Косых Александр Иванович

- Родился – 1-го мая 1927-го года в районном центре Мордово Тамбовской области, в семье колхозников. 

Отец – Косых Иван Петрович, 1906-го года рождения, участвовал в Финской войне в 1939-м. Домой пришёл в начале 1941-го, всего полгода побыл – и на второй день после начала новой войны его опять призвали в армию, а в январе 1942-го мы получили похоронку: погиб под Смоленском.

Остались мы вчетвером с матерью. Я – за старшего, а ещё у меня была сестра (1929-го года рождения) и брат (1932-го).

Пришлось мне, не доучившись в 7-м классе, учёбу бросить – и идти на работу в колхоз.

В 1943-м прошёл обучение на тракториста – и два года работал в тракторной бригаде, где было восемь девушек и женщин. Мужиков было всего трое: бригадир (с 1913-го года), которого оставили по броне, ещё один парень с 1926-го, и я. 

Даже трактора помню: один ЧТЗ, 2 ХТЗ и один универсал. Я – на всех мог. Рост – 1 м 72 см был. В основном эта тракторная бригада обслуживала два колхоза в селе Мордово. Один назывался «Сталин и Каганович».

- 1941-й год. Как Вы узнали о начале войны?

- Точно 22-го июня 1941-го мы с друзьями Мишу Овсянникова провожали в ФЗО. Он в прошлый год умер, а был с 1924-го. Собрались у него. Я там впервые выпил… из-за стола не мог встать! Может, и было-то всего грамм 50… 14 лет мне, в 7-м классе учился.

И потом где-то с 11-ти часов пошли на лужайку играть в футбол. У нас один на гитаре там играет, мячик, всё путём... И прибегает ко мне сестра (ей будет 80, но лежит уже года два, не встаёт). Бежит, плачет, говорит: «Чего тут веселитесь?! Война, и отцу уже принесли повестку!»

Мы всё бросили, пришли на площадь. Речь Молотова. Отца на второй день сразу проводили, и других уже начали провожать. Конечно, плач, ещё что-то такое. Все, безусловно, восприняли беду, как общую. Ну, в военкомат и нас пригласили. Вот мы в 16 лет уже ходили на Всеобуч, из пулемётов из танков стреляли. Это и в 1943-м году, и даже в 1944-м.

А было: немцы пролетают – кидают листовки! Не бомбят, а сыпят этими листовками. Подписано – Власовым и Малышкиным. Так называемый «Совет против коммунизма». Руководитель этого комитета – генерал-лейтенант Власов, начальник штаба – генерал-лейтенант Малышкин. Фамилии – видите? – до сих пор помню. Враги сейчас хотят его восстановить. Я ещё про это где-то выступал и говорил:

- Как так это можно?!

И вот нас с военкомата, с милиции – бросают их собирать. Потому, что я недалеко от военкомата жил. И мы собирали, приносили, сжигали.

Потом, когда в Воронежской области уже слышны были залпы, учиться и мальчишки, и девчонки – все побросали. У нас один только остался, который учился. Потому что все пошли работать. Отцов – нету же, только похоронки приходят…

Да, 1941-й – конечно, это тяжело, плохо жить. И все мы рвались на фронт – а нас не брали. Я вот почему курить-то стал: дед табак сеял! А я ему помогал толочь его, резать. Когда у нас войсковые части стояли – тоже помогали: они все курили. Они где-то немножко зерна привезут (им брать разрешали), и им за это дед табак давал. И потом я на Всеобуч стал ходить – в карман насыплю… сам не курил ещё, угощал-угощал – да и начал покуривать. Окурки собирал в 1945-м году возле офицерской столовой! А вот в 1957-м бросил, и – железно. И не курю.

Скажу вот так: и в 1943-м, и в 1944-м, уже когда я учился на танкиста – мы все желали побыстрей попасть воевать! Условия были очень суровые, и нам казалось, что там будет лучше. Некоторые и плакали, некоторые ещё чуть – и могли застрелиться. Говорили:

- Ну побыстрей бы на фронт! Или убьют, или ранят – так без руки, но хоть домой приеду!

Вот примерно такое было настроение. Но – всё равно учились. Это мы были даже не в городе Чугуеве – а там есть Осиновка, есть Малиновка. В Осиновке – один полк стоял в лесу, а это – небольшое поселение, Малиновка: 11 или 12 землянок. В каждой – по 150 человек. Нары – двухъярусные, ничего на них нет, бушлаты нам дали под голову, как подушку – и спи. Утром встаём – это январь-февраль 1945-го – мы все в инее! Командир отделения, до сих пор помню его фамилию – ефрейтор Букин, сам снимает рубашку, и – нам:

- С открытым торсом – снегом умываться!

Может быть, именно это нам тогда дало здоровья…

Потом уже поехали на Северодонецк, нарезали камыша, из него сами наплели маты – и на матах этих спали.

Конечно, ещё тяжело было в ботинках. У меня же 44-45-й размер, вот такие дали [Показывает.] – не гнутся, подошвы толстенные, и шипы там. Американские какие-то. С обмотками. Я больше года ходил в этих ботинках и обмотках. Что тоже, видимо, закалило.

Военную присягу мы приняли 28-го января 1945-го. И только после неё нам дали матрасы соломенные… и то – по два на троих. И – покушать. Раньше-то – мы только иногда покушаем… да, в колхозе и картошку выкапывали, и кукурузу, и там ещё что-то… по нас и стреляли на Украине. Есть – так бросались! Даже искали еду в ямах мусорных…

Вот дочь мне:

- Папа, ну неужели ты правду говоришь?!

Ведро картошки – мы вдвоём накопали, почистили сами, сварили и съели! Полное ведро, без соли. По булке хлеба в одиночку легко съедали. Полк учебный – 2,5 тысячи! И все ищут поесть! Только когда пойдём в наряд на кухню – сами и наедимся. Или друг иногда вечером котелок принесёт. Вот такие условия. И всё равно мы все как-то рвались туда! Понимаете, такой настрой? Сейчас такого нет и не будет, наверное…

Парни 1926-го года у нас были – всё что-то крали, отнимали. Прибыли фронтовики. С орденами, хотя – тоже 1926-го, 1925-го года. Всё прекратилось. В землянке они появились, одного вора поймали – на шею ему петлю, и подняли его, и чуть не повесили. Всё, и нас больше никто, младшего состава, не трогал.

- До начала войны народ и армию настраивали «воевать малой кровью на территории врага». А когда началась война…

- Ну, по-разному. Где-то так и говорили. У нас, до сих пор помню, военный комиссар был – капитан Миронов, такой подтянутый. Мы на него, как на бога, смотрели. И лейтенант с ним. Конечно, они нам (все военные, а особенно начальство) говорили:

- Нет, мы войну быстро поведём!

Но мы сами, ещё когда 1941-й год был, быстро осознали то, что она затянется…

Я Вам за Брест расскажу! Накануне войны были учения у Гаврилова. Полк был в Кобрине: это 50 километров от Бреста. Мы там были потом у хозяйки, когда лес заготавливали. Она вспоминала:

- С субботы на воскресенье 22-е июня такое веселье было до 3-х часов ночи! Там был некий офицер, он говорил: «А завтра будет ещё веселее!» И наутро он уже пришёл в немецкой офицерской форме.

Головин, подполковник – он тогда младший лейтенант был – рассказывал, что, когда война началась, они жили на втором этаже в военном городке южнее Бреста. При тревоге двери внизу оказались закрыты, и они в окошко выпрыгивали и бежали. А там рядом был кирпичный завод – так на трубах уже стояли крупнокалиберные пулемёты, обстреливали этот его бегущий полк. И они отступали чуть ли не до самого Минска.

А ещё – на вокзале Бреста стояли вагоны… мы же торговали с немцами зерном, ещё там чем-то… а они были – с немецкими солдатами! Война началась, открыли – войска там. Поэтому Брест и пал сразу. Поэтому сражались только те, кто не мог выбраться из остатков Брестской крепости.

В какой-то степени там и предательство было. И – в немалой. Особенно, как рассказывали сами жители. А рядовые пограничники – гибли, и офицеры простые, которые с ними были.

- 1941-1942-й годы, немцы подошли к Москве, Ленинград в блокаде, Сталинград… Не было ощущения, что страна – пропала?

- Я сейчас точно не скажу, но – думаю, что вроде такого массово не было.

Когда под Москвой немец оказался – вот тут некоторые думали, что всё, конец. А когда его от Москвы начали гнать – тут партийные органы и военкоматы стали проводить линию, что всё, немцам мы тут дали окорот… и даже нас, пацанов, к этому привлекали.

А какие-то – да, сперва думали, что всё, конец. И особенно – бабули, дедули, так сказать. Боялись. Детей начали куда-то отправлять, прятать… Потому что и у нас взрывы были уже слышны, а где я – в Мордово! Но всё-таки немца у нас не было, он и в Тамбове не был.

А потом, конечно, после Сталинградской битвы, когда взяли 300 тысяч с генералами – у населения дух появился! Что уже теперь немцы победить нас не смогут…

- Как и когда Вас призвали?

- Меня – в декабре-месяце 1944-го. А как узнали, что я тракторист – сразу в механики-водители! Нас из 426-ти человек 30 отобрали на механиков-водителей, остальные – наводчики и заряжающие. Мы ж почему пошли на механику? Потому что уже знали, понимали, что на войне механик-водитель меньше погибает, потому что он сам танком управляет.

Прибыли в город Чугуев. Там – две учебные бригады. В 4-й начали получать Т-44. Их уже выпускал Харьковский завод. И вторая – 9-я, рядышком в лесу – там учили на Т-34. Я – попал сразу в 45-й учебный полк, где механики-водители учились. А дальше – 46-й: там – наводчиков и заряжающих готовили. И 47-й – это запасной, где после учёбы нас формировали. Когда мы в мае учёбу окончили, нас – в него. А война закончилась – и я не успел попасть на фронт…

Наша маршевая рота была – 42-я. Не знаю, может быть, раньше и были какие-то первые маршевые роты, в которых танки Т-44 попали на войну где-то в районе Праги в Чехословакии. Но если и были – то буквально единицы Потому что больше 44-х просто не было.

- Кем были Ваши офицеры и инструктора?

- Фронтовики! Причём – такие, что я до сих пор помню: командир батальона майор Попов, лысый – он даже зимой, когда все замерзали – вообще без головного убора или в фуражке ходил. Мы на улице по 6 часов стояли – и на него всё смотрели: такой красивый! Командир полка учебной бригады – был полковник Нагорный. Командир взвода – Леонтьев, младший лейтенант…

- Вы были после войны на так называемых «западных территориях»… не сталкивались ли с местными террористами?

- Я был очень много в Гродно в командировках, учения мы там проводили, рефорсировали реку Неман… Я Гродно очень хорошо знаю: красивый, небольшой город. Так там у белорусов не было ничего такого антирусского и антисоветского.

В Бресте – да, гадили поляки в 1945-м… Тогда офицеры жили на частных квартирах. Если они в части вечером задерживались, мы – по два сержанта-автоматчика с автоматами – сопровождали их до дома. Потому что до того у нас убили зампотеха полка и двух зампотехов батальонов. Они как раз поздно к себе на частные квартиры возвращались.

А что касается Украины, тоже – да. В советское время во Львове, насколько мне известно, играла в футбол команда «Карпаты». И местные, если ты болеешь не за них или как-то скажешь что-то против – сразу кидались в драку.

- Как проходила Ваша учёба на танках?

- Учиться я начал на лёгком танке, потом – полгода на Т-34, потом – Т-44. Затем получал Т-44 на Харьковском заводе. Получили мы их в маршевую роту в ноябре-месяце: уже когда не занимались, а в лесу на заготовках были. Отстреляли на них, погрузили, и в том же ноябре-месяце я прибыл в город Брест. И получилось так, что туда возвращалась 39-я танковая бригада гвардейская. И нас там разместили. Мы где-то месяц не знали, куда попадём и как. Но вот из той боевой танковой бригады и из нашей маршевой роты – сформировали новую бригаду.

А потом уже из нас всех создавали экипажи. Видимо, я неплохо учился: меня взяли на командирский танк ко взводному. Механиком-водителем. Ещё заряжающий у меня был – и наводчик. А офицеры у нас были командирами танков. У командира роты механик-водитель уже воевал, был награждён орденом Славы, на других – там с 1926-го, с 1925-го года... и только я и ещё один механик-водитель были с 1927-го.

Вот так и началась моя служба танкистом. Проходила – вельми плохо. Вот я почему и говорю, что это тоже была война...

- Кто Вы были по званию?

- Младший сержант. Нас ими выпустили.

Вот в 1946-м году мне запомнилось впервые, когда отмечали День танкиста! Второе воскресенье сентября-месяца. Вы знаете, честно: я – всё время в танковых войсках. Лучше, как отмечали – не было! Река идёт. С одной стороны – поле, с другой – город Брест. Все жители прибыли. Там и преодолевали препятствия, помню, и контрэскарпы преодолевали, ежи наставили, все танковые батальоны прошли…

Ещё почему праздник здорово запомнился? Мне тогда присвоили гвардейское звание, наградили гвардейским знаком и значком «Отличный танкист».

В 1946-м же меня избрали секретарём комитета комсомола танковой роты. А в 1947-м году, в декабре-месяце, наградили почётной грамотой ЦК ВЛКСМ. Ещё первый секретарь ЦК ВЛКСМ был Михайлов такой. И так пошло... в 1947-м я уже вступил в кандидаты партии. Самый молодой был механик-водитель и кандидат.

В 1948-м меня избирают секретарём комитета комсомола батальона. И – уже в члены партии. Видимо, я учился хорошо.

В 1949-м году в танковом полку по новому штату создаётся так называемый МБА: это моторизованный батальон автоматчиков. 500 человек личного состава. И меня туда приглашают, вызвав предварительно на курсы. Затем избирают секретарём комсомольской организации этого батальона. Это уже офицерская должность: с этого времени я вошёл в штат, как офицер.

Секретарь комитета комсомола полка, капитан Медведев, был награждён орденом Ленина – и поступил в 1950-м году в Военно-политическую академию. В том же году меня – старшего сержанта – избирают секретарём комитета комсомола танкового полка. Опять офицерская должность, мне и удостоверение дали, и 800 рублей оклад. Больше, чем у командира взвода!

А потом получилось так, что уже через полгода я должен увольняться…

Командир полка – полковник Суздалов (потом в Тоцких лагерях был) – такой невысокий, награждён тремя орденами Красного знамени – замечательный человек!

Замполит полка – полковник Левит. Он как был начальником политотдела той 39-й бригады, так и потом остался. Его звали «Михаил Ильич», но он – Моисей Эльевич.

Так вот, они оба меня вызывают – и говорят: «Сынок Саша, давай мы пошлём тебя на звание». Я им: «Товарищи полковники, да я 7 классов даже не окончил! Ну как?!» Ладно. И через полгода: «Ну ты вот... – начали мне снова то же вспоминать. – Ты ж ведь на офицерской должности…»

В общем, запросили справку с села, с района, её прислали: 7 классов образования. И они меня отправили... в отпуск! Как так?

15 суток мне дали на День печати: я писал много. Плюс 10 суток – я отлично стрелял с танковой пушки. И у меня получилось – месяц отпуска.

Возвращаюсь – я уже младший техник-лейтенант! Коль я «технический» – мне так и присвоили. Ну и – на комсомоле, избран. Переоформляют – и так я оказался в дальнейшем на политработе.

С супругой моей, кстати могу сказать, сержантом в 1950-м году познакомился. А в 1951-м уже младшим лейтенантом поехал опять, и – женился.

У меня тяжёлая служба была. На частной квартире жил в Бресте – а в военный городок было добираться иногда к 6-ти часам на службу, к 8-ми... И с 20-ти часов не только я – многие офицеры, даже капитаны – пошли в вечерние школы. С 20-ти до 00 – вечерняя школа. 4 раза в неделю. Ну, иногда только пропускали по различным причинам. Вот я пошёл – 8-й класс окончил нормально, 9-й, 10-й. 6–месячные курсы политсостава прошёл в Минске. И в 1956-м году – уже старший лейтенант. Ну, и – секретарь комитета комсомола полка.

В 1956-м уже вышел срок старшего лейтенанта – и меня назначают помощником начальника политотдела по комсомольской работе политотдела спецчастей Брестского гарнизона. Старший лейтенант на майорской должности. А я ещё не имел даже среднего профессионального образования, даже военного! Ну, поехал в том же году в Хмельницкий – и сдал экстерном за 1,5 месяца полный курс танкового училища. Поэтому у меня с тех пор есть удостоверение, что я танкист, но я ничего нормально не кончал. Всё, приехал оттуда – и 3 года был заместителем начальника политотдела по комсомольской работе в гарнизоне.

В Бресте – я очень много служил. Всё на моих глазах, всё послевоенное развитие комплекса Брестской крепости – я всё видел.

В 1957-м году в Доме офицеров была организована встреча: Гаврилов, майор (два ордена Ленина, Золотая звезда); Петя Клыпа, Раиса Абакумова и Матевосян. Ну, начальник был – и я с ним. Тогда первым секретарём Брестского обкома партии был Машеров. А Тимошенко – командующим Белорусским военным округом. Они тоже там были.

Гаврилов – с Краснодара приехал. Уже немножко глуховат был… и вот он выступал – и сказал, что у него в войну жена пропала, сын тоже погиб… мол, он их потерял – и сам не знает, где. И теперь у него там дома другая жена молодая. А, когда он закончил об этом рассказывать – я шёл позади, и вдруг вперёд забегает женщина и обращается к Машерову: «Пётр Миронович, Гаврилова можно?» И уже ему говорит: «Вы знаете, ваша и жена жива, и сын ваш жив! Жена лежит прикованная к койке в Пружанах – есть такая в Брестской области больница, а сын служит в Белорусском военном округе!»

На другой день – коль Машеров здесь! – жену и сына нашли. И Гаврилов забрал их с собой в Краснодар. Но, насколько мне известно, эта жена где-то через 3-4 месяца ушла из жизни.

На моих глазах в том же Бресте, когда я был помощником по комсомолу – приехал старший сержант Семенюк, который награждён орденом Красного Знамени. Я пришёл – как раз когда он рассказывал свою историю. Там уже склад, закрыто – но нам тут же дали нам разрешение, всех повёл разводящий, подошли – и Семенюк показал на территории поста, где в 1941-м году спрятал знамя своего зенитного дивизиона и командирскую сумку. Мы его не отпускали долго…

Потом, когда он обратился к Смирнову Сергею Сергеевичу [Автор и исследователь, после войны первым в СССР публично поднявший тему подвига защитников Брестской крепости в 1941-м. – Прим. ред.], ему дали 15 суток отпуска, и он за счёт государства приехал. Я при всём этом опять присутствовал. Снова приходим – говорит: «Вот здесь копайте». Сняли пласт кирпича, потом – лопатой, и сразу – оцинкованное ведро, сверху – брезент. Сумка тоже рядом должна была быть – но её не оказалось, потому что там река Буг разливалась весной – и, видимо, сумку ту вымыло, унесло. А это знамя потом в Брестском музее хранилось. Там друг мой заведовал: капитан, потом майор. Поэтому у меня такая связь со всем этим сложилась. Мне и сейчас иногда есть о чём рассказать: потому что я всё это сам видел.

А в 1959-м году мне присваивают звание капитана. Смотрю, приказ приходит: «Капитана Косых назначить замполитом танкового батальона в г. Бобруйск». Я аж опешил. Даже обратился к начальнику политотдела: мол, меня никто не вызывал! А тот говорит: «Мы всё уже знаем». И – всё.

Так я прибыл в город Бобруйск замполитом танкового батальона. Командир батальона – подполковник, с 1918-го года, начальник зампострой – с 1923-го года. Начальник штаба, штабисты – все старше меня. А я – «комсомолец»…

Ну, дальше я тоже видел и слышал не меньше прежнего. Не знаю сам, почему. Но вроде ничего особенного никогда не делал. Меня и секретарём парткома там избрали, и присвоили мне майора. Поехали в Кап-Яр [Полигон СССР Капустин Яр. - Прим. ред.], отстрелялись. Дивизион получает отличную оценку. Меня награждают 3-мя книгами…

В 40 лет – в 1967-м году – я стал замполитом танкового полка, получил звание подполковника. Я, может быть, и не имею образования, но до подполковника у меня не было задержек. А вот от подполковника до полковника – чуть ли не два срока прошло!

В 1968-м – в события в Чехословакии входил. С нами там даже было безобразие по дороге. Какое-то крушение, 25 или 30 человек насмерть... помню, в ноябре-месяце мы прибыли в Прагу. Как только вошли войска – там ещё не очень люди относились… потом – ничего, разошлось.

Звонит мне редактор «Красной Звезды в Чехословакии» подполковник Женя Богданов – и говорит:

- Саша, будут приёмники японские – вот Крюков, корреспондент «Правды Чехословакии», хочет купить. Ну, помоги ему. Он же за деньги!

Они получали много по тому времени. По 2,5 оклада! Я:

- Железно.

Вызвал начальника базы, говорю:

- Слушай, Володя, вот как будут – ты мне позвони.

Прошло какое-то время, 2-3 месяца, он мне звонит:

- Александр Иванович, поступило 4 приёмника.

- Всё, три раздавай в дивизии, один оставь.

Оставил – звоню Богданову. Говорю:

- Женя, можешь приезжать.

Приехали. Встретил их. Ну, тот доволен, рад… – надо обмыть! Говорят мне:

- Вези уже, куда ты знаешь: в столовую свою «военторговскую»! Там же – твои подчинённые…

Я – привёз. Они меня и правда все там знали. Сели «на троих», заказали две бутылки коньяка. Железные, помню до сих пор. Железные бутылки коньяка! Ну, закуски там – и всё. Такая красивая официанточка у нас служила … И – раз-раз, когда мы выпили и закусили все – достаёт он деньги, отдаёт… она должна сдачи принести 10 крон. Это – 1 рубль, один к десяти было. И что-то она ушла – и так и не приходит.

Ведь я же там проводил каждую неделю политинформацию, приглашал прокуроров: чтобы не обсчитывали. А тут – я с корреспондентами, ёлки-палки – и что?! Завёлся. Они – на меня:

- Да Саша, да что ты, да этот рубль один…

Я говорю:

- Ни хрена подобного! Я каждую неделю им про это долдоню, а тут – с людьми сам сижу! И что?! Взяла – и ушла?! Уволю!

Честное слово, так и поступил… за это меня коллеги, наверное, уважают.

Ну если бы она мне позвонила, сказала: «Александр Иванович, извините!» – я бы простил. А она звонит этому Богданову! Тот – мне звонок:

- Слушай, ну чего ты там, красивая ж официантка…

Я говорю:

- Слушай, Женя, а чего она тебе звонит?! Почему она мне не звонит?! Ни хрена, – говорю, – всё равно за 24 часа уволю!

Дословно. Она опять звонит – и снова не мне! Бывшему второму секретарю Рязанского обкома партии, Вите Котикову. Он профсоюз всей Чехословакии возглавляет. Его кабинет и мой – напротив. Заходит:

- Александр Иванович, ну что ты вот делаешь?..

Я говорю:

- Слушай, Богданову – звонит, тебе – звонит… да что это такое?! Она работает – у меня! Почему она передо мной не извинится?! Было два корреспондента и замполит – и она ухитрилась вляпаться! Выгоню, – говорю, – всё равно, пошёл на хрен ты!

И отфутболил и этого.

Она даже додумалась позвонить начальнику штаба группы! Генерал-лейтенанту Мальцеву. Смотрю – любезнейше меня зовёт... Захожу к нему, он:

- Ну что ты, Александр Иванович, ну что ты куксишься?

Я говорю:

- Товарищ генерал, я об этом на каждой политинформации говорю, что обсчитывают! Особенно – молодых офицеров, а они и так крохи, а не кроны получают! И почему она не мне, а вам звонит-то?! Почему она мне не звонит?! Выгоню всё равно!

Поехал сразу, собрал профсоюз в этом «Военторге» дивизии – и добился, чтобы её убрали. Но всё равно её совсем не выгнали, а куда-то там в полк в Словакии отправили официанткой…

И вот после этого я у чехов особенно много ездил на праздники. Правду говорю, без вранья. Меня никто так в Союзе не провожал, как провожали из Чехословакии чехи.

Не знаю, не везло мне – или наоборот заслуженно всё?

Когда исполнилось 50 лет – сразу лёг в госпиталь: устал, было такое болезненное состояние… А меня тут же и уволили: «не годен к службе в мирное время»! Вот так здесь записано. [Показывает.] Но – в то время как раз переделывали окружной музей. Надо оформлять – и кого-то туда старшим. А был там один такой член военного совета, северокавказский генерал-лейтенант – и кто-то с политуправленцев ему сказал, что вот Косых уволился – так давайте его туда старшим! Меня призывают – и я трачу целый год на всю эту банду (их человек 60: там и художники, и строители, и кого только не было).

Поэтому я окончательно уволился – в 51 год. Потом работал в Ростове.

- Как Вы узнали о Победе 9-го мая 1945-го? Какое было ощущение?

- 9-е мая я встретил ещё в учебном полку. Это было очень здорово! Мы – в землянках. Смотрим – победа! И ни хрена дежурного, никого не спрашивая – хватаем автоматы из оружпарка, выбегаем и стреляем. Тут – никто ничего, все радуются. И только где-то в 12 или в час нас собрали, построили полк… до сих пор помню: орденом Ленина награждено знамя… салют…

Ну, радость такая – все офицеры и сами прыгали, и солдатам разрешили. По рюмочке и выпили мы даже, пацаны… ну, в 1945-м мне 18 лет было.

- Вы участвовали в учениях на Тоцком полигоне...

- Всё расскажу. В 1954-м году я служил в Бресте в 39-м танковом полку, где начинал сержантом, был лейтенантом и полковым секретарём комитета комсомола. Вдруг объявляют: «Секретно». Вначале укомплектовывают две местные дивизии по полному военному штату. Одели всех – и офицеров, и солдат – с иголочки. Одна стрелковая с Бреста пошла, и ещё наша (она была механизированная). В этой дивизии было два танковых полка. Наш 39-й танковый полк – он так и остался: средние танки и тяжёлые. И 29-й танковый полк – тяжёлый. У них ИС-ы были.

Командиров дивизий, насколько мне известно, вызвали в Москву. Полковники поехали – сразу приехали оттуда генералами. И сразу – готовиться. Укомплектовали. Всё.

- Жён, – говорим, – куда отправить?

Жена у меня – и сын (1952-го года). Отправил в Тамбов.

Офицерам – сказали всем купить раскладушки, потому что мы там в палатках будем жить. И нас – всё, погрузили один за одним в секретный эшелон (из коровьих вагонов), все едут 6 или 7 суток. На станциях особо не останавливались. Охрана. Иногда я в преферанс немножко играл… у нас офицеры собирались, вечерком в преферанс играли до полуночи. Днём – спим.

Привезли нас в поле. Ничего не знаем.

- Всё, располагаться!

Такой ручеёк протекает, вдоль него поставили палатки. Натянули большие – для личного состава, нары там сделали. И офицерам – маленькие. Нас – 4 человека: секретарь парткома – подполковник Омельченко, пропагандист – майор, начальник клуба – капитан, и я, лейтенант – секретарь. Мы четверо спали в этой палатке.

И всё, и начали нами заниматься. Подготовка – сильная была. Во-первых, прежде всего – отрабатывали направление наступления для каждого механика. Уже когда наступали на учениях – они знали, что если хоть и не так дорожка – то направление через лес и далее. Учения были рассчитаны на 6 часов. Поэтому начали нас готовить, чтобы мы могли находиться в противогазах до 6-ти часов.

- Уже было известно, что будет применяться?

- Что будут испытывать – нам стало известно только там. Мы расписались за неразглашение. Второе подписание – за соблюдение безопасности в двух направлениях. Всё секретно. И мы поэтому никому ничего не писали. Письма – писали, но – чего, где – нет.

Через месяц или два нашего пребывания там – приезжал и Курчатов, и Королёв. Собирали нас там, офицеров… Курчатов выступал – про соблюдение мер безопасности. Хотя во время подготовки там где-то БТР перевернулся, погибли люди… а он сказал, что никаких жертв не будет. [Явно имея в виду результат взрыва атомной бомбы, а не бытовые ЧП. – Прим. ред.]

С жителями проводили занятия: рядышком, где мы там стояли, буквально 300 метров от нас – такое небольшое поселение.

Постоянно всех к цели готовили: покушал я, покурил, в туалет сходил, захожу назад – противогаз, чулки, накидку – и в палатке сижу. Уже гофрированную трубку не откручиваю, потому что знал: всем сказали, что нужно быть всё время готовыми к тревоге.

- Ещё была защита, кроме противогазов и ОЗК?

- Нет. Да и противогаз был уже старый. И всё время – в этом во всём. А, ещё, прямо когда мы преодолевали заражённый район – каждому дали аппарат: знать показания, сколько радиации... дозиметр.

Каждый день почти – кино показывали. Присутствовали работники из политуправления. У нас, до сих пор помню – полковник Стрельник, он сам из комсомола. Он работал – и мы всё там ходили проводили. Концерты были... Причём приезжали и Александров, и Михайлов, и ансамбли одни, и всё-всё-всё. Всё это было.

Питание – в основном хорошее, но – через определённое время… это мы в мае приехали – и помогали уборке урожая. В городе Сорочинске – целыми колоннами зерно убирали в элеватор, и в том числе я там ездил сопровождал эти колонны. Потом, когда бросали бомбу – даже в Сорочинске полопались стёкла в некоторых домах: волна пошла как-то по направлению к нему. Повылетали и стёкла в некоторых домах рядом с нами, и даже у нас в летучках.

А где-то в августе или даже в июле началась дизентерия. Поэтому всё было – с хлоркой: руки мыли – хлоркой, вода во флягах – с хлоркой, приходим кушаем – с хлоркой... Потому что это настолько важно стояло! Само учение даже было на уровне срыва. Наш командир полка заболел – так он всячески прятался. Специально. Вы сами понимаете, какая обстановка там была…

Жуков – всё время присутствовал. Когда мы наступали, нам:

- Наступать на максимальных скоростях!

В первый раз мы потихоньку ехали – «Что вы плетётесь, как ослы на водопой?!»

Он непосредственно эти учения готовил. Был первым замминистра обороны. А министр обороны был – Булганин.

Сам момент, когда бросать бомбу – на неделю или уже больше переносили.

Встаём утром:

- Приготовиться!

Смотрим – облако на небе.

- Отставить!

Ветер – не в ту сторону. И мы целый день опять занимаемся, кино показывают вечером…

14-го сентября мы находились на месте, как обычно. Не один раз уже так приготавливались. Нас распределили – политработников: один секретарь парткома – в первый батальон, я – во второй батальон, пропагандист – в третий и т.д. В танковом экипаже нам места, конечно, нет; я бы с удовольствием в экипаже поехал. Но тут, на БТР-152 – майор Розанецкий, начальник штаба батальона, я, секретарь комитета комсомола, дозиметрист, сержант и шофёр. И находимся мы – в капонирчике, в таком окопчике. Сидим, лежим…

…смотрим – световое излучение! Нам в очки затемнённые стёкла вставили, чтобы зрение не попортить. Очки – в противогазе, но ещё и эти стёкла там. И так лежим и смотрим – всё ярко засветил свет… он же быстрее, чем звук… и вроде нет звука… а потом чуем – звук! Нас – раз! – приподняло как-то. Мы находились за 15 километров, я это точно уже знаю. И ещё приподнял второй взрыв: знаете – так называемая «встречная волна»? И – тишина.

- Заводи!

Выскакиваем. Ну интересно!

- Пошли смотреть сразу после взрыва?!

- Да. Ведь интересно ж всё равно глянуть! Я, значит, очки снял, на небо – как будто за 15 километров всё в небе видел! Всё страшно смотреть, что там творится. Бушует и пламя, и гарь, дым... Быстрее – одевать противогаз, заводи! – и вперёд!

- Танки – пошли!

Наш полк действовал в передовом отряде: это почему именно к нам Булганин-то потом приехал. Что такое передовой – это самый первый полк. Развёрнутый танковый полк – это 90 танков, ёлки-палки! А тяжёлый 29-й – он поддерживал. И когда прошли мы около часа, наверное, так примерно – то вошли уже в зону. Идём – лес горит, трава горит. Там собака, там лошадь валяется, там ещё какой-то…

И, я честно скажу, в одном месте у нас заглох БТР… Всё. А кругом – горит. И мы – боимся! Бросать – тоже нет. Но потом как-то завелись, значит, поехали дальше. Две речки преодолели. Получилось где-то часа уже три в пути, наверное.

Я курил – так эти сигареты завернул в одну бумагу, в тряпку другую, в металлический ящик поставил, чтобы после закурить, но чтобы на них не было местного воздействия. Майор, который ехал на открытом тягаче – он себе ещё обмотал вот здесь накидку [Показывает.], потому что боялся, что… потом будет не-мужчиной. И я тоже. Мы все боялись. Но дозиметрист с трубой начал замерять – вроде уровень не очень большой.

Её [Бомбу.] бросали для воздушного взрыва на высоте 400 метров от земли. 40 килотонн – примерно как в Японии американцы бросали. Ко мне буквально вчера один подходил, который там тоже был, оказывается, в Тоцких лагерях, но – солдатом. Сам – 1933-го года. Он говорит – они там средства то одевали, то снимали, и он сейчас очень серьёзно болеет. Именно поэтому, может. Я – тоже дозу получил. Но – не такую.

Когда учение закончилось – объявили:

- В полк едет министр обороны!

Появляется машин 20 или 25, все – «Победы». Командир полка – невысокий такой, полковник Суздалов, ух, молодец он такой! – доложил Булганину, а тот:

- Товарищ полковник, спасибо за службу! Полк действовал – отлично!

Посмотрел на нас, ещё обменялись они с Жуковым словами, после этого он на Буденного посмотрел – и сказал, что у него ещё больше усы порыжели. Посмеялись искренне, но вежливо.

А ещё Жуков говорит одному солдату:

- Вот оттуда удар идёт!

Как он – брык! – ногами туда, головой туда – всё, как положено. Жуков тогда свои снял часы – ему и дал: «Молодец!» И руку пожал.

И ещё показали плавающий танк ПТ-76. Он тогда ещё был секретный, а у нас была их целая рота. И пушку 85-миллиметровую самодвижущуюся. Завели, всё… Ну, поблагодарили они нас, сели все по «Победам» – и уехали.

Командир полка тут же приказал начать обработку техники и себя:

- Воду подвозите, вымывайте!

Потом нас, всех офицеров, отпустили сразу на месяц в Крым, по санаториям. Все мы, конечно, боялись, что будем не-мужчинами. Это – главное! При том ещё, что на второй день нас повезли в самый эпицентр. Там две деревни – через них мы проезжали на машине. Пьяновка – одна, вторую – забыл. Всех жителей – конечно, выселили. Иначе они сгорели бы: всё, там одни развалины.

В самый центр мы заезжали с радиуса, примерно, может быть, до 3-х километров или до 2-х… там ещё в окопе стоял танк – на него кто-то полез… я-то – не залазил. И – тут танк вроде нормальный, а с другого башня улетела. Валялась овца – с неё всё оплавилось, понимаете?! Самолёт перевёрнутый лежит. Там лес был – такой! А стал даже не то что лес, а – как шлак: земля спечённая и чёрная. Вот тот центр. [Показывает.] Всё выгорело.

В этот раз мы шли и ехали через зону часа два. Прошло уже много… и где-то часа через два с половиной, наверное, смотрим – на машинах едут без противогазов. Но мы свои всё равно пока боимся снимать. И только позже потихонечку начали снимать это всё.

- У Вас какая-нибудь дополнительная противорадиационная защита на технике – была?

- Ну, мы ж на БТР-е открытом ехали! БТР-152, только брезентом накрытый. Механики-водители в танках – закрыты. Они даже ухитрялись некоторые, как мне рассказывали, снимать противогазы. Всё-таки люки все закрыты. Механику же вести очень тяжело, будем говорить прямо: танк такой, да ещё противогаз. Видимо, в связи с тем, что она воздушного взрыва была – именно радиацию первым делом оттуда и сдуло.

- Спасибо, Александр Иванович, очень интересный рассказ!