Бирюков Владимир Ильич

– Я – Бирюков Владимир Ильич, родился 23 сентября 1923-го года. У меня в 2013-м году было пять юбилеев одновременно: 90 лет, 70 лет освобождения Краснодара (я участник), 70 лет освобождения Кубани (я участник), теперь – у нас в городе в моей части единственный памятник (прямо части моей) – 40 лет, как его установили, и 60 лет, как я в Краснодаре. Такое совпадение бывает редко, конечно.

Родился – рядом, в Ростовской области: хутор Вяжа Кашарского района. В армию я попал в январе 1942-го года; ну, основное, тяжёлое самое время – это, конечно, 1942-й год.

Когда мы отступали, я держал оборону под Таганрогом, и когда немцы стали наступать на Кавказ, то они, конечно, имели огромную силу, преимущество, и, конечно, мы были слабее: было 5% наших войск здесь, на юге. Конечно, нам пришлось отступать. Мой дивизион – 57-й отдельный зенитно-артиллерийский – мы обороняли Ростов.

Они стали уже обходить нас – мы тогда в сам Ростов, а потом – отступали до Краснодара. В Краснодаре мы держали оборону, вели последний бой за него, за мосты Кубани, вот мост железнодорожный… и гужевой мост там был, и Пашковская переправа. Там погибли мои друзья, и они все награждены орденами Боевого Красного Знамени, а остальные – медалями За отвагу. Ну, мы и обороняли Краснодар, и потом освобождали его.

Потом мы отступили уже, разбили десант немецкий, который был на мосты, уничтожили 4 танка, более полусотни фашистов, взорвали мосты – и немцы были вынуждены отступить. То есть, мы вели активные действия в Краснодаре.

Потом мы отступали до Туапсе… с боями, конечно: «ни шагу назад»! Там мы вели самые напряжённые бои, потому что у немца было полное преимущество, у него было 137 танков – а у нас ни одного, у них было 350 самолётов – а у нас 71, у них было почти двойное преимущество в пехоте, но, естественно, что... у нас было своё качество: мужество, отвага, стойкость… ну, и храбрость, так что мы компенсировали всё вот этим видом оружия… такого, морального порядка.

Там было преимущество их авиации, они просто издевались над Туапсе… представляете – Туапсе, город… вот я не знаю, за что они его – 450 налётов сделали за полгода! Ну, над передовой – там ясно, что издевались они так, что нельзя было ходить. Вплоть до – идёт пешеход, солдат – даже на него бросаются самолёты.

Ну, мы – зенитчики: мы там сделали порядок определённый… сбили 18 самолётов, представляете? В Туапсе вот, в Шаумяне. Они на Шаумян бросали все свои войска, потому что это была дорога на Туапсе, а Гитлер сказал, что главная цель – взять Туапсе, замкнуть эти три армии – 56-ю, 47-ю и 18-ю, взять в окружение и уничтожить, тогда они пойдут свободно на Кавказ.

25-го сентября они сделали первое наступление на Шаумян, им нужна была эта дорога, но мы отбили, там две дивизии и наш дивизион… ну, в общем, не удалось им прорвать оборону. Там было много таких хитростей военных с нашей стороны.

14-го октября 1942-го года они всё-таки собрали побольше сил – танки там, это… и прорвали нашу оборону, и наш дивизион попал в окружение, но по лесным дорогам мы выскочили, хотя они обстреливали с миномёта и там несколько наших товарищей ранило… но – вырвались мы и отступали до Гойтх.

Там, конечно, мы потеряли своих солдат, воинов своих, нас там разбомбило, ну, там жутко было, потому что сразу по 20, 30, 50 самолётов сразу налетают на фронт – а дать им в воздухе отпор некому: потому что была – только зенитная артиллерия. Ну, кроме нас, там была, конечно, и малокалиберная зенитная артиллерия, дивизия Аршинцева была, Батлука шахтёрская дивизия, но они только на малых высотах, до трёх километров, а мы – до 12-ти километров сбивали!

После этого, когда взяли Гойтх, там, Георгиевскую – остановили их. Остановили – и они уже дальше не смогли продвигаться, и в декабре-месяце подошли ещё силы, там генерал Петров командовал Черноморской группой войск (умный дядька вообще этот генерал!), и начали наступление. 20-го декабря 1942-го мы освободили… участвовали в освобождении первого населённого пункта Кубани: это был посёлок Гойтх.

Ну, и сказать Вам – в 1942-м году оставались только Геленджик, Кабардинка, Сочи, Туапсе, а остальное всё было занято: Кубань была вся занята немцами, фашистами. Когда мы начали наступление в 1942-м году, нас освободили от дальнейшего продвижения – и перебросили на Новороссийск.

Там цементный завод "Пролетарий" (где их остановили), сарайчик там, батарея Зубкова, которая им не давала житья... потому что батарея – у моря, и ходили там немецкие корабли и катера – а они их обстреливали.

Ну, и мы участвовали в обороне Новороссийска. В общем, что получилось – получилось совпадение, что наш дивизион оборонял город Ростов – город Ростов стал городом славы, воинской славы: присвоили ему. Обороняли Туапсе – город стал городом воинской славы, дальше – Новороссийск: город-герой! Видите, наш дивизион – ну, так совпало, что вот по таким знаменательным местам боёв нам пришлось участвовать.

Мы, когда хоронили своих, которые на мостах погибли, то там дали слово, что мы Краснодар освободим, освободим их могилы: ну, это было эмоционально, конечно. Но так получилось, что под Новороссийском нам дали приказ: идти и освобождать Краснодар, желание совпало с приказом от командования, потому что здесь намечалось большое действие авиации немецкой, потому что – она же рядом, в Крыму!

Ну, и мы 6-го или 7-го февраля переправились с Лабинска… И это было, конечно, воодушевление, потому что после Сталинграда… там 3-го февраля окружение уже закончилось, как говорится, их уже зажали и заставили капитулировать. Ясно, что и здесь пошли наступления, и на Краснодар наступления, ну, и мы участвовали вот: Воронежская, Старокорсунская… и 11-го февраля 1942-го года освободили Пашковскую, но Пашковская к Краснодару раньше не имела никакого отношения, это был самостоятельный сельский район, поэтому Гречко, наш поздний министр обороны, напутал там одну вещь.

Ну, и 11-го февраля мы начали ночью наступление на Краснодар, и 12-го числа его освободили.

Я немного стихи пишу:

Над городом взвилось красное знамя
Свобода пришла, прочь фашистскую тьму
Ликует город, а краснодарцы
Сияют улыбкой любому бойцу.

Был необыкновенный подъём духа, эмоций, настроения, потому что нас окружили… даже в Пашковской, когда мы туда вошли – женщины, молодёжь – за шинели брали, гладили… а там, я видел, бабка стояла такая старая – она крестила даже! Атеисты все были, но она – так, тайком.

Ну, когда мы освободили Краснодар, то нас разместили на постоянные места, то есть – охранять и город, и аэродром. Аэродром этот – был основной для авиации дальнего действия, фронтовой авиации, и полк женщин бершанских, он тоже здесь… женщины – были. Нас – поставили батареи: одна – вторая батарея лейтенанта Мовчана, где сейчас Кубанский университет, первая батарея была у нас – где кислородный завод, это где остров, и третья – где сейчас мясокомбинат.

– Вы в какой батарее были?

– Я в третьей батарее, старшего лейтенанта Косых. Ну и, женщины ночью летали через нас, мы-то знали, потому что нам сообщали. Летали они ночью, возвращались они ночью тоже, и в феврале налётов на Краснодар не было. К концу марта уже начались налёты – 20 самолётов, 30 самолётов… потому что они в основном долбили железную дорогу – вокзал «Краснодар», там была «голубая линия»: наши пытались наступление, так сказать, сбить с толку, но всё снабжение шло – снарядами, обмундированием, питанием – через Краснодар, конечно. Железная дорога… и вот они долбили её, долбили, долбили… Март, апрель, май – интенсивные налёты, всё время мы стреляли, и днём и ночью, потому что заградительный огонь ставили.

Сколько мы самолётов сбили – трудно сказать, потому что стреляли не только мы одни, там же и другие единицы были. Сколько сбили – невозможно сказать. Раньше, если в 1941-м году посчитать, сколько сбили самолётов – то это будут тысячи, а то и миллион, потому что каждая часть всё себе приписывала.

А в 1942-м году уже стали – «принеси номер», чтобы тебе засчитали сбитый самолёт… ну, это уже было более упорядоченно, как говорится… а то все рапортовали… один собьют – а получается 10 или 20 с одного самолёта.

Потом налёт 30-го мая 1943-го года… это уже был налёт в 109 самолётов, это официально по статистике, книга «ПВО: противовоздушная оборона в Отечественной войне». 109 – в общем, как мухи они летали, вот так, как при Туапсе, так, как грачи летают вместе, так и они. Такое впечатление, что их чёрт его знает сколько там!

30-е мая было, погода была – такие рваные облака… вот они прятались в этих рваных облаках и долбили эту железную дорогу, город. Все мы вели огонь, и вторая батарея, которая была возле университета, тоже вела огонь, а Junkers Ju-88 заметил, что стреляют, из облака выскочил – и спикировал на батарею. Пикирующий самолёт.

Пулемётчики всадили ему прямо в брюхо – и он упал там, где сейчас институт садоводства, но он успел тогда сбросить бомбы, штук шесть, и одна попала прямо в пулемётчиков, и все они погибли: Гриша Буренко, Саша Васильцев, Макалу Туркубей, ну, и так далее. Раненых было много, даже котёл пробило с кашей, и каша вытекла, там засыпало старшего лейтенанта Макарова… в общем, натворил он бед.

Там пацаны окружали: им же интересно, что станет с батареей, даже этих ребят некоторых убило, но это отдельно.

Ну, там их и похоронили, на этом месте, где эта батарея стояла… похоронили там, поставили эту пирамидку со звёздочкой, всё.

Прошло 20 лет, в 1966-м году там копали фундаменты… и прошёл слух, что отрыли кости братской могилы, ну, и 4-я школа, которая как раз в 1966-м году открылась (её построили мы), там директор был очень такой человек… творческий, патриот и так далее – он интересовался; ну, и он направил свой отряд следопытов, чтобы найти, чья это могила, какой части. Этим отрядом следопытов Мария Павловна Затёсана руководила, учительница немецкого языка.

Начали они в райисполком, горисполком ходить, писать – никто ничего не знает; раз не знают – решили опрашивать жителей. Опрашивали жителей, и одна женщина жила там, недалеко от этого места, и она сказала им: «Знаете, здесь зенитчики были, и я смотрела, когда их хоронили, вот этих убитых, вот такие орудия…» и всё прочее.

Ну, тут уже взялись школа и пионервожатые – Галя Рубан и Алла Рагозина (кстати, Алла Рагозина – она теперь директор школы, в этом году ей присвоили «Почётный гражданин Краснодара»).

Уже зацепка – зенитчики! Но тут так случилось, что эта пионервожатая Галя Рубан влюбилась в парня-десятиклассника, ну и у них там свидания, всякое, ну и, естественно, она ему рассказала, что это могила зенитчиков. А этот парень был сыном моего друга – Сергея Соловьёва, в одной части мы были с ним, дружили, и когда этот парень пришёл домой, он поделился с отцом, что вот, мол, так и так, значит: братская могила зенитчиков. Ну, Сергей Иванович говорит: «Я знаю, какая часть», потому что никто же, кроме него, не мог это установить. Он тогда пошёл к директору, рассказал ему, что это 57-й отдельный артиллерийский дивизион, и вот там их могила, потому что я знаю об этом, он был в первой батарее, ну и вторая батарея…

И вторая любовь – ну, война войной, а любовь любовью. Тогда командир батареи, где убило ребят – лейтенант Мовчан, и Сергей Иванович (он сержант был, дальномерщик стереоскопический) – познакомились с девчонками.

У Сергея – Валя, ей 16 лет было, а он – 1921-го года, ему 20 с небольшим. Ну, и этот лейтенант – командир батареи, тоже познакомился с девчонкой, и они ночью, когда там не стреляют, недалеко от батареи устраивали свидания, и тот и другой; но они не знали, что эти девочки, оказывается, одноклассницы. Ну, когда они рассказали, что они одноклассницы, стало ясно, что этот Мовчан и Соловьёв стали ближе друг другу.

Но Соловьёв случайно оказался в нашей части: вернее, он был в нашей части, но в Шаумяне его ранило в голову… там убило у нас нескольких, а его ранило. Попал в полевой госпиталь, а из него в Сочи: в настоящий госпиталь, а раз попал в него – значит, уже в свою часть не попадёшь: там специальные, в общем, части, в которые оттуда посылают.

А он был хороший дальномерщик, потому что там стереоскопичность нужна, там не каждый сможет, и командир батареи этот решил его выкрасть из госпиталя. Поехал, узнал, где он там – и выкрал его. Ну, фактически, по закону – Соловьёв дезертировал, потому что вместо запасного полка – он исчез. Но тут наш командир дивизиона был в хороших отношениях с командующим артиллерией – и его наконец узаконили в этом самом старом положении.

Так что если бы не этот случай, то Сергей бы не оказался в Краснодаре, но раз он оказался опять в нашей части благодаря этому, поэтому случилось, что его сын сказал – и он, так сказать, первую ниточку начал…

А дальше пошло уже: этот Сергей Иванович женился на Валечке, когда кончилась война, теперь этот Мовчан уже стал подполковником, начальник штаба в Хабаровске, был на Казачьей горе, я там всё знаю, я там и на войне с Японией принимал участие.

Он тоже – приехал, женился, но они связь между собой держали: и Сергей Иванович, и Мовчан, и поэтому, когда он рассказал директору – дал адрес Мовчана, тот уже демобилизовался и в Краматорске жил.

Тогда послали ему письмо: ну, это же его подчинённые! Он знал, кого убили; дальше он – в архив, Подольск, там все данные и прочее… вот так удалось раскрыть это. И вот на том месте, где сейчас «Зенитка», памятник возле университета, на том месте, где убило их – это не только просто памятник павшим бойцам, а и могила их.

Кстати, потом, когда было 30 лет освобождения Краснодара, мы перевезли тех, которые были убиты на мостах. Поэтому там – на памятнике – перечислены все убитые, павшие за Краснодар: мои друзья, боевые товарищи. Прямо на памятнике написано:

«Воинам 57-го отдельного зенитно-артиллерийского дивизиона, павшим в боях с немецко-фашистскими захватчиками при защите Краснодара», вот так случилось.

Ну, в конце концов, 9-го октября 1943-го года Кубань была освобождена.

У нас в семье воевали четверо: отец воевал, я воевал, сестра – медик, воевала тоже на этом же фронте, и младший брат тоже, 1927-го года, тоже попал, как говорится… так что мы – семья воинов.

Дальше – знаете, что: наш дивизион 57-й связан с Крымом, но не просто связан, а там была Ялтинская конференция, с 4-го февраля по 11-е. Нам было доверено охранять её, и вот для нас возвращение Крыма – это личное удовольствие, личное счастье: потому, что охраняли там Ялтинскую конференцию.

Мой отец, оказывается, был в Крыму: десантом из Тамани. Когда закончили – немцев выбросили и в Крым, в Керчь. Вот там в Керчи чёрт его знает что пытались… и бомбили, и… а на заводе Войкова – там ковши такие были, и они под ковшами рыли окопы, чтобы пережить бомбёжку.

Потом они участвовали в освобождении Симферополя, Гурзуфа и Севастополя, брали Сапун-гору. Вот он штурмовал её, и там его ранило, поэтому с Севастополем и с Крымом – такая связь эмоциональная.

– Давайте вернёмся в «до войны». Когда Вы в школу пошли?

– Я в первый класс не ходил, во второй класс – не ходил: сразу третий, четвёртый. Потому что у меня отец – учитель, и мать – учительница, primary school. Ну и так я невольно обучался… в 12 лет поступил в училище, закончив 7-й класс. Поступил в Новочеркасское педагогическое училище. В 1936-м или 1935-м. Ну, в общем, в 1939-м году я окончил его, мне было 15 лет, но, коль я был отличник – мне дали право поступить в Ростовский университет на физико-математический факультет. Закончил я I-й курс очно.

Потом, в 1940-м году, отец у меня заведующим школой был, под Ростовом уже работал, в Ольгинской станице, и завРайОНО приехал проверять что-то. Я подошёл – тот спрашивает:

– Кто это?

– Сын.

– Ну, и что он?

– Учится в Ростовском университете.

– А ну-ка…

И меня спрашивают:

– На физмате учишься?

– Да, I-й курс закончил.

– Знаешь что, у меня в семилетней школе нет учителя математики и физики, давай переходи!

Я говорю:

– Я же учусь очно.

– А ты переходи на заочное, чего тебе?!

Ну, уговорил меня, и я с 16-ти лет стал преподавателем физики и математики в Ольгинской неполной средней школе. Вот так. Пацан.

Ученики у меня были многие старше меня, потому что тогда переход был… ну, они с такой – на семилетнюю… Тогда экзамен был по математике, девчонки влюблялись там в меня, но мне нельзя было уже авторитет свой портить.

Я почему преподавал – потому, что я ж педучилище закончил, по этой методике нас же учили; и отношение, и практика была, поэтому для меня это не было сенсацией. Ну, и в 1941-м я их выпустил, они благополучно, хорошо закончили математику, и я на II-й курс уехал в Ростов, сдавать заочно.

И 20-го числа июня 1941-го года я закончил II-й курс – и приехал домой. В воскресенье мы с одним другом играли – и началась война. Смотрим там – возле управления колхоза стали собираться люди, а тогда радиоприёмников не было, тогда был только приёмник в колхозе. Ну, и речь Молотова: «Началась война»…

Мы с этим дружком моим на другой день на велосипеды, и – в Аксай: военкомат там, чтобы «если завтра война, значит завтра в поход». Ну, значит, ГТО мы сдали уже, всё это было, поэтому патриотизм был тогда натуральный, не поддельный, а настоящий. Но нам сказали… капитан вышел тогда:

– Идите отсюда, надо – вызовем.

Мне 18 лет не было, у меня же осенью день рождения. Ну и вот так… а потом в ноябре заняли Ростов, уже этот военкомат куда-то исчез, куда-то эвакуировались, поэтому только в январе уже…

– Когда немцы Ростов заняли – Вы где были?

– Они были в Аксае, а там разделяет Дон… а нашу станицу не занимали, она 6 километров от Дона. Но обстреливали её и бомбили. Ну и у нас дивизион стоял даже во дворе, вернее – рядом прямо, а штаб дивизиона – был у нас, между прочим.

Там был интересный случай. Один командир – начпрод, Жорка Горбынков – в разведку пошёл через Дон, а в ноябре было холодно, и замёрз Дон. Он перебрался сюда с сержантом и двумя солдатами, а там же гора: с той стороны, где Дон… ну, они долезли, там он их оставил, а сам – на вершину… и его схватили немцы. (Смеётся.) Но он здоровый был – два метра ростом, и вообще парень такой – богатырь. Он кинулся в этот обрыв вместе с этими немцами, скатились они там… ну, он потом вернулся в том же месте, где переходил: там его знали, а другая часть – подумали бы, что шпион…

– Дивизион, в который Вы попали служить – он сперва у Вас там дома стоял?

– Да. А как меня туда призвали – ну, был в пехоте одно время, а потом я же имел два курса высшего образования, и нас начали искать: для таких частей, в которых нужна грамотность. В артиллерию… и я попал в дивизион – в 593-й, где уже знакомые были, и тот же Жорка Горбынков – начпрод – он научил меня курить, и спирт – когда пойдёшь к нему в гости, он всегда это самое: «Ну, выпей»… он был такой… храбрый.

Ну и отец в 1941-м году тогда, перед занятием Ростова, сам добровольно заявил в военкомат, пошёл воевать.

– Вы попали в 593-й, а потом Вас перевели в 57-й?

– Потом их соединили, они вместе стояли… то есть, мы. Знаете, 57-й и 593-й под Таганрогом были вместе – и отступали вместе; на мосту батареи стояли и прямо между мостами – а мы были на охране неба. А потом соединились вообще, и уже один дивизион стал, и там уже бои под Туапсе…

– Кем Вы были в дивизионе?

– Солдат, орудейщик, наводчик по углу места: один по азимуту наводит, а другой по углу места.

А потом, с Краснодара – был приказ Сталина в 1943-м году, когда уже и Курская битва прошла (видимо, офицеров не хватало или запас нужен был), значит – всех, имеющих среднее и высшее образование, направляли на краткосрочные курсы в училища. И меня из Краснодара – отсюда из части – в Оренбургское зенитное артиллерийское. Там потом рядом Гагарин учился: вот моё зенитное, а через стенку – его лётное.

Там я стал командиром огневого взвода, а потом, после Запада – попал в Японию. Эшелоном ехали месяц в Биробиджан, через 57 туннелей. Мы приехали туда и потом наступали как 1-й Дальневосточный фронт, маршал Мерецков командовал. Ну а мы – 1-я Краснознамённая армия генерал-полковника Белобородова, направление – Инг, Гомулинг, Муданьцзян, Харбин.

– Ну там же налётов-то не было…

– Ну, знаете что… мы – стреляли. Их там так зажали! Вы знаете, 6-го августа там бомбу бросили – и разнеслось, а что это такое – никто не знал: не понимали, что такое атомная бомба. Теперь я – физик, я знаю все подробности, и читал даже Гровса книгу, который командовал вот этим делом с бомбой…

Шёл дождь, страшнейший дождь шёл в ночь с 9-го на 10-е, и там – где-то в небе – армада самолётов шла наших: сто или двести, так что они там шороху наделали такого, что японцев придавило всех. Ну, а потом – капитуляция…

Но они, вообще-то, сопротивлялись: в Муданьцзяне бои шли неделю – не могли взять; они упорные, японцы, как бы там ни было…

– Что можете вспомнить об отступлении 1942-го года?

– Я написал про это книгу.

Тяжелейшие бои. Потому что, во-первых, страшно было то, что если тебя ранят – то ты попадёшь в плен, а так боялись плена! Потому, что Краснодар они заняли уже 9-го августа 1942-го года, и уже были в Армавире, и они уже дальше даже прошли, так что если бы они повернули – то всё было бы в окружении, и поэтому было такое состояние…

Они листовки бросали: «Ростов возьму бомбёжкой, Кавказ пройду с гармошкой». Потом листочек такой рисовали: вверху Гитлер, здоровые гармошки, и написано у него – «Широка страна моя родная», поёт он, а внизу – Сталин с маленькой гармошкой, и поёт: «Последний нынешний денёчек».

А потом эти сволочи-власовцы (знаете, сколько тут этих листовщиков-власовцев было?!)… ну, их запрещали читать вообще-то… это строго там: СМЕРШ следило! Но мы – всё равно: пойдёшь в туалет – а они там везде валяются. Значит, вот такой вот листочек, и там: «Я, бывший командующий 2-й ударной армии генерал-лейтенант Власов и начальник штаба генерал-майор Малышкин, призываем вас вступать в нашу армию, бороться с Советским Союзом…» – усеяно всё! Потом – листовки Краснова… или не помню уже кого.

Ну и что они делали – скот согнали с Украины, с этого… и по Кубани его гнали там. Самолёты немецкие – они издевались, бомбили их, чтобы не дать возможность идти, расстраивали, ну и части бомбили.

Я не знаю, как это получилось: вот в Краснодаре несколько тысяч было пленных. Где стадион «Динамо» – там лагерь пленных был, потом – на мясокомбинате был лагерь пленных, так что там тоже несколько тысяч…

Но вот мы, когда были возле Кубани на мостах – видели: там даже внизу многие плыли через Кубань, чтобы отойти, там дивизия 339-я стояла. Мы ожидали, что они придут от Ростова быстрее, но их казаки – 4-й и 5-й кавалерийские корпуса – Кубанский и Донской, задержали их в Кущёвской на 2 или 3 дня, и поэтому наступление на Краснодар оказалось не с отсюда… (Показывает.) Не со стороны Ростова, а со стороны Елизаветинской, с запада…

Не дай Бог что там было, когда в мае 1942-го года наших две или три армии немцы сбросили в море. Там плыли они на камерах, они у нас попадались – рассказывали… это ужас был какой-то, такая паника, сколько там было убито!

И они заняли Темрюкский район, и оказалось, что они отсюда – с запада – быстрее до Краснодара дошли, чем оттуда с севера. Поэтому нас с 8-го числа на 9-е утром рано перебросили из этого направления. Мы стояли не в том направлении: думали, что оттуда пойдут и быстрее придут: ну, и сразу – на мосты. Это было утром 9-го, где-то часов в 9:00-9:30 уже у мостов, а где-то в пол-двенадцатого уже Краснодар был занят.

Теперь – что Гречко сморозил… ясно, что ему кто-то писал, он же был министром, он командующий армией: силён, очень такой человек… творческий и напористый и всё… он взял и написал «Битва за Кавказ». Книгу. Хорошая книга, там детально разбираются все эти события…

…Краснодар был занят 9-го августа. Вообще, я свидетель, мы свидетели. А Пашковская действительно была занята 12-го. А он в книге написал, что Краснодар был немцами занят 12-го августа: так же, как и Пашковская. Но это же разные были территории! Пашковская не относилась к Краснодару. Но это всё, конечно, мелочи.

Расскажу ещё один случай невероятный, благодаря чему я с Вами разговариваю. По Таганрогу 8-го марта 1942-го года организовали наступление. Миус-река там, и они её берега там льдом облили: всё-таки это зима была… и когда начали наступать, село там хотели взять – не получилось. Наше отделение наступало, а друг у меня был, цыган – Дзина (кстати, у нас в этом отделении были Нурметов, Узбец, потом ещё кто-то такие), но мы тогда вообще не отличали: тю, какая разница? (Смеётся.)

– Так Вы в пехоте были?

– В пехоте. Русский, не русский – тогда не было такого какого-то разделения психологического.

И он обстреливать стал. Бьёт и бьёт, гад, с орудий – и с миномётов, в основном. Но мы в конце села нашли яму там, окоп, и в этом окопе щели копали жители, и мы там устроились. Окоп был глубокий. Покуривали – и пережидали, когда закончится обстрел, это к вечеру было. Через некоторое время к нам подползает Кастор, старший лейтенант, и капитан… ну, а тогда шпал не хватало, и знаете – нитками белыми делали шпалы, а тот старший лейтенант – кубика у него нитками – три: не хватало металлических этих…

И этот капитан говорит:

– Вы это место оставьте: это будет наш наблюдательный пункт, найдите себе другое, давайте отсюда…

Ну что, вижу – там акация… я – под акацию, и говорю:

– Дзина, давай вон туда!

Ну, когда взорвались следующие снаряды – значит, пауза. Убежали, перебежали под акацию… метров, наверное, 30 или 20, и Дзина тоже недалеко. Ну и – ясно, настроение какое: выгнали с окопа! Ясно, что зло какое-то: что же вы, так-растак… И я смотрю, думаю, что же они там делают – и в это время мина, представляете – прямо в эту щель! И этот старший лейтенант – у него голова, вижу, откинулась, а тот капитан – видимо, упал туда, вниз.

Когда закончилось это всё – мы в благодарность, что они нас спасли (иначе нам бы самим это досталось) – старший лейтенант уже был убит, уже холодный был, а тот – ещё тёпленький – ну, мы его оттащили в санбат, санитарный батальон, и потом не знаю, что там как. Представляете, со зла – и сразу настроение наоборот: благодарность за то, что они так сделали!

Потом на фронте были случаи такие, в которых гибли по глупости. Ну, мы пацаны, а пацаны – у них хлопот-то нет: там опасения, как поступать, прочее… взрослые мужики – те уже меньше гибли.

Такой случай был: он пробомбил – бомба упала и не взорвалась, и там с разных частей любопытные, зеваки к этой бомбе, которая лежит… и они – кружком… – а она – как рванула! – руки, ноги…

Погибли, как говорится, по своей неосторожности, по своей неопытности… заинтересовало их… так что такие случаи – бывали. Вот они выпятятся с окопа, а старики – они осторожные… с умом воевали. Моего возраста – 1923-й год – осталось в живых три! Это официально. 1924-й год – тоже.

– Когда Вас призвали – Вы какую подготовку проходили?

– Небольшая была подготовка, недели две в дивизии.

– В какой?

– 339-я, Ростовская, местная, её там формировали. Я был там две недели, а потом не знаю, потому что теми, которые имели образование – ими старались пополнить такие части, которые требуют точных знаний.

Тогда – это не сейчас… тогда имеющий 7 классов – это был чуть ли не профессор на фоне тех, которые не имели образования. Это сейчас у всех – высшее, два диплома, три диплома и так далее.

На фронте страшно, конечно, что там говорить, ну, убивают, все же видели это… вот когда ты стреляешь – то не страшно абсолютно: ты делом занят! А когда тебе делать нечего, а тебя бомбят – то кажется, что все бомбы падают на тебя. Вот летит она – и ты думаешь: «Ну, сейчас меня…» Когда тебе делать нечего. Когда ты делом занят в артиллерии – ты стреляешь.

– Как Вам после пехоты – артиллерия?

– Ну конечно, легче. Потому что в пехоте – там что: там и мёрзнешь, там и спать тебе негде… а тут уже более обустроено. Мы всё-таки от передовой стояли 3-5 километров, чтобы нас меньше зацепило, чтобы могли мы охранять небо, чтобы нас не так бомбили.

Вот наш дивизион за войну сбил 46 самолётов, из них 18 – под Туапсе, подбил несколько десятков танков… ну, сейчас я не помню… и автомашин, и пехоты, и так далее.

– В речных дивизионах – не бывали?

– Нет, у нас их не было. У нас дивизион РГК – резерва главного командования, у нас фронтовой дивизион.

Был у нас СМЕРШ, старший лейтенант… на чём пугал – когда мы до Туапсе добрались – осень там была, орехи созрели, а они же – высокие, они же растут в лесу – ну и начали там пилить это самое, орехи собирать. А они были ещё не совсем созревшие – и рот чёрный, и всё прочее, и вот этот СМЕРШ нас всех выстроит:

– Под трибунал, кто будет орехи спиливать!

Вы знаете что, мы голодные были, как черти вообще, в этом Туапсе… Там дорога одна, там больше нигде не проедешь, ну и подвозили снаряды, патроны, и, видимо, то ли не подготовлено было… в основном, нас кормили чем… на фронте – хорошо кормили: 800 грамм хлеба, мясо… а тут – одна кукурузная похлёбка, и всё. Никакого мяса. Ну, хлеб ещё давали. Просто подвоз не могли организовать. Так нас спасали груши. Вы знаете, что вот эти кислые груши, когда улежатся – они вкусные? И вот мы запасались: мешок груш был у каждого обязательно…

Случай один расскажу. Хлеба нам давали по 400 грамм. Не 800, а 400. Ну и мы его распределяли: пополам, а потом – в сидор. И так у нас случилось в нашем орудийном расчёте, что кто-то крал этот хлеб. Вот оставишь, кинешься к вечеру, а – уже нету. Тогда командир орудия, сержант Пушняков, когда было затишье, увёл нас в лес, построил, спрашивает:

– Кто крадёт хлеб, признавайтесь!

Никто не это. Он опять:

– Кто?! Ещё раз спрашиваю!

Все молчат. Он:

– Раскрыть всем рты.

А он, оказывается, в свой хлеб насыпал чернильного карандаша, и у одного – Невстратова – рот в черниле.

Он:

– Выйти из строя. На колени! Клянись, что воровать не будешь!

Он не встал на колени, тот тогда с автомата ему над головой. Он встал на колени, поклялся – и… сбежал от нас, потому что мы не знаем, куда он делся… так что – голод не тётка.

Как он догадался, как выловить этого любителя пожрать?..

Было там и трагичное, и смешное, всякое.

– У Вас в расчёте только славяне были – или нет?

– В основном – да, конечно, славяне. Потому что наиболее образованные которые были – то с России, конечно, из городов в основном. Большинство – четыре-пять-шесть-семь классов. Потому что там надо разбираться: это ж прибор управления огнём! Ну вот разве заряжающему не нужно… просто здоровый мужик должен быть.

Вот у нас Сохлин, который был, когда на мостах сражались: он заряжал – и его ранило, а у него снаряд в руках так и остался, когда он лёг. Командир Ивашкевич (он, кстати, мой добрый знакомый, в Ростове потом жил) у него снаряд этот забрал, когда все вокруг убиты были, заложил его – и ещё раз выстрелил. Уже после того, как все остальные погибли на той переправе.

– А Вы по наземным целям стреляли?

– По наземным – это же был такой командующий 56-й армией Рыжов… полевая артиллерия стреляла по танкам, и, видимо, у них снарядов не было или их мало было… приказал и нам.

– Вас поставили на прямую наводку?

– На прямую наводку, конечно. У нас снаряд всё-таки скорость имеет до тысячи метров в секунду… и – считайте, какая кинетическая энергия у нас.

– У Вас были бронебойные снаряды?

– Были. У нас и бронебойные были (это обязательно), и снаряды картечные… вот когда в самолёт стреляют – у нас есть прибор, который рассчитывает скорость самолёта, ветра, влажность среды и так далее… ну, я командир огневого взвода был, поэтому это всё знаю, и, когда он долетает до точки встречи – он выбрасывает картечь, и поэтому сам снаряд не попадает в борт (чё он там: маленький), а вот эта картечь, которая летит конусом – вот она самолёт как раз и сбивает. Или взрывается когда бризантная…

– Во время вот этого боя на Пашковской переправе – Вы где были?

– Возле мостов. Вот возле мостов мы стояли – и прикрывали небо, нас два дивизиона, как говорится, «близнецы»…

– Вы говорили, что какие-то военные хитрости использовали под Туапсе…

– А на войне без хитростей… ну, всегда – кто кого перехитрит.

Вот мы остановились, окопы выкопали, всё, и стреляем оттуда, а вечером у них прилетает рама: Focke-Wulf FW-189, самолёт немецкий… я хорошо знаю наши и ихние самолёты: покажут картинку – ты должен угадать сразу! И – он разведывает, где там стоят эти самые. За ночь – мы меняем позицию, а на этом месте – где были – там организовываем ложную батарею. Ну, там, ломаных деревьев, ещё ящики туда поставим – и они на следующий день, когда им уже дали данные, координаты – бомбят. И бомбят они – эти ложные цели!

Но они стали хитрее делать: то они летали одной группой, а то они, значит, стали так: две группы. По одной – мы стреляем, а другая – смотрит, откуда стреляют. Но наш командир дивизиона (Салимоненко, он потом генералом стал, командиром дивизии) – он был тоже хитрый человек: тогда он огонь одной батареи направляет против одной группы, а другую – против другой группы. Тогда они стали летать в три…

Ну, в общем, так и хитрили друг другу, а потом они спикировали.

Junkers Ju-87 – он двухколёсный такой, пикировал, и Junkers Ju-88 – это двухкилевой, и он тоже пикировал.

У нас были расчёты… сержант, фамилию забыл… он здорово стрелял по пикирующим, и вот они самолёт-то и сбили: Junkers Ju-88 пикировал на батарею, и они ему прямо в лоб засадили! Он где-то метров за 50 упал. Ну, бомбы уже взорвались, всё, что там было… и я побежал, там и другие побежали смотреть… и я увидел – лётчик валяется, и у него – планшетка. Я эту планшетку у него снял: ну, заинтересовало, что там. Там были какие-то бумаги по-немецки – и фотокарточка. И там – наша девка одна! И написано, что она ему подарила эту фотографию! Ну, ко мне старший лейтенант-СМЕРШник подошёл – и забрал эту планшетку, я ему отдал…

Нужны там были всякие уловки. Иногда даже просто взрывпакет бросают – и то хитрость. Скажем так: вот они летят – и где-то там в стороне два-три взрывпакета хлопают. И они думают, что оттуда ведётся огонь, пикируют на этот участок, перепахивают его – а мы остаёмся в стороне.

Так что надо там быть сметливым и хитрить, потому что – кто кого перехитрит.