Тимофеев Георгий Васильевич

Георгий Васильевич, можете рассказать немножко о себе и о своей семье?

Родился я в Москве. В семье я был единственным ребенком.

Мать мою звали Клавдия Петровна. Родилась она в 1900 г. С 12-ти лет начала работать. Она вместе с другими девчонками вязала сетки для бутылок шампанского. Говорила, что у нее все руки в крови были. Они по 12 часов работали. Да и выходных не было практически. В царской России же праздников очень много было. Поэтому выходные давали в основном по праздникам.

Перед началом Великой Отечественной войны она работала мастером на кондитерской фабрике «Красный Октябрь». Большинство жильцов нашего дома на этой фабрике работали. В годы революции по количеству людей дали квартиры, в том числе и нам.

Во времена Гражданской войны она даже была депутатом Моссовета. У меня и фотографии есть заседания Моссовета. В 1917 г. снято.

А про отца своего я ничего особого не могу рассказать. Он с нами не жил, так как разошелся с моей матерью, когда я еще маленьким был.

Он был участником Первой мировой войны. На фронте попал в плен к австрийцам. Из рассказов о нем я слышал, что он работал у немцев на ферме.

А вот своего деда и бабушку я помню очень смутно. Дед мой на заводе Михельсона токарем работал. Этот завод позже назывался «Завод имени Ленина». В 1900 г. деда на работе током ударило, и он погиб.

Из рассказов матери и бабушки знаю, что в царские времена жилось плохо. Голодать не голодали, но своей жилплощади у них тогда не было – жили в съемной.

Что вы можете сказать о своих школьных годах и об учителях?

Школьные годы это было самое радостное время. Учителя были отличные. Они в основном все с гимназии были. Царской закалки все. Молодых учителей у нас не было. Большинству было лет под сорок. Вначале наша гимназия находилась на Малой Ордынке. А потом на Большой Ордынке построили новую школу. Это была школа №578. Сейчас у нее совсем другой номер. Всего я окончил восемь классов.

Что вы можете сказать про 1937 г.?

Что мы знали о 37-м? Например, у нас дом был большим, и там жили разные известные люди. Тем не менее, в нашем доме ни один человек не был арестован. Никто не пострадал.

У меня вот сосед по парте жил в доме №2 НКО, который был расположен напротив Кремля. Софийская набережная. Это был очень большой дом. Он раньше назывался дом №2 Народного комиссариата обороны. Там в основном генералы жили. А дом №1 находился за ГУМом.

А у моего друга, который сидел со мной за одной партой, отец был послом в Литве. Я к ним в гости ходил. И вот однажды в школе этот мой друг заявляет: «А у нас сегодня ночью были такие аресты генералов». Мы с ним побежали туда, чтобы посмотреть. Когда пришли на место, увидели, что там, где жили генералы, двери были открыты.

В учебниках по истории были портреты врагов народа. Говорили ли вам учителя их замалевывать.

Нет. Помню только, что у нас в классе висел портрет маршала Егорова и вдруг его сняли, не объясняя ничего. Мы с ребятами между собой шушукались: «Вредитель». Мы же тогда пацанами еще были.

А как вам запомнился первый день войны? 22 июня 1941 г.

22 июня был прекрасный солнечный день. Окно у меня было открыто. И я, лежа на диване, читал II том книги «История дипломатии». Мне ее дали почитать на время. Вдруг соседка прибегает. Сама кричит и плачет. Я вышел на лестничную площадку и спрашиваю: «Что случилось?» Она: «Война! Война! Война!» Тут же радио включили. Тогда же тарелочки были такие, черные. Включил и как раз в это время Молотов выступал. В тот день все выбежали на улицу. Везде было скопление народа. Шли разговоры о войне. Всё было очень неожиданно, т.к. был прекрасный день, у всех людей выходной. А у ребят же нашего возраста настрой был боевой. Тогда же был лозунг – «Будем бить врага на его территории».

Когда для вас началась Великая Отечественная война?

Лично война у меня началась 25 июня 1941 г. Не только у меня, а у всех школьников Москвы, которые тогда учились в 8-9-м классах. Почему так? Сейчас расскажу. Тогда я жил на ул. Большая Полянка, дом 32. Это был шестиэтажный большой дом.

В тот день, 25 июня 1941 г. приехала машина, разгрузили песок, потом бочки красные. Тут же пришел представитель ПВО и всех нас мобилизовал. Составили список дежурства на крыше от немецких “зажигалок” – зажигательных бомб. Так и началась у нас война.

Вас зачислили в пожарники, да?

Не пожарники, а дружина МПВО – Местная противовоздушная оборона. Мы, ребята, которые учились в 8-10-х классах, сидели на крыше и гасили немецкие зажигательные бомбы. Так же нам было поручено задание смотреть за тем, не нарушена ли светомаскировка. Тогда всем жителям выдавали фосфорные значки. Он назывался “ромашка”. Ночью идешь, и он светится. Все ходили с этой “ромашкой”, потому что нигде света не было.

22 июня 1941 г. началась война с немцами, а 25 июня уже привезли и поставили крашеные бочки. В эти бочки надо было воды натаскать, потому что упавшие немецкие зажигательные бомбы мы туда бросали. А иногда эти бомбы и в слуховое окно выбрасывали. Там они уже горели во дворе или на улице.

Нам было поручено лезть на последний, шестой этаж дома, очистить чердак и засыпать его песком. Самым сложным было то, что в нашем доме лифт не работал. Тяжело было таскать ведро с песком на шестой этаж. А потом мы придумали нехитрое приспособление: просовывали палку и тащили ведро вдвоем. Так полегче было. Всего нас было человек десять – ребята с нашего дома. На то, чтобы засыпать весь чердак песком у нас ушло примерно дня три.

Затем привезли известь, и мы с ребятами красили все балки, чтобы они не подвергались горению. Работа была сложная, но несмотря на это мы ее выполняли.

Бомбардировка Москвы началась 22 июля 1941 года.

Как вам запомнилась эта ночь – 22 июля 1941-го?

Мы сидели на крыше. Немцы сбросили осветительные бомбы на парашютах и осветили всю Москву. Всё кругом видно было. Это было ярче чем сейчас даже при иллюминации. А их бомбардировщики шли на очень большой высоте – опускаться ниже они не могли. Такие маленькие, серебристые. Их прожектора тут же брали, так как прожекторов тогда было очень много. По этим бомбардировщикам наши войска из зенитных орудий стреляли, но не доставали, т.к. самолеты, повторюсь, шли на очень большой высоте.

Я сначала был на Большой Полянке, потом в Дмитровке (ныне – Якиманка). Благодаря усилиям молодых парней и девушек тогда в этих районах не было ни одного пожара. Были и печальные случаи. Напротив Павелецкого вокзала находился кинотеатр им. Моссовета. Это было деревянное здание. Когда зажигательные бомбы попали в кинотеатр, дежурных там видимо не оказалось и потому здание загорелось в первую же ночь. Да и крыши там фактически не было, чтобы можно было сидеть и дежурить.

Когда тревоги не было, мы сидели около дома. А когда объявляли тревогу мы сразу лезли на чердак и поднимались на крышу. Всего мы погасили 16 немецких зажигательных бомб, упавших на крышу нашего дома. Весили они всего 5-6 кг.

Во время дежурства у нас случаи ранения даже были. Дело в том, что наши зенитки очень интенсивно стреляли и осколки летели вниз. У нас двух ребят этими осколками и поранило. Чтобы избежать осколков мы нашли фанеру и сидели около трубы, прикрываясь ей. Касок у нас не было.

Я могу рассказать про один очень существенный и интересный случай. Случай государственной важности. Мы сидели с ребятами. Была лунная ночь. Тихо. И вдруг издается прерывистый звук: «У-у-у! У-у-у!» Я говорю: «Ребята, немецкий самолет летит». А они мне: «Как летит? Тревоги-то нету никакой». А Полянка-то находилась недалеко от Красной площади. И вдруг издался колоссальный свист, а за ним последовал колоссальный взрыв бомбы. Тогда я уже работал водителем на 3-й автобазе «Стройтранса». Он назывался «3-й батальон 1-го автотранспортного полка МПВО». Я хоть и был молодой, но уже водителем работал.

Так вот. На следующее после бомбежек утро мне дали путевку. Я тогда на самосвале работал. Самосвал ЯС-3. Приезжаю на место. Оказалось, что во время ночных налетов одна большая бомба попала в здание Центрального комитета партии на Красной площади и разрушила его. Там экскаватор и бензовоз стоял. Всё что грузил экскаватор, мы вывозили в овраг и высыпали. Люди в штатском бумаги собирали. Половина этого здания была разрушена и что интересно: в комнатах батареи висят и на стене, по-моему, на втором этаже портрет Сталина остался висеть. Всё разрушено, а портрет висит.

Мы фактически весь 1941 г. рыли окопы. Когда мы 1 сентября пришли в школу, нас тут же мобилизовали для разгрузки барж с картофелем, дровами, углем. Все разгрузочные работы на этих станциях выполнялись усилиями учеников школ. А школы в свою очередь были мобилизованы под госпитали. Мы пришли в школу, а она закрыта. Они ведь изначально строились под госпитали.

А в вашем районе были пожары?

Нет, не было. Правда, на Большой Полянке райком партии был разбомблён. Я в это время спал. Объявили тревогу. Тогда я уже работал водителем грузового автомобиля. У меня машина стояла во дворе. Оказалось, что где-то под утро бомба попала прямо в райком партии, который находился по адресу: ул. Большая Полянка, дом 50. Там на одной стороне райсовет был, а с другой – райком партии.

Вы проходили военную подготовку? Если да, расскажите, где и как проходили.

Да, проходил. Меня зачислили на пулеметные курсы, организованные на всеобуче при военкомате. Готовили меня на пулеметчика где-то месяца два. Причем, там не только пулемет изучали. Там и из винтовки стреляли, и строевая подготовка была. Всё было. На всеобуче всего где-то 4-5 раз ходили в овраг и стреляли из пулемета «Максим». Там я стал первым номером пулеметного расчета. Так же была определена точка на случай прорыва немцев. Это на Варшавке, где сейчас расположен клуб «Коммуна». Там тогда был один единственный частный дом. Там и находилась точка.

Таким образом, все оканчивали всеобуч. Это делалось с целью, чтобы человек уходил в армию уже подготовленным.

Были ли тогда разговоры относительно нашего поражения в 1941-42 гг.?

Лично я таких разговоров не слышал. Например, о событиях 16 октября 1941 г., когда в Москве была паника в связи с объявлением об эвакуации города, я узнал только тогда, когда бабушку с работы уволили. Она работала на кондитерской фабрике имени Марата. В тот день она с работы принесла ящик конфет. Мы спросили: «Что это значит?» «Уволили и раздавали со склада вместо денег», – ответила она. Мы вышли на улицу. Люди шли и таскали всё. Но моя мать сказала: «Мы из Москвы никуда не пойдем. Мы москвичи». Да и как? Я же тогда в военкомате, во всеобуче числился. У меня и точка оборонная была.

А на следующий день к бабушке приходит курьер и говорит: «Иди на работу». У нее в трудовой книжке написано, что 16 октября она уволена, а 18-го обратно принята на работу. Т.е. паника продолжалась всего один день.

Расскажите про то, как вы стали водителем грузовика.

Меня учиться на водителя отправил военкомат. А учились мы в автошколе №2 на переулке Горького. Я не знаю, как сейчас называется этот переулок. Там в подвале находилась автошкола. Там нас учили ездить на грузовике ГАЗ-АА с газогенератором. Чурбачки березовые подкидываешь и едешь.

Тогда машин в Москве было мало. Я помню времена, когда по центру столицы ездили на лошадях. На гужевом транспорте возили дрова, лед, уголь, продовольствие. Тогда же холодильников не было. Поэтому и лед развозили. Если машина приедет, то народ собирался.

В автошколе практики было очень много. Ну как много практики. Поначалу стажерами были. Это сейчас – права получил и поехал. А тогда хоть и свободно было, но 3 месяца был стажером. Водитель и стажер.

Когда вас мобилизовали?

После окончания автошколы, в январе 1942 г., меня отправили работать водителем на 3-ю автобазу. Работал я там сутками, так как установленной нормы рабочего времени не было. Основной моей работой как водителя была доставка угля с угольной базы. База была на Щелковском шоссе, где сейчас расположен стадион «Локомотив».

Ездил я на самосвале ЯС-3. Кузов у этой машины был деревянный. По технической части машина была ненадежной, поэтому часто ломалась. Если ее сейчас кому-то показать, рассмеялись бы и спросили: «Как ты можешь ездить на такой машине?»

Когда вас призвали в Красную Армию?

23 августа 1942 г. Мама восприняла весть о моем призыве с обеспокоенностью и плакала, когда провожала меня на сборный пункт. Там мы пробыли три дня, а затем нас отправили в Горький, в Сормово. Так 26 августа 1942 г. я оказался в 10-м отдельном учебном танковом полку. Учился я на механика-водителя танка Т-34. Полк был, а зданий не было. Поэтому нам пришлось рыть землянки и жить в них. Позже, когда нас в армию отправляли, началось строительство зданий и строений для нужд полка.

Во время прохождения учебки нас отправили работать на сормовский завод в порядке практики. Там видимо рабочих рук не хватало. На этом заводе собирали танки Т-34. Сборка была не конвейерная. Там имелись большие подъемные машины. С их помощью и переносили с места на место различные детали и агрегаты. В день собирали полк танков. Что касается вида работы, вначале я двигатели мыл спиртом, потом на сборке работал. На заводе мы трудились круглыми сутками и проработали там один месяц.

Расскажите о том, как вас обучали на механика-водителя. Много ли было практики?

На полигоне занятия в основном были по тактике. Экипаж танка идет по пешему. Все проходили эти занятия. По болоту, по речке идешь как будто на танке едешь. Вся беда была в том, что нас учили на танках БТ-7. А на Т-34 поездил только два раза. На БТ-7 я где-то раз восемь только прокатился. Он развивал большую скорость и ход у него был легкий, только он практически не защищен. Всё-таки обучение продумано было: на механиков-водителей обучали тех ребят, которые до этого уже имели опыт вождения.

Помимо этого, также была стрелковая подготовка. Там и гранаты бросали, и стреляли, и в атаку ходили. Это как говорится “подготовка одинокого бойца”.

В декабре 1942 г. мы закончили обучение и всем механикам-водителям, в том числе и мне присвоили звание старший сержант.

После этого нас отправили в Сталинград. Когда мы туда приехали немецкие войска как раз были окружены. Мы попали в 4-й механизированный корпус, 38-й танковый полк.

Там вообще интересно получилось. Я уже числился в 38-м танковом полку, но танк я еще не получал. Под Сталинградом есть город Красноармейск. Это ниже по Волге. Там и находилась наша войсковая часть. Пока мы были там нас к никаким работам не привлекали. Наступление советских войск шло стремительно. Немцы быстрыми темпами отступали в сторону Ростова. Мы двигались за ними.

У нас в наборе механиков-водителей всего было 30 человек. Чтобы получить танки нам надо было ехать как раз в Ростов. Нас везли на машинах. Никакого оружия у нас тогда при себе не было. Мы добрались до туда в феврале 1943 г.

Где-то в августе 43-го наш полк выстроили и всех наградили медалями «За оборону Сталинграда». Я ее ни разу и не носил, потому что я ее не заслужил (смеется). Эта медаль у меня всё время лежала в кармане.

Так вот. В конце февраля 1943 г. мы добрались до Ростова. Там уже таяло. А мы были в валенках и в них по лужам топали. Сапогов еще не было. Были одеты в полушубки. В заводе «Ростсельмаш» нам выдали танки Т-34. Там их ремонтировали и выдавали. Так я получил свою первую боевую технику. Танк был не новый – был выпущен еще Сталинградским заводом.

Когда мы ехали в Ростов, с нами также ехали и опытные танкисты, у которых тоже пока танков не было. Они нам говорили: «Не действуйте по Уставу. А действуйте по практике». Например, по Уставу после того, как я сел в танк, я должен закрыть и завернуть люк, чтобы он не болтался. А те опытные танкисты нам говорили: «Ни в коем случае так не делайте, иначе не успеете выскочить. Пока отвернешь – сгоришь». Поэтому люк я не заворачивал. Если нас подбивали мы быстро выскакивали и всё. Также по Уставу при покидании танка лобовой пулемет мы должны вытащить наружу. Пока ты его вытащишь сам сгоришь. У всех в танке была внутренняя связь. Мы ее ни в коем случае не включали. Потому что если нужно покидать танк, шлемофон надо успеть отсоединить, так как он привязан как на веревке. Так как мы не использовали внутреннюю связь, командир танка указания мне давал ногами. Так я понимал, куда нужно поворачивать и где остановиться. А с наводчиком он общался голосом. Сами понимаете, танк – это железная коробка. Он шумит, гремит. Поэтому внутри нам ничего не видно было и не слышно. Позже я воевал на ИСУ-122. Правда, там я был не механиком-водителем, а командиром машины. На самоходке той так же было шумно.

Как вам запомнился ваш первый бой?

Ну как запомнился. Стреляли, да и всё (смеется). Война делится на две категории: на плохую и хорошую. Это я как рядовой говорю. Плохая это была до 1944 года. А после 44-го – хорошая. Почему? Мы не могли поднять головы. В небе всё время висела вражеская авиация. Все знали, что каждый день в 9 часов утра прилетает армада немецких «Юнкерсов» и начинает бомбить. Потом у них два часа перерыв на обед. После обеда повторяется тоже самое пока не стемнеет.

Когда начинается бомбежка мы в танке сразу же двигались вперед, где сидят механик-водитель и командир. Потому что если попадет бомба, допустим 50-ти килограммовая, срывает башню танка. Башня же на подшипниках крутится. Там 3-4 захвата по 8-10 мм, чтобы башня не соскочила. Поэтому если рядом бомба удачно упадет, башню отрывало. Конечно, такие случаи происходили нечасто, но были. Например, в моей памяти во время таких налетов лишь одна бомба попала прямо в танк и башню оторвало. Та бомба, наверное, весом 100 кг была.

Расскажите про членов вашего экипажа. В основном были более старшие или примерно такого же возраста?

Командиром танка у нас был один младший лейтенант. Он был вологодский, но фамилию его я не помню. Он был молодой. Его к нам прямо из танкового училища отправили.

У нас старшим был только заряжающий. Он был из Рязани. Звали Василий. Фамилию, к сожалению, не помню. Он постарше нас был. Лет тридцать пять ему было. Он до этого еще был танкистом на БТ-7. Рассказывал, как они в одних подштанниках бежали из Бреста до Минска. Дело в том, что, когда началась бомбежка они кинулись к своим танкам. А там, где танки стояли уже немцы были. Они были не вооружены: у них не было ни патронов, ни снарядов в танках. Поэтому им не оставалось ничего другого, кроме как бежать до Минска. Там они и остановились.

Разрешалось ли курить в танке?

Вообще-то запрещалось, но всё же курили. Что касается меня, я поначалу немножко курил. А потом тем, кто не курит, стали выдавать конфеты шоколадные. И мы с экипажем бросили курить. С тех пор я не курил.

Наркомовские 100 грамм вам выдавали? Некоторые танкисты рассказывают, что на войне наводчик и механик-водитель в основном не пили. Так ли это?

Да, выдавали. Каждую неделю. Как не пили? Все пили. Я не пил, так как я вел трезвый образ жизни. Никогда водку не пробовал и не знал, что это такое. Нам давали по 100 грамм. По 100 грамм это мало и не чувствовалось что пили. Наш экипаж как пил? 200 грамм сегодня эти пьют, а в следующий раз другие. Я свои 100 грамм своим товарищам отдавал.

Потом были очень сильные бои. На улице стояла жара +35. А броня нагревалась до +60 градусов. В танке невозможно было ни до чего дотронуться. Так как бой был тяжелый весь имеющийся боекомплект из 100 снарядов мы израсходовали. Я вышел из танка и лёг. У меня из носа и ушей кровь идет, руки и ноги не ходят. Ведь управление танком – это очень сложное занятие. Это сейчас пальчиком можно управлять танком. А тогда это требовало больших усилий. Надо было каждый раз 25 кг выжимать. Скорость включалась ногой. Там идут штанги на коробку передач. Механика в то время была не такая как сейчас. Так вот. Я выбрался из танка и лёг. Оказалась, что линейный каток не работает. На этом катке держится гусеница. Уже был вечер. Думаю: «Сейчас хоть бы авиация налетела и ногу или руку оторвало бы». Морально не выдерживаешь такого. Сил никаких нет. Тут водку привезли. Командир танка наливает мне полную кружку водки и говорит: «Пей». Я отвечаю: «Я не пью. Я не могу». После этого они силой раскрыли мне рот и вылили водку. Половина пролилась, половину выпил. Через 30 минут я почувствовал себя человеком. И руки, и ноги начали слушаться. Я помню плясал даже. Надо же – всё отошло! И с тех пор свои 100 грамм я не отдавал (смеется). А до этого отдавал своим товарищам. В экипаже всё делится поровну.

Расскажите про вооружение, которое имелось в вашем танке.

В нашем танке Т-34 боекомплект состоял из 100 снарядов. Снаряды были подкалиберные, фугасные и осколочные. С двух сторон в танке по бокам висело по пять снарядов. Их использовали в первую очередь. А под сиденьем у меня было еще пятьдесят гранат Ф-1. У нас на весь экипаж танка был всего один автомат, так как по штату был положен только один. У нашего командира танка, младшего лейтенанта, был пистолет, потому что офицерскому составу было положено его иметь.

Какие бои остались в вашей памяти как самые тяжелые?

Я когда воевал на Донбассе там были ожесточенные бои. Мы освобождали Сталино (ныне Донецк), воевали в районе сел Константиновка и Дмитровка. Потом воевали на Миус-фронте. Там находились две сильные немецкие танковые дивизии. Одна из них называлась «Адольф Гитлер». Там тоже были ожесточенные бои.

Идешь по полю и думаешь: «Вот ямка! И там ямка». Как только появлялась немецкая авиация, мы сразу прыгали в эти ямки. Один раз прыгнул, а на меня еще двое. Ну думаю слава Богу (смеется). Немецкая авиация не давала покоя, но мы двигались вперед. Мы всё время двигались вперед.

В один из дней погибли мои товарищи по экипажу. Дело было так. Когда налетела вражеская авиация, механик-водитель нашего командира роты капитана Кравченко выбрался из танка и стал искать ямку чтобы спрятаться. В итоге его убило осколком снаряда. После случившегося капитан Кравченко взял меня механиком-водителем на свой танк. Потом я узнал, что мой бывший экипаж через три дня погиб. А мне просто так подвезло. Если бы тогда командир роты не взял меня к себе я тоже погиб бы вместе с ними.

Насколько я знаю, танковая рота состоит из 10-12 танков. Сокращалось ли в роте количество танков до двух-трех? Часто ли приходило пополнение в танках и людях?

Да. В нашей роте было примерно десять танков. После Миуса пополнение в танках было чаще.

Что касается людей, один раз пополнили нас – из алматинской тюрьмы пришли автоматчики. К сожалению, вели себя эти товарищи плохо. Они были людьми определенного склада ума. У них психология совершенно другая. Они были очень ленивыми и очень хитрыми, поэтому работать, к примеру копать капониры для танка их не заставишь.

В 1943 г. атаки в основном начинались после артподготовки?

Артподготовки были, но не массово… Однажды мы ехали на передовой, стоим, а авиация работать не может. Дождь. А дальше уже нельзя стоять. День стоим, второй стоим, третий стоим, четвертый. Дождь. Потом видимо дали команду артподготовка. И небо сразу стало светлым, солнце заиграло. Т.е. от взрывов всё ушло, небо очистилось. К тому же американцы тоже бросали бомбы. Такая мощь. Всё превратилось в кашу. Один из наших солдат вышел из окопа посмотреть на эту артподготовку. Командиры кричат: «Обратно в окопы!» Какое там сопротивление может быть. И немецкое население побежало. Я сначала не понял почему они с подушками и матрасами бегут (смеется). Позднее я прочитал об этом и узнал причину – так люди пытались защититься от осколков. Это у нас белые подушки, у них всё красное было.

В 1943 г. часто ли представляли личный состав к наградам?

Нечасто, но награждали. К примеру, медаль «За отвагу» я получил как раз в 43-м году. Это была медаль старого образца, где крепление было на винтик. У меня винтик этот сломался, поэтому медаль я хранил в планшетке. Когда война кончилась у меня эту планшетку украли (смеется).

Расскажите подробнее про вашего командира роты Кравченко.

Капитан Кравченко был старым танкистом. Орденов у него было много. Он ходил в старой танковой форме, а мы все в форме цвета хаки.

Так как он являлся командиром роты его танк находился всегда сзади. И у него, и у нас была радиосвязь. Но ей пользовались только в бою, в остальных же случаях это запрещалось. Вначале рации были большими. Потом появились рации небольшого размера.

Расскажите пожалуйста, о чем танкисты обычно разговаривали в свободное время? И вы как механик-водитель чем занимались в свободное время?

Там свободного времени нет. Спрашивали разве что: «Как поел?» – «Хорошо». Но кормили хорошо, конечно. Мы когда после учебного полка в гвардию попали это было небо и земля. Гвардию нам после Сталинграда дали. Так наш 4-й механизированный корпус к своему названию получил почетную приставку «Сталинградский». А в состав этого корпуса входил наш 38-й гвардейский танковый полк. Так вот, когда гвардию получили, нам двойную пайку хлеба давали. Это получается примерно 800 грамм хлеба в день. Всё не съешь.

Как я и говорил, свободного времени там не было. Ты всё время чем-нибудь занят. Например, возьмем только заправку горючим. Горючее приходило в бочках, затем его переливали в ведра. Когда на Украине воевали помимо всего прочего каждые пять дней нужно было прочищать фильтр. Знаете, сколько там пыли? Там как пройдет машина пыль столбом стояла. Да еще и бомбежки. Там неба не видно было. Если забьется фильтр, машина не тянет. Надо разбронировать верх, вытащить фильтр, помыть его, прочистить и только потом поставить на место.

Танковую пушку тоже постоянно надо было чистить. Эту работу выполняли всем экипажем, так как это очень сложное, нудное занятие. Если пушку не чистить, то при попадании грязи ее разорвет просто. Правда, таких случаев у нас в полку не было.

Кроме этого, капониры копали. Это самое мучительное дело было. У нас имелась только одна лопата. Но нам на помощь всегда давали автоматчиков, солдат, но от них помощи было мало. Потому что они были все уставшие. Они же пешком ходят (смеется).

Маскировали ли вы танки? И красили ли вы танки зимой в белый цвет?

Да, маскировали.

Зимой мы танки красили вплоть до 1945 г. Можно было и не красить, потому что с 1944-го по 45-й год немецкой авиации не было. Тогда я воевал на самоходке ИСУ-122 в составе полка резерва Главного командования.

Во время вашей службы в качестве механика-водителя были ли какие-то запоминающиеся случаи? Если да, то расскажите одну-две истории.

Они все запоминающиеся, конечно. Вот такой случай был. Мы ехали на машине и вдруг появился немецкий истребитель «Мессершмитт-109». Нам пришлось разбежаться, а машину нашу подбили. Поэтому дальше мы вынуждены были идти пешком. Кругом степь и по ней была проложена железная дорога. Железнодорожная насыпь была где-то на высоте, наверное, метра полтора от земли. В пути к нам присоединились два солдата. У нас была только СВТ, они же шли с двумя автоматами и противотанковым ружьем. Идем себе идем, и вдруг «Мессершмитт -109-й» нас начал преследовать. Мы то на одну сторону дороги перебежим, то на другую. В итоге мы спрятались в железобетонной водопропускной трубе под насыпью. «Мессер» покрутился, покрутился и ушел. А потом я говорю своим товарищам: «Ребята, надо посмотреть. Что же мы идем. Никого нет». Поднялись на железную дорогу эту. Это было после Кальмиуса. Смотрим, а там пыль стоит столбом – немецкая колонна отступала, а наш корпус их опередил. Это было примерно на расстоянии километра полтора. Степь, поэтому там всё было видно. Потом мы заметили одну «Татру» – четыре немца ехали прямо сюда, к железной дороге. Видно, они решили посмотреть, что на этой стороне творится, потому что оттуда им не видно. Я взял в руки СВТ и начал стрелять по их машине, а она отказала. Я говорю ребятам: «Давай с этого попробуем», указывая на противотанковое ружье. Я тогда старшим сержантом был, а они рядовые. Так вот. Я взял это ружье, сел и произвел выстрел по этой машине. Отдачей ружья я метра на два в сторону отлетел. Я-то не знал, что его нужно на ножки поставить, а не прижимать к себе. У меня, наверное, месяц плечо болело. Видно, я по машине попал, так как после выстрела они сразу развернулись и поехали обратно в сторону колонны. Вот такой случай.

Как вы считаете, кто был вашим главным противником, когда вы воевали на Т-34?

У немцев танки в основном Т-3 были. Они хуже нашего Т-34. В 1944 г. на Т-4 броню нарастили – сделали толще. Потом они поменяли пушку, но всё равно она не та была.

Было ли у вас такое предписание: даже если танк подбит, стрельбу нужно продолжать до того момента, пока танк не загорится.

Как получится. Как правило, танки горели. Там устройство очень неудобное: двигатель и с двух сторон топливные баки. Топливо у нас было газойль. Газойль – не бензин, он горячий. Когда немцы стреляли, они старались по этому месту ударить, чтобы машина сразу загорелась. Поэтому, подставить бок было страшным делом.

Были ли поломки у вашего Т-34?

Да, было такое. Как говорят: «Вот пошло в атаку тридцать танков. Боже мой, двадцать танков. А из двадцати десять – это поломки».

Однажды мы шли в атаку и «бац!» в коробку передач. Это случилось рядом с рекой Молочная под Мелитополем. Остановились, разбронировали. Кругом степь. По рации нам сообщили: «Двое суток никто не приедет». А мы с голоду помираем (смеется). Потом подъехали связисты на телеге. Они проводили связь. Мы им говорим: «Братцы, дайте поесть». Они нам: «Вот нарежьте». Оказалось, что у них с собой пол лошади. Мы надрезали мясо из задней части, затем сварили и ели. Без соли, без ничего. А потом на ЗИС пришла наша техничка. Потому что коробка передач у Т-34 весит 500 кг. Ее же просто так не вытащишь, не посмотришь. А у технички кран есть. Они раз – вытащили, посмотрели. Оказалось, что там валик один полетел. Нам его заменили, мы обратно всё забронировали и поехали дальше. Вся работа заняла от силы 3 часа. Это был единственный случай поломки.

А когда вы воевали на ИСУ-122 она часто ломалась?

Эта самоходка была надежной. Начиная от Минска, прошли Польшу, Восточную Пруссию. И за это время у меня ни одной поломки не было. Мы всё время были в движении. В нашем полку было всего 26 самоходок. За этот период, считай за полтора года было подбито всего две машины. Одна из них не сгорела даже. Половина членов экипажа погибла, а половина осталась в живых. А вторая самоходка сгорела. Вот и все потери.

У танка Т-34 ресурс двигателя – 300 моточасов. Приходилось ли менять двигатель?

Мы машины-то меняли часто. В первый раз машина у меня сгорела, во второй раз подбили. Я всего ездил на четырех машинах.

Расскажу про первый случай. Впереди нашего танка ехал другой танк и выбрасывал гильзы. Видно, что стреляет. А я пристроился к нему в хвост. Вдруг этот танк загорелся. Я ребятам говорю: «Всё, капут!» Мы вылезли вперед, проехали метров триста и «бац!» нам попали в моторное отделение и танк загорелся. Мы быстро выскочили и побежали. А машина еще ехала.

Там немцы были и спереди, и сзади, и с боков. Шел же прорыв. Пехота уже приучилась не идти в атаку. Это в фильмах показывают, что они бегут рядом с танками. На деле же они бегали позади танков, прикрываясь ими.

Теперь второй случай. Тогда враг попал по башне, а затем в орудие танка. В итоге орудие было выведено из строя. После этого командование оценило состояние машины. Танк хоть и был на ходу, его отправили на ремонт, так как чтобы пушку заменить требовалось снятие башни.

Через недели две нам дали новый танк. На этом танке я провоевал до Мелитополя. Там я получил ранение. Я был не в танке. Меня неожиданно ранило в голову. Я не понял даже как это случилось. Когда пришел в сознание, увидел, что мне уже зашили голову и забинтовали. Сотрясение мозгов видно было сильное. Остался след и всё. Это у меня было второе ранение. В первом случае во время бомбежки меня ударило в левую руку. Это видимо был камень или что-другое. Эта рука у меня до верхней части локтя долгое время вся была опухшая, синяя.

Когда вас отправили учиться на САУ?

Учиться меня отправили после выписки из госпиталя, где я лежал после полученного ранения в голову. Сказали на 6 месяцев в Москву. Тогда как раз появились самоходки, вот эти ИСУ. Мы же их называли САУ – самоходная артиллерийская установка. В прошлом году как-то по телевизору сказали, что оказывается был приказ Сталина «Всех раненых из числа танкистов направить на обучение на САУ». Таким образом, на обучение отправляли уже более-менее подготовленных людей. На фронте самоходная артиллерия себя показала, конечно. Таким образом, из госпиталя меня направили сразу в Москву. Учились мы где-то в районе Цоколя. Я потом это здание найти не смог (смеется). Изучали мы политику, уставы, техническое устройство САУ. Правда устройство не ИСУ, а другой самоходки – СУ-85.

Хотя учиться мы должны были 6 месяцев, на деле три месяца не прошло как мне и еще одному парню дали направление в штаб бронетанкового управления 3-го Белорусского фронта под Минском. Приехали мы с пакетами. Со мной парень оттуда был. Я его не знаю. Даже не помню, как его звали. Его сразу в полк отправили, а мне один майор, зам. начальника штаба фронта говорит: «А-а, москвич! И я москвич. Вот иди в тот дом». Оказывается это был офицер связи.

Расскажите, какая была обстановка в штабе и как там жили?

Боже мой, я попал в рай (смеется). В день приезда мне дали карточку, где было написано «завтрак», «обед», «ужин». В столовой столы были накрыты белыми скатертями и цветочки стояли. Самое интересное, что садишься за стол, а рядом с тобой полковник или генерал садится. А я тогда был в звании старшины. Так как вместо 6 месяцев мы проучились всего три нам дали звание старшины и направили сюда. Если на обучении нас оставили бы до конца при выпуске нам присвоили бы звание младшего лейтенанта.

Таким образом, месяца три я служил офицером связи при штабе 3-го Белорусского фронта. Я там в резерве числился. Видимо, у них офицера связи не хватало. За эти три месяца я ездил всего раз пять, наверное. Дают пакет, кладешь его под гимнастерку, машина Виллис, два автоматчика и водитель. И я должен был в определенное время вручить пакет лично командиру полка.

В один из дней мы приехали в бригаду полковника Лосика под Минском. Он вышел, я ему пакет отдал, и он расписался. После этого он вызвал какого-то офицера и сказал: «Накормить их как следует». А в других полках передал пакет, сел и уехал.

После этого меня направили в 337-й гвардейский тяжелый самоходно-артиллерийский полк. Там я воевал на самоходке ИСУ-122. Полк резерва Главного командования. Это был знаменитый полк. До недавнего времени я и не догадывался об этом. В Интернете начал смотреть, нашел. Боже мой, оказывается мы такие знаменитые. И есть даже фотография, где мы в Восточной Пруссии маршем идем. Мы были всё время в движении. Мы были 3-м Белорусским фронтом. Нас бросали и на 1-й Прибалтийский фронт. Я как-то взял карту Восточной Пруссии. Думаю, как же мы так ездили: здесь были, здесь были и там были. Мы и Кенигсберг брали.

Так как мы были полком в резерве Главного командования, нас бросали туда, где только появлялись немецкие танки. А немцы как увидят самоходки наши тут же уходили, потому что воевать с нами было бесполезно.

Наши самоходки в танковых боях не участвовали. Нашей задачей было только поддержка наших танков. У нас прямой выстрел 3,5 км, а по танкам – до километра. А у немцев прямой выстрел был 900 м. Потом они пушку заменили, и дальность у них возросла до 1200 м.

Такой вопрос: приходилось ли вам сталкиваться со сброшенными с самолета немецкими листовками? Если да, что вы делали с этими листовками?

Да, приходилось. При мне такие случаи имели место только в 1943 г. Они листовки ночью сбрасывали. У них были румынские самолеты. Он тарахтит, тарахтит. Чего он тарахтит? А утром смотришь, кругом эти листовки. Там было написано: «Переходите к нам. Мы вас накормим. У нас питание лучше». Листовки эти тут же собирали и сдавали. Но у нас на их обещания никто поддавался. Позже в Смоленске было много листовок власовцев.

А с особым отделом вы пересекались? Если да, то что вы можете сказать о них?

Да, пересекался. В Восточной Пруссии. Особистов всех не любили. У нас офицером особого отдела был старший лейтенант Куликов. У него были чемоданы на замках и три автоматчика. Эти солдаты охраняли его и его чемоданы. Когда мы собирались, он был всегда в сторонке. А потом как-то раз мы с ним выпили. Это уже после войны. Он мне говорит: «Зайди, зайди! Давай выпьем». Ну давай, думаю, зайду. Может он хотел узнать что-то, выпытать что-нибудь. А здесь получилось так. Я тогда был комсоргом полка. Он мне говорит: «Все меня сторонятся. Все не понимают меня. У меня служба такая. Вот ты как думаешь?» Затем он полез в свой стальной ящик, открыл замок и говорит: «Вот смотри». Смотрю, а там дело одного командира машины. Он был родом из Кабардино-Балкарии, уже пожилой, имел много орденов. Куликов мне говорит: «Смотри. Видишь, отец у него был троцкистом. А он националист. Вот видишь». Оказывается, на каждого военнослужащего передавались такие папки, совершенно секретные. А я даже и не думал, что такое есть. Это единственный случай, который у меня с ним был.

Были ли еще какие-то запоминающиеся события на фронте?

Могу рассказать про один случай с участием известного поэта Александра Твардовского.

Так вот однажды он на моих глазах чуть не погиб. Это было после войны. У нас тогда парторгом был Зайцев. И вот он мне говорит: «Батю (мы командира полка “батей” называли – Г.Т.) вызывай. Я говорю: «А в чём дело-то?». Он говорит: «Да вот писатель пришел, который «Василия Теркина» пишет». Накрыт стол и там сидит один подполковник. Нам его представили: «Это Александр Твардовский. Он работает в редакции газеты на 3-м Белорусском фронте». И Твардовский начал рассказывать анекдоты. А никто не смеется. Представляете? “Батя” сидит за столом. Улыбается. А Твардовский сидит растерянный: он такие анекдоты рассказывает, а они не воспринимаются. На следующий день он снова приехал. Собрался народ. Присутствовали начальник штаба, командир роты, я, парторг. Собралось, наверное, человек пятнадцать. Он снова начал рассказывать анекдоты, и все хохочут.

Дальше Твардовский начал ездить по другим местам. Я тогда был самым молодым. У нас связисткой была Тамара Абрамова. Она была из Новогиреево, из Подмосковья. И Твардовский меня раза два просил записку ей передать. Чужие записки я никогда не читал, потому что так был воспитан. И мать, и бабушка говорили не лезть, не смотреть, не давать в долг и никогда самому не брать в долг. Если руки-ноги есть всегда заработаешь. Я никогда в долг ни рубля не брал. «Дашь кому-нибудь в долг, он потом тебе врагом будет».

Так вот сам случай с Твардовским. Он приехал, а мы сидели. Там такая ступенька была, а рядом стояла командирская машина. Американцы же всем командирам полка дали по ленд-лизу машины – студебекеры. В этой машине и печка, и душ, и кровать была. Как дом на колесах.

Твардовский зашел эту в машину, к командиру полка и вдруг в машине прозвучал выстрел. Мы бросились туда. Открываем. Слева от входа в машину стоял стол. А на столе, лежало стекло толщиной где-то 2 см. А в углу на стуле сидел Твардовский. Командир полка стоял с маузером. Он оказывается Твардовскому свой маузер показывал, а тот выстрелил. И выстрелил в стол, прямо под стекло. И пуля пролетела в 20 см от головы Твардовского и вылетела наружу. А день солнечный был такой. Дырка, проделанная пулей, светилась как фонарь. После этого Твардовский больше не приезжал. А так, он неделю был у нас.

Как вы относитесь к его творчеству?

Положительно. Наш он, смоленский мужик. Твардовский – это наш поэт.

У меня привычка есть интересная. Может она и вам пригодится. Вот я если беру поэта, к примеру, Есенина, я читаю его от конца до конца. Его письма и стихотворения – все до одного, чтобы понять, что это за человек, как он пишет, что он пишет. Так же и Лермонтова, так же и Пушкина. Например, у Есенина есть одна странность, на которую я обратил внимание. У него в творчестве преобладает голубой цвет. У него голубой туман, голубое окно, голубая трава. А у Лермонтова, где Бог, там и Ад. Ну Лермонтов очень много подражал, конечно. Образованный человек. Наверное, и немецкий язык знал. Очень много употребляется слово “смерть”.

Какими боевыми орденами и медалями вы были награждены?

Медалью «За отвагу». У меня их было две. Одной сейчас нет, а другая осталась. Еще орден Отечественной войны 2-й степени и орден Славы 3-й степени.

А за что вы получили вторую медаль «За отвагу»?

Это было в Литве на подходе к Восточной Пруссии. Все вот эти наградные листы мне зять подарил. Он их из архива взял. А я и не знал за что именно. Там, например написано, что я взял плен того-то, того-то. А я в плен никого не брал. Брали автоматчики, которые нас сопровождали. Ведь к каждой машине было прикреплено отделение автоматчиков. Мы подходили к немцам и говорили: «Руки вверх!». Чё, я их брал что ли? (смеется). Однажды в Восточной Пруссии мы ехали через поле. Тут появились немцы. Человек тридцать или сорок. Мы им: «Руки вверх!» и всё. Ждем, когда автоматчики наши подойдут и обезоружат их. Немцы же сдавались очень организованно.

Однажды я взял тяжелую немецкую 105-мм батарею. Ну как взял. Мы подходим, а там стоит вражеская батарея. В нашу сторону было направлено 4 орудия. Я произвел выстрел осколочным снарядом, и немцы разбежались. Мы подошли к этим орудиям. А там на орудии немцев всё было написано: под каким углом установить, на какое расстояние, какой заряд нужен и т.д. На этих пушках же раздельный заряд был. Я взял карту и посчитал сколько километров до немецкого городишка. Эти орудия были на железных колесах и очень тяжелые. Мы их еле развернули. Всё выставили и начали стрелять по этому городу из немецких пушек. Успели произвести, наверное, пять-шесть выстрелов.

Как вам запомнился День Победы 9 мая 1945 г.?

День Победы мы застали 8 мая. Мы слушали радио. И на русском языке из Лондона передали, что конец войны, капитуляция. Мы все выскочили и начали стрелять в воздух. Кто ракетницей, кто чем. А потом оказалось, что 9 мая. В Кенигсберге наша артиллерия стояла и стреляла в воздух. Все стреляли. Все кричали «ура».

После войны мы до осени стояли в Восточной Пруссии. А потом нас направили на Украину, в Казатин. Это большой железнодорожный узел перед Киевом. А потом нас срочно направили в г. Бар, оттуда уже – в Новоград-Волынский. Наш самоходный полк расформировали, и мы уже были танковыми.

В Новограде-Волынском пришлось ли прочесывать леса против бандеровцев?

Да. Везде ходили патрули, так как имели место нападения на служащих советской власти и военнослужащих Красной Армии. Расскажу такой случай. В Новоград-Волынском мы должны были дрова заготавливать. Вперед поехала пехота на нескольких машинах. Бандеровцы их расстреляли. Там рос буковый лес. Тут нам пришла разнарядка послать пять машин. Что делать? Мы взяли с танков пулеметы, зарядили их патронами, спрятали людей по бортам и двинулись в путь. Бандеровцы попытались по нам стрелять, и мы открыли по ним огонь из пулеметов. После этого мы спокойно ездили и больше их не видели. Если едут наши они их не трогали, потому что у нас четыре машины и в каждой по пять пулеметов. Это был уже 1946 год.

Приходилось ли вам после войны говорить с немцами в нормальной обстановке?

Однажды мы в балтийском порту Пиллау взяли очень много машин. Нас на Пиллау послали, а мы пробиться не могли, потому что все дороги были забиты немецкими машинами. По дорогам было не пробиться. Очень много машин стояло. Командир полка всех собрал и спросил: «Кто водитель? Кто может водить машины?» Я могу водить, говорю. Я же работал водителем. Правда, права у меня к тому времени были отобраны. В спецотдел вызвали и отобрали их, чтобы я из танкистов не убежал в автомобилисты. Там машин, наверное, было сорок. У нас начальник ГСМ, капитан, хорошо говорил по-немецки. Построили пленных немцев и объявили: «Кто может водить машины – шаг вперед». Из строя вышло сколько-то человек. Посадили этих немцев за руль и с этими машинами уехали.

Там еще был склад запасных частей для автомобилей. Командир послал меня и еще двоих посмотреть, что это за склад. Мы подходим туда, а там дом горелый стоит. И вдруг слышим женские голоса. Мы думаем, кто же там разговаривает и зашли внутрь. В подвале сидят две женщины. Постелены ковры, стоит рояль. А дом сам весь сгорел. Одна из них заговорила по-русски. Сама оказалась немкой. Оказывается, у нее муж на фронте погиб. Она в детстве ходила в школу в Ленинграде. Там располагалось немецкое консульство. Отец у нее работал в этом консульстве. Поэтому она знала русский язык. А вторая немка по-русски ничего не понимала.

Мы на следующий день взяли машины и поехали за запчастями. Пока ребята грузили запчасти, мы с собой забрали хлеб, сало и другие продукты. Этих двух девушек привезли и накормили. Та немка сказала, что у нее еще двое детей погибло. Она винила в этом Гитлера, что Гитлер начал воевать. Она жила в Ленинграде, с русскими общалась, поэтому и рассказала про себя. Вот такая встреча.

Как вы относитесь к тем немцам, которые сейчас живут. Которым по 95–100 лет и т.д. Вы простили их?

Они же люди. Они просто выполняли приказ своего командования.

Георгий Васильевич, что для вас война? Как вы считаете, если бы не было войны ваша жизнь сложилась бы как-то иначе?

Война – это самая отвратительная вещь. Ну, конечно, иначе. Затраты на войну какие шли. Во-первых, я в институт попал бы. А так я учился только на заочном отделении. Ну правда я иногда знал больше преподавателей (смеется). У меня спрашивали: «Как это? Как это?» В двигателях я разбирался хорошо. Когда мы в Новоград-Волынский попали я был комсоргом полка. Мне дали должность старший моторист-регулировщик. Т.е. все мотористы-регулировщики мне подчинялись. Я двигателями занимался. Для меня это всё пустяк.

Георгий Васильевич, для вас война это самое значимое событие в жизни? Или было что-то более значимое?

Самое большое событие в жизни – это то, что я занимаюсь огородничеством. Это самое большое событие. У меня за сорок лет есть все данные по огороду, по погоде, сколько чего я вырастил, как вырастил. Это как говорится мое хобби.

Вы долгожитель. Можете рассказать, как вы дожили до такого возраста? Может у вас есть какой-то секрет долголетия.

Ну, во-первых, я человек труда. Я всё время работаю на земле. Я самостоятельно грядки копаю. Физический труд самое главное. Также каждое утро я делаю физическую зарядку. У меня был врач, который говорил: «Физические нагрузки вам противопоказаны». А я делаю, потому что у меня грыжа на позвоночнике. Я чем ее исправлю? Врач сказал, что если делать операцию, я могу без ног остаться. Когда он понял, что я не хочу, чтобы мне делали операцию, сказал: «Тогда каждый день делай усиленную зарядку». Также следует нормально и разнообразно питаться. И всё. Никакого секрета нет.

Георгий Васильевич, спасибо вам большое за столь интересный рассказ. Крепкого вам здоровья и семейного счастья!