Повышев Юрий Сысоевич

А. Б.: Скажите, когда и где Вы родились?

Ю. С. П.: 5 июня 24 года в селе Елово Пудемского района Удмуртской АССР.

А. Б.: Вы удмурт по национальности?

Ю. С. П.: Нет. У меня отец русский, и мать тоже русская. Мать из Косы, отец из Белой Холуницы. Они были оба учителя; была начальная школа - он был директор, она учительница, вот и всё. Вот я в этой школе начальной и учился, у них начал учиться - в 38-ом я кончил семилетку, - это в 31 году. Где-то там. Ну, семи лет я пошёл, тогда ещё не разрешали с семи, но поскольку я был уже наштудированный дома. Учителя были - они за уроки, а я помощником.

(улыбается)

Были в семье у меня 2 сестры. Отец умер в 34-ом году, мать в 32-ом году - мы остались без родителей. Мне пришлось побывать и в детских домах, в частности в Глазове я был в детском доме. Я семилетку кончил там в Елово и поступил в Глазовский механический техникум. Вот я там до войны учился, полный курс кончил 4 года, получил специальность техника-механика по тракторам, автомобилям, разным сельхозмашинам. Потом кончил я техникум, началась война. Это был 41 год, война началась - в техникуме нас застала.

Нас было 30, мы уже госэкзамены начали сдавать, заканчивать досрочно техникум. Нас военкомат призвал, 23-ий год сразу же в армию отправили. Им выдали документы: "Прослушал курс". Нас же 7 человек осталось 24-го года, таких пацанов.

(усмехается)

Нам провели госэкзамен, мы сдали, получили аттестаты. После этого в 43-ем, нет в 42-ом нас отправили на уборку в г. Энгельс. Мы там целое лето убирали - немцев Поволжья выселили - мы там и на тракторах и на автомобилях, поскольку мы как специалисты были. Молодые, рьяные.

(машет правой рукой)

Давай, давай. Там лето поработали, все поизносились - ни обуви, ничего. Домой возвращались осенью по снегу, уже портянками обмотали ноги - так и приехали с заработков. Мы говорим: "Платите за это дело". А нам там ответили: "Война. Мы вам не можем заплатить, денег у нас нет. Мы вам выпишем документы, и вы получите натурой. Сюда приехали с этим документом, я пришёл в район: "А мы что вам обязаны платить"? Так эту бумажку порвали, на этом всё кончилось, вся оплата.

(улыбается)

Ну а потом что? Потом армия. Да! Кончили техникум, я лето ещё проработал механиком в МТС, и прямо с МТС меня в военкомат.

(жестикулирует)

В военкомате у меня знакомые товарищи были - уже на совещаниях встречались, меня как механика МТС приглашали по сельхозработам. Там военком был такой Лялин и ещё там, забыл фамилию-то. Я только явился в военкомат, меня сразу: "О, хорошо! Мы тебе группу людей дадим"! И поскольку целый эшелон отправляли со станции Яр людей в армию, такой рёв был, ужас, волосы дыбом вставали - провожали новобранцев-то.

А. Б.: То есть женщины плакали?

Ю. С. П.: Женщины, матери, дети. Табун людей, сотни целые. Эшелон грузили, а они что - есть и пьяные, есть и такие, всякие. А мне военком сказал: "На тебе документы и вали в город Владимир. Вот адрес написан и получай 7 человек, сейчас приведём". Вот один, второй, третий. Привели, на пассажирский поезд и на нём мы отправились до города Владимира.

Приехали мы, я помню, утром: "Ну что, ребят, пойдём воинскую часть искать"? Там учебный полк танковый стоял в то время, танкодром там был. До вечера мы пождали - где идти, мы не знали, поспрашивали - военное время, толком никто не объяснит. Но всё же мы нашли, а там 2 проходные рядом, это в одну, а эта в другую. Мы попали в пехотинскую часть - не ладно.

(пожимает плечами)

Ну, думаем, нас оттуда не выпустят. Нет, думаем, лучше сюда пойдём. Мы там вызвали начальников, я не помню, какие-то офицеры пришли, разобрались, нам сказали идти в ту проходную. В ту пришли - ну, значит, вы по адресу - зашли. И вот там мы обучались.

Учили мы теорию, поскольку я со всеми двигателями, техникой я более-менее знаком, а это были зелёные трактористы, которые могли только немножко это самое.

(изображает управление рычагами)

Ну не знали, трактора даже не знали. Им, конечно, было трудно. Преподавали военные, военные нам теорию читали, потом практика на тренажёрах. Вот танк: и всё управление, и все рычаги. А тут стоит такой стол - большой-большой, с полкомнаты, - и на верёвочке командир-преподаватель тащит такую танкеточку. Песок, там деревья насажены, дорога, поле, лес, потом полоса препятствий - всё это дело сделано. Вот он так тащит, а в это время курсант сидит и должен переключать: какую скорость берёт, как он подъезжает, отъезжает. Особенно полоса препятствий - рвы всевозможные, эскарпы, контрэскарпы, всякие стенки вертикальные - всё это надо было преодолевать.

В определённое время надо хорошо подъехать, хорошо отъехать - ну как положено, всё по минутам, всё-всё. В танк залезть - по минутам, вылезти из него - тоже также. Здорово нас дрессировали на счёт этого. Каждое утро нас - залезай, вылезай, залезай-вылезай. Построят, командир встанет около танков.

(показывает рукой построение в линию)

Танков 5-6, и час-другой - "залезай-вылезай". Ну, шишки набьёшь - как правильно сесть, как правильно открыть люки - в общем всё это дело, всё на практике. Кончили, подготовили. Из 7 человек я остался один, приехавших со мной всех отчислили как неуспевающих. А нас трое на одной скамье сидело: один был я, второй был механик с фронта, а третий из госпиталя, тоже механик.

(Смеётся)

Вот так. С нами разговаривали так: "Мы будем заниматься, а вы не мешайте, пожалуйста, уйдите в сторонку". Так кончили всё это дело. Ну, и нам торжественно присвоили звания; звание старшего сержанта мне присвоили сразу и отправили нас в Горький. Торжественно прошли мы строем, маршем, уже нас обмундировали. Торжественно прошли мы по Владимиру под музыку, строевым, как положено солдату.

(потрясает сжатым кулаком)

Там собралось народу много на вокзале на провожанки, погрузили нас в вагоны. Вагоны нам дали пассажирские уже, офицеры с нами, они всем этим делом руководили. Приехали мы в город Горький в Канавино, там разместили нас в казарме и так сказали, что сейчас подъедут остальные члены экипажа, командиров назначат, заряжающих, башнёров, стрелков, и укомплектуют экипажи. Машины будем получать сормовские. Ну, мы что? Всегда готов!

Получили, расформировали всё это дело, и начали вести бурные занятия. На танкодромах почти каждую неделю, а то и на 2 дня, на день целый уедем, по ночам, и в зимнюю пору - всё нас штудировали.

Машины не заводятся, а со стартёров не дают заводить, буксиром не дают заводить. Хоть ты реви! Грей, и давай это самое. Придёшь к ней, пальцы прилипают.

(прикладывает руки к броне воображаемой "тридцатьчетвёрки". Улыбается)

Тяжело конечно было. Побыли мы в Горьком, получили машины новенькие, красота! Просто, знаешь, понравилось это дело. Ну, у меня машина была хорошая - хорошо заводилась, всегда впереди был.

(Смеётся)

Стрельбы. Стреляли и с хода, и по движущимся мишеням, разное. Или там составят из брёвен "костры", как это называется, и по полосе препятствий. Так, полоса препятствий: искусственные полосы - стенки, бугры, рвы двухметровые. Как правильно подъехать к препятствию на низшей скорости, и отойти от препятствия на высокой скорости - вот мы это делали.

И был такой случай. В Горьком уже не на танкодроме, а был специальный маршрут - карту дают, и ты должен проехать по этому маршруту. А в аккурат пасмурная такая погода была, выехали мы туда. Учебные машины у нас были - там специальные, учебного полка были, который занимался обслуживанием. Не на наших машинах, а на этих - добивали в общем их. Уселись мы, а был дождь сильный, надо было по озеру проехать. По песку по Оке, потом по лугам, потом по озеру.

(показыва рукой тот маршрут)

Доехал я до озера, остановился, командиру говорю: "Что? Ехать"? А берег вот такой, немножко крутой и не очень высокий, метра полтора, наверное, где-то 80 сантиметров. Я говорю: "Я ведь сейчас спущусь туда и будем плавать".

(Смеётся)

Он говорит: "А что делать, слушай? Давай, вали"!

Ну что? Я назад спятился, с ходу бултых туда - и верхний люк вот столько только остался.

(показывает величину сантиметров 15)

Мы как пингвины оттуда выпрыгивали, ладно хоть люки-то не закрыли. Вытащили, потом командир части на следующий день приехал - потонули. Разобрались, нас не винили. "Молодцы ребята", - похвалили, но пришлось нырять, да зацеплять. Тросы здоровые, знаешь, вот еле-еле мы зацепили машину, буксиром вытащили, этими же учебными.

Потом этим же сформированным экипажам дают команду отправиться в Тамбовский танковый лагерь, уже готовиться к походу на фронт. Приехали мы туда, приходят нас принимать. Пришёл командир батальона, капитан и ещё с ним двое или трое лейтенантов было: "О, молоденькие приехали, хорошие танки привезли"! Мы говорим: "Да! Будь здоров"! Не побили - значит хорошо! Вот сейчас бригада приезжает, эти танки туда сунут - они укомплектованы будут.

(жестикулирует)

А нас сняли, и там такой танковый лагерь был: танкового барахла, которое привозят с фронта - танки разбитые, вплоть до мотоциклов, до мелочи до всякой привозят. Им некуда девать, они машины новые получают, и опять на фронт отправляются. Мы там побыли, попали в 608-ой отдельный танковый батальон Тамбовского лагеря. Цель его была - 48 человек нас в нём было всего, командовал капитан этот, стояли мы на станции Рада Тамбовской области. В лесу жили, землянки - ну, всё как положено. Занимались приёмкой техники, приезжающей с фронта. Б/у всё это от них получали, грузили в эшелоны, которые нам подавали. Танки на платформы заводили, прикручивали, как положено, и отправлялись в командировку на завод. 2-3 человека нас садят в теплушку, предположим, - вот вам документы, и на завод такой-то туда.

(жестикулирует)

Я дважды ездил в Москву с эшелоном. Ну, пока туда везут - видишь, гонят военные эшелоны вперёд - нас в тупик, едем мы до Москвы неделю-две, стоим где-нибудь. Приедем в Москву, найдём и разгружать. Там мы разгружали машины, и по заводам. Которые на ходу - зацепляем другие, мы уже знаем какие. Там один раз прогрешились, не подчинились "гаишникам". А нам давали сопровождающего с завода, надо было на их завод гнать, а мы откуда знаем эту Москву?

Сели, 5-6 танков в колонне один за другим, а у нас по правилам 200 метров расстояние между ними - там провались земля и небо! Расстояние должны держать, колонна идёт, больше 200 м нельзя. А там перед каждым "гаишником" махают, махают, а мы даже не знаем, что они ... Мы напропалую! Один раз мы 6 часов строевой занимались, а второй раз 2 часа.

А. Б.: Как вас остановили? Вы же на танках были?

Ю. С. П.: Мы же приехали на станцию, а там уже взвод целый милиции. Военный, коменданты - на под ружьё, и туда на их танкодром.

(смеётся)

А. Б.: Так и не объяснили ничего? Хотя бы после первого раза?

Ю. С. П.: А мы объясняли. У меня документов никаких нет, у меня старший один есть, написано, что мы с завода. Мы объясняем, что никого не спросишь, окна все залеплены, останавливаться не будешь посреди дороги.

Два раза я съездил, а остальное погрузкой занимался. Потом пришёл указ расформировать этот Тамбовский лагерь. Тамбовский лагерь ликвидировался, нас всех солдат, кто был не нужен, куда-то отправили. Мы, 12 человек во главе с командиром батальона - он нас забрал, сказал, что с нами поедет. И поехали мы в Тулу в 232-ую танковую бригаду; эта бригада уже формирует войска для отправки на фронт.

Поскольку мы там лето прожили, по сути дела отдыхали. Учёбы у нас не было, машин у нас не было - мы просто 12 человек с капитаном, пойдём на занятия, орешков поедим куда-нибудь в лес. Ну, время проведём. Сколько-то мы, месяца 2, мы у прокурора работали военного, заключённых доставляли. Прокурор обратился с просьбой дать свободных людей, а мы в аккурат свободны.

Дальше там стали формировать экипажи к осени. Это было в 44-ом году или в 43-ем. Сформировали нас, станция Митьково такая была - станция Хомяково тут была, и где-то на поле мы тут были. Погрузились в эшелон, ну и как обычно полагается, дали салют пробный - новые машины нам дали. Поезд - свисток, и отправился.

Ехали мы до границы, как это, забыл город-то. Санок. Это уже Западная Украина и граница с Польшей. Там нас предупредили, что здесь "бендера" - выходить нельзя никуда. Мы получили уже оружие. Что мы получили? 2 пулемёта, двойную боеукладку снарядов, ППШ - 2 штуки и каждому пистолет.

А. Б.: Танки какие были?

Ю. С. П.: "Тридцатьчетвёрка".

А. Б.: С восьмидесятипятимиллиметровой пушкой или семидесятишестимиллиметровой?

Ю. С. П.: 76, уже усиленная.

А. Б.: А башня какая была? "Гайка"?

Ю. С. П.: Да, вот такая круглая.

(показывает форму руками)

А. Б.: То есть танки-то были какие? Горьковские или тагильские?

Ю. С. П.: Сормовские. Ну и что? Приехали, разгрузились, к нам пришёл помпотех, майор уже полевой части: "Ну что, ребят, вас кашей накормить"? "Да, не плохо бы"! - выстроились против машин все. Потом сказал на поле боя танки не бросать. Мы ответили, что знаем. А если загорится, то прыгать быстрее. Вот он 2 слова нам сказал, поблагодарил. Будьте здоровы, и вперёд! Мы ещё не успели кашу переварить, а к вечеру приказ - уже в наступление.

Попал батальон какой-то их части в окружение. Мы тут, конечно, с хода двинули как, всё это разнесли. А там полоса препятствий! Везде горы, никуда не съедешь - горят у нас! Мы не привычны по таким горам ездить - подъём-подъём, потом спуск километров 15, потом опять снова.

(показывает рукой подъём)

Долины такие, пресечённая местность. Ну вот, там началась наша жизнь, и так до момента ранения. Мы города брали, в наступление ходили. Артиллерия начинает бить через нас, мы - вперёд! Ещё - "Ни шагу назад"! Это не забывали, это сам Сталин приказал. Доставалось, конечно, и всяко было.

(со смехом)

И в плен попадали, и снова отбивались - один другого выручали. В общем, вот такая вот петрушка была. "Катюши" через нас летели, а мы в городе разворачивались.

(помахивает рукой)

И так до последнего дня. Война кончалась, мы уже слышали это дело.

(показывает на ухо)

Последние бои танковые в Праге были, а мы уже в Чехословакию заехали. Границу пересекли, город Бельско-Бело прошли и там уже пошли чехословацкие города. Несколько городов мы взяли. И в одном городе под Бельско Бело немец засел здорово, станция железнодорожная была.

И вот нас вдвоём вызвал командир батальона по радио: "Готовьтесь, в 12 часов"! Это где-то середина дня была, я помню, 17 февраля 45 года. И нам приказал: "Заводите машины! Сейчас вдвоём поедете в разведку боем. Враг сосредоточил большое количество орудий, и нам необходимо взять станцию".

Это приблизительно 8 - 10 километров - дорога, я помню, хорошая была, асфальтовая. Была она когда-то асфальтовая, потом-то уж она ... Приказ такой был. Ну что? Экипажи построили, дали карты с маршрутом, приказали: в любом случае добраться до станции, на станцию не заезжать, а перед ней развернуться, и обратно. Вот - суть, тут 10 километров надо проехать.

Мы что? Тут немножко выпили перед этим делом, он нам разрешил. Ну, а там у нас просто обращение такое было, знаешь, товарищеское. Я вот сейчас про армию посмотрю - так я не знаю как-т У нас все друзья, все - один за одного. И офицеры стояли в карауле, и все. Никто не сопротивлялся. Звали по имени, и никаких гвоздей больше. И не козыряли.

Ну что? Попрощались мы с друзьями, поцеловались - всё как положено. "По машинам"! Завели машины, и вперёд! Включаю последнюю скорость - или пан или пропал. И вот ехали пока по этой дороге, - я в переднем шёл, он за мной, - в него снаряд угадал. А я проскочил снаряды как-то и вижу, что разворот мне надо. Ничего ведь не видно - сплошной дым, взрывы, огонь. Ни неба, ни земли - там только землю ощущаешь, когда едешь. Я и то люк приоткрыл немножко.

Гнали мы - сколько у машины есть мощи. И вот такой танк шёл. Они снаряды заталкивают без конца, пулемёты - 2 работают, и потом связки гранат, - там специальные такие колечки у гранат Ф-1, - и в люки бросают. Вот такая громила шла. Я стал разворачиваться, думаю, что сейчас бок подставлю, и всё. Только, я помню, у меня такая мысль - и в это время громаднейший взрыв. Меня с сиденьем вырвало и отбросило назад, ладно ещё снаряды не взорвались. Танк наклонился в кювет, левая гусеница с катков соскочила.

Потом что? Ребята начали прыгать, там все пораненые - у кого лицо, у кого что, я уж не знаю. Мне всех пуще досталось. У меня под ногами прорвало дно, и люк мой сбросило передний - вообще, я не знаю, был он или не был. Я, конечно, без сознания уже был, и каким-то образом они в передний-то люк не смогли попасть. Кто-то там выскочил, пока вылезал, а остальным деваться некуда - они видят простор.

(показывает прямо перед собой руками)

Дыра-то есть - вот туда, и наткнулись на меня. Меня подняли и выпихнули из люка-то. Я упал на землю, вот тогда только я вспомнил. До этого всё гудело, шумело, и всё прекратилось - сознание потерял, у меня тут всё кровью залило.

(показывает рукой на лицо)

Ноги тоже, одно голенище осталось, головку оторвало от сапога.

(показывает на правую ногу)

А здесь одну подошву оторвало

(поднимает и показывает левую ногу)

Эти подошвы для смеха ребята с собой забрали - вот мы покажем ему, что было. Я когда упал, головой ударился в землю - я только тогда понял, что может быть каюк. Ни на ноги я не могу встать, ничего. Они тут меня быстренько подхватили и куда деваться? А вот такая же была слякотная погода вот как сейчас.

(Оборачивается в сторону окна)

Снежок, грязь, болотина - вода везде. Надо куда-то убираться. Они мне так рассказывали: полежали, посидели, воронку нашли хорошую, поглубже. Искать-то уж некогда, а отползли метров на 30 от дороги, и тут и приютились в грязи-то этой.

Они меня перевязывали, обтирали, да рубахи поснимали. Что было, тряпки какие в машине - ну тряпок-то там полно было, там шикарные материалы были.

(жестикулирует)

Я до этого ругался: "Опять загромоздили, черти"! Они мне: "Ну и что! Маленько мы места, слушай, займём, положим"! "Выбрасывай к чёртовой матери"! А что? Там склады, эшелон разбитый с посылками.

Там двое суток мы пролежали - я пролежал и они со мной. Кто-то двигался, кто-то плохо двигался, кто-то охал-ахал, но они ещё более-менее, а я уже отключался.

А. Б.: Из второго танка никто не выжил?

Ю. С. П.: Со второго сразу они сгорели.

А. Б.: Никто даже не выскочил?

Ю. С. П.: Нет, нет. Механик сгорел, Мишка там механик был. Он обгоревший - мне просто сообщили в госпиталь. Тот сразу загорел.

На утро, это на третьи сутки, слышим стрельбу - через нас снаряды летят туда вовсю. Бьют и "Катюши", и пушки, и не поймёшь что, и всё пролетает через нас. Думаем - сейчас каюк, подъезжать будут, сплошь сровняют и упокой нам будет.

(смеётся)

Я то что? Я в полусознательном состоянии, так у меня где-то просветится, я опять отключусь. Потом, видим, техника идёт - наверное, наши идут. А командир батальона, видимо, дал задание проследить, где подбитые танки - по номерам хотя бы определить. Ну и вот, они доехали, а мой танк на обочине, он обгоревший уже. Ребята решили посмотреть, увидели, что экипажа-то нет и сгоревших никаких вещей. Пока тут ходили, увидели наших, ну и встретились. Тут же командир батальона дал приказ этому танку погрузить нас и отвезти до первого медсанбата.

Медсанбат. Ну, какой там медсанбат? Какой-то конный или скотный двор, там или склад. Меня положили на бутылки какие-то, одни пустые бутылки. Слышу: "Ой, да хоть бы полные были, что ли? Да хоть бы выпили, что ли"! Склад посуды какой-то. Дождались ночи, кто-то уехал, кто-то не уехал - в общем, тяжелобольных не грузят, не хотят везти.

Шофёр приехал, стали грузить навалом. Он проскочил, я только слышал, что 26 километров или 20 ехал. И меня с обеих сторон вот так вот палили.

(крутит руками)

Довезёт, не довезёт, он не знает. Ему всё равно возвращаться надо было. "Больше газу, меньше ям", - как он выразился. Кто выживет, так ладно. Вот он ночью привёз нас, ночью ехал. Привёз в медсанбат в г. Бельско Бело, там уже настоящий медсанбат. Я помню, приехал он: "Не принимают". Он достаёт пистолет: "Я вас, такую мать, сейчас всех перестреляю! А этих раненых сам буду выгружать, потому что у нас там переполнено"! Ругань по- настоящему идёт. Тут пришёл какой-то начальник госпитальный - давай, разрешил.

Трясут - ага, мёртвый он или живой, - в сторону его, сортируют. За ноги вытащат - живой так живой, голос хоть даст. Рассортировали, на носилках да так стаскали - работники там вышли. Кто-то и ходячий попался, наверх залезли.

Нас поместили - скотный двор, солома, и нас на солому вот так рядами наложили; кто не может, кому надо какие-то операции. А там, где хозяйственное-то помещение, где котлы стоят, печка топится - там хирурги работают, там у них стола 4 или 5 стоит. Ну, и вот по очереди туда. А что мы все в грязи, представляешь? Да в крови? Тётки какие-то обтирают.

(показывает руками)

А рядом пилят ноги, он орёт.

(жестикулирует)

"Ничего, ничего", - хирург ему, ещё укол туда. Я думаю, что сейчас мне будут также отрезать, я заору или как. У меня в сознании так промелькнуло, а в основном в бессознательном лежишь - так хоть легче.

Выправили мои ноги, а они же были согнуты. Как распрямили, там мои кости зашевелились. Вон, видишь, нога раздроблена.

(показывает место ранения)

Не действует. Мне выпрямили и надели шины. Здесь на голове всё завязали, помыли: "Поедешь дальше"!

(Машет рукой)

Помню, принесли меня, положили на эту солому, дали стакан водки и каких-то пару уколов мне всадили. Я отключился и увидело сон такой, что как будто я приехал домой, всё кончилось это, вся эпопея. Утром проснулся, о! И давай! Ой, мама!

(посмеивается)

И опять - то в сознание, то без сознания. И в этот же день пришла машина, и нас отправили из Бельско Бело в настоящий госпиталь. Там уже как настоящий госпиталь? В госпитале уже на кровать положили и каждому раскрывали, смотрели у кого какие ранения, бинты меняли, грязь эту стирали. Я лежал неделю, наверное, или дней 10 в этом госпитале, приводили в порядок. И там такой порядок - идёт автопоезд, машин 15 грузовых с открытыми кузовами. Ну, и начальство едет в закрытом, там типа санитарного вагона, не вагон, а авто. И вот, грузят туда.

А что? Обмундирование у нас всё грязное, ничего этого у нас нет - кто-то шинелькой накрылся, ну, я не знаю. Кто-то так лежит - на выносливость уже.

(рассмеялся)

Ехали, ехали, и идёт этот поезд до нашей границы. Едешь - остановка, следующая через 20 километров там или 15, - уже не могу. Уже человек помирает - остановка, ему уколы, сёстры бегают. А нет, так снимают его на носилках, несут в госпиталь, а из госпиталя забирают челове, опять грузят на его место, и поезд опять двигается. И он так и идёт. И вот 3 раза меня так снимали, до изнеможения уже. И приехали мы на железнодорожную станцию, станция. Забыл уже как.

(проводит рукой по лицу)

Привезли и нам говорят: "Ну, теперь уже в Россию попадём, в Советский Союз". Ну, тут все воспрянули духом - хоть на свою землю приедем, слушай!

(улыбается)

И вдруг доезжаем мы до города Житомир, поезд остановился. Нам говорят, что сейчас нас выгружать будут, дальше ехать нельзя. Мы думаем, что дальше ехать будем, а эшелон должен вернуться, чтобы забрать других. И нас выгрузили в Житомире. Вот мы с костылями, с этим-то не можем ходить, так немцы нас таскали. Носилки это так у них.

(руками показывает у шеи)

Закроют саваном-то этим лицо, бабки стоят, говорят, что такой уже помер, этого в морг понесут.

(смеётся)

В Житомире мы в палату пришли, у двух офицеров обрезаны ноги - ну, это мы считали уже, - он ходячий. Хоть на одной ноге прыгает. Костыли отобрали, не дают. Там эти западные украинцы настолько вредный народ. Женщины - это лучше овчарке сунуть палец, чтоб она откусила, чем ей. Она руку откусит.

А. Б.: Так Житомир, это вроде не Западная Украина?

Ю. С. П.: Не Западная, но всё равно эти украинцы ...

А. Б.: Эти украинки были в обслуживающем персонале?

Ю. С. П.: Да, да.

А. Б.: Они были санитарки?

Ю. С. П.: Да, да.

А. Б.: И что, плохо за вами ухаживали?

Ю. С. П.: Плохо. Потому что эвакогоспиталь, не стационарный госпиталь. Что? Придут, сунут. Не вкусно готовили, никаких условий нет, - спали, подушки соломенные. Ну вот, представляешь, с такой больной головой и на соломенной подушке. Это вообще. Обмундирование это всё у нас грязное.

А. Б.: Так его и не поменяли с самой Чехословакии?

Ю. С. П.: Нет. Всё в своём. Это только мне в Киеве, я расскажу дальше. Их трое было - офицеров два и ещё один танкист, и я. Он обгоревший был.

(обводит руками голову)

Он полуслепой, не видит. Я ходить не могу. Вот сколько офицеры мне помогали. Они, офицеры, договорились где-то с каким-то шофёром, что он нас ночью из госпиталя увезёт на станцию. А мы зайцем погрузимся, нас не выгонят с поезда - пошли на хрен, слушай. И вот мы 5 человек собрались ночью, втихую из этого госпиталя ходу. Помог этот шофёр, ещё какой-то дядька тут был; нас погрузили в машину, довезли до станции до вокзала и посадили в поезд. Поезд шёл Житомир - Киев, местный поезд.

Бабки там поглядели на нас: "Ой-ой, миленькие"! Принесла баба одна корзину целую, нас покормила - поели мы. Приезжаем в Киев, там на станции вышли, идёт одна женщина, несёт 2 корзины. Поглядела: "Дайте я хоть на вас погляжу. Откуда вы такие идёте и куда вы идёте"? Мы говорим, что не знаем. Она нам помогла. Нам надо коменданта - пошли на станцию к коменданту. Закатились к коменданту: "Куда я вас дену"? Куда хошь, хоть к себе на квартиру. Ну ладно, опять нас в госпиталь.

В госпиталь нас какой-то привезли, тоже эвакогоспиталь, сколько-то мы там побыли день или два ли. И смотрю этих офицеров, потому что они офицеры повезли, а нас двоих оставляют, мы сержанты. Это уже преклонение перед личностью. Он раненый, я раненый. Он без ноги, я без глаз - какая разница-то. На них документы есть, а мы с другом туда. Они говорят: "Давай и вы в машину вперёд нас"! Тут сестра кричит: "Никуда без документов я не поеду"! А один говорит: "Поедешь, довезёшь нас до места, никуда ты не денешься. А ещё покричишь, я тебя выброшу отсюда. И разговаривать с тобой не буду"!

И вот нас привезли в Киев в окружной госпиталь, громадный окружной госпиталь. Целый городок как Кирово-Чепецк. Туда идёшь - километра 2, 5.

(показывает рукой направо)

Туда тоже

(машет рукой вперёд)

Это старая крепость какая-то Киевская была: бойницы, каменные стены, везде всё обнесено, кругом проволокой.

(жестикулирует)

Там лечили все болезни, всех с округа больных и всех раненых с округа. Я попал с Мишкой этим в глазное отделение - у меня это дело, а он обгоревший тоже.

(показывает на лицо)

Я поехал, а он остался ещё, когда демобилизовался, комиссию прошёл. У него оба глаза пострадали, кожа с лица слезла. Отделение было очень хорошее: внизу лежали инвалиды войны, а вверху операции делались и лежали военнослужащие округа, разделены были. Там, конечно, чистота, палата - 5 - 6 человек, двухместные и одноместные. Корпус здоровый, как наш дом, пожалуй, два таких. Коридор, дорожка, чтобы слепому можно было ходить - он ходит, палочкой раз-раз, - хоть туалет находит. Потому что много очень слепых было. Ну и там нам начали делать операции. Там хирурги с утра до вечера работали; Иван Андреевич у нас был хирург глазной. Как его фамилия не помню, где-то у меня написано было в справке.

(махнул рукой)

Быт там замечательный: прямо чистота, вовремя обед, вкусно кормили. Я там пока лежал, сколько? 6 месяцев или 7 где-то. Каждый день меня мыли. Настолько мы не мыты были, пропиталось. Мы только мылись соляркой и бензином. Соляркой вымоешься, бензином оботрёшься. Тело у нас как у обезьян было, вот до чего доходило

А. Б.: Это Вы имеете в виду на фронте, в части? Струпья?

Ю. С. П.: Да, да. А тело гладкое, чешуистое, кожа слазит от бензина. Бензином вот намажься, так это мы всё время, а потом соляркой. Бельё стирали точно также - в бензине, в солярке. Пока мы были на фронте, вот только этим, и всё. Никакой бани у нас не было. Там бань нет ни у кого, у горцев этих. Где они моются? Где-то в печках. Конечно, вши нас не заедали, они боялись. Пехоте мы помогали, тоже нальёшь им. Где-то сахара им привезём мешка 2 - 3, ух они: "Давай становись в очередь"!

Там я и пролежал до выписки. Выписался, приехал домой. Ну что? Одна сестра в период моей службы умерла, голодиловка была - заболела, простудилась и умерла. А вторая сестра старшая кончила техникум и работала учительницей. Ну что ещё дальше? Сколько-то я, с полгода, не работал, не мог ходить. Потом я стал на костылях тренироваться, натренировался. Потом стал костыль один бросать, с палочкой. Вот так и жил.

Потом я на работу стал устраиваться, думаю, надо работать где-то.

А. Б.: Вам третью или вторую дали группу инвалидности?

Ю. С. П.: Вторую.

А. Б.: Сразу же?

Ю. С. П.: Да. Сразу. Вторую - я не мог, это всё болело.

(показывает на лицо)

Туда осколки прошли насквозь, кости тут повредило. Да и удар-то сильный был. И обе ноги главное. Где я сначала работал? Пенсию я получал 250 рублей.

А. Б.: Жить на неё можно было?

Ю. С. П.: Сестра была, помогала.

(смеётся)

А. Б.: А Вы жили у неё?

Ю. С. П.: Ну да. Домой вернулся. Ну а потом я переехал в Уни. Она замуж вышла, поехала с мужем, он старшим землеустроителем работал. А я устроился в редакцию газеты "Коммунар" бухгалтером. Там поработал, а потом мы с Ниной вон встретились.

А. Б.: В мае 42 Вы закончили техникум, и Вас приняли на работу в Пудемскую МТС. Расскажите, каков был состав МТС, какие обязанности Вы исполняли как механик?

Ю. С. П.: Я работал участковым механиком. Вся техника района базировалась при МТС. На зиму она собиралась: все тракторы СТЗ, ХТЗ, НАТИ там всякие, и производился там ремонт централизованный. Там зав. мастерскими был, станки там были, всё это, вся техника была, то есть рембаза. Когда начинали весной на поле выезжать, был разбит район по участкам, там 3 или 4 участка у нас в районе было. Мне дали участок, я там был участковым механиком.

(взмахивает рукой)

А. Б.: То есть в тракторных бригадах мужчин вообще не было?

Ю. С. П.: Вообще. 1 - 2 мужика в бригаде. А я этот округ обслуживал: я им помогал с запчастями, где-то трактор разрегулировался - трактор отрегулировать. Трактор встал, баба едет-едет, встал - не знаю что? Туда не течёт, не туда дымит. Вот - запустить. У меня лошадь была закреплена, и всё это я объезжал. Сегодня тут, завтра в этой деревне, послезавтра, где бригады тракторные работают. Вот я этим руководил.

А. Б.: Как с запчастями оцените положение тогда?

Ю. С. П.: Очень плохо было. Запчасти мы сколько в мастерской могли реставрировать - снимешь, поставишь отремонтированную, немножко она работает. Эту запчасть снятую идёшь, и по возможности - где-то сварка, где-то надо что-то подкрепить, там карбюратор отрегулировать, двигатель, подшипнички заменить. Раньше же подшипники сами наплавляли, и вкладыши были, заливку подшипников делали. В общем, такая механизация была.

Тут у нас токарные станки были, фрезерные, всякие; были слесари, токари, пекари. Как плохо там будет, предположим, везут сюда. Здесь подремонтируют, туда поставили, опять двигаем дальше, опять пашем.

(жестикулирует)

А. Б.: Были ли какие-то скидки женщинам-трактористам на то, что они женщины?

Ю. С. П.: Нет, никаких. А как? Двое закреплены за трактором, вот паши, знай. Ты сменилась, другая должна садиться. Пахать-то надо, днём и ночью пахали. Ну как работа? Зачастую так: иной раз этот встанет, тот отдохнёт немножко. Другой встанет. Вот так. Плохо было с запчастями, ой!

А. Б.: А с горючим?

Ю. С. П.: С горючим? Так тоже, знаешь, лошадки хорошие, - дотянут, так привезут. А нет, так ... Машин ведь не было. Машины мы получили, генераторные были у нас машины "Газики", газогенераторные, на дровах ходили. Может быть видал? Бункер, вот такие бобышки берёзовые, и туда.

(жестикулирует)

Генераторный газ выходит, и на этом газу и ездили.

А. Б.: Их, наверное, не очень много было?

Ю. С. П.: Они быстро сошли.

А. Б.: Их на лето хотя бы хватило?

Ю. С. П.: Ну, подмогали когда нету. Дров-то напилят.

А. Б.: Какие настроения тогда были в тылу среди людей?

Ю. С. П.: Как сказать? У нас у молодёжи были настроения нормальные, а у остальных, я не знаю. Поесть нечего было; мы-то ещё как-то спасались - где-то карточку дадут, тут поешь, там поешь, в колхозе приготовят немножко что-то такое поесть. Приедешь - может быть накормят, а может и нет. Где-то кашу поешь, где-то суп похлебаешь.

А. Б.: Раз Вы знаете о молодёжи. Среди молодёжи какие настроения были?

Ю. С. П.: Слушай, какое настроение? Почти никакого. На вечеринки не ходили мы, танцевать мы не танцевали. У нас работа была в основном.

А. Б.: О войне какие разговоры были?

Ю. С. П.: Войну всё же надеялись, по-моему, кричали-то здорово "Вперёд! За Родину"! Вот когда к Москве прорвались, когда Волгоград

А. Б.: Вы сказали, что в Горький из Владимира приехала только группа механиков-водителей. Как оцените качество подготовки вашей группы?

Ю. С. П.: Ну как, пока курсы идут, оценивает ведь комиссия, выпускает.

А. Б.: Мне интересно Ваше мнение. Вот с точки зрения фронтового опыта.

Ю. С. П.: Кто-то хорошо успевал, а кто-то мучился: не может завести или доведёт машину до того, что регулирует-регулирует. Старшины-регулировщики у нас в каждом взводе были - замучаются. Холодная погода, не заводится. Может быть, машины ещё такие были. Кому как повезёт. Ну, по крайней мере, на учёбу выезжали все, помогали друг другу. Все один за одного, один за всех.

А. Б.: Вы говорили, что во время обучения в Канавино, вам не разрешали заводить со стартёра. Почему?

Ю. С. П.: В зимнюю погоду. Холодную машину вообще не разрешают заводить со стартёра.

А. Б.: То есть так по инструкции положено?

Ю. С. П.: Да. У нас ведь ещё в машине сжатый воздух. Вот сжатым воздухом можно.

А. Б.: Во время формирования проводились ли тренировки на заменяемость среди его членов?

Ю. С. П.: Это проводятся занятия специальные в учебных заведениях. А когда сформируется экипаж, то они уже сами там - сколько он схватил в учебке. Может он там пострелять, может сесть за управление - мало ли что случится с механиком, - он может танк довести до чего-то, до определённого места.

А. Б.: Так в этом экипаже в Канавино были такие? Вы могли за заряжающего, за наводчика работать?

Ю. С. П.: Я? Да.

А. Б.: А остальные в экипаже могли за механика?

Ю. С. П.: Сколько-то им давали. Конечно, он не может доехать, не может заехать, не может погрузиться на платформу, он мимом заедет. А поехать, поедет. Там везде преподавали. Мне вот, например, и стрельбу, и радио, и пулемётом владеть, и рычагами и машину - я числился механиком. Башнёр, он знает своё дело - обеспечивать оружием всем, заряжающий заряжает. У них пулемёт свой в башне. Стрелок-радист рядом со мной сидит, его тоже обучали. Он может сесть за моё кресло, ну и хоть, предположим, мало ли убьют меня, ранят - он сядет и поедет, доведёт машину до места. Все взаимозаменяемы, вот так готовили. Я могу стрелять, пользоваться всеми прицелами.

А. Б.: Вы говорили, что в 232-ой бригаде перед отправлением на фронт у вас был обычай давать салют. Это в бригаде так было заведено?

Ю. С. П.: Нет, эта инициатива не с управления выходила. Начальник поезда, или командир роты, кто там приезжает - с ним договариваются - давай дадим.

А. Б.: Какими снарядами стреляли?

Ю. С. П.: Холостыми.

А. Б.: Сколько раз?

Ю. С. П.: Как договорятся, кто 5, кто 10.

(смеётся)

А. Б.: Все танки стреляли?

Ю. С. П.: Нет, не все.

А. Б.: А какой смысл был в этом?

Ю. С. П.: А просто торжество, прощание. Народ соберётся, ага, эшелон выгружается. На станции, знаешь, сколько народу? Тьма, город большой, и все рты раскроют. Также как мы по Владимиру прошли с музыкой, по всему городу провели так, везде, по всем улицам почти. Мы целый день шли.

А. Б.: Слова какие-то во время салюта или до него, после него говорили?

Ю. С. П.: А это просто, ничего. Экипажи были, в теплушку, да и ...

(посмеивается)

А. Б.: Можете ли вспомнить свои чувства в тот момент, когда Вы только попали на фронт? Или в первое время?

Ю. С. П.: Вот кашу ели. Кашу поели, через 2 часа нас бросили на фронт, уже стрельба, батальон освобождали.

А. Б.: Могли бы этот первый бой описать?

Ю. С. П.: А что? Сидели в танках, да и жали. Понимаешь, там горы, там нет какого-то этого дела. Вот попали они в окружение, а батальон - всего несколько машин, надо их как-то вызволить. Ну и вот, а они в попятную. И всё, дело с концом.

А. Б.: Я вижу у Вас 3 нашивки за тяжёлые ранения, а рассказали Вы только об одном бое, где Вас ранило. Расскажите о том, как Вы были ранены?

Ю. С. П.: Так вот, в трёх местах я ранен: обе ноги, вот и в глаз.

(показывает на места ранений)

А. Б.: А орден Славы за что получен?

Ю. С. П.: За то, что войска наши освободили эту станцию и в наступление пошли с малыми потерями.

А. Б.: Я так понял, что на фронте Вы были месяца 3 - 4?

Ю. С. П.: Нет, побольше, наверное, где-нибудь полгода.

А. Б.: В феврале - марте 44 Вы уже были на фронте?

Ю. С. П.: Нет. Где-то уже таяло, по-моему.

А. Б.: Как можете описать к себе и своим товарищам отношение украинцев и поляков?

Ю. С. П.: Мы с ними вообще почти не встречались по-дружески.

А. Б.: Как встречались?

Ю. С. П.: А вот как. Подъезжаем, нас надо ночью переночевать. Заходим в 2 - 3 дома, выставляем свой караул и располагаемся. Если хозяин будет противничать, мы его в отдельную комнату, запираем и часового ставим. Всё. Утром уходим: "До свидания"! Но не вредничали.

А. Б.: А что Вы понимаете под "вредничать"?

Ю. С. П.: Ну мало ли там, издеваются, мало ли молодые девушки там есть.

А. Б.: То есть изнасилования, грабежи?

Ю. С. П.: Ну да, каких только я не навидался, о!

А. Б.: А почему у вас этого не было?

Ю. С. П.: У нас это дело строго. В армии это вообще - если мародёрство, всё, посадят и сразу расстреляют, или штрафная.

А. Б.: Какие чувства Вы испытывали в боевой обстановке?

Ю. С. П.: Ну какие? Чувство товарищества. Чувство - когда вылезешь из машины, а тут трупы, по трупам ходишь. Сядешь, и в голову лезет, что вот скоро и я так буду валяться или сгорю. Вот машины горят уже, ну какое чувство? Никакой радости нет, конечно. Ни молодости ты не знаешь, вспомнишь только, что в мои-то годы - милое дело бы: "Двадцать лет, красная рубаха"!

Чувство коллективное, дружно очень жили, никто не противничался, ели мы вместе. В машине спали - ты поспи, я подежурю. И кругом связь, радио - там некий лихой какой-нибудь на остановке.

А. Б.: Как можете описать своё отношение к врагу на той войне?

Ю. С. П.: Вперёд, и нету! Бывали случаи такие. Мы едем - в горах ведь, там ничего такого нет, - раз машина идёт. Видим, немцы едут, помахаем один другому - разъехались. Ух ты, стрелять нельзя, потому что они ответный дадут, погибнешь. Были всякие случаи: подрывали мы свои машины. Вот ползали одно время. Тёмная ночь, застряла машина в кювете, то ли механик задремал, то ли что и не мог выехать. А немец рядом, ракеты пускают

Бросать танк нельзя, танк исправный. Экипаж сообщил по радио. И вот вечером мы поставили свои машины, замаскировали их, и пришлось по такой грязи - командир приказал подорвать машину, ни в коем случае не сдавать. А сколько нас? Человек десяток, наверное, собрались: "Вот ты, ты - поедешь. Если сможете пригнать, значит гоните. А если не сможете, значит, подорвите".

Ну и мы поползли ползком, а немцами эта территория занята почти была. Доползли до машины, ну что делать будем, куда деваться? Надо что-то делать. На аккумулятор попала вода, так как в канаве была вода. Замкнуло, и внутри загорелась лампочка. Вот такая ночь.

(показывает на окно)

Открыли люк - столб света.

(взмахивает рукой вверх)

Столб света ударил, смотрим - уже летит! Бу-бух - не попал. Бу-бух - не попал. Мы куда? Не полезешь же под это дело, и вот стрельба, да такая канонада пошла. Мы по сторонам отползли, думаем, что машину мы не подорвали. Потом смотрим - нам повезло, просто мы считали, очень повезло - снаряд ударил в машину. Засветили они сверху, не знаю чем, и самолёт пролетел. Спустили эту, осветили, и машина вспыхнула. И мы удачно рядышком.

Часто там ... Вот показывают: о, наступление, ура, где-то открытая местность - это всё картинки, это очень мало. Окопы. А там горы, там нигде не проедешь, нигде не заедешь, нигде не объедешь. Едешь так напрямую - они едут напрямую, и мы напрямую.

А. Б.: Среди Ваших товарищей ненависть к немцам была?

Ю. С. П.: Ну так что, конечно, все.

А. Б.: Пленных могли расстрелять?

Ю. С. П.: С пленными мы не встречались вообще-то, мы с ранеными, убитыми. Я даже с немцем убитым спал в доме. Пришёл, до того устал, - 3 дня не спали, всё в движении. Поставили машины, замаскировали их, а там деревня, домики какие-то, типа фанерных, что-то вроде пионерлагеря. Прямо под домик заедешь, машину поставил и не видно. А сами расположились: кирпичный дом, вверху горит, дым идёт вовсю, а ребята предлагают поспать. Дежурить поставили постовых своих. Сами же охраняли сколько надо - 10 - 15 человек надо с оружием, с гранатами. И вот тут поспим.

Я что-то замешкался, они там где-то улеглись. А что? Темно, огонь зажигать нельзя, а то сейчас пули полетят. Зашёл в комнатку, такая же небольшая, смотрю - лежит человек. Спросил: "Место есть"? Он не говорит ничего, молчит. Я посмотрел-посмотрел это дело, думаю, что сейчас сюда прилягу, и всё в порядке будет. Я лёг и сразу же уснул, просыпаюсь - уже рассвет. Там быстро засыпаешь, потому что 2-3 ночи не спишь подряд, и вот так коленки подкашиваются, тут же приседаешь. Потом вскакиваешь, проснулся.

Меня уже дежурные пришли будить. Встаю, я весь в крови, и вижу лужу крови. Ё-моё, лежит офицер, я у него достал из кармана 2 карандаша цветных, привёз домой даже сюда. Вот все трофеи! Думаю, хоть на память от офицера. Он лежит без сапог, сапоги уже кто-то стянул с него, голова разбита - кто-то здорово его долбанул. В зелёном обмундировании.

Ребята приходят, принесли мне какую-то гражданскую одежду. Я переоделся, потёрся бензинчиком маленько - всё, поехали дальше.

А. Б.: Потом после войны у Вас какое чувство к немцам было? Сороковые-пятидесятые годы?

Ю. С. П.: Я приехал хромой, конечно чувство было. Я был молодой, мне было 20 лет - чувство печальное. Во-первых, работать я не могу, инвалидность у меня, денег ни хрена не платят. Народ веселится - война кончилась, - а я отброс жизни.

А. Б.: У вас не возникало мысли о том, что кто-то должен за это заплатить? Почему Вы только должны за это страдать?

Ю. С. П.: О! Кто заплатит? Теперь не платят.

(смеётся)

Иди, на кусок зарабатывай! Покормят, так хорошо, в тракторной бригаде, а нет, так где я возьму? 650 грамм паёк давали, и иной раз, знаешь ещё - как сейчас называют? Second hand? Вот мне подарил конской колбасы таких вот несколько палочек.

(показывает её размер)

Привезли из района. И рубахи нательные, одна белая была, по-моему, другая ещё какая-то - штуки 3 или 4 рубах. Вот после войны подарили мне такие вещи.

А. Б.: Это Ваши товарищи из МТС?

Ю. С. П.: Нет, это из ЦК. Районное управление организовало подарки нашему брату, участникам боевых действий, инвалидам. Много ведь было ровесников, кто пришёл так. Пришло человек 10 от всех кого взяли из села. Сколько у нас училось? О, много! Не одна сотня, наверное, погибла. Ну, вот такие соберёмся мы: "Что, ребят, куда"? Пошли на рыбалку, рыбы половим, уху сварим на бережку. И все калеки: кто без руки, кто без ноги. 24-ый год.

А. Б.: Что Вы думаете о наших, попавших в плен к немцам?

Ю. С. П.: Я с ними не встречался почти. Как думать? Чёрт его знает? После войны многие попали в плен ни за что. Если он побывал у них там в плену, то он возвращается, ему 15 лет здесь дают, суды эти самые. Многие по тюрьмам, по лагерям. Мы, инвалиды, так сразу пришли в село, а они приходили после того уже. Я бы так сказал: придут, и у них язык был прикован. Они ничего не рассказывали как, что было, плохо или худо. Факт тот, что он выжил. Видишь, мы с пехотой мало, с людьми-то.

А. Б.: Каков был порядок взятия и использования трофеев?

Ю. С. П.: Запрещали. Мы так, я прямо скажу, питались самообеспечением в основном. Как мы делали? Едем куда-то, не мародёрством, а во время затишья где-то смотришь - поросёнок бегает, ещё что-то. Мы его раз, и конфискуем, и отправляли на кухню, там нам готовили. Привозили нам продукты питания только из штаба, готовую кухню. Кухня приходила 2 - 3 раза в неделю - машину или танк посылаем. вар приезжал с вином, с этой свининой, и устраивали обед. А остальное - сухой паёк.

А. Б.: Что в него обычно входило в Польше?

Ю. С. П.: Там и консервы, и тушёнки, и всякого-всякого давали. А то, что захватывали, мы не ели. Вот этих-то я в госпитале насмотрелся, тех, которые захватывали. Такой говорит: "Я съел огурчик и ослеп". Я спрашиваю: "Зачем ты ел-то"? Тот отвечает: "А вот с дури-то закусил огурчиком". Пачками прямо, в Киеве лечили их. Там и женились даже, свадьбы справляли слепые эти, офицер, предположим, и женщина из военных. Они здоровые, у них глаза чистые, только он ничего не видит, у него атрофируется зрительный нерв.

А. Б.: Командир батальона как к трофеям относился? Он разрешал вам так делать?

Ю. С. П.: А какие трофеи мы собирали. А, тряпки-то! Пожалуйста! А потом сам выбросишь, потому что самоконтроль. Если он принёс, а в машине некуда поворачиваться, я ему говорю, чтобы сейчас же выбросил. Я не могу дальше ехать, куда? Много ли в машине места?

А. Б.: А Вы помните, было же разрешение посылать посылки с фронта? У вас в батальоне их посылали?

Ю. С. П.: Нет. У нас посылали штабисты. Штаб батальона двигался сзади линии фронта на 100 км, они там творили чудеса. Они и ордена вешали, и это - придёшь, ух!

(жестикулирует)

Как петухи ходят. А мы в комбинезонах, да как.

(смеётся)

А это бывало так. Едешь, какой-нибудь склад, ребята по радио: "Давай махнём"? Пару снарядов туда запустят, крыша слетит, посылки вылетят. Железнодорожный состав иногда ахнем, но не мы только. По радио сообщат, что по такому вагону, везут что-то. Ну, кто-то берёт, кто-то что. Наши сходят: "Ну что, Коля"? Отвечает: "Хорошую вещичку нашёл"! Я вот сапоги, например, носил в кармане с месяц, наверное, не выкладывал. Хромовые сапоги, и они в аккурат в карман солдатский влазят, пара.

(показывает, что носил их в кармане брюк)

Такие сапожки были офицерские! Нашли их в посылке. Чьи они? Немецкие, польские, не знаю. Лёгкие-лёгкие. Ребята подарили, примерил - о, хороши! Душа-то болит. И так я эти сапоги и не привёз.

А. Б.: Как может описать отношение экипажа к своему танку?

Ю. С. П.: Там, где экипаж относился хорошо, так они и ехали хорошо, А тот экипаж, который шаляй-валяй, да ещё механик шаляй-валяй, ну может остальные члены. Остальные члены - пассажиры. Мы так, например, в общую кучу складывали деньги. Вот 285 рублей мне платили, я их даже и не получал, - приносили командиру. Я холостой, командиру складываем, он семейный, у него жена и ребёнок. Давай, куда хошь, туда и девай. И все: надо, предположим, под машину лезть - лезет он, лезу и я, или ещё куда-то там, - чистить.

А. Б.: Командир машины был офицер, лейтенант?

Ю. С. П.: Да.

А. Б.: Вы говорили, что у вас в батальоне офицеры в плане обязанностей ничем от солдат не отличались. То есть они наравне с вами танк заправляли, в караул ходили?

Ю. С. П.: Наравне с экипажем, везде.

А. Б.: А окоп для танка копали?

Ю. С. П.: Окопы вообще не копали ни разу. Куда-нибудь заедешь под низ, домик приподнял и туда. Или ещё куда-то. Или в лесу.

А. Б.: Какое время года для Вас было труднее как для танкиста?

Ю. С. П.: Осень. По дорогам нам не разрешали ездить, только напролом, как говорят, да эти пробки растолкать. Вот лейтенант или два, или командир какой-то, там девчухи стоят, просят, если мы едем, машины застрявшие растолкать. Пробка. А там написано везде: "За создание пробки - под суд ревтрибунала"! Они Богом клянут, помогите нам, танкисты! Ну вот, заезжаем, ну уж и побьём машины, нам ничего не говорят. Заезжаешь и начинаешь по краям расталкивать, но так, чтобы не спихнуть эту машину. Они идут гружёные, со снарядами, со всем. Растолкаешь - сто спасиб получишь.

Бывало так, что стоит, предположим, девка, - объезжать нельзя, мы напролом. Первая машина проходит, вторая, третья.

(машет рукой)

А. Б.: Как оцените роль спиртного на той войне?

Ю. С. П.: Ну как? У нас, например, как в других частях, не знаю, - а у нас в танковых частях спиртное всё время было. Не только давали какую-то норму, а можно было залиться, потому что свободно его можно было достать на складах и везде. Бочки даже один раз с собой возили, пехоте раздавали. Продукты у нас и спиртное, всё проходило через штаб. При штабе армии была лаборатория, и там всё это дело... Привозили нам продукты питания только из штаба, готовую кухню, там всё готовили.

Спиртное. У нас спиртного было достаточно, но пить его - знали норму, из кружки пару глоточков сделаешь. И у нас командир батальона говорил так: "Сынки, давайте выпьем"!

А. Б.: А когда команда такая, как правило, была, что можно выпить?

Ю. С. П.: А это уже командир батальона, без него выпьешь - хана тебе будет. Может выгнать тебя вообще или заменить, под суд отдать и всё что угодно.

А. Б.: А были такие случаи?

Ю. С. П.: Нет, не было. Сынки - он нас звал, не обращался по званию. У нас гвардии майор был, фамилии не помню. Зырянов по-моему, не точно могу сказать. Команду такую по радио, значит, будем отдыхать. Все думали - что я буду пить, если мне надо работать. Никто никого не заставлял, а по желанию приложится, кружку нальют. Одной кружкой обнесут, все приложатся. Вот и всё, выпили. Я так, например, выпью, так не могу. Я вообще не пил, а были и любители некоторые - он приложится, дайте я хоть понюхаю немножко. Просто воздерживались абсолютно все на счёт спиртного. Пьяные никогда не были.

А. Б.: По вашим впечатлениям в других родах войск как с этим обстояло?

Ю. С. П.: Вот приедем мы иной раз, пехота расположена в окопах, где-нибудь в укрытиях. Они придут с котелком, ему нальёшь - как они пьют-распивают? Может, один напьётся, другой не выпьет, третий подумает. В вусмерть пьяные не упивались. Ну, для храбрости может, если он чувствует, что вот будет наступление или ещё куда придётся ему, он, может быть, и выпьет, но не до пьянки. Мне кажется. Не знаю, особо пьяных я там не видал.

А. Б.: Можете ли вспомнить о каких-то приметах танкистов, которые Вы соблюдали?

Ю. С. П.: Какие имеются в виду приметы?

А. Б.: Ну, например, я читал в воспоминаниях, в некоторых частях считалось, что к танку не должна ни приближаться, ни прикасаться женщина. Потому что, если она прикоснётся, то кто-то погибнет.

Ю. С. П.: А это! Нет, этого не было. Но такое не распоряжение, а просьба командиров - в танк никого пускать нельзя. Ну а к танку? Почему? Мы вот на салюты когда ездили, ещё в России были - салют за Новочеркасск, помню, давали. Не было пушек, в Туле это дело, нас двинули, танковую часть. Мы стояли под Тулой в лесу, 18 - 20 километров, а ездили на салют туда. Правда, у нас не очень хорошо получилось: в трёх местах поставили танки, штук по 20, наверное, соединили проводами всё это временно. Стёкла-то повылетали, а залпа не очень получилось. Ну, 20 артиллерийских залпов сделали и обратно. Помню, что во всякое нарушение везли девушек наверху.

А. Б.: Ага, значит это был случай, когда этот запрет был нарушен.

Ю. С. П.: Да, да. А так?

А. Б.: Амулеты были, которые от смерти спасали, от ранения?

Ю. С. П.: Не знаю, у нас не было.

А. Б.: А вообще к религии как-то поменялось отношение во время войны?

Ю. С. П.: У нас к религии? Что, тоже молодые были. Религия какая? Богу не молились, все охали - вот вылезешь, покойник лежит. Там куда ни сунешься, мёртвые лежат, остановишься, когда иной раз. Особенно сверху убирать, там гусеницами накидает мусор, этот разный намотает - неприятно. Запах! А так?

(приподнимает плечо)

Вот придёт и: ничего, не обращай внимания. Твои же товарищи подтянут. Может в других экипажах и крестились, у нас молодой экипаж был. Так что я не видел. Ну, скажет: "Слава Богу, перестал стрелять" или ещё что-нибудь такое.

(смеётся)

Или из грязи вылезем - вытащили! Бревно под низ под гусеницы привязывали, шли по полям, по разным по оврагам - неровная местность, скаты, уклоны, подъёмы, - часто буксовали машины. В грязи, вот такой клиренс, и мы возили бревно запасное. Бревно поперёк ставишь, цепляешь за гусеницы, и по низу продерёт это самое, и танк вылезает.

(жестикулирует)

Вот такое спасение у нас было.

А. Б.: Часто в воспоминаниях танкистов встречается, что танкисты предчувствовали свою гибель.

Ю. С. П.: Потому что вот ты живой, не раненый, сидишь в машине, а выскочил - тут затоптанные трупы лежат. И вот у него такое состояние получается, что он действительно предчувствует, что вот сейчас он лежит, а завтра я буду.

А. Б.: Среди Ваших товарищей были такие случаи?

Ю. С. П.: Ну, были, конечно.

А. Б.: Человек говорил такое, и потом сбывалось.

Ю. С. П.: Да. Вот в разведку ходили. Мишка весь обгорелый, я его видел, когда меня раненого привезли туда, его мёртвого же. Трупы - это постоянно. Вот в долинах, там везде перестрелки где, пехота перестреливается, там полно их навалено. И убирали очень редко: ну, на лошадках приедут, транспорт не проходил, по дорогам не пропускали часто. Если идёт военная техника, гражданских не пропускали. Военных собирать, трупы предположим, это оставляли. Некоторое время они валялись, а потом погружали и хоронили прямо на местах. Везде были похоронены, могил полно всяких.

А. Б.: В вашем батальоне как обычно хоронили своих погибших?

Ю. С. П.: Сгоревших: соберём все пряжки, все эти штуки, что осталось. Танк обгоревший весь. Соберут это дело, выкопают могилку и поставят колышек, напишут и поехали дальше.

А. Б.: Опишите свой быт на войне.

Ю. С. П.: У нас быт как? Кормили нас сначала в учебных полках по 650 г. хлеба и приварок. Вот в Горьком когда учились и во Владимире, так кормили нас плоховато, потом не стали. Видимо, состояние танкистов ослабло из-за плохой еды, - это 42 год был. Приказ Сталина - увеличить на 200 г., нам стали давать 850 г. хлеба и более стало ничего. А когда мы закончили учебку, получили танки - ну, тут мы на самообеспечении и тому подобное: где-то подможем, где-то на "ура" возьмём на учениях.

Приедет какой-нибудь директор совхоза, предположим, ревёт: "Помогите, там одни женщины"! Мы туда-сюда, а он нам обед представит. Но кормить уже стали лучше в полевых частях, уже мы на занятиях большей частью получали сухим пайком. Кухни, правда, возили с собой, но обходились более-менее нормально.

С обмундированием. Одевали нас конечно не так как пехоту. У нас были ватные штаны, куртки ватные, шинели, в некоторых случаях в морозное время давали полушубки. Потому что едешь с открытым люком, щель делаешь такую.

(показывает сантиметров 20)

Перископы забивает снегом, не видно, разрешали нам держать вот такую щель, а сзади работает вентилятор, представляешь? И вот этой струёй от скорости - шинели промерзают насквозь, - вот ватную штуку надеваешь, а полушубок, так ещё лучше. А уже на фронте, там уже что? Шанхай! Там, пожалуйста, пришёл в дом, ага, телогреечка есть хорошая, почему я её не надену? Взял, надел и ушёл. Запаса не надо. Также были штаны и нательное бельё. Выкинешь нательное бельё, бензинчиком помылся, новое бельё надел. Я вон сходил в соседний дом - пустые дома, бельё оставлено, народ ушёл. Сходил, там мужское что-то есть, надел. Придёт, иной раз оденется, шляпу наденет и идёт.

У, ты фюрер, что ли?

Ну а что? Дай мне походить-то!

Всякое было. Взяли один город, и надо было ночевать разместиться - охрану выставили кругом, ребята по домам. Я как-то задержался в машине, не знаю, что я ковырялся, помню, надо было что-то исправить. Ребята ушли, нашли дом - половина верхняя горит, а низ кирпичный. А тёмно уже стало, я выскочил из машины, говорю охране, что тоже пойду вздремну

А. Б.: То есть вшей у вас в батальоне не было?

Ю. С. П.: У нас нет, нас вши боялись. А вот в пехоте-то, это да! У них там придут - осмотр по форме № 20. Эта форма № 20 - они стоят и бьют вшей. У нас совершенно другие условия были.

А. Б.: Какие развлечения у Вас были на войне? Если они были?

Ю. С. П.: Только по радио.

А. Б.: Музыка?

Ю. С. П.: Нет, вступают. Микрофоны, ларингофоны у нас ведь были, пожалуйста: "Вот я сейчас в свободное время, слушайте, песню исполню"! Ну, и по-всякому. Кто-то из друзей, из других экипажей. А там специалистов, конечно, полно всяких было, и циркачей, и всяких-всяких. И спеть, и сплясать могут, и на гармошке сыграть.

А. Б.: Какие песни были популярны?

Ю. С. П.: Военные, ну как тебе - кто "В землянке", кто "Синий платочек", - что на ум взбредёт. Куплет оттуда, куплет отсюда, вот так, никакие не артисты. Вот только это развлечение, а больше никакое. Потому что особого - как и где будешь развлекаться - нет возможности-то. Ну, где-нибудь соберёмся, танки замаскируем, какой-нибудь перерыв, где-то остановка подзаправиться - работы хватает и без этого. Весь экипаж работает, подготовились, чтобы на ходу всё было.

А. Б.: А в обороне или на формировании?

Ю. С. П.: У нас как таковой обороны не было, у нас часть специального назначения, часть прорыва. Вот как объяснить-то? Мы не ходили сразу в наступление: вот танки пошли, бывало и через нас летит, "Катюши" стреляют. Сперва артподготовку делают, потом пускают танки под прикрытием артиллерии и берут город. А у нас было назначение такое, что вот поехали и какая-то часть танков или воинская часть попала в окружение. А раз попала в окружение, её значит всё, ликвидируют. И наша задача - нам приказ дают, мы наготове, на парах все наши машины и мотопехота, - и вот туда двигаем. Мы прорываем оборону, мы отбиваем тех наших, которые с техникой не могут вырваться. Часть уходит в свою группировку, откуда она, а мы продолжаем свою работу опять.

Много раз так было - дадут маршрут, я местность не знаю. Вот по такой-то дороге, вали туда: вот время, скорость такую-то держать, этим стрельбу вести. Едем, прорвали там несколько машин, обратно возвращаемся по этой же дороге. Там где мы стояли - там уже опять немец. И вот такие рывки - туды-сюды. Не было так, чтобы мы лавиной шли в наступление, посылают - ну, могут десяток машин послать. Могут 5 машин послать на помощь, могут - ещё где-то худо, потому что связь радийная была, сразу тебе сообщат, приказ и будь здоров! Называлась часть 5-ая гвардейская бригада прорыва.

Потому что там местность-то горная, и немцы такими же урывками, кучами - раз, и заберут часть, отобьют дорогу, не проезжают автомобили. Это значит наше дело, очистить там всё. Они также лавировали по долинам по всем по этим.

А. Б.: Были ли женщины у вас в батальоне?

Ю. С. П.: У нас в батальоне нет. Ну как? В полевых условиях у нас вообще женщин не было, может быть, в штабе там были, а этого я не знаю.

А. Б.: А как Вы и Ваши товарищи относились к тому, что они были в армии и на фронте в том числе?

Ю. С. П.: Я встречался с женщинами, в Туле, когда мы стояли в 232-ой бригаде, мы входили в комендантскую охрану, на дежурство. И там был женский батальон. И готовили их на самоходные пушки - такие же на шасси танка, только у неё не ворочается башня. Долго их там готовили, не долго, но был целый батальон набран девиц. И потом, по-моему, быстренько от них отказались, а так больше не встречал.

Конечно, женщине в экипаже с мужчинами не идёт. Потому что она женщина. Мы ведь раздеваемся, емся, и спать где-то надо. С девушками я один раз встретился, не помню, в каком городе. Остановились вечером, ребята пошли дом искать для ночлега, а я остался в машине. Сижу я в машине, это в Польше было, приходят 2 девушки, молодые, симпатичные. Улыбаются, со мной начинают разговаривать, я настропалился, думаю - нет, погоди! Я щель небольшую сделал, сижу. Они по-польски, я не понимаю. Я им только: угу, ага. Они смеются, я их подпустил поближе - подошли прямо вплотную. Одна смотрю - что-то махнула рукой, другая побежала куда-то, а эта осталась. Стоит она и всё улыбается. Поулыбалась, смотрю, та идёт с целой сумкой - боюсь, слушай, какую-нибудь мину несёт. Принесла её, и мне толкают - открывай вроде люк. Я отказываюсь.

(смеётся)

Я оглядываюсь - где это наши? Неприятное ощущение получается. Но потом они эту корзину раскрыли, я что увидел? Стоит бутылка большая такая, четвертная, полчетверти - раньше были такие - невысокая, дальше свёртки. Открыли, так я им сказал, сам не вылезаю, сижу на сиденье. Вот они открыли всё, показали, тогда я говорю: "Давай"! Приоткрыл люк, они это затолкали и потом мне вот так.

(показывает, что польки послали ему воздушный поцелуй)

Помахали рукой и ушли. И что? поставил я эту корзину и сам боюсь. Что там, не знаю. Дождал я своих, корзина стоит. Командир сказал, что хорошо бы выпить.

У меня вон стоит целая корзина, пейте!

Что, где, какая корзина?

А вон, и закуска есть, и всё это дело. Только я боюсь прикасаться к ней. - Командир тогда говорит.

Ну что, ребят, давайте будем пробовать, - Уселись мы кружком, а сами думаем: вдруг отравимся?

А. Б.: А были такие случаи отравления?

Ю. С. П.: У нас было запрещено есть то, что со складов, столовых. А от частников не было отравлений, по-моему, не злоупотребляли. А вот на складах, там слепли люди - со мной в госпитале много-много лежало, особенно пехоты - они как дорвутся!

Ну что, сели мы в кружок, я как сейчас помню. Командир налил в кружку вот столечко из четверти, понюхал, лизнул, говорит.

Ребят, наверное, хорошая штука?!

А если отравимся, тогда что будет?

А может ничего? - Расспросил, какие девки были. Я рассказал, что так-то и так-то, с добрыми такими отношениями они ко мне были.

Давайте на спичках, кто первый пьёт. - Спички поломали, я не помню, кто? Заряжающий или башнёр вытащил спичку, - ему значит пить.

Ну, ребят, я попью. Если я помру, похороните меня и сообщите домой. - У нас были адреса. Выпил, сидим. Сидим час, всё равно спать-то нельзя; сидим второй, а в аккурат отдых был, никуда ехать не надо было, потому что остановились мы на ночлег. Командир говорит.

Так ты что, помирать будешь или не будешь?

Ну ничего, давайте второму, кто по спичке там второй. - И так распили все помаленьку, командир сам выпил, поскольку дамы сами нас угостили. Самогонка отличная, прекрасная, ничем не пахнет посторонним, и мы закусили. Тоже сначала пирожок разделили, а потом побольше. Ну и всё. Вот такая встреча у нас произошла.

А. Б.: А в Чехословакии как вас люди встречали?

Ю. С. П.: В Чехословакии я был мало, только заехали, первые города там были. В основном народ относился положительно. В Западной Украине относились хуже, а в Польше даже самим поляки встречали военнослужащих. Ночевали в городах, пожилые люди уже в возрасте, там 60 - 70 лет, они о! Ходили даже на вечеринку, эти старички приглашают туда - поглядеть, как их молодёжь пляшет. Молодёжь танцует, а старики с нами. Мы, конечно, вооружены до зубов, и пойдём посмотрим это дело.

А. Б.: Старики польские были вам рады?

Ю. С. П.: Да, да. Вот сколько было: они и покурить принесут - давай покурим. Потому что они по-русски понимали. Спрашиваешь его, где служил - отвечает там-то. Он на ломаном польском языке объяснит, ну и понятно; и разговор вели. Где остановишься, с такими встретишься, они приглашают к себе. Они там не из котелков заставляют, а тарелки принесут - давайте по-настоящему за стол. У них там дома такие: вроде деревня, село, а дома сделаны так - спальня, столовая, дальше что-то вроде зала. И спать нам принесут, чтобы не на полу спать, а что-нибудь подложить, подушку там.

А. Б.: А как Вам вообще заграница в целом после России показалась?

Ю. С. П.: Совершенно быт другой там людей. Они там мелкие кустари, в основном, рынки у них. Они продукцию изготавливают, и тут её продают. Торгуют - за 2 километра слышно рынок - каждый своё кричит, каждый своё продаёт. Потом что ещё бросилось в глаза? Масса ходит монахов, монашки такие разодетые, разодетые какие-то люди между собой. Я уж не говорю про рабочий класс, как-то не обращаешь на них внимания, а вот на таких.

Встречаются женщины с мужчинами: мужчина берёт руку у неё, целует, и расходятся - на пути прямо, на тротуаре. Так больше что ещё?

А. Б.: Где Вам больше понравилось в России или за границей?

Ю. С. П.: Да, вот это понравилось. Первые, когда мы заняли дома, народ эвакуировался, ну, часть побили, бои прошли - заходим в дом или ночевать куда, танки под охраной. Приходишь, в домах у них всё отделано - хоть нам везде, и в комсомоле, а мы как вроде люди неграмотные пришли. У них стены отделаны обоями или плиткой везде выстлано у большинства в домах. Кровати у них стоят с подушками - до десяти штук - пышные такие, карбидные лампы горят.

(пожимая плечами)

Ну, быт совершенно другой. Вот он какой-то торгаш. Заходишь в магазин, он вином торгует, маленькие такие рюмочки, - обязательно тебя вином угостит. Мы, конечно, воздерживались от этого, нам всегда нотацию читали: нет, не будем, спасибо. Что Вам надо? Они приносят, прямо на прилавке раскидывают это дело, на широкую ногу торгуют, видимо, сами хозяева. Но в основном, лёгкая местная промышленность на рынках и везде-везде. А насколько это было вредно?

По Украине мы ехали, там везде, на всех заборах написано: "Здесь был Степан Бендера". Вот нам про этого Бендера и рассказывали, что ни в коем случае не бросать машины, могут захватить. Вот тут мы береглись, и невооружённые никуда не ходили, и с разрешения командования.

А. Б.: Как Вы относитесь к политработникам, комиссарам на той войне?

Ю. С. П.: У нас в части политработники были при штабах в основном. У нас был бог и командир - это командир части, командир батальона. Вот он нас считал сынками, и больше он никак не называл, и никаких политикантов больше я не видел, никто не агитировал. На передовой никто не появлялся. А там командир всё решал, майор, он пожилой уже был, более-менее, не знаю, он жив остался, не жив. У него своя машина боевая, экипаж, и он это дело лавировал, мы ему только подчинялись.

А. Б.: Как Вы считаете, они нужны были на войне, политработники?

Ю. С. П.: Ну может быть. Ведь наши части не сравнишь, мы вот нас есть 5 человек в экипаже, а во взводе 3 танка, да в роте столько-то, да в батальоне ещё - увеличивается соответственно. Нам хватало командира батальона - он и политику нам прочитает, и где-то завернёт.

(взмахивает сжатым кулаком)

Все жили вот так вот, мирно. Я хлебаю из котелка, он хлебает из котелка. Я сажусь есть, приглашаю его, пожалуйста. Не разделяли мы. Командиру деньги отдавали, он как-то через штаб пошлёт. Приезжают, со штабом-то связь - то продукты привозят, то заправка придёт. Связь такая была только со штабами. А штабы там, совершенно другая жизнь у них, там они вольготно жили, конечно. Шикарно, они уже в грязи не копались.

А. Б.: Конфликты какие-то с ними по этому поводу были?

Ю. С. П.: Я в штабе только после контузии был. Контузило один раз, ударило в танк и подбило, - я 10 дней лежал в медсанбате до получения новой машины. А потом получил новую машину и потом опять влился туда же. И никаких конфликтов. С ними мы не командали, мы им не подчинялись. У нас есть командир, он издаёт приказ, мы обязаны его выполнить.

А. Б.: Были ли в батальоне землячества? Земляков как-то выделяли?

Ю. С. П.: У нас не было таких. Как земляк? Чтобы был из Кирова? Я одного, где это я встретил? В Туле когда я служил, я не знал, что Безмолвников Сашка в той же части служил. Потом я одного встретил, он меня как-то узнал - просто из мотопехоты мужик - так случайно разговорились. Он откуда-то тоже из Кировской области. Какая там дружба? Никакой связи такой не было.

А. Б.: А другие? Допустим, владимирские, псковские?

Ю. С. П.: Не знаю, не было такого. Видишь, мы в экипаже, не общались ни с кем на фронте. Я говорю, общение только по радио. Ну и где-нибудь случайно встретишься на остановке, выскочишь, трали-вали, а трали-вали некогда. Надо прибраться, надо что-нибудь присоединить, почистить, проверить двигатель, всё как положено. И каждый своё: тут они пушку, боеукладку - всё пополнить. Работы хватало, конечно.

А. Б.: За что Вы воевали в той войне?

Ю. С. П.: За что? Не знаю даже за что?

(смеётся)

То, что нас направили. Ну конечно, свою честь, как говорят, мы защищали. И старались - раз нас просят, раз молодёжь послали, - мы должны дело до конца довести. Мужество проявить, вот так. И не взирая на никакие трудности, куда бы не послали, мы приказ исполняли железно. У нас приказ командира - закон для подчинённого. Хоть голову толкай, скажет - затолкаешь голову.

А так, за что мы? Так никто даже и не думал, он живой останется или мёртвый, потому что каждый день эти трупы. Просто внутри уже человеческий мозг не срабатывает, вот такое отношение какое-то, безразличное. Сказали бы - сейчас я тебя убью, - ну, пожалуйста, бей! Не охнул бы. Совсем человек меняется: ни есть не хочется, ни пить, ну ничего. Ребята иной раз выпьют 50 г., а ты нет, не надо, я лучше трезвым буду. Мало ли повредит? Каждый вот так вот, по-моему, мыслил. Рано или поздно - вот одного товарища убили, завтра другого, там горит танк, тут мотопехоты полно навалено.

А. Б.: В интервью местному корреспонденту Вы говорите, что часто желали пропустить свою очередь счищать останки с танка ...

Ю. С. П.: Да, да. Видишь, крылья сразу поотбивало, которые над гусеницами. И когда гусеница идёт, ведь идёшь по обочине, везде. А на обочинах обычно и трупы, и всякая гадость, даже лошади, коровы - чего там только не навалено. Гусеницами кидает, и всё это к башне летит. Вылезать, конечно, не охота. Первые дни, какие дни? Полмесяца у нас по-моему никто вообще не ел даже, потому что этот запах везде, где бы ни встал. На остановке везде пахнет трупами, потом немцами этими. Не знаю, чем они мажутся? Зайдёшь в казарму, нет в дом любой, где они пили, ели - запах страшенный! Или потом пахнет, или пот с чем-то смешался, с вином или с гадостью какой-то. И не хочется прямо, из души вот так вот несёт. Ну, потом это всё попривыкалось. Всё это, как говорят, организм воспринимал, и было более-менее, и аппетит появлялся. А пить - не пили.

А. Б.: Я-то спрашивал о том чувстве, из-за которого не хотелось счищать это с танка.

Ю. С. П.: Конечно по очереди мы вылезали из машины с лопатой, у нас была такая раскладная, ну, военные лопатки эти. На гусеницах намотает это дело, всё с грязью - и вот надо было очищать, а как же?

А. Б.: А кто решал, что надо чистить, и чья очередь?

Ю. С. П.: Если очередь моя, я беспрекословно иду. Завтра его очередь, он идёт. Ну, где-то и без очереди, кто-то: "О, пойду Ваньке помогу". Дружеская команда, 5 человек. Ну, ты не можешь, предположим, что-то такое надо тебе поделать. Тебя оставят - ты ковыряйся тут, а я ... Машина же!

А. Б.: Интересно про запах немцев. Вы его до самого конца отличали?

Ю. С. П.: Отличать-то - отличали.

А. Б.: От запаха трупов он отличался?

Ю. С. П.: Так и трупы и это. Везде в сельской местности - тут корова дохлая валяется, тут люди валяются. От них везде чёрт-те чем пахнет.

А. Б.: Просто очень интересно, в воспоминаниях ветеранов вермахта той войны они пишут, что точно также они выделяли запах советских солдат. Они говорили, что его ни с чем не спутаешь, это точно запах советских солдат.

Ю. С. П.: Может быть.

А. Б.: К нему потом привыкали тоже?

Ю. С. П.: Конечно, привыкают.

А. Б.: А на первых порах не оставались в тех помещениях, где этот запах был?

Ю. С. П.: Заходили в помещения, нос заткнёшь. Чем они там мажутся, не знаю. Я говорю, какой-то такой запах противнейший. И от трупа-то даже пахнет. Если он ещё не испортился, он уже пахнет, у него мундир уже пропах. Особенно офицерня, они чем-то освежаются, не знаю. У них флакончиков всяких остаётся, фок наводят.

А. Б.: А звуки какие на войне Вам были приятны, а какие не приятны?

Ю. С. П.: Какие имеешь в виду звуки? В машине никаких звуков нет.

А. Б.: А работающий мотор? Вентилятор?

Ю. С. П.: Глухие наушники и ларингофон. Если он говорить не будет, никакого звука не услышишь. А если я скажу: "А, Ваня"! Он уже слышит.

А. Б.: Я читал, что многие танкисты переговорным устройством не пользовались в бою.

Ю. С. П.: В зависимости от того как. Также и люком.

А. Б.: Расскажите, как пользовались переговорным устройством.

Ю. С. П.: Когда едешь, предположим, командир всегда на проводе и ларингофон, а ларингофон не снимаешь вообще. Мало ли шлём, зачесалось - скинешь это дело, потом опять надо нацеплять. Зацепил - не зацепил, надел - не надел - выключился из связи. Это уже дело бытовое. Поедешь иной раз куда-то - не удобно, шлём снимешь, и туда.

(наклоняется вперёд)

Все наушники поснимаешь, потому что надо достать тебе что-то где-то.

А. Б.: В бою как Вы с командиром общались.

Ю. С. П.: В бою только через ларингофон. Не слышно так.

А. Б.: Многие говорят, что в бою этим не пользовались, а ногами управляли.

Ю. С. П.: И так: "Давай, вали, тудыть твою мать"! По-всякому.

А. Б.: А люком как пользовались? Некоторые говорят, что люк в башне верхний не закрывали или закрывали как-то по-хитрому. У вас как было заведено?

Ю. С. П.: Я передним люком командовал. Передний люк скажут - закрыть. Немножко поедешь, всё запотеет. Если погода хорошая, не потеет, всё нормально. Дорога при том какая? С командиром договоришься - я приоткрою немножко, вот на такую щель, в неё и смотришь. Прижмёшься лобовыми этими к щели, и через щель смотришь, тогда видно. А то в слепую ехать, это знаешь?!

А. Б.: У "тридцатьчетвёрки" с восьмидесятипятимиллиметровой пушкой была командирская башенка.

Ю. С. П.: Да, есть.

А. Б.: Многие танкисты, которые на этой "тридцатьчетвёрке" воевали, ругают конструкцию защёлок люка.

Ю. С. П.: Вот защёлки это тогда заклинило, они когда надо было выпрыгнуть, не могли выпрыгнуть и ради этого меня спасли. Когда меня ранило, меня назад отбросило с сиденьем. Они - туды- сюды, не могли из башни-то вылезти, увидели люк-то мой сорвало передний. Они - в люк и наткнулись на меня, я мешал. Потом они прямо взяли и выпихнули, я упал на землю. Стукнулся ещё обо что-то, и тогда у меня просвет, чуть-чуть память какая-то - запомнилось, как я ударился. И больше ничего, я отключился.

А. Б.: Так вот в некоторых танках этот люк на защёлки не закрывали, а как-то старались его держать полуоткрытым.

Ю. С. П.: Это дело командира, он сидит в башне - закрывает он люк, не закрывает, в зависимости от обстановки. Зачем закрывать люк, предположим, если нет обстрела. Они приоткроют, закроют. И мы также ездили.

А. Б.: Я встречал высказывания наших танкистов, что стрелок-радист в танке был вообще не нужен, потому что рацией мало пользовались и огонь из пулемёта в шаровой установке был неэффективен.

Ю. С. П.: Ну почему? Это в начале войны, а в конце, когда их масса получилась, - у нас все радированные были. И у нас рации на полный ход, мы только по рации.

(снова показывает место крепления ларингофонов)

И стрелок-радист, у него пулемёт станковый, он регулирует это дело. Он подключит, включит, если надо, передаёт команды. Ну, предположим, по пехоте он может стрелять, хорошо, нормально. Я не нахожу его лишним, у него тоже работы хватает.

А. Б.: Другие тоже утверждают, что главный член экипажа это механик-водитель.

Ю. С. П.: Это естественно. Если встала машина ...

А. Б.: Там объясняют так, что как танк стреляет это не так важно, как то, как он движется.

Ю. С. П.: А?! Как бок подставить?

(смеётся)

Ну, это уже само собой доходит, по-моему. Я тогда бок подставил, мне в него влепили, и снаряд пробил боковую стенку, и хорошо, что никого не задел. Ну и что, машина встала. Не каждый раз, этому учат, это да. Как угодно двигайся, но бок не подставляй.

А. Б.: В бою ходили зигзагом?

Ю. С. П.: Это было, потом я говорю, в зависимости от местности. Если бы было ровное поле, мы по ровному нигде. А на дороге ты много ли развернёшься? А на дорогу нас ещё не пускали, рядом с дорогой. Поэтому ездили в основном по обочинам, по грязи.

А защищаться? Стрельба идёт, так прямо, так и едешь, куда ещё-то. Пули отлетают, снаряды рядом рвутся. Если в гусеницу попадёт, тогда встанешь

А. Б.: В Карпатах и Польше Вам приходилось против танков немцев воевать?

Ю. С. П.: Очень мало. Видишь, мы уничтожали группировки в основном. Если там танки есть, так они тоже действуют. Бывали случаи, что мы встречались даже. У них танк подобьют, они захватят наш танк и едут. А куда они поехали, не знаю.

А. Б.: У вас в батальоне были потери от немецкой авиации?

Ю. С. П.: От немецкой авиации у нас не было в батальоне, только был случай. Пехота скрывалась, а мы как-то обходили, не знаю. Мы видишь, в свободное время, в затишье мы маскировали машины все. Деревня есть - все, лес есть - все под это заезжали, старались не показываться. А когда уже при наступлении, надо освобождать, тогда напрямую, пан или пропал.

А. Б.: В атаке как стреляли? С ходу? С коротких остановок?

Ю. С. П.: А вот так. Последнее время был приказ: механик - скорость, башнёр - снаряд в пушку. Вот так ездили. Выезжаем, знаем, что немец недалёко, полкилометра, а может и того нет - вот такая громила идёт. Только с ходу.

А. Б.: А как это объясняли? Какие цели тогда были, когда с ходу стреляли?

Ю. С. П.: С ходу, так я не знаю, куда они смотрят; и просто так и обстреливают, приблизительно ориентируются, в башне сидят. И даже если немцев нет - чтоб, видимо, панику навести. Это приказ Сталина был, стрелять с ходу.

А. Б.: Какой боекомплект с собой в бой брали?

Ю. С. П.: Снарядов где-то больше сотни. Когда мы боекомплект получали только перед отправкой на фронт, а потом запасались этими снарядами - никто их не считал. Ага, гора есть, всё, - прямо на дно клали и прямо так и ездили.

А. Б.: За башней возили с собой снаряды в бою?

Ю. С. П.: За башней - нет. Гранаты кидали, связки делали.

А. Б.: Среди снарядов какую-то пропорцию между бронебойными, подкалиберными, фугасными сохраняли?

Ю. С. П.: А подкалиберными тогда, когда бронеточки есть, тогда били ими. Их давали нам не очень много, экономно. А так, где артиллерия, наземные войска - это обыкновенными осколочными снарядами, пользовались ими. Чтобы он взрывался, уничтожал живую силу, пушки.

А. Б.: Правильно ли я понял, что кроме подкалиберных снарядов, никаких ограничений по количеству не существовало?

Ю. С. П.: Нет. В боеукладку укладываешь, ещё одну в запас, столько же приблизительно, ну и всё. Потому что снабжают, снаряды подвозили - снарядов хватало.

А. Б.: Если танк подбит на поле боя, его можно было покидать? Если он не загорелся, а просто гусеницу перебило.

Ю. С. П.: Его надо уничтожить так, чтобы он больше не пригодился. Или взорвать, или что. Я уже рассказывал о таком случае.

А. Б.: Были такие случаи, когда под огнём сам экипаж натягивал гусеницу?

Ю. С. П.: Этого не видел, не знаю. Натягивать гусеницу, видишь, не простая штука. Если снаряд ухнет, гусеницу совсем сбросит с катком или ещё что-то такое. Вон у меня взрыв был, так я говорю - какая там гусеница осталась? Там куски гусеницы разлетелись знаешь насколько? А если это просто палец вылетел, снял - соединил, по мере возможности можно это дело делать. А, предположим, выбило трак или два, и заменить - откуда я их возьму запасные-то даже? Траков-то нет.

А. Б.: Помните ли Вы случаи, когда экипаж, струсив, намеренно подставлял танк так, чтобы его подбили? Потом его бросал.

Ю. С. П.: Нет, таких случаев не было. Помирать ведь никому не охота. Вот что я заметил. Предположим, геройский парень, да когда выпьет, ещё на гражданке были: "У, да я! Да это самое"! Вот приедет туда - он совершенно человек меняется. У него взгляд - вот он увидит всю обстановку, всё это в развале, и он совершенно дар речи теряет разумной. Вся эта обстановка - вот человек не видал покойника, - и вдруг кругом масса, во всяком виде лежат убитые люди. Ну, надо к этому ... Даже привыкнуть к этому очень тяжело, мне кажется. У человека мозг не срабатывает. Он меняется, совершенно по-другому мыслит.

Если он сам себя подставлять будет - самоубийство, так уж лучше взять.

(приставляет воображаемый пистолет к голове)

Тут же у тебя пистолет в кармане, взял, трахнул.

А. Б.: Насколько я понимаю, это делалось для того, чтобы раз танк подбит, двигаться не может, они из него выскочат и в тыл.

Ю. С. П.: Нет, таких случаев не было.

А. Б.: Даже говорят, были такие случаи, что экипажи просто из танка выскакивали, когда он ещё не подбит.

Ю. С. П.: Приказ был - танк не бросать. Если не выполняет приказ: один, может хочет, чтобы его в штрафную направили, другой хочет как-то выкрутиться. Ну, я не знаю. Так невозможно бросить. Если честно я пришёл и еду, так зачем я тогда приехал сюда. По сути дела, так ведь, если разобраться? Что мне голову, мозги-то пудрить самому? Если уж я взялся за гуж, так не говори, что не дюж.

А. Б.: Как механик-водитель как Вы оцените удобство обслуживания "тридцатьчетвёрки"?

Ю. С. П.: В экипаже работали все. Где только немножко потруднее: и гусеницы, и проверяли. Он не специалист, так в мотор не лезет. Я в пушку не лезу или в прицел - там командир есть, они подробнее изучили это дело. Все взаимозаменяемы и все работали вместе. Я работаю, и он работает. Я отдыхаю, и он отдыхает. И никаких скандалов и пререканий.

А. Б.: Что чаще всего ломалось из механизмов?

Ю. С. П.: Чёрт его знает, машина ведь. Всякое бывало, это уже технический уход за машиной. Каждый, по-моему, старался, чтобы машина у него работала, заводилась, чтобы не мучились. Зимой холодно, надо её прогреть, чтобы взял, кнопку нажал и поехал. Сжатым воздухом пользовались в основном, не аккумуляторами и стартёром.

А. Б.: После войны Вам сны о войне снились?

Ю. С. П.: Ну как о войне? Бывало, конечно, всякое. И охаешь, и во сне, и страшно. Плохо спалось в госпитале - 8 месяцев, нет 7, 5 лежал. Неприятно - проснёшься, не спится, - тут стонет, тут охает. Лежали мы по 4-5 человек, по 6 было. Я в глазном отделении лежал, у меня ноги хирурги каждый раз обследовали - одновременно лечили, приходили. Где-то смазку, забинтовать, эти лангеты меняли. Кожа портится под ней, а с лангетом я приехал домой, в гипсах. Так вот хирурги консультировали, а в основном лечили голову.

А. Б.: После войны Вы не скучали по тому братству, которое было в батальоне?

Ю. С. П.: Да как же? Вспоминал всё и до сего времени вспоминаю. Хорошие встречи.

А. Б.: Туда к ним хотелось вернуться на войну?

Ю. С. П.: На войну на саму конечно не очень хотелось вернуться. Там где гремит, всё это дело переживаешь, в грязи - это всё надоело. А так? Послужить, нормально бы было.

А. Б.: Вы рассказывали, когда вернулись в деревню, у вас было такое сообщество фронтовиков. Вы общались между собой, те, кто был на фронте. Те, кто вернулся.

Ю. С. П.: А, в село, когда я уже приехал? Ну, какое общество там? Тоже отдельные товарищи приехали - это был восемьсот девяносто шестой год, демобилизация, - когда я приехал. Старики, первых стариков. Придёшь к нему - он уже совсем раскисший старик, что ты с ним будешь говорить? Да у тебя-то болит, дружбы уже никакой.

Потом молодёжь, однокашники появились, несколько: один без рук, второй без ног, ноги нет, третий ещё что-то такое. Вместе мы собирались, ездили на рыбалку. Приобрели нам там бабки бредешок. Мы вдвоём: один с рукой за один мотыль, второй с ногами. Зайдём 2-3 раза, на уху рыбы наловим, ну и на бережку уху варим. Вот такое было общение.

А. Б.: Как к вам как фронтовикам-инвалидам относились те, кто не воевал?

Ю. С. П.: Девушки к нам относились, я бы сказал, с выбором тоже, а вот, которые постарше женщины, ну, года двадцать второго, - этим надо уж замуж. Ну, они были вроде согласны - давай поженимся, туды-сюды. Ходили на вечеринки. Ну что, мы плясать не можем, ничего не можем. Посидишь, поболтаешь, вот так немножко, больше что? Молодость прошла. Работать я почти не мог, потом думаю, дай-ка я бухгалтера освою. Там у нас детский дом был, делать нечего мне - я иду туда, там хоть зарплату начислял, азы - чтобы мне на счётах научиться. Потом я в Уни переехал. В детском доме я даже не был оформлен на работу, устроился в редакцию газеты "Унинский коммунар".

А. Б.: Как вы считали, за те страдания, которые вы перенесли на войне, вы получили заслуженный почёт и уважение?

Ю. С. П.: Я считал с начала, сейчас вот более-менее ничего - пенсию стали платить. А до этого - никаких нам толковых, помощи не было. Вот мне 250 рублей платили - как хошь, так и живи, - и карточку давали 600 г., и всё. И обследовали каждые 6 месяцев, я должен был на комиссию ходить. Вот я ходил, у меня целые пачки этих приёмов были, где-то валялись, выбросил. Потом только пожизненно дали, через 10 - 15 лет наверное, сейчас пожизненная пенсия. Придёшь вот так - формалистика была великая. Вот ноги разбиты - ведь их больше не складёшь. Вот глаза нет, выбит. Зачем меня гонять каждый раз? И сейчас вон ещё хожу, мучаюсь.

Возьми нас, инвалидов войны, которые непосредственно воевали - почти сравняли с участниками. Он там наедал морду, демобилизовался - во ходит! Я - генерал, навешал вот сюда. Почему не разделили их. Меня в сторону, уже ладно, битый я! Он-то не нюхал ведь, он только при воинской части где-то там обитал. И всех сейчас объединили, и со всех льготы сняли. Это неравноправие получилось, явное неравноправие.

А. Б.: Со стороны людей вас попрекали?

Ю. С. П.: Нет, вот старички все, бабки - война кончилась - отношение было нормальное. Придёшь, поговоришь, угостят даже. Все знакомые были рады, что вернулся. Многие плакали и ждали; некоторые в тюрьмах сидели - в плену вот были, потом в тюрьму. Потом некоторых с фронта, из госпиталей ждали, и без вести пропавших тоже ждали. Вспоминали. Придёшь, обязательно расскажут, что вот такого жду, может придёт. Потому что я из села уходил, и в село пришёл.

А. Б.: К Советской власти у Вас какое отношение?

Ю. С. П.: Ну что Советская власть? Вот мы родились при Советской власти, в Бога не верили, тогда произошло это всё раскулачивание, ликвидация церквей. Помню, как с церкви сбрасывали колокола, вот у нас теперь ещё церковь-то стоит в селе. Потом зерно засыпали туда.

Когда я в "Заготзерно" работал, все эти церкви наши были, обслуживали их. В Уни я работал, аккурат в самый пик, отправляли это зерно, перевешивали его, оно усыхало. Людей даже ни за что садили, по 15 лет давали, недостачу, когда определят. Многих кладовщиков посадили. Вот такая перетряха была, все боялись, дрожали. Потом были ещё эти, как их? Шпики-то. Устроится, и над тобой - а не взял ли ты в карман зерна, нельзя ли тебя подковырнуть? Таких полно было. Это уже представители КГБ.

А. Б.: В воспоминаниях многие участники боевых действий в конце войны, думая о жизни после войны, думали, что она изменится, будет лучше.

Ю. С. П.: Да.

А. Б.: Довольно скоро стало ясно, что эти надежды не оправдались. У Вас лично какое к этому отношение было?

Ю. С. П.: Какое отношение? Как говорят, к волкам попал, по-волчьи вой. Что я мог сделать? Ну, напишу я письмо, бесполезно, или напишу заявление, мне отпишутся. Никуда не писал, никуда не жаловался.