Железнов Николай Яковлевич

- Расскажите, как для Вас началась война?

- Когда началась война, я был, откровенно говоря, совсем мальчишкой, мне было тогда семнадцать с половиной лет. Когда она началась, то мы надеялись на тот патриотизм, на тот дух времени, который жил в нас, мы надеялись, что война кончится за 2-3 месяца, что враг будет разбит и что победа будет за нами. Вот так мы все думали. Но враг оказался значительно сильнее и коварнее, чем мы полагали, и когда немцы взяли Минск, мне отец сказал: "Сынок, давай будем как-то определяться на будущее", - потому что я в то лето закончил 10 классов.

- Вы москвич?

- Да, я родился и вырос в Москве. Все мое детство прошло на Заставе Ильича, раньше она называлась Рогожская Застава. Это рядом с заводом "Серп и Молот". В нашем переулке жизнь была, как в букете цветов: тут завод "Серп и Молот", там скобяная фабрика, здесь деревообрабатывающая фабрика... Наше окно выходило во внутренний двор Центрального института труда, а при нем тут же был экспериментальный завод, где разрабатывались новейшие станки, моторы и так далее. На свалке ЦИТа мы буквально паслись: там было много выброшенных экспериментальных станков и оборудования, которое не прошло испытания.

Был у нас такой Яша Манохин, он был постарше нас, 1920 года рождения. Был он хорошим специалистом, работал в ЦИТе. В армию его не призвали. Почему? Слухи ходили разные: первые - потому, что он был хорошим специалистом и ему дали бронь, вторые - он был признан негодным для строевой службы из-за каких-то физических недостатков.

Вскоре после начала войны отец мне сказал: мол, давай, сынок, иди хотя бы на завод, а то тяжело будет жить. Пошел я к соседу, дяде Косте. Он работал на военном заводе №205, который выпускал приборы управления зенитным огнем - ПУАЗО. Я договорился с дядей Костей, он устроил меня на этот завод в качестве своего ученика. Я исправно выполнял все, что от меня требовалось, и через три месяца он мне сказал, "Ну а теперь давай работать самостоятельно! Сейчас в нашем сборочном цеху тебя проэкзаменуют и определят слесарный разряд". Я добросовестно выполнил экзаменационное задание и мне присвоили четвертый разряд (разряды были с первого по шестой в зависимости от квалификации рабочего, шестой разряд присваивался наиболее квалифицированным рабочим - В.П.).

- А что вы производили?

- ПУАЗО - это очень сложная машина для наведения зенитной батареи на цель. Честь изобретения принадлежит Чехословакии, наши разведчики украли его. Прибор состоял из нескольких частей: центральный аппарат с визирами, за которым сидел человек и смотрел в окуляры. Он наводил прибор на цель, а тот автоматически вычислял высоту, скорость и дальность до цели и передавал эти данные по проводам на приемные аппараты, которые стояли на каждом зенитном орудии батареи. Мы выпускали ПУАЗО-6, которые шли для комплектации новых 85-мм зенитных орудий (первое отечественное 85-мм орудие было принято на вооружение в 1939 году, поэтому в 1941 году оно было действительно новым - В.П.). ПУАЗО очень хорошо справлялись со своей задачей, оборудованные ими зенитки очень точно попадали в цель. Интересно, как тестировали ПУАЗО: к самолету цепляли планер, который и следовало поразить батареей из четырех зенитных орудий.

И вот я овладел специальностью слесаря-сборщика приборов ПУАЗО. А тем временем немцы уже подходили к Смоленску. Наша семья получила похоронку на моего старшего брата Михаила. Брат обладал большим поэтическим даром, по мне, так он был второй Есенин. И здесь мне хотелось бы прочесть одно из его стихотворений:

Михаил Яковлевич Железнов (из архива Н.Я.Железнова)

Миша печатался в районной газете Первомайского района, в газете завода "Серп и Молот" "Мартеновка". Когда мы получили извещение о его гибели, это для нашей семьи была такая потеря, вы себе и представить не можете!

Где-то к 16 октября немцы уже подошли к Москве. К этому моменту появилось решение об эвакуации нашего 205-го завода из Москвы в Саратов. Я было решил остаться в Москве, но это оказалось делом непростым. Когда я сказал о своем желании начальнику нашего цеха, то он ответил: "Вас, молодой человек, никто и спрашивать не будет! А если вы не согласны, то идите в отдел кадров, там вам все разъяснят". Я пошел в отдел кадров. Раньше, бывало, я заходил туда, сидел там дядя Ваня в гражданском пиджаке. Но зайдя в этот раз, с удивлением увидел, как преобразился дядя Ваня: на нем был военная форма, в петлицах четыре "шпалы", то есть полковник, да не простой полковник, а в орнаменте щит и кинжал - эмблема НКВД. Вот вам и дядя Ваня! Я как-то оробел сразу, что вижу перед собой военного человека, стою, молчу.

- Что тебе нужно? - спрашивает он. Мы были мальчишки и дядю Ваню очень уважали. В прошлом он был кавалеристом, командовал эскадроном в Первой Конной, ходил рейдом под Варшаву, где наши были наголову разбиты. Мы вообще к старшему поколению относились с уважением. Он мне объяснил, что время сейчас суровое, что никаких возражений быть не может.

- Сейчас иди, работай, а через неделю, двадцать второго, будет отправляться наш эшелон. Поедешь с ним в эвакуацию. Если решишь своевольничать, то, несмотря на мое к тебе хорошее расположение, мне придется передать твое дело в соответствующие органы, тебя будут судить, и тогда штрафной роты тебе не миновать, потому что сейчас война, действуют законы военного времени, и ты обязан их исполнять.

Пришел я к отцу, говорю, так и так, папа, я должен ехать в Саратов. Он тоже спрашивает, а нельзя ли остаться? Я ему рассказал про наш разговор с начальником отдела кадров. Делать нечего, стали меня собирать в дорогу. Пошили мне из брезента вещмешок. Рюкзаков тогда мало было, стоили они дорого, а зарабатывали тогда немного. Собрали меня, и 22 октября к 16 часам я прибыл к заводу, а в 20 часов наш эшелон отбыл в Саратов.

- Вы помните панику в Москве в связи с немецким наступлением?

- Да, это было при мне. Паника началась 15 октября. Я видел, как рабочие завода "Серп и Молот" вышли на площадь Ильича, от которой начинался знаменитый Владимирский тракт, а ныне шоссе Энтузиастов. Именно по этой дороге, бросая на произвол судьбы свои предприятия и рабочих, бежали из Москвы всякие чиновники. Бежали с домочадцами и со всем скарбом. Для этой цели многие взяли грузовики, принадлежащие не им лично, а заводам, заправили их бензином, захватили много бочек бензина с собой, погрузили все свое добро, и рванули на восток. Но рабочие этому воспрепятствовали: как же так? Начальство бежит, а нас тут бросает без руководства?! Рабочие стали останавливать эти машины, вышвыривать оттуда этих чиновников с визжащими семьями, вышвыривать на дорогу имущество и тут же его разворовывать.

Очень быстро эти волнения распространились по всему городу. Стали грабить магазины. Я видел, как обезумевшая толпа разграбила трехэтажный универмаг на площади Ильича. Все расхватали и разнесли по своим домам.

Вскоре моему однокласснику Жорке Пророкову пришла повестка в военкомат: он был немного постарше, ему уже исполнилось 18 лет. Нам, друзьям Жорки, хотелось проводить его "по-человечески", но водки было не достать, и Жоркин отец подсказал нам: возьмите, говорит, политуру! Политура - это бесцветный мебельный лак, сделанный на спиртовой основе и расфасованный в полулитровые бутылки. В каждую бутылку нужно засыпать примерно две столовые ложки соли, затолкать туда вату и хорошенько потрясти, чтобы соль растворилась. От соли весь лак выпадал в осадок и прилипал к вате, а спирт оставался. И вот, на Жоркиных проводах мы пили этот спирт. Но мы были еще мальчишки, организмы неокрепшие и, видимо, мы перебрали. Отравились. В довершение у меня по всему телу выступила красная сыпь.

Именно сыпь-то меня и спасла! Разумеется, московское руководство не могло оставить случаи грабежей и мародерства безнаказанными, очень многих моих товарищей, кто принимал участие в грабеже универмага на площади Ильича, арестовали. За мной тоже приходили, но, увидев в каком я виде, меня не арестовали. Мои родители сказали, что я отравился на проводах своего товарища и в день грабежа болел, находясь дома. Моя сыпь меня спасла. Вот, как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло избежать такого горя!

Вскоре, двадцать второго числа, я уехал в эвакуацию в Саратов. Позже, в декабре 41-го прочел я в столичной газете статью как раз об этом деле. Оказывается, моих товарищей судили, и каждому дали по 10 лет лагерей. В статье писали, что вот, мол, сидят на скамье подсудимых десять выродков, которые пренебрегли всеми советскими законами, превратились в грабителей и так далее. Жесткая статья была. Среди этих десяти осужденных был и мой друг Сашка Прыткин, с которым я учился вместе. В день проводов Жорки он куда-то уехал, и на проводах его не было, он не отравился и не заболел, и его арестовали. Позже всем им заменили лагерей сроки на год штрафбата на фронте. Саша Прыткин чудом выжил, но с фронта вернулся инвалидом, пожил немножко, где-то лет десять, и умер. Ранение у него было очень тяжелое: была перебита рука, да так, что пальцы шевелились, но раздробленные кости не срослись, и рука висела на мышцах. Вот такая судьба.

По прибытии в город Саратов мы быстро восстановили наш 205-й завод. Чтобы понять, какими темпами все делалось, скажу, что на пятый день после прибытия на саратовский вокзал мы уже приступили к сборке приборов! Конечно, стен мы не возводили, дали нам уже готовое помещение бывшего сельскохозяйственного института. Территориально он располагался напротив 1-го и 2-го танковых училищ, прямо через дорогу! На заводе мы и работали, и жили. Работали мы, без преувеличения, и днем и ночью. Где-то в конце февраля - начале марта 1942 года вышло распоряжение по заводу перенести койки прямо в рабочие цеха. Кушать мы ходили в столовую, мылись в душе. Работали мы где-то по 14-16 часов в день, а может быть, даже больше. Выходных не было. Поспишь часов четыре-пять, тебя будят, встаешь и идешь работать. Мы жили и работали с мыслью о том, чтобы дать фронту все необходимое и как можно быстрее, и это не лозунг и не пропаганда! Мы действительно так жили, и хотя сейчас это кажется невероятным, но человек может ко многому привыкнуть и многое вынести.

- Проверялась ли ваша работа? Существовали ли ОТК?

- А как же! Все это было! До апреля 1942 года у нас было даже строже, потому как была у нас военная приемка, которой руководил старший военпред полковник Фохт. Кроме него были еще военпреды, фамилий их я не помню, за исключением Карпинского. Когда в апреле 1942 года Карпинский уезжал в Москву в распоряжение ГАУ (Главное артиллерийское управление - В.П.), я передал с ним моей матери и сестрам свои пальто и костюм, потому что я в то время уже собирался пойти на фронт. В армии это было ненужным, мне все равно пришлось бы это бросить, а так это досталось моей семье. Еще полуботинки отдал прекрасные, очень модные по тем временам. Я даже помню, что стоили они 110 рублей. Чтобы понять, дорого ли это было, скажу, что в то время я получал около 400-450 рублей. Дорогие ботинки! Мама все эти вещи получила и в голодное время обменяла на продукты, на хлеб. А тогда буханка хлеба на рынке стоила 300 рублей.

- У вас в Саратове были хлебные карточки?

- Да, конечно! Все продукты выдавались строго по карточкам. Если кто терял карточки - это было такое горе! Конечно, их в столовой кормили бесплатно, но кормили только тем, что оставалось! А ведь иногда и ничего не оставалось! В любом случае, этого было совершенно недостаточно, чтобы выжить и сохранить силы для работы на заводе. Мыло тоже было по карточкам. Если потерял карточку, и нет у тебя мыла - обходись, как хочешь. Хоть целый месяц не мойся.

- Вы теряли карточки?

- Нет, я не терял, но мой товарищ - Коля Волков - потерял. Мы с ним и в одном классе учились, и на один завод попали, и в эвакуацию тоже вместе попали. Вообще, это я его на наш завод привел, к дяде Ване. Сказал: вот, дескать, мой друг, хороший человек, я за него ручаюсь. Его тоже в слесари взяли. Мы экзамен на разряд вместе сдавали, он получил было всего третий разряд, но вскоре понял, что от разряда зависит уровень заработной платы, и пересдал на четвертый разряд. А может, потому что за ним так не следили, как за мной. Дядя Коля, у кого я ходил в учениках, за мной приглядывал и чуть что говорил обо всем моему отцу. Отец, царствие ему небесное, драл меня! Держал, как говорится, в черном теле. Вообще, отец был добрым, но иногда ему приходилось прибегать к таким крутым мерам, ведь как ни говори, а у него было пятеро детей: Михаил, Вера, я, Аня и Валентина. Я перед ним и сейчас преклоняюсь.

- Кем был Ваш папа?

- Он был поваром в столовой на авиамоторном заводе ЦАГИ. Поскольку он был поваром высшей квалификации, то его часто приглашали на всякого рода мероприятия. Например, Серго Орджоникидзе лично звонил ему домой, приглашал его в Кремль для обслуживания гостей, приглашенных туда. Очень часто туда приглашали, и он по месяцу там работал. Кроме официального оклада в ЦАГИ, в Кремле ему давали банку сгущенки, пачку папирос "Кушка", большую плитку шоколада, банку мясных консервов, банку консервированной перловой крупы с мясом, ее все тогда называли "шрапнель".

- Но так было до начала войны?

- Нет, и во время войны так было. Каждый день, что он работал в кремлевской столовой, ему выдавали этот доппаек и по двадцать рублей денег. В общем, это было весьма доходное и сытое место. Всегда, когда бы его ни приглашали в Кремль, он с удовольствием туда шел. Знаете, мой отец курил очень мало, по две-три папиросы в день, и одной пачки ему хватало на полмесяца. А остальные папиросы он складывал в сундук - у нас в доме был небольшой сундук. Так вот, за месяц-другой работы в Кремле этот сундук наполовину забивался пачками этих папирос. Знаете, до войны было принято продавать папиросы россыпью, поштучно. Мальчишки-лотошники ходили по улицам и продавали. Они как-то прознали про это и часто к нему приходили: "Дядя Яша, продай папиросы!" И папа продавал. А пачка таких папирос тогда стоила рубль двадцать две копейки, и это были большие деньги! Для сравнения скажу, что наша мама на всю нашу семью ежедневно тратила в пределах трех-четырех рублей, а у нас почти ежедневно на столе были мясные блюда: и суп, и каша с мясом. Молоко всегда было...

Возвращаюсь к основному повествованию. Итак, я работал в Саратове на заводе. Весной 1942 года мне разрешили иметь свою печать. То есть я на каждый прибор, что сделал, ставил свою именную печать, вроде как подпись а документе. В апреле полковник Фохт вызвал к себе меня, Колю Волкова, Смирнова Толю и Мужамеджу Шариджановича и спросил: "Как вы смотрите на то, чтобы заменить собой военпредов? Вы будете работать в военной приемке, мы вам присвоим квалификацию техник военной приемки". Я возразил, что у нас нет нужного образования, но полковник ответил, что раз у нас есть разряд, то мы вполне подготовлены для такой работы. Я спросил, каков оклад? Он сказал, сколько мы зарабатывали ранее, столько и теперь будем получать. А я к тому моменту получал уже более тысячи рублей, наверное, даже полторы тысячи.

- Наверное, инфляция была большая?

- Инфляция отразилась лишь на рыночных ценах, а в государственных магазинах цены почти не изменились.

- Но в этих магазинах купить ничего нельзя было, они, наверное, пустые стояли, да?

- Ну, не совсем пустые, но выбор был невелик, купить можно было только то, на что были карточки. Ведь карточка - это не талон, это всего лишь право приобрести что-то в строго определенном количестве, но чтобы купить, нужны были не только карточки, но и деньги. То есть официально инфляции как бы не было, а с другой стороны, она была, потому что человек вынужден идти на рынок, поскольку продуктов по карточкам продавали недостаточно.

Так или иначе, но мы согласились на предложение полковника и, как позже выяснилось, мы сделали ошибку. Оказалось, что для проверки приборов нужно было регулярно выезжать на полигон, который находился почти за 500 километров. А дорога туда дрянная была, одни колдобины да ухабы. Вот так мы пару месяцев промучились.

В мае месяце я обратился к ребятам, с кем работал:, давайте, говорю, пойдем на фронт, хватит вшей тут кормить! Тогда был патриотизм совсем не такой, как ныне! Сейчас никто не хочет служить в армии, а тогда рвались в армию! И рвались не потому, что на гражданке жизнь была плохая, а потому что хотели покончить с фашистами! То, что мы читали, что видели на фотографиях, но главное, что рассказывали нам беженцы, это было просто ужасно! И вот, в мае мы договорились и все вместе пошли в военкомат. Там нас выслушал полковник Смирнов и сказал:
- Вот что, ребята. Я посмотрел ваши личные дела, они подписаны Щербаковым (секретарь Московского городского комитета партии - В.П.), поэтому я не могу вас призвать, иначе сам под суд попаду. Поэтому вы идите к своему заводскому начальству, пусть оно даст вам разрешение.

Пришли мы к нашему полковнику Фохту, изложили суть дела. Он спрашивает: "Куда же я вас направлю? Сейчас набора нет, он только в июне будет". Но все же он вошел в наше положение, поехал с нами вместе опять в военкомат. Там выяснилось, что есть какие-то ускоренные курсы подготовки сержантов в пехоту, куда нас и определили. Через полтора месяца мы закончили эти курсы, нам присвоили сержантское звание, каждому в петлицы по два треугольника, их еще называли "сикильки" или "сикили". В день выпуска нас построили на плацу, приехали какие-то офицеры, полковники. Начальник наших курсов зачитал с трибуны приказ о присвоении нам звания, потом сошел с трибуны и:
- Слушай мою команду! Смир-но! Кто имеет высшее или неоконченное высшее образование - десять шагов вперед! Кто имеет среднее техническое или неоконченное среднее техническое образование - пять шагов вперед! Кто закончил десять классов - три шага вперед! Шаго-ом марш!

Мы все разошлись: кто три, кто пять, а кто и десять шагов вперед. Построили нас в колонны и повели к военкомату. Там стояли наши "покупатели": офицер-танкист, офицер из военно-политического училища (ВПУ) и офицер-летчик. У всех офицеров по четыре "шпалы" в петлицах - полковники. Они спрашивают сперва желающих: кто куда хотел бы пойти? Ну, Мухамеджа Шариджанович оборачивается к нам и говорит: "Ребята, айда в танкисты! Почетно же! Едешь, вся страна под тобой будет! А ты - на коне железном!" Ну, я согласился. И только мы направились к офицеру-танкисту, слышу, окликнул меня офицер из ВПУ. Я подхожу, рапортую, так, мол, и так, младший сержант Железнов по вашему приказанию явился. Он мне говорит: "А не хотите ли, товарищ младший сержант, пойти в военно-политическое училище?" Я отвечаю: нет, не хочу, я уже решил идти в танкисты. Он говорит, дескать, пожалеешь ведь! Будет тебе потом несладко, я тебе серьезно говорю, трудная у танкиста служба. Пошли в политработники! Окончишь училище, станешь политруком роты, а если проявишь способности, батальонным комиссаром станешь! Но я не поддался на его уговоры: "Товарищ полковник, я уже решил. Я пойду со всеми ребятами в танкисты". Так и ушел. Зачислили нас в 1-е Саратовское танковое училище. Это было где-то 25 июня 1942 года. Сразу после зачисления все прибывшие прошли карантин.

Вообще, в то время образование 10 классов считалось хорошим, это очень ценилось, поскольку большинство ребят имело по 4-7 классов образования. Многие после семи классов шли либо в техникумы, либо на заводы, либо - с 1940 года - в ремесленные училища (более известные как школы ФЗО - В.П.), откуда через шесть месяцев они выходили квалифицированными рабочими. Так я оказался в саратовском танковом училище. Где-то в июне месяце наше училище получило танки Т-34, а до этого мы обучались на английских "Матильдах" и канадских "Валентайнах" с 57-мм пушками. Между прочим, пушка у "Валентайна" была просто замечательная! Запросто могла пробить борт "Тигра"! Да и сам "Валентайн" оказался очень удачной машиной, низенький, буквально в рост человека.

- "Матильду" наши танкисты сильно не любили, да?

- "Матильда" - это была просто огромная мишень! Броня у нее была толстая, а вот пушка - всего 42 мм да еще с допотопным прицелом. Танк в целом был неуклюжий, неманевренный, поскольку приводился в движение двумя слабыми 90-сильными дизелями типа Лейланд (Layland), итого выходило 180 лошадиных сил на 15 тонн веса, танк едва-едва справлялся с тем, чтобы двигаться со скоростью 25 км/ч и то только по шоссейной дороге, а по проселку - и того меньше!

"Валентайн" был более совершенной машиной, с небольшими габаритами, хорошей маневренностью, порой, на "Валентайне" удавалось подбираться к "Тиграм" незамеченным. Был такой случай во время Каменец-Подольской операции. В разведку отправился танковый взвод - три танка Т-34. В кустарнике напоролись они на стоявшего в засаде немецкого "Тигра", который расстрелял их, подпустив на 500 метров. Тогда наши послали 57-миллиметровый "Валентайн", который обошел Тигра сбоку, подкрался сквозь кустарник на расстояние 250-300 метров и единственным выстрелом болванкой подбил его. Тигр загорелся, и путь вперед был открыт! А так целая танковая бригада была задержана на три или четыре часа. Вообще, "Валентайн" нашли случайно, каким-то образом он затесался в мотоциклетный батальон бригады, у разведчиков.

- Вас учили на "тридцатьчетверках" или на "Валентайнах"?

- Начиная с конца июля по август месяц нас учили уже на Т-34.

- Вас учили на командира танка?

- На командира танкового взвода, он командует не одним, но тремя танками.

- В чем заключалось обучение?

- Во-первых, изучение материальной части орудия, трансмиссии и двигателя. Если о башне, корпусе и прочем мы уже имели некоторое представление, то, скажем, о танковом дизеле мы ничего не знали. Двигатели на Т-34 стояли весьма мощные, марка В-2В имела 450 лошадиных сил, а марка В-2К - уже 500 л.с. У последнего - поршневая головка была несколько иной и степень сжатия была значительно выше, чем у В-2В. Соответственно, и расход топлива был разный. Если у В-2В на 100 километров мы расходовали (если мне память не изменяет) 50-60 литров, то у В-2К выходило где-то 70 литров.

- Вас учили взаимозаменяемости, то есть заменять кого-то из убитых членов экипажа?

- Нас учили на командира взвода. При "сколачивании" экипажей я как командир взвода должен был позаботиться о том, чтобы члены экипажей танков могли друг друга заменять. Оно так и должно было быть, поскольку заряжающий должен быть командиром орудия.

- Вас в башне два человека сидело?

- Нет, в башне три человека: командир танка, командир орудия - он же наводчик и заряжающий.

- Так это вы говорите о поздних Т-34. В 1942 году танков с такими башнями еще не было.

- Да, верно! Пять человек в башне было с появлением танка Т-34-85, а нас учили на танках с 76-мм пушкой, где в башне находились командир орудия - он же командир танка и заряжающий - он же наводчик. И два человека впереди: механик-водитель и помощник механика, он же стрелок-радист. У стрелка был лобовой пулемет, хотя через него ничего не было видно, он если стрелял, то стрелял по указке командира танка.

- Были ли рации на тех танках, что вы получили?

- Да. На Т-34-76 стояли 71-ТК-3, 9Р, или 9РМ, а на Т-34-85 стояли либо 9РМ, либо 9РС. Радиостанция была необходима в бою, управление - это неотъемлемая часть боя. Командир взвода наблюдает поле боя и дает команды командирам танков своего взвода. Скажем, Пономарев, вперед выдвинуться в направлении такого-то ориентира и вести огонь, скажем, по высотке, или по дому, или отдельно стоящему дереву, или группе деревьев осколочными или, скажем, болванкой. Но вообще все члены экипажа наблюдают и часто ведут огонь самостоятельно, ибо порой некогда давать команды. А если будешь чрезмерно увлекаться командованием других, то свою смерть прозеваешь.

- В чем конкретно заключалось обучение на командира взвода?

- Во-первых, мы в тактическом отношении изучали правила боя и полевой устав. Во-вторых, отрабатывались на практике все приемы боя, взаимодействие между танками, ну и, в-третьих, вождение танка.

- А стрельба?

- Стрельба обязательно!

- Изучали вы особенности немецких танков?

- Нет, особенности немецких танков мы специально не изучали, в этом не было необходимости. В коридорах по всему танковому училищу были развешены большие плакаты, на которых были показаны немецкие танки и все их уязвимые места. Среди машин были немецкие Т-3, Т-4, Т-5 "Пантера", Т-6 "Тигр", самоходки "Фердинанд", "Артштурм". Так что мы волей-неволей все это изучили блестяще.

Распорядок в училище был таков. С 9 утра и до 14:00 шли занятия. Затем до 16:00 - обед и личное время. По училищу мы ходили в военной форме, причем нужно было выглядеть аккуратно, чтобы подворотничок был белый, все пуговицы пришиты. За неряшливый вид можно было легко схлопотать наряд вне очереди. Несмотря на равенство воинских званий, панибратство с командиром отделения не допускалось.

Меня назначили командиром отделения 7-й курсантской роты 2-го танкового батальона, а курсантам 5-й и 6-й роты к тому времени присвоили лейтенантские звания и отправили на фронт.

Окончил я училище с отличием. Как раз в то время вышел приказ об упразднении института военных комиссаров (приказ вышел 9 октября 1942 года - В.П.). До этого времени все политработники имели звания младший политрук, политрук, батальонный комиссар и так далее. Теперь их всех стали переаттестовывать и присуждать обычные воинские звания. Наш выпуск как раз пришелся на время начала этой переаттестации. Всем тем, кто окончил училище на "отлично", предложили остаться еще на три месяца, тогда можно было стать заместителем командира батальона по политической части. Предложили и мне. Я согласился.

Политработники проходили переаттестацию вместе со мной, а мне тогда шел девятнадцатый год. Мальчишка! А рядом за партами сидят взрослые мужики с высокими воинскими званиями. А меня еще поставили командиром взвода! Теперь у меня во взводе были и с двумя "кубиками", и с тремя, и даже со "шпалами" ("кубики" и "шпалы" - знаки различия в РККА до 1943 года. Три "кубика" - старший лейтенант, одна "шпала" - капитан, две - майор и т.д. - В.П.)! Они мне годились в отцы по возрасту. Помню, однажды я был дежурным по батальону, прихожу в казарму, а во взводе спят только три человека (всего в моем взводе было 42 человека). Я у дневального спрашиваю, где остальные? Оказалось, что тридцать девять человек в самоволке. Все по бабам пошли. Мужья на фронте, а эти - к их женам. Прихожу к старшему лейтенанту Бочастому, докладываю, так, мол, и так, во время дежурства обнаружено такое дело. Он меня спрашивает, докладывал ли я это кому-нибудь еще? Я отвечаю, нет, не докладывал. Он говорит, молодец, вот и не докладывай!

Потом, когда все вернулись из самоволки, Бочастый построил наш взвод и сказал, что, мол, это никуда не годится, что вполне достаточно, что по воскресениям мы вам даем выходной. А чтобы каждый из вас почувствовал ответственность, то мы сделаем так: каждую неделю каждый из вас по очереди будет командовать взводом. Потому что иначе рано или поздно придет проверка, установит факт самоволки, и командир взвода получит служебное несоответствие. И военная карьера его на этом закончится. Вот такой был случай, и я до сих пор горжусь, что у меня хватило смелости доложить об этом, потому что в самоволку ходили и до меня, но никто не докладывал.

Через какое-то время нас отправили в Горький, где дислоцировалась 3-я учебная танковая бригада. В Болохне располагался 3-й запасной учебный танковый полк, куда меня и определили. Здесь мы получили личный состав, материальную часть - "тридцатьчетверки" - и стали с заниматься боевой подготовкой - "сколачиванием" взводов и рот. "Сколачивание" проходило в поле. Например, при "сколачивании" взвода мы отрабатывали такие задачи, как наступление взвода, взвод в обороне, взвод на марше. "Сколачивание" рот - все то же самое, только теперь уже всей танковой ротой. После "сколачивания" мы занимались практическими стрельбами из танков на полигоне.

Хочу еще раз подчеркнуть, что мы учились на учебных машинах. Когда нас отправляли на фронт, то нам выдали новые танки. Казалось бы танки были те же самые "тридцатьчетверки", но это только на первый, дилетантский взгляд. Каждая машина, каждый танк, каждая танковая пушка, каждый двигатель имели свои уникальные особенности. Их нельзя узнать заранее, их можно выявить только в процессе повседневной эксплуатации. И в итоге на фронте мы оказались с незнакомыми машинами. Наводчик не знает, какой бой у его пушки, механик не знает, что может и что не может его дизель, и так далее. Что и как нужно подрегулировать: то ли пушку где, то ли прицел, то ли еще что? Приходилось идти в бой на неизведанных машинах. Конечно, на заводах танки пристреливали и делали 50-километровый пробег, но этого было совершенно недостаточно. Разумеется, мы стремились узнать свои машины получше до боя, для этого использовали всякую возможность.

Николай Яковлевич Железнов (из архива Н.Я.Железнова)

А потом нас отправили на фронт для пополнения 30-го гвардейского Уральского добровольческого танкового корпуса... Этот корпус был единственный во всей Красной Армии. Это уникальное танковое соединение, созданное по инициативе и на средства трудящихся Урала. Таких формирований у нас больше не было.

Мы прибыли под Москву. Здесь формировалась 4-я танковая армия, и в состав этой 4-й танковой армии, наряду с другими корпусами, вошел и 30-й уральский добровольческий танковый корпус. Сосредоточились мы юго-западней города Сухиничи. В боях на Орловской дуге корпус шел с севера на юг, поперек боевым порядкам немцев. Мы шли западнее в 30-40 километрах от города Орла. Там мы много немцев побили, очень много. А вот с танками, мне, например, не пришлось встретиться. Бить по огневым точкам, по зарытому танку - это мне приходилось. У них были зарыты Т-3, итальянские и французские танки. Они использовали их как долговременные огневые точки.

- Первый бой помните?

- Первый бой - он самый страшный, я вам серьезно говорю. Меня иногда спрашивают: "Вы как, боялись?" Я скрывать не буду - я боялся, потому что идешь на верную смерть, а как там богу угодно будет поступить со мной - это только ему известно.

Где-то вечером 25 июля нас повели на исходный рубеж. Задача, которую поставил командир бригады, была форсировать реку Орс. Но дело в том, что 63-я бригада, в которой мне довелось служить, в этот момент была во втором эшелоне. Первый эшелон наступления составляла 62-я танковая и 30-я мотострелковая бригады. Затем, когда 62-я танковая и 30-я мотострелковая бригады вышли на определенный рубеж, форсировали реку Орс, они уперлись в немецкую оборону на высоте, кажется, 212. На этой высотке немцы закрепились и дальше не пустили ни 62-ю бригаду, ни 30-ю. И тогда командир корпуса дал приказ нашей бригаде прорвать оборону и двигаться строго в южном направлении, овладеть Борилово, затем Масальское.

При форсировании реки Нугрь танки застряли, потому что пойма реки была болотистая. Противоположный берег представлял собой стенку. Форсировать можно было только в тех местах, где была переправа, или там, где обозначены броды. Так что первый бой у нас получился неудачный, потому что мы завязли, и атака, по существу, захлебнулась. Потом командир корпуса собрал все танки, самоходные артиллерийские установки и артиллерию, а так же саперов, которые подготовили маршрут движения танков. И на узком участке - где-то километр шириной - мы прорвались.

Надо сказать, что у немцев на этом участке была глубокоэшелонированная оборона, усиленная вкопанными танками. Ну а когда ворвались в оборону, тут уже пошли кто влево, кто вправо, кто прямо. Облегчил нашу задачу тот факт, что построение обороны было с востока на запад, а мы пришли с севера, им приходилось разворачиваться под 90 градусов. Я, например, в первом бою уничтожил два орудия и два бронеколпака (закопанные Т-3). Я по нему ударил два раза - все, он прекратил бить из пулемета. Ну а две пушки я раздавил - это не моя заслуга, а механика-водителя, я ему только по внутреннему переговорному устройству командовал: "Миша, смотри влево. Пушка". А когда въехали на одну, по станине проехали, рядом где-то в десяти метрах другая стоит: "И другую дави, а то развернется и по корме нам даст!" Пехоты каждый из нас набил много. Когда на окраину я выскочил, гляжу - бежит группа немцев, от нас удирают. Я по ним из пулемета стал бить, гляжу, один падает, другой падает, третий, четвертый, пятый, десятый. А их примерно человек 150 было. Ну, я не один, за мной устремились и другие. А потом наша пехота тоже била. Кто знает, я ли убил или этот, который сидит у меня на танке из автомата, но, думаю, в этом бою, наверное, человек 25 положил. Мы, единственное, боялись на мины нарваться. Вот это нас настораживало. Вот это первый бой. За это я получил орден Красной Звезды. Были и потери. В первом бою мы потеряли из батальона примерно танков 5-6, а может, 7. (Батальон состоял из двух танковых рот по 10 танков. В батальоне 21 танк. В бригаде 65 танков. Из этих 65 - 5 командирских: командиров батальонов, командира и начальника штаба бригады. У командира бригады и начштаба танки были особые, у них была установлена радиостанция РСБ, она примерно действовала на 150-180 км в зависимости от местности. Если танк находится на господствующей высоте, может передавать примерно на 180 км ключом, голосом в пределах где-то 30-40 км. Кроме этого, в штат танкового батальона входил батальон автоматчиков, или танко-десантный батальон).

Когда взяли Масальское, нам дали приказ наступать не на Орел, а строго на запад. Совершив 70-километровый марш севернее Ильинского, мы сосредоточились для удара через Студенка на станцию Шахово, чтобы перерезать железную дорогу, идущую от Орла до Брянска. Проходя недалеко, в каких-то трех или пяти километрах от города Хотынец, 62-я бригада, находившаяся во втором эшелоне, способствовала то ли 231-й дивизии, то ли 218-й, не помню, взятию этого населенного пункта. А затем способствовала также взятию города Карачев. Расстояние от Хотынца до Карачева было преодолено за каких-то три-четыре часа. Здесь немцы не успели занять позиции, просто опередила их 62-я танковая бригада. Когда мы взяли станцию Шахово, здесь стояло под погрузку около 80, а может быть, и 100 разбитых танков. Видимо, немцы оттащили их сюда с той целью, чтобы отправить на переплавку. Вот что можно сказать о первых днях.

По существу, мы выдохлись: у нас не осталось танков для дальнейшего наступления, выбили у нас танки, выбили пехоту. Потери были значительные. Осталось в ротах по одному, по два танка. В общем, бригада насчитывала где-то 12 танков, не больше. Эти танки у нас забрали и передали 197-й танковой бригаде, и, таким образом, она была усилена. Из 62-й взяли 12, у нас где-то около 12-ти осталось, вот так это та сила, которая смогла вместе с 30-й мотострелковой бригадой взять город Унеча. За взятие города Унеча бригада получила наименование Унеческая. Нас вывели на отдых и переформирование в брянские леса. 23 Октября 1943 года корпус был преобразован в 10-й гвардейский Уральский добровольческий танковый корпус. Бригады тоже были переименованы: 197-я стала 61-й Гв. Свердловской тбр, 243-я - 62-й Гв. Молотовской тбр, 244-я - 63-й Гв.Челябинской тбр, 30-я мбр - 29-й Гв. Унеческой мсбр.

- Танки взяли с экипажами?

- Да, бесспорно, как был танк с экипажем, так и был передан 197-й Свердловской бригаде. А потом нас вывели в брянские леса на отдых. Вот так закончилась у нас первая эпопея. Потом мы уже участвовали в Проскурово-Черновицкой наступательной операции.

- В вашей бригаде были только Т-34?

- Да. И в корпусе тоже. Правда, были "Валентайны" в разведротах. Хороший танк. У него пушка мощная, 57-миллиметровая. Эта пушка запросто борт "Тигра" прошивала чуть ли не насквозь. Когда мы уже были во втором периоде Каменецк-Подольской операции, и когда нас под Скалатом контролировали и не пускали "Тигры", то "Валентайны" нас выручили. Они сожгли три "Тигра". Оголив левый фланг, мы по кустарнику, пользуясь укрытием, устремились в эту брешь. Нас встретила противотанковая артиллерия. Но мы с ней справились. Она нас не ожидала с этого направления. Пока они разворачивались, мы их хорошо пошерстили.

- Можете схему этого боя нарисовать?

- Это был март 1944 года. 26 марта мы взяли Каменец-Подольск. А это где-то за сутки. 23-24 марта 1944 года. Село слегка на возвышенности. Здесь проходит река и дорога, по которой мы подошли. Вот окопы. Километров через 20 был город Оринин, а еще через 20 км - город Каменец-Подольск. Это кустарник. А тут стояли "Тигры".

Бой у города Скалат (рис. В. Реуков)

- Прямо на открытом месте!?

- Да. Пользуясь тем, что у нас 76-миллиметровые пушки, и в лоб они не пробьют. Надо подойти на 500 метров. А попробуй подойти? Он тебя сожжет за 1200-1500 метров. Они не стеснялись и не боялись. Были наглые и надеялись на свою броню. Два "Валентайна" из взвода управления 7-го мотоциклетного батальона прошли кустами. Танк-то невысокий. Если бы наш танк Т-34 пустили, вся башня у него торчала бы, и их бы сожгли. Били они с расстояния примерно 300 метров. Сожгли ближайших два "Тигра", а потом расправились с третьим "Тигром". Четвертого, самого дальнего от них "Тигра" было не видно, он был за склоном, который спускался к реке. По существу, этот танк не видел, что делается на другом фланге. Таким образом, 3 танка, прикрывавшие левый фланг, были уничтожены. Артиллерия встретила нас за окопами. Здесь мне отличиться не удалось, потому что наш батальон, в котором я воевал, шел за первым батальном. Первый батальон принял бой, а мы за ними шли. Почему за ним? Нельзя было. Слева от дороги было заминировано. Мы шли строго по следам "Валентайнов", отклониться нельзя - опасно. Вы же не знаете, заминировано или нет. Обидно, откровенно говоря, не быть в бою, а быть разбитым и танк потерять, и самому погибнуть.

- На сколько вас задержали?

- Здесь мы потеряли 2,5, максимум 3 часа. Командир бригады принял правильное решение, он был очень способным в военном отношении человеком, его не случайно звали Батей. Благодаря этому маневру, предпринятому полковником Фомичевым, были уничтожены три "Тигра" и был открыт путь. Остальных мы уничтожили, навалившись общей массой. Немцы были просто смяты. Расстояние между кустами и немецкими позициями было всего-навсего 100 метров. Первый батальон, 20 танков, пошел и следом за ним еще лавина 20 танков - второй танковый батальон. Естественно, немцы - лапки к верху. И вообще, что такое 100 метров? Это секунд 25-30. Ты пока будешь заряжать, прицеливаться - тебя раздавят. Некоторые расчеты просто разбежались. Такого натиска, такого мощного удара они не ожидали.

- Какова скорость танка в атаке?

- В это время как раз была распутица, больше 25-30 км нельзя было развить. На 2-й, 3-й передаче при полном газе двигатель В2В, который стоял на Т-34, имея 450 лошадиных сил, справлялся, нес танк. А по асфальту я разгонял танк до 70 км. Это чуть позже было. Я в Каменец-Подольске ремонтировался, а танки наши ушли в Проскуров, поэтому догонял я их на полной скорости. А как получилось, что я двигатель посадил, я дальше расскажу.

В Каменец-Подольск вошли мы вечером 25-го. Разведка донесла, что на окраине города, в деревне Должок, которая примыкала вплотную к хутору Казак, который был предместьем города Каменец-Подольска, стоят немецкие машины. Подошли. Там столько машин стояло! Наверное, около трех, если не больше, тысяч немецких машин! И все это были тылы Проскуровской группировки. Они доставляли на машинах колбасу, ветчину, консервы, шоколад, сыр. Вот чем были набиты эти "Дизельманы" и "Опели". И шнапса было предостаточно: французский коньяк, итальянское вино, особенно запомнилось "Амаретто". Я и сейчас помню "Амаретто". Прекрасное женское вино. Пьется замечательно. Я его вспоминаю как одно из удовольствий войны - мне же 21-й год шел. Вам сколько лет?

- 30.

- Вы для меня были бы тогда "батей"! У нас командиру бригады, подполковнику Фомичеву Михаилу Георгиевичу было 32 года. Он впоследствии стал дважды Героем Советского Союза.

Получилось так. Ведь сам город Каменецк-Подольск находился в глубоком немецком тылу. Это где-то примерно 100-150 км от линии фронта. Наш корпус составлял передовой отряд 4-й танковой армии. Первый танковый батальон 63-й бригады составлял головную походную заставу. Я был в то время во втором танковом батальоне.

- Нарисуйте примерно ситуацию.

- Это Турецкая крепость, она вот так, здесь шла дорога. Она пошла дальше туда. Здесь дома. Должок. Тут дома, здесь улочка. Дальше сады, лес, посадки. Отсюда идет небольшая дорога вдоль реки Смотрич. А это крепость. А здесь сарай глинобитный. Я поставил свой танк. Так вот, когда прорвалась немецкая проскуровская группировка, она вышла на город. Двигалась она к Днестру. Вот они по этой дороге шли. Мы мешали им, и они попытались сбросить нас в реку Смотрич и захватить город Каменец-Подольск.

Вот река делает кольцо. А вот город Каменец-Подольск, а здесь стоит турецкая крепость. А вот дорога идет на Днестр и на Жерди. А эта - на Оринин. Здесь Казак, Должок. 29-й гвардейской мсбр и подразделения 61-й танковой бригады остановили немцев. А где-то 29-го или 30-го, когда они сосредоточились, они ударили по нам. Стали теснить. Мы же не ожидали, что они попрут. Если бы ожидали, то надолбы поставили бы, заминировали. А все это произошло в считанные часы, удалось заминировать мост и электростанцию. Мы выдвинулись в пригород, смотрим - ползут штук 40 танков и самоходок. Без выстрела стал уходить огородами. А то ведь шансов нет. Один выстрел - и ты труп. А надо и сохранить танк и выбрать момент, чтобы нанести самому удар. И, видимо, самоходка подошла сюда. Вот здесь было в виде площади. Сюда наш танк отступил, она по нему шарахнула. Болванка срикошетировала и полетела в город. Я стоял по эту сторону дороги. Выстрелил я, не видя силуэта, на вспышку с расстояния 50-60 метров. Самоходка загорелась. Загорелась, и слава Богу. Больше ни одного танка не появилось, но немецкая пехота продолжала наступление. Тут вдоль этой дороги шел кустарник. По существу над этим кустарником была видна одна моя башня. А тут сады. Тут дома идут. А наша пехота залегла по эту сторону дороги. По существу, нас прижали к реке Смотрич. Я давай их поливать, они залегли. Я из орудия произвел 10-12 выстрелов. Они вскочили и побежали. А шло их много. Некоторые остались лежать - это их проблемы. Убежало человек 15-20, не больше. А шло их 2 цепи, расстояние между ними около двух метров, шли с автоматами, поливали "от пуза". На этом все стихло. Я пехоту ту, что у меня была на танке, отделение из 7 человек, заставил окопаться вокруг танка. Ночь пережили. Немцы, видимо, получили команду идти на Днестр-Карпаты и нас больше не трогали.

Так вот, пока я там задом пятился от немецких танков и самоходок, наскочил на пень. Танк заглох. Я думаю, что больше механик-водитель виноват, поскольку, когда танк заглох, он его завел и опять уперся. Так что, скорее, он и посадил двигатель, который потом застучал и вышел из строя. Бригада пошла на Проскуров, а мой танк остался ожидать ПТРБ, которая поставила новый двигатель, после чего догнали бригаду в Проскурове.

Следующая операция, в которой я участвовал - Львовско-Сандомирская. Тут так получилось. Я уже был на Т-34-85. Тогда на взвод выделяли один танк с 85-миллиметровой пушкой. Как командир взвода я имел полное право забрать его себе.

После ввода в прорыв сначала мы двигались в общей колонне, не встречая сопротивления. Передовой отряд корпуса составляла 61-я гвардейская танковая бригада. Когда освободили город Золочев, командир корпуса сменил 61-ю бригаду. Или темп не понравился ему, или еще что-то. Это дело командира корпуса. Он принял решение выдвинуть в передовой отряд 63-ю бригаду. Командир бригады собрал нас всех. И говорит: "Лейтенант Крюков, пойдешь в головном дозоре, Полигенький - справа", а моему взводу придали еще два орудия и отправили в боковой дозор по дороге идущей левее основной.

- Орудия цепляли за танк? Часто это происходило?

- За всю войну мне один раз только прицепили.

- 76-миллиметровую?

Схема боя под г. Золочев(рис. С. Кулешов)

- Да. Дали взвод автоматчиков, которых я посадил на танки. Артиллеристов тоже посадил на танки. Боеприпасы на машинах. Так мы двигались параллельно примерно в километрах двух с половиной в трех от основных сил бригады. Держали связь по рации с командиром батальона. Мы отошли от Золочева километров 12. Вот эта шоссейная дорога - на Львов. Здесь город Золочев. Здесь параллельно шла полевая дорога. Тут населенный пункт был. По эту сторону идут кусты, деревья. С этой стороны лес. Вот тут опушка, расстояние просматривалось примерно метров 300-400. И я заметил, потому что это был все-таки июнь месяц, я заметил, что впереди клубится пыль по проселочной дороге. Я сразу же дал команду остановиться. Тут с правой стороны опушка шла, она подходила как раз к полевой дороге. Я разместил взвод. Мы вошли в этот лес и развернулись фронтом в направлении противника. А заметил я их примерно километра за полтора. Я не знаю, они меня заметили или нет, но факт тот, что они продолжали движение. Разведчики - два мотоциклиста впереди ехали - они увидели, что движется колонна, и моментально вернулись в лес и доложили мне. Я подумал, может быть, всего два-три танка, а дальше пехота. Мы бы с ними расправились, как повар с картошкой… Показались танки. Впереди шли три "Пантеры". Я по радио говорю: "Первый - мой. Козлов, второй - твой. Третий - Тихонов". Мы выстрелили по команде - они загорелись. Мотоциклисты немецкие, которые ехали семь человек с пулеметами, тоже были разбиты. Колонна сразу развернулись и оказалось, что там, наверное, 20 танков шло. Они отошли к деревне и стали лупить по нам. Я думаю: "Надо отойти. Спрятаться в лесу". Механику-водителю Петухову говорю: "Коля, давай вправо". Он развернулся, и тут снаряд попал мне в трансмиссию. Танк загорелся. Заклинило коробку передач, и разбило бак. Я гляжу - танк горит самым настоящим пламенем. Я только крикнул: "Ребята, выпрыгиваем!" Ребята выпрыгнули все. Мне бы не надо было разворачиваться, а задним ходом уходить в лес, а потом уже там развернуться. А я стал разворачиваться и получил болванку. Остальные два моих танка удачно прошли. Артиллеристы и пехота схватили орудие, закатили в лес, и мы лесом вышли на шоссе и ходу за бригадой. Немцы развернулись в обратную сторону.

- Их потом добили?

- Об этом я не знаю. Но, бесспорно, их добили. Потому что здесь шла наша танковая бригада, следом за ней 62-я танковая бригада, целый корпус танковый шел. А за корпусом шел 6-й мехкорпус. Вот такой случай у меня был под Золочевым.

Войдя во Львов, я был без танка, но я оставался командовать танками, пересев во второй танк на правах командира взвода, командира танка посадил за орудие, а наводчику говорю: "Будешь помогать заряжающему". Вот таким образом мы воевали. Уже в самом городе танк мой разбили, опять попав в двигатель. Он загорелся, но до боевого отделения огонь не достал, иначе я бы обгорел. Я выпрыгнул и когда перебегал, словил два осколка от мины. У нас была врач капитан медицинской службы Дора Ефимовна. Она их вытащила. И я на третий день сбежал. Стою с ребятами, курю. Подходит командир бригады, полковник Фомичев. Она к нему: "Товарищ полковник, вот лейтенант Железнов сбежал, он дезертир, его нет в батальоне". А он смеется: "Да вот, - говорит, - он стоит". Я за ребят прятался, потому что я же знаю, что она пришла за мной. Ранение было в бок, осколки застряли в ребрах, поскольку те были сжаты вместе, и я, видимо, согнулся, и в это момент меня стукнуло.

А тогда меня сразу перебинтовали ребята. Подошли к дому. Я говорю: "Близко к дому танк не ставьте, потому что сверху могут бросить мину". Я отрываю дверь, смотрю - передо мной парадная лестница, на ней лежит широкая ковровая дорожка, ведет на второй этаж. Тут наподобие маленького зала и дальше влево пошел коридор. Я поднялся наверх, гляжу: дубовые двери, ручки такие, бронза начищена до блеска. Я открыл дверь, а это, оказывается, приемная. В этом доме гестапо размещалось. И вот когда я вошел туда, гляжу: ковры лежат, стоит стол, тумбы такие большие и из левой по отношению ко мне, если смотреть на стол, выкинуты ящики. Ну, я посмотрел и пошел дальше, к следующей двери. И потом я почувствовал: кто-то там прячется в тумбе стола. Я повернулся и увидел, что поднимается рука с "Парабеллумом". Я тогда сразу рванул дверь и кубарем полетел в комнату, несмотря на то, что я ранен. Выстрелил он мимо. Я на пол упал, перевернулся, у меня рана открылась, кровь потекла. Я подобрался к двери и в щель между косяком и дверью вижу, как из тумбы вылезает немецкий офицер. Я "Парабеллум" к щели приставил и выстрелил. Попал ему в правое плечо, в мягкую ткань. У него выпал пистолет. Если бы он не стрелял, я бы ему даровал жизнь. На выстрелы сбежались автоматчики - те, которые по коридору пошли. Этот обер-лейтенант стоит с поднятыми руками, у него на руке были часы. Механик-водитель говорит: "Товарищ лейтенант, а у него часы хорошие". Снимает с него часы и говорит: "Возьмите вам на память, что Вы остались живы". Ну, я взял эти часы. Они примечательны тем, что антимагнитные и водонепроницаемые. Я на них потом выиграл литр водки и две бутылки коньяка.

- А что с этим офицером?

Те самые трофейные часы напоминают о событиях 1944 года во Львове.(из архива Н.Я.Железнова)

- А с этим офицером я поступил так, как поступают люди на фронте. Я приказал отвести и расстрелять его. Я еще раз повторяю:если бы он не стрелял, я бы ему оставил бы жизнь, а так как он стрелял, - собаке - собачья смерть.

Дошли мы до Вислы, переправились и закрепились на Сандомирском плацдарме. У нас было очень мало танков. Вот, например, в нашем батальоне было всего-навсего пять танков из 21. В первой роте три танка было и во второй роте два танка. А мы офицеры, которые в этом батальоне были, мы все на этих пяти танках. А куда мы денемся? Резерва у нас нет. Ты невольно становишься внештатным членом экипажа.

Вот этими силами, совместно с 6-м мехкорпусом, который также понес потери, мы защищали 10 км фронта. Пехота жиденькой цепочкой располагалась впереди, а мы, так сказать, где-то метров 200-250 сзади, и у каждого танка по где-то по 2 по 3 человека автоматчиков. Оборона в то время была очень жиденькая - штыком проткни, если, допустим, клин будет 40-50-60 танков, то, естественно, удержать такую махину мы были не состоянии. Но сложились так обстоятельства - немцы ведь тоже не дураки, - само по себе название: 4-я танковая армия, 10-й гвардейский Уральский добровольческий танковый корпус, 6-й гвардейский механизированный корпус. Думаю, что они побаивались двигаться на такую силу.

Один раз пошли на разведку местности. Прошли мы нормально. Дошли мы до пехоты, в окопах ротный командир нас встретил, лейтенант, предоставил нам свой блиндаж. Мы выползли, посмотрели, распределили сектора обстрела и вернулись. А когда возвращались, нас еще этот лейтенант предупредил: "Вы не ходите через опушку, она простреливается немцами". А у нас комбат был: "Да ладно, ничего, пойдем". И вот они сделали всего-навсего три выстрела - семь человек убито, из них четыре командира взвода и три командира танка. В том числе и я был контужен. У меня всегда был "Парабеллум". Это замечательное оружие, с нашим пистолетом ТТ его сравнить нельзя, значительно превосходит по своим данным. Вот этот "Парабеллум", по существу, меня спас. Разорвался снаряд недалеко: где-то в метрах 3-4, и осколком мне ударило по нему, по этому пистолету, пистолет искорежило, а меня отбросило. Меня тоже считали убитым. Ну и когда меня завернули в палатку-то, я пошевелился. "Да он, - говорят, - живой". А у меня из ушей, из носа, из-за рта кровь шла. У меня была сильнейшая контузия, но в медсанвзводе меня откачали. Я дней через 15 стал слышать и нормально разговаривать. А ведь могли бы похоронить, если бы я не пошевелился. Или этот товарищ, который держал меня за ноги, вроде того, что хотели нести, опускать, промолчал бы об этом, не сказал бы, то меня бы закопали и все, и на этом закончился разговор. Человек убит, ну что с ним делать, ждать пока он разложится. Нет, нельзя этого делать.

- То есть старались хоронить своевременно?

- Да. Такие вопросы не надо задавать, я переживаю это очень тяжело. Вот когда уехали позавчера, у меня был сердечный приступ, я очень тяжело переживаю. Ну нехорошо о себе говорить, понимаете.

- Извините.

Бой на Сандомирском плацдарме(рис. В. Реуков)

- Вот на Сандомирском плацдарме я сжег Т-4. Я отлично стрелял из орудия. Лелюшенко, командующий 4-й танковой армией, производил соревнования на лучшего стрелка из танков. Награждал он портсигаром, причем портсигар был изготовлен из латунной гильзы, там нацарапано было: "Отличнику стрельбы из танкового оружия". И этот портсигар был полностью набит папиросами "Прибой" - такие маленькие "гвоздики". Меня направили туда на соревнования, и я выиграл такой портсигар. Мне комбат говорит: "Ты видишь, вон немецкий танк идет". Я говорю: "Вижу". "Ты отлично стреляешь. Давай его махни". Я сел в танк, расстояние было примерно 1200-1300 метров, дальность прямого выстрела - 1100 метров, думаю: я его сейчас наколю. Т-4 шел, он как раз бортом, а бортовая броня у него была 20 мм, из 85-миллиметровой пушки прошил бы насквозь. И вот, я приложился к прицелу, навел. Заряжающий меня спрашивает: "Бронебойным?" Я говорю: "Какой бронебойный? Болванкой давай". А он: "А болванка светящаяся. Там видно, сориентируется сразу, где мы находимся". Я говорю: "Ты чего? Боишься?" Молчит. Я прицелился, выстрелил. Я навел, чтобы в борт ему попасть, а снаряд у меня прошел выше и сзади. Я делаю второй выстрел - он опять выше ушел. Тогда я вылезаю из танка: чего, еще в этом танке сгореть, что ли?! Говорю: "Знаете что, там или прицел сбит, или умышленно выведен из строя". А немец уже развернулся и стал лбом - нас засек и ищет, где мы находимся. А лето - сжаришься, как цыпленок. "Да, - говорит, - что-то неважно дело. Ты пойди, из другого стрельни". А другой танк стоял метрах в 100 сзади за сараем. Я говорю командиру: "Ну давай, выведи, я сейчас по этому танку ударю". "А где, - говорит, - танк-то? Я не вижу". Я говорю: "Ну пойдем, посмотришь". Вышли мы из-за сарая, я говорю: "Видишь?". "Ой, давай, - говорит, - я сам". "Подожди, - говорю, - это моя добыча. Я из того танка стрелял". "А я, - говорит, - видел, что вы стреляли, а куда стреляли, я не понял". Я развернул танк и как в лоб дал, так немец и загорелся. Прямо под погон попал. Вылезло два человека только, а должно было еще два вылезти, два человека остались там. Мне кажется, у этого танка, из которого я сперва вел огонь, у него шарнирное устройство было чем-то испорчено, потому что когда я взялся за прицел, он почему-то находился в движении, тогда когда он должен быть закреплен. Но потом вызвали оружейного мастера, оружейный мастер поправил все. Но вот этот танк я сжег. За это я получил тоже орден Красной Звезды и 500 руб. денег.

Затем Висло-Одерская операция. Наступление началось в январе месяце 45-го года. Мы прошли примерно километров 50 в резерве. Потом нас вывели вперед, и мы в ночь с 12-го на 13 января где-то часов в 9 (зима, 9 часов - это уже темно) подошли к деревне Пешхница. Здесь я и погорел. Получилось так. Деревня Пешхница, вот здесь в 12 км от г. Кельце (Польша), здесь лес, тут лощина, вот так идет. Значит, мы шли по дороге, которая вела в г. Кельце. Командир бригады разворачивает наш батальон и говорит: "Давайте, ребята".

А я перешел в другой батальон, в 3-й. Это было связано вот с чем. Когда мы жили у поляков на квартирах, то мы, откровенно говоря, ходили к польским девчатам. Молодые же люди были. Мне было всего-то 20 лет. Еще ветер в голове был. Пришли. Цыганка с цыганятами: "Давайте, я вам погадаю". Тогда был Лешка Кудинов у меня командиром роты. Я был командиром взвода. Она пристала к нему: "Давай, погадаю". Польки говорят: "Да чего ты боишься, пусть погадает". Мы по-польски говорить не могли, но понимать - с трудом понимали. Согласился он. Взяла она левую руку, посмотрела, потом поглядела на него и говорит на ломанном русском языке: "Неудобно тебе говорить, но тебя убьют! Вот эта линия, она кончается". - "Ну ладно", - он ей отвечает. И меня толкает: "Давай, ему погадай". А мы же тогда были в одном танке. Я был командиром первого взвода, а он был командиром роты. А командир первого взвода командовал не тремя танками, а четырьмя танками. Танк командира роты и свой взвод.

- На каком же месте Вы сидели?

- Я - на месте командира орудия, а он - где полагается командиру танка сидеть. Так вот, она взяла мою руку: "Ты говорит, жить будешь долго, но будешь мучиться. Будет тяжелое ранение". - "Ну, наверное, руку или ногу оторвет", - подумал я. Когда мы пришли к себе, настроение было нехорошее. Говорить не хотелось, и танцы не в радость. Лешка говорит: "Николай, давай изменим свою судьбу. Мне, ротному, перейти в другой батальон сложно, а тебе, взводному, - запросто. Тем более, в 3-м танковом батальоне там у них недокомплект командиров взводов". Я говорю: "Хорошо, давай я пойду в 3-й танковый батальон". В этой операции я участвовал в 3-м танковом батальоне.

В ночь с 12-е на 13-е января в этой деревне наша рота развернулась и пошла в наступление. Это был крупный населенный пункт. Два или три ряда домов. Вот один дом, напротив его другой, а тут огороды у них.

Танкисты Уральского добровольческого корпуса.(из архива Н.Я.Железнова)

Мы вошли по центральной дороге, и он давай лупить по нам. Один танк горит, второй танк горит, третий танк... Били с близкого расстояния. У них прицел превосходил наш тем, что перекрестие освещалось. Так что он видел, хотя бы смутно, куда бьет. Я вплотную к домам прижался. Впереди перекресток. Тут я увидел, что за перекрестком загорелся дом, и на фоне этого дома стоит немецкий танк "Тигр". Расстояние 120 м, не больше. Я наводчику на голову нажал, и сел на его место. Посмотрел в прицел - не вижу, куда стрелять, промажу. Открыл затвор, посмотрел, правильно ли я навел, подвел. Я ударил ему прямо в борт - брызги, пламя. Только сел я на свое место, снял перчатку, хотел переключить на внутреннее переговорное устройство, и в это время немец оглушил меня, люк был открыт, а стрелял он с расстояния 50-70 м. Он меня вычислил по выстрелу. Прямо в лоб нам бил. Очнулся я на боеукладке, на днище танка, видимо, инстинкт сработал во мне - весь танк горит, дышать не чем. Увидел разбитую голову механика-водителя. Болванка прошла через него и между моих ног, но, видимо, задела валенок и левую ногу вывернуло. Я все время открывал левый глаз, смотрю - лежит заряжающий. Ему оторвало руку. Командир орудия был убит - в него пошли все осколки, он, по существу, защитил меня своим телом. Представь себе, что я до войны занимался штангой, у меня руки были очень сильные. Мне, например, ничего не стоило взять, поднять и бросить человека такого же веса, как я. Я воспользовался этим, и руки меня сразу вынесли наружу, но вылезти я никак не могу - не сгибается нога левая. Она была выбита и ранение в колено. Я повис. Ноги и задница в танке и уже горят. Гляжу как через пелену: как ни говори, а был ожег глаз. Я увидел, что идут два человека, я говорю: "Ребята, помогите вылезти". - "Железнов!". - "Я!". Подбегают ко мне за руки схватили и вынесли меня, валенки остались там в танке. Только отбежали, и танк взорвался. Я горю. У нас были ножи такие черные, я разрезал ремень, как рванул, пуговицы полетели, сбросил с себя шинель. А так как я был в ватных брюках, вата-то горела. Я сел на снег. Задница вся обгоревшая. Я попрыгал, чтобы загасить. Чтобы вата не тлела, не жгла. Я пришел в себя, смотрю: левая нога вывернута пяткой вперед.

Меня отправили в армейский госпиталь. Меня там подлечили. За полтора месяца лицо стало розовым. Рубцы везде. Вот видите, до сих пор белые рубцы, а на носу и под бровями у меня вырезали рубцы синеватого цвета, а потом аккуратно сшили. Выписался я, когда шли бои в Берлине. Нога сгибалась, но плохо. Говорят: "В части разработаете". Во взятии Берлина я принял участие не как боевой офицер, а в составе бригады был. Я при всем присутствовал просто. Действительно, нога разработалась, все нормально. Осколок попал в мениск, он на первых порах не мешал мне. Я так прожил много. В 1996 году мне сделали операцию, поставили протез левого коленного сустава. Мениск износился. Осколок стал мешать ходить. Посмотрели: "Как же ты ходил?" - "Нормально". - "Как нормально? Осколок внутри сустава, и ты ходил нормально?". Конечно, прихрамывал, поэтому и перешел на тыловую работу. Хотел перейти на штабную работу, но не получилось. Я уехал в высшую офицерскую интендантскую школу. Закончил ее. И все нормально.

- В итоге взяли деревню?

- Нет, не взяли. Отступили в лес, в лощину.

- Что было с вашим командиром роты, которому цыганка нагадала смерть?

- В тот же день, когда они отошли в лес и затем вновь пошли в наступление. У него осталось 7 танков. Он стоял на обочине и курил. И вдруг он упал. Болванка попала ему в бедро, оторвала ногу, сделать ничего никто не может. И он от потери крови умер. Цыганка оказалась права, но лучше бы об этом не знать.

- А из экипажа больше никого не осталось?

- Весь экипаж погиб. Вот вам одна болванка. И я бы сгорел, если бы не замкомбата капитан Любивец Иван Сергеевич и его ординарец.

- А сколько Вы танков лично сожгли?

- Я с ними в расчете. Я три танка потерял и у них три танка сжег, плюс еще один бронетранспортер. Ну, а людей сколько побил - это уже не считается.

- Много людей теряли?

- Конечно, что греха таить, много потерь было в танковых войсках. Ведь мы, по существу, пока 85-миллиметровой пушки не было, как зайцы прятались от "Тигров" и искали случая, как бы вывернуться и ему в борт влепить. Плохо было. А когда дали 85-миллиметровую пушку, тут уже можно было выходить один на один. Подкалиберных давали, как правило, 5 штук на боекомплект. Осколочно-фугасных было около 30%, бронебойных было где-то около 40%, 5 бризантных, с дистанционной трубкой для стрельбы по воздушным целям. Ими еще хорошо по окопам стрелять. Я один раз немецкий пулемет накрыл - точно над ним разорвался.

- Подкалиберный помогал?

- Бесспорно, помогал. Но, откровенно говоря, до подкалиберного снаряда дело редко доходило. Ведь подкалиберным бьют с расстояния примерно 300-500 метров. Больше 500 метров - это выстрел по воробьям.

- Подрыв на мине - экипаж тоже гибнет?

- Да. Нижний лист брони составляет всего-навсего 20 миллиметров. А там 3 килограмма. Или тротил, или аматол был. Это очень мощное вещество, которое обладает очень мощными способностями. И бесспорно, выбивает днище, пробивает днище, от одного только разрыва этого человек погибает. Мгновенно разрываются легкие, потому что попадает в уши. Это мгновенная смерть.

- А вот, допустим, какое соотношение - подбитый танк : погибший экипаж?

- Если попали в танк, и он сгорел, то остается один, максимум два человека. Это редкость - три человека остается. Ну, один-то точно остается. Хотя, например, в Каменец-Подольской операции, помните, я вам рассказывал, в предместье Каменец-Подольска Должок, там была зенитная батарея. Она сожгла два танка. И экипажи полностью сгорели. Около одного танка четыре человека сгоревших. От взрослого человека остается такой вот человечек - как ребенок. Головка такая вот становится. И цвет лица такой красновато-синевато-коричневый. Тело… Я видел... Хоронили…

- Потери в основном от чего? От мин, авиации, артиллерии или танков?

- В основном от танков - от "Тигров", и противотанковых орудий. От авиации мы не потеряли за всю войну - а мы все-таки, как не говори, прошли 2,5 тысячи километров - ни одного танка! В мой, например, танк попадали в башню из авиационной 20-миллиметровой пушки. Броню он пробивал насквозь, но войти внутрь танка у него не хватало энергии. Если бы он в крышу башни попал, то пробил бы ее без проблем.

- Использовались ли флажки для связи с танками?

- В бою использовали радио. Там флажками командовать некогда. Иногда ими пользовались на марше.

- Каково было качество переговорных устройств?

- Внутреннее танковое переговорное устройство было посредственным на Т-34-76. Там приходилось сапогами и руками командовать, а на Т-34-85 оно уже было отличное.

- Введение командирской башенки на Т-34-85 улучшило обзор?

- Я ею не пользовался. Я всегда держал люк открытым. Потому что те, кто их закрывал, те сгорели. Не успевали выпрыгивать.

- Что делали "безлошадные" танкисты?

- Я был командиром взвода, так что я просто пересаживался в другой танк. Раз твое подразделение существует, значит, ты должен быть при нем! Находи свое место. Тут уже командовать тобой никто не будет, тут будет командовать тобой твоя совесть.

- Ленд-лизовский товар использовали?

- По ленд-лизу были танки "Валентайн". Вот из тех трех танков, что под Каменец-Подольском нас выручили, один даже дошел до Праги!

Американская тушенка была. Мне особенно нравилось сало-шпиг копченое, с пергаментной прокладочкой. Дольки по 5 штучек, длиной 10 см, шириной 1 см. Одна штучка - это бутерброд. Очень вкусно!

После войны королева Англии распорядилась всем воевавшим офицерам выдать шерстяную ткань защитного цвета. Очень хороший материал, ему сносу не было. Я лет 15 носил гимнастерку и брюки. Потом они уже цвет стали терять от стирки и все были целы, нигде не было ни одной дырки.

- Выпивали перед атакой?

- Ну что Вы! Если выпить, это значит - сгореть! Ни в коем случае! После боя, когда ты остался цел, - да! И пили так: кружка алюминиевая, полкружки 96-градусного спирта. А тут в котелке вода. Махнул (у меня сейчас даже слюнки потекли!), запил, и все в порядке, и никаких проблем. Только, знаете, что я вам скажу, по-честному: эти сто грамм пили за нас тыловики, а мы пили трофейные. После боя обязательно что-нибудь находится. Потому что они ведь воевали не так, как мы, нищие, у них все было. А у нас было, но где-то там, в тылу. Мы же с кухни питались только в период, когда выходили на отдых! А так - все трофейное. На танке обязательно были трофеи. И колбаса, и сыр, и консервы мясные в банках, как из-под сгущенного молока, замечательные. Банки были вот такие вот, это где-то килограмма на полтора, там шпик, но шпик! Достанешь два-три ломтика, положишь на кусочек хлеба, съел, полкружки спирта махнешь, и все в порядке.

Да… а вот когда я обгорел, когда меня отвозили в медсанвзвод, Аня Сельцева, старший лейтенант, даже заплакала: "Коля, как же ты обгорел?". А у меня даже на лице кожа висела. Я: "Ты мне воды дай попить, я пить хочу". Она мне не воды, она мне спирту налила и говорит: "Пей!". Может быть, это в какой-то степени помогло. Правда, я на нее выругался: "Что ж ты мне дала вместо воды спирт?" - "Это хорошо. Тебе поможет, будет притупление боли". Ну, вот вы палец обожжете - больно? А тут 35 процентов поверхности кожи сгорело. Как вы считаете? Больно?

- Медики говорят, что в то время ожег 40 процентов поверхности тела лечению не поддавался…

- На мне испытывали пенициллин. Они его сами выращивали и мне кололи.

- А ногу вправили?

- Нога в гипсе. И главное, я ничего не вижу: у меня все распухло и отекло. Веки срослись, но их потом разрезали... Не надо рассказывать. А то еще, чего доброго, заплачу… Мне вот принесли телеграмму к Дню Победы от Ивана Любивца, который спас мне жизнь со своим ординарцем. Я даже заплакал. Нервы не выдержали. Поэтому я о себе не буду. И даже сейчас у меня голова закружилась.

- Извините… А чем еще пользовались трофейным?

- У них были еще из лакомств - шоколад. Хлеб у них никуда не годился. Вот мы сейчас с вами едим хлеб - это хлеб. А у них хлеб безвкусный, мало того, что безвкусный, он еще и на хлеб-то не похож, все равно что опилки.

- Когда у немцев появились фаустпатроны, как с ними?

- Это оружие ближнего боя. Мы не были связаны с ближним боем, поскольку нас вводили в прорыв. Были отдельные, достаточно редкие сражения. Танк идет на большой скорости и идет галсом, постоянно меняет курс движения. Прямо поехал - считай, в потусторонний мир направился. Конечно, при этом садится двигатель. И может выйти из строя ленивец, потому что частые упражнения рычагами приводят к нагрузке на ленивец. При ударе может лопнуть подшипник. А лопнул подшипник - он будет вращаться, но разработается. Но, конечно, фаустпатронов мы боялись.

- В чем заключалась помощь саперов?

- Разминировали, ставили мины.

- Вам тралы на танк не ставили?

- Нет. Были специальные танки с тралами, не в нашем корпусе. Потому что мы не представляли собой танки прорыва. А нас как подвижную танковую часть вводили в прорыв. И мы развивали успех уже в тылах противника.

- Если подбили немецкий танк, то старались его поджечь?

- Вообще, откровенно говоря, танк тогда уничтожен, когда он сгорел. Если я или товарищ мой попал, и танк завертелся, гусеница слетела, стараются его сжечь. Потому что башня вращается на 360 градусов и может тебя самого сжечь. Стремишься обязательно уничтожить этот танк.

- Допустим, такая ситуация: один попал в гусеницу, а второй добил, - кому засчитывают танк?

- Тому, кто попал в гусеницу. Но не забывают и того, кто поджег. И тот и другой награждается. За подбитый танк или самоходно-артиллерийскую установку - Красная Звезда плюс 500 рублей. Деньги получает только экипаж, которому танк засчитали.

- За подбитый танк награждается только командир или весь экипаж?

- Награждается в основном командир: экипаж, он, по существу, обеспечивает работу командира. Но, вообще, все уцелевшие после операции награждаются.

- Если машину подбили, но она не загорелась - остаться внутри или выпрыгнуть?

- Обязательно внутри, вести огонь. Пока не загорится танк, вести огонь, воевать должен, а не труса давать.

- Если один раз попали, значит, и второй раз попадут?

- Ну и что же? Значит, такова участь.

- При попадании снаряда сильный грохот?

- По мне попадали. Грохот сильный и на зубах хрустит окалина. Хотя броня была достаточно вязкой и не крошилась.

- Когда Вы дошли до окопов противника, что делать дальше? Утюжить?

- Механики-водители стремятся проутюжить. Но пехота не дожидается. Как только появились танки и вот-вот прорвут оборону, они убегают по отсечным траншеям. Это только в кино пехота пропускает танки над собой.

- Как осуществлялась связь с пехотой?

- С пехотой? Так она преимущественно на броне была. Когда преодолевали оборону, пехота спешивалась. Но некоторые оставались на танке. За башней спрячется и жив-здоров.

- При поддержке пехоты Вы какую скорость держали?

- Вы знаете что, атака вообще проходила на больших скоростях. Ты, как заяц, на этом танке. Как заяц! Виляешь так, чтобы в тебя не попали. И не дай бог попадет пехотинец, и ты его раздавишь! Своего раздавить! Это ЧП! Нет, конечно, танки отрывались от пехоты.

- То есть, как в кино показывают: танки, а за ними пехота…

- Что ты! Это картина, картина! А в жизни только вот так! Тогда ты останешься жив. Он садится десантом на танк и вот вся связь с командиром взвода, который сидит у тебя на танке. Ты взводный и он взводный.

- А кто командует?

- Я главней! Я везу, а не он меня. Я командую ему: "Ты вот там поставь, там поставь, чтобы не подползли и не пальнули из фаустпатрона. А то сожгут, и все. Мне капут и тебе капут". Пехота берегла танки, охраняли.

- Было такое, что приоткрывали люк механика-водителя при ведении боя?

- Нет. Это опасно.

- Мне говорили, что триплексы были очень плохие.

- Это неправда. Кто это вам сказал такую глупость?

- Механик-водитель, он воевал в 42-м году.

- Ну нет. А может быть, в тот год они были такими. Не прозрачного цвета, не белые.

- Желто-зеленые.

- Да, желтоватого цвета, непрозрачные.

- Вот он и говорил: ничего не видно.

- Ну, то, что ничего не видно - это он врет. Врет! Когда переучивались с "Матильды" на Т-34, вождение производили с закрытым люком.

- Люк - слабое место "тридцатьчетверки"?

- Нет, не слабое место. У него броня такая же.

- Нельзя назвать слабым местом курсовой пулемет, который справа?

- Курсовой пулемет, я скажу так, - это запугивание пехоты, чтобы сеять, что бы заставить пехотинца спрятаться, пока сам не проскочил.

- Приходилось как-то использовать немецкие машины, в вашей части использовались немецкие танки?

- В нашей части не было такого случая. А потом я скажу так: у нас опасно. Потому что русские люди - это полуазиаты. Да еще если учесть, что среди этих русских и казахи, и таджики, и узбеки, и татары, и мордва, и все. Влезешь в немецкий танк, а он по тебе шарахнет из всех пушек. Я, например, держался подальше. Хотя мы в Каменец-Подольске захватили совершенно новые исправные танки. Мы лазили в них, изучали.

- Что Вы можете вообще сказать о немецких танках?

- Я скажу так: вооружение у них и оптика хорошие, даже, можно сказать, превосходные.

- Вы стреляли с коротких остановок?

- Видишь ли, это, бесспорно, так. Почему? Потому, что получался более прицельный, более точный выстрел. А то ведь едешь и земля-небо, земля-небо. Вот, например, так. Если ты видишь, где-то на расстоянии 800-1000 метров стоит "Тигр" и начинает тебя "крестить": пока водит стволом горизонтально, то ты еще можешь сидеть в танке, как только начал водить вертикально - лучше выпрыгивать! Сгоришь! Со мной такого не было, а вот с ребятами было. Выпрыгивали.

- А особист к ним не приходил?

- Ну как они придут, когда танк сгорел? Танк сгорел - и все!

- Вы встречались с немцами, использующими наши танки?

- Нет, мне не приходилось. А вот на соседних участках это дело было.

- Как вас снабжали?

- Как правило, на всю операцию 450 литров солярки хватало, да плюс еще 300 литров находилось в дополнительных баках. И снарядов хватало. Даже подкалиберные и бризантные снаряды, как правило, оставались. Единственный раз, где нас пополняли, это когда вывели из Берлина 4 мая для, того чтобы направить в Прагу. Нас заправляли автозаправщики и привезли снаряды.

- С Вашей точки зрения, какие наиболее уязвимые точки у "тридцатьчетверки"? Ну, борта - понятно, а вот кроме бортов?

- Танк не имеет средств борьбы с авиацией. Это плохо. Хорошо бы ДШК поставили, как на ИС-2. Танк сам по себе очень надежный, двигатель у него мощный - пел, а не работал! Так что к танку Т-34 у меня претензий нет в этом плане. Коробка передач надежная, бортовые фрикционы работали безотказно, сцепление работало замечательно, никогда пробуксовки не было при трогании с места. Танк раньше подобьют, чем у него что-нибудь сломается! Как недостаток танка можно еще отметить то, что он не обеспечивал сохранность экипажа, когда загорался. Например, если попали в МТО, в этом случае трудно уцелеть. Потому что горящая солярка по днищу танка сразу же растекалась, и в танке все начинали задыхаться.

- Обслуживание на марше?

- После полуторачасового марша - 30 минут отдых. За эти 30 минут механик-водитель проверяет показания счетчика топлива: сколько в баке осталось, - чтобы перекачать его и перейти на другой бак. Уровень масла. Если надо подлить - заливают из бортовых баков (один-то 60-литровый бак залит маслом, а 3 - один 60 и два по 90 л - эти залиты газойлем).

- А фильтры воздушные надо было часто менять?

- Да мы, откровенно говоря, ни разу не меняли. За операцию ни разу. А за операцию выживет ли танк или не выживет? А когда выжил танк, ему полное техническое обслуживание по номеру 1. Везде: подтяжка, проверка, нивелировка, центровка.

- Гусеницы рвались? Было такое?

- Не было такого. Гусеница рвалась только тогда, когда на мину наскочит или прямое попадание снаряда.

- Чего боялись постоянно?

- Да ничего не боялись. Страх был тогда, когда включаешь переговорное устройство и говоришь: "Вперед!!!". И не знаешь, что с тобой будет. Попадет в тебя или не попадет. Вот и все… Сейчас вы здоровые, молодые и жить вам хочется. И вдруг вы идете в атаку и вас через какие-то 5-10 минут не будет! Нет, трусить, конечно, мы не трусили. Но каждый из нас боялся. Здесь включалась какая-то неуловимая дополнительная сила, которая уже руководила тобой. Ты уже не человек. По-человечески рассуждать ты уже не можешь, когда идешь в атаку. Может быть, это и спасало…

- Артиллерийская поддержка во время входа в прорыв у вас?

- При входе в прорыв это так. Есть коридор. По эту сторону и по ту сторону наши войска, которые охраняют тебя. А ты на высокой скорости жмешь вперед.

- А самоходки с вами участвовали?

- Самоходки участвовали. Они выполняли функцию не поддержки, потому что некого атаковать: мы в тылу находимся. По существу, самоходки играли такую же наступательную роль, как и танки.

- Пушку с дульным тормозом заметить проще, чем без дульного тормоза?

- Это одинаково.

- У Вас не было таких случаев, как, например, специальное ослабление гусениц перед атакой, то есть случаев трусости?

- Нет. Как это можно так сделать - ослабить ленивиц, когда подойдет зампотех и скажет: "Ну-ка подтяни, ты что?!"

- Бывало такое, что танк немецкий подбит, а записать - не знают кому?

- Нет, таких вещей никогда не было. Командиры частей четко смотрели за этим, и каждый хотел иметь у себя записанный подбитый танк или самоходку.

- Было такое, что "катюши" подбивали танки?

- Я не видел такого.

- Как определяли тактические моменты предстоящего боя и кто определял?

- Во-первых, так: определять никто не определял. Каждый выполнял свою поставленную задачу. Командир корпуса ставил задачу перед командиром бригады в полосе, в которой он должен действовать. Командир бригады ставил задачу перед командирами батальонов и рот. А уж командиры рот на своих направлениях, тут уже не полоса, а направление, т.е. от одного ориентира до другого ориентира. А вот как пройти от одного ориентира до другого и остаться живым - это моя задача. Чтобы, как говорят, и волки были сыты или перебиты, и овцы были целы.

- Во время боя каким образом приказы командира или роты до Вас доходили?

- По радио. "21-й, 21-й, измени направление! Посмотри влево, азимут 200 немецкое орудие". Значит, ты разворачивайся, потому что оно может развернуться и по тебе бить.

- Командир батальона сзади был?

- Как правило, сзади. Он должен видеть весь бой.

- Что проще на "тридцатьчетверке": развернуть башню или отвернуть танк, и что чаще делалось?

- Конечно, башню. Крути башню налево и направо. Тем более, есть механический поворот башни, и есть электрический поворот башни. Включаешь, а там на рукоятке кнопка, нажимаешь кнопку, моментально отпускаешь, он остановился сразу же, сразу же стопор становится. Но это должно быть отлажено все. Вот поэтому, находясь на отдыхе, все время тренировались. Учили всех. Каждый член экипажа мог вести танк и стрелять из пушки и пулеметов. Когда нас сняли с обороны на Сандомирском плацдарме и отвели в деревню Зимноводы, там был организован, где-то в километрах 20-ти в тыл, полигон. У нас был оборудован тренировочный взвод - три танка. В пушки были вмонтированы стволы, которые заряжались обычным винтовочным патроном. Прицеливание орудийное, а выстрел винтовочный. На расстоянии примерно 500-600 метров до тысячи метров мы отрабатывали стрельбу из этого оружия. По движущейся цели, по неподвижной цели и даже в движении по движущейся цели. Но я вам скажу так, что я стрелял только с остановки.

- Гильзу на пол выбрасывали?

- Там есть такой гильзоулавливатель, он из брезента, он пристегивается на ремешках к ограждению пушки, которое к казеннику крепится. Потому что так взять гильзу нельзя, она же раскаленная, а когда она упала туда, она охлаждается. Потом заряжающий надевает рукавицы и выбрасывает в свой люк.

- Танки в обороне - это за рядами пехоты?

- Обязательно. Танки используются для того, чтобы цементировать свою оборону, для того чтобы танки противника не могли свободно утюжить нашу пехоту. Танки размещались, как правило, за пехотой, артиллерия за нами размещалась. Вот такое было боевое построение нашей обороны.

- Село, на окраине села стоят несколько танков и самоходок и открытое место. Как в такой ситуации действовать танку? Это же типичная ситуация?

- Типичная ситуация. В таких случаях мы уходили от боя, обходили и шли к ним в тыл. А с этими разберется пехота, артиллерия, самолеты. А на рожон лезть нельзя, на рожон - получишь в лоб. Я вот, например, в то время был командиром взвода, но я понимал, что делал командир бригады. Когда мы шли перед Скалой, помните, я рассказывал, отступала немецкая колонна, и мы видели эту колонну, она проходила каких-то 500-600 метров, и они нас видели, но они по нам не стреляли, и мы по ним не стреляли. Потому что каждый стремился захватить рубеж, чтобы упредить противника. А вот там: ты иди ко мне, а я по тебе буду стрелять.

- Были какие-то лимиты на расход боеприпасов или нет?

- Нет, лимитов, у нас, например, лимитов не было. Вот в нашем корпусе, в нашей армии, я вам скажу так, лимитов не было.

- Если в бою подбивают гусеницу, ее надо было отремонтировать?

- Был случай. Нагаев был командир танка, вот он рассказывал такой случай. Царствие ему небесное, ему голову отрезало - снаряд попал в командирскую башенку, и ей срезало ему голову. В одном из боев за город Львов водитель стал утюжить немцев и провалился одной гусеницей в траншею, поскольку ему попали в ленивец и перебили гусеницу. Он рассказывал: "Вижу, немцы подбегают к танку. Тогда я открываю люк и давай бросать гранаты влево и вправо. Кого побил, кого разогнал. Немцы разбежались. Что делать? Послал двух человек к танку, что впереди метрах в 300-х был". Танк подошел. Вдвоем они отбивались до вечера. Потом натянули перебитую гусеницу на передний каток. И вот уже темно было, когда они подцепили застрявший танк, вытащили его и пришли в расположение части.

- Бой в городе. В чем основная сложность боя в городе?

- Бой в городе опасен своей неожиданностью. Выстрела можно было ожидать из любого окна, из любого подвала, с крыши. Просто противотанковую мину бросали. Она как шарахнет - танк разворачивало.

- Как Вы можете прокомментировать высказывание, что танки воюют вдоль дорог?

- Да я бы не сказал, что вдоль дорог. Я Вам скажу так: в Каменецк-Подольской операции мы, по существу, шли по бездорожью. Весна 44-го года, непролазная грязь, у нас отстали все тылы. Мы шли с тем, что имели на борту танка и больше ничего.

- Как Вы относились к танкистам-иномарочникам, которые на иностранных машинах?

- Нормально. Потому что я сам учился на "Матильде", я его изучал, я должен был воевать на танках "Матильда", но в связи с тем, что они до России не дошли, мы вынуждены были переучиваться на танки Т-34. И потом к тому времени уже и промышленность наша на Урале, уже обрела определенный потенциал и выпускала столько танков, сколько нужно было для фронта.

- Радиостанции у Вас были наши?

- Наши. На всех танках: и приемник, и передатчик.

Когда мы перешли границу Польши и Германии, батальон получил задачу взять какую-то деревушку. Иван Романченко, который когда-то был у меня заряжающим, командовал танком. Я уже говорил, что я готовил свои экипажи для взаимозаменяемости. Когда я ушел из взвода, он остался в танке и стал потом его командиром. В эту деревню он прорвался один с тыла. Когда он ворвался и увидел перед собой транспортные и наливные машины, он ударил по ним. Они загорелись и стали рваться снаряды. Немцы разбежались. Он проскакивает на большой скорости и видит перед собой "Тигра", который стоит кормой к нему. Он бьет по этому "Тигру". "Тигр" горит. Он дальше движется. Второй "Тигр". Он поджигает второго "Тигра". И тут по нему ударили из фаустпатрона. Патрон попал в дополнительный бак, притороченный к борту.

- Их же надо было сбрасывать перед боем?

- Мы не сбрасывали, кто будет подбирать? В нашей бригаде 63-й, да, и в 61-й, 62-й - никто не сбрасывал. С этими баками мы шли в бой.

Так вот, когда ударил фаустпатрон, он его разбил, от высокой температуры загорелась солярка и брезент, что лежит на трансмиссии. Снаружи танк горит. Кто-то ему там закричал в танке: "Мы горим!" - "Вперед!" И никаких гвоздей. Он продвинулся вперед. "Пантера" заметила его и стала разворачиваться. Он развернул башню и прямо в борт ей как махнул и сжег. После этого ему удалось прорваться к своим. Танк удалось погасить и он не сгорел. За это он получил звание Героя Советского Союза.

- Как же ему удалось туда забраться?

- Чудес не бывает, но иногда везет. Он проскочил. Увлеклись и танкисты, и артиллеристы, а он под шумок проскочил и вышел на западную окраину, где его никто не ждет. И за это ему присвоили звание Героя Советского Союза.

Его уже сейчас нет. Он ушел из жизни. Жил в Полтаве. Мы с ним всегда переписывались. Когда он приезжал в Москву, останавливался всегда у меня.

- Как к немцам относились?

- Нормально относились, били их, как надо. Ненавидели их люто. Вот когда мы уже вошли в Германию, там был приказ, чтобы лояльно относиться к мирному населению. Велась разъяснительная работа, так что мирное население мы не трогали. Даже более того, детишкам помогали. На танке у каждого был ящик, а то и два шоколада, вот этим шоколадом мы их баловали. А ненависти к мирному народу мы не питали, потому что они не виноваты, была виновата та военная машина, которая развязала войну.