Шиц Константин Иванович.

Я родился 25 сентября 1923 года в городе Рогачев Гомельской области. Семья у нас была самая обычная: у меня еще было два младших брата Валентин и Алик. Отец был служащим, работал в разных местах, а мама занималась домашним хозяйством, хотя она у нас из дворянской семьи, ее отец был полковником в царской армии, химиком, через это дело и умер, отравился газами, зато у папы отец был простым пастухом. Жили мы трудно, я помню, что даже хлеб для нас был как лакомство...

Хорошо запомнился период репрессий. Тогда арестовали много людей: у нас в школе был преподаватель алгебры Карапчик, его дочь Валька училась со мной в классе, так его арестовали как врага народа. У наших соседей, моих приятелей, арестовали отца, а у нас возле входной двери всегда лежал мешок с самыми необходимыми вещами на случай внезапного ареста отца, тогда ведь любого человека могли арестовать...

У нас в Рогачеве была машино-тракторная станция, и мне нравилось, что эти ремонтники ходят такие чумазые, измазанные маслом, был в этом некий ореол романтики, поэтому после окончания восьмого класса я поступил в Гомельский автодорожный техникум. Но учиться там было очень трудно из-за тяжелых бытовых условий в общежитии; даже просто приготовить покушать было сложно. А потом к нам туда пришел какой-то командир из Борисовского автомотоциклетного училища и говорит: «Что вы тут мучаетесь и голодаете, поступайте лучше в наше училище». Откровенно говоря, я и не думал быть военным, но такая жизнь уже надоела, в общем сагитировал он нас. Ведь мы были молодые, нам что главное? Чтобы кормили хорошо. Так в марте 1941 года я стал курсантом этого училища, так вот сложилось. Где-то в мае мы приняли присягу, а вскоре наше училище перевели в Гомель, и сделали автотехническим.

Когда началась война нас стали привлекать для патрулирования города, и мы ходили и ловили, вам это покажется смешным... милиционеров, потому что говорили, будто немецкие диверсанты переодеты в милицейскую форму, но никого из шпионов мы так и не поймали. Тогда же я в первый раз увидел настоящего немца - над Гомелем сбили немецкий самолет, и привели пленного летчика. На него собралась посмотреть целая толпа наших курсантов, а он был такой здоровый, на целую голову выше любого из нас...

Когда приблизился фронт, наше училище поставили в оборону под Гомелем, но в бою мы участвовали всего один раз; на нас вышли немецкие мотоциклисты, видно передовой дозор, мы их обстреляли, кто-то из них попадал, кто-то перевернулся с насыпи, и они отступили, даже не стреляли по нам.

Потом нас из-под Гомеля сняли, на наше место в оборону встал полк МВД, и отправили в гороховецкие лагеря. Началась суровая зима, а мы по-прежнему живем в палатках... Мерзли не знаю как... Чтобы хоть как-то согреться мы в палатках сжигали пару газет, но становилось теплее всего на пару минут, а потом опять дикая холодина... Некоторые ребята и пальцы себе обмораживали, и уши, и носы, но очень сильно никто не обморозился. Только потом уже вырыли огромные землянки, каждая на две роты, вот в них уже, конечно, было теплее. К тому же кормили плохо, было голодно, но от голода у нас никто не умер. К нам прислали группу курсантов-грузин, они были спортсмены, здоровые такие ребята, и я помню как они толклись у раздаточных окошек, нас даже зимой кормили в открытой летней столовой, так они там собирались и просили добавки.

Где-то в мае 42-го наше училище сделали 1-м Горьковским танковым училищем. Прислали «тридцатьчетверки» и стали нас готовить на командиров танков.

Как вы можете оценить полученную там подготовку?

Ну как нас могли подготовить за пять месяцев? Кое-как... Практических стрельб вообще не было, только в теории изучали прицел. В основном мы изучали устройство танка и вождение. Причем, во время занятий по вождению нас почему-то заставляли валить деревья, и во время одного из таких занятий я себе о рычаги выбил передние верхние зубы... Помню, как нас сильно удивило, что часть преподавателей были женщины.

Выпуск состоялся где-то в октябре 42-го года. Нам присвоили звания младших лейтенантов и отправили получать танки в Нижний Тагил. В сборке танков мы не участвовали, даже не помогали, но видели в каких условиях трудятся рабочие... Часть из них с завода и не уходила, так и спали там на батареях прямо в цехах...

Сформировали экипажи, но людей из своего первого экипажа, тем более их фамилий, уже и не помню, я скоро забуду, как и меня зовут, так-что не обессудьте... Только механика-водителя немного помню, это был старший сержант-сверхсрочник.

Нас отправили куда-то на северо-западный фронт в Калининскую область, даже не знаю точно куда, но по дороге случился немецкий прорыв, наш эшелон остановили и прямо с платформ отправили в бой, благо боеприпасы у нас с собой были...

Темень, ночью же это было, зима, мороз, толком ничего не объяснили... Атаку мы отбили, хотя немцев толком-то и не видели. Я пулял в белый свет как в копеечку, но после боя механик-водитель сказал мне: «Молодец, лейтенант, хорошо стрелял», а я и не видел куда стреляю, и ничего толком в своем первом бою не почувствовал... Вот такое у меня было боевое крещение.

После боя мы собрались небольшой группой, что-то обсуждаем, и тут недалеко от нас на снег упал старший техник-лейтенант, как потом оказалось зампотех 1-го батальона 1-й гвардейской танковой бригады, здоровый такой мужик, и начал биться в истерике: «Что же я наделал, что я наделал...» Оказалось, что один танк из нашего эшелона в бой с нами не пошел, потому что дизель у него засосал воздух. Экипаж видно сам сразу не разобрался в чем дело, а когда при разбирательстве особисты спросили у этого зампотеха, что нужно было сделать в этом случае, то он сказал: «Да, ерунда, ведь можно же было повернуть башню, и выпустить воздух из топливного насоса». В общем вскоре с правого фланга раздались выстрелы, но расстреляли ли только командира экипажа или же и механика-водителя я не знаю...

Мы попали в 1-ю Гвардейскую танковую бригаду. Нас выгрузили в районе станций Осташков и Соблаго, это где-то в верховьях Днепра, и двинулись к фронту совершая непрерывные марши по лесным дорогам. В одном месте остановились под деревьями, и вдруг услышали выстрелы. Подошли ближе, и увидели, что это стрелял в воздух наш солдат. Оказалось, что когда по дороге к передовой он вел повозку, то из леса выскочили наши солдаты, повалили, убили и разделали лошадь даже не распрягая, прямо в оглоблях... Мы когда подошли, там уже только требуха осталась, они все измазанные кровью в ней ковыряются, и на нас ноль внимания, такие голодные были... Этот ездовой к нам подбежал: «Танкисты, дайте мне справку, что я не виноват»...

Запомнилось, как в тех лесах мы гоняли пеших немцев, а нас гоняли их самолеты, но тогда они ничего с нами поделать не могли, мощных пушек у них еще не было, а бомбой в танк сложно попасть.

Потом нашу бригаду в составе 1-й ТА перебросили под Курск в район Ивни и Обояни. Зарылись там в землю капитально. Нам выдали инструкции с уязвимыми местами новых немецких тяжелых танков, в лоб мы их подбить не могли, поэтому рекомендовалось маневрировать, и стрелять им в борт.

Вскоре началось немецкое наступление, но на нашем рубеже мы их остановили, дальше нас они не прошли. Подбил ли там кого не знаю, хотя стреляли мы много, факт, что меня самого не подбили. Потом мы пошли в наступление в сторону Украины, через Томаровку что-ли. За бои под Курском мне было присвоено гвардейское звание, тогда оно автоматически не присваивалось, нужно было в бою подтвердить.

С боями в этой бригаде я прошел через всю Украину до самого Ивана-Франковска, тогда он назывался Станислав. За взятие города Коломыя меня наградили орденом «Красной Звезды» и назначили командиром взвода. В марте под Станиславом мой танк сгорел, и после этого меня направили учиться в Ленинградскую высшую офицерскую бронетанковую школу «имени Молотова» тогда эта школа находилась в эвакуации в Магнитогорске. Правда, вскоре нас отправили в Ленинград, училище располагалось в районе Витебского вокзала.

Отучился там, и попал служить командиром танковой роты в 512-й отдельный огнеметный танковый полк, который находился в тульских танковых лагерях.

Где-то в конце марта 47-й, 511-й и наш 512-й полки отправили на фронт, но не успели мы отъехать далеко от Москвы, как нас вернули на химполигон под Люберцами. Там сделали макет с точными размерами Красной площади, и нас начали готовить к первомайскому параду. А что тогда означал парад? На мой взгляд, это было еще хуже чем бои под Курском - такая огромная ответственность... Не дай Бог если что случится, а тем более если танк остановится, то нас всех сразу предупредили: «... что дальше Лубянки вы не уйдете», хотя, что означает «лубянка» я тогда и не знал... Ходили слухи, что как-то во время парада остановился артиллерийский тягач, так его командира сразу арестовали, но я об этом только слышал, точно этого не знаю. У нас был приказ: если танк остановится, то следующий его должен выталкивать с площади, а возле исторического музея стояло еще где-то 4-5 тяжелых танков «ИС» на случай если кого-то нужно срочно вытянуть.

Первомайский парад прошел успешно, после него нас опять погрузили в эшелоны, и отправили на фронт, говорили, что в Берлин, но в районе Серпухова нас развернули, объявили о Победе, и опять отправили на тот же самый полигон готовиться к параду Победы.

Что сказать? Параду предшествовали очень строгие проверки, чуть ли не до шестого колена всех нас проверяли, и несколько человек все-таки отстранили, но за какие грехи мы не знали. Я вам говорю, на участниках парада такая огромная ответственность была, что мне легче было в бой пойти, чем в параде участвовать... На первомайском мы шли пять танков в ряд, я как раз был посередине, а на параде Победы уже в четыре. Вы себе только представьте, что такое пять танков в ряд, исторический музей обходили по два и три с каждой стороны, но там же брусчачатка, поэтому гусеницы проскальзывали, а ведь нужно держать строй, сохранять дистанцию... Тем, кто участвовал в параде Победы кроме грамот выдали к медалям «За Победу над Германией» орденские книжки красного цвета, а всем остальным белого.

После парада Победы я продолжал служить в танковых войсках, причем меня опять назначили командиром взвода, но где-то в конце 1952 года, я тогда служил в Астрахани, запечатал свою грамоту за парад Победы, и отправил письмо Сталину: «...сколько же я могу служить командиром взвода?..» Молодой же еще был - гордости много, а вот ума не особенно... Вскоре после этого Сталин умер, но меня действительно назначили командиром роты, но я так до сих пор и не знаю, это то мое письмо помогло или нет. Но грамоту за парад Победы мне так и не вернули, а теперь по документам не могу подтвердить, что я являюсь участником парада. Делал запрос даже в подольский военный архив, но мне ответили, что по мне никаких данных нет. А как такое может быть, если мой полк участвовал, я был командиром 1-й роты, а по мне вдруг данных нет?!.. Как такое может быть? Да хотя и не нужно мне все это... Так жил и дальше проживу. Из Астрахани меня перевели служить в Баку, потом в Ленкорань, там меня назначили начальником штаба танкового батальона. Вы знаете, что такое служить в Закавказье на танках? Это только самому нужно испытать на собственной шкуре... Бывало, что на переходах одна гусеница скребет скалу, а вторая висит над пропастью... Иногда там требовалось даже больше мужества чем на фронте... В общем, танкам в горах делать нечего.

Фактически вы пробыли на передовой полтора года и даже не были ни разу ранены. Как вы можете такое объяснить?

А я знаю?.. Молодой же был, толком ничего и не понимал, просто старался выполнить свою задачу. Опыт и везение, тут все вместе, но я же два раза танк терял.

Первый раз танк я потерял где-то на Украине, не помню точно где. Темно уже было и непонятно то ли пушки, то ли танки, по нам стреляли, были видны только вспышки выстрелов. Мы начали маневрировать в поисках укрытия и подставились бортом. Снаряд попал сбоку в заднюю часть, танк загорелся, но мы все успели выскочить.

А второй раз танк я потерял под Станиславом (Ивано-Франковском). Где-то в марте 1944 года, не знаю зачем, но нашу роту туда отправили даже без десанта. У нас, правда, на танке было вначале два пулеметчика, но потом они куда-то делись, только пулемет остался. Фактически мы первые ворвались в город, проехали по нему, покрутились там недолго, причем видели, что нас не ждали так быстро, во многих подъездах горели лампочки синего цвета, а в одном месте вроде даже мимо кинотеатра проехали, люди там спокойно стояли... Ворвались на станцию, остановились на погрузочной площадке, и тут по нам с двух сторон начали стрелять немцы, причем в темноте ничего нельзя было разобрать, не было видно, кто по нам стреляет, чтобы ответить. Меня опять спасло то, что мы постоянно маневрировали, в общем всего вдвоем оттуда вырвались... Поехали по насыпи к переезду, а у нас в бригаде был закон, что командир экипажа на марше сидит на левом крыле, и указывает механику дорогу. Подьезжаем к будке, и тут я увидел, что за за ней находится окоп, в котором человек десять немцев сидели вжавшись в стенки. Я по ним успел пару раз выстрелить из нагана, но они даже не шелохнулись, развернул танк. Со мной был экипаж ГСС Духова, и он мне говорит: - «Костя, давай махнем через канал», но там были слишком крутые берега: - «Как же, мы туда плюхнемся и не выберемся», поэтому я рванул прямо по насыпи через железнодорожный мост, Духов за мной. А утром, когда рассвело, по пути к какому-то селу, на нас налетели немецкие самолеты и сожгли... Я не хотел заходить в село, чтобы его из-за нас не бомбили, поэтому остался в поле. Несколько снарядов попало нам в моторное отделение, но мы все выскочили и залегли в канаве. А Духов все-таки ушел в село, спрятался там под какой-то церковью, но его вместе с этой церковью и сожгли, правда, они все успели выскочить. Это был мой самый последний бой, после него меня отправили на учебу.

Вообще от немецкой авиации много танков теряли?

Откуда я знаю, но думаю немного. Пока немцы не установили новые противотанковые пушки, они с нами почти ничего поделать не могли, я помню всего один случай, когда в танк было прямое попадание бомбы. В том экипаже тогда погиб ГСС, но фамилии его уже не вспомню. У меня самого один раз бомба упала совсем рядом, и наш танк опрокинуло, но меня только слегка оглушило. Когда нас бомбили, мы только в танках сидели, под танк не забирались. Вот с новыми пушками да, немцы могли уже нас жечь.

Сколько вы танков подбили?

Вам надо было найти кого-нибудь героического, а я никакой не герой, воевал как и все. Да, от немцев не бегал, ничего героического не совершил, но, думаю, что два или три танка подбил, несколько пушек, хотя вообще, как тут уверенно скажешь подбил ты или не подбил, потому что вокруг дым, гарь, пыль... Кто там успевал считать? Смотришь кругом, как бы тебя самого не подбили, постоянно маневрируешь, так что тут дело такое, что точно нельзя сказать. Бой же продолжается, ты сразу переключаешься, и точно не можешь знать, а подтверждениями заниматься некогда. Но бывало и такое, что почти наверняка уверен, что подбил. Например, за деревней Сидорачье я точно уверен, что подбил немецкую самоходку. Она была замаскирована под копну, а меня послали в разведдозор. Я с бугра спустился, там еще стояло три или четыре подбитых «тридцатьчетверки», я рядом с ними остановился, а немец как раз начал из под копны вылазить. Я ему и врезал бронебойным... Между нами было метров триста всего, он вроде загорелся. Там еще был и Т-IV так я и ему врезал, и он просто стоял.

Какие у вас боевые награды?

Всего одна - орден «Красной Звезды». На подходе к Коломые немцы сожгли два наших танка, кажется Ильина и Шарлая. Тогда часть танков пошли через станцию вокруг, а меня с моим взводом послали на другую сторону реки. Переехали мост, вдруг выскакивает какой-то мужик и говорит: «Рбята, дорога заминирована, по ней не езжайте», и указал нам направление, где находится немецкий полевой аэродром. Мы поехали туда, и действительно увидели, что там стояли немецкие самолеты. Я с дурна-ума решил их атаковать, но была сильная распутица, к тому же поле, через которое мы хотели атаковать этот аэродром, оказалось перепахано. В общем, мы на этом поле чуть не застряли, еле вылезли с него. Только потом я уже понял, что надо было сразу начать стрелять по самолетам, мы бы так больше сожгли. Мы уже потом начали стрелять, вроде сожгли несколько, но немцы нас заметили, взлетели и начали нас бомбить, но ничего нам не сделали. Кое-как с этого поля выбрались.

Вообще насколько справедливо награждали в бригаде?

Да кто тогда думал о наградах?.. Жив остался и слава богу... Ведь были сплошные бои, и удачные и неудачные. Вот например, у меня был такой эпизод. Под селом Сестреновка ночью я был в боевом разведдозоре. По мне из длинного колхозного сарая выстрелила пушка, я в ответ. Попал не попал, не знаю, но она замолчала, все-таки попал, наверное. Дорога спускалась вниз, и рядом был обрыв, который механик в темноте принял за дорогу. Мы одной гусеницей фактически висели в воздухе, а обрыв все круче и круче, чувствую вот-вот перевернемся. Кричу механику: «Вправо!» Он взял правее, и мы не перевернулись, но слетели с обрыва, и встали прямо перед мостом через речушку, фактически перегородили его. Гусеница слетела, причем не наружу, а под танк, ее слишком натянуло, и исправить повреждение самостоятельно, и уехать оттуда не могли. И тут справа из села буквально в ста метрах от нас выезжает сперва легковая машина, а потом и немецкие грузовики. Была лунная ночь, поэтому я это все хорошо увидел. Мгновенно развернул орудие, а нам тогда первый и единственный раз выдали картонные снаряды с картечью, и врезал по ним... Всего один раз выстрелил, но немцы сразу побросали все машины, и куда-то удрали, видно вплавь через речушку перебрались. Вскоре подошли наши танки, а я своего заряжающего Быстрякова с пулеметом поставил сзади у обрыва, чтобы немцы к нам с тылу не подкрались. Начальник связи батальона старшина увидел его, и не разобравшись, ему показалось, что это немец, выстрелил в него из пистолета, и одной пулей прострелил ему обе руки.

Потом ребята сходили в село, и насчитали там тридцать одного убитого фашиста, и больше тридцати брошенных машин, хотя колонна была большая, и они даже не досчитали до конца...

Только после этого боя я стал понимать как немцы в 1941 добивались успеха за счет превосходства в технике и вооружении. Мы когда взяли Коломыю справа из леса на нас выскочила какая-то кавалерийская часть, то ли румынская, то ли венгерская, и хотели через мост прорваться к своим. Один танк дал по ним очередь, передние лошади упали, а задние на них... Прямо целая куча была, аж пар шел... Вот что такое конница... Мы в одном месте, когда давили конницу, то в открытый люк механика-водителя одного из танков лошадь попала задним копытом, и выбила механику передние зубы...

Вы знаете, еще до войны в училище, когда мы начали изучать технику, то многое стали понимать. Уж на что и я сопляк был, и то понимал, что с появлением техники и автоматического оружия это наше «Уря, Уря» больше не пройдет... Ворошилова и Буденного мы между собой даже называли - «саблемахатели».

Вас за такой удачный бой не хотели наградить?

Мне еще тогда «пришили», что я свалился с оврага, и перегородил мост мешая продвижению наших войск... Наши танки пошли дальше в село, а я на месте остался ремонтироваться. И вроде из них кого-то наградили, того-же старшину, за то, что они первые вошли в село.

Откровенно говоря, думаю, что это фамилия меня так подвела... С моей фамилией особо рассчитывать было не на что. Меня считали за еврея, хоть я и белорус, в лицо мне никогда ничего такого не говорили, но какое-то холодное отношение и антисемитизм чувствовалось. Думаю, что больше награждали тех, кто был поближе к начальству... Героев вроде давали справедливо, хотя что я из танка мог видеть и знать? Да и не интересовался я этим. На войне это меня вообще не задевало, вот после да...

Как вы можете оценить Т-34?

Считаю, что с 85-мм пушкой он был значительно лучше, чем с 76-мм. Конечно, в лоб «тигра» он не брал, поэтому старались подобраться сбоку. Самое главное, что он быстрый и маневренный. Закон выживания у нас был один - не останавливаться, постоянно маневрировать, и укрываться. Недостатки? Вроде все было надежное, единственное, что процедура, в случае если дизель засасывал воздух, была достаточно трудоемкая. И то, что топливные баки находились по бокам боевого отделения это тоже был минус. При мне у нас уже были тяжелые танки «ИС», но я, например, не хотел на него переходить, он не такой маневренный, правда, мне и не предлагал никто. Что еще? У сталинградских танков были сварные башни, а у нижнетагильских литые, но нам это было все равно, какие дадут на таких и будем воевать, нашего желания никто никогда и не спрашивал.

Зимой перекрашивали танки?

Просто белили обычным мелом. Никаких специальных обозначений на танках вроде не было, только номер, но какой у меня был номер хоть убейте не помню.

Когда можно было покинуть танк?

Если просто подбили, а не подожгли, то мы не выскакивали, сидели в танке, вот если он загорелся то да. У нас проводились специальные тренировки по посадке и высадке из танка. Если повреждения незначительные, то действовали в зависимости от обстоятельств. К танкам мы относились бережно, чтобы в бою не подвели.

Приходилось бывать внутри немецких танков?

Не доходя до Коломыи в одном месте видел вертикально стоящий «тигр». Он пытался перехать через небольшой мостик, но тот не выдержал, провалился, «тигр» встал «на попа», и немцы его там и бросили. Мы его потом вытащили, и я в него лазил посмотреть. Ничего, хорошая машина, но недостаток, что он работал на бензине. Потом я слышал, что вроде из него наши ребята пробовали по немцам стрелять, но подробностей я не знаю.

Какие отношения были внутри экипажа?

У нас было четыре лопаты, и работали мы все вместе, не смотрели, кто какого звания. Все делали вместе, но, например, по именам называли только офицеров, а с экипажем только по званию. На отдыхе у офицеров была своя отдельная землянка, но это от экипажа не отдаляло.

Как-то особо сдружиться не успевали. У меня хоть из экипажа никто и не погиб, но три или четыре экипажа я поменял. Почему? По разным причинам. Один, например, пошел к девчатам, рядом с нами в лесу стояли регулировщицы что-ли, попал там под сильную бомбежку, и его ранило в руку. Как ранило Быстрякова я уже рассказывал. Один механик-водитель у меня сошел с ума... В одном месте нам в лобовую броню попала мина, причем, наверное, тяжелая. Броню она не пробила, но оглушила нас здорово, а механик даже помутился рассудком, и его от нас забрали, естественно. А двое отравилось насмерть.

Если можно об этом случае поподробнее.

Вначале у нас на танках была спирто-водо-глицериновая незамерзающая смесь. Ее можно было пить, что ребята и делали, но с 1943 года уже была этилено-гликолевая смесь, а это чистейший яд. Под Курском стрелок-радист и заряжающий из моего экипажа очень крепко насели на меня: - «Лейтенант, оставь смесь, выпьем». - «Да вы что» говорю, «это же яд!» - «Да, нет мы же сколько раз уже пили, знаем уже как». Утром смотрю, что-то с кухни долго еду не несут, иду в окопчик, где должен сидеть наблюдатель, а там никого. Подбегаю к танку, а под опорным катком один лежит скрючившись... Я его хватаю, пытаюсь вытащить, а он уже окоченевший... Ночью они этот проклятый антифриз все-таки выпили, и оба отравились насмерть...

Тут сразу «особый отдел», меня начали допрашивать: откуда они могли взять его, ведь дело летом было, а мы эту смесь получали и сдавали под расписку, все очень строго было, и я простодушно так и отвечаю: «Да они меня очень попросили оставить им немного, я им и уступил». Тут меня сзади кто-то кулаком толкает, то ли особист наш, то ли политработник, не помню уже. Я оборачиваюсь, в чем мол дело? Потом продолжаю, опять удар... Только тут я уже догадался, что надо сказать, что они его сами где-то достали...

Отправили меня в штрафа, но когда вели туда, то возле штаба встретил знакомого капитана: «Костя, ты чего здесь?» Мы с ним и не друзья были вовсе, так, знали друг друга, как офицеры из одной части, но когда он узнал в чем дело, побежал в штаб, и не знаю, как он это организовал, но меня вызвали к самому командующей нашей 1-й Танковой Армии генералу Катукову. Тот меня выслушал и прямо говорит: «Ты что ж, сопляк, разве можно такие глупости делать? Разве можно поддаваться на уговоры, и людям антифриз оставлять?.. В штрафную роту захотел?..» Дело прошлое, я расплакался даже... Но меня не судили, я пообещал исправиться, воевать хорошо, и по личному распоряжению Катукова меня вернули обратно... Ни фамилии, ни даже имени того капитана я не помню, хотя он мне, наверное, жизнь спас... А ту свою вину я и тогда чувствовал, и до сих пор чувствую... Этот грех до сих пор со мной...

Героические поступки или наоборот, проявления трусости приходилось видеть?

Да что там из танка увидишь? За собой лучше смотреть. Трусость? В одном бою мне запомнилось, что когда мы только вошли в какое-то село, то новобранцев с Украины долго не могли поднять в бой. Лейтенант в фуражке с малиновым околышем шел позади них и стрелял в воздух, но они все-равно вперед не шли... Потом один из наших командиров выскочил из танка, обложил их матюгами, в общем, как-то заставили их подняться в атаку...

Или, например, был у меня памятный случай, где-то в районе Ахтырки на Украине, то ли в селе Константиновка, то ли в Константиновском районе. Немцы нас в том бою потеснили, мы сдавали задом и свалились в овраг, встали почти вертикально, и сами выбраться не могли. Из наших вокруг никого, и мы уже слышали, как немцы нам кричали «Рус, сдавайся»... Даже видел, что они пытаются сдирать солому с окрестных хат, но разве там сорвешь просто так? Наш экипаж тогда временно передали вначале в 17-й потом в 16-й танковый полк, и механиком-водителя мне дали кого-то из бывших заключенных. Он был такой матерый дядька, ему уже было за тридцать, а заряжающим дали парнишку из гсмщиков. В нашем положении мы даже отстреливаться не могли, и я подумал, что сейчас этот урка пойдет сдаваться в плен. Тихонько достал свой наган и приготовился его осадить, но к моему удивлению начал канючить молодой заряжающий: «Товарищ лейтенант, немцы нас сейчас сожгут, давайте сдаваться»... И я только слышу, как механик ему по морде треснул: «Молчи, сопляк, выкрутимся»... Вот так бывает: надеешься на одного, а получается все наоборот... Где-то часа два мы там провели, пока не подошли наши танки, и нас из этого оврага вытащили.

Я после боя говорю молодому: «Я сейчас пойду и доложу, чтобы тебя арестовали», а механик мне говорит: «Товарищ лейтенант, не докладывайте, он молодой, испугался. Чего не бывает?» и я не доложил, а то бы его...

Кстати, когда нас тогда вытащили, то было интересный момент. Недалеко находилось кукурузное поле, и мы возле него остановились. Рядом стоял подбитый наш танк, и вдруг к нам из кукурузы выскакивает рыжий-прерыжий танкист. Я присмотрелся, а это один из наших рогачевских евреев. У нас в городе жили такие рыжие-рыжие, почти красные, польские евреи. Я ему кричу: «Поляк, давай к нам», в общем вывезли его оттуда. Он был то ли заряжающим, но их танк сгорел. После войны я когда приехал в Рогачев, оказалось, что он выжил, мы с ним увиделись, он меня очень хорошо встретил, приглашал зайти в гости, но не получилось.

Вот вспомнил еще один случай. Заняли, кажется, село Сидорачье на Украине. Начался сильный минометный обстрел, солдаты, кто попрятался, кто начал окапываться, а одна медсестра, видно неопытная совсем, залезла под наш танк. Я к ней подхожу, а снизу из-под танка на меня смотрят, как мне тогда показалось, огромные черные глаза. Впустили ее в танк, она переждала этот налет, а потом убежала помогать раненым, но забыла при этом у нас свою большую и толстую книжку без переплета. Я любитель почитать, поэтому взял ее посмотреть. Оказалось, что это был сборник поэзии: вроде там вначале шла поэма «Козьма Прутков», следом еще какая-то поэма о том, что, что бы в России. не делалось, а все получается как было... Тут приказ по радио выдвинуться вперед, отразить танковую атаку. Я эту книгу куда-то быстро сунул. Выдвинулись на позиции. Немецкие танки шли не прямо на нас, а немного под углом. Сделали первый выстрел, и тут заряжающий мне говорит: «Нет наката». Когда посмотрели, оказалось, что я эту книгу положил на казенную часть, и при откате она заклинило пушку, клин затвора полностью не опустился. Что делать? Надо было обо что-то опереться орудием, чтобы сделать искусственный откат. Пришлось уехать с позиции немного в тыл, подскочили к какому-то дереву, оперлись об него, в общем как-то эту книгу достали, а ее, эту здоровую и толстую книгу прямо в комок сбило... Подскочили обратно в строй, атаку успешно отбили, и я осторожно так спрашиваю: «Как дела?», пытаюсь осторожно узнать, заметили наше отсутствие в бою или нет? В общем повезло, никто и не заметил нашего отсутствия в бою. Вот так, то ли из-за книги, а может из-за женщины я чуть под трибунал не попал...

А кто-то мог так осознанно такое делать, сознательно уклоняться от боя?

Не думаю, я о таких случаях никогда не слышал, там же все на виду, никуда не спрячешься, а это была просто случайность.

С женщинами, кстати, часто приходилось общаться? ППЖ были?

Ну какая у командира танка ППЖ? Говорили вроде, что у кого-то из командиров есть, но я этой темой вообще не интересовался. А с женщинами у меня связан еще один памятный случай.

Когда нам в Коломые выдали танки с 85-мм орудиями, то доставка снарядов первое время была плохо налажена. Заняли мы одно село, и командир роты мне говорит: «Костя, мотай в тыл, привези снаряды, а то у меня всего пара штук». Я поехал в тыл, а при выезде из села дорога примыкала прямо к лесу, и оттуда немцы выкатывают орудие, а у меня самого всего один или два снаряда оставалось. Я прицелился, выстрелил, в саму пушку не попал, зато попал в какое-то дерево, и оно падая точно накрыло это орудие. Я проскочил мимо, когда говорят, что надо давить пушки - это ерунда. Пушки - крепкое сооружение, если их давить, то гусеницы очень легко можно порвать. Была ужасная распутица, грязища до середины катков была, и тут мне навстречу выскакивает девушка-санинструктор.

- «Танкист, забери раненых!»

- «Я вам что, скорая помощь?»

- «Забери, я не отойду».

Там был какой-то фанерный вагончик, в котором лежали десяток раненых. Пока мы по этой грязище грузили этих раненых на моторное отделение, я столько мата услышал, сколько ни разу в своей жизни... Довезли их до медсанбата, а я вернулся со снарядами.

Как относились к пленным немцам?

После того «авиационного» боя в Коломые мы остановились в каком-то доме, и я направил свои танки за ручей. И вдруг оттуда бежит немец, а за ним наши танкисты. Немец подбежал к мостику, бросил автомат в воду, но я выскочил из дома, сунул ему наган в лицо и остановил его. Один из танкистов говорит: - «Лейтенант, дай я его застрелю».

- «Зачем тебе это надо?»

- «Они у меня всю семью убили...», а у меня самого семья в оккупации, я ничего о своих родных не знал... В общем он его там же и расстрелял... Мне потом за это Бочковский еще нагоняй дал, зачем я это разрешил. Но, правда, это был единственный такой случай. У нас пленных не убивали и не издевались над ними. Когда мы шли на Коломыю, то навстречу нам шли целые колонны пленных румын без ремней, и их никто не трогал.

Зато у нас в бригаде служил Крицкий, опытный и заслуженный офицер. Под Курском их танк подбили, а экипаж взяли в плен. И немец говорит ему: «Иди», мол ты свободен. Он развернулся, а тот ему выстрелил в затылок... Но ночью он как-то очухался, и выполз к своим. Пуля вышла через правую щеку, и у него потом губы с правой стороны были как-бы склеенные. В 1964 году, когда я увольнялся из армии, на медицинской комиссии смотрю, человек с похожим дефектом губы. Подхожу к нему: - «Крицкий?» - «Да». Разговорились с ним, и оказалось, что он к тому времени был всего-навсего капитан... Вместе с ним и уволились.

Какое отношение было к политработникам?

Какого-то негативного отношения я не помню. Да, в бой они не ходили, но авторитет у них все-равно был. В нашем 2-м батальоне замполит был хороший мужик, он же меня тогда в спину толкал. После Парада Победы на праздничный банкет в Кремль отправили не кого-то из экипажей, а пошел наш замполит, и вот тогда я помню обиделся: ответственность была на нас, а пошел он... Но партии я верил безогяно.

Из командиров вам кто-то запомнился?

С штабными командирами высокого ранга мы и не общались, только со своими непосредственными командирами роты, батальона: Потемкин, Киреев, знаменитый Бочковский, Бессарабов. Однажды на Украине я нарвался на командира нашей бригады Горелова, которого и видел от силы пару раз всего. Перед наступлением нас построили, он меня увидел и говорит моему комбату: «И этот еще жив?» Как мне неприятно стало, прямо резануло, но я промолчал...

Сразу после войны был еще забавный случай. На огнеметных танках мы совершили 40-километровый ночной марш до полигона, где участвовали стрельбах. У меня одним из взводов командовал Зайцев, ему уже было лет под сорок, наверное. Его куда-то повело влево, и я ему вначале по рации кодированнно даю приказ вернуться. Смотрю он не реагирует, так я его открытым текстом приложил... Отстрелялись успешно, возвратились, я докладываю генералу, а оказывается эти стрельбы были показательные, причем, присутствовали иностранцы: американцы, поляки, югославы, и наша радиосвязь была выведена на громкоговорители. И этот генерал мне говорит: - «Ты же офицер, а так матом ругаешься...»

Как было налажено снабжение?

Снабжали всем хорошо, и питанием, и снаряжением, и боеприпасами. За перерасход снарядов у нас никогда не ругали, не было такого. Хотя вспомнил вот такой эпизод: когда нас перебросили под Курск, то где-то только в конце мая нам вместо валенок выдали сапоги.

Кормили хорошо, не то что в пехоте. Как-то встали на постой зимой на Украине в одном селе, Ачитков что-ли. Танк поставили в овраге, а сами в доме. Вдруг хозяйка начала кричать. Выбегаем, что такое? Оказывается появились пехотинцы и начали тянуть из сарая ее стельную корову. Я начал стрелять из нагана вверх: «Да вы... а если у тебя дома так будут делать?» Оставили они эту корову.

Вот чего всегда хотелось, так это поспать. В войну это была просто беда - вроде обо всем думали, все предусмотрели, а сон как бы и не нужен... Даже за прицелом бывало ждешь, только чуть спокойно, сразу дремлешь... Помню, на северо-западном фронте мы стояли на обочине, а мимо нас шла пехота. Вдруг один солдат, видно что нерусский упал. Взводный подбежал, и начал хлестать его прутом... Мы вступились: - «Твою мать, что ты делаешь», - «А что, мне за него отвечать?..» Люди буквально на ходу спали...

Вши были, но терпимо. Помывка была налажена регулярно, где-то раз в месяц или реже. Иногда артисты приезжали. Борта машины откидывали - и это была их сцена.

Спиртным увлекались?

К пьянке тянулись более пожилые, а мы нет. Но нельзя сказать, что у нас постоянно было что выпить, так изредка трофеи захватывали. Вот если было что, то выпивали, хотя сильно этим делом не увлекались. Когда выдавали «наркомовские», то я свои сто грамм выпивал, но перед боем никогда, в бою надо быть трезвым.

Трофеи у вас какие-то были?

У меня ничего не было. Знаю, что люди часы, оружие старались брать, потому что у нас даже с личным оружием было тяжело: у меня, например, к нагану было очень ограниченное количество патронов, и знаю, что на курской дуге многие экипажи, когда их подбивали, то выскакивали с ножами... Что еще? У нас командиром одной из рот был старший лейтенант Сирик, видный такой мужик. Как-то захватили на станции богатые трофеи, и он стал носить хорошее длинное румынское пальто, но когда их подбили, то экипаж успел выскочить, а он из-за этого пальто замешкался и сгорел...

Вспомнилась почему-то еще и такая картинка: проезжали как-то мимо подбитого «Т-IV», а из люка торчал убитый немец. Пытаясь выбраться он видимо зацепился штанами, повис из люка с голой задницей, тут его и убили...

Люди каких национальностей были в бригаде?

Самых разных, но я этим никогда и не интересовался. Славян было больше, одно время у нас подобралась целая белорусская колония: Дрозд, Шпак, Крот, Чиж, Шиц. Много было и украинцев, и я у них был «переводчиком», т.к. белорусский язык больше похож на украинский, чем русский. Еврей, помню, был, все мечтал дойти до родного Житомира, но не дошел, погиб... Меня и самого из-за фамилии за еврея принимали, хоть я и белорус.

Были у вас друзья на фронте? Чью смерть вы переживали больше всего?

Больше всего я сдружился с москвичом старшим лейтенантом Потемкиным. Это был мой первый командир, и во многом благодаря именно ему я и остался жив. Нас, молодых, он учил всяким хитростям: старайтесь укрыться, постоянно маневрируйте, как стрелять, в общем всему. Учил беречь людей: другие танки еще сделают, а людей нет... Он остался жив.

Много ребят у нас погибло, мы их доставали, хотя вроде вот только-только до боя с ним разговаривали... Но это ведь не то же самое, что мы сейчас с вами разговариваем, а боевая обстановка, поэтому переносилось все это спокойнее... А часто даже не запоминали того кто погиб, человека только прислали и все... Вот я сильно переживал, когда у нас в Попельне погиб командир роты ГСС Бессарабов, это был хороший человек и командир... Безотказный такой.

А про себя я как-то и не задумывался особенно останусь ли живой. Воевал как все. Я считался опытным танкистом, стрелял без промаха, крутился как мог, прятался за все, что только возможно. Выстрелил и сразу меняй позицию, укрылся. Так и выжил.

Основные потери в бригаде были от кого?

Думаю, что в основном от пушек и от танков. Пушки в чем опаснее, их тяжелее заметить.

С ходу стреляли?

По пехоте стреляли и с ходу, а так только с коротких остановок. Выстрелил и сразу меняй позицию.

С закрытых позиций стреляли?

На фронте ни разу, только уже после войны.

Гусеницы заставляли чистить?

Нет, мы гусеницы не чистили.

Ваше мнение об огнеметной модификации «тридцатьчетверки».

Огнемет стрелял метров на сто, но на такую дистанцию танки друг друга не подпускают, так что он скорее для уличных боев больше, но в бою мне его опробовать не довелось.

Приходилось атаковать через свою пехоту?

Ни разу такого не было. Ни на войне ни после, мы своих ни разу не давили.

Что вы чувствовали в бою?

Как такового страха не было, мы ведь все вместе там находились, а это уже не так страшно. Просто знал, что надо как-то выкрутиться. Откровенных случаев трусости я у нас не помню. Никаких примет или предчувствий не было, я не помню такого.

Как ваша семья пережила войну?

Мой отец хоть и был уже непризывного возраста, но пошел добровольцем на фронт, и погиб под Полтавой, а мама с младшими братьями пережили всю оккупацию в Рогачеве. Мама рассказывала как они стыдили «власовцев»: «Как же вы будете выкручиваться, когда наши вернутся?» Еще она рассказывала, что евреи до последнего не верили, что немцы их уничтожат, но их всех собрали на ТЭЦ и расстреляли...

Я потом когда приехал в Рогачев, то из своих знакомых почти никого не нашел... Мои лучшие школьные друзья Петя Чумаков и Витька Котыльков погибли в партизанах, остался только Костя Радзиевский, он тоже воевал в партизанах и потерял глаз. Нашел одного приятеля со школы Левку Моторского, брат его устроил работать на железную дорогу, он даже и не воевал. Я когда к нему в гости пришел он в разговоре и говорит: «Вот, Костя, а тебе так и не удалось от фронта отвертеться». Его сестра ему хлоп по загривку, что ты мол несешь... «Да я и не отвертывался» говорю...

Как сложилась ваша послевоенная жизнь?

В 1964 году я ушел в запас в звании майора. Осел в Кишиневе, работал в разных местах. Пришлось окончить Кишиневский автодорожный техникум, потому что для «гражданки» моя специальность - танкист не слишком нужная... А перед уходом на пенсию в 2005 году я 24 года проработал начальником энергомеханической группы центра автоматизации и метрологии при Академии наук Молдавии. Я бы и сейчас, наверное, работал, но новое начальство меня уволило, побоявшись моего возраста. У нас с женой две дочки и сын, внуки.