Ярошевский Владимир Иванович

— Меня зовут Ярошевский Владимир Иванович. Я родился 11 июля 1920 года в Украине, в селе Скородастик Чернобаевского района Черкасской области, в семье сельских учителей. В 1938 году закончил среднюю школу в районном центре, в селе Ирклиев, и поступил в Киевский государственный университет имени Т.Г. Шевченко на физико-математический факультет. Там я проучился три года до 1941 года. После третьего курса факультет разделился на два: механико-математический и физический. Я остался на физическом. Я стремился, мечтал стать ученым-физиком. Но этой мечте сбыться не удалось: началась Великая Отечественная война. По возрасту я не подлежал мобилизации (в первый же день войны было объявлено военное положение и мобилизация представителей 13 возрастов). Кроме того, у меня была отсрочка от военной службы до 1943 года, до окончания университета. Помню, что приехал из Киева на каникулы на родину к родителям и там встретил войну. Я очень много занимался и в школе, и в университете спортом, на лыжах ездил, в шахматы играл. Был, как тогда говорили: «Готов к труду и обороне». Мне даже дали подвесную медаль на цепочке. Мы сдавали нормативы по легкой атлетике, по плаванию, стрельбе. У нас была военная кафедра в университете, поэтому я был подготовленным. И вот тогда весь мой выпуск призвали в армию, а я остался.

Мои родители были в Украине, в Черкасской области. Они были учителями, поэтому я, будучи их сыном, обязан был быть честным, порядочным и образцовым. Поэтому я в этом отношении был всегда впереди всех, и ребята меня любили. Вот я сейчас получил письмо от своей бывшей учительницы в школе, в которой я учился. Она вспоминает и говорит, что я лучшим пионервожатым был в свое время. Даже был премирован в девятом классе санаторием ЦК комсомола. Правда, мне там не понравилось, потому что все же там по-другому вели себя молодые люди. Я не нашел себе какого-то товарища.

Так вот я тогда пошел в военкомат. Мы думали, что война закончится очень быстро. Случилось так, что несмотря на то, что наши части сопротивлялись, они все же не смогли удержать врага. И отступали. В июле были уже заняты Житомир, Щепетовка, немцы подходили к Киеву. Я был на левой стороне Днепра. Там проводили оборонительные работы по укреплению левого берега. Мужики были в основном мобилизованы, поэтому привлекали к строительству женщин и молодых ребят. Вот и я участвовал. А потом уже к Киеву немцы пошли. Киевский университет эвакуировался в Кзыл-Орду. Я не мог туда уехать. Это было бы не патриотично с моей стороны. Внуки бы обо мне хорошо уже не думали. Потому я пошел в военкомат и объяснил обстановку: вот я такой-то, из такого-то села, школы и районного центра. Причем это был первый выпуск средней школы после семилетки. Десятилетка была.

Я пошел сам в военкомат, объяснил все. Мою ситуацию поняли. Военком еще набрал команду из шести ребят-школьников, которые не достигли призывного возраста и не подлежали мобилизации. Далее направились искать воинскую часть. Подводой доехали до Золотоношки, ближайшей станции. А ее бомбили тогда. Мы остановились, подождали, пока закончилась бомбежка, и поехали дальше. Дождались первого товарного поезда. А ехали мы с котомками, в которых были полбуханки или буханка хлеба и кусок сала. И все.

Добрались до Харькова. Не могли найти воинскую часть, которая бы нас взяла. Но потом все же нашли такую в Чугуеве. Чугуев — город под Харьковом, где был 31-й запасной танковый полк. Там нас записали в 20-ую роту. Нас много студентов приехало, даже три человека были пионерами. Я пользовался авторитетом, все держались меня.

В Чугуевке мы занимались военной подготовкой в своем обмундировании, т.е. в гражданской одежде. Но на тот момент я был уже подготовлен к войне. Это было у меня на третьем курсе, когда я прошел весь курс младшего лейтенанта. Если бы я успел закончить, а мне оставалось пройти преддипломную практику полгода, и там защита была бы, то я бы неделю или две был бы красноармейцем, хотя в гражданском, а потом командиром отделения. Я пошел помощником командира взвода. Офицеры запаса там командовали всем. Мне поручили даже занятия проводить. Мы изучали танк Т-26, маленький, с 45-мм пушкой. Но танка самого не было. Там какая-то кавалерийская часть стояла, и мы размещались совместно в казармах, где изучали танк по книге. Поскольку я разбирался в этом, то рассказывал все и показывал. Также мы занимались строевой подготовкой.

Потом кто-то прибыл в запасной полк, и начали набирать в академию. Я в 20-й роте был, артиллерийской, поскольку физмат закончил, а там ведь расчеты всякие нужны были. Уже набрали кандидатов, когда ко мне обратился их представитель и сказал, что стоит меня в артиллерийское училище взять. Я отказался. Если бы в танковую академию предложили бы, то можно было бы, а в училище… В него несколько моих выпускников ушли. Тогда фильм был, назывался «Горячие денечки», где демонстрировались боевые возможности наших танков: и на колесах они бегали, и прыгали. Так что в танкисты я бы на тот момент пошел. Дальше предложили в 1-е Харьковское танковое училище пойти. И я попал туда. Это было осенью 1941 года.

Уже 5 августа я пошел на службу. Началась она в запасном полку в обычной нашей одежде. Потом начали набирать в танковое училище, и я тоже попал туда. Нас уже тут обмундировали, в баню повели. Свою гражданскую одежду мы упаковали, написали адреса для отправки родителям. Так мы стали военными. Правда, форма была ношеной, но чистой, выстиранной. Но мы уже были солдатами, красноармейцами, даже курсантами. У нас даже окантованные петлички были, с указанием, что я курсант. А ЦУ еще не было.

Немцы подходили уже к Харькову. Училище готовилось к эвакуации, отправке куда-то, но мы не знали, куда. Знали, что в другое место, а, в конечном счете, десантировались под Ташкент, в город Челсит.

В конце сентября 1941 года 1-е Харьковское танковое училище занимало оборону под Харьковом в районе станции Бурынь, хутор Михайловский, и совместно с пехотным училищем мы вели бои против немецко-фашистских войск. Мы помогали грузить всю матчасть на эшелон, а сами пешком до Валуйки под Харьковом шли. Кстати, для нас от непривычки, хоть мы и занимались спортом, марш оказался очень тяжелым. На ногах были водяные мозоли. Но дошли все же, домучились. Кстати, когда прошли Харьков, я первое ранение получил. Мы шли по городу с полной выкладкой, с вещевыми мешками, в форме. Население нам бросало газеты, потом папиросы. Тогда сигарет «Беломор» не было. И здесь мы шли строем с примкнутыми штыками. И один солдат впереди опустился и мне штыком разрезал руку. Причем в таком месте, которое долго потом заживало.

Дошли мы до Валуек с трудом, как сейчас помню. Я даже осознал, какого это, когда у человека сил нет идти дальше. Хотя бы сухарик в рот положить хотелось. Шли какими-то огородами, капусту ели, но дошли и погрузились в эшелон, доехали до Баку. Там разгрузились и дня два ждали грузовой корабль для переправы. Нас погрузили в трюм, там лежали все. Мы переправились до Красноводска. Переправа была очень тяжелой: шторм, всех укачало, всех рвало… Очень тяжело! В Красноводске мы выгрузились. Там песок, прекрасный берег! Мы ждали эшелон дальше. Тут уже, я деталей не помню, у нас появились и сухари, и паек какой-то. Хотя у нас запасы кое-какие и свои были. Деньги тоже были: мать дала мне рублей 50. Значит, мы могли кое-что купить в Баку. Там карточная система была, но к солдатам относились дружелюбно, пропускали без очереди. Так что мы уже не голодали. И доехали до Чирчика. В Чирчике место не очень было. Там какие-то кавалерийские части стояли. Казармы были, городок строился, поэтому мы там еще и строительством занимались. Это был примерно сентябрь. Помогали, работали, учились. По 12 часов. Спать хотелось, даже в строю засыпали. Но за шесть месяцев прошли курсы. Я закончил по первому разряду, получил звание лейтенанта. Наш основной курс уехал в Нижний Тагил получать танки, а нас отличников оставили в резерве при училище. Но это недолго продолжалось. Мы уже офицерами были.

Первый танк, который я изучал, был Т-34. Еще там Т-26 были. Недолго пришлось находиться в резерве. На танцплощадку ходили, но недолго. Мы уже получали зарплату, кушали в офицерской столовой. А в училище курсантская норма была хорошая: и белый хлеб, и масло. В Ташкенте вообще неголодно было, можно было что-то купить.

Я остался командиром взвода в этой роте резерва. То я был среди них вчерашним курсантом, то сегодня я уже их начальник. Учились уже на танке Т-34. Мы уже изучали факультативно бензиновый двигатель М-17. Тогда не хватало двигателей, и мы ставили тот, который на БТ стоял.

Недели через две пришла телеграмма из Москвы: отправить 100 офицеров в распоряжение Сталинградского АБТ центра. И вот я с группой офицеров поехал. У меня уже взвод был. Под Сталинградом был 28-ой учебный танковый батальон и формировали танковые роты на базе машин, выпускаемых Сталинградским заводом. Это было летом 1942 года. Я приехал в училище в сентябре 41-го и в июле 42-го уже окончил его, звание лейтенанта получил. И вот там танков не было. Остались только те машины, которые были в батальоне и роте обслуживания, на которых мы учились. У меня был один танк и два запасных экипажа. Это было мое первое боевое задание. Впервые я встретился с жертвами, пришлось хоронить погибших товарищей.

— Каким был первый бой?

— Немцы обстреливали нас, а мы их. Многие погибли. Так что первый раз как-то с мертвыми обращаться было не по себе. Но после пришла стрелковая дивизия с Сибири. Мы сдали оборону и уехали в ноябре-декабре в Челябинск. На станции Джанебек неделю ждали эшелон и поехали получать танки. А там тоже обстановка была сложная: рабочих мало, ребята там много трудились. И мы тоже помогали собирать свои же танки. 7 декабря 1942- го я под расписку получил один. Затем мы погрузились там уже в эшелон…

Я тогда был командиром взвода. Кстати, в Сталинграде у меня в экипаже таких новобранцев, гражданских, как я, не было. Я же почти шесть месяцев в училище пробыл, а в экипаже у меня были старшины еще, служившие в армии. А перед старшиной я тушевался в военном смысле. И тут мы получили танки, погрузили нас в эшелон, и мы поехали. Доехали до станции Костерево. Там был танковый лагерь в лесу, неприспособленный, конечно. Там жили в землянках, не раздеваясь.

Мы ожидали делегацию, которая привезет нам танки. Готовились. Нам сообщили, что эти танки были построены на средства московских колхозников. А снега той зимой было по пояс. Танки надо было подогревать все время. Танки были заправлены водой. Жидкости еще не было. Потом уже перед отправкой на фронт нам привезли антифриз.

Мы организовали постоянное дежурство. Нам даже дали какие-то печки, которые подвешивались под танк. Даже газеты жгли, чтобы не замерзали. По-моему, были даже случаи, что замораживались. И вот мы тут готовились к встрече. Нам дали трафареты. И вот на башнях мы нарисовали краской «Московский колхозник». Так вот мы получили танки.

В лагере жизнь была не очень. Хлеб был мороженый, его резать ножом нельзя было. Топором разбивали. Пайка сахара и суп гороховый, в котором только несколько горошин плавало. Зато горячий. А тут нам привезли посылку в каждый экипаж, чему мы особенно обрадовались. В ней были хлеб, жареная курица, по пачке папирос и даже бутылка водки. Нам устроили настоящий праздник. Через несколько дней, как мы получили танки, нас просили громить немцев. А мы обещали сделать все, биться, не жалея сил. Одеты мы уже были хорошо: теплые брюки (ватные), ватная фуфайка. Мы даже в лагере в неотапливаемых землянках спали не раздеваясь. Полушубков тогда не было. А потом появились, но много весили, поэтому их не носили. Хотя там один экипаж москвичи-колхозники взяли на свое обеспечение. А еще валенки и ватные брюки дали.

Вскоре погрузили опять нас в эшелон и на 1-й Украинский фронт повезли. Он тогда вроде назывался Воронежским... На станции Давыдовка мы выгрузились и вступили в бой. Начали преследовать противника, 9 февраля 1943 года участвовали в первом взятии города Белгород.

После взятия Белгорода его быстро сдали. Многие не принимали участия. Мы много потеряли танков. Кстати говоря, мы обещали им, что будем максимально использовать оружие для уничтожения фашистских захватчиков. Мы выполнили свое обещание. Дальше история такая: были бои под Харьковом, Курской дугой. Потом на Украине 59-ый отдельный танковый полк… Но мы не входили в его состав, были отдельно. Причем полк назывался «Танки НПП» — непосредственная поддержка пехоты. И этот наш полк в разных армиях был. Первое время в 40-ой (Москаленко командовал), потом в обороне на Курской дуге в 40-ой армии, в 6-ой армии (Чистяков командовал), потом в 60-ой под командованием Черняховского. И полк наш прославился здорово. За освобождение города Киева наш полк был награжден орденом, за освобождение города Житомир — Красным Знаменем, в боях за освобождение Кракова (уже в Польше) — орденом Суворова, за Ратибор — орденом Кутузова. То есть полк стал 59-ым отдельным Киевским Краснознаменным орденом Суворова и Кутузова. И мы уже организовали связь с колхозниками, которые нам вручали танки. В Кунцевском и Раменском районах есть музеи, где значительная часть посвящена экспозиции нашего полка. Мы 12 встреч организовывали и в Москве, и в Киеве, и в Житомире.

Я и командиром взвода, и командиром роты был. Закончил войну командиром роты. 10 танков. За освобождение Киева я был награжден орденом Александра Невского. Полк был ротного состава, то есть выше его не было подразделения.

У нас в полку вначале было четыре роты, потом сократили до двух. А полк никогда не выводился на формирование куда-то. Вот эти крупные соединения отвоевали и возвращаются на формировку. А полк все время оставался в бою. Поэтому у нас количество танков менялось даже до единицы. У меня тут есть приказ командира полка Ярошевскому: «Двумя танками совместно со стрелковой ротой перерезать шоссе». И противник отходил на (сейчас я забыл город), оставляя прикрытие. Время выступления — время получения приказа. А приказ был письменный от 3 числа.

В 1944 году я уже не участвовал, а был в Житомире. Тогда я в числе особо отличившихся офицеров был направлен на учебу в академию. То есть наше правительство (а ведь до победы оставался целый год) уже позаботилось о том, какая будет армия, о ее подготовке. Много было у нас порядочных людей, честных, смелых, но не хватало образования. И вот я был направлен в академию.

Академию закончил в 1947 году с золотой медалью. Я поступил уже капитаном в должности командира роты. А тут мне как закончившему с медалью досрочно присвоили звание майора. Вот майором я и закончил академию.

Так случилось, что я остался в Москве в аппарате Министерства обороны командующего бронетанковыми войсками. Занимал разные должности: офицер, старший офицер, заместитель начальника отдела, начальник отдела. Занимался боевой подготовкой и совершенствованием нашего вооружения. Я испытал его и знал, чего не хватало. Мы видели немецкие танки. Даже был захвачен один танк «Пантера», и один экипаж воевал на нем. Там условия получше были: и сиденья мягкие, и свободно. Особенно мне прицел нравился. Так что мы знали, что нужно. И к тому же я уже работал тут. Эргономика такой же наукой была: что, где, на каком удалении должны быть выключатели, включатели.

И так я занимался безупречной службой с 1944 по 1986 год, больше 40 лет. Испытание новой техники начинал с танка Т-34. Потом на моих глазах с моим участием прошло испытание Т-54, Т-54 А, Т-54 Б, Т-55, Т-64, Т-80 и Т-62 (тагильский). Занимался я разными вопросами, но в основном вооружением. Даже имел связь с конструкторами танков. Меня приглашали иногда посоветоваться. Главный конструктор Кировского завода в Ленинграде (у меня даже альбом есть) пригласил меня проконсультироваться, что и как им делать, когда они только начинали работу с Т-80.

Я много отработал, принимал участие во многих курсах, приказах, наставлениях, инструкциях по боевому применению всех видов, когда выходил новый танк, а с ним и вооружение. И надо же было давать указания войскам, как использовать. Вот я этими вопросами и занимался. Я издал три учебных кинофильма по боевой подготовке, по танкострелковой тренировке, по тактическим учениям роты боевой стрельбе и уничтожению танками батальонов ядерных средств противника на закрытых боевых позициях. Артиллерии не хватало, и танки решили подключать к стрельбе с закрытых позиций. На период артподготовки танки из резерва брали туда. У меня боеприпасов всего 36 было, а в танке 56. Всего около 90, но все равно ограничено было. А мы ведь закрыты, стрелять надо. Значит подносчиков использовали, подвозку боеприпасов. Я лично разрабатывал инструкцию по стрельбе из закрытого танка. Так что много пришлось работать.

— Возвращаясь к войне, кто был Вашим основным противником: пехота, противотанковое орудие или сами танки?

— В основном танки. Вообще все, что попадалось. Но танки легче всего уничтожить было. Танки шли, ничего не видели и не стреляли, а если даже танк не стрелял, то все равно мы стрелять должны были. Видишь – не видишь, все равно стреляй. Когда он стреляет, он опасен. У меня бывало так: давали мне десант, я строил пехоту, говорил, что их повезут к немцам сейчас. Подъезжали к траншеям, приостанавливались, солдаты выпрыгивали, мы шли дальше, а они уже орудовали.

Даже приходилось поджигать немецкие танки. У меня числится большое количество. Наградной лист у меня был. Кстати, нам даже платили за уничтоженный танк, вознаграждения какие-то были. Но за каждый подбитый танк Красную звезду не давали. У летчиков, может быть, так было, а у нас нет. У меня был заместителем мой земляк, хорошо подготовленный, главный инженер МТС в нашем селе, где я учился в школе. Но я его тогда не знал. Он старше был, 1914 года, а я 1920 года. Звали его Василий Федотович.

Однажды пришло пополнение, а когда пополнение приходит, мы сразу атакуем немцев. Вот среди этих солдат мой земляк и оказался. Он тогда был специалистом, прошел курсы какие-то на танке Т-70. Я попросил начальство, командование полка, назначить его ко мне заместителем командира роты. Мы очень много времени были вместе. Он все держал в порядке. Когда по 100 грамм выдавали нам, мы вместе выпивали.

Ему нужнее было остаться в живых, ведь у него сын и жена были. Но все же получилось так, что он погиб, а я остался жив. Причем погиб за нашей границей в районе Тернопольской области. Мы готовили рубеж какой-то. Я руководил, а ему где-то два танка оставалось отремонтировать. Но тут налетели самолеты, обстреляли. Ко мне прибегают и говорят: «Василий Федорович Вертипорох убит». Пришлось хоронить. Я сделал гроб, на танке отвез в районный центр. Когда ехал в академию, заехал туда специально попрощаться с ним на могиле.

Потери большие были. Пополнение присылали. У нас оставалось по 1-2 танка. И командиры рот, если остались живы, по очереди командовали. Рота воевала в неполном составе. Вот в Житомире у меня такая операция была. Город вначале взяли наши, но недолго держали, а потом опять отступили. Затем начали снова наступление. Очень долго шли бои в районе Черняхов, Брусилова. Вот мы тоже принимали участие. Черняхов освободили, затем дальше другие населенные пункты. Потом у нас создали отряд, обошедший Житомир с севера и перерезавший шоссе Житомир — Новоград — Волынск. Не допустили отхода противника на запад и создали условия нашим частям для уничтожения житомирской группировки. Вот командиром этого отряда назначили меня, командира танковой роты, хотя в составе батальон пехоты и артиллерийская батарея были. Я выполнил эту задачу. Перерезали дорогу немцам. Было сложно, но выполнили 31 декабря 1943 года.

1 января 1944 года мы уже праздновали. Вот так полк получил за эту операцию орден Красного Знамени. Я тоже его получил.

— А Вы говорили, что у Вас была трофейная «Пантера». А кто на ней воевал?

— Наши ребята. «Паханы», как мы их называли. Я сейчас не помню, какая у нее судьба дальнейшая была. Но помню, что когда она с нами вместе шла, то немцы в основном по ней били. У нее броня была сильнее. Я на танке Т-34 воевал, так там броня была 45 см, не более. Это потом уже после Курской дуги поставили новую пушку на танк, на 85-мм. И броня стала посильнее, а прицел получше. У нас же прицел простой был: трубка и сетка. Сетка расстояние определяла. А тут прицел шарнирный. У немцев был хороший, с примерным увеличением: вначале смотришь высоко-далеко, потом, когда что-то увидел, переводишь на 6-7-кратное увеличение. Потери были большие.

Я был председателем совета ветеранов нашего полка. И мы с московскими властями были в хороших отношениях. Особенно с совхозом «Московский». Они нам встречи организовывали, предоставляли в дом отдыха путевки. В Киеве, в Житомире тоже с властями в хороших отношениях были. А сейчас уже нет. Вот сейчас в Москве живо 12 моих однополчан-танкистов.

За время войны мой танк подбивали. И не один! Однажды даже был такой случай. Я получил команду в разведку пойти, в один населенный пункт. Выходим из леса, и тут открытая поляна. Начали нас обстреливать, но мы все же добрались до этой деревни, а там несколько танков вели бои. Объяснили обстановку. Со мной поехали в разведку начальник разведотделения стрелковой дивизии и начальник штаба или разведки артиллерийской дивизии. А в танке-то места нет, только туда проскочили. Теперь как же возвращаться? Я говорю, что места нет и я поеду на танке, на броне. А потом как-то сообразил, что мы можем пойти пешком, а экипаж быстро проскочит. И только мы вышли, экипаж начал двигаться — бац! — подбили танк. Причем пехота не убежала. Мы подбежали к танку, ведь он мог взорваться. Командир погиб. Механик-водитель был ранен, радист-пулеметчик, который сидел справа, тоже ранен. Механика-водителя ребята взяли, я — радиста-пулеметчика. Причем у меня была шуба, легкая, трофейная немецкая. Я снял ее с себя, раненого раздели, и я на него шубу надел. А это март был, лужи вокруг. Раненый падал и из лужи прямо пил воду. Я довел его до населенного пункта, откуда его в госпиталь потом отправили. А наши ребята раненого механика-водителя прямо на руках несли.

А с заряжающим я не помню, что было. А может быть, его и не было, потому что там для командира Павлюченко места не было. Я командиром был, а он заряжающим.

Пехота бежала за нами, иногда побыстрее, иногда отрывались. Но у нас такая тактика была — отрезать пехоту от танков. Так что мы особенно не уходили, потому что они нам все же помогали. Была специальная директива по использованию танковых НПП: что делает пехота, а что делают танки. Они нам помогали, а мы им. В обороне они даже впереди нас были, а мы сзади. А при наступлении мы впереди, за собой их вели. А танк ведь постоянно меняет направление движения. Тем более, когда видишь, что по тебе ведут огонь, надо менять и проскакивать вперед. В Житомирской операции у нас была специальность механика-регулировщика. В моей роте один мальчишка, лет 12, наверное, китайчонок был. Звали Саша Володин. Приехал из Хабаровска воевать. Мы его подобрали. Мы его кормили сами, одевали как-то. Одним словом, сделали так, чтобы он у нас остался. Он у меня чем-то вроде ординарца был. Такого даже в объединенном формировании под Киевом не было. Мы находились у одной хозяйки, а у нее дочка хорошая была. Она прислала ему письмо на фронт. И он сказал нам, что она его ждет. Это шутка была.

Мы вначале перерезали железную дорогу, потом шоссе. Начали атаковать — не получилось: один танк, вижу, горит, второй… Пехоту мы поддерживаем, чтобы она могла отойти. И тут я слышу Сашу. А туман был, я даже выглянул, но ничего не было видно. Слышу его голос — недолет! Или перелет! Оказывается, он на танке на башне был. Я опускаюсь вниз. Будь я там несколько секунд назад, в меня бы попало, а мальчик так на моем танке и погиб. Его всего даже мозгами обрызгало. Снаряд попал. Так что вот такие случаи тоже. Похоронили его тут же, закопали Сашку. Потом его уже наградили медалью «За отвагу».

— А Вы вообще люк в танке закрывали?

— Закрывали, но не запирали. И часто выглядывали. Тут уже командир был освобожден и башенка. Мне же надо было и стрелять, и танком руководить. Механиком-водителем управлял с помощью переговорного устройства. Оно вполне нормальным было, 2 мегафона.

Радиостанция была. И пулеметчик ее обслуживал. Радистом назывался. Иногда она отказывала. У нас был такой принцип: делай, как я. Кстати, вот это мне нравилось. Никто не подводил. Если я пошел, я был уверен, что за мной пошли все. Командир полка у нас был очень хороший, боевой. Иногда он участвовал в бою. Это облегчало для нас ведение боя. Уверенности было больше.

Кстати, на танке Т-34-85 мне повоевать так и не удалось.

— Какие у Т-34 уязвимые места на Ваш взгляд?

— Корма легче, если отступаешь. А впереди, где маска-пушка, иногда заклинивало. Башня же у нас на шариках была, поэтому заклинивало, если попадали в нее. Потом колеса… Впереди ленивец. Если гусеницу разбили, то все.

А еще приходилось не раз из танка выпрыгивать! Однажды выпрыгнул, зацепился за что-то, разорвал фуфайку. Это было под Киевом. У нас еще десантный люк был, но пользоваться этим не приходилось.

Первое же время наши танки Т-34 вообще были неуязвимы. Немцы, их танки Т-4, Т-5 по броне не уступали и по пушкам. Они, правда, не очень удачно использовали свое преимущество. Или не умели просто. Они подходили на близкое расстояние, а с близкого расстояния мы еще могли что-то сделать, особенно по бортам. Тут сразу листовки выпустили, показали, где слабые места, куда надо целиться, куда надо стрелять. Но сложно было попасть из танка туда, куда целишься. И с ходу стреляли, и с остановок. С коротких нет. Потом с опытом уже только с коротких начали. А так: остановился, выстрелил, пошел дальше.

Авиация потери наносила. На Курской дуге рядом с моим танком разорвалась бомба. 5 июля я был на Обоянском шоссе, где наш полк действовал. Там земля горела. Сплошной дым стоял. Волна за волной летели самолеты, шли тяжелые танки. Но все-таки мы удержались там.

— А Вы на Обоянском шоссе были? Расскажите об этом подробнее.

— Кстати, до этого мы стояли в обороне на станции Юсупова. Причем долго стояли. Капитально. Там и землянки рядом с танками находились. Танки закопаны, закрыты маскировочными масками были. Я тогда еще был командиром взвода, бывшем в боевом охранении. А задачей боевого охранения была встреча противника. Нужно было заставить его развернуться и дать возможность остальным уничтожать его. Готовили позиции для отражения возможных контратак и для наступления. Каждый танк получал задачи, карточки составляли, привлекали население к рытью окопов. Капониры копали.

5 июля мы должны были наступать. Наступление было подготовлено здорово. Тут Комаровка, Борисов… На Белгород. Вышли рано утром, на рассвете, на исходные позиции для наступления. А мы подготовили людей, чтобы каждый танк знал свое направление. Командирами танков были офицеры, лейтенанты или младшие лейтенанты. Я ехал на исходные позиции в таком настроении, что хотелось, чтобы отменили наступление. Думал, наверное, не вернусь. И, знаете, действительно: осталось чуть-чуть времени до наступления, как вдруг приезжает помощник начальника штаба по разведке и сообщает, что отменили наступление. Оказывается, немцы начали раньше наступать, опередили нас. 5 июля уже 1-ая танковая армия вела бои на Обоянском шоссе в направлении Обояни. Нас туда отправили. Мы помогали 1-й танковой армии, у них уже были большие потери. И 5 июля мы вместо того, чтобы наступать, отражали атаку. И немцы здесь не прошли. Они потом направились на Прохоровку. Там 1-я танковая армия выиграла битву. Выбили у немцев 200 танков. Я в этих боях тоже участвовал. Все, что помню: все в дыму, все горит. Может быть, это и спасало: у нас оставались боеприпасы. Сплошной дым стоял. В это время у нас было две роты. Одной роте командир полка приказал выйти на другую сторону шоссе. Придерживать немцев там. А мы здесь отражали.

Танки не были закопаны. Тут прямо двигались или стояли. Когда мы пришли, уже бой шел. Я уже и не помню, сколько наших танков осталось. Может, танка четыре, и мы их передали в 1-ю танковую армию. В населенном пункте пополнение было.

Шли в основном немецкие танки. У нас трудно было определить, кто танк подбил. С летчиками дело проще. Они ведут один на один бой. А я иду и стреляю, и еще кто-то стреляет одновременно. Поэтому, кто из нас попал…

Сейчас книгу издали «Кавалеры ордена Александра Невского» и запрашивали в архиве наградные листы. То есть не с моих слов: я сказал, что 11 танков уничтожил! А им важно, что написали там. У меня 4 «Фердинанда» было. Одним словом, минометы. Главное, что мы остались живы. И победили, и нигде не уступили.

Больно было отступать и оставлять людей. Правда, мы говорили, что еще вернемся. Особое отступление тут было, под Белгородом. Мы наступали и отступали. Массовое отступление было.

Танки надежные были. Мы спереди наводчиков-артиллеристов сажали вместо радиста-пулеметчика. Ничего не было видно. Но в этом-то и преимущество было. Танки шли вперед, а я все же шел сзади, чтобы видеть свой боевой порядок. Танки идут, а пехота лежит, не хочет идти. Боится. Почему? Пули свистят, снаряды рвутся. А в танке этого не слышно. Танк тебя везет, куда хочешь. Вот в этом преимущество было. А я иногда выходил из танка. Тут стреляют, а я: «Вперед! Вперед!» Пешим. Но потом сажусь, конечно, в танк.

— Я иногда вспоминаю, что бывали такие моменты, когда танкисты вообще выпрыгивали из танка, когда танк не подбит. Сталкивались с таким?

— Может быть, и были. Но за это можно было привлекать их к ответственности. У нас в полку такого не было.

Прыгать из танка вообще не надо. Но бывало, видишь «Тигр», а он один остановился. И вот он водит, а ты уже знаешь: следующий выстрел, и он будет менять позицию.

Точность хорошая, пушка дальнобойная была. У наших потом пушка стала 85-мм, примерно, по боевым свойствам примерно такая же. Но такого, чтобы люди бросали пулемет, не было. Могли и расстрелять. Бежать можно, но это надо было хитро делать, ведь спросят: «Как же ты вернулся? А почему ты жив остался?»

Даже если танк подобьют, нужно продолжать вести бой. Кстати, у меня было так, что мой танк подбили. Мне приказали сесть на другой, а этот остался. И он там с места стрелял. Были такие случаи.

Если перебивали гусеницу, то нужно было ее натягивать. Под огнем мы этого не делали, конечно. Вот где-то перед Житомиром натягивали гусеницы. Мы с батальоном пехоты в Ивановке, деревня такая, договорились, что гусеницы надо натянуть, а дальше они наступают, а мы догоняем. Я не помню, откуда мы наступали. Но мы должны были их догнать и потом вместе двинуться в деревню. Я подхожу к этой деревне, а оказывается, они пошли не сюда, а в другую сторону. Мы начали уже по деревне стрелять, а они осознали, что это, оказывается, пехота наша. Вот такие даже случаи были. Даже из-за гусеницы. Мы вместе пошли, посмотрели все по карте, договорились, а потом получилось, что они не туда повернули. Я подхожу — их нет. Что делать? Решил атаковать сам. Даже немцев вытаскивали в нижнем белье. Было такое.

— А как к немцам вообще относились?

— Они все организованные люди были. В плену шли строем. Обязательно старший был, обязательно честь отдавали нашему офицеру. А было такое, что даже уничтожали. Вот привели ко мне их группу. Что делать? С собой не поведешь. Отпустить? Он же сразу возьмет оружие тебя убивать. Вот и такое было.

Ненависть как к врагу была. Это те люди, которые на нас напали, уничтожили наших близких, родных, наши деревни. Хотя был у нас случай такой. Немец в плен попал, причем немец хороший. Мы его даже пристроили: он у нас на кухне работал, помогал, а ночью ходил туда и еще приводил сюда своих. Так что немцы разные были.

Вот у меня в университете преподаватель был членом украинской Академии наук. Звали его Пфейфер Григорий Васильевич. Немец. Он был в эвакуации. В Куйбышев поехал. Я читал его воззвание, которое было опубликовано где-то в газетах. Воззвание немцев-патриотов. И под этим воззванием — его подпись. А когда я ехал в академию, уже Киев был освобожден. Все вернулись. Я все же в университет заехал и к нему зашел. А он стариком уже был. Глаза красные. Конъюнктивит. Он только читал курс «Интегрирование дифференциальных уравнений». Строгий был. У нас один студент был по фамилии Борщук. Он раз двенадцать ходил сдавать к нему, потому что Григорий Васильевич ему тройку ставил. Но я о другом хочу сказать. Вот я заехал к нему. Он обрадовался. Я представился. А мы тогда носили ордена (лето было). Он говорит: «Видел героев, но такого еще нет». И он пригласил меня на свою лекцию. Там три девушки всего-навсего были, правда, все с моего курса. И вот он рассказывал, как жил в эвакуации. Говорил, что там военные кругом были. Так что вот такой немец-патриот он был. Ведь среди них тоже были патриоты, наверное.

— А Вам платили за подбитые танки? Что делали с деньгами?

— У кого были родственники, те выписывали аттестаты и раздавали родным. У меня Родина была оккупирована, поэтому я их просто сдавал в фонд обороны. То есть деньги тоже не получал. Даже за подбитые танки. Мне некуда было тратить. Я сегодня жив, а завтра нет. Кстати, в партию я вступал перед боем на Курской дуге. Никто не насиловал, не запихивал. А вот хотелось. Хотел умереть коммунистом.

Мы и трофеи использовали в военное время. Часы снимали, ручки брали. Я же Вам говорил, какая кроличья шубка мягкая, легкая была. Я поддевал ее под свою. На Новый год бегали под Житомиром, новогодних подарков много там было. Шоколад, мармелад, сало любили.

Там река Тетерев была. Немцы на том берегу машины побросали, с боеприпасами, обмундированием, питанием, подарками. Я, кстати, там даже коробку крестов на штабной машине взял. Я передал по радио своему командованию: «Присылайте шоферов!»

У меня в роте не было машины. Хозяйство было, а машины нет. Мне сказал командир: «Вот захватишь, и будет она у тебя». Я так и сделал. Крытая машина попалась. В общем машины мы использовали. «Студебеккеры» были. А мой председатель воевал на американском танке.

— Женщины у Вас были в части?

— Да, до сих пор я поддерживаю связь с одной. Она не одного вытаскивала из танка, не одного отправляла в госпиталь. Хотя я тоже был ранен в ногу. В полевом госпитале недели две побыл, потом сразу вернулся в свою часть. Ну, вот она самая активная у нас была. Сейчас живет в Киеве.

Отпусков в то время никаких не было. Мы даже и не мечтали об этом. Кстати, за время войны с власовцами сталкиваться не приходилось. Был случай, правда, один. Забыл уже, где. Вот у меня один танк потерял мощность, на подъем не шел. Кстати, потом этот командир танка жил в Москве, но его уже нет в живых. Я ему говорю: «Слушай! Оставайся здесь, а мы пошли вперед. Я тебе пришлю «летучку» отремонтировать». А танк завис недалеко от деревни. И вот в экипаже один человек его охранял, а остальные — деревню. Уже «летучка» приехала. Нужны были аккумуляторы. Командир танка поехал куда-то, чтобы привезти их. А эта «летучка» и экипаж тут были. Вот так и дежурили. И вот в одну из ночей к нему подошли власовцы, или бендеровцы, как они тогда назывались. Они убили начальника мастерской: обложили сеном или соломой его и подожгли. Сняли снаряды и патроны. Правда, мы потом отомстили и снесли эту деревню. Вот такая встреча была.

— Спасибо за Ваш рассказ!