Перед войной я закончил десятилетку и пошел работать в паспортный стол милиции, куда меня взяли выписывать паспорта, поскольку обладал красивым почерком. В Августе 1941 года меня послали в военкомат выписывать повестки призывникам. Мне было еще рановато в армию идти - только 17 лет исполнилось. Поздней осеню, уже снежок выпал, приносят мне список из примерно пятидесяти фамилий. Я читаю, а это все мои школьные, дворовые, товарищи, с кем я мальчишкой бегал. Как же так? Все мои товарищи уходят в армию, а я здесь останусь? Нет! Я и себе выписываю повестку. Приношу к военкому, майору Дегтяреву, на подпись. Он дошел до моей повестки: "Ты что? Мы тебе здесь звание присвоим, и будешь у нас работать под моим началом". "Товарищ майор, я хочу с ребятами вместе идти". - "Хочешь?" - "Мои братья там, и я пойду". - "Ну, что же, иди".
Вот так я был призван в армию. Свои нехитрые пожитки я завернул в кусок полотна, в углы которого завязывались картофелины, что бы можно было сделать узел, когда их сложишь вместе - рюкзаков и сумок тогда не было. На станции нам подали пассажирский вагон, который должен был отвезти призывников на пересыльный пункт в Горький. Надо сказать, что я до армии стеснялся при отце курить, а что такое вино вообще не знал. Перед отправкой поезда отец подошел к вагону и принес нам на дорогу целый ящик четвертушек водки. Я распрощался с ним, первый раз попросив у него разрешения закурить.
Пересыльный пункт был забит призывниками. В первую же ночь кто-то из-под головы вытащил мой мешок с сухарями и прочими принадлежностями. Встал, я голодный. Ничего жрать не дают. Хорошо свои земляки поделились чем могли.
На пересыльном пункте прошли медкомиссию: руки, ноги есть, глаза есть - годен. После этого повезли нас под Казань в район двух больших озер Малые и Большие Кабаны на формирование пехотной части. Там уже были заготовлены длинные-предлинные землянки для нашего брата. Командиры встретили нас очень хорошо. Все были кадровые - хорошие мужики. Помню командир роты лейтенант Илларионов, высокий парень. Командир взвода лейтенант, забыл фамилию, хороший пожилой мужчина. Дней через 20 принимаем присягу.
Как-то раз меня направили в караул на пост около склада. Склад - длинный деревянный ангар - на его первом этаже продовольственный склад, на втором - вещевой. Стою на посту с винтовкой с примкнутым штыком. Уже зима, снег лежит. Слышу, кто идет. Окликаю: "Стой! Кто идет!" - "Начальник караула старший сержант Наумкин" - "Пароль". Он дает пароль. Я даю отзыв. Подходит, а с ним подъезжают сани с двумя лошадьми в упряжке. Он говорит: "Ну, как не замерз?" - "Да, холодно". На мне что - шинелька да валеночки, которые я сдавал своему сменщику, когда возвращался с поста. Старший сержант берет у меня винтовку, отмыкает штык, подходит к двери склада и срывает накладку, ушки которой были схвачены висячим замком. По уставу я не должен был давать этого делать, но мне всего семнадцать лет, а он, как ни говори, начальник караула. Погрузил на подводу продукты, полушубки, подготовленные для солдат, и уехал. А я остался на посту. Отстоял я положенные четыре часа, сменился. На следующий день мы сдали караул, пришли в подразделение. Наумкин, который был помкомвзвода, говорит: "Зайди ко мне в каптерку". Я прихожу: "На поешь сухариков, сала шпик". - со склада наворовал. А кладовщики, когда пришли на работу, подняли шум. Нас особый отдел быстро вычислил, я не отпирался, и без всякого трибунала приговорил к расстрелу. Дошло дело до командира полка, подполковника Бубнова, ездившего, как сейчас помню, верхом на коричневой, чуть ли не красной лошади. Дело было за несколько дней до отправки нашей части на фронт и видимо он договорился с работниками НКВД заменить нам расстрел направлением в штрафную роту. Вот так мы попадаем с Наумкиным в штрафники. Поехали на фронт вместе со всеми, только штрафники которых набралось порядочно, ехали на фронт в отдельном вагоне.
Я не знаю, как получилось… Я только помню, что перед первой атакой нам выдали по десять патронов на винтовку. А потом я стою, затвором щелкаю, стреляю, а у меня уже нет патронов. Вдруг какой-то хлопает меня по плечу солдат: "Хватит, немец уже убежал". Вокруг трупы наших штрафников, а я живой. Думаю: "Как же так?" Ничего не понимаю, как будто помешался. После боя написали представление, сняли с меня судимость и даже медалью За Отвагу наградили, отправив к своим в часть. Что стало с Наумкином, я не знаю.
Еще некоторое время я повоевал в своей 332-й дивизии. Ну как повоевал? В основном готовились к наступлению. Помню, за ночь совершили шестидесятикилометровый марш - командиры на лошадях, мы падаем в снег, нас поднимают. Мы знали, что в наступление пойдет после артподготовки, а пока артиллерию по снегу подтянули прошло наверное неделю, а может и больше. Мы шалашей наделали, спать-то негде было. Я всю войну ни разу не спал в помещении! Честно говорю. Вот наломаем лапника, на снег настелим, шалашик соорудим. Мы с собой еще железные печки носили. В шалаш ее поставишь, трубу наружу, шинелью укрылся и спишь. Но нам не то чтобы давали отдыхать все время занятии по стрельбе, по тактике, чтобы мы были готовы к бою. Как-то раз нас построили. Смотрим, рядом с нашим взводным стоит офицер в танковой форме, в танкошлеме: "Трактористы и шофера - шаг вперед!" До войны мой дядя, работавший шофером и преподавал автодело, немного учил меня вождению грузовика. Я говорю, что мол не шофер, только дядя меня учил ездить на машине: "Ездил на машине?" - "Километров пять может проехал". - "Выходи". Вот так я попал в танковые войска механиком-водителем. Прошли по лесу километра два в расположение части - первого танкового корпуса. "Тридцатьчетверок" еще не было, только Т-60, Т-70, БТ-7. Опытные механики-водители начали нас обучать вождению, технике. Объяснили, что в бой надо идти налегке - в одной гимнастерке, что бы успеть выскочить, если подобьют. Эти железные гробы пробивались пулей и горели как спички - двигатель-то бензиновый. Поэтому наука покидать танк была одной из самых важных.
Ну а потом бои. Подо мной сожгли четыре машины, но сам я не был ранен. Первый раз выскочил из машины и - как заяц, в сторону, пока баки рваться начали. Гибли в основном командиры, те, кто в башне сидел. Я уже потом дорос до командира роты Т-34, даже исполнял обязанности командира батальона, но в бою всегда сам садился за рычаги. В башню никогда не садился - я уже был ученый. Башню чаще пробивали и шансов уцелеть, находящимся в ней мало. Может поэтому и жив остался…
А потом из ремонта пришли Т-34. Я хоть и сержант, но образование-то у меня высокое - десять классов и меня поставили командиром танка. Тут уже я себя королем почувствовал. Правда, видимость из него все равно плохая - только земля-небо мелькают, но пушка мощная. Командир орудия тебе в спину ногой толкнет. Я сразу делаю короткую, и он стреляет. Не плохо получалось.
Летом сорок второго мне присвоили звание младший лейтенант и отправили в Омск. Там, в эвакуированном из Камышина танковом училище, собрали таких же как я младших лейтенантиков, которым на передовой присвоили звание. Звание-то есть, а командовать мы не умеем. Где-то месяца три занимались, обучались тактике ведения боя, стреляли, ходили на завод №174, участвовали в сборке машин. Надо сказать, что на этом заводе конвейерной сборки не было, все осуществлялось вручную.
В конце сорок второго года получили танки и отправились на фронт под Сталинград. В моем экипаже механиком-водителем был Миша Миронов, 22-го года рождения, работавший до войны трактористом. Но, я уже говорил, что в бою всегда сам за рычаги садился, а его рядом сажал на место радиста. Коля Жибреев, с 24 года - заряжающий. Ванюша Печорский, сибирский охотник, вот стрелял, так стрелял! Я так не мог. Если не с первого, то со второго выстрела обязательно попадет в цель. Я говорю: "Ваня, башня твоя". Взаимозаменяемость в экипаже была отработана. Все могли вести машину и стрелять.
Корпусом уже командовал генерал-майор Панков Михаил Федорович, а моей 17 гвардейской танковой бригадой подполковник Шульгин. Тот в танк никогда не садился. В любом бою носился на своем "Виллисе" между танками с палкой в руке. Не дай Бог остановить машину во время боя, тут же стук по броне у люка механика-водителя: "Открой люк!" Только высунулся, он палкой по голове. Со мной один раз тоже так было. Танк попал в воронку, а я не успел переключить передачу, и он заглох. Слышу стук палки по броне. Я танкошлём с головы сорвал, на коленку натянул и высунул в люк. Пару раз он меня ударил. Я коленку убрал, быстрее на стартер нажал, передачу включил и пошел. Прошло много времени, я уже забыл про этот случай, вдруг меня вызывает, уже полковник, Шульгин: "Ты, где научился командиров обманывать? Ты почему меня обманул?" - "Когда, товарищ полковник?" - "Мне сказали, что ты надел танкошлём на коленку. Ты почему головой не стал вылазить из люка?" - "Товарищ полковник, я думаю, что плох тот командир, который голову подставит". - "Ну, твою мать, молодец! Иди".
В Орловской наступательной операции я уже командовал ротой. В одном из боев ранило нашего комбата, капитана Починка, и меня назначили исполняющим обязанности командира батальона. Начальником штаба был капитан Петров, как и я из бывших штрафников. Он воевал в авиации, а после штрафного батальона попал в танковые войска: "Я в авиацию больше не пойду. Я лучше на земле сгорю, чем в воздухе". Перед наступлением нам раздали карты. Сели мы с Петровым, я говорю: "Коля, вот здесь наша гибель". - "Я тоже так думаю". А у нас в батальоне заряжающим был некто Спирка, из московских урок. Отъявленный бандит. Фамилия у него была Спиридонов, а звали Спирка. Знаменит в батальоне он был тем, что при любой возможности, взяв еще одного-двух человек таких же отчаянных как и он, ходил в тыл к немцам за трофеями - жратвой и выпивкой. Я говорю: "Слушай, а ведь Спирка, наверное уже ходил к немцам в тыл. Давай его спросим". Послали за Спиркой: "Спиря". - "Што?" - У него вместо выбитых зубов стояли золотые, и он немножко шепелявил. - "Ходил к немцам?" - "А что такое?" - "Ты где проходил?" - "По болотине, там немцев нет". - "Глубоко?" - "Да, по яйца". - А дно какое?" - "Мы не застревали, командир. Могу показать". Мы с капитаном Петровым взяли автоматы и пошли. Прошлись по болоту, прощупали дно. Немцов действительно рядом не было. Вернулись, переоделись в чистое и поехали в штаб бригада докладывать. В штабе нас принял полковник Шульгин, а у него находился командующий корпусом генерал Панков. В большой светлой комнате стоит стол, на котором разложена карта, указка лежит. За столом сидит полковник Шульгин, а у окна стоит генерал Панков. Зашли. Полковник Шульгин, обращаясь ко мне говорит: "Ну что, цыганская рожа? - а я был черный, это сейчас вся голова белая - Что придумали с Петровым?". В этот момент вошел Рокоссовский, но поскольку, мы стояли спиной к двери мы его не увидели. Увидел его только генерал Панков. Я говорю: "Товарищ полковник, разрешите обратиться к генерал-майору? Мы этим путем не пойдем". Тут слышу голос из-за спины: "Почему не пойдете?" - Рокоссовский. Вскочили: "Товарищ командующий, верная гибель и нам и нашей технике". - "Не пойдете, расстреляем". - Спокойно так говорит. - "Товарищ командующий, мы ходили в разведку, считаем, что танки пройдут через вот это болото". Генерал Панков говорит: "Да, вы в этом болоте все машины утопите". - "Не утопим. Дно твердое, но мы еще бревен навалим и по одной машине, чтобы немцы не прочухали переправимся". Рокоссовский говорит: "Действуйте". Вот так мы весь батальон перетащили через болото. Первый оборонительный рубеж благодаря этому взяли без потерь, ну а потом немцы оправились. Так что к Орлу от тридцати трех машин батальона осталось четыре. За эту операцию я был награжден орденом Александра Невского.
Интервью: Артем Драбкин Артем Драбкин |
