Горелик Симон Вольфович

С.Г. - Родился 3/5/1920 в городе Николаеве в семье рабочего. В 1926 году наша семья переехала в Ленинград. Отец стал работать сапожником на обувной фабрике "Скороход". Жили мы в двух кварталах от Исаакиевского Собора в Новом переулке, дом №5. Я учился в школе №57 расположенной рядом с Собором, увлекался техникой, занимался в автоклубе. Нам даже Госавтоинспекция выдала права на вождение мотоцикла без экзаменов. В 1937 году вместе с четырьмя своими школьными товарищами участвовал в 1-м Всесоюзном мотоциклетном пробеге Ленинград - Псков - Луга. Окончил школу - десятилетку и решил поступать в военное училище.

Г.К. - Почему Вы решили стать военным?

С.Г. - Насмотрелся патриотического кино, вот и решил. Да и сам был пламенным патриотом, как вы выразились - идейным комсомольцем. Все одноклассники поступили в институты, за исключением одного нашего товарища, поляка по национальности, а я решил стать кадровым командиром РККА. Отец, простой рабочий человек, не возражал. Мать волновалась, отговаривала, но я сказал ей - "Все равно, скоро война. Так хоть воевать начну грамотным подготовленным бойцом". В 1939 году я поступил в Ленинградское танко техническое училище.

Г.К. - Если я не ошибаюсь, то в 1940 году училище было перепрофилировано в военное автомобильное - ЛАУ?

С.Г. - Да, из ЛТТУ, мы стали называться ЛАУ. На первом курсе мы занимались в танковом парке, размещенном в Манеже, напротив цирка, изучением танков Т-26, БТ-7, Т-35, Но в 1940 году училище перевели в Царское Село. Училище было двухгодичного обучения, каждый курс - отдельный курсантский батальон. Когда началась Финская война, то часть наших курсантов- старшекурсников отправили на Карельский фронт, в качестве регулировщиков. А мы усиленно осваивали автомобильную и бронетехнику. Но мы не изучали бронеавтомобили, на которых мне пришлось воевать в дальнейшем. Это бронеавтомобили: трехосный БА-10 с экипажем их 4-х человек и вооруженный 45 -мм пушкой и пулеметом на шаровой установке, и модель БА-20 с броней 10мм, экипаж - два человека, вооружение - пулемет системы Дегтярева. Изучали мотоциклы ПМЗ, грузовые машины ЗИС-5, Газ-3А. Получили отличную общевойсковую подготовку. Я был помощником командира взвода - "три секеля" в петлицах, а командовал нашим курсантским взводом лейтенант Авдеенко, кавалер ордена Трудового Красного Знамени. Авдеенко работал на оборонном заводе, и туда прибыл с проверкой Ворошилов. Увидел нашего Авдеенко и сказал - "Такой боевой парень и не в армии?!". И Авдеенко сразу призвали. Ротой командовал старший лейтенант Родин. Запомнились прекрасные командиры - наш начальник училища, полковник Савельев, его заместитель - полковник Трунов.

Г.К. - Куда Вас распределили после выпуска из училища?

С.Г. - Я был направлен служить на границу, на Западную Украину, в 10-й мотострелковый полк, входивший в состав 10-ой танковой дивизии. Командовал полком полковник Пшеницин, начальником штаба был майор Сучков, ПНШ - капитан Головач. Третьего мая сорок первого года я был в городе Золочев, находящегося в 70 километрах от Львова. Меня направили на должность командира разведывательного взвода в отдельную разведбронероту (РБР) полка, которой командовал капитан Хайкин. Кроме меня и Хайкина, в роте было еще два командира: младший лейтенант Зубреев и лейтенант Кизимов. Рота состояла из двух взводов бронеавтомобилей БА-10, и еще одного взвода из трех броневиков БА-20. Десятый броневик был у командира роты, а наш ротный политрук своей боевой машины не имел.

Г.К. - А каким был состав 10-го мотострелкового полка?

С.Г. - Полк состоял из трех мотострелковых батальонов, имел свой автобат с машинами ГАЗ, которым командовал капитан Асланов, свой артиллерийский дивизион, различные подразделения тыла и обеспечения. Был полностью оснащен техникой и вооружением. Вообще, наша 10-ая Танковая Дивизия была почти полностью укомплектована, в танковых полках были даже машины Т-34, а в это время в других мехкорпусах, не то что, техники не было, личного состава насчитывалось с трудом половина от штатного расписания.

Г.К. - С чего началась Ваша служба?

С.Г. - Фактически, с отпуска. Прибыл в штаб полка в местечко Олеско. Посмотрели мои документы и говорят - "Вам положен отпуск. Вы за время учебы ни разу не использовали это право. Так что, отправляйтесь домой". И, прослужив в дивизии чуть больше двух недель, двадцать второго мая я отбыл в отпуск в Ленинград. Там, я последний раз увидел своего семнадцатилетнего младшего брата Михаила. Он в сорок первом ушел добровольцем на фронт, и через два года погиб в лейтенантском звании в боях под Ленинградом. И отцу моему тоже пришлось надеть военную форму, он 1895 года рождения, но был призван в армию, и прошел войну от начала и до конца. Но кто тогда мог предположить, что ждет нашу страну, весь советский народ, и в том числе мою семью, страшным летом сорок первого :

Г.К. - На западной границе не чувствовалось скорое приближение войны?

С.Г. - Как вам сказать... Еще в мае, все местные мужики, украинцы - крестьяне, не работали, сидели в чайных в местечках Олеско и в Белом Камне, и говорили нам прямо в лицо - "Скоро Гитлер придет, он вам покажет!". Но, видимо, большое начальство до конца не осознавало, что "война, вот-вот, на носу". В середине мая мы получили приказ, который, иначе как предательский, я назвать не могу. Нам приказали сдать весь боекомплект на склад. Когда война началась, мы кинулись к складам, а там одни осколочные снаряды. Бронебойных снарядов не было! Так что это, по-вашему, как не измена?

Г.К. - Как складывался для Вас день - 22-го июня 1941 года?

С.Г. - Я вернулся в часть за два дня до начала войны. Рано утром в воскресенье в дверь кто-то постучал. Говорю - "Войдите", - никто не заходит. Смотрю в окно, по местечку бегут в разные стороны красноармейцы. Появляется посыльный из штаба - "Товарищ лейтенант, вас срочно вызывают в штаб!". Отвечаю - "Доложи в штабе, что у меня еще один день отпуска" - "Да нет, там что-то серьезное стряслось". Я оделся как пижон, и в серой коверкотовой гимнастерке, с прорезиненным плащом, наброшенным на рукав, являюсь в штаб. И тут все стало понятно. Над нашим расположением был сбит немецкий бомбардировщик, экипаж выбросился с парашютами и был взят в плен. На карте, найденной у немцев - летчиков, на полях стояла надпись - "Окончательное уточнение объектов - 18/06/1941". Была объявлена боевая тревога, но наш командир дивизии генерал-майор Огурцов приказал вывести подразделения дивизии в районы, не указанные в секретных документах по развертыванию войск, как место дислокации частей на случай начала войны. Тем самым, взяв на себя всю ответственность, он, нарушив все инструкции, предписания, директивы и приказы штаба округа по боевой развертыванию 10-й ТД, генерал Огурцов спас дивизию от разгрома. В то же утро немцы бомбили участки, на которых мы должны были находиться, но все бомбы падали на пустые места. В тот же день мне довелось выполнить свое первое боевое задание - произвести разведку в направлении на запад, в районе местечка Холоюв.

Г.К. - Какими были моральное состояние и боевой дух красноармейцев и командиров 10-й ТД?

С.Г. - Многие из нас считали, что война продлится максимум два месяца, и все верили, что еще летом мы войдем в Берлин. А желание сражаться у нас было. Когда 23/6/1941 на наших глазах немцы разбомбили в щепки эшелон с семьями командного состава, и мы своими глазами увидели десятки убитых женщин и детей, то жажда мести была огромной. И до начала июля люди шли в бой, свято веря, что мы одолеем врага. И мы ликовали, когда видели, как идущий в атаку наш КВ полностью вдавливает в грунт, в землю, немецкий бронетранспортер, как подбивает немецкий танк. Наша разведбронерота капитана Хайкина и 10-й отдельный дивизионный разведбат старшего лейтенанта Топоровского первыми вступали в соприкосновение с противником. Мы вели бои в районе Холоюва, несколько раз атаковали немцев в районе местечка Радзехув, бились под Топорув. И когда на нас шли сразу сто немецких танков возле Стоянува - красноармейцы не дрогнули. Но в конце июня мы были вынуждены отходить через леса, отбиваясь от появлявшихся со всех сторон немецких моторизированных частей. В небе все время висели немецкие пикировщики, которые бомбили любую цель. И к началу июля, моральное состояние войск стало другим. У нас кончилось горючее, боеприпасы, оставались считанные единицы боевой техники. Но и эту технику приходилось оставлять в лесах, не было возможности переправить ее через реки, все мосты уже были разбомблены. Мы в полуокружении в лесах под местечком Лопатин. Организованного сопротивления и связи с войсками уже не было. Люди, особенно призванные из запаса, психологически стали моментально ломаться. Только раздастся крик - "Немцы!", и начинается драп- марш, все бегут. Началось повальное бегство. Появились "самострелы", которых расстреливали прямо на наших глазах.:Даже у меня, в начале июля, ненадолго появились мысли, что война проиграна: Помню, как допрашиваем пленного немецкого солдата, он молчит. Тут заводят еще одного пленного, офицера, так солдат вскакивает и приветствует старшего по званию. А на нас - ноль внимания. Это тоже действовало на нервы. Кругом пошли одни разговоры, что надо отступать, пока не придут войска из Сибири, мол, только тогда они на фронте наведут порядок.

В первых числах июля мы вышли к своим в районе Подволочиск, потом - отошли к Бердичеву. Мне пришлось принять под командование нашу роту. Я помню, как в эти летние июльские дни в последний раз увидел нашего комдива Огурцова. В штабе дали полуторку и приказали найти комдива, выяснить маршрут для отступления полка. На одном из перекрестков мы нарвались на немецкую засаду, и немец- автоматчик попал мне пулей, по касательной, в голову. Я, весь в крови, нашел генерал-майора, доложил о задании. Огурцов сказал - "Отходить через Сквиру на Казатин", и больше не произнес ни слова:

Г.К. - Когда Вас снова ранило?

С.Г. - Пятого августа. Поехали в разведку на двух БА-10 . Бронемашиной, в которой я находился, командовал сержант Клюев, а механиком-водителем был Бодылевский. Едем по степи, добрались до села Буденовка, это в Сумской области. У крайней хаты спрашиваем - "Немцы е?". Отвечают - "Нема, не бачили". Заезжаем в центр, а там стоят немецкие грузовики с пехотой, танки, а из ближайшей клуни прямо на нас смотрит дуло пушки. Я скомандовал - "Огонь!" и мы выстрелили друг в друга одновременно. В нас - прямое попадание. Механику - водителю разнесло голову, и его мозги полетели в левую сторону, прямо на меня. Мне большой осколок попал в левую ногу. Сержант Клюев успел меня вытащить из горящего броневика. В БА-10 баки с горючим находятся за сиденьями, так машина быстро сгорела. Нам удалось уйти из села на второй бронемашине. Я успел доложить обстановку командиру полка, а потом прибежали медики, разрезали бритвой хромовый сапог, перевязали, и отправили в эвакопункт. А дальше госпиталь. Попал в город Артемовск Донецкой области. Рядом со мной лежал раненый летчик с оторванными руками. Из Артемовска меня направили в госпиталь под Сталинград, здесь я пролежал два с половиной месяца. Среди раненых не было признаков деморализации, люди говорили - "Все равно победим!", чувствовался общий боевой патриотический настрой. А вскоре в госпиталь приехал из Сталинграда представитель отдела кадров военного округа, и стал организовывать мобилизацию раненых, готовящихся к выписке, на фронт, под Москву. Я пришел в отдел кадров с палочкой, рана еще не зажила, и согласился отправиться на защиту столицы. Меня отправили на формировку 806-го отдельного автобата, но машин не было, мы ждали технику целый месяц, да без толку. Я снова явился в отдел кадров и потребовал отправки на передовую. Отправили на Северо-Западный фронт. Прибыл на станцию Бологое, где находилась на формировке так называемая отдельная автомобильная рота базы центра, в задачу которой входило подвоз боеприпасов и снаряжения на передовую.

Г.К. - На войне и после нее, Вам довелось кого-то встретить из выживших бойцов и командиров 10-й танковой дивизии?

С.Г. - Из 10-ой дивизии я никого не встречал. а насчет курсантов ЛАУ, после войны имел информацию о некоторых. Был у нас в училище, один, старшина роты Ермоленко. После войны я случайно услышал, что Ермоленко живой, и служит в чине капитана в штабе округа. Но уж больно поганым человеком он мне по курсантским годам запомнился, и я не захотел с ним встречаться после войны.

Г.К. - Как приняли в новой части?

С.Г. - Я пришел в отдельную автороту уже в звании старшего лейтенанта и с медалью "За Отвагу" на гимнастерке, так что отношение ко мне, как к успевшему повоевать и отличиться, было хорошим. В роте было 120 отечественных грузовых машин. По гатям и "лежневкам", в немыслимых условиях, мы возили к передовой различные грузы. Неисправные или застрявшие машины с гати сбрасывались в болотные топи. Для разъезда встречных машин на "лежневках" были сделаны специальные "карманы". Условия тяжелейшие, но водители выдерживали все.

Но поступил приказ на расформировку. Я оказался Москве, в резерве. Голодно, тыловая норма питания, ежедневно давали какое-то "малопонятное варево", про которое мы говорили - "крупинка за крупинкой гоняется с дубинкой". Просидел в этом резерве два месяца, и когда получил новое назначение, то был несказанно рад.

Г.К. - Куда отправили?

С.Г. - В Молотовскую область, на станцию Юг, где из моряков Тихоокеанского флота происходила формировка 58-ой мотострелковой бригады. По прибытию в эту часть, я попросил, чтобы меня направили в бригадную разведку, но мне сказали, что разведка уже полностью укомплектована, и меня назначили командиром роты обеспечения в мотострелковый батальон.

Г.К. - Расскажите подробнее, что это была за бригада?

С.Г. - Насколько я слышал, в тылу одновременно формировалось шесть или восемь таких мотострелковых бригад. Наша 58-я МСБр вошла в состав 2-го танкового корпуса, и впоследствии, стала 28-ой гвардейской мотострелковой бригадой 8-го гв. ТК. В бригаде три мотострелковых батальона, свой артиллерийский дивизион, отдельный минбат. На формировке командовал бригадой подполковник Свидра.

Я попал в 1-й батальон под командованием капитана Гулидова. Батальон на 80% состоял из моряков ТОФа. В мою роту обеспечения входило три транспортных взвода, отделение обслуги и ремонтное отделение. Все автомобили в роте были наши - ЗИС-3 и ЗИС-5, всего было - 80 машин. Мне было всего 22 года, а солдаты называли меня "Батя". У меня ординарец был как минимум в два раза меня старше, по фамилии Шельменко. Он был многодетный, и я решил забрать его к себе из пехоты. Три месяца мы провели на формировке. Тогда в бригаде еще были сильны флотские традиции. Наш повар, вернее - кок, угощал "морским чаем". Полстакана сахара, сверху доливался чай, и все время добавлялся кипяток, пока сахар полностью не растворялся. Тогда же, в батальон прибыл наш начальник боепитания, латыш Артур Андреевич Висман, ставший мне верным другом на всю жизнь. Осенью нас посадили в эшелоны и отправили под Сталинград, во 2-ой ТК, прибывший на фронт после формировки в Саратове. В состав корпуса на тот момент входили три танковых бригады, оснащенных танками Т-34. Всего в корпусе насчитывалось 230-250 танков. 16-го декабря бригада пошла в атаку на немецкие позиции. Так снова для меня началась война, Бои за Миллерово, Шахты, станицы Ильинка и Калитвенская, тяжелые схватки под Ворошиловградом. Продвинулись по донским степям на 400 километров до города Каменск. Наш корпус, особенно танковые подразделения, нес колоссальные потери, его использовали для прорыва немецкой обороны, но сам корпус в прорыв в немецкий тыл не входил. Некому было уже идти.

Даже на примере потерь комсостава, вы легко поймете, какую цену мы заплатили за продвижение на запад в эти зимние дни. 13/2/1943 бомбой убило начальника штаба корпуса полковника Мальцева и зампотеха Кабакова. В этот же день погиб командир бригады Алексей Павлович Кодинец. Кстати, дочь Кодинца была танкистом в одном из экипажей. На следующий день в Ворошиловграде погиб комбриг подполковник Моисей Исаакович Городецкий. Позже, пал смертью храбрых, заменивший убитого Городецкого, командир 99-й ТБр Малов.

К марту месяцу танков в корпусе не осталось. Нам подкинули 40 танков Т-70, но и их хватило на один наступательный бой. В апреле нас сняли с фронта и отправили на переформировку в Валуйки - Уразово. Здесь мне приказали сформировать строевое подразделение - отдельную автороту бригады, в задачу которой входило быстрая перевозка всех трех мотострелковых батальонов бригады.

Г.К. - Под Ворошиловградом приходилось непосредственно принимать участие в боях?

С.Г. - Да. В бою командир роты обеспечения находится с комбатом на НП, и в критических ситуациях неоднократно приходилось вместе с комбатом Жорой Ивановым идти вперед, в первую цепь и поднимать пехоту в атаку.

Такое еще несколько раз происходило в очень тяжелом продолжительном бою за село Острая Могила.

Г.К. - Отдельная авторота считалась строевым подразделением?

С.Г. - Конечно, в соответствии с поставленными боевыми задачами, рота должна была находиться, как можно ближе к линии передовой. Техническим подразделением мы не считались, у нас в роте даже не было ремонтного взвода. В роте было свыше 100 машин и более двухсот человек личного состава. Три взвода, которыми командовали лейтенанты Огнев, Иван Алейников. Помпотехом роты был старший лейтенант, техник Иван Григорьевич Брыжатюк. В роте был свой политрук, хороший парень из "запасников", но его от нас вскоре забрали на переподготовку политсостава на командиров танковых подразделений.

Г.К. - Какие потери несли автомобилисты?

С.Г. - Раненых водителей всегда было на порядок больше, чем убитых. Бомбежки, артобстрелы, подрывы на минах - это шоферская судьба на войне.

И даже в затишье случалось всякое. На моих глазах, один из водителей, Зацепин, лег загорать на весеннем солнышке. Тихо, стрельбы нет. Прилетает шальной снаряд... взрыв, и ногу парню оторвало, как бритвой срезало... Он скончался от потери крови.

Г.К. - Какими машинами пополняли отдельную автороту?

С.Г. - Никакими. Не удивляйтесь, но нам никогда не давали автотранспорт по бригадам. Автопарк пополнялся только трофейными грузовыми машинами. За всю войны мы не получали автотранспорта, кроме одного случая.

В 1943 году, в отдельный автобат корпуса, который занимался перевозками с КОП (корпусной обменный пункт) в тылы, еще могли дать какую-то технику, то бригадам говорили прямо - "что у немцев возьмете - на том и ездить будете". Только незадолго до Курской битвы меня отправили в командировку - получить 100 автомобилей "студебеккер" на Центральном складе НКО в Орджоникидзе.

Я вместе с 20-ю водителями поехал на "полуторке", остальные шофера, 80 человек, добирались до Кавказа на поезде. Порядок был такой - "лэнд-лизовские" автомобили союзники через Иран доставляли до пограничного города Джульфа, а непосредственно из самой Джульфы на Кавказ машины перегоняли женские автомобильные батальоны.

Я приехал на склад НКО. Стоят, наверное, тысячи машин, насколько глаз видит, но многие автомобили были разукомплектованы. Начальник автосклада, полковник административной службы, услышав мое возмущение по поводу "разобранной на запчасти техники", сказал - "Ладно, товарищ капитан, жди нового этапа!". Через два дня прибыли новые "студера". И только мы получили свои 100 машин, собрались в путь, как появляется незнакомый генерал, высокий, представительный. Начал негодовать - "Кто дал право ехать на фронт порожняком!? Приказываю - Загрузить в каждую машину продовольствие со склада!". Я отказался. В ответ -"Под трибунал хочешь!?" - " Продовольствие не повезу. Не дай бог хоть одна машина с вашей жратвой до фронта не доедет, меня и так под трибунал отдадут!". Он засмеялся - "Пусть будет по-твоему! Грузи запчасти в ящиках!".

И все 100 машин загрузили запчастями, каждая запчасть в воске. И потом, мы, без поломок, проделали тысячекилометровый путь до фронта, делая заправки через каждые 250-300 километров. И везде по дороге,"ушлые" начальники всех рангов и мастей, пытались хоть пяток "студеров" оторвать от нас для себя, но мы, в буквальном смысле, прорвались без потерь в родной корпус.

Но, в корпусе, вместо того (как мне было ранее обещано), чтобы отдать все американские машины в мою автороту, всю новую технику передали в отдельный корпусной автобат, которым командовал мой бывший сокурсник по ЛАУ, герой боев на озере Хасан, Марк Лаврентьевич Шапарь.

Г.К. - Ваша 58-ая МСБр, как и весь 2-ой ТК, начал сражение под Прохоровкой еще 8-го июля 1943 года. Обычно о танковой битве под Прохоровкой, говорят как о бое 5-ой ТА 12/7/1943, но мало кто пишет о четырехдневных ожесточенных боях, предшествовавших вводу танкистов Ротмистрова в это сражение. Что происходило на поле боя в эти дни?

С.Г. - Вся битва под Прохоровкой происходила на моих глазах. Но я не думаю, что у нас на сегодня хватит времени, если я детально, со всеми подробностями и нюансами, начну рассказывать о происшедшем в эти дни. Да и разве возможно передать словами, что там творилось: Или рассказать, как бригада сражалась на Букринском плацдарме на Днепре? Или о нашем отходе из Житомира, когда потеряв в бою танки, весь корпус, как простая пехота держал оборону на Житомирском шоссе? Или как взяли Люблин, да на радостях некоторые перепились и задержались в городе, вместо того, чтобы одним рывком ворваться в Варшаву. Упустили прекрасный шанс захватить польскую столицу, немцы подготовились к отражению удара и нас остановили в предместье Прага:

За несколько часов интервью разве все возможно рассказать?.. Обо всех - "боях-пожарищах":

Г.К. - Вы правы. У меня к Вам тогда другая просьба, рассказать не о "боях-пожарищах", а " о друзьях-товарищах". Я знаю, что память у Вас уникальная. Расскажите, кто командовал подразделениями 58-ой МСБр и 2-го ТК. Хотелось бы, чтобы прозвучали фамилии людей, которые вели танкистов корпуса в бой, командовали строевыми и техническими подразделениями и службами. Вы были в корпусе начальником автомобильного отдела, и помните многих.

С.Г. - 58-ой МСБр командовал подполковник Свидра, после него - полковник Болдырев, а на Украине командование бригадой, ставшей к тому времени 28-ой гвардейской мотострелковой бригадой, принял полковник Пивнев Роман Григорьевич, замечательный человек и прекрасный командир. Командирами батальонов были: ГСС Быков, действительно, настоящий герой. Капитаны и майоры - Гулидов, Рыбальченко, Минкович, Георгий Иванов, Балуев. Из них еще жив Семен Ильич Минкович, он живет в Мытищах.

Начальником Политотдела был подполковник Иван Щукин. Начштаба бригады Михаил Иванович Секуторов, ПНШ - Вернигора. Начальник артиллерии - Шкуропат, командир артдивизиона бригады - Ажиппо. Разведчиками бригады командовал Сидоров, ротой автоматчиков - капитан Цыпленков. Заместителем по строевой части был Гуржи, после него - Шевченко. Санвзводом бригады командовал капитан м/с Кизимов, начальником инженерной службы - Саенко. Зампотех - подполковник Комарь.

Теперь по корпусу. - Бессменным командиром корпуса с конца 1942 года был генерал-лейтенант танковых войск Алексей Федорович Попов. Его заместителем был генерал - майор Веденеев, ушедший от нас на командование 9-м гв. тк и ставший ГСС. Начальник штаба корпуса - генерал майор Кошелев.

Начальник корпусного Политотдела - полковник Деревянкин, после него - Колосов. Нач. артиллерии 2-го ТК - полковник Грецов, начальник связи - полковник Ананьев, корпусной инженер - подполковник Почуев, нач. медслужбы - подполковник Нестеров. Начальник тыла корпуса - полковник Мишнев. Заместитель командира корпуса по технической части - полковник Кузнецов Валерьян Федорович. Подразделениями корпуса командовали: 58-ая гв. ТБр. - полковник Пискарев, зампотех - майор Бутов, 59-ая гв. ТБр. - командир подполковник Туренков, которого сменил в конце войны подполковник Бейзеров. 60-ая гв. ТБр. - командир полковник Давиденко, после него - полковник Степанов, зампотех - Николай Васильевич Овчаренко. Корпусным 94-м гв. тяжелым танковым полком - долгое время командовал подполковник Котт, минометным полком - подполковник Шадрухин. Отдельным корпусным ИПТАПом командовал полковник Ионис, погибший во время взятия польского города Люблина. Начальником оперативного отдела, а после - разведотдела корпуса, был подполковник Евгений Филиппович Ивановский, ставший после войны командующим МВО, и Сухопутными Войсками страны .

Когда Ивановский перешел на командную должность, то разведотдел принял подполковник Михаил Наумов.

Г.К. - Что за человек был генерал-лейтенант Попов?

С.Г. - Алексей Федорович был из донских казаков, в Гражданскую войну командовал кавалерийским взводом у Буденного. Очень заботливый командир был, любил простых солдат и старался их беречь. Когда речь шла о танковых боях, то на глазах у Попова выступали слезы, он хорошо знал, какую страшную кровавую цену платят танкисты в таких схватках. Попов люто ненавидел комиссаров и "особистов", считая, что именно они сгубили его карьеру в 1941 году, когда он командовал танковой дивизией под Тихвином. Он никогда не допускал "смершевцев" или "трибунальцев" на свой НП, и упоминал о них и о политработниках зачастую в матерной форме.

Его любовь к простому солдату была безмерной, он бился за каждого рядового, попавшего в "СМЕРШ" или под трибунал. Вот вам пример. Помню, на Нареве, шел тяжелый бой, огонь такой, что головы не поднять. Попов звонит моему комбригу Пивневу - "Товарищ полковник, возьмите с собой начальника политотдела и командира роты автоматчиков, и немедленно прибудьте ко мне в штаб!". Пивнев поручает руководство боем начальнику штаба, и под огнем добирается до Попова. И видит, что рядом с генералом стоит рядовой из роты автоматчиков, отданный накануне в трибунал за дезертирство с передовой. Попов - "Почему у тебя солдат в бригаде полгода воюет и ни разу не награжден!?". Пивнев генералу - "Так этот солдат дезертировал в последнем бою! Его судить надо, а не медалями награждать". Попов - "Но ведь он до этого у тебя шесть месяцев воевал! А теперь слушай мой приказ. Наградить его орденом Красной Звезды, вернуть бойца в роту, и доложить мне об исполнении!".

В конце войны Попов собрал всех командиров бригад и сказал - "Наградите всех своих солдат. Не должно быть обиженных и обойденных". Эти примеры хорошо характеризуют личность командира корпуса.

Порядочный был человек. Очень простой в общении. Даже, если в сложной обстановке Попов давал волю рукам и нервам, и пускал в ход свою палку, то всегда бил ей только офицеров в звании от майора и выше. Рядовых солдат никогда не трогал.

Я помню, как весной сорок четвертого года Попов вернулся после встречи со Сталиным в Москве, и рассказывал, как это было. Нас тогда должны были передать на усиление в Войско Польское, к генералу Берлингу, и в Москву было вызвано все управление корпуса. В ночь перед 1-м мая, адъютант Попова капитан Костенко, бывший боевой танкист весь в орденах, говорит - "Товарищ генерал-лейтенант, давайте выпьем, завтра Первомай, товарищу Сталину точно сейчас не до вас". Сели они глубокой ночью за стол, выпили, и тут звонок от командующего БТ и МВ маршала Федоренко - "Срочно в Кремль! Сталин вызывает!". Генерал-лейтенант Попов появляется в кабинете Сталина, и после его доклада о прибытия, Верховный ему задает вопрос - " Попов? Это вы в 1941 году на Северо-Западном Фронте утопили в болотах целую танковую дивизию!?". Попов нам рассказывал, что у него сразу ноги ватными стали. Но Сталин беседовал с ним очень доброжелательно. При прощании, спросил - "Какие у вас будут просьбы?". Попов попросил усилить корпус еще одним ИПТАПом. Не успел генерал вернуться на машине в Дарницу, где мы стояли в резерве, как на станции уже разгружался переданный нам истребительно - противотанковый полк.

Г.К. - Когда Вы стали начальником автомобильного отдела корпуса?

С.Г. - В 1944 году. Тогда в штабе корпуса был организован свой автоотдел. Мы стояли на переформировке, и зампотех корпуса полковник Кузнецов назначил меня председателем комиссии по проверке технического состояния машин в корпусе.

И когда я принес ему акт комиссии, он меня спросил - "Горелик, а ты меня по Ленинграду не помнишь? Я был у вас в училище старшим техником, начальником танковой мастерской училища. А акт ты толковый составил, все грамотно и точно. Давай, принимай автоотдел, ты справишься, и неважно, что тебе всего 23 года". Автоотдел, помимо обычных "автомобильных забот", занимался еще организацией ремонтных СПАМов и так далее. У меня было два помощника, оба хорошие люди, призванные из запаса: инженер-майор Немцев и капитан Форминов.

Г.К. - Вот Вы говорите, что новая автомобильная техника в корпус не поступала. А где брали запчасти, чтобы ремонтировать сломанные старые "лэнд-лизовские" машины? Трофейные автомобили тоже "потоком" в наши руки не шли.

С.Г. - Я совсем не утрирую, когда говорю по поводу поставок автотехники в наш танковый корпус. Это была установка - "Танки с заводов дадим, а автомашины у немцев заберете!". Как-то собралось в Польше, в Минск-Мазовецком, все командование корпуса. Сначала сделал доклад зампотех по танкам. Потом настала моя очередь докладывать. Я начал - "Товарищи генералы, если мы получим автотранспорт, то машины по бригадам можно распределить следующим образом: "Попов меня сразу остановил и говорит начальнику ПО - "Колосов, напиши крупно на стенке, чтобы все видели - Ничего мы не получим!".

Встает зампотех корпуса Кузнецов и предлагает - " Все бригады в корпусе смешанные, из Т-34 и "шерманов". Давайте сделаем одну бригаду только из танков "шерман". Это облегчит работу ремонтникам", и так далее.

Попов согласился, и решил сделать "шермановской" бригаду Туренкова. Издали соответствующий приказ. Но Туренкову это не понравилось.

В танках "шерман" только пушка была отличной, а остальное, по мнению наших танкистов, оставляло желать лучшего. Туренков приказал своему повару пожарить курицу, и пошел с этой курицей выпивать с Поповым.

И в итоге, убедил комкора отменить прежнее распоряжение. В бригадах появилась присказка - "Жареная курица корпус спасла".

А по поводу запчастей, приходилось доставать любыми путями, даже в Москву, в командировку, на поиски запасных частей ездить. И добывали эти запчасти в "лучшем стиле советских снабженцев" застойных лет.

Г.К. - И как проходили такие командировки?

С.Г. - Получил командировку. Комкор Попов написал личное письмо с просьбой о помощи к своему товарищу маршалу бронетанковых войск Федоренко. В письме он просил - связать меня с начальником автотракторного управления генералом Тягуновым и посодействовать в получении запчастей к американским машинам. Командир 28-ой гвардейской бригады полковник Пивнев, ко мне очень хорошо относился. Он знал, что в санвзводе бригады служит моя любимая женщина, военврач Галина Малофеева, знал, что мы хотим пожениться. Он вызвал Галю и сказал - "Горелик едет на "студере" в Москву. Хочешь с ним поехать? Правда, там бочки с горючим в кузове". И как только мы прибыли в столицу, то сразу пошли в Коминтерновский ЗАГС, и там расписались. Жена поехала на квартиру к родным, а я по своим делам. Получили талоны на питание, сухие пайки.

Со мной из корпуса в Москву прибыли подполковник Очеретяный и подполковник Николай Овчаренко. Пошли в ресторан. Их пускают, а мне говорят - "Вход по талонам только для старших офицеров. А вы, товарищ капитан, идите в столовую для младшего офицерского состава".. Подождал, пока мои товарищи поедят, они вышли из ресторана и вынесли мне : апельсин: Вы не представляете, как меня это поразило, что когда кругом только сожженная и разоренная наша земля, а где-то еще растут апельсины: Пошел в приемную маршала Федоренко.

Его адъютант принял письмо, и сказал явиться на следующий день, получить в канцелярии письмо к Тягунову. На следующий день, получив у адъютанта письмо Федоренко, я отправился к начальнику автотракторного управления генералу Тягунову. До войны он был советским военным атташе в Литве, и я с его дочкой Зоей учился вместе в одном классе в ленинградской школе. Он меня конечно не узнал. Огромный кабинет. Тягунов просмотрел письмо и другие документы, и, не поднимая глаз, заявил - "Мы отдельные корпуса не снабжаем. Обеспечиваем только армии и фронта". Я уже хотел было откозырять, но решился задержаться и спросить про его детей, с которыми был дружен в школе - "Товарищ генерал, разрешите личный вопрос?" - "Разрешаю" - "Как там Зоя и Володя? Живы?" - "Откуда ты их знаешь, капитан?". И когда он услышал, что с его детьми я знаком со школы, то на официальном бланке написал - "Полковник Сыч. Сделать все возможное!". И когда Сыч увидел такую резолюцию начальника автотракторного управления, нам был дан "зеленый свет". Пришел отметиться в комендатуру, вдруг меня задерживают двое и препровождают в СМЕРШ. Появился какой-то старший лейтенант -" Кто такой?" - "Капитан Горелик, 8-ой гвардейский танковый корпус. Прибыл в Москву к маршалу Федоренко по личному распоряжению комкора. Вот мои документы и командировочные предписания". "Особист" позвонил в отдел регистрации посетителей Бронетанкового управления. Оттуда отвечают - Такой не зарегистрирован.

Я объясняю старшему лейтенанту, что прошел без пропуска, с адъютантом. Он реагирует следующим образом - "Врешь!" Продержал меня четыре часа, все время повторяя одни и те же вопросы, упорно "примеряя меня" на роль "немецкого агента", и, наверное, уже, мысленно, делая себе на кителе дырку для ордена. Я и на фронте "эту публику" не особо уважал, но тут стали сдавать нервы. Снова говорю ему - "Товарищ старший лейтенант, звоните в автотракторное управление к генералу Тягунову. Он подтвердит мою личность". "Особист" вдруг сказал - "Покажи свой партбилет". Он повертел партийный билет в руках, и приказал меня отпустить. Мне потом корпусные "смершевцы" объяснили, что наши партбилеты со следами ржавчины от скрепок, а на документах немецких агентов, заброшенных к нам в тыл - скрепки никелированные.

Вернулся к своим товарищам, рассказал, что Тягунов помог с запчастями. Мы бегали по различным базам и управлениям, в итоге "выбили" большое количество запчастей. А как узнать, где сейчас находится наш корпус? Слышим сводку Информбюро, и там сообщают об объявлении благодарности танкистам генерал-лейтенанта Попова. Из этого сообщения мы поняли, что 8-ой гв. ТК развернулся на Пруссию, и ведет там бои. Овчаренко договорился с железной дорогой, нам выделили несколько вагонов до Бреста. А в Бресте мы еле "вырвали свои богатства" у других танковых частей, "положивших глаз" на наши вагоны.

Г.К. - К "смершевцам" почему так негативно относитесь? Есть личные причины?

С.Г. - Слишком много хороших людей они погубили, и на войне, и после нее. "Лес рубят, щепки летят", только этими щепками были судьбы и жизни людей. После войны к нам в полк прибыл выпускник Академии, инженер-капитан Крапивин, молодой, хороший офицер. Он только и успел сказать, что пушка у танка "Шерман" лучше, чем на Т-34. На следующий день Крапивин был арестован за "восхваление вражеской техники" и, как нам сказали, вскоре осужден трибуналом как "американский шпион".

А по поводу "личных причин". Маленький пример, из послевоенных. Когда закончилась война, то наш корпус вывели в Брестскую область, где корпус был переформирован в дивизию, а бригады стали полками. Я перешел служить на должность заместителя командира мотострелкового полка по технической части, и прослужил зампотехом полка 15 лет, до 1960 года. Был самым "старым" полковым зампотехом в округе, продвижение вперед по служебной лестнице мне не светило, "инвалидная пятая графа" в БВО тогда решала все.

В 1956 году получаю приказ - прибыть в округ с "тревожным чемоданчиком". В штабе объявляют - "Мы направляем вас на целину. Скажите жене, что вас не будет несколько месяцев". Вскоре на целину приходит письмо от начальника штаба полка подполковника Лукина, в котором он пишет - "Из офицерской "оружейки" пропал твой пистолет. Идет расследование. Может ты с собой пистолет взял?". А личное оружие я с собой на целину не брал.

В январе 1957 года вернулся в часть, и был немедленно вызван в Особый Отдел. В отдельной комнате начальник ОО дивизии начал на меня орать матом - "Мать твою-перемать! Куда пистолет дел!? Сознавайся! Да, я с тебя погоны сорву!". И все это сопровождалось тирадами отборной матерной брани. Я ему ответил - "Не ты мне эти погоны давал, не тебе срывать. Я на таких как ты, гадов, еще в сорок первом году насмотрелся! Да пошел ты сам!..".. Вышел из этой похабной организации, и думаю, ну что они мне сделают? Что мне терять? Меньше взвода не дадут, дальше Кушки не пошлют. Надоело это чекистское хамство и наглость. И тут, в военном городке, рядом с домами сверхсрочников находят мой закопанный в землю пистолет. Никто из "особистов" даже не счел нужным извиниться за свое позорное поведение. И что интересно, через несколько дней, украли пистолет у начальника штаба полка.

Г.К. - Политические работники тоже не снискали у Вас уважения?

С.Г. - По большей части - нет. Я вспоминаю замполитов бригад в 8-ом гв . ТК - Геллера, Степыкина, Щукина. Из них только о Геллере я могу сказать действительно хорошие слова, он в бой лично ходил. А наш комиссар в 58-м МСБр, подполковник Щукин, был, по моему личному мнению, никчемным человеком, все время "Героев лепил" и парт. донесения строчил, и оставил о себе очень неприятные воспоминания...

Г.К. - Но иногда в своих интервью, ветераны, бывшие простые окопные солдаты и младшие офицеры, дают весьма нелестную оценку поведению, не только политработников, но и старших строевых офицеров. Как к этому относиться?

С.Г. - Я считаю, что большинство строевых командиров обладали высокой нравственностью и были порядочными людьми во всех аспектах. Такие командиры как полковники и подполковники Пискарев, Бейзеров, Пивнев, Кузнецов, Степанов и многие другие из тех, кого я близко знал лично - являлись смелыми офицерами, культурными и приличными людьми, пользовавшимися уважением всего личного состава частей. Наш танковый комбриг полковник Степанов, даже в самом тяжелом бою, никогда не выражал своих эмоций матом. Самое "страшное" ругательство, услышанное из его уст, было - "Эх ты, манная каша!".

Г.К. - А как Вы считаете, такое явление, как "трофейная лихорадка", сильно подрывало нравственные устои армии, или это было рядовой частью фронтовой жизни?

С.Г. - Я сам никогда о трофеях не думал, их не искал, и с войны себе ничего не привез. По этому "трофейному" поводу были "перегибы", особенно когда после войны вышел приказ Сталина, разрешающий оформить старшим офицерам, (начиная с должности командира полка и выше), трофейные машины в личное пользование . Но иметь машину хотелось многим, и некоторые "дрогнули духом", забыв об офицерской чести:

С трофеями было связано немало эксцессов. В конце войны мы стояли в немецком городе Пренцлау, в ста километрах от Берлина. Прямо к комкору, генералу Попову, пришел немецкий коммунист, и указал место расположения банка, и сообщил, что в банковских сейфах находятся запасы золота, награбленного у евреев убитых в концлагерях. Ко мне пришел начфин корпуса майор Борисов и передал приказ, отдать в его распоряжение все газосварочные аппараты. Вскрыли сваркой сейфы, а там все забито золотом, золотыми кольцами, часами, цепочками, зубными коронками. Сразу выставили на ночь оцепление, солдат из бригадной роты автоматчиков. И солдаты себе набили карманы золотом. Кто-то "стукнул". "Смершевцы" ворвались в казарму роты автоматчиков, обыскали всех и вся, конфисковали все золото, найденное у красноармейцев, кому-то "пришили" мародерство.

Г.К. - А как относились солдаты и офицеры корпуса к немецкому гражданскому населению?

С.Г.- Отношение к "цивильным" немцам было хорошим и корректным. Мы им всячески помогали, кормили их. Я не помню, чтобы у нас какой-то батальон в корпусе, "особо отличился" каким- либо актом мщения и возмездия.

Г.К. - Какие машины преобладали в автомобильном парке корпуса?

С.Г. - Я не помню, чтобы доля немецких машин намного преобладала в общем количестве автомашин. Вообще автопарк 8-го гв. ТК был очень разнообразным: ЗИС-5, "полуторки", ГАЗ-2А, "доджи", "виллисы", "даймлер-бенцы", "студебеккеры", и многие другие марки. Иногда попадались редкие машины.

В 1943 году взяли у немцев, нашли в канаве, автомобиль "бантам", с приводом на передние колеса, похожий на "виллис". Об этой машине сразу узнали в штабе фронта, оттуда приехали и ее забрали.

Г.К. - Существовал солдатский фольклор, посвященный автомашинам?

С.Г. - Конечно. Идет по дороге ЗИС-5, сразу раздается - "Нас не трогай, мы не тронем". Полуторка - "Последний нонешний денечек:". Несется "студер" - "Широка страна моя родная".

Г.К. - Кто был Вашим самым близким фронтовым другом?

С.Г. - Я вам уже говорил. Это начальник боепитания 1-го мотострелкового батальона 58-ой МСБр Артур Висман. Он двадцать второго года рождения.

Ели с одного котелка, в атаку вместе не раз пришлось ходить. Этот человек не знал страха, был очень смелым, и сам, лично, под огнем противника, полз к передовой с цинками патронов, в самое пекло. Мы с ним закончили войну с одинаковым набором наград: по четыре ордена и медаль "За Отвагу". Но пару раз было, когда наградные листы, посланные на наши фамилии, даже не рассматривались. Штабные нам потом говорили - "А что делать? вы два друга, и у вас, у двоих, национальности, уж больно "не наградные", латыш и еврей. Наверху ваши листы "запороли":" В 1960 году я ушел с должности зампотеха полка служить в 117- артиллерийскую бригаду БМ, где тягачи Т-34 без башен, таскали гаубицы.

Служил до 1961 года, потом демобилизовался из армии, поселился в Белоруссии, и работал в Гомеле. И когда грянула Чернобыльская катастрофа, первым, кто мне позвонил, был Висман. Он звал меня со своей семьей к нему. И я действительно отправил к нему из Гомеля свою жену и двух внучек. Целый год они прожили в Калинине, и семья Висман окружила их искренней заботой и любовью. Вот что это такое - настоящая фронтовая дружба.

Г.К. - Какой фронтовой день для Вас самый памятный?

С.Г. - Пятого мая 1945 года, я с женой на трофейном автомобиле поехал смотреть поверженный Берлин. Мы с женой пришли к рейхстагу и расписались на его стене. И, уже прошло больше года, как со мной рядом нет, самого моего дорого человека, моей супруги, но этот майский день сорок пятого я вспоминаю очень часто...