно знакомились с городом, который все больше и больше нравился нам.

Вернувшись в Ленинакан, мне пришлось продолжать встречи с коллективами школ, учреждений, организаций. Было даже неловко: я вынужден был почти одно и то же рассказывать о событиях войны, подробно характеризовать моих боевых товарищей. В Ленинакане я постоянно ходил в библиотеку горкома партии, которая находилась на первом этаже городского комитета партии недалеко от нашего дома. Как и до армии, я постоянно интересовался литературой. Моя библиотека постоянно пополнялась литературой, особенно редкими книгами. Их у меня было больше тысячи, но тогда в основном армянские книги. К сожалению, в дальнейшем все эти книги исчезли. Видимо, растаскали мои дорогие родственники. Из всех этих книг мне особенно жалко было книгу Хачатура Абовяна "Раны Армении" - это первое издание на хорошей бумаге и с хорошим оформлением. Исчезли и многие замечательные книги иностранных классиков в переводе на армянский язык. Книги Вальтера Скотта, в частности, "Лорд Островов" и др.

Кстати, в библиотеке произошли события, которые стали для меня, можно сказать, судьбоносными. Там я познакомился с симпатичной девушкой с огромными косами, сестрой Розы, которая училась в Ереване на зубоврачебном факультете института и приехала на время каникул. Дружили мы недолго. Отпуск мой заканчивался, я должен был вернуться в Германию. Мать, узнав о нашей дружбе, настояла на том, чтобы я женился и уехал в Германию уже вместе с ней. Вскоре состоялась наша свадьба. Городское руководство совместно с нашей семьей организовали свадьбу на 100-150 человек почти на два дня. Через две недели после свадьбы мы едем в Германию. Едем через Москву. С нами едет дядя - мамин старший брат, сын которого находился в Подольске. В этом лагере находились бывшие пленные, которых освободила наша армия, и теперь они проходили проверку в подольском лагере. По прибытии в Москву буквально на следующий день поехал с дядей в Подольск. Принял нас начальник лагеря очень приятный полковник - Герой Советского Союза, к сожалению, фамилию не помню. Узнав о цели моего приезда, обещал, что к завтрашнему дню он проверит все данные и даст окончательный ответ. Сын дяди, Пепоян Левой Хачатурович по всем данным оказался порядочным бойцом нашей армии, никаких претензий к нему не было в период нахождения в плену и, можно сказать, с почетом выдали нам все оправдательные документы с хорошей характеристикой и освободили его. Мы довольно прилично отметили это событие, находясь у тети (маминой двоюродной сестры), хотя дядя не отличался щедрым характером, и поездом "Москва-Берлин" выехали в Германию. Выехали мы без единой копейки. Правда, мы своевременно в Москве запаслись для дороги продуктами, так сказать, высшего качества, особенно красной и черной икрой в банках, от которых немцы просто балдели.

Дорога была очень интересна, и мы с женой почти не отходили от окна. Нас просто поражали четко и культурно обработанные участки земли, они были похожи на картинки, нарисованные умелыми руками земледельцев. Сравнивая наши колхозные, да и личные, "собственные" обработанные земли, нам становилось обидно за нашу бесхозяйственность, хотя мы прекрасно знали, что наши земли были в несколько раз плодороднее, чем польские и немецкие.

Помню, как мы пересекли все границы: советские, польские и немецкие; нас почти не проверяли. Через двое или трое суток мы прибыли в город Ютеборг - на севере ГДР. Встречали нас мои сослуживцы - старший лейтенант Клименко с двумя солдатами. В тот же день мы выехали в город Ной-Рупен, где расположился мой родной 49-й гвардейский танковый полк (бывшая 49-я гв. ТБР).

В Ной-Рупене наш полк расположился в прекрасных казармах бывшего немецкого танкового училища. Парки были замечательные, оснащенные всем необходимым для качественной эксплуатации бронетанковой техники. Каждый бокс - так мы называли место стоянки танков - имел горячую и холодную воду, сжатый воздух, естественный постоянный свет. Занимались мы боевой подготовкой. Часто выезжали на эссенский танковый полигон, танкодромы. Занятия, как правило, носили практический характер. Много стреляли из танков и стрелкового оружия, водили танки и бронетранспортеры днем и ночью. Одним словом, шла четко организованная боевая учеба. Где-то в апреле или мае 1946 года нам объявили, что приехала московская комиссия для отбора кандидатов на учебу в Академию ВТ и МБ им. Сталина. Проводили они предварительный отбор. Изучая личные дела офицеров, меня почти без опроса включили в состав кандидатов. Сыграло роль, конечно, то, что я учился в институте на физико-математическом факультете. Не последнюю роль сыграло и мое звание Героя Советского Союза.

Окончив Академию ВТ и МБ, я поехал на службу в Молдавию, оттуда на Север, потом служил в Германской группе войск. Много мест повидал, был командиром 86-й Краснознаменной, Орденов Ленина и Суворова мотострелковой дивизии. Я и сейчас служу, как генерал-лейтенант я занимаюсь призывом в ресвоенкомате, недавно отправил юношей на службу. Вот такая у меня судьба.