А.В. - Родился 16/3/1924 в городе Витебске. Мой отец был родом из Латвии, трудился заготовщиком леса, а затем стал работать начальником тарного цеха на Витебской махорочной фабрике. Советскую власть отец не приветствовал, но внешне свою неприязнь не показывал. Моя мама сначала работала учителем в начальных классах, а затем регистратором в городской больнице. Я закончил белорусскую школу - семилетку, а потом продолжил учебу в 25-й Сталинской русской средней школе. Летом сорок первого года я окончил 9 - й класс и отправился работать вожатым в пионерский лагерь в поселок Клетцы, расположенный в тридцати километрах от города, здесь я и узнал о начале войны. Витебск бомбили первый раз 23-го июня, и многие родители сразу забрали своих детей из пионерлагеря.
Я вернулся в Витебск, в горкоме комсомоле получил направление в истребительный комсомольский батальон, но уже в первые дни июля наш батальон был фактически расформирован, а призыву в армию я еще не подлежал из - за возраста.
5-го июля, когда немцы были уже на подступах к городу, директор махорочной фабрики Школьник, кавалер редкого в то время ордена Трудового Красного Знамени, выбил у начальства несколько вагонов для вывоза фабричного оборудования, и часть рабочих вместе с семьями смогли попасть в этот эшелон и успеть эвакуироваться на восток за считанные дни до падения Витебска. Мы оказались в Саратовской области, где нас, голодных и оборванных после долгого пути на восток, распределили по колхозам. Наша семья попала в бедный колхоз, я стал работать грузчиком на элеваторе, таскал мешки с зерном, и тут мы получили письмо, что Витебская махорочная фабрика восстанавливает свою работу в Республике немцев Поволжья, в Марксштадте. Пока мы туда добрались, все оставленные высланными немцами дома были уже заселены эвакуированными, которые нам рассказывали, что когда они сюда прибыли - то немецкий скот стоял в хлеву, а зерно было засыпано в амбарах по самый край.
Но с осени 1941 года жизнь в районе стала очень голодной, люди откровенно бедствовали.
В армию меня призвали только 17/9/1942 и сразу направили в 1-е Саратовское танковое училище.
Г.К. - В Саратове в 1942 году дислоцировалось несколько танковых училищ?
А.В. -Училище, в которое я попал, готовило танкистов для войны на танках Т-34 и была отдельная рота для подготовки помпотехов, во 2-м Саратовском танковом училище курсанты занимались на "матильдах" и "валлентайнах", но никто не хотел туда идти и воевать на этих танках, которые заправлялись бензином и в бою сразу сгорали от первого попадания снаряда. Оба училища дислоцировались на одной территории. А потом появилось еще одно, 3-е Саратовское ТУ, где готовили командиров на самоходные установки.
В моем училище было 2.400 курсантов в наборе, курсанты была поделены на пять батальонов, в каждом из которых было 5 курсантских учебных рот.
Г.К.- Что-то из "училищного периода" особо запомнилось?
Какими были отношения между курсантами и комсоставом?
Насколько серьезной была подготовка будущих танкистов?
А.В. - Да что там вспоминать… Не самый "светлый период" в моей жизни.
Свирепая муштра, тяжелые физические нагрузки, "драконовская" дисциплина.
В самый лютый холод мы в кургузых курсантских шинелях "на рыбьем меху" находились в поле, на занятиях по тактике, ходили "пешим по - танковому"…Было довольно голодно, так как наш курсантский паек безбожно разворовывали все кому не лень, от интендантов до комсостава. Командиры нам попались на редкость сволочные, которые, чтобы на фронт самим не попасть, "прессовали" нас, лезли из кожи вон, демонстрируя перед училищным начальством свою ретивость и строгость. Ротный был "зверем", фамилия его было Цепцов, но со взводным мне вообще не повезло, тот евреев люто ненавидел. Поступил приказ "Отчислить из батальона 50 курсантов для отправки в пехоту на пополнение", так ротный со взводным всех евреев роты в этот список моментально вписали. Из пятидесяти отобранных в пехоту ровно половина оказалась курсантами еврейской национальности. Мы ждали отправки, как вдруг появилась какая-то комиссия во главе с полковником, еще раз проверяли, кого отправляют в окопы, "погибать смертью храбрых". Дошли до меня, спрашивают у моих командиров: "Как он учится? Как дисциплина?", а учился я хорошо (училище закончил с отличием, "с правом направления в гвардейскую часть"). На этой комиссии мне и еще нескольким курсантам приказали вернуться в батальон, а остальные ребята поехали на передовую, и из них, кроме одного человека, никто в живых не остался, все они, пятьдесят курсантов, попали в один стрелковый полк и погибли в пехоте в окружении, единственный выживший курсант нам потом написал в училище письмо, рассказал о трагической судьбе наших товарищей…
Среди курсантов было немало бывших фронтовиков, направленных на учебу после излечения в госпиталях и, благодаря рассказам этих бывалых людей, мы поверили в то, что вскоре после прибытия на фронт сгорим в своих танках в первых же боях.
Я подружился с одним из них, с сержантом Яковом Шером, прибывшим в училище с фронта. Мы с Шером потом попали в одну бригаду, и он погиб на моих глазах, ему оторвало голову.
А другой мой товарищ, курсант Ким Шевченко, сгорел в танке уже в самом конце войны.
Что касается боевой подготовки : мы получили азы знаний необходимых танковому командиру. Боевые стрельбы были только один раз, мы выстрелили по три снаряда. Танкодром находился рядом с училищем, каждый из курсантов набрал по 10-12 вождения, включая тренировки по преодолению рвов, мостов и эстакад, и в том числе несколько часов ночного вождения с закрытым люком механика-водителя. В июне 1943 года после выпуска из училища нас отправили в Нижний Тагил, на танковый завод. Нас привели в цеха, на конвейер, и сказали - "Вот собирают ваши танки. Через два дня тридцатьчетверки будут готовы".
Здесь же в Нижнем Тагиле на месте комплектовали экипажи, которые, в ожидании техники, размещались в бараках. Но в этих бараки больше напоминали какой бардак : грязь, воровство, доходило до того, что свои сапоги на ночь ставили под ножки кроватей, иначе сопрут и пропьют.
Сформировали маршевую роту - 10 танков, сначала мы совершили сорокакилометровый ночной марш на полигон, а потом технику погрузили на платформы и повезли за 300 километров, в Тоцкие лагеря, где еще 10 дней мы обкатывали свои машины и проводили учения.
С нами на фронт сбежал с тагильского завода испытатель танков, потом его тяжело ранило…
В Тоцке мы снова погрузились и поехали на фронт, но куда точно едем: - никто из нас не знал. Выгрузились в пятидесяти километрах от передовой и своим ходом прибыли на место назначения, в 49-ую (64-ую гвардейскую) танковую бригаду. Но вышло так, что попали мы прямо "с корабля на бал". Как раз началась Курская битва, и бригада была брошена в контрнаступление.
Г.К. - Сколько танков пришлось поменять за два года войны?
А.В. - Пять раз меня подбивали или поджигали.
Первый раз на Курской дуге, я там толком и повоевать не успел.
Второй танк я потерял при следующих обстоятельствах : в двухстах метрах от немецких позиций нам перебили гусеницу и танк развернуло бортом к немцам, экипажу пришлось покинуть танк, а потом, и мы, и немцы, пытались вытащить этот танк с "нейтралки".
На Западной Украине, уже после Львова, мой танк снова сожгли. Мы пошли в атаку, я нагнулся к механику-водителю, показываю ему, где лучше проехать, и тут в нас попали. Механик выскочил, я сразу за ним, через его люк, и тут зацепился ремешком кобуры за крюк.
У меня на рукоятке ТТ был ремешок который крепился к поясу, вот я им и зацепился. Рванул себя вперед изо всех сил, пистолет остался в танке, а через пару секунд, как только я из Т-34 выскочил, танк взорвался… Еще пришлось гореть в танке на Сандомирском плацдарме, когда остатки бригады бросили на погибель, в неподготовленную атаку. Мой танк получил снаряд из самоходки в борт и сразу загорелся, но я, один из экипажа, успел выскочить…
И последний раз меня подожгли "фаустпатроном" уже в центре Берлина…
Г.К. - В бригаде был свой "безлошадный резерв"?
А.В. - Как и во всех других танковых частях. "Безлошадных" танкистов после серьезного боя набиралось человек 12-15, и выжившие танкисты ждали вакансии в других, пока еще "действующих экипажах", или технику, на замену подбитой.
Из резерва могли передать "свободных людей " и в другую танковую бригаду.
Нового танка вместо сгоревшего не давали, обычно мы получали машину из ремонта, из бригадного или армейского тыла, но такой танк был ненадежный, шел "на честном слове" и часто ломался. Машины, приходившие в бригаду с армейского ремзавода, были куда надежнее, там танки латали на совесть… Новые боевые машины мы получали только, когда бригада полностью теряла в боях свою материальную часть и нас отводили на переформировку.
После Курской дуги мы несколько месяцев стояли на переформировке в Брянской области, в бригаде остался только один танк, который использовали как учебный, на нем выжившие под Курском офицеры и механики-водители тренировались в вождении. В этот период проводились еще какие-то занятия по тактике и топографии, но, в основном, мы маялись от безделья, в ожидании, пока с Урала придут эшелоны с новыми танками.
Г.К. - Как формировались экипажи?
А.В. - В Нижнем Тагиле в маршевой роте все экипажи были укомплектованы без отбора и разбора, считайте, что "по алфавитному списку", а на фронте в этом вопросе был свой правильный подход. Приходит из тыла маршевая танковая рота с экипажами, не имеющими боевого опыта. Эти экипажи "дробили" и "разбавляли", старались, чтобы в каждом экипаже половина была из опытных, уже "понюхавших пороха" танкистов.
Мне перед штурмом Берлина в экипаж дали двоих пацанов 1927 года рождения, фамилия одного из них, наводчика, была - Бураченко, и оба они погибли, когда нас сжег "фаустник".
А вот механик-водитель у меня с лета 1944 года был свой, постоянный. Это был Иванченко, кавалер пяти боевых орденов, очень опытный танкист, который воевал в бригаде еще с 1941 года, начинал войну еще под Москвой. Иванченко был четыре раза ранен, но все время после излечения в санбате возвращался в свою бригаду. Это был очень хладнокровный и смелый человек. Помню, когда моему Т-34 перебило гусеницы, танк крутануло на месте, и сразу же нам влепили снаряд в башню, мы выскочили из танка, и я, потеряв ориентацию, побежал от танка в сторону немцев. Иванченко кинулся за мной, закричал -"Лейтенант! Стой!Там немцы! Назад!", и только тогда я понял, что "ошибся направлением", и развернулся в свою сторону.
Бегу, а вокруг пули свистят. Думал, что уже живым не выберусь…
Иванченко помимо прекрасных боевых качеств, обладал еще одним редким умением - он безошибочно определял, где на пути нашего следования на марше может быть спиртзавод. Перед этим он меня просил: "Лейтенант, покажи карту, посмотрим, где тут спиртзавод?"…
Г.К. - Какими были потери в бригаде?
А.В. - Из тех, кто воевал в экипажах еще на Курской дуге - до Берлина дошло не более 20 %...
Летом 1943 года в бригаде остался на ходу один танк, все остальные машины сгорели или были подбиты. На Сандомирском плацдарме бригада утратила всю матчасть, нашу бригаду там просто безжалостно и бездарно истребили до последнего Т-34.
Перед Варшавой в бригаде оставалось всего 4 танка…
После штурма Берлина из 65 танков положенных в бригаде по штату осталось 5 танков в батальонах и 2 танка из взвода управления штаба бригады (танки комбрига).
Девятого мая 1945 года во всей бригаде осталось всего 17 офицеров -танкистов, среди них четверо офицеров, которых, в том числе и меня, специально по приказу комбрига Бойко привезли из госпиталя назад в 64 -ую гв. ТБр, и свои раны мы окончательно залечивали при санчасти бригады. Из каждого боя выходило по 3-4 танка с роты, или вообще никто не возвращался…Мы были стопроцентными смертниками, и каждый из нас это четко осознавал…
Комбриг у нас был боевой, лично храбрый, но жестокий, безжалостный, воевал по одному шаблону -"Вперед … твою мать!", а что и кто там впереди?…, кого это тогда интересовало, всю войну напролом шли…И если бы только в нашей бригаде были бы такие дикие потери.
Это была, чуть ли не норма - такой вот - "порядок в танковых войсках"- никто не считал и не считался с потерями, все бригады воевали "до последнего танка"
До сих пор не могу забыть, как на Зееловских высотах перед нами пустили в атаку полк тяжелых танков ИС-2, всего 21 танк. Их всех быстро сожгли, прямо на наших глазах.
Г.К. - А что произошло на Сандомирском плацдарме?
А.В. - Нас послали в совершенно неподготовленную атаку, не проведя предварительно никакой разведки или артподготовки. Пошли вперед "на авось", и за это заплатили большой кровью.
На этом плацдарме, с самого начала, все для нас складывалось как-то неудачно.
До этого нас жутко бомбили немцы, а потом досталось от своих штурмовиков ИЛ-2.
От батальона оставалось 7 танков с двух рот, мы собрались в одном месте, стоим, ждем приказа, и тут появляется эскадрилья ИЛов и пикирует прямо на нас. Экипажи кинулись под танки, а рядом с нами нет авианаводчика, чтобы предупредил штурмовиков, что они бомбят своих.
Стрелок - радист заскочил в танк, вышел по рации на волну летчиков и заорал -"Летчики ! Своих бомбите!", и услышал голос пилота -" Вот, гады! Они еще и по - русски говорят! Ваня, давай еще один заход!"…У нас сожгли один танк…
Утром остаткам бригады приказали атаковать немцев, но никто из нас не знал: где свои? где точно находится противник? Сначала нас бомбили, а потом по месту, где находились наши танки, был открыт шквальный огонь из минометов, этот обстрел продолжался долго. Танкист из соседнего экипажа, как только огонь затих, вылез из машины и пошел в сторону, метров на двадцать, чтобы оправиться, и тут его утащила немецкая разведка, Мы только услышали крик и нет его, стреляли по направлению куда могла уйти немецкая разведка, но все бесполезно…
А потом приказ - "В атаку!"… Мы и пошли … Получил снаряд из самоходки в борт.
Все наши танки были сожжены, до единого. Я успел выскочить из горящей машины, с других экипажей тоже несколько человек смогли уцелеть, а остальные ребята сгорели …
Г.К. - В танковых экипажах бригады, кроме механика-водителя Иванченко, были еще были "старые танкисты", воюющие в армии Катукова с зимы 1941 года?
А.В. - У нас в батальоне таких больше не было, а вот в соседнем батальоне были два старших лейтенанта, два друга, начинавшие войну сержантами еще под Москвой в 1941 году….Фамилий этих ребят уже не помню. С ними произошел трагический случай в день окончания войны.
В Берлине мой танк сожгли на Вильгельмштрассе и я, раненый в ногу, оказался в армейском госпитале.. 9-го мая в 6-00 утра в палату забежал обгорелый танкист с забинтованными руками и крикнул -" Война закончилась!". Мы ему не поверили, послали его куда подальше, и тут замполит госпиталя зовет всех на торжественное построение по случаю капитуляции Германии. Что тут началось…А потом на двух "виллисах" в госпиталь приехали ребята из нашей бригады и по приказу комбрига забрали назад в свою часть четверых раненых офицеров. Мы прибыли к зданию германского Министерства пропаганды, где вся бригада занимала левое крыло первого этажа. За столом всего семнадцать офицеров, все, кто остался в строю. Началась пьянка.
И тут один старший лейтенант, самый "старый ветеран бригады", стал всем показывать свой трофейный пистолет, маленький "браунинг". Прозвучал случайный выстрел, видимо, пуля была в стволе, и пуля попала прямо в голову его лучшего друга, с кем он вместе воевал почти четыре года. Старший лейтенант хотел тут же застрелиться, но мы ему не дали… После такой нелепой смерти никто эту пьянку, конечно, уже не продолжал…Старшего лейтенанта судили в трибунале и он получил "символический" срок за "убийство по неосторожности"…
Г.К. - Перед атакой, о чем думали? Как справлялись с напряжением?
А.В.- Я выжить не чаял и не надеялся, поэтому перед боем думал о родителях и заранее жалел их, представлял, как они на меня "похоронку" получат… И главная мысль в голове -"Лишь бы калекой не остаться, лучше - сразу смерть". Смерти на фронте не боялся, а вот калекой жить никогда бы не согласился. Боялся плена и инвалидности, а на остальное мне было наплевать.
Один раз мне пришлось увидеть обгоревшего танкиста -"самовара", которому ампутировали все конечности, он орал - " Убейте меня ! Сволочи! Убейте!"…
Обгоревшие, обуглившиеся тела погибших товарищей - танкистов навсегда остались перед глазами, но перед боем старался об этом не вспоминать…
Г.К. -Допустим, танковая рота идет в атаку на позиции немецкой противотанковой артиллерии. Применялись ли какие-то "контр - маневры", специальные действия, чтобы обезопасить танк от огня орудий ПТА противника?
А.В. - Неужели вы думаете, что нам всегда кто-то заранее сообщал, мол, "… ребята, справа немецкая батарея, а слева еще две таких же, а прямо перед вами минное поле…".
Мы знали свой исходный рубеж для атаки, примерный рельеф местности и еще, в лучшем случае - где точно находятся позиции немцев, а чем они "нафаршированы" разбирались уже непосредственно в бою. Да и нам по большему счету было плевать, где находятся немецкие орудия, в засаде или на прямой наводке. Атака в лоб… Идешь прямо на пушку, давишь ее, артиллерийский расчет сразу разбегается в стороны… Тут кто кого, кто первый…
Г.К. - Бригада участвовала в рейдах в немецкий тыл?
А.В. - Это были не "чистые", заранее спланированные рейды, просто после прорыва немецкой обороны бригада шла напролом на запад, не обращая внимания на фланги, поддержку и свои тылы. Задачей танкистов было максимально продвинуться вперед форсированным маршем, захватить и удержать рубежи в тылу противника.
Это происходило в основном в январском наступлении в Польше и весной 1945 года в Германии.
Фактор внезапности здесь имел решающее значение и именно в этих рейдах мы наносили немцам самый чувствительный урон. Я помню, как мы ворвались на станцию Финстервальде, а в это время к станции подошел немецкий эшелон с 9-ью танками на платформах и стал разгружаться. Командир головного танка из соседней бригады своей "тридцатьчетверкой" врезался в паровоз, немецкие экипажи бросили свои танки и разбежались, а мы стали расстреливать танки в упор. Пехота обнаружила на станции цистерну со спиртом на дне, стали черпать оттуда спирт котелками, потом два пехотинца полезли внутрь цистерны и сразу задохнулись насмерть от концентрированных паров спирта.
Польско - германскую границу из нашей бригады достигли два танка, мой танк шел вторым. По рации нам передали приказ - прорваться в другой район, примерно двадцать километров на северо-запад по карте. Мы повернули, и по дороге видим впереди, в 500 метрах от нас, колонну из 15 машин с пехотой, и большой обоз, примерно семьдесят повозок. Сначала выстрелили осколочным снарядом по головной машине, а потом поставили снаряды "на шрапнель" и начали долбить по этой колонне, вдобавок поливая все огнем из танковых пулеметов.
Мы эту колонну просто превратили в сплошное кровавое месиво. Когда подошли к ней совсем близко, там уже добивать было некого…Сотни трупов…
В Польше, в подобной ситуации, мы нарвались на "тыловой обоз" - стоящие полукругом десятки немецких грузовиков "Ман". Нас было пять танков, и мы там все разнесли в щепки.
Там убитых немцев было столько, что сосчитать невозможно…
Г.К. - Танкисты брали в плен?
А.В. - Нет… А куда их девать, в свой танк пленного немца же не посадишь.
Наша ярость по отношению к немцам было дикой, и отношение к пленным было тоже диким и предельно жестоким … Отвечу вам честно - пехота в плен немцев брала, а мы, танкисты, - в живых за собой обычно никого не оставляли…
В Германии, в Кинтервальде, мы захватили в плен большую группу немцев, и тут нам передают приказ на продолжение движения. Спросили комбрига Бойко - "Что делать с пленными?", и он приказал -"Расстрелять на месте!". Начали делить пленных по ротам и экипажам, кому сколько достанется "немцев в расход" отправить, вышло где-то по тридцать человек на роту.
Когда немцы поняли, что их ведут на расстрел, они стали разбегаться, но всех их посекли из автоматов и танковых пулеметов…
В сорок пятом году немцы из регулярных частей вермахта везде оказывали ожесточенное сопротивление, дрались с нами до последнего патрона, с обреченностью смертников, и мы просто бесились от злобы, теряя в каждом бою в конце войны своих верных товарищей.
 |
После того как мы освобождали концлагерь Майданек и увидели там следы жутких немецких зверств - уже никого не жалели. Пойманных "фаустников" убивали на месте, но как-то наши автоматчики выловили немецкого пацана с "фаустпатроном", которому было всего 14 лет.
Ему просто надавали по морде и отпустили, мальчишка был весь в соплях и слезах…
На окраине Берлина взяли в плен "власовца". Его привели к нашему заместителю командира батальона капитану Кузнецову, родители которого были повешены немцами. Все это знали, так как наша бригада освобождала родное село капитана. Капитан Кузнецов всегда лично и без малейшей жалости убивал пленных, и нам говорил - "Ни одного не пропущу!". Подводят пленного к Кузнецову, пленный орет -"Гитлер капут!". А Кузнецов посмотрел на него - "Ты же, сволочь, не немец. Морда ведь, у тебя наша, русская", и ударил пленного кулаком в лицо. Пленный сразу завопил по - русски - "Товарищ офицер! Не убивайте!", а Кузнецов ему - "Какой я тебе товарищ!". "Власовец" упал на колени, стал целовать сапоги Кузнецова и умолять -"Не расстреливайте!", и Кузнецов ему ответил -"Нет. Мы тебя расстреливать не будем. Твоя смерть другой будет". Привязали "власовца" веревками за ноги к двум танкам и разорвали его на части…
Г.К. - Кто-то пытался пресечь расправу над пленными?
А.В. - В это дело старались не вмешиваться, с танкистами редко кто связывался…
Как-то раз, в момент расстрела пленных, мимо на "виллисе" проезжал пехотный генерал - майор. Остановился, вышел из машины, проорал - "Прекратить безобразие!", и сразу же поехал дальше, и тогда танкисты спокойно перебили остальных пленных.
Я лично расстрелы пленных не одобрял. На меня некоторые танкисты странно смотрели, косились, мол, откуда такой "чистоплюй", но желающих пострелять безоружных немцев и без меня всегда хватало. Бригадные "смершевцы" и политработники тоже в это дело не лезли…
Г.К. - Бригадный "СМЕРШ" "копал" под танкистов?
А.В. - В нашей бригаде было два "особиста": один старший лейтенант, татарин, человек очень спокойный, добрый, не въедливый, а вот второй "особист", в звании майора, был сволочью и зверюгой, активный такой, любил "поработать с коллективом" и "рыл" под нас без устали.
Не дай Бог где-то кто-то отошел, так этот майор сразу кидался выяснять -"Почему отошли!?!". Заводил к себе танкистов "на беседу" по одному, а потом оттуда даже самые смелые ребята выходили бледные… Один раз этот майор- "смершевец" подвел под расстрел экипаж танка в полном составе. Но в данном случае, возможно, это было справедливо.
Перед Варшавой, когда в бригаде осталось четыре танка, нас послали в атаку. Один экипаж вернулся на своих ногах с поля боя, все без ранений, и командир Т-34 доложил, что в танк попал снаряд в борт, машина сгорела, а они каким - то чудом уцелели. Но танк остался "на нашей стороне" и когда бригадные ремонтники подъехали к сгоревшему танку, то не обнаружили дырки от попадания снаряда в борту. И боекомплект после такого попадания должен был сдетонировать, но ведь этого не случилось. Ремонтникам все это показалось странным, они доложили в СМЕРШ, и майор -" особист" сразу засучил рукава и стал "прижимать экипаж к стенке". Один из танкистов раскололся и "сдал экипаж", признался, что они все вместе решили, что погибать им сегодня неохота и по сговору кинули в свой танк противотанковую гранату. Экипаж был расстрелян по приговору трибунала перед строем бригады…
Г.К. - А как освобождали Майданек?
А.В.- Когда наши танки ворвались в Майданек, то охрана лагеря стала в панике разбегаться. Печи крематориев были еще теплыми…Штабеля трупов. Из барака вышли навстречу нам человек 12-15 узников - евреев, но это были живые скелеты, а не люди. На них было просто больно и страшно смотреть. Я стал говорить с ними на идиш, у меня в танке была коробка трофейного французского шоколада, я достал ее, стал раздавать шоколад узникам, но тут ко мне подлетел наш батальонный военфельдшер и стал орать на меня матом - "Что ты делаешь! Они же сразу умрут!"… Танкисты поймали не успевшего убежать немецкого офицера из лагерной охраны и его повесили на телефонном проводе…
Г.К. - Если у нас пошел такой прямой разговор, то я задам вопрос, на который многие ветераны во время интервью отказываются отвечать …
Как складывались отношения с немецким гражданским населением в Германии весной 1945 года?
А.В. - Так и я не горю особым желанием рассказывать об этом… Понимаете, о войне надо рассказывать только правду, или, вообще, ничего не говорить… Но в Германии происходило всякое, было там много "мрачных моментов", и я понимаю ветеранов, которым трудно определиться - а стоит ли откровенно говорить об этом…
Немок на первых порах безнаказанно насиловали на каждом шагу, хотя, и немки, и полячки, потом сами охотно соглашались на близость с нашими солдатами и офицерами…
Насилием занималась в основном пехота. Мстили Германии по разному…
Люди на войне озверели и одичали, а стрелковые части иной раз напоминали орду.
В Германии как-то заночевали в одном доме, жарим кур и гусей, а хозяйка, немка лет 35-ти, нам говорит - Русские пришли, все оборванные, грязные, сразу спросили -"Ур (часы)есть?!А теперь, ложись!". Потом другие заходят -"Ур есть?!"… Короче, за ночь ее изнасиловали четыре раза…
У нас был сержант - разведчик, мародер, на каждой руке носил по пять трофейных наручных часов, так он стал нам рассказывать, как вдвоем с товарищем по пьянке изнасиловал двух немок, мать и дочь, а мужа, под дулом автомата, заставили во время изнасилования играть на рояле…
В апреле - мае сорок пятого года массовое насилие прекратилось, но изредка были эксцессы.
Война закончилась, нас разместили в немецких "танковых" казармах, в небольшом городке.
В один из дней я заступил на службу начальником караула и тут звонок, ЧП, в офицерской казарме наш офицер застрелил немку. Прибегаем в казарму, в комнате лежит голая немка с простреленной головой, пуля ей попала прямо в висок, а на кровати сидит в одних трусах пьяный "в стельку" лейтенант. Спрашиваем его - "Ты что натворил?!", и слышим в ответ - "Я их гадов бил, и буду убивать всех, до единого!". На суде трибунала лейтенант стал выкручиваться, выдвинул "свою версию события", мол, отец этой немки убил всю его семью, он случайно понял это в разговоре с жертвой и не смог сдержать мстительный порыв…
Дали ему 8 лет тюрьмы по приговору и еще разжаловали, лишили офицерского звания, но ровно через год он вышел на свободу. Это я знаю достоверно…
Сказать, что танкисты активно "собирали трофеи", было бы неверно. Танк это "гроб с музыкой", там развернуться негде, теснота жуткая, и когда кто-то начинает рассказывать, что он в танке постоянно возил канистры спирта, ящики вина и консервов, мне трудно в это поверить, куда это все можно было поместить? Были случаи, что "охота за трофеями" стоила человеку жизни. Нашли как-то на немецком складе французский шоколад в ящиках. Танкист с соседнего экипажа приволок в свой танк один ящик, ему показалось мало, он пошел за вторым, и когда нес ящик на горбу, его застрелил немецкий снайпер.
Г.К. - Вашему экипажу доводилось применять личное оружие?
А.В. - Танкисты на передовой рано или поздно оказывались в ситуации, когда приходилось убивать из личного оружия или вступать в стрелковый бой. В экипаже был автомат ППШ и двадцать гранат -"лимонок", и еще пистолет или револьвер "наган" у каждого танкиста.
Я свой пистолет ТТ выбросил и носил немецкий трофейный "парабеллум".
В Польше мой танк стоял в хорошо замаскированной засаде, я сидел на месте механика-водителя, люк был открыт. И тут прямо перед нами появился приблудный немец с автоматом в руках. Наводчик увидел его через прицел и крикнул - "Немец!". Мы не хотели "срезать" его из пулемета, так как могли пулеметной очередью обнаружить себя. Я подождал, когда немец подошел к танку и с десяти метров двумя выстрелами из пистолета через люк убил его.
Пуля попала немцу прямо в переносицу, и он сразу упал навзничь…
Мне этот немец еще долго снился…
Или вот еще эпизод, который случился также в засаде. Я сидел на броне, писал письмо, и тут снайперская пуля пролетела прямо возле уха. Я успел заметить вспышку выстрела, но выстрелить из орудия по месту, где находился снайпер, и мы не имели права, иначе бы раскрыли место засады. Пошли и убили снайпера из автомата, а его сапоги и часы поделили между экипажем.
Г.К. - Насколько были эффективными действия из танковых засад?
А.В. - На Украине был очень характерный эпизод. Четыре танка : мой, лейтенанта Закарая и младших лейтенантов Кудряшова и Ярондаева, были поставлены в засаду на перекрестке дорог.
Мой танк был ближе других к перекрестку, его прикрывал сарай, и мы еще замаскировали свой Т-34 соломой и досками. На рассвете немцы начали сильный артобстрел, а потом в атаку пошла пехота, но мы огня по пехоте не открывали, нам было приказано подпустить на близкое расстояние немецкие танки и бить их в упор. Перед нами бугорок, и тут на его гребне стали появляться танки, среди которых было несколько "тигров". Мы подпустили их поближе, открыли огонь, мой экипаж сразу двумя подкалиберными снарядами сжег один "тигр", потом уничтожили БТР. Экипаж Закарая записал на свой счет второй сожженный "тигр".
Немцы отошли назад, но потом последовали еще две танковые атаки, которые поддерживала пехота. Мы потеряли один танк, а немцы - три "тигра" и две самоходки.
Г.К. - В 64-й гв.ТБр были свои танкодесантники, или вам придавали в качестве танкового десанта обычных пехотинцев?
А.В. - Был свой мотострелковый батальон автоматчиков, и каждый экипаж имел своих танкодесантников, которых отделениями "прикрепляли" к определенному танку.
Один такой танкодесантник мне очень запомнился. Это был узбек Ачулов, пожилой и многодетный, призванный из кишлака, 46 лет от роду, который собирал трофейные шмотки обязательно красного цвета. Перед боем он всегда начинал "скулить" - "Командир, зачем Ачулов в атака умирать? С атака придешь - будешь плов кушать, а Ачулов убьют, что кушать будешь?". Я постоянно отправлял его назад, в батальонный тыл, и этот узбек благополучно дожил до конца войны. В мае 1945 года Ачулов подошел ко мне - "Командир, почему так? Я война был, а медаль нету", я пошел к его ротному, поговорил с ним, и Ачулову дали медаль "За боевые заслуги".
Нередко бывало, что танкистам приходилось взаимодействовать с обычной пехотой из стрелковых дивизий. В конце войны толку от пехоты было мало, все хотели жить, и пехотинцы сознательно, в наглую, увиливали от боя, мы так их и называли - "дезертиры".
Под Сандомиром перед нами на позициях находились штрафники. Один из них подходит к танку и обращается ко мне - "Лейтенант, дай гранат, пару штук"- "А ты хоть знаешь, как ими пользоваться?"- "Да. Я бывший полковник"…
Г.К. - Бывало, что танк выходил из строя по техническим причинам?
А.В.- Например, под Кюстрином мы остановились на заправку в очень красивой деревушке, все дома из красного кирпича с черепичными крышами, и на этом пасторальном фоне висел на столбе повешенный танкистами пленный немец. Заправились горючим, все танки пошли вперед, а мой - не заводится. Выяснилось, что "полетел" насос высокого давления. Мы остались ждать ремонтную "летучку", прибыли четыре ремонтника и до ночи провозились с этим насосом.
В темноте мы стали догонять своих, и ощущение было не из самых приятных.
Одинокий танк Т-34 и одна автомашина идут ночью по дороге в немецком тылу…
Обычно с небольшими поломками экипаж справлялся сам. Зимой в Польше мы на двух танках, в мороз, поднимались в гору. Мой танк заглох уже после подъема. Посмотрели, а проблема не в моторе, просто закончилось горючее. Надо было слить воду из радиатора, пока не замерз, и развести костер, что мы и сделали. И тут на нашу удачу случайно мимо проезжал бензозаправщик из другой бригады, с него мы залили в свои топливные баки горючее и продолжили марш.
Г.К. - Существовал лимит снарядов на танк?
А.В. - Не было такого, снарядов хватало всегда. Боекомплект всегда был полный, его использование не лимитировалось, но танкисты расходовали боекомплект экономно, "не стреляли по воробьям". Если снаряды заканчивались, то танк отходил в батальонный тыл и пополнял боекомплект. Непосредственно на поле боя снаряды в танк загружались редко.
В конце войны мы просили, чтобы нам дали в боекомплект побольше подкалиберных снарядов, так как у немцев появились "королевские тигры", броню которых обычный снаряд не брал.
В начале Берлинской операции мы получили приказ принять участие в общей артиллерийской подготовке перед наступлением, и каждый танк выпустил 10 снарядов "по площадям".
Г.К. - Сколько уничтоженных немецких танков на Вашем боевом счету?
А.В.- На личном счету официально четыре танка и одна самоходка. Но если говорить честно, мало кто из танкистов занимался подсчетами, сколько он убил или сжег.
Эти цифры фигурировали только в боевой характеристике, да еще были отмечены в финансовой части штаба бригады, ведь за каждый уничтоженный немецкий танк нам платили, кажется, давали на экипаж по 2.500 рублей "за голову".
Г.К. - Кто командовал Вашей танковой ротой?
А.В. - Командиры часто менялись, выбывали из строя. В начале 1944 года ротой командовал старший лейтенант Погорелов. Долгое время, где-то с лета 1944 года, ротой командовал мой друг, украинец Вася Шкиль, который за захват Черновцов получил звание Героя Советского Союза. Он был 1919 года рождения, родом из Киевской области, и в нашей бригаде в мотострелковом батальоне воевал рядовым автоматчиком его отец, а младший брат Васи служил механиком-водителем во 2-м батальоне. Вася был прекрасным парнем и порядочным человеком, он погиб в самом конце войны. Мы с ним дружили, вот его фотография, которую он подарил мне на память незадолго до своей гибели.
Вместо него, в Берлине, на командование ротой прислали Героя Советского Союза капитана Андрианова. Рота наша была уже сводной, собрали танки с двух батальонов. Андрианов был довольно пожилым человеком, воевал с сорок первого года, и перед боями в Берлине позвал меня и других взводных к себе, и так по - отечески, по - доброму побеседовал с каждым…
Г.К. - Ваш комбриг, дважды ГСС подполковник Иван Никифорович Бойко, что это был за человек?
А.В. - Комбриг Бойко по праву считался одним из самых храбрых танковых командиров и уже к лету 1944 года имел звание Дважды Героя Советского Союза, а на тот момент по всей стране дважды Героев и полста человек не было. Человек лично очень смелый, но жестокий по натуре, разговаривал с людьми в основном матом, и чуть -что не так - бил танкистов по морде.
Это воспринималось "нормально, с пониманием", командирский мордобой был на передовой в Красной Армии вещью обыденной, кстати, так уважаемый вами комбриг Драгунский тоже мог спокойно дубиной пройтись по танкистской спине, я сам это видел. Говорили так - "Танковому командиру нельзя быть рохлей", и подобный, "наиболее доходчивый" метод руководства был во многих бригадах… Один раз и мне досталось от Бойко. Мы совершали марш и мне приказали перегнать танк через мостик. Я его переехал, а мост не выдержал и провалился. Еду дальше, слышу, как кто-то стучит железкой по танку -"Стой!". Остановились, а это комбриг Бойко на "виллисе". Я вылез из башни, и тут Бойко стал орать на меня матом, за этот мостик, а потом, войдя в раж, дал мне оплеуху. Я следующей ждать не стал, заскочил в танк и поехал дальше…
Бойко ко мне лично неплохо относился, я был ветераном бригады, "старым танкистом", и бывало, что Бойко называл меня так -"Вестерманчик"…
После войны Бойко стал окончательно спиваться, его карьера застопорилась, он так и оставался в полковниках. В середине пятидесятых годов Бойко служил заместителем командира танкового корпуса на Камчатке и попал под демобилизацию, кажется, официальная формулировка в приказе была такой -" по выслуге лет". Пьяный Бойко своей кровью написал письмо на имя Ворошилова, но это не помогло, из армии его убрали…
Г.К. - Каким было отношение к штабным и политработникам?
А.В. - Обычным. Без ненависти и зависти. Есть штатные штабные должности, которые занимают определенные люди. За это их ненавидеть? Не будет этих, пришлют других.
Каждый занимался на войне своим делом - "согласно штатному расписанию" - кто-то горел в танках, погибал в атаках, а кто-то войну видел только на карте…
Начальником штаба бригады были Лебедев, а потом Романов. Замполитом у нас был Боярский, комсоргом бригады Озеров, из штабных и политработников еще запомнились Леонов, Кудрявцев. И они был не заговорены от смерти, у нас о нередко погибали офицеры связи из штаба бригады.
А начальнику разведки бригады один раз просто невероятно повезло. Он напился "в дым" и пошел в Берлине прямо по улице, в полный рост, во время боя, когда бешеная стрельба шла со всех сторон, но ни одна пуля и ни один осколок его не задели…
Г.К. - А с кем-то из командования 1-й гвардейской ТА приходилось лично общаться?
А.В. - Командарма Катуков я видел всего пару раз. Один раз он приехал к нам в бригаду в сопровождении автоматчиков, и еще я его видел в январе 1945 года, перед наступлением в Польше, тогда Катуков лично объезжал бригады перед боем.
Это был человек с обычным, спокойным взглядом, по рассказам всегда вел себя с подчиненными очень прилично, и в лейтенантской среде все о нем хорошо отзывались.
Начальник Политотдела 1-й гв. ТА Попель нередко появлялся в бригаде в затишье, выступал с речами, язык у него был хорошо подвешен, но в боевых порядках я его ни разу не видел.
С Попелем мне как-то пришлось даже приватно пообщаться. После войны я мечтал поступить учиться в Московский институт стали, написал на имя комбрига рапорт, с просьбой о демобилизации. И тут мне приказывают прибыть в штаб армии, где я попадаю "на ковер" к генералу Попелю, который не дал мне вымолвить и слова, сразу "взял с места в карьер", и, показывая на мой рапорт, заявил - "Ты перспективный офицер, получаешь зарплату больше, чем секретарь райкома! Иди, служи!"…
Г.К. - На передовой Вы сталкивались с проявлениями антисемитизма?
А.В. - Не без этого. Постоянно приходилось слышать "стандартные высказывания" - " Ты наш, а все остальные жиды прячутся в Ташкенте". Были и такие, что прямо при мне, без какого -либо стеснения, выражали вслух свою ненависть к евреям. У меня был командир танка, лейтенант Яшин, так он постоянно заявлял -"Ненавижу жидов и черных!", под "черными" он подразумевал кавказцев. Яшин разбился насмерть, катаясь пьяным на мотоцикле в мае 1945 года.
Или был у нас взводный, лейтенант Денисов, как напьется, так сразу начинал орать: "Жиды, Жиды!", ему все время "евреи жить мешали". Один раз, уже после войны, пьяный Денисов меня ударил. Я спросил: "За что?", он ответил: "Вы, жиды, не воевали!" - "А я как?" - "Да ты просто неправильный, недоделанный жид!", и тогда я ему хорошо врезал по харе…
В батальоне нас было всего несколько евреев : я, погибший Шер, потом прибыл еще один лейтенант и сгорел в первом же бое, под Курском в батальоне был еврей, один сержант - танкист, также погибший впоследствии. В штабе бригады было еще три еврея : зампотех бригады, начальник оперативного отдела бригады и один политработник. Возможно, были евреи и в других батальонах бригады - я этим вопросом специально не интересовался.
Бойко к евреям, кстати, нормально относился.
Но был еще "наградной" антисемитизм. В Черновцы первыми ворвались Никитин, Шкиль и я, Павел Никитин там сгорел, а мы со Шкилем и еще экипаж Бондаренко из соседней роты прорвались дальше и захватили село Новоселицы, где были взяты большие трофеи и где мы перебили кучу немцев. Шкилю за этот бой дали Героя, а мне … медаль "За боевые заслуги".
В другой раз, два экипажа, в том числе и мой, тоже здорово отличились в январском прорыве в Польше, мне дали орден Красной Звезды, а товарищу - орден Боевого Красного Знамени, хотя мы действовали в паре и набили поровну. Я не скажу что мне были так важны награды, хотя становилось обидно, я прекрасно понимал - в чем причина, но, молчал…
Приходилось неоднократно слышать и такое -"Возьмете станцию (деревню, город), все будете представлен к Герою!", и боевую задачу мы выполняли на все сто, но, как мне объяснили штабные, фамилия Вестерман "слишком длинная", чтобы уместиться в одной строчке на наградном листе на это звание. Кроме перечисленных наград я на войне еще получил медаль "За отвагу" и орден Отечественной войны 1-й степени.
Г.К. - Как хоронили погибшие экипажи?
А.В. - Никаких похорон с почестями у нас не было. Хоронили погибших в братских могилах, в бригаде была своя похоронная команда, сформированная из красноармейцев музвзвода.
А вот немцы своих убитых хоронили, как положено, каждому "фрицу" отдельная могила с крестом, все воинские кладбища у них были такими чистыми и аккуратными, … а мы потом по этим кладбищам на танках раскатывали…
Г.К. - Ваш последний бой.
А.В. - В Берлине, в последний день апреля. В Берлине нам ставили задачу - "За сутки отбить у немцев один квартал", и каждый квартал нам стоил 5-7 потерянных танков с экипажами.
В Берлине, кстати, кардинально изменился стиль командования. Если раньше перед боем нам приказывали следующим образом - "Вперед! Еб вашу мать!", то в Берлине, когда потери наши были ужасными, танкистам говорили - "Ребята, пожалуйста, вперед. Это ваш последний бой"…
Наши танки в центре германской столицы горели на каждых десяти метрах.
Мой танк шел по Вильгельмштрассе и вел огонь в сторону рейхстага. Но "фаустники" из подвалов и окон первых этажей и огонь из зениток на прямой наводке не давали нам продвинуться дальше, а вся наша пехота попряталась по подвалам. Я вылез из танка и с пистолетом пошел в подвал, "выкуривать" оттуда нашу пехоту, орал на них -"Мать вашу, перемать! Вылезай, б….! Прикрывайте танки!", и только автоматчики вылезли на белый свет из подвала, как сразу юркнули назад. А в подвале уже шла общая повальная пьянка, там были и гражданские немцы, и солдаты вермахта, не хотевшие сражаться, одним словом - шло братание с противником. Каждый такой подвал соединялся ходом с соседним домом и по этим подвалам можно было спокойно пройти пол -Берлина без остановки. Я взбесился, тут на каждом метре танкисты живьем горят, а эти хреновы автоматчики уже "Войне капут" объявили…
Но делать то нечего. Мы двинулись вперед по улице, без прикрытия, и тут сбоку из окна по нам выпустили "фаустпатрон", который прошил броню и взорвался внутри башни. Я был ранен осколками в ногу и получил контузию. Из танка выбрались только Иванченко, тяжелораненый наводчик Бураченко (он умер потом в госпитале), и я. Но встать на ноги я не мог, стал отползать от горящего танка, а вокруг мешанина, в одном доме наши, в другом немцы, в третьем опять наши засели, огонь со всех сторон. Из -под огня меня вытащила девушка - санинструктор, она меня перевязала, тут подошел танк, меня положили на броню, танк дал задний ход и доставил меня к грузовику, на который собирали раненых и отвозили их в санбат. Из санбата меня отправили в армейский госпиталь 1-й гв. ТА, откуда 9-го мая меня забрали назад в бригаду.
Наша 64-я гв. ТБр в берлинских боях была полностью обескровлена, и вдруг 10-го мая в бригаду пришел на пополнение эшелон новых танков с экипажами, но на войну они уже попасть не успели, даже к "шапочному разбору". "Молодых" оставили служить в бригаде, а "старичков" направили в армейский резерв БТ и МВ.
Г.К. - Как складывалась Ваша дальнейшая армейская служба?
А.В. - После войны я закончил в Ленинграде Высшую бронетанковую школу и после двух лет учебы был направлен служить в 37-ую механизированную дивизию, дислоцированную в 20 километрах от Ленинграда. Вся моя дальнейшая служба проходила в Ленинградском ВО и в Прибалтийском ВО. В 1954 году, уже в звании капитана, я был направлен на службу в Эстонию, а в 1960 году, после службы на островах Саарема и Хиума, служил в 8-й гвардейской Панфиловской дивизии и далее в 31-й мотострелковой дивизии. Находясь на армейской службе, кроме высшего военного, получил я также высшее гуманитарное образование.
В отставку вышел в 1973 году в звании полковника и поселился со своей семьей в Вильнюсе, где проработал до 1989 года начальником отдела в республиканском министерстве автомобильного транспорта.
| Интервью и лит.обработка: | Г. Койфман |
