Меркулова Ангелина Стефановна

Ангелина Стефановна, вы родились в Минске?

Мы жили напротив военного кладбища. Там было два дома, принадлежавших семьям военнослужащих. Мой отец в них был управдомом, а мама – техничка. В семье было шесть детей, четверо младше меня: Леонид 1926 г.р., Степан 1928-го, Сергей 1930-го, и Надя, 5 лет ей было, когда война началась. Сестра старшая была замужем за военным и жила в Красном Урочище. Они эвакуировались, беременная сестра в эшелоне родила дочку. Бабушка Александра Трифоновна как раз у нее гостила (ей было лет 85), с ними эвакуировалась, и была вместе с ними в Сибири, с семьей мужа моей сестры (самого мужа еще до начала войны перебросили в Белосток).

Расскажите о начале войны.

Когда началась война, я работала библиотекарем в Юридическом Институте и училась в вечерней школе. Я кончила 8-й класс и хотела быть следователем.

24-го июня была бомбежка, первая бомбежка была самая сильная. Нам до этого сказали продолжать ходить на работу и выдали противогазы, сказали носить их с собой. Утром я пошла на работу. Я как раз сшила себе первое пальто, буклированной ткани, серое. Оно было сшито в Вильнюсе, там у меня жила тетушка Валентина Парфеновна. Я привезла его за неделю до начала войны и с ним не расставалась, хотя и было тепло.

Когда началась бомбежка, бомбили как раз наш район, так как в нем жили военнослужащие. Я прибежала, а наш дом пустой.

У вашей семьи были планы эвакуироваться?

Планов не было, царила растерянность, никто не был к этому готов. А тут, когда я домой прибежала после бомбежки, дом пустой, и сплошной людской поток идет по Берестянской улице. Меня поразило то, что в дом, который стоял позади нашего, было прямое попадание, и от него остался один угол. В этом углу висели иконы, покрытые рушниками. Это зрелище я запомнила на всю жизнь.

Куда шли люди из Минска?

В неизвестном направлении. Я за городом никогда не была. Я пошла за людьми и оказалась в лесу. В лесу переночевала, и утром пришла в Колодище. От станции начал двигаться пустой состав, люди побежали и стали прыгать на него, и я со всеми. До этого я никогда на поезде не ездила. Вагон качнулся, и я оказалась под ним, чудом ухватилась за перекладину. Железнодорожник за воротник пальто меня втащил. Вагон был пустой, только скамейка и ведро с водой, дали мне воды. Поезд шел в Борисов увозить семьи железнодорожников. Говорят мне: «Ну, девушка, считай, что ты родилась в рубашке!»

Налетели самолеты и начался обстрел. Мы прибыли в Борисов, и все стали прыгать. Было уже темно, я даже не узнала имя своего спасителя. В Борисове формировался эшелон, и я влезла на открытую платформу. В лесу я потеряла туфлю, и теперь была босиком, с противогазом, в своем дорогом пальто. Больше вещей не было.

Куда направлялся эшелон?

В Смоленск. Приехали туда – тишь да гладь. Где получить продукты? Все, кто с нами эвакуировались, хотели ехать дальше через Москву, никто там не был. Все хотели на Красную площадь, а оказались мы в Бузулуке Оренбургской области, точнее, в Чкалове, это недалеко.

Вся молодежь, которая со мной ехала на платформе, на каждой остановке бежала в военкомат.

А кто были эти молодые люди?

Да просто те, кто со мной ехал вместе, мы все эвакуировались. Мы организовались по дороге. Мы решили всей ватагой ехать на платформе, потому что вагоны были забиты женщинами с детьми.

Дима Ампилов у нас был старший, еще был Костомаров Володя. Их сразу взяли в армию, а меня не брали, мне было только 16 лет.

Где вас поселили в Чкалове?

Нас разместили в общежитии. Городской Совет для эвакуированной молодежи отправил многих на курсы шоферов при автобазе. Через 6 месяцев я их закончила. На права фотографировалась все в том же пальто. Потом – бегом в военкомат. Мы ведь до войны все были в кружках ГТО, ГСО. Я окончила и курсы санитаров.

Потом девушек с автобазы уволили, там сделали военную. Я пошла работать учеником токаря на завод имени Куйбышева, он выпускал снаряды разнокалиберные. Я делала снаряды для дальнобойной артиллерии. Болванка весила 10 кг.

Я была маленькая, худая, но занималась спортом, метала ядро. Как-то прочитала объявление, что будет комсомольское собрание. Но меня это не касается, меня еще не приняли. Секретарем была Лида Княжинина, она мне говорит: «А ты бы не хотела вступить?» «А рекомендация?» «Одну дам я, вторую – мастер, начальник твой»

Как меня приняли в комсомол, так я с разу побежала в военкомат, в горком комсомола. Сказала, что шофер.

Сколько вам было лет?

16, но я возраст прибавила. А паспорт мой в Минске остался. Это был первый набор девушек-комсомолок, шел февраль 1942. Брали лучших девушек, грамотных, многие учились на педагогов. Все были грамотнее меня. Было 800 девушек из Оренбургской области.

Вас переодели в военную форму, постригли?

Формы не было еще. Но мы сами подстриглись на станции Плес, подружка и я. Мы были обе в брюках, и нас после этой стрижки прозвали Аркаша и Абраша. Подружку звали Наташа Родичева, мы с ней в эшелоне подружились. Нас разъединила судьба.

Как это произошло?

Нас привезли в Сталинград. Там формировали зенитные полки. В карантине всем сделали прививки от брюшного тифа, а я одна заболела от прививки, это бывает, что начинается тиф. Так что я осталась в госпитале. А батарею, куда попала Наташа, передали в 1077-й зенитный полк, из него осталось в живых 4 человека.

Наташа тоже погибла?

Наташа выжила! Она была радистка. Когда немецкие танки прорвались на огневые позиции батареи и начали все вокруг расстреливать, танк завалил вход в землянку, и Наташа осталась там с командиром отделения радистов. Когда все кончилось, они через окошко вылезли, стали там ходить, и нашли тяжелораненого комбата. Они спустились к Волге и пошли вдоль нее. В конце концов, вышли к своим и принесли тяжелораненого комбата. Наташа поседела, то есть, макушка у нее стала совсем белая.

Как долго вы проболели?

Я оказалась в инфекционном госпитале, эвакуированном из Днепропетровска. Из обмундирования у меня были только ботинки, американские, на толстой подошве. Сил не было идти в них, тащить такую тяжесть. И я все в своем гражданском пальто. Когда привезли в госпиталь, спрашиваю, где комсомольский билет? А он под подушкой остался в санчасти. Говорю: «Везите обратно!» Но они меня уговорили – со мной была фельдшер Надя Кислова, дородная, высокая, огромная русская женщина, красивая. Сказала: «Приеду навестить, обязательно привезу». Надя была из Сталинграда, местная. Привезла билет в сортировочный госпиталь, но ей сказали, что я умерла. А меня перевели в инфекционный, и я месяц болела. Стала как скелет. Потом училась сидеть, стоять, ходить по стенке.

Потом прошел слух, что будут эвакуировать этот госпиталь.

Это было в каком месяце?

Это уже был май. Первая бомбежка была 1-го мая. Я получила свое пальто правдами и неправдами, пришлось дать взятку хлеба. А что делать – осталась бы в кальсонах и рубашке. Ботинки не было сил тащить, еле шла, я так ослабела.

То есть вы сбежали из госпиталя в свою часть?

Я хотела попасть обратно в 1077 полк. Знала, что штаб полка в Красноармейске, в Бекетовке. Пришла в санчасть за комсомольским билетом, а там уже все новые, кроме санинструктора Маши Зубаревой. Она мне говорит: «А ты кто?» Я же острижена почти под ноль, в косыночке цвета хаки и в гражданском пальто. «Я Колобущенко!» Военфельдшер Дуся Наливайко была вся из себя, высокая, стройная, военная форма ей очень шла, очень свысока ко мне. Начальник дивизиона была страшный матершинник. За мной приехала Дуся, а ботинки понес посыльный - маленький казах Шаралиев, смешной. Мы прибыли на «кукушке» на станцию Сарепта.

Как вас приняли в вашем новом полку?

Все уже жили в землянках. Дом, где мы расположились, был пустой, только кухня была. Он стоял в степи, очень хороший ориентир для бомбардировщиков.

Девчонки со мной боялись общаться, что я заразная. Не хотели спать рядом. Бомбили, а я залезла на нары – пусть убьет. Сержант затащил меня в траншею, я сидела и плакала. Комиссар дивизиона Николай Иванович Карпов спрашивает: «Ты чего плачешь?» «Нет, я не плачу». Мне стыдно было. Потом сказала ему, что в столовой смеются, что я много ем. Мне казалось, что я никогда не наемся. Комиссар тогда отвел меня на кухню и повару сказал: «Жора, она тебе будет помогать, и давай ей сколько угодно есть. Я быстро поправилась, за две недели.

Вас чему-то там обучали, или вы сразу начали работать шофером?

Обучали. Машины сначала не было. Я изучила телефон, пулемет Дегтярева и силуэты самолетов – Ю-88, Ю-87, Хе-111. Одни самолет сбили мы, 5-я батарея. Потом мы вся бегали по полю и искали летчиков. Взяли их в плен. Они были все трое молодые. Один – высокий с надменным лицом. Второй поменьше ростом, третий – невысокий блондин, стоял и махал руками, он обгорел. Я всю жизнь помню его огромные голубые глаза, в них было страдание. Мы их отправили в штаб полка. Пока машины не было, я была телефонисткой и разведчиком. Когда налетали, мы не спускались с вышек.

У нас была разведчица Надя Ходарева, она по звуку определяла тип самолета.

Самые страшные двое суток были 23 и 24 августа [1942 г.]. бомбежки превратили Сталинград в месиво, группы по 10-15 самолетов налетали каждые полчаса. Мы располагались в Красноармейске, Сарепта. В Сарепте были нефтехранилища. 24-го бомба попала в цистерну с бензином, все горело. Были убитые и раненые. Горела Волга, это было самое страшное. 4-я батарея стояла на берегу Волги. Мы видели черный столб дыма, больше ничего не видно, дым был и над городом.

Когда вы стали работать шофером?

Когда нам дали транспорт, то организовали парковую батарею, и меня как шофера перевели туда. Это было в сентябре. Мне дали полуторку ГАЗ-2А сначала, крытую. Потом я на ней возила кино.

На передовой в Сталинграде кино показывали??

Начальник политотдела уделял большое внимание моральному состоянию солдат, их духу. И вот раздобыли кинопередвижку где-то в заброшенном клубе. В октябре и ноябре мы ночами ездили по батареям, между ними было по 4-5 километров.

А в город, в Сталинград, тоже ездили?

В город не проехать… И нечего там было делать. Наши батареи охраняли Сталгрэс, Красноармейск, Светлый Яр, Бекетовку.

Как вы справлялись, когда машина ломалась?

Ломалась, конечно. Слава богу, мы вдвоем были с сержантом Ивановным, киномехаником. Потом как-то ночью – мы же ездили без фар – я ввалилась в противотанковый ров и разбила движок. Это было близко к моей части: вокруг батареи были вырыты ровики. Движок не прикреплен к полу. Он упал, ячейки лопнули, и потек.

Вам что-то за это было?

Разжаловали в ефрейторы, но я все равно шофером осталась. Возила техника-лейтенанта по батареям: где-то испортилось орудие, и т д., он смотрел и организовывал ремонт.

Нас расформировали после Сталинградской битвы. Я была во втором дивизионе, сначала перебросили до Ростовской обл., потом двигались на Кавказ, а потом перебросили в Мурманск.

Я много слышала от ветеранов Сталинградской битвы об огромных количествах пленных в конце ее.

Я их помню, конечно – и румын, и немцев. Румыны ходили свободно, без колючей проволоки, обычной проволокой было отгорожено место, где их держали. Приветствуя нас, они прикладывали к папахе два пальца. А немцев очень много померзло.

Пленных?

Нет, не пленных еще. Раненые были, или просто на позиции замерзали насмерть. У нас были валенки, полушубки, а у них только тонкие шинели. Я не могу сказать, что не было у нас к ним чувства ненависти, но все же живой человек, жаль… Как-то ехали на батарею, и техники решили надо мной подшутить. Там был замерзший немец, шофера с него сняли одежду, облили ее керосином и подожгли, грелись так. А он валялся голый, рука протянута, как будто голосует. И вот его поставили с этой протянутой рукой, подперли палкой. Техники мне говорят: Алена, остановись! Я не разглядела сначала, и остановила машину. Они – хохотать. Не смешная была эта шутка.

В охране пленных местные принимали участие, эвакуировалось их очень мало.

Пожалуйста, расскажите о наступлении в Сталинграде.

Мы заранее знали, что готовится наступление. С приказом 227, кстати, меня уже задолбали, что это жестокость Сталина. Этот приказ был неизбежность, на Кавказе были огромные силы немцев.

Какие у вас были чувства, когда зачитали приказ?

Нас построили, зачитали… Все поставили подпись – умру, но не сдамся. Сталин это позаимствовал у Гитлера. Политработа проводилась на высоком уровне, показывали нам фильм о Зое, например… Мы не задумывались о гибели. Погибших провожали залпами.

В Мурманске вы тоже были с зенитчиками?

Да. Налеты были, но уже не такие, как в Сталинграде. Для зенитчиков там очень тяжелые условия – как вывернет самолет из-за сопки! Поди возьми. Но мы сбили два или три. Я там работала тоже шофером, в основном продовольствие возила из Мурманска. На станции Кола был хлеб, и я ездила за хлебом. Пекарня была в лагере заключенных, они там работали. И местные там же брали хлеб. Был там один заключенный, парень Сеня. Не знаю, за что он сидел. Как-то говорит мне: «А я завтра уезжаю на фронт, меня досрочно освободили». Молодой парень, румяный – но там у всех был такой красивый цвет лица.

Как местные жили?

Никто не голодал из местных. Кого там только не было: эскимосы, лопари. Приехал за хлебом один на оленьей упряжке, вся упряжь расшита бисером. Я ему говорю: «Слушай, давай меняться!» Он: «Нет, твой машине нехороший, дорога давай, бензин давай, а мой гора пошел!»

В пекарне выпекали белый хлеб. А в Сталинграде, когда я тифом болела, то казалось, что дадут кусок белого хлеба и стакан молока – и ты поправишься, как от лекарства. Я как бога ждала этого хлеба.

Как сложилась в войну судьба вашей семьи?

В апреле 1945 года я писала в Бугуруслан в справочное бюро, и получила сообщение, что мать умерла в Киргизской АССР, а дети сданы в детдом. Нас к тому времени перевели в Кандалакшу охранять электростанцию. Я просила командира полка отпустить меня, когда получила сообщение, а он сказал: «Подождем немного, судя по всему, война скоро кончится». Я попросила меня демобилизовать в первую очередь. В июле 45-го я приехала в Минск, город было не узнать. Я даже не могла сориентироваться. В нашей квартире сделали похоронное бюро, тети Нина и Вера жили в комнате 14 кв.м.

В детдоме в Средней Азии оказались два брата и сестра. А брата, что постарше, направили работать в Свердловск, а он сбежал и поступил в армию. Дошел до Берлина, был ранен, награжден Орденом Красной Звезды. Через год после демобилизации пришли его арестовывать как дезертира – он ведь сбежал с военного завода. Но до суда не дошло.

Вы брата и сестру забрали потом?

По всей Средней Азии поездила, не могла найти. Денег у меня не было – у солдата зарплата девять рублей, так что 400 рублей за 3.5 года. На эти 400 р я купила ботинки, но продала, пока по Средней Азии ездила. Дядька, который в Минске был, дал 1000 рублей, чтобы я поехала. К тому времени мне сестра Надя уже написала письмо: «Живу хорошо. Хожу босиком».

Увидела первого брата Степана. Нашла его на работе. Сзади взяла его за уши и держу. Он не отгадал, кто. Все сбежались. Когда сказали, что сестра, он говорит: «Нет меня здесь никаких сестер, моя сестра на фронте погибла». Он был в так называемой военной форме, черной, грязные колени, порванные штаны. Рубашка черная от грязи, рукава висят. Сбегал в арык, умылся, вытерся шапкой. Остались черные полосы по лицу.

Нина почти не выросла. Когда я пришла, она сидит на кровати, привязан кусок шерсти, и она прядет. Они вязали носки для трудового фронта. Вещей у ребят никаких не было, мне потом на ночь постлали солому спать. Я говорю: «Надя, я твоя сестра». Она так внимательно на меня посмотрела. С Надей я потом всю жизнь была вместе. Муж про нее говорил: «Старшая дочка наша».

Советская власть мне дала все. Нас было 10 человек в семье, и у всех среднее образование. Мама была грамотная, закончила церковно-приходскую школу. Я окончила десятилетку, двухгодичную партийную школу, и Белорусский государственный университет, исторический факультет.

У вас нет фотографии из Сталинграда?

Из Сталинграда нет, только на партбилет. Только в Мурманской области я фотографировалась, мы туда приехали в марте 1944-го, охранять аэродром у станции Шонгуй. Как там комары заедали! Мы Ил-2 провожали со слезами, и ждали, сколько вернется. С летчиками не общались, они всегда отдельно были. Фотографиями я обязана фотографу Саше из БАО.

Вы общаетесь с однополчанами?

На 20 лет победы мы встретились в Сталинграде и дали клятву приезжать в Красноармейск на братскую могилу, класть туда цветы. Почему именно туда? Потому, что, когда строили канал, все останки туда снесли. Многие однополчане остались жить в Сталинграде. Я среди них была самая молодая, и Шура Федорова тоже была 1926 г.р. Я хотела обратиться к детям однополчан, чтобы продолжили традицию.