Я родилась 14 октября 1924 года в поселке Новая Сурена Тамбовской области. Мои родители были простыми крестьянами-середняками. Имели корову, овечек. До колхоза ещё была лошадка. У меня три брата и одна сестра Анастасия. По старшинству братья шли так: Иван (погиб на фронте), Митрофан, Тихон. Во время коллективизации у нас все отобрали: ходили по дворам, притесняли людей, заставляли записываться в колхоз. Отец у нас умер рано, дедушка Никита Самсонович с бабушкой в колхоз не шли. Пожилые люди, хотели свое хозяйство иметь. За строптивость отобрали все: и лошадку, и коров. Даже помню, как по дому ходила какая-то бригада, я сидела рядом с бабушкой, она за спиной прятала узелочек с пшеном. Так у нее и это отняли.
Потом все равно в колхоз вступили. Я пошла в школу с восьми лет. Окончила семь классов. Еще девочкой была, но помню, что у нас через некоторое время появилась своя коровка, от нее молочко пошло. Наш колхоз стал быстро развиваться. Дело в том, что у нас был маленький поселок, всего двадцать домов, колхозники все поля сами обрабатывали. Пахали плугом, сеяли. Не были связаны с МТС, куда надо было очень много платить. И у нас, если урожай был, когда Господь давал дождя, то работали за «палочки» весьма и весьма прилично. Я сама с двенадцати лет пошла работать, ведь у нас получилось так, что у сестры в двадцать семь лет трое детей, а муж скоропостижно умер. Пришли мы с мамой к ней жить и помогать воспитывать ребятишек. Сестра работала в колхозе, и меня взяла с собой. За трудодни на урожай хорошо давали, а когда не было хороших всходов, то и по 200 грамм получали.
Были трудности, 1933 год оказался очень голодным. Было нечего есть. Ждали весну, когда травка и крапива пойдет. Ее ели. Даже картошка не уродилась. Вместо хлеба кушали перемолотые очистки. Неправда, что только Украина голодала, нам не меньше досталось.
22 июня 1941 года мы еще ничего не знали о нападении Германии на Советский Союз. Радио в поселке нет. На следующий день рано утром приехал гонец и начал вручать мужчинам повестки. Я еще спала, мама подошла ко мне, будит, причитает: «Дочка, вставай. Война!» А я отмахиваюсь: «Мам, да какая война!» Та тормошит: «Война, вставай!» Мне было всего шестнадцать лет, ничего не пойму, что за война какая-то. Тем временем всех мужчин собрали по поселку на повозку. И отправили в сельский совет, откуда отвозили в райвоенкомат.
В июле 1941-го всю молодежь с поселка собрали. К тому времени в Новой Сурене остались одни девочки, мальчиков уже позабирали. Погнали нас на Трудовой фронт в село Шахмань за 40 километров от родного поселка. Привезли в лесочек. Дальше поле, на нем посеяна рожь. Думаю, что же мы будем здесь делать. Оказалось, что надо готовить площадку под военный аэродром. Нам в помощь прислали мужчин, не подлежащих мобилизации, с разной инвалидностью, в основном хромых. Они все косили, а мы с лопатами чистили поле, после завозили землю, трамбовали площадки. Трудились там, как говорится, до «белых мух», пока снежок не пошел. Только тогда мы отправились домой.
А потом начались другие Трудовые фронта. Направили под Воронеж. Зима. Холод… Ну что мы, девчонки, можем. А ведь копать окопы отправили. Все-таки есть Господь Бог, кем-то был сделан сарайчик на том поле, где сказали линию обороны готовить. Иначе бы все замерзли насмерть. Мы выйдем на работу, нам дали кирки, ими об землю стукнем, в ответ искры летят. А что мы сделаем?! Не можем прокопать вглубь, сил не хватает. Были с нами мужчины. Они еще могли копать. Вскоре смотрим: нас каждый день все меньше, меньше и меньше… Люди начали расходиться по домам. А с нашего поселочка три девочки. Решили и мы пойти домой. Холодно. Мороз. Три дня шли. Другой раз вспомню, и плачу, как мы топали по снегу. Щеки у всех белые, следим друг за другом, оттираем лицо. И вы знаете, ведь какие люди были добрые во время войны! Шли весь день. Под вечер заходили в какое-то село, чтобы переночевать. Стучались в первое попвшееся окно. Женщина выходит, мы просим: «Тетечка, пустите нас ночевать!» Она причитает: «Ой, девочки, заходите, конечно же». Нас пустила, накормила. Валенки с ног сняли, они у нас мокрые, к утру все высушила. Рано встали, она нас накормила и опять пошли дальше. Вот как относились! Трудно было жить, но все равно нам и картошки, и хлеба давали.
Вот так мы шли. Пришла домой в два часа ночи. Зимой с 1941-го на 1942-й стояли страшные морозы и холода. Стучусь в окно, мама слышит, спрашивает, кто. Отвечаю, что я. Мамочка заголосила и заплакала, открыла дверь. А в доме холодно, у нас в поселочке ни лесов не было рядом, ничего. Топили сухим навозом. На печке по ночам спасались.
В 1942 году забрали на торфоразработки. Двух девочек, в том числе и меня. Привезли в Орехово-Зуево. Там страшно, что довелось испытать. Я стояла в карьере, на ногах парусиновые бахилы. До колен вода, а вода-то торфяная, ледяная. С восхода до заката солнца там работали. Только на обед нас водили в столовую. Как кормили, не хочу даже вспоминать. Но скажу: с червями ели щи. Когда нас оттуда отпустили, и я вернулась домой, то одни кости да кожа остались. Когда мама меня посадила купаться в корыто, то не могла прямо смотреть без слез. Зарплату нам не платили. Ой, как там было трудно. Были десятники, вроде бригадиров. Он стоит на бережку, и все погоняет: «Давай, давай, работай!» Ну кого же ты гоняешь, ведь дети же!
Потом, когда пошли заморозки, торфоразработки оставили. Мы сухой торф грузили на вагонетки и своими силами тащили их за два километра, где погружали в пульмановские вагоны. Куда их дальше отправляли, этого я не знаю. Проработала я там до декабря 1942 года. После прибытия домой прошло месяца два или три, как пришла повестка. А у меня к тому времени пошли фурункулы, нарывы. Так простуда выходила из тела. Медкомиссия всех проверяет, и когда я подошла, врачи стали причитать: «Да куда же ее брать, когда у нее на ногах и на руках все покрыто нарывами!» Отпустили меня. Дома все залечила. Немножко побыла дома, и снова нас послали за Тамбов, там мы опять же копали окопы. Много людей на эти работы собрали. После того, как все вырыли, отпустили по домам.
После этого меня взяли в Красную Армию. Призвали в октябре 1943 года. Сначала привезли в Тамбов, на пересыльный пункт, где дня три побыли, а потом в харьковском направлении. Сейчас вспоминаю все. Ведь не сплю ночами. Сколько нас взяли девочек из Тамбовской области, очень много. И от этого пересыльного пункта маршировали с духовым оркестром. Кто в лаптях шел, кто в чем, ведь война шла, а в селах-то и в предвоенные годы бедно жили.
Везли ночами. Днем стояли в тупиках. Боялись налетов вражеской авиации. Проезжали Ростов-на-Дону. Город был сильно разбитый. Привезли ночью на станцию Основа. Дальше пешком шли до Харькова. Поместили нас в здание школы. Она пустовала, спали в большом классном помещении. Переночевали. На рассвете приехали «покупатели» и начали отбирать по частям. Двое нас было с нашего поселка. Видно, они тоже не хотели нас разлучать, посмотрели по документам. Забрали обеих на батарею 76-мм зенитных орудий 583-го зенитно-артиллерийского полка. Когда нас туда привез комбат, то выстроил всех новеньких. На каждую смотрит и говорит, кто в какое отделение пойдет. На меня посмотрел и заявляет: «А ты будешь разведчицей-наблюдателем». Смотрю на него молча, что я там знаю, деревенская девушка. Позже выяснила, что меня определили во взвод управления, куда входили связисты и артразведчики. Пошла служба. Нас начали учить. Командир отделения приносил специальную книжку, на страницах которой показывал силуэты вражеских самолетов: «Мессершмитт», «Юнкерс» и «Фокке-Вульф». Со всех сторон запоминали. И свои тоже учили, ведь должны в небе опознавать. Всегда стояли на боевом посту с биноклем, также имелся прибор БИ для наблюдения за воздушным пространством. Также изучали ПУАЗО, я за ним стояли, давала координаты на учениях. Внезапно приехал проверяющий из штаба полка, все растерялись, он стоит надо мной, а я все командую, передаю на огневые позиции азимут, высоту и направление полета. В результате перед строем батареи вынесли благодарность. Нас в артразведке на смене стояло три девушки, через каждые шесть часов приходила другая группа и сменяла нас на посту. Все три Ани: я, Черникова и Венидиктова.
|
|
Cержант Анна Степановна Александрова (Старикова) (справа) и боевые подружки, с которыми она стояла на боевом посту в одной смене, Анна Венидиктова и Анна Черникова, г. Дебрецен, 1945 год |
Охраняли военный аэродром под Харьковом. Его и не видно было, все самолеты замаскированы. Несколько раз случались налеты. Но немцы нигде не могли пробиться, враз объявлялась противовоздушная боевая тревога, наши три батареи как начали стрелять. Я однажды во время налета стояла на посту и видела, что от интенсивной зенитной стрельбы земля и небо горели. Когда произошел налет, то порвалась линия, и мы вышли так: две связистки и артразведчик. Линия тянулась до самого НП, надо пройти 25 километров до села. Шли ночью, три девчонки. Я была за старшую. Телефон и провода при себе, линия идет по веткам и по земле. Идем и проверяем. Только когда нашли обрыв и соединили провода, тогда возвращаемся.
В 1944 году наш полк решили перевести в Венгрию. Я была на 3-й батареи, нас расформировали, орудия оставили на месте, взамен выдали 25-мм автоматические зенитные пушки образца 1940 года. Осталась на штабе, всех остальных уже расформировали и взяли. Только радистки и я сидим без направления. Как начала плакать, спрашиваю у офицеров, куда же меня решили отправить. Командир взвода управления, старший лейтенант, хороший человек, говорит: «Старикова, не плачь, собирайся, бери свой рюкзачок и беги в дивизион». Так я стала служить в штабе дивизиона.
Приехали мы в Венгрию. Нас распределили по позициям. Мы, штабные, стояли в немецкой конюшне. Как раз рядом проходила какая-то важная трасса. Все также охраняли военный аэродром. Здесь нас ни разу не бомбили. Весной 1945-го дали команду на переброску в Австрию. И вдруг наш командир дивизиона сказал о том, что надо подождать, уже война заканчивается. 9 мая 1945 года я как раз стояла на посту, мадьяры идут мимо по дороге и кричат: «Война капут! Война капут!» А мы еще ничего и не знали. Стояла каптерка, от которой отходила дымоходная труба. Внутри сидела телефонистка, с которой я обязана держать визуальный контакт, чтобы в случае появление вражеской авиации тут же все передать в штаб. И я ей говорю: «Слушай, Аня, там мадьяры кричат, что войне капут!» Внезапно нас собирает командир дивизиона и объявляет, что война кончилась. Сколько было слез, и радости, и всего. В августе 1945 года я демобилизовалась.
- Как кормили?
- В Харькове не очень хорошо, а вот когда мы уже приехали в Венгрию, питание сразу стало получше. В основном ели каши. Расскажу такой комичный случай. В Харькове мы дежурили по своим землянкам. Каждый день убирали пол и топили буржуйку зимой. Однажды я была дежурной, напарница стояла на посту, и ей принесли в котелке суп. А я думаю при уборке, что за вода тут. Взяла, да и вылила. Оказалось, это ее суп. Она пришла, а я плачу. Говорю ей: «Аня, я суп твой вылила». И давай с ней плакать вдвоем. Та сказала: «Да ладно уже, как-нибудь до обеда потерплю». Было всякое. Господи.
- Вши заедали?
- Нет, за этим сильно следили, чуть только кто-то заподозрит завшивение, тут же врач ЧП объявляет. Вот когда мы ехали на станцию Основа, то нас везли в вагонах в соломе, были вши. Как же там не будет вшей, когда мы друг на друге лежали! По приезду нас тут же отправили в баню и обработали одежду. Потом вшей не было.
- Какое у вас было личное оружие?
- Карабин Мосина. Короткий такой. На учения ходили и стреляли, выбивала по девять очков из десятки.
- Неуставные отношения с офицерами кто-то заводил?
- Нет, у нас такого не было. Строго следили за этим. При штабе дивизиона было столько офицеров, молодых ребят, но никто из них даже пальцем ко мне не прикоснулся или плохого слова не сказал.
- С особым отделом сталкивались?
- Нет, ни разу.
- Замполит у вас имелся?
- Обязательно, нормально он себя вел.
- Немецких военнопленных видели?
- Только повешенных. В Харькове еще во время войны организовали судебный процесс по делу эсесовцев-карателей. И я видела повешенных, тех, кто в газовых камерах людей травил. Висели тела карателей.
- Какое было отношение к партии, Сталину?
- Хорошее, даже очень. Мы кричали «За Родину! За Сталина!» Я Иосифа Виссарионовича до сих пор очень уважаю.
- Как была устроена связь с постом ВНОС?
- По рации и по телефону. Они нам четко сообщали о том, когда появлялись самолеты. Мы наблюдали за каждым объектом в небе. Даже когда появлялись Яки, я обязательно передавала данные о высоте и направлении полета. Не имела права не передать.
- Различали немецкие и советские самолеты по гулу мотора?
- А как же. Немцы имели более низкий звук, более угрожающий. Страшноватый, аж уши закладывало. А наши самолеты при подлете всегда давали сигнал: покачивание крыла, или огоньками мигали. Когда становлюсь на пост, и получаю информацию, какой сигнал на день. И сменщице его обязательно передаю.
Послевоенная судьба сложилась так. У меня брат Митрофан стал кадровым военным, жил в Хабаровске и на Камчатке. Дома его не видели десять лет. Потом он приехал в 1946 году. У нас очень трудно, неурожай и голод. И он меня забрал в Хабаровск, где устроил на работу в городскую тюрьму. Стала делопроизводителем по заключенным.
Потом мама заболела, призвала домой. Пришлось уехать. Вышла замуж в селе. Колхоз, разруха. И мы с мужем уехали в Мичуринск. Устроилась на работу санитаркой в кожно-венерологический диспансер. После двух лет работы пошла учиться на медсестру. Два года проучилась, и я приобрела специальность. Прожили в Мичуринске десять лет. Муж у меня был инвалидом войны, получил на фронте несколько ранений. Так что врачи посоветовали поменять климат. Приехали в 1960 году в Крым. Жили в селе Комсомолськое, муж устроился на работу, я же ждала, как раз на ГРЭС строилась поликлиника и больница. Они меня приняли на работу медсестрой. Отработала 30 лет. На пенсию вышла в 1976 году. Потом трудилась еще 10 лет, после уже окончательно ушла на отдых.
|
|
Анна Степановна Александрова (Старикова), с. Укромное Симферопольского района АР Крым, |
| Интервью и лит. обработка: | Ю. Трифонов |
