Артющенко (Шевченко) Мария Максимовна

Я родилась 23 сентября 1923 года в слободе Красюковская Новочеркасского района Ростовской области. Родители мои были крестьяне-середняки, в хозяйстве имелась корова и лошадь Серко, выездная повозка на рессорах, которую в области называли «бланкарда». Отец воевал в гражданскую войну красным партизаном, и в молодости переболел туберкулезом. Сперва у нас организовали коммуну, туда все сдали, даже курей. Потом поняли, что это перегиб, и часть имущества отдали обратно. В семье было много детей, но они рано умирали, брат Шура умер в 3 года из-за воспаления легких, а сестра Галя в 9 лет, у нее ножка болела, так что выжили только двое – Нина, 1927 года рождения, и я. Видимо, из-за болезни отца дети хиленькие получались. В 1930-е годы мы переехали в поселок Персиановку.

Окончив семь классов, в 1940-м я поступила в Новочеркасский мукомольно-элеваторный техникум. После первого курса приехала домой на летние каникулы. 22 июня 1941 года сидела дома, а радио у каждого в хате было, и вдруг слышу, как часов в 12 дня выступает Вячеслав Михайлович Молотов, нарком иностранных дел Советского Союза. Он объявил, что немцы вероломно напали на нас без объявления войны. Перешли границу, бомбили Киев, Севастополь и Житомир. Не скажу, что для меня это стало неожиданностью. Когда в августе 1939 года заключили пакт о ненападении с Германией, мы понимали, да и нам подсказывали старшие, я ходила на курсы «Осавиахима», что это неправда, немцы нас все равно обдурят. Были уверены, что война все равно будет. Вы знаете, как чувствовали.

Поспешно вернулись в техникум. Помогали собирать урожай. Осенью 1941-го нам объявили о том, что надо защищать Ростов, копать окопы. Немец очень быстро двигался вперед. Руководили нами учителя. Вывезли прямо с матрацами, подушками и одеялами. Отвезли в какое-то село, распределили всех по хаткам. С утра до ночи копали траншеи и противотанковый ров. Очень трудно копать, земля каменистая, так что постоянно натыкались на камни, которые приходилось разбивать киркой. Копали тихо и спокойно, безо всякого шума и веселья, как после показывали в фильмах. Еду привозили уже после обеда, к вечеру. Кормили очень плохо. Давали соус морковный, который мне страшно надоел. На всю жизнь морковка запомнилась.

Однажды мы вышли к траншее, проходят над нами пограничники с винтовками и автоматами. И возле нас остановились. Думаем, враг еще далеко, если военные так спокойно идут. И тут один из них тихонько говорит: «Девчата, ночью к Ростову прорвались немецкие разведчики, так что спасайтесь!» Господи, что же делать, а на работах уже больше половины наших не было, мы только вчетвером такие верные были, бедовые девчонки: я, Шура Щербакова и две сестрички. После слов пограничника кинулись искать старших, думаем, где же наши учителя из техникума – к тому времени их и след простыл. Мы тогда тихонько побежали, а там недалеко были хатки, собрали в чемоданчики свои тряпочки, а все остальное бросили и пошли.

А сами не знаем, где находимся, надо искать Персиановку. Решили мы вчетвером пойти в примерном направлении. Темно стало. Вдруг идет громадная мажара с сеном, возница останавливается и спрашивает у нас: «Ну что, девчата, садитесь, подвезу». И вот с ним доехали до глубокой-глубокой балки, которых в Ростовской области сплошь и рядом понатыкано. И он говорит, мол, девчата, теперь через балку и прямо-прямо идите, доберетесь до Персиановки. Пришла домой, где меня ждало сообщение о том, что учебу в техникуме отменили. Вскоре через наше село в ноябре 1941 года пошли войска на Ростов. В нашей хате покатом лежали ребята, затащат соломы в дом, и ночевали прямо на полу. Помню, молодые там были ребята, страшно жалко их. И себя тоже жалко. И снова пришла телеграмма, в которой сообщили, что после 1 января 1942-го нужно опять приступать к учебе.

Приехала в Новочеркасск, а 12 апреля меня призвали в Красную Армию. Сначала мы написали заявления о том, что хотим добровольно пойти защищать родину. Всех начали вызывать в военкомат, а мы-то глупенькие еще были, меня спрашивают: «Ну как у вас учеба?» А я училась хорошо, отвечаю: «Ну, по револьверу «двойка». Военком посмеялся и ответил, что ничего, меня и остальных выучат стрелять. Изучим все хорошо.

Отпустили на пару дней, переночевала дома. На второй день явилась в военкомат, папа проводил, его не мобилизовали, из-за болезни он имел белый билет. Говорит мне на прощание: «Ну что, дочка, иди, я тебя отговаривать не буду». Посадили нас в эшелон, и как-то опять получилось, что поехали через Персиановку, где во время остановки мама передавала мне с собой продукты. Прибыли в Ворошиловград, где попали в 16-й отдельный батальон ВНОС. Ночью первый раз я почувствовала, что мы в подчинении. Заходят в вагон командиры в четыре часа утра, и приказывают: «Подъем!» После все сошли на остановке. Темно, хоть глаз выколи, дождик капает. Мы вслух проявили негодование, и на нас как гавкнули, что мы мгновенно схватили свои вещи и пошли колонной куда-то. Идти трудно, недавно прошел дождь, и моросит еще небо. А мы же понабрали еды, у меня за плечами рюкзак, в руках чемодан. Думали по наивности, что станем в туфельках на передовой появляться. Совсем еще не понимали, что такое война. Идем, вода за шиворот льется. Зашли по дороге в посадку, уже даже в зубы чемодан взяла, еле-еле его тащу, натыкаемся на канаву, и здесь нас предупредили, что ее надо переходить, дальше стоит здание учебного батальона. Разве разглядишь, где там канава, одна девушка как ляпнулась туда, что и рюкзак полетел, и следом за ним она полетела. Кое-как вытащили ее. Зашли в здание, никакого отопления нет, холод в казарме, страшное дело. Никто не подготовился встретить девушек. Утром нам объяснили, что мы заменили мужчин, которых направили на передовую. Началась ускоренная учеба. Учились различать силуэты немецких самолетов. Выдавали большие альбомы, по которым мы все это изучали. Не скажу, что было трудно, мы же были грамотными, меня призвали из техникума, а подружку Шуру (моя землячка из Персиановки) со второго курса Новочеркасского индустриального института имени Серго Орджоникидзе. Так что легко сдали экзамены. Вот когда к нам пополнение девушек подошло в 1944 году, те уже с трудом сдавали, они были после школы и многого не понимали.

Через два месяца нас отправили под город Лутугино. Здесь произошло мое первое крещение – первая бомбежка. Действительно, страшно было. Я находилась в подслушной яме, моя подруга Шура сидела на телефоне, потому что распорядок работы такой: одна наблюдает, а вторая передает данные. И тут произошел налет на железнодорожную станцию. Самолеты бросают бомбы возле нас на бреющем полете, видны лица немецких пилотов. Бомбы летят и по инерции четко попадают в станцию. Земля бахается, нас присыпает, в яме сжались, земля отовсюду сыпется. Потом оборвалась связь, мы сидели и ждали, а чего, не знаем. Начальником поста был мужчина-белорус, все никак не появлялся. Уже стемнело, сидим, мечтаем, как будем партизанить. Смех, да и только: там в округе не было ни одного деревца. Наступила глубокая ночь, а мы не сменились еще. Неожиданно слышим шорох: кто-то идет. Кричим: «Стой, кто идет?» Это сейчас смешно, а тогда еще не понимали, что сами себя выдаем. Оказалось, это начальник поста, он отвечает: «Какое «стой», если бы вместо меня пришли немцы, вас бы уже давно перебили. Если чувствуете, что никого нет, то почему не собрались и не отступили?» А еще с вечера мы заметили, что в направлении города Красный луч идут, идут и идут непрерывной колонной наши отступающие войска. Немецкие самолеты на бреющем полете их расстреливают со всех сторон. Страшное зрелище. Начальник поста отвел в село, где нас посадили на «полуторку» ГАЗ-АА и начали гнать в тыл, только предупредили: «Пригибайтесь». Проехали за ночь более 30 километров без остановки.

На станции, куда мы приехали, еще не разбомбили баню, и начальник поста решил попарить нас от вшей. И тут налет, как в баню бахнула бомба, что оттуда все полуголыми выскочили. Машину разбило. В общем, двинулись дальше пешком в составе колонны. Девочкам очень трудно было. Где заметим после дождя водичку, то она наша. Отступали через Новочеркасск, через свою родную Персиановку, через кривянские болота. Подошли к устью Дона, где в него впадает Северский Донец. Ну что, ждем переправы. Неизвестно, когда она будет. Тут немецкий самолет скопление войск обнаружил, и пошла бомбежка по воде. Разрывы повсюду. Решили самостоятельно переправляться, я плавать умела прекрасно, ведь выросла на речке, в техникуме сдавала нормативы ГТО. И на лодке умела грести. Стали переплывать с подругой Шурой. Винтовки отдали конюху, чтобы он их отдельно переправили, а вещи и барахло в вещмешках над головой держали. Но так было неудобно, поэтому я на спинку перевернулась и так переплыла. Только выбралась на противоположный берег, как ощутила страшную усталость, тут же возле берега упала, и заснула мгновенно. Потом меня тормошат, говорят: «Мария, поднимайся!» Очнулась, увидела, что меня подружка будит, а вокруг бомбежка идет. Рядом бомба в воду как бахнет, оттуда брызги. И красиво так, цветная с серебром вода летит. И, представляете, я так и сказала: «Ой, как красиво!» А начальник поста, переправившийся с повозкой, как хватанул меня за рукав, и говорит: «Я вам сейчас дам «красиво»! Давайте бегом отсюда». Побежали с Шурой, остановились где-то в лесу. И так до станицы Кавказской отступали. Здесь нас посадили в эшелон, и поехали в тыл. Опять бомбежки и постоянные налеты. Привезли к Грозному. Здесь началась переформировка и меня в октябре 1942 года перевели в 74-й отдельный батальон ВНОС, где я стала работать на посту ВНОС радиотелеграфистом средней мощности.

Нас разбросали по всему Грозному, начали опять окопы копать. Думаем, не успеем ничего подготовить, ведь немцы двигались чрезвычайно быстро. Командиры вскоре поняли, что от окопов будет мало толку, и разбросали нас по пятиэтажным домам. На самых верхних этажах стали оборудовать наблюдательные пункты. Во время авианалета меня и ранило. Как было дело? Началась бомбежка, крыша с дома слетела, осколки бьют, одно крыло, где наш второй пост находился, упало, девочки едва успели к нам перебраться. И тут возле нас здание рухнуло, взрывной волной всех разбросало, у меня чулки порвались, и я кубарем покатилась под чердачное помещение. Не поняла, что там было, но осколок попал в правую ногу. Осталась на посту. Больше всего Грозный бомбили «Юнкерсы». Наших самолетов и видно не было, только после, с началом наступления они появились. Немецкие же самолеты шли тучами. Только налет, как начинают зенитки бить. Бедненькие солдатики, выскочат несколько к орудию из землянки, станут стрелять, но ничего не могут поделать. А немцы в небе как из-под земли каждый раз появлялись. Для нас Грозный стал тем местом, где сошлась сила на силу. Но все-таки отбились.

В январе 1943 года началось крупное наступление наших войск. Нас перебросили сначала в Ингушетию и Дагестан, затем встали в Нальчике Кабардино-Балкарской АССР. Посты разбросали по различным местам. Зима была противная, снег, дождь, постоянно сильный ветер. Одно хорошо, около реки Нальчик стояло много противопожарных высоких вышек, с них было удобно наблюдать за небом, но пока залезешь, весь потом изойдешь. А если ветер разыграется, то вышка сильно шатается. Там нас местные жители подкармливали кониной, что после голодного отступления стало настоящим шиком. Отсюда перебрасывают на Кубань, ближе к «Малой Земле». Потом по югу Украины мы наступали, шли за фронтом.

Легкое ранение я получила в феврале 1944 года под Мелитополем на подступах к Крыму. Потеряли мы связь между ротой и штабом батальона, который находился в Мелитополе. А наш пост за Новофедоровкой встал. Рядом стояла какая-то часть связистов, мы подходим к ним, спрашиваем, есть ли у них связь, они сказали, что есть. Попросили их помочь найти порыв, но ребята отказались. Тогда мы с Шурой и начальником поста одели шинели, взяли в руки катушку, телефон и пошли пешком. Стояла ужасная непогода, да еще разразилась сильная вьюга. Правда, нас немножко подвез на повозке колхозник, но дальше он повернул в поле, а мы потопали. И только возле села Новофедоровке нашли порыв, Шура на один столб залезла, я на другой залезла, натягивали провод. Как натянули, надо связывать, а ножичек-то маленький. Пока возились, начался артобстрел, я была в сапогах на несколько размеров больше, чем размер ноги, и от взрывной волны вылетела из них, кубарем полетела к земле. Шура меня подняла и еле-еле дотащила до ротного штаба в Новофедоровке. Там я осталась, три дня меня держали в постели, после чего вместе с ротным парторгом вернулась на пост.

Мария Максимовна Артющенко (Шевченко), 1970-е годы

Прошли мы всю Украину, Молдавию, а Победу встретили в Румынии. 9 мая 1945 года я дежурила в штабе роты, несколько девочек принимали радиодело. Вверху телефонисты сидели, а внизу мы. Когда начинаешь слушать эфир, это что-то такое невероятное. Перед глазами все проходит, тиканье и таканье. Вроде бы одинаковые, но при этом такие разные звуки. Это уму непостижимо. И среди них вдруг я слышу голос своей коллеги из штаба батальона. Прислушиваюсь, прямо аж замерла, ведь нельзя пропустить, и слышу: «Поздравляю с победой и концом войны!» И вдруг я «поздравляю» приняла, а дальше идет «победа». Вроде бы такое короткое слово, но я букву пропустила, и думаю, с чем же нас поздравляют. У меня получилась «пбеда». Прошу повторить, она повторяет, я уже не слышу ничего, потому что в двери заскакивают девочки, и кричат: «Поздравляем! Победа! Победа!» Мы все бросаем, выбегаем во двор, кто с чем, у кого винтовка, у кого пистолет. Как подняли стрельбу, ужас. Нас как раз недавно после пожара в казарме перебросили к городку Дробета-Турну-Северин, в самом городе стояла первая рота, а я служила во второй. Стрельбой всех мирных людей перепугали, из города начали звонить, что такое, испугались ведь. Возле нас ларечек был, в котором еще с революции жила русская женщина, она нам закричала: «Вы что делаете, перепугали людей!» Только тогда остановились. Обрадовались до предела. Потом нас снова перебросили в Ростовскую область. И здесь ожидали демобилизацию. Меня и еще нескольких девочек задерживали, чтобы мы могли принять новое пополнение. Даже присвоили ефрейтора. Еще говорят: «А что вы удивляетесь, это звание уже много значит!» Я очень четко передавала сообщения. Возмущались, конечно же, как это так, будем оставаться, зачем. Даже письма правительству писать хотели. К счастью, как только прибыли новобранцы, нас отправили по домам.

- На каких рациях вам довелось работать во время войны?

- Сперва, хотя я и числилась радиотелеграфистом, но на постах ВНОС рациями и не пахло, только телефоны имелись. Это очень неудобно, потому что один пост от другого далеко, а связь часто рвалась. Поэтому нам выдали какие-то американские рации. Очень тяжелые, напарница крутит ручку на аккумуляторе, а я ловлю или передаю сообщения. Что говорить, рация была четкая, но слишком уж тяжелая. Потом ее у нас забрали, а взамен ничего не выдали. Только когда меня стали оставлять при роте на дежурстве, там на одной рации средней мощности работало несколько девочек. Обслуживал ее механик, грамотный специалист, так что батареи долго работали.

- Какое у вас было личное оружие?

- Винтовка была. Одно время выдали самозарядную СВТ-40. Но не довелось мне стрелять.

- Пленных немцев видели?

- Конечно же. Вели они себя тихо и спокойно.

- Как относились в войсках к партии, Сталину?

- Это для нас было все. Суть смыслов. Но знаете, на политзанятиях у нас больше говорили о Владимире Ильиче Ленине, а уж когда стало идти освобождение, то у всех на устах был Георгий Константинович Жуков.

- Как вас встречало мирное население?

- Доброжелательно, особенно в Украине. Когда отступали, мы же голодные, кухня отстанет, или вообще не приедет, поэтому нам давали сухой паек на марше. Помогала только доброта мирных людей. Зайдешь в село, думаешь, вон на отшибе стоит домик, Шура кричит: «Это наш домик!» Специально так делали, чтобы больше никто не шел. Поднимается, заходим во двор, а там сидят уже два солдата и ждут. Ну что, поздоровались, перебросились парой слов, хозяюшка средних лет вокруг бегает. Мы-то совсем еще девчонки. Дает что-то – и то были рады. На Украине много фруктов росло, местыне их варили, и обволакивали в муке, получалось кисло-сладенький пирожок, очень вкусный. Румыны, особенно молодежь, встречала прекрасно. Не знаю, какая у них раньше была закваска, но постоянно ходили к нам в гости. Наш ротный штаб где-то под горой находился, там виноградник рос и стоял домик для охраны. Командиры разрешили им приходить. Мы же изучали румынский язык, спрашивали, как будет «тарелка», к примеру, или «сковородка», что-то у них спрашивать же надо. Помню, паренек один мне даже в любви объяснялся. В общем, хорошо и весело общались. На одном из постов подросток часто приходил, девушка с ним тоже разговаривать училась, как-то винтовку показывала, нечаянно выстрелила и его ранила. И вы знаете, обошлось, ее сразу куда-то забрали. Но румыны не стали к нам претензий предъявлять и не возмущались, даже наоборот, говорили, мол, такое бывает. А еще угощали вином часто. Удивлялись, что мы пили его неразбавленным. Оно вкусное.

- Как кормили на фронте?

- Мы сами себе варили еду на посту, а в Румынии разрешали роте в магазине покупать продукты. Румыны все, что они в состоянии, нам всегда выдавали.

- Вши были?

- Молчите, я как за вшей вспомню, прямо плакать хочется. Когда мы отступали к Грозному, то они страшно заедали. На одной остановке меня подруга спрашивает: «У тебя под мышкой чешется?» Я ответила, что да, и мне тут же приказали все снимать, неподалеку котлы поставили, все несли к ним одежду, чтобы ее пропарить. А после в наступлении у нас регулярно забирали грязное белье, чтобы уничтожать. Боялись инфекционных болезней.

Мария Максимовна Артющенко (Шевченко), 1980-е годы

- С замполитом батальона часто виделись?

- Да. Хороший был мужик, по фамилии Затуловский, разъезжал по постам, а вот в роте парторгом служил пожилой человек, тоже очень хороший. Часто спрашивал: «Ну что, девчонки, будем курить?» Он отучивал курить, многие не особенно курили, но уже начинали, тогда он делал нам «козлик», сам набивал его табаком и дает курить. Специально самосад или что-то такое, очень крепкое, давал. Голова кружится, больше в рот махорку боялись брать. Так и отучивал. Водку же нам давали только на подступах к Крыму. В районе Мелитополя, но мы как делали: соберем пять девочек, водочку, и отдадим солдатам, а нам взамен семечек давали.

- С особистом сталкивались?

- Дошло дело и до этого. Когда мы отступали на Кавказ, то шли через Персиановку, и наши дома с моей подругой Щербаковой недалеко через речку стояли. А шли мы по верху речки, там были летние казацкие лагеря. Еле отпросились у начальника поста, он под свою ответственность дал нам разрешение сбегать домой. Он только одно просил: «Смотрите, девчата, не подведите». Шофера машины, которая стояла впереди, попросили подвезти. И он нас довез прямо до брода через речку. Но мы не видели, что в кузове сидела девочка, тоже из нашей части. Только стали выбираться, а она за нами увязалась, спрашиваем ее, как ты попала в кузов, а ей тоже хотелось подъехать. Хотела с нами пойти, то мы сказали, что она с нами не пойдет, потому что как раз вражеские самолеты начали летать и бомбить. Вдруг что-то случится, тогда кровь на нас будет. И она осталась на дороге. А мы побежали домой, и вернулись в колонну, я меду набрала и яблок, а Шурочкина сестра принесла ведро молока. Как раз наши к броду подходили, и мы все гостинцы раздали. А эту девочку подобрала машина с замполитом. Там же сидел особист, спросил ее, почему она на дороге стоит. Та и объяснила, что Артющенко и Щербакова побежали домой. Он на бумажечку все записал. Когда через Дон мы переплыли, остановились где-то в лесу, и вдруг начальник поста говорит: «Ну, девчата, держитесь!» Его вызывали в особый отдел, расстроился и за себя, и за нас. Он умолял простить, что мы вернулись, все хорошо. Рассказал, как на духу. Ну что же, построили роту, и нас двух выставили перед всеми, говорят, что будут судить по законам военного времени. Перетрусились мы, вот это новости, как быть, не знаем. В душе, может быть, и чувствовали, что невиновны, но кто знает результат. Приговорили очень мягко, к нарядам, после начальник поста объяснил: «Молите Бога, замполит замолвил за вас словечко». Так что с особистом столкнулась далеко не самым приятным образом.