Гузаиров Тимур Шайхулисламович

«Фронт налево, фронт направо
И в февральской вьюжной мгле
Страшный бой идет, кровавый,
Смертный бой не ради славы,
Ради жизни на земле»

А. Твардовский
«Василий Теркин»

ОБСТАНОВКА НА ЮГО-ЗАПАДНОМ УЧАСТКЕ ФРОНТА В КОНЦЕ 1942 ГОДА

Тогда, в конце 1942 года, внимание всех людей в нашей стране, так же, как и немцев, было обращено на сражение, которое происходило на берегах Волги, в районе г. Сталинграда. Человечество, затаив дыхание, ждало: кто же возьмет верх? От исхода этого сражения во многом зависел исход войны. Немцы рвались к Волге, взять Сталинград. Здесь они сосредоточили огромное количество техники, до миллиона солдат и офицеров 6-й армии под командованием фельдмаршала Паулюса.

Наши войска силами трех фронтов: Юго-Западного, Донского и Сталинградского обороняли этот район. Взять Сталинград немцам не удалось, попали они в окружение и поэтому стремились, во что бы то ни стало, спасти свою окруженную группировку. Немцы стали подтягивать имеющиеся резервы и даже снимать наиболее боеспособные, особенно механизированные и танковые соединения с других участков фронта.

Здесь, на Калининском фронте, в районе Великих Лук, немцы тоже готовили для отправки под Сталинград танковые части. Шла погрузка их на железнодорожные эшелоны. Наше наступление было рассчитано так, чтобы успеть до отправки эшелонов подойти к району сосредоточения немцев, завязать бой и сорвать их отправку под Сталинград.

А перед началом наступления нам сказали, что, двигаясь в нужном направлении, мы должны соединиться с войсками, наступающими навстречу нам с юга, и тем самым завершить окружение немецких войск в районе города Ржева. Там, восточнее Ржева, был большой выступ немцев в нашу сторону.

Согласно легенды-плана, наступательные операции начались одновременно с обеих сторон и, продвигаясь форсированным маршем, к концу второго дня некоторые танковые подразделения вышли на предполагаемый рубеж встречи и встретились. Но закрепить успех и завершить окружение немцев эти подразделения не смогли, т.к. основные силы войск не подошли и не развили наступление вширь. Главные силы нашего корпуса тоже не пошли по этому направлению, а направились для выполнения основной задачи операции. План окружения Ржевской группировки немцев, оказывается, был только отвлекающим маневром, и немцы «клюнули» на это.

Выполняя основную задачу, поставленную Ставкой, наш 1-й Мехкорпус, круто повернув в сторону, где немцы нас не ожидали, направился в глубь территории противника. Там он и должен был выполнить главную задачу данной операции. Об этой главной задаче корпуса я узнал спустя много лет после окончания войны, когда посмотрел кинофильм «Корпус генерала Шубникова» (новое название фильма: «Ангелы смерти»), поставленный на основе реальных событий по боевым действиям нашего корпуса в конце 1942 года. Командовал нашим корпусом генерал-майор М.Д.Соломатин. Кроме кинофильма я еще узнал об этой операции из книги маршала Г.К.Жукова, который описывал это на стр. 437 своей книги.

По кинофильму, командир корпуса лично, один на один, получал эту особо секретную задачу от представителя Ставки, непосредственно перед выступлением корпуса. Об этой основной задаче корпуса знали только два человека, это – представитель Ставки и командир корпуса. Не знал об этом даже командующий 41-й армии. Для штабов и для всех нас существовала ранее разработанная легенда-план, по которой мы должны были окружить Ржевскую группировку немцев.

Хочу привести здесь один интересный, но драматический по своим последствиям эпизод из фильма «Корпус генерала Шубникова». Когда представитель Ставки поставил задачу корпусу (они были только вдвоем), командир корпуса сказал ему: «Ведь на верную гибель посылаете корпус». Ему в ответ представитель Савки произнес: «Да, мы знаем об этом, но другого выхода нет для выполнения этой задачи». Вот такой разговор, видимо, состоялся на самом деле, т.к. события, разыгравшиеся на этом участке фронта, подтвердили это. И, надо полагать, эти два человека хорошо знали положение дел и знали, что помощи корпусу для выхода из окружения не будет, так как не было такой силы на этом участке фронта, а брать было неоткуда. Итак, корпус подошел вовремя и завязался бой. Немцам пришлось снять с платформ все предназначенные для отправки танковые части и ввести их в бой. В результате этих боев планы немецкого командования были сорваны, немецкие войска под Сталинградом помощи не получили.

Эта операция прошла очень скоротечно и закончилась она в течение нескольких дней. После ее выполнения нашему корпусу было приказано отойти на исходные позиции, т.е. на позиции, занимаемые до начала наступления.

Но не тут-то было. К этому времени проход, по которому мы прошли через линию фронта в начале наступления, немцы «захлопнули» и укрепились. Таким образом, мы оказались в «мешке», т.е. в окружении. Попытка прорвать кольцо окружения корпусу не удалась.

Начались тяжелые бои. Немцы направили против нашего корпуса все свои силы и всю мощь не отправленных, хотя сильно потрепанных, танковых соединений. Они атаковали наши части со всех сторон. А мы с самого начала наступательных операций не получали никакого пополнения: ни боеприпасов, ни горючего, ни продовольствия.

Таким образом, мы оказались в очень тяжелом положении, т.е. ехать не на чем и стрелять тоже нечем. Учитывая это, командование дает приказ личному составу корпуса выходить из окружения без материальной части.

Но другого решения не могло и быть, т.к. часть боевой техники и транспортных средств была уничтожена в ходе боевых действий, а часть не имела горючего или оно было на исходе. Во всяком случае, горючего не хватило бы даже доехать до исходной позиции, если даже ехать напрямую, без осложнений. Кроме того, войска испытывали большой дефицит боеприпасов, а пополнения не было, т.к. проход, по которому прошли войска, был закрыт немцами. В таких условиях, конечно, войска были не в состоянии вести активные боевые действия для выхода из окружения. Учитывая эти обстоятельства, видимо, командование войсками, согласовав со Ставкой, приняло решение вывести личный состав корпуса без материальной части.

Такой исход операции, должно быть, предполагался в самом начале ее планирования, т.к. помощи корпусу извне, т.е., со стороны своего тыла, значит, и не предусматривалось, поскольку не было такой силы на этом участке фронта. Но в интересах общей ситуации на фронте было крайне необходимо провести эту операцию, поэтому нашему корпусу и была поставлена только одна задача: сорвать планы немецкого командования - отправку танковых и механизированных частей на Сталинградский фронт.

Эту задачу наш корпус выполнил успешно, но, как видите, какой ценой?! Но ведь на войне за ценою не стоят, нужна победа и только победа. Так что, война есть война, таковы ее законы.

Здесь, в окружении, в ночь с 8-го на 9-е декабря 1942 года, при смене дозорного на дороге, меня ранило в ногу осколком мины. Хорошо еще, что осколок кость не задел, а застрял в мягкой ткани бедра. Иначе бы… хана!

«Доложу хотя бы вкратце,
Как пришлось нам в счет войны
С тыла к фронту пробираться
С той, с немецкой стороны»

ВЫХОД ИЗ ОКРУЖЕНИЯ

Рано утром 9 декабря 1942 года проверили наличие людей, их состояние. Довели приказ командования о выходе из окружения без материальной части, предварительно приведя ее в негодное состояние. Утром стрельбы не было, тишина. Все люди, находящиеся в этом районе, собрались в одно место. Пошли друг за другом в направлении выхода из окружения. Образовалась длинная цепочка людей. Идти по протоптанной дорожке было легче, т.к. снег был глубоким, почти до колен. Погода была не холодная, наверное, несколько градусов мороза. Так шли целый день, останавливаясь временами на небольшой отдых. Шли по отрытому полю, не встречая ни немцев, ни населенных пунктов. Лесов впереди не было видно.

Все шли, понурив головы, не отклоняясь ни вправо, ни влево. Шли медленно, молча, т.к. изрядно устали. Какие мысли занимали людей в то время, не знаю, но я, кажется, ни о чем не размышлял, просто шел, потому что все шли.

Я и не представлял себе, что нас ждет впереди, каким образом, где и как мы сможем перейти линию фронта. Мне думалось, что линию фронта мы перейдем всей группой вместе. А что там могут быть бои, стрельба, потери, это также меня не занимало. Нога не очень беспокоила, шел со всеми вместе, не торопясь. Я был в середине цепочки. Рядом шли, в основном, люди с нашей батареи. Так прошли весь день.

Стало темнеть. Впереди, вдали, показался лесной массив, видимо, туда вели нас люди, возглавлявшие колонну. Я шел, не глядя по сторонам, верил, что ведут нас знающие обстановку и маршрут движения люди. До леса оставалось не так уж далеко. И вдруг, неожиданно, ночную мглу нарушила пущенная в нашу сторону осветительная ракета и стрельба из пулемета по нашей колонне. Мы все залегли. Когда ракета погасла, вновь встали и побежали вперед. В это время стрельбы не было. Потом опять ракета, опять стрельба, пока не пробежали это обстреливаемое место.

Я, конечно, как мог, старался не отставать от остальных, но мне это не удавалось. Силы мои были на исходе, сильно сохло во рту. Хорошо, что был снег. Лежа при свете ракеты, я набирал в рот снег, и это вроде давало мне немного энергии. Но, все равно, я стал отставать от других, но не в силах был двигаться быстрее.

Таким образом, все обошли меня, ушли вперед. Остался я один на поле, правда, больше половины участка уже было пройдено. Сзади меня, на каком-то расстоянии, вроде бы, тоже остался человек. Но, кажется, он не двигался. Все ушли вперед, стрельбу немцы прекратили и ракет не пускали. Я встал во весь рост, пошел по этой дорожке вперед, куда ушли все остальные. Тут я оглянулся вокруг: никого не было видно.

Впереди, на некотором расстоянии, был лесной массив. Справа тоже виднелся лес, но был еще дальше, чем передний. Я стал торопиться, стараясь как можно быстрее добраться, до леса, что был впереди, и видел, что там мое спасение.

Но тут я разглядел в темноте, на фоне снега, стоящего впереди на моем пути человека. Вроде до этого его там не было. Расстояние было еще значительное и нельзя было разглядеть, кто же там стоит. Конечно, я подумал, что это стоит немец. На мгновения я остановился, раздумывая, как же мне быть, куда идти. Назад нельзя, до леса с правой стороны далеко, да разве с раненой ногой пройдешь по глубокому снегу, тебя тут же прикончат. А слева – немецкая огневая точка. Значит, остается только одна дорога – вперед.

О чем я думал в этот момент? Одна была мысль, что немцы увидели оставшегося одного человека, вышли ему навстречу и решили взять его в плен, что ему отсюда, мол, некуда уйти. А я себе говорю: «Нет уж, меня просто так не возьмешь, во всяком случае, хоть одного-то я пристрелю, живым не сдамся».

Вот с такими мыслями иду вперед. Что будет, то и будет, другого выхода у меня уже нет. Достал пистолет из кобуры, взвел курок и пошел дальше, как тот загипнотизированный заяц, который идет в пасть удаву, хотя и пищит, не хочет, но все равно идет, зная, что удав его все равно проглотит. Так и я шел, зная, что там мне будет конец. Но шел. Никаких других мыслей у меня не было. Ни страха, ни боязни я не чувствовал, было уже все безразлично.

Вот так, прошагал я некоторое расстояние, все приближаясь к человеку, который стоял впереди, на моей дороге. До него оставалось еще примерно метров 30-40. И вдруг, этот человек говорит (мне было хорошо слышно): «Тимур, это ты?». Я ответил: «Я». «Давай поскорее», - сказал он. И я узнал его по голосу: там стоял мой товарищ и друг – Мосиенко Степан Данилович, тоже командир взвода, лейтенант.

В колонне (цепочке) мы шли с ним вместе, а когда начался обстрел, все перемешалось и он вырвался вперед. Но в лес не пошел, ждал меня. Теперь он торопил меня и мы побежали в лес, насколько у нас было сил. Сначала бежали по открытому месту, а потом – в посадке молодых сосенок, высотой 2-3 метра. Вдруг, тут, неожиданно, как бы лоб в лоб встретились с двумя рослыми немцами и чуть не столкнулись с ними. Видимо, они тоже куда-то торопились. Каким образом поздно вечером они оказались в том месте, не могу понять и сейчас. Конечно, этой встречи ни они, тем более мы, не ожидали и потому, как ошпаренные, отскочили мы друг от друга и скрылись в чаще посадки.

Мы бежали к большому лесу. Пробежав еще немного и чувствуя, что находимся уже в безопасности, остановились на опушке леса, чтобы перевести дух. Потом опять пошли вперед, вглубь леса.

В начале движения, там и тут, попадались нам, группами по несколько человек, наши окруженцы. Пройдя некоторое расстояние, остановились на отдых. Тут к нам присоединились еще двое – лейтенант Вайнер из нашего дивизиона и один красноармеец, тоже наш. Так, вчетвером, продолжили мы свой путь дальше.

Мы шли, как говорится, вслепую, т.е. не знали и места своего нахождения (кругом лес) и не знали, где находится линия фронта. Ведь мы были далеко в тылу у немцев. До линии фронта было еще далеко. Вначале ориентировались только по стрельбе дальнобойных орудий и разрывам бомб. По мере приближения к линии фронта стала слышна стрельба орудий среднего калибра, а дальше звуки пулеметных очередей на передовой.

Мы бы пошли прямо на восток, в свою сторону, ориентируясь по солнцу и звездам, но ведь линия фронта проходит часто зигзагами, поворачиваясь то на юг, то на север и даже, иногда, и на запад. Нам пришлось двигаться в северо-западном направлении, ориентируясь исключительно по огнедышащему признаку линии фронта.

Старались идти только по лесу, потому что выходить на открытое место было небезопасно. Нас могли обнаружить с воздуха и пристрелить тут же на поле. В то время немецкая авиация превосходила нашу. Самолетов у них было много, иногда гонялись они даже за одним человеком.

Так, например, был со мной случай в районе города Белый. Мне надо было идти в штаб дивизиона. Дорога проходила по открытой местности. Шел я один, не торопясь. Тут, откуда не возьмись, незаметно, на низкой высоте, вынырнул немецкий истребитель «Мессершмитт-109» и, пролетая надо мной, дал очередь из пулемета. Я даже не сообразил, что по мне стреляют. Продолжаю идти вперед, думаю – пролетел, хорошо, что не попал. Самолет летел так низко, что мне было видно даже лицо летчика.

И вот опять через какое-то время слышу сзади себя гул. Оглянулся назад, вижу этот же истребитель, летящий в мою сторону. Что делать? Не успел сообразить, как, опять пролетая надо мной, самолет дал длинную очередь. Вокруг засвистели пули, но в меня не попали. Слава богу. Тут сразу в голову пришла мысль, что надо немедленно упасть на землю, т. е. имитировать попадание.

Упал на дорогу, лежу, жду, что же будет дальше. Если встану, думаю, что может снова прилететь и будет стрелять. Полежал немного, потом встал, но самолета уже не было видно. Наверно, фашистский летчик подумал, что прикончил одного русского. А я сказал себе: «врешь, не возьмешь» и пошел дальше по своему заданию. Этот случай произошел со мной за несколько дней до выхода из окружения.

Продолжаю описывать дальше наш маршрут. Итак, мы в лесу, живы и относительно здоровы. Это было в ночь с 9-го на 10-е декабря 1942 года. Решили посидеть, немного отдохнуть и вздремнуть. Ведь мы шли целый день и в прошлую ночь почти не отдыхали. Какой может быть отдых в такой обстановке?! О сне, как о таковом, у нас не было и мыслей. А о еде вообще забыли даже думать. У нас с собой никакого запаса продуктов не было, если не считать несколько штук сухарей в карманах у каждого. Поэтому их необходимо было строго экономить.

Двигались мы, в основном, в дневное время, с небольшими перерывами на отдых. А ночью старались идти поменьше, чтобы хоть немного можно было отдохнуть и набраться сил. Мы хорошо понимали, что наш рейд по территории врага сопровождался большими опасностями и не мог быть рассчитан на длительное время. С каждым днем и даже часом наши силы угасали. Все труднее становилось идти вперед по бездорожью, по глубокому снегу в лесу, без пищи.

Конечно, по мере своих возможностей, мы торопились. Сколько мы проходили за сутки, сказать не могу, но немного, может, 8-9 км, может, и того меньше. Ведь нужно было двигаться все время осторожно, оглядываясь по сторонам. Если приходилось переходить дороги, то ждали, пока пройдут все машины.

Первые сутки прошли без особых происшествий. Один раз, в ночь с 11 на 12, хорошо отдохнули, вздремнули в куче хвойных веток. Было тепло, мягко и это показалось для нас блаженством. Однако в следующие ночи нас приходилось отдыхать только сидя на снегу, ил на каком-либо поваленном дереве. От этого, конечно, удовольствия было мало. Но, все равно, сидеть было легче, чем идти. Ведь все время были на ногах, и поэтому хотелось отдохнуть, спать и спать. Я дремал, даже на ходу. Иду с закрытыми глазами на ощупь, за кем-нибудь, и дремлю.

Во рту постоянно сохло, видимо, была температура. Приходилось частенько брать в рот снег. Но это было еще полбеды, особенно не беспокоило. Меня постоянно тянуло ко сну и хотелось отдыхать. Если уж приходилось где-нибудь посидеть, я тут же засыпал и мог бы отстать от других, не разбуди меня кто-нибудь. Все время меня будил Мосиенко. Потрогает он меня по плечу и скажет: «Тимур, пошли». Я встаю, опять плетусь за ним. Спасибо ему, что не оставлял меня одного. Я бы пропал, если бы остался один. Я считаю, что он, Мосиенко, тогда спас мне жизнь.

Итак, прошагали мы, пробираясь через лесные чащи, в сторону линии фронта и 12 декабря и 13 декабря. К вечеру 13 декабря мы вышли к небольшой поляне. Остановились, постояли малость, осмотрелись, никого не было видно. Осторожно вышли на поляну. Стало совсем темно. На противоположной стороне поляны стоял небольшой дом, а в метрах 50-60, справа от него, находилась баня. Других строений не было видно. Похоже, что когда-то здесь жил лесник.

Нам все еще казалось, что мы находимся на значительном расстоянии от передовой. Не было никаких признаков, указывающих на то, что линия фронта близко. Видимо все это и ввело нас в заблуждение. Стояла абсолютная тишина. Когда войска стоят в обороне, огонь ведется редко. Кроме того, интенсивность стрельбы еще зависит от профиля линии фронта и от расстояния между окопами противостоящих сторон. Но, оказалось, что передовая линия немцев находилась, как говорится, у нас почти «под носом». Но этого мы еще не знали.

Успокоившись стоящей в этот момент тишиной, мы решили провести здесь ночь, а утром со свежими силами продолжить путь. Тогда нам нужен был хотя бы небольшой отдых. Сначала подошли к дому, зашли вовнутрь. Но условий для отдыха мы здесь не нашли. Окна были сломаны, дверь разбита, на полу валялось разное барахло. Ветер гулял по дому. Вышли на улицу. Тут, напротив, недалеко от дома, увидели вход в погреб. Это нас обрадовало, и мы подумали, что здесь будет неплохо провести ночь, ведь лучше чем на улице: нет ни ветра, ни снега.

Открыли дверь, спустились вниз по ступенькам и зашли вовнутрь. При свете спички увидели, что это большое помещение полуземляного исполнения. Похоже на то, что это был когда-то омшаник для пчел. Когда разглядели, что внутри, то, испугавшись увиденного, быстро повернули назад, стараясь как можно скорее покинуть это место. И, действительно, было чего испугаться. Все помещение было завалено трупами, видимо, здесь были и наши, и немецкие. Нам так показалось, но уточнять не стали.

Таким образом, два варианта для ночлега отпали. Остался третий – баня. Внешне она была целая, без разрушений. Когда подошли вплотную, увидели, что нет дверей: ни в сенях, ни в самой бане. Баня топилась по-черному. Она была небольшого размера. Печка, сиденье вдоль стены и полка для парения были целыми. Мы остались очень довольными таким положением. Решили остаться здесь на ночь.

Принесли два старых одеяла из дома, повесили их на двери. Притащили дрова и затопили печь. Повалил дым. Котелок и горсть муки оказались в вещевом мешке у четвертого товарища – у красноармейца. Растопили снег в котелке, насыпали туда имеющуюся муку, сделав теплую болтушку. Эту болтушку пили по очереди, по несколько глотков. Так приятно стало в желудке, когда попала в него теплая болтушка. Вода, конечно, не кипела на камнях, она и не могла закипеть, ведь мы не могли долго ждать, пока она закипит. А дым черной бани ел глаза, не было возможности открыть их. Но терпели, куда денешься! Временами приподнимали одеяло на двери. Потом стало тепло и мы совсем раскисли. Не разбирая удобств, сидя кто-где, мы задремали.

Так мы проспали до утра. Было уже светло. Обсудив положение, установили наблюдение за двором. Благо, что в стенах бани были отверстия от осколочных пробоин. Можно было наблюдать и со стороны дома, и с левой стороны двора. Во двор со стороны дома смотрели через отверстия от осколков в стене, а во двор, с левой стороны – через малюсенькое окошко со стеклом. Со стороны входных дверей (это третья сторона) мы наблюдали периодически, время от времени.

Итак, день мы решили прождать здесь, в бане. Идти вперед в светлое время дня было опасно, т.к. местность была, в основном, открытая. Это мы увидели только утром. Конечно, можно было уйти назад, в лес, откуда пришли сюда. Безусловно, там было бы более безопасно. Но, почему-то не пошли, видимо, надеялись пересидеть здесь до вечера без особых происшествий. Мы все еще думали, что находимся далеко от передовой. Но это наше благодушие чуть не стоило нам жизни. Ведь мы были, по сути дела, в мышеловке. Для маневра и отступления у нас не было никаких шансов. Другое дело, если бы мы были в лесу!

Это было утром 14 декабря 1942 года. Сидели молча, кто дремал, кто наблюдал. Наблюдали по очереди, по двое: один со стороны дома, второй – в окошечко, в сторону леса. По двум другим сторонам наблюдали изредка, почему-то этому особого значения не придавали. А ведь опасность была и с той стороны не меньше, чем с этих двух. Баня стояла на краю поляны, т.е. двора, около небольших кустов.

Ну, вот, и ДОЖДАЛИСЬ! Тут один из наших /кто именно, не помню/, наблюдавший со стороны дома, увидел людей, которые ехали на лошадях в нашу сторону. Это сообщение подействовало на нас так, будто ударило электрическим током. Все соскочили со своих мест. Каждый старался убедиться лично сам. Когда посмотрели все по очереди, уже не было никакого сомнения в том, что в нашу сторону действительно едут немцы. Заметили их только тогда, когда они подходили к дому, а до этого их не было видно из-за подъема дороги в районе дома.

Мы быстро обсудили план наших действий на случай непредвиденных обстоятельств. Решили так: сидеть молча, не подавать признаков, что здесь кто-то есть. В случае, если кто-то из немцев задумает войти в баню, мы должны заглушить его без шума у двери, а дальше действовать по обстановке. Конечно, вся эта затея, если такое случится, не могла закончиться незаметно и без последствий. Но другого выхода у нас не было. Отступать в лес было уже поздно. Если даже бесшумно мы уберем одного, как мы задумали, то остальные ведь не дураки, поймут, что к чему, позовут подкрепление и делу конец. Что нам оставалось делать в такой ситуации? Или руки вверх, «хэнде хох», сдаться в плен, или принять смерть в неравном бою.

У каждого из нас, безусловно, были свои мысли. Лично я уже решил живым не сдаваться. Чтобы ни случилось, сдача в плен для меня исключалась. Я страшно боялся попасть в плен, и даже умереть на территории врага. Остальные мои товарищи, видимо, тоже по-своему рассуждали. Но никаких особых проявлений не было. Вот в таком положении находились мы в данный момент.

Следим за противником, ждем с минуты на минуту изменения обстановки. Испуга нет, боязни тоже нет, но нервы напряжены до предела. В данный момент, видимо, человек готов на все.

Наблюдая за двором, заметили, что немцы, оставив лошадей на середине, сами разошлись по двору. Винтовки они взяли с собой. По тому, что немцы стали собирать дровишки, мы тогда поняли цель их приезда сюда. Ходили они и рядом с баней, но на тыловую сторону бани не выходили. Можно сказать, что это нас и спасло. Если бы они зашли с тыловой стороны, то увидели бы двери, завешенные одеялом, что дало бы им повод к подозрению и принятию ими каких-либо решений и действий. Кроме того, немцы не обращали внимания и на саму баню, поскольку она была целая, не разрушенная и брать тут им было нечего.

А сейчас, мне думается, что немцы, видимо, эту баню использовали по прямому назначению, т.е. для мытья своих солдат. Ведь им тоже надо где-то помыться. Уж больно целехонькая была эта баня. Это – одно. Второе: когда мы с вечера вошли в баню, занесли дрова, затопили печку, пошел небольшой снег, запорошив все наши следы к бане, как бы укрыв нас сверху белым одеялом от вражеских глаз. Наружная дверь бани тоже не была видна со стороны двора. Таким образом, было похоже, что ничто не вызывало каких-либо подозрений у немцев. Но ведь ситуация могла бы измениться с минуты на минуту, появись они в это время, хоть случайно, с тыловой стороны бани. Нетрудно представить себе наше состояние в то время. Но мы вели себя очень спокойно, без всяких эксцессов.

Набрав немного дров, немцы тронулись в обратный путь. Это нас обрадовало, но и насторожило. Обрадовало тем, что они уехали, а насторожило, во-первых, что они уехали, не набрав полные сани дров. Или не нашли они больше дров, или торопились, подозревая здесь неладное. Если так, то они могли бы привести подкрепление и выяснить свои подозрения.

Мы думали уже по-всякому. Как говорится, «пуганая ворона куста боится». Так же и мы боялись. Ведь обратный приезд немцев нам не сулил ничего хорошего, кроме трагичного.

В таком напряжении мы с нетерпением ждали наступления вечера. Ждали – это не то слово. Особенно было тяжело в первые часы после отъезда немцев. Все ждали, что, вот-вот, они появятся со стороны дома. Но не появились. Видимо, Всевышний пожалел нас и не выдал на растерзание врагу. А может, надо было бы нам сразу уйти в лес? Не знаю. Но не ушли. Стали ждать вечера.

Итак, наконец-то настал так долгожданный вечер. И, вот, чуть потемнело на улице, мы вышли из бани. Посмотрев и убедившись, что никого не было видно, пошли вперед по направлению, как мы шли раньше. Проходя через небольшой огородик, когда-то огороженный частоколом, но сейчас разрушенный, мы заметили справа от нас /по ходу движения/ троих людей, идущих по параллельной дороге. Расстояние до той дороги было значительное и шли они во встречном направление. Их было хорошо видно на фоне снега, хотя было уже темно. И они прошли, не обратив на нас внимания. Мы тоже не стали останавливаться, продолжили идти вперед за огородом, по полю.

Пройдя по полю несколько десятков метров, мы вышли к берегу небольшой речки. Спустившись вниз по обрыву речки, хотели сходу перейти на другую сторону. Я первым шагнул вперед на лед, но тут льда, оказывается, не было, а река была только сверху запорошена снегом. Лед был тонким. Одна моя нога провалилась в воду, почти по колено, набрав полные валенки воды. Пришлось снимать валенки, слить воду и снова одеть. Валенок /кажется, на левой ноге/ оказался таким тяжелым, что трудно стало даже шагать. Значит, нам реку тут не перейти. Решили пройти под обрывом вверх по течению. Впереди был виден мост.

Подошли к мосту. Находясь под мостом, осмотрелись кругом, вроде было все спокойно. Но мы уже понимали, где находимся. Где то здесь проходит оборонительный рубеж немцев. На мост подняться мы побоялись, т.к. мост, во всяком случае, может быть под наблюдением и охраной. Однако наверху и около моста никого не было видно. Нам надо было перейти на другую сторону реки, чтобы продолжить свой путь. Выше моста по течению, река была покрыта льдом, в то время как под мостом бурлила темная вода. Подошли ко льду, решили перейти реку по-пластунски, по одному человеку. Таким путем, благополучно, все перебрались на другой берег реки.

Опять собрались под мостом. Когда более внимательно осмотрелись, увидели стоящего на высоком берегу реки человека, выше моста по течению, на значительном расстоянии от нас. Видимо, это был часовой, так как он то удалялся, то приближался в нашу сторону. Во всяком случае, он нас не видел. Ему не было видно и реки, поскольку она находилась внизу, а берег был высоким и крутым. Мы решили немного здесь постоять, а затем идти дальше.

И вот сейчас, спустя 50 лет после этих драматических событий, я думаю, что мы тут допустили ошибку. Нас надо было бы переждать здесь под мостом (место было более безопасное в данный момент) до поздней ночи, пока все не успокоится и люди не легли бы спать, кроме дежурных и часовых. Они также могли бы подремать. Почему мы так не решили? Да, видимо, только потому, что перед нами была открытая поляна и вроде было все спокойно. Нам показалось, что здесь еще не передовая линия обороны немцев, а вторая. Нам надо было пройти этот открытый район местности, пока темно, и добраться до какого-либо лесного массива, иначе нам хана.

Пока мы находились под мостом, все время вели наблюдения за поверхностью. Все было спокойно. Но, вот, через какое-то время, кто-то из наших увидел идущую к мосту, со стороны поля, подводу. Лошадь шла медленно и поэтому у нас было еще время для экстренного обсуждения создавшейся ситуации. Как нам поступить? Что делать? Тут, лейтенант Вайнер говорит: «Я знаю немного немецкой язык, выйду и узнаю у них». Переспрашивать уже не было времени, приближалась подвода, надо было спешить. Лейтенант поднялся наверх, на край моста. Едущие на подводе люди могли и не увидеть, как он вышел из-под моста.

И вот, сейчас, я опять думаю, что же он хотел узнать, как же мы согласились на это. Какой дурак может объяснить своему противнику, куда ему надо идти для выхода из окружения, как пройти к своим. А обмануть немцев, что он не русский, а немец, который ищет своих и заблудился… но ведь это несерьезно. Ведь даже одежда наша отличалась от немецкой, как небо от земли.

Ну, вот, подвода приблизилась к мосту. Мы стояли под мостом, прислушивались. Подвода подошла к мосту и остановилась. Мы, конечно, не могли выглянуть и посмотреть, что там делается. Услышали всего несколько (не более 3-4) слов на немецком языке. Тут же лошадь тронулась и пошла дальше. Ничего не поняв, мы ждали с нетерпением, когда спустится вниз наш товарищ. Ждем, но его нет. Когда топот лошади удалился за мостом, решили посмотреть. Выглянули, но там никого не было. Значит, уехал с немцами наш лейтенант. Сдался. По-другому никак не могло быть. Мы, конечно, задумались серьезно, но рассуждать уже времени не было. Надо торопиться, иначе могли прийти немцы. Ситуация резко изменилась. Надо торопиться. Спасибо Вайнеру за то, что он не предал нас на мосту.

Тут же мы вышли из-под моста и пошли напрямик, по целине, по бездорожью, по нашему основному направлению. Забегая вперед, могу сказать, что направление, взятое еще в начале нашего движения, оказалось правильным. Идти было трудно, много снега, почти до колен. Не успели пройти от моста 40-50 метров, как вдруг, впереди нас, показались двое, идущих поперек нашему движению, людей. Они шли справа налево, в направлении моста. Сначала ни мы, ни они не обратили внимания друг на друга. Мы как шли, так и шли. Останавливаться нам было нельзя, чтобы не вызвать подозрение со стороны немцев. Расстояние было значительное, кроме того, было темно. Ночь.

Мы думали, что они пройдут по своей дороге намного раньше, чем мы сумеем дойти до той дороги. Поэтому мы и шли, не останавливаясь. Но они, оказавшись напротив нас, внезапно остановились и стали кричать нам что-то по-немецки. Но что мы могли им ответить? Конечно, молчали, и упорно продолжали свой путь. А куда нам больше идти?

Да, мы идем по бездорожью, по полю, и это, конечно, вызвало у них подозрение, к тому же, их обращение оставили без ответа. И вдруг они побежали назад. Тут мы уже поняли, что к чему, и ускорили свой шаг с перебежками. Все время бежать было трудно, снег глубокий, да нам еще пришлось идти, т.е. бежать в гору. Впереди была, хотя и небольшая, но была возвышенность.

Прошли мы и ту дорогу, по которой шли немцы. Пройдя еще некоторое расстояние, услышали позади себя стрельбу из пулемета. Вокруг засвистели пули. Мы рассредоточились и старались бежать как можно быстрее, но делать это было очень трудно. Я все время брал в рот снег. Сохло во рту. А свинцовый дождь все яростней поливал вокруг. Было похоже, что по нам стреляли также и с левого берега реки, за мостом.

Как бы нам перевалить вершину этой возвышенности и укрыться от пуль за ней? Там мы видели свое спасение от огня противника. Бежим и временами оглядываемся назад, нет ли за нами погони. Вроде бы нет. Хотя это ладно. Но свинцовый дождь все поливает нас.

С неимоверным усилием, на пределе человеческих возможностей, мы перевалили через эту вершину. И тут же остановились, не отдыхать, а чтобы только перевести дух. Задерживаться здесь тоже было опасно, т.к. немцы могли обойти нас спереди. Пошли вперед, правда, не так уж быстро, но торопились.

Местность была ровная, попадались небольшие кустарники, видимо, здесь была пойма реки. Пройдя некоторое расстояние и нигде не задерживаясь, вышли к краю поймы, где местность стала возвышаться. Поднявшись, мы обнаружили старые, брошенные и засыпанные снегом окопы. Видимо, когда-то здесь проходила наша оборона. Почему наша, а не немецкая? Потому что оборонительные рубежи сильно отличались друг от друга. Наши окопы были вырыты широко, небрежно и мелко, стенки окопов не укреплялись, часто обваливались при сыпучем грунте.

Осматривая эти окопы, неторопливо пошли вдоль их. Никого не было видно, стояла полная тишина. Здесь конечно, оставаться нам было нельзя, укрыться было негде. Нам надо до утра, во что бы то ни стало, войти в лес. А лесов не видно. Только вдали виднелись большие деревья, но неизвестно еще, есть ли там лесной массив или нет. Решили направляться туда. Для этого, повернув налево, пошли по открытому полю. Шли друг за другом не торопясь.

Я шел за Мосиенко. За мной, на некотором расстоянии, шел третий наш спутник – красноармеец. Я шел за Степаном след в след, чтобы было легче идти. Неожиданно, сзади раздался сильный звук взрыва или выстрела. Мгновенно обернувшись назад, мы увидали лежащего на снегу нашего товарища. Нам показалось, что его пристрелили. Пока мы соображали, что нам делать, тут с левой стороны от нас (по ходу движения) увидели на фоне снега силуэты троих людей, бегущих в нашу сторону. Уже не было никаких сомнений, что немцы все же вышли навстречу к нам. Видимо, им позвонили оттуда, где раньше мы прошли. Такие действия немцев могли быть и после допроса Вайнера, или после обстрела нас в районе моста. Поэтому и мы действовали в данный момент, исходя из сложившейся ситуации. Мы машинально рванули вперед.

Пройдя с десяток шагов, спустились в большую воронку. Оглянулись назад. Ошибки не было: трое по-прежнему преследовали нас. Мы тут же вышли из воронки и опять побежали вперед. На нашем пути попался небольшой кустарник. Мы зашли в него, немного перевели дух. Потом опять побежали до следующего кустарника. Преследовавших уже не было видно. То, что они преследовали нас, мы ощущали по автоматическим очередям сзади. Обычно немцы, перед тем, как войти в кустарник, обязательно прочесывали его автоматными очередями, тем более, ночью. Видимо, и здесь так поступали.

Мы пробежали еще через несколько небольших кустарников. Сзади нас, на некотором расстоянии, все время стреляли, было похоже, что они стреляли перед входом в каждый кустарник. Таким образом, не осталось у нас ни малейшего сомнения, что нас преследуют немцы. Похоже, что они изрядно отстали, и не бежали, как мы, рассчитывая, что мы все равно никуда не денемся, далеко не сбежим. Мы очень устали. Нам необходимо было отдохнуть и посидеть. Но как?!

И вот, когда вышли из очередного кустарника, увидели в стороне несколько отдельно стоящих друг от друга сосен. Они были небольшие, с низко расположенными ветвями. На этом участке, на снегу, мы заметили много тропинок. Круто повернули влево и направились к сосне, которая стояла подальше. Подошли, посмотрели и подумали, ведь, можно на нее взобраться и удобно расположиться. Так и сделали. Поднялись не высоко, но нас со стороны не было видно, тем более, ночью. Сидим и слушаем, что творится вокруг. Через небольшое время услышали, как наши преследователи прошли дальше по тому направлению, куда мы шли до этого.

Запутав таким образом следы, мы избавились от преследования. Вот ведь, как оно получается. Вроде бы опять мы вышли из критического положения. Но надолго ли? Мы хорошо осознавали, что находимся в «мышеловке». И лесных массивов поблизости не было видно. Посидев немного на сосне и убедившись, что вокруг спокойно, решили спуститься вниз, на землю. Что дальше делать, куда пойти? Вот какие вопросы опять занимали нас.

В этот момент мы были похожи на обложенного зверя. Назад ходу нет, впереди, справа и слева немцы. Рано или поздно все равно они нас обнаружат. Но ни боязни, ни страха, ни нервного возбуждения у нас не было. Вели себя очень спокойно, ко всему уже привыкли, чувствовали себя так, как будто бы вокруг нас никого нет. Но, все равно, мрачные мысли стали приходить в мою голову. Умереть я не боялся, все равно этот конец рано или поздно придет, но я страшно боялся умереть на территории противника. Все думал, если умереть, то хотя бы на своей территории.

Вот сейчас, вспоминая свои мысли того периода, думаю, почему я так думал? Не знаю. А вообще, не все ли равно, где умереть? Что думал Мосиенко, не могу знать. На эту тему мы не разговаривали, ведь о таких вещах говорить не принято.

Итак, вернемся к сосне. Стоя под сосной, обдумывали, в каком направлении двигаться. Куда не иди, везде можно наткнуться на противника. Пошли в ближайший кустарник (он оказался более густым) и сели в середине его, отдохнуть. Видимо, тут же уснули. Наверное, это была середина ночи или ближе к тому. Проснулись под утро, было еще темно.

Похоже, что на передовой уже был подъем. Были слышны дальние разговоры людей. До нас доносились отдельные слова, похожие на русские. Почему они так говорили, нам не было понятно. Но мы знали и такие случаи, когда немцы специально заставляли разговаривать наших пленных, чтобы они звали своих, если те находились где-то в укрытии или в лесу. И в данном случае у нас тоже возникло подозрение: не замышляют ли немцы чего-либо, чтобы вывести нас из укрытия?

Посовещавшись между собой, решили сидеть молча и слушать, что будет дальше. А дальше, во всяком случае, настанет день, и немцы будут нас искать. Но, тем временем, вдали разговоры все продолжались и некоторые слова (русские) доходили и до нас. Нам было непонятно, почему они так громко разговаривают. Это вызывало у нас опять дополнительные сомнения и подозрения в том, что здесь наши, советские, войска. А как хотелось бы нам этого!

Это было 15 декабря 1942 года.

Тут, вдруг, совсем недалеко от нас, за кустом, кто-то крикнул: «Стой, кто идет, пароль?» (значит, это был часовой на посту). Идущий с той стороны человек ответил: «Пуля». В утренней тишине это было очень отчетливо слышно. Мы в недоумении! Что же тут происходит? Вот вопрос. Но, по ситуации, времени и обстановке это не было похоже на немецкий «спектакль». Сидим, молчим, ждем, что же будет дальше. Но тишина. Стали прислушиваться, нет ли какого-либо подвоха. Нет, не похоже, ничего не слышно.

Стало светать. Но нам здесь, из кустарника, ничего не было видно. Решили выйти и посмотреть.

Вышли на край кустарника, осмотрелись кругом, никого и ничего не было видно, кроме одного человека, стоящего недалеко от нас, на расстоянии, примерно, 50-60 метров. Было видно силуэт человека, но нельзя было различить, что он из себя представляет. Что делать? Опять вопрос. Мы ведь все еще не знаем, кто тут стоит, свой или чужой?

И сейчас я вспоминаю тот момент и спрашиваю себя, почему же мы пошли к нему, что нас на это толкнуло? А ведь мы все еще были уверены, внешне, что находимся на немецких позициях, среди немцев: и стрельба сзади нас, ранение нашего товарища, погоня за нами и автоматные очереди ночью. Но те утренние разговоры вдали, отрывочные русские слова, а потом этот человек, его окрик, если он часовой, и ответ идущего к нему человека, видимо, изменили наше мнение, и поэтому мы пошли к нему. Что будет, то и будет, как говорится, пошли ва-банк, на риск.

Когда прошли, примерно, половину расстояния, он окликнул нас также, как в первый раз: «Стой, кто идет, пароль?». Мы ответили: «Пуля». Он подпустил нас к себе. Когда подошли и посмотрели, мы узнали, что стоит тут наш боец, красноармеец, на посту. Радости нашей не было предела. Мы обняли его, прижали к себе и он не противился. Наш внешний вид, видимо, не вызывал никакого подозрения. Мы ему сказали, что мы выходим из окружения, нам нужно попасть к его начальству. Он сказал, что здесь, в землянке, находится штаб батальона, тут находятся командир батальона и начальник штаба.

Он спустился по ступенькам у входа в землянку и доложил о нас. Оттуда, видимо, сказали, чтобы мы вошли. Мы вошли в землянку. Там находились несколько человек, двое из них сидели за столом. Мы поздоровались. Нам предложили пройти и сесть. Когда мы сели рядом со столом, первый вопрос одного из сидящих был таким: «Оружие есть?». Мы сказали: «Есть». Нам велели сдать оружие, и мы сдали свои пистолеты. Потом проверили наши документы. Мы показали удостоверения, которые нам выдавали перед наступлением. Других дополнительных вопросов не задавали, видимо, обо всем они уже знали от нашего раненого товарища. Только один из сидящих за столом с удивлением спросил: «Как же Вы прошли через минное поле?» МЫ!!! (то есть, очень удивились).

Оказывается, мы прошли через минное поле, о чем узнали только здесь. Вот, ведь, как получается, что идешь по глубокому снегу и не знаешь, что у тебя под ногами находится смерть. И как же посчастливилось нам пройти через все это минное поле и не угодить на мину? А ведь, прошли. Видимо, наш «Ангел-хранитель» витал все время над нами и берег от смерти.

То открытое поле, о котором я говорил раньше, оказывается, было заминировано противопехотными минами. Значит, наш третий товарищ, отставший на некоторое расстояние от нас, наступил в сторону от нашего следа и угодил на мину. В ходе беседы мы узнали, что он повредил ногу и отправлен в медсанбат. Тут, в землянке, нам также сказали, что им было дано распоряжение встречать всех выходящих из окружения группы Соломатина (это наш ком. корпуса).

Тут же нас направили с сопровождающим к заместителю командира полка по политчасти. Он, подполковник, принял нас в своей землянке и встретил очень вежливо. Расспросил, как мы прошли через линию фронта, о нашем самочувствии, здоровье. Затем дал команду накормить нас и отправить в медсанбат. Повели нас к полевой кухне и там наложили густого, как каша, по полкотелка пшенного супа и дали по полбуханки ржаного хлеба. А мы с голодухи, все это уплели, т.е. съели. Животы наши стали как тугой барабан. Безусловно, нельзя было нам так много есть сразу после недельной голодухи, мог быть заворот кишок. Кто об этом думал? Если даже кто-то сказал бы об этом, мне кажется сейчас, тогда мы бы все равно съели все. Да, притом, имело ли это какое-либо значение по сравнению с тем, что мы только что вырвались из пасти смерти? Что мы живы, относительно здоровы, т.к. можем еще и двигаться, что мы находимся у своих, как у родных, и все это успокаивало и радовало нас.

После еды, а ели мы тут же на улице, направили нас в медсанбат. После осмотра нас поместили в доме недалеко от этих мест, где прожили еще трое суток. Тут у меня плохо стало с желудком. Как ком стояла пища в желудке, принятая еще в первый день после выхода из окружения. Желудок не справлялся с тяжелой пищей. Врачи что-то давали. Только через трое суток стало полегче, стало проходить.

Из медсанбата нас отправили на санях в эвакогоспиталь №1403 в деревню Земцы. Это прифронтовой госпиталь, недалеко от передовой. Сначала нас поместили в амбаре с двухъярусными нарами из жердей. Вместо матрацев были настланы хвойные ветки. Для отопления посередине амбара стояла чугунная буржуйка. Раненых было немного, занято было, примерно, половина мест. Мы со Степаном разместились на второй полке, т.к. там было теплее. Мосиенко ранен не был, но у него был большой фурункул на колене, ходил он с трудом. Через неделю нас перевели в дома в поселке. Поместили нас в разных домах, но встречались мы каждый день. Особого лечения у нас не было, только делали перевязки, время от времени. Шло дело на поправку.

Интересно, вот что осталось у меня в памяти во время пребывания в эвакогоспитале. Особенно в первую неделю, когда мы еще лежали в амбаре, каждую ночь, снились мне бомбежки и обстрелы. Бомбежки снились пострашнее, чем были в действительности. Всю ночь снились кошмары, взрывы бомб, свист пуль, похожий на жужжание пчел. Отрываясь от самолета, сначала показывается маленькая точечка (и в действительности так оно получается), а потом все отчетливее и отчетливее становится и увеличивается, со свистом летит прямо на тебя. Думаешь, вот-вот сейчас упадет на тебя и накроет.

Страшно это смотреть, когда на тебя идет неминуемая смерть. Нет никакой думы в этот момент, только смотришь, не отрывая взгляда, на эту точку, и ждешь, вот-вот, сейчас… Но упала она в стороне, пронесло. Пока повезло мне, а упала она, может быть, на кого-то другого, а кому охота быть жертвой бомбежки? Испытал я такое не один раз, слава богу, минуло.

Со временем такие сны стали сниться меньше, а потом совсем прекратились.

Выписали меня из госпиталя 30.01.43 г. и направили на передовую, в пехоту, но через неделю направили в Москву на формирование, видимо, было оттуда такое распоряжение.

«Мы, все, войны шальные дети,
И генерал, и рядовой…»

БЕЗ ВЕСТИ ПРОПАВШИЙ

Думаю, что читателю будет небезынтересно узнать, каким образом я оказался в числе «без вести пропавших».

Действительно, по данным отдела кадров Министерства Обороны я числюсь «без вести пропавшим». Об этом я узнал, когда Башвоенкомат запросил Генштаб о моем пребывании в действующей армии в 1942 году на Калининском фронте. Это было необходимо для уточнения выслуги лет при назначении пенсии. Ответ пришел положительный, но там было сказано, что лейтенант Гузаиров Т.Ш., командир взвода 47 ОЗАД 47 мехбригады с 10 ноября 1942 года числится «без вести пропавшим». Узнав об этом, я, конечно, удивился. Ведь в моей послужном списке белых пятен не было, и поэтому такого положения не должно было быть. Но, потом я догадался, что это должно быть связано с последствиями боев под Великими Луками осенью 1942 года. Как я понял, оно так и было. Но, если сам факт попадания этих данных в МО вполне объясним, поскольку после выхода из окружения я не попал в свою часть, ее уже не было, а попал в госпиталь, тогда не совсем понятно, почему по данным отдела кадров МО я числился «пропавшим без вести» с 10 ноября 1942 года. Ведь в это время мы еще и в боях-то не были, а только готовились к прорыву обороны противника: пополнялись боеприпасами, горючим и продовольствием, тогда же нам выдали еще и удостоверение личности (кстати, это удостоверение у меня хранится и сейчас) и медальоны, внутрь которых мы вложили присвоенные нам номера и данные о себе. Удостоверение было выдано 12 ноября 1942 года, когда мы еще стояли на исходных позициях перед наступлением – значит, в это время я никак не мог быть «без вести пропавшим». Я считаю, что в документах отдела кадров МО, видимо, получилась опечатка, и вместо 10.XII.42 г. написали 10.XI.42 г. Такое вполне возможно.

А к 10 декабря 42-го года, действительно, нас разгромили в окружении и наша группа войск перестала существовать. А вот что стало после этого с личным составом корпуса, было известно только одному богу.

Надо полагать, поскольку не было точных данных о личном составе корпуса, в чиновничьих канцеляриях, как говорится, «чохом», всех нас, видимо, взяли, да записали в число «без вести пропавших». Но это моя версия.

В общем, так или иначе, но, во всяком случае, я оказался в числе «без вести пропавших».

Вот так!

Уфа, 1994 г.