Лещенко Петр Григорьевич

Родился в 1924 г. на станции Редькино Калининской области. В РККА - с 1941 г. Фронтовой путь начал в феврале 1942 г. пехотинцем под Ржевом. Затем в составе части воевал до конца 1943 г., был дважды тяжело ранен. Учился во Владимировском военно-пехотном училище, которое не окончил (курс распустили). В 1943-1945 гг. - командир орудия 1188-го отдельного зенитно-артиллерийского полка (придавался различным авиационным соединениям). Прошел путь через Белоруссию, Прибалтику, Восточную Пруссию и Германию. С 1946 г. - в запасе. Награжден медалями "За боевые заслуги", "За взятие Кенигсберга", "За взятие Берлина", "За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг". В Эстонии - с 1948 г. Работал на сланце-перерабатывающем комбинате (СПК) имени В.И.Ленина.

В 1945 г. - старший сержант, командир зенитного орудия, 21 год.

И.Вершинин. Петр Григорьевич, давайте поступим таким образом. Вы сначала расскажете в общих словах о вашем фронтовом пути, акцентируясь, так сказать, на самом главном. А потом я задам вам дополнительные вопросы на уточнение.

П.Лещенко. Хорошо, договорились. Ты, наверное, знаешь, что под нынешним городом Тверь (в годы моего детства он назывался Калининым), на южном берегу Московского моря, расположен знаменитый загородный поселок Завидово. Если не ошибаюсь, там находится администрация российского президента, есть водохранилище и многие другие достопримечательности. Так вот, называется он сейчас Большое Завидово. А по другую сторону реки находился просто поселок Завидово. И в 18 километрах от него находится станция Редькино, где я и родился в 1924 году. Родители мои рано умерли и поэтому воспитывался я у своей бабушки. В возрасте 16 лет я остался совсем один: умерла моя бабушка. А питаться чем-то надо было! И я пошел устраиваться на военный номерной завод № 10 в Завидово. Вообще-то с 16 лет на завод не принимали тогда. Но учитывая, что у меня было такое тяжелое положение, меня приняли сверх положенных норм. И там я работал некоторое время до начала войны.

22 июня 1941 года я ездил в город Верье получать первый в своей жизни паспорт (в то время паспорта выдавались с 16 лет). И вдруг там, уже прямо на месте, объявили по радио (тогда были такие большие радиорепродукторы, которые устанавливались на стенах домов) о том, что Германия неожиданно напала на нашу страну, началась война, которую никто не ждал. Когда я вернулся уже с паспортом на свой завод, нам там дали задание: демонтировать все заводское оборудование, погрузить его на платформы и отправить подальше в тыл. А немцы уже вплотную подходили к городу Калинину. Поэтому нам пришлось очень поспешить с отправкой этого оборудования, работали, можно сказать, сутками и на износ.

И только мы успели отправить наше заводское оборудование, как в начале 1942 года к нам пришли повестки из военкоматов. Военкомат находился в Завидово на другой стороне Московского моря. Можно было добраться до него либо по мосту, либо приехать на электричке. И мы такими путями, кто как, добрались до военкомата. В военкомате нас зарегистрировали, сняли с нас какие-то общие показания, а потом построили и прямо с военкомата еще необученных и необстрелянных направили подо Ржев. Там мы и приняли боевое крещение. Кстати, построили и отправили нас в гражданской одежде. Только перед самым прибытием на фронт обмундировали, как это и было положено.

И.Вершинин. Расскажите поподробнее о своих первых фронтовых ощущениях.

П.Лещенко. А это случилось уже в феврале 1942 года. К концу дня нас разместили в прифронтовой полосе, не доведя до линии обороны буквально 6-7 километров (это была так называемая межвойсковая полоса). Уставшие с дороги, мы крепко заснули, а ранним утром нас вывели на передний край, выстроили и объявили: "Так и так, вы прибыли на линию фронта. Вам предстоит держать оборону. Сейчас вы получите соответствующее оружие, кто не имеет обмундирования - получит обмундирование". К вечеру, когда уже стемнело (тогда темнота еще довольно рано наступала), нас пододвинули еще ближе к линии фронта. Там мы из затвердевшего снега вырезали что-то вроде стенки и залегли. Наша рота, которая здесь разместилась, состояла где-то из 150 человек, в основном, из уроженцев Завидова. Когда мы создавали эти укрепления, если их, конечно, можно было бы таковыми назвать, то думали, что немцы пойдут в наступление и нам придется обороняться. Поэтому прилагали все усилия к тому, что врага не пропустить. Но часа через два после этого, когда мы улучшали свои позиции, немцы начали обстреливать наши позиции минометным и артиллерийским огнем. И когда в нашу сторону посыпался град мин и снарядов, мы понесли большие потери. Из 150 человек осталось в строю, наверное, человек семьдесят. Это было в самых последних числах февраля. А в начале марта, в ясное и солнечное утро, часа в 4 нам дали команду собраться и приготовиться к наступлению. После этого нас покормили и уже в 6 часов дали новую команду: выступить и отбить у противника село, которое находилось поблизости. И нам удалось выполнить эту поставленную перед нами задачу.

Затем мы прибыли подо Ржев и там прямо из-за создавшегося тяжелого положения прямо с ходу были брошены в бой. Там в то время было невиданное скопление войск, в части приходили подкрепления за подкреплениями. Обстановка, кстати, там была такая, что и все другие части прямо с ходу вводились в бой. Там нас здорово, можно сказать, покрошило. Помню, дали такое задание: отбить у немцев высоту, которая имела для наших войск очень важное значение. Но во время наступления впереди меня разорвалась мина. А мина, должен вам сказать, имеет такое свойство: если снаряд взрывается сразу, то она, если попадает стержнем, то взрывается в землю и осколки ее поэтому разлетаются в веянном состоянии. Вот так и получилось у меня, что осколки мины прошлись около белья, изрезали маскхалат, фуфайку, нижнее белье. Один осколок попал в тело. Мне потом как раз операцию делали и его доставали. И ведь чудом не оказался на том свете. Ведь в то время мы носили на поясе гранаты, но только не лимонки, а гранаты РГД с ручкой. И прежде чем гранату бросить, туда нужно было вставить запал. И вот эти запалы находились у меня в кармане гимнастерки. Если бы осколки мины прошлись бы по этим запалом, я бы погиб: сердце все бы выдрало.

После этого меня эвакуировали в медсанбат. а оттуда - в тыловой госпиталь, который находился в 150 километрах от фронта. Интересно, что из-за бомбежек наш эшелон четыре раза возвращался с ранеными и убитыми обратно, где состав вновь формировали и вновь отправляли в госпиталь. Помню, только 15 километров отъедем, как начинается бомбежка, кого-то убивает. Но я остался в живых. Видимо, хорошо работала немецкая разведка. И только с прибытием в госпиталь я впервые после фронта и оказался в тылу, где не было ни обстрелов, ни атак, ни бомбежек! Лечение в госпитале продолжалось у меня около трех месяцев. Обстановка в госпитале, можно сказать, была курортная. Нас своевременно обслуживали, делали всякие там перевязки и, конечно же, отлично содержали. Обслуживание было исключительное, за мной ухаживали там, как за ребенком.

После же выздоровления меня через специальный пункт распределения направили обратно в свою часть. И нагнал я уже своих под Великими Луками. И когда я туда прибыл, командир полка посмотрел на меня и сказал: "Вот что, молодой человек, мы назначаем вас в полковую разведку". Ну что сказать? Армия есть армия, там приказы не обсуждаются, и куда тебя пошлют, туда тебе и придется идти. И я, наверное, был разведчиком месяца, наверное, три.

И.Вершинин. А на какие задания вас отправляли как разведчика?

П.Лещенко. В основном, мы ходили разведывать расположение немецких частей и техники, сколько там, например, у немцев имеется танков, орудий и так далее. Два раза ходили, помню, за "языком". Вообще-то работа разведчика очень нелегкая была. Обычно сутки, а то и двое приходилось лежать в неприметном месте недалеко от линии фронта и вести наблюдение за противником: следить за перемещениями противника, за огневыми точками в блиндажах, откуда они по нашим постреливают. У нас обычно делалось так: тебе давалось два дня на определение местонахождения разной там техники врага, а уже на следующий день вечером ты уже по тобой намеченным тропинкам и дорогам подбирался к тем местам, которые вчера засекал, либо для того, чтобы взять "языка", либо - перепроверить данные.

И.Вершинин. А сколько раз вы ходили за эти три месяца в разведку?

П.Лещенко. Я четыре раза ходил в разведку. Ведь взвод наш был большим, и если на первый раз одно отделение посылали, то на следующий - другое. Но мы, кстати говоря, подолгу выходили на задание. Каждое такое задание длилось около недели. Меняться нам нельзя было, так как если ты ведешь наблюдение, ты не сможешь точно передать другому те координаты, которые засек.

И.Вершинин. А почему вы были разведчиком всего три месяца?

П.Лещенко. А дело в том, что когда мы собирали данные о противнике и сосредотачивали свои резервы для нанесения удара, внезапно, это было в конце 1942 года, к нам поступил приказ: "Идти в наступление!" И вот , во время этого наступления, я получил тяжелое ранение. В темное вечернее время мы наступали на одну деревушку, которая находилась на горе, откуда-то снизу. Мы должны были эту деревню отбить у врага в точно назначенное время, так как с совсем другой стороны другая часть наступала, и вместе с ней мы должны были захватить деревню таким плотным кольцом. До деревни оставалось уже совсем немного добежать, как вдруг кончились патроны в рожке моего автомата. Так как шел бой, я лег на спину, почему-то полусогнул одну из ног (другая находилась в прямом положении) и принялся автомат перезаряжать. И тут пролетавший осколок срезал мне коленную чашечку в ноге, ту самую, что была согнута. Идти уже было невозможно, и я скатился с горы в небольшую канаву. А там уже подошли санитары, погрузили меня на волокуши и ползком потащили на ней в медсанчасть.

Из медсанчасти меня отправили на транспорте в госпиталь в Москву. Там я пролежал пять месяцев. Мне была сделана сложнейшая операция. Рана долго не заживала и все гноилась. Потом, когда первая стадия лечения закончилась, меня направили в госпиталь в город Владимир, где я еще один месяц пролежал. А уже оттуда меня направили во Владимировское военно-пехотное училище, которое дислоцировалось недалеко от города Коврова. Из-за того, что шла война и не хватало военных кадров, в училище учились по ускоренной программе - всего шесть месяцев. Все-таки в военное время программу обучения сильно сокращали! Чему нас в училище обучали? Изучали все командные положения, проходили политподготовку, а также все нюансы боевых действий: как, например, рассредоточить войска для боя так, чтобы потери были самыми наименьшими. Но потом создалось тяжелое положение на фронте, и мы так и не доучились: курс наш расформировали и нас начали направлять в действующую армию. При этом нам присвоили звания младших командиров. Ведь на фронте в то время катастрофически не хватало как офицерского, так и младшего сержантского комсостава. Дело доходило до того, что во время ожесточенных боев во взводах не хватало не только офицеров, но даже и старшин и помощников командиров взводов, которые могли бы погибших взводных заменить. Нас отправили в распределительную часть. Там, помню, подошел к нам один старший офицер с каким-то своим списком в руках, где были указаны наши данные: где и когда родились, какое получили образование и т.д., и сказал: "Вот что, все вы направляетесь в артиллерийские части!"

И так с 1943 года до самого окончания войны я стал служить в зенитно-артиллерийских войсках. Я был назначен командиром орудия в 1188-й отдельный зенитно-артиллерийский полк. Занимались в основном мы охраной наших советских аэродромов.

И.Вершинин. Извините, ненадолго прерву вас. К какому соединению вы относились?

П.Лещенко. А наш полк придавался разным авиационным соединениям. Делалось это так. Допустим, получен приказ, согласно которому мы с определенного времени придавались какой-нибудь бомбардировочной авиационной дивизии. После этого наш командир полка приходил к командиру авиадивизии и докладывал: "Прибыли в дивизию в ваше распоряжение защищать ваши аэродромы!" Тот звонил вышестоящему начальству, что-то уточнял для себя, и вопрос таким путем решался.

И.Вершинин. То есть, вашим основным предназначением была охрана аэродромов?

П.Лещенко. Да, мы именно охраняли наши аэродромы от налетов фашистской авиации. Дежурить даже ночью приходилось. Помню, охраняли аэродром под названием Подскока, который строился непосредственно в 5-6 километрах от линии фронта. На нем ночью стояли замаскированные наши истребители. Что они делали? Сопровождали наши бомбардировщики, которые летали на бомбежку разных объектов фашистов, то есть, защищали их от авиации противника. После этого бомбардировщики улетали куда-то вглубь, а наши истребители возвращались на аэродром и стояли там до вечера. Потом они тоже улетали куда-то далеко к себе, а мы после этого оставались одни. Так что когда мы охраняли эти истребители, ответственность на нас висела большая.

И.Вершинин. В каких местах проходил ваш дальнейший путь?

П.Лещенко. Мой путь прошел от Завидова через всю Калининскую область. Потом мы вошли в Литву, по которой прошли военными дорогами через Вильнюс, брали там многие города, деревни и населенные пункты, которых и не упомнишь сейчас. Потом воевали в Белоруссии. Запомнилось, что население, когда начиналось наступление, куда-то убежало. В поселках и деревнях мы заходили в дома и видели, как на плитках что-то жарилось и было брошено, а людей было никого не видать. Немцы настолько нас боялись, что отступали в панике. И так через Минск мы частично захватили Польшу, а оттуда повернули уже в Восточную Пруссию. Бои за Кенигсберг были очень тяжелыми, так как город был сильно укрепленным. Так что нам трудновато было туда пробиваться! Помню, когда Кенигсберг взяли, мы потом там разместились на большом аэродроме с ангаром, который еще до войны был построен. Там мы крепко обороняли свои аэродромы, уничтожили определенное количество немецких самолетов. Уже потом из Кенигсберга прямым ходом добрались до Берлина, где я и закончил войну. Помню, подходили к рейхстагу и оставляли там свои росписи. Расписывался там также и я.

Вплоть до своей демобилизации по инвалидности в мае 1946 года я служил в Берлине, где непосредственно и стояла наша зенитная часть. Когда объявлялся комендантский час, приходилось даже ходить с нарядом по городу и поддерживать порядок. Особенно часто бывали у Бранденбургских ворот. А в то время у города было сразу несколько хозяев: помимо нас еще англичане, американцы и французы. Вот самые разные обязанности мы и распределяли там между собой. Особенно много американцев, англичан и французов скапливалось на больших базарах. Голодные немцы приходили туда и расплачивались за еду всякими побрякушками. Если кто-то приходил с буханкой хлеба, за ним выстраивалась целая длинная очередь из берлинцев. Но мы их неплохо кормили. Нас ведь самих тогда, как служивших в авиации, кормили по первой категории просто отлично. Мы тогда охраняли те районы, где находились аэродромы с самолетами По-2 из женского авиаполка, которым в то время командовала известная летчица Гризодубова, и полк летчиков-французов из полка "Нормандия-Неман". Когда была нелетная погода, к нам на позиции приходили в гости и эти девушки, и французы.

И.Вершинин. Помните, как впервые узнали о победе?

П.Лещенко. Я хорошо запомнил этот праздничный момент. Мы тогда со своей частью находились на окраине Берлина, так как из-за большого скопления войск в городе только там могли разместиться. И вдруг вечером приходит в нашу часть заместитель командира полка и радостно кричит: "Победа! Победа! Мир!" После этого небо озарилось пулями и снарядами. Получился такой большой салют. Честно говоря, более праздничных салютов я даже на Новый год больше никогда не видел!!! Все радовались, поздравляли друг друга с победой, пели и плясали.

И.Вершинин. Теперь я задам вам несколько вопросов на уточнение. И первый вопрос у меня к вам будет такой: за два года нахождения на переднем крае вам часто приходилось подниматься в атаку?

П.Лещенко. В штыковую атаку я поднимался всего три раза. Но дело в том, что конкретные стычки с противником у нас вообще случались редко, так как немец наших атак не выдерживал и отступал. Напор наш был слишком огромен, они чувствовали себя в этом отношении очень слабыми. Но я честно тебе скажу: для меня в войну самым страшным было - это подняться в атаку.

И.Вершинин. А как это в реальности смотрелось со стороны?

П.Лещенко. Поднимали нас в атаку командиры. Как правило, взводные. Без них было не обойтись! А как это выглядело? Взводный всегда находился с бойцами и во время атаки обычно корректировал их действия. Происходило это так. Предположим, одному командиру отделения он говорил одно, например: "Ты наступай справа!" Другому же говорил другое: "Ты наступай слева!" Это была обязанность командира взвода! Без него получился бы разброд, а не атака. Но мы, я тебе говорю, редко ходили в штыковую. Больше находились "в обороне"...

И.Вершинин. А как организовывалась оборона?

П.Лещенко. Ну как организовывалась? Выкапывалась такая длиннющая общая щель, из которой и обстреливались фашисты. Но чаще окопчики копали, где можно было легко спрятаться. Если земля была хорошая, окоп рыли большой, то есть, чуть ли не по самую грудь. Если же земля оказывалась плохая, то вырывали небольшую ложбинку, где хоть чуть-чуть можно было спрятаться от осколков мин. Конечно, когда создавалась оборона, строились оборонительные сооружения, все было, как и положено.

Кстати, оставлять позиции даже на самое короткое время было нельзя. Ведь немцы были очень бдительными. Вот мы и сидели и ждали и подкрепления, и замены. И так стояли, можно сказать, целыми ночами. А потом, когда нас приходила сменять другая рота, чтобы немцы ничего не заподозрили, по скрытым ходам отходили на отдых, а на наше место приходили другие. У нас этот отход с отделений начинался! В войсках ведь все начинается с отделения. Потом идут взвод, рота, батальон...

И.Вершинин. Когда поднимались в атаку, кричали лозунги "За Родину! За Сталина!"?

П.Лещенко. Чаще, конечно, кричали просто: "За Родинууууууу!" Некоторые прибавляли: "За Родинуууу! За Сталинааа!!!" Так было принято у нас.

И.Вершинин. Какие чувства испытывали, когда поднимались в атаку?

П.Лещенко. Момент ожидания, конечно, воспринимали спокойно: кто знает, что там будет, когда поднимешься в атаку. Поэтому сидели и спокойно этого ждали. А вот когда шли в наступление и получали команду "Приготовиться к атаке!", то, конечно, наступало что-то вроде мандража. Страшно, конечно же, было! Мы ведь шли навстречу смерти. Вообще-то в первые дни боев мы очень всего боялись. Мысли только такие были: "Все, это, наверное, последний день в моей жизни!" Ведь пули пролетали над тобой, как пчелы, рядом рвались снаряды и мины, и когда ты полз по земле, даже каску нельзя было снимать - иначе была бы дырка в голове. Но так прошел один месяц, а другой, а я остался в живых. Уже потом мы, выжившие и бывалые фронтовики, перестали бояться этих снарядов и мин. Даже по звуку научились определять, какой снаряд как далеко упадет. И уже не так страшновато было!

И.Вершинин. Когда первое время находились на фронте, была ли у вас уверенность, что обязательно победим и одолеем врага?

П.Лещенко. Конечно, мы были тогда очень молодыми парнями, нам всем исполнилось по 17 лет, и в обстановке мы плохо разбирались. Но всегда были уверены в победе и повторяли только одно: "Победа будет за нами!" Помню, когда только пришли в военкомат, настрой был наш примерно таким: "Нет, мы не дадим им нас победить, мы обязательно их одолеем". Уже потом, когда воевали под Москвой, местное население, которое жило в деревнях, очень надеялось на нас. Женщины и старики верили, что немец не подойдет к деревне, что Красная Армия защитит их от немцев и не даст им оккупировать их местность. Однажды, когда в 1942 году мы зашли в какую-то деревню, нам вдруг по пути встретились старушки, шедшие с церкви. "Детки! - сказали они нам. - А ведь мы за вас, солдатиком, молились. Чтобы отстояли нашу землю, чтобы не дали надругаться над нами..".

Кстати, когда 22 июня мы по радио услышали о начале войны, хотя мы и плохо соображали в силу своего возраста, никто из нас не был потрясен случившимся. Разговоры были только такими: "Ну напал немец, ну и что? Наши русские ребята быстро сломают ему хребет. Че он напал-то? Ведь получит же свое". Когда я пришел на завод, рабочие были точно так же настроены. Говорили только: "Да куда ему идти на нас войной? Мы ему быстро дадим отпор..". Никто тогда и не ожидал, что война так надолго затянется.

И.Вершинин. Когда вы отступали в 1942 году, в каком состоянии вы заставали наши деревни и населенные пункты?

П.Лещенко. Мы заходили в деревни, когда отступали начиная от Москвы. Что запомнилось - кругом в деревнях стояли одни печные трубы. Сожжено все было начисто! Если мы, допустим, проходили десять деревень, то восемь из них были выжжены дотла. Ведь немцы так в то время поступали: если, не дай Бог, заподозрят кого-то в селе в связях с партизанами, выжигались в округе все деревни и притом заживо с мирными жителями. Тяжело было на все это, конечно, смотреть.

И.Вершинин. Теперь вернемся к теме вашего нахождения в разведке. Вас вообще на фронте берегли как разведчиков?

П.Лещенко. В обязательном порядке берегли. Ведь не зря считалось, что разведка - это глаза и уши части. Если разведка в части работала плохо, всей части было тяжело воевать. Когда мы уходили на задание, нам всегда говорили: "В случае чего, если что-то случится незапланированное, возвращайтесь обратно. Ни в коем случае не рискуйте, не надо терять людей". Так у нас, кстати, и случилось, когда мы в первый раз вышли на задание. Тогда мы прошли около половины пути, все рассчитали, но нас неожиданно обстреляли фашисты. Пришлось возвращаться, как говорится, ни с чем.

И.Вершинин. Сколько человек обычно выходило на задание?

П.Лещенко. Обычно ходило в разведку не меньше отделения, то есть, 12 человек. Идти старались так: четыре человека шло впереди, два - чуть поодаль и три - в качестве цепи прикрытия. Проходить за линию фронта старались незаметно. Помню, немцы часто освещали поле ракетами и мы им в таких случаях им как на ладони были видны. Но как-то выкручивались.

И.Вершинин. Как разведчиков вас тренировали?

П.Лещенко. А наши будни проходили так: полмесяца мы уходили на задания, другие полмесяца тренировались. Как боксеров, учили нас рукопашному бою, тренировались даже на чучелах, то есть, как штыком колоть, как нападать и т.д. и т.п..

И.Вершинин. Вы далеко за линию фронта ходили?

П.Лещенко. Нет, совсем недалеко. Перед нами ставились в основном такие задачи: обнаружить ближайшие огневые точки у противника (в то время постоянно светили ракеты и поэтому определить их было нетрудно) и по возможности или их уничтожить, или захватить "языка". Так что в глубину врага нам ходить не приходилось. Перед нами ставились совсем иные задачи.

И.Вершинин. А как вели себя немецкие "языки", когда вы их захватывали?

П.Лещенко. А по разному себя вели. Были, конечно, и очень агрессивные, которые всем своим видом говорили: "Ненавижу вас..". Таким обычно, чтобы они не кричали, засовывали кляп в рот и вели уже связанными. Так как зимой тащить было особенно тяжело, приносили еще с собой волокуши. А вообще, когда уходили в разведку, старались брать хотя бы одного солдата, который владел немецким языком. И когда какого-нибудь "языка" захватывали, тот ему объяснял по-немецки: "Будешь сопротивляться - получишь пулю в лоб. Веди себя, чтобы остаться живым, так-то и так-то..".

И.Вершинин. Потери часто несли, когда находились в разведке?

П.Лещенко. Да пополнение прибывало постоянно. Дай Бог, если бы больше половины не было не ранено или убито. А сами потери мы, конечно, не считали. Ну вот, предположим, идем мы в наступление. Полный комплект взвода - 36 человек, в нем четыре отделения по 12 человек в каждом. Возвращаешься с задания и не находишь знакомого. Спрашиваешь: "А Саша где?" "А убили его", - отвечают. У нас в части были специальные люди, которые занимались тем, что подсчитывали потери и сообщали об этом в штаб полка. Ведь это было делом обязательным! Раз есть потери, значит, нужно их каким-то образом пополнять. Но это было не нашим делом, наша задача была такая: отстреляться и готовиться к новым заданиям.

И.Вершинин. Теперь поговорим непосредственно о вашей службе в артиллерии. А сколько самолетов за время войны вашим орудием было уничтожено?

П.Лещенко. Дело в том, что после 1943 года, когда я оказался в зенитной части, мы не находились непосредственно на фронте. Ведь мы занимались охраной аэродромов, а они, как правило, находились далековато от фронта. Но за всю войну наше орудие подбило два самолета при попытке пробиться на аэродром во время бомбежки. Помню, однажды летним вечером у нас объявили тревогу, начали подаваться команды: "Воздух! Огонь!". А наше орудие как раз на дежурстве в то время находились. Погода была ясная, видимость хорошая. Смотрим: из-за леса на небольшой скорости идут на аэродром Юнкерсы-88-е. В то время мы находились не на самом аэродроме, а как бы на подходе. Немцы, видимо, не знали того, что у аэродрома находятся наши зенитки и поэтому шли довольно спокойно. А у нас, зенитчиков, в то время существовало такое правило: каждое орудие имеет определенное задание. То есть, одно орудие стреляло по системе один, другое - по системе два, и т.д. и т.п. И мы открыли завесный огонь. Это был первый сбитый нашим орудием самолет.

А второй раз все как-то случайно у нас все вышло. В пасмурную погоду, когда облака слишком низко находились, нам дали команду на отдых. Я решил использовать это время с пользой и сказал своим бойцам: "Знаете что, хлопцы? Давайте приведем орудие в порядок. Пока делать нечего, почистим его..". И только успели мы привести его в порядок, как услышали звуки подходящего немецкого самолета. Смотрю: из облаков на небольшой километровой высоте выходит фашистский самолет. Я тотчас скомандовал: "По местам!" И только про себя подумал: "Лишь бы этот самолет из виду не упустить..". Надо было только определиться, как стрелять. Можно было одиночными выстрелами, можно - короткими очередями, а то и непрерывными (наша пушка могла производить где-то около 160-180 выстролов в минуту). Мы поймали цель, установили огонь на самолет и его подбили. Так что за всю войну у нас два уничтоженных самолета было!

И.Вершинин. Когда сбивали, радовались?

П.Лещенко. Конечно. Солдаты так вообще во все горло орали: "Самоле-еет подбилиии!" Кстати, в первый раз мы так и не видели, что стало с экипажем подбитого нами самолета. А второй раз два летчика выпрыгнули с парашютом, а один рухнул вместе с самолетом, погиб, короче говоря. Этих летчиков мы пленили и передали вышестоящему командованию, а там уже принималось решение, как с ними поступить. Мне за последний сбитый самолет вручили медаль "За боевые заслуги".

И.Вершинин. А какие у вас были еще награды?

П.Лещенко. Всего у меня 16 наград. Из боевых же, кроме медали "За боевые заслуги", - медали "За взятие Кенигсберга", "За взятие Берлина", ну и "За победу над Германией", естественно.

И.Вершинин. А скажите, на каком расстоянии друг от друга располагались ваши орудия?

П.Лещенко. Вот во многих наших советских фильмах показано, что орудия совсем недалеко друг от друга расположены. Но на таком близком расстоянии располагались в войну только дивизионные гаубичные пушки, которые находились друг от друга максимум - в 40-50 метров. Делалось это вот по какой причине: командир огневого взвода осуществлял одновременно командование сразу тремя орудиями, у каждого из которых находились рядом их сержанты-командиры. Так вот, чтобы легче доходили команды командира, орудия располагались на небольшом расстоянии друг от друга. Наше же размещение было совсем иным. Расположение нашей зенитно-артиллерийской батареи шло неким полукругом и каждое орудие находилось друг от друга на расстоянии минимум 40 метров. Для каждого зенитного орудия отрывался такой специальный дворик, куда оно и опускалось на четырех опорах. Рядом отрывалась землянка для девяти человек, которые занимались непосредственным обслуживанием этого орудия. В центре этого полукруга находился командный пункт всей батареи. Оттуда и шла связь с двумя взводами батареи. А располагаться зенитки, конечно, вплотную не могли, так как если с орудием разрывался снаряд, он выводил бы из строя и соседние орудия.

И.Вершинин. А если углубляться, так сказать, в некоторые технические особенности вашей службы - как вообще вами выбиралась цель?

П.Лещенко. Нам давались вводные данные. Я знаю, что, например, в полевой гаубичной артиллерии это делалось так: предположим, как командиру орудия, мне сообщались точные данные того, где противник занял оборону. После этого, чтобы не было перелетов снарядов и чтобы они оказывались в определенной точке, я начинал корректировать угол орудия в определенном направлении и только после этого приказывал открывать огонь. Примерно то же самое было и у нас в зенитной артиллерии. Служба ВНОС-оповещения нам, допустим, сообщала, что в таком-то направлении летит такой-то самолет. Но дело в том, что мы должны были тогда знать все марки немецких самолетов, их особенности, их грузоподъемность, скорость. И мы настолько изучили все эти самолеты, что могли по звуку тотчас определить его марку: Мессершмитт ли это, Фоккевульф, Хайнкель-119, или же это Юнкерс. И сразу, как только слышали знакомый звук, соображали: "Ага, значит летит такой-то..". И поэтому, когда по ВНОС-оповещению нам сообщали о том, что, например, летит "Юнкерс-88", я уже знал, что скорость его 80 километров в час, а высота - не более двух километров. Что я после этого делаю? Ввожу данные в автоматический прицел орудия и, допустим, даю такую команду: "Курс такой-то!" У нас был специальный прибор, по которому дальномерщик все распределял по азимуту. Потом, когда я давал команду, два прицельных корректировали ее. И так было намного легче мне, как командиру орудия, командовать. То есть, как все делалось? По мере приближения самолетов я давал точные скорректированные данные, по которым орудие открывало огонь и точно попадало в цель. Существовало, правда, у нас и такое понятие, как постнаведение. Это когда самолет пролетал где-то в стороне. Как правило, в таких случаях ты должен был вводить небольшой корректир, чтобы снаряд в точности достигал цели. И мы как-то справлялись с выполнением таких задач.

И.Вершинин. У вас были неудачные позиции?

П.Лещенко. Никогда не было. Вообще-то неудачная позиция считалась провалом. И мы обязаны были располагать свои орудия таким образом, чтобы во время обороны или наступления было как можно меньше потерь. Тогда закон был твердый!

И.Вершинин. Орудия маскировали?

П.Лещенко. У нас орудия не маскировались, так как в этом не было необходимости. Ведь наши зенитки были незаметны врагу, так как находились в ровике размером около метра, рядом были метровый бруствер и землянка. На фронте маскировали в основном наземные орудия. Я помню, что полевые артиллерийский орудия и веточками прикрывали, а в открытой местности - даже сеткой покрывались, к которой еще листики прикладывали.

И.Вершинин. Ночью охраняли орудия?

П.Лещенко. Обязательно! Делалось это таким вот образом. Предположим, эту ночь на батарее дежурил первый взвод. И тогда мы, отделение численностью в 10 человек, охраняли всю батарею. Только мы. И лишь периодически менялись часовые. А следующую ночь, предположим, дежурил уже другой взвод. И тогда они распределяли обязанности уже между собой.

И.Вершинин. Вновь прибывшее пополнение обучали на месте?

П.Лещенко. Это делалось в обязательном порядке. И всем этим занимался командир отделения: обучал тому, как правильно окапываться и вести наблюдение. Так что все начиналось с командира отделения! Потом уже командир взвода кое чему учил.

И.Вершинин. Об органах СМЕРШ что можете сказать?

П.Лещенко. У них была своя работа. Но я считаю, что обойтись без нее нельзя было никак. Расскажу тебе такой эпизод из своей военной жизни. Когда мы наступали на одну деревню подо Ржевом, погода выдалась ясная, ярко светило солнце. И вдруг начало происходить что-то непонятное: засвистели пули, начали разрываться мины и снаряды. Все заволоклось порохом и, как ночью, потемнело, хотя стоял день. Было очень страшно! Но мы все равно ползли и стреляли по противнику, так как прекрасно понимали, что сзади нас стояло охранение из этих смершовцев. И когда меня ранило и я начал отползать назад (нужно было отыскать санчасть, я тогда еще не знал, что меня так быстро найдут санитары), натолкнулся на это охранение перед канавой. "Что случилось?" - спросили меня. "Ранен", - сказал. "Проползай", - мне ответили. А так бы вернули обратно в бой.

И.Вершинин. А больше сталкиваться не приходилось?

П.Лещенко. Больше не приходилось, меня в особый отдел не вызывали, так как никаких нареканий у нас не было. Единственное, что запомнился такой случай. У нас в части был почтальон, которому доверили ходить на станцию, забирать документацию и относить в нашу часть. И он очень хотел съездить домой. Первый раз его сняли прямо с поезда и вернули в часть. Командир устроил ему настоящий нагоняй, отчитал, как и положено: "Ты что, сукин сын, подводишь меня? Ты же дезертируешь. Мы же тебя можем расстрелять". В общем, с большим трудом отмазали его. Но он после этого снова сбежал. Нашли его уже, когда он находился совсем недалеко от дома. И тогда, конечно, его вернули в часть и расстреляли перед строем. В то время с этим делом было очень строго! Ведь если дать поблажку, этот пример мог в части стать заразительным. И его расстреляли.

И.Вершинин. Как у вас в войну в части относились к Сталину и к партии?

П.Лещенко. К Сталину и к партии мы испытывали самое преданное отношение. Ведь как без руководства можно вести войну? У нас по этой линии проводили активную и внушительную работу политработники. Они были точно такими же командирами, как и строевые, только занимались политической работой среди личного состава.

И.Вершинин. А относились вы как к политработникам?

П.Лещенко. А я тебе скажу, что даже лучше, чем к строевые командирам. Те с нами говорили только приказами: "Встать, шагом марш!" А политработники были не такими уж и суровыми. Они зачастую иногда и защищали солдат перед командиром, если тот кого-то незаслуженно начинал распекать. Скажет ему: "Перестань!" Все время они с нами общались и говорили. В первые годы войны, помню, приходил к нам политрук и говорил: "Ребятки, что ж нам сделать? Мы же должны защитить своих отцов и матерей, что ж делать, приходиться мириться с нашим тяжелым положением..".

И.Вершинин. Как строились у вас взаимоотношения в армии. Расскажите об этом на примере вашей службы.

П.Лещенко. У нас в части взаимопомощь была абсолютная! Никакой агрессии друг к другу не проявляли. Я, как командир орудия, понимал, что нельзя драть с подчиненного бойца в три шкуры, ведь он также человек, подставляющий свою спину под снаряды. Если продолжать эту тему дальше, то мы, как младшие командиры, пожалуй, наоборот, старались защищать своих подчиненных перед вышестоящими командирами, потому как понимали: если не будет слаженности в расчете, то в этом не будет никакого толку, из-за разлада орудие уничтожат. Я сегодня иногда смотрю по телевизору новости и удивляюсь, что в армии есть дедовщина, что солдатов избивают и калечат. Нам даже этого не снилось! Я возмущаюсь этим: как вообще такое можно допускать?! Ведь если сегодня, допустим, мирное время и я над тобой, как командир, издеваюсь, то если завтра случится война, я первый же получу пулю. И никто ничего не докажет! Потому нельзя такого делать! Категорически нельзя!

У меня, кстати, в расчете, были лица разного возраста. Два человека, кажется, были даже помоложе меня - 1925-1926 года рождения, а остальные - намного старше меня. Тогда ведь набирали с самых разных мест самых разных людей. Армия есть армия! И вот мне приходилось сплачивать коллектив, чтобы все чувствовали себя единым целым. И ведь мне это удавалось сделать! Старые относились у меня к молодым снисходительно, а молодые к старым - с уважением. Расчет должен был быть спаянным, а это зависело только от тебя, как командира расчета.

И.Вершинин. А были ли у вас в части национальные меньшинства? И если да, то как к ним относились?

П.Лещенко. Про свой расчет могу сказать: у меня было пять человек русских, два белоруса и один украинец, а также - один татарин и один чукча. Но мы относились к ним, нацменьшинствах, как к своим братьям! Никаких прений, никакого различия у нас не было. Совсем одинаково, как и к русским, к ним относились!

И.Вершинин. Как вас кормили на фронте?

П.Лещенко. Когда в 1942-43 годы я находился непосредственно на линии фронта, нас кормили два раза в сутки. Утром старшина приходил к нам с термосом и приносил еду. Горячая пища и даже щи до нас не доходили. Мы получали гречневую или перловую кашу с мясом, чай и хлеб. На сутки курево выдавалось. Приносил он еще к нам и целый термос водки. А потом, когда после 1943 года я охранял аэродромы, мы питались по второй категории и получали обилие продуктов. На сутки мы получали три-четыре резаных хлеба, который между собой делили.

И.Вершинин. Полагалось каждому из вас по 100 грамм?

П.Лещенко. А у нас по разному выходило. Вот, предположим, приносил вечером старшина роты к нам "строевку", то есть, рассчитанные на 150 человек порции. А мы ведь даже когда стояли в обороне, рядом пролетали мины и снаряды, мы несли разные потери: убитыми и раненными. В результате этого лишние порции и оставались. Например, из 150 порций около 40 оставалось свободных. И что тогда делали? Находились люди выпивающие, которые и выпивали вместо 150 - 200, а то и все 300 грамм, и порции дополнительные кое-кому перепадали. Но пили в основном у нас пожилые солдаты. Мы, молодежь, к этому дело были не привыкшие, нам и так было хорошо без выпивки.

И.Вершинин. Что солдат обычно носил с собой?

П.Лещенко. Снаряжение у солдата было такое: каска, противогаз, маленькая саперная лопатка, котелок с ложкой и боеприпасы: автомат с двумя полными рожками, которые были заполнены 72 зарядами (один в автомате и еще один - в запасе), ну и, конечно же, пара гранат.

И.Вершинин. Боекомплект как-то пополнялся?

П.Лещенко. Во время войны существовал такой порядок: у каждого солдата должно быть такое-то количество патронов, такое-то количество гранат и т.д. и т.п. Как только у солдата что-то заканчивалось, он обязан был сообщить командиру отделения: мол, у меня пол-обоймы осталось. Тот отдавал распоряжение старшине роты. А у нас, как и везде, в части был вспомогательный взвод, который занимался доставкой оружия и снаряжения. Там всегда имелся боекомплект. И вот старшина роты, если была в том необходимость, шел получать боекомплект туда. И там уже получал по списку: столько-то патронов, столько-то гранат, столько-то прочего снаряжения. И потом по списку же выдавал. У нас за пополнением боекомплекта следить должен был не только командир отделения, но и командир взвода.

И.Вершинин. А как обстояли дела со сном на фронте?

П.Лещенко. А мы, солдаты, научились спать стоя во время передвижения на марше. Кто-то хватался за мой ремень сзади меня, я - за ремень идущего впереди, и потихоньку спал. Если кто-то оступился и падал, то я это слышал уже. Так что все это дело было у нас хорошо организовано. Конечно, после того, как пробыл несколько суток "в обороне", засыпал поневоле.

Но спали мы, разумеется, не только во время передвижениях на марше. Как это дело организовывалось? Предположим, сменился я с блиндажа во время стояния "в обороне". После этого возникала потребность поспать. Но зимой никаких построек поблизости не было. Поэтому я делал следующее - отрывал яму в снегу и расстилал палатку, где ложился спать. Сразу после этого меня для того, чтобы было потеплее, зарывали в снегу. И я спал. Место, правда, нужно было чем-то отмечать, чтобы тебя потом смогли откопать. И еще делали небольшую дырку для воздуха.

И.Вершинин. Раз уж вы, Петр Григорьевич, упоминали о передвижениях на марше, скажите, как это в реальности было. Как это дело организовывалось?

П.Лещенко. А делалось это так. Как только организовывалось передвижение на марше, вышестоящие командиры собирали всех командиров отделений и взводов и говорили, предположим, так: "Так и так, мы сейчас должны перебазироваться. Вы скажите своим солдатам, что последний пункт, до которого мы должны добраться, - деревня Семеновская. Она, эта деревня, идет по такому-то тракту и расположена от того места, где мы начинаем путь, в 75 километрах. Вы своим солдатам скажите: мол, если что-то случиться и кто-то отстанет, он должен любыми способами добраться до деревни Семеновская. Итак, конечный пункт - деревня Семеновская". И, кстати, очень многие по разным причинам отставали и сами добирались до места назначения. Кормежка во время этого передвижения проводилась строго по расписанию. Когда нас, младших командиром, инспектировали старшие командиры перед организацией марша, то говорили: "Вы скажите своим солдатам, что во столько-то будут кормить завтраком, во столько-то - обедом. Пусть они подъезжают к этим часам, тогда их прямо на месте кухня будет ждать". Так все это и делалось.

И.Вершинин. Хоронили как наших убитых?

П.Лещенко. Хоронили почти всегда без почестей, да и не мы этим занимались. Когда заканчивались бои и мы уходили дальше, оставалось огромное поле трупов, которые нужно было убирать - ведь иначе они начнут разлагаться и от этого многие болезни могли возникнуть. Поэтому у нас на фронте имелась специальная похоронная бригада. И когда мы уходили, они сваливали и закапывали всех погибших в общей могиле. При этом, чтобы по возможности было можно установить личности убитых, доставали у трупов документы. Кстати, у каждого бойца хранилась в галифе капсула, в которой свертывалась папироской бумажка, где указывались данные о бойце: имя, фамилия и отчество, воинское звание, место проживания. И вот с помощью этих капсул, если солдат погибал, его личность устанавливали...

И.Вершинин. А как немцы своих погибших захоранивали. В беседах с некоторыми ветеранами и слышал о том, что немцы, в отличие от наших, своих бойцов обязательно и своевременно захоранивали.

П.Лещенко. Они по разному поступали. В зависимости от ситуации, от обстановки. Ты, может, по документальной кинохронике видел, как немцы ставили на нашей земле кресты из берез. Вот они их ставили, когда такая возможность была. А когда не было, они также бросали своих убитых и отступали. И их трупы валялись часто неубранными.

И.Вершинин. Скажите, а много ли было глупости на фронте? Ничего такого вам не запомнилось, когда по дурацки или погибали, или бывали ранены, или же попадали в плен?

П.Лещенко. Это тоже у нас, конечно, бывало! На фронте существовал такой закон: нужно было быть абсолютно предусмотрительным и расчетливым, иначе можно влипнуть и даже погибнуть совершенно по-дурацки. Поэтому, прежде чем что-либо предпринять, мы старались все заранее рассчитать, проверить и убедиться, а потом уже действовать.

Я тебе расскажу об одном таком случае. Как я уже говорил, во время нахождения в разведке мы две недели ходили на поиски и столько же отдыхали и тренировались. И вот, тогда у нас было объявлено время отдыха. С полкилометра от нас находилась другая часть. И один из разведчиков, не подумав, решился пойти в эту часть проведать там своего друга. Но пошел самовольно, никого об этом не предупредил и поэтому напоролся на немецких разведчиков. Они его и утащили к себе как "языка". В то время противник тоже активно охотился за нашими "языками"! И в части у нас категорически запрещалось самовольно отлучаться.

Я, между прочим, по дурости сам чуть не получил серьезное ранение. Это было в 1942 году, когда я находился в полковой разведке. Мне приказали забраться на чердак одного дома и вести наблюдение за противником. Но я, чтобы не залезать через крыльцо, по лени своей решил забраться в дом через дырку, которую пробил снаряд. Я почти прополз сквозь эту дырку. И вот, когда за стеной оставалось только нога, послышался звук "шшшш" - рядом осколок пролетел. Если бы он задел меня - со мной бы что-нибудь страшное случилось, или убило бы, или бы оторвало ногу.

И.Вершинин. Случаи трусости встречались у вас на фронте?

П.Лещенко. Такие случаи, конечно, бывали. Ведь у каждого человека был свой, как говорится, характер. Ведь один, как в жизни, рубаха-парень, тот полезет вперед в бой и может даже по глупости погибнет, а другой посмотрит на дело иначе: "Нет, лучше я утихомирюсь и уйду в сторонку, не буду связываться со всем этим делом". Необстрелянные бойцы, которые только что прибывали с пополнением, страх, конечно же, испытывали. А после ранения для них пойти в бой становилось делом уже в порядке вещей. Поэтому из-за всех этих причин нас перед боем обрабатывали и настраивали соответствующим образом политработники, говорили примерно так: "Старайтесь не высовываться и по возможности противника быстрее поразить".

И.Вершинин. Ответьте еще такой вопрос: а что помогло вам выжить на фронте?

П.Лещенко. Наверное, то, что я никогда не укрывался. Приходилось и в атаку ходить, и под бомбежкой бывать. Три раза я вообще, как говорят, под смертью ходил - два раза когда был ранен и один раз - когда пролезал в домик вести наблюдение, о чем я уже рассказывал тебе.

И.Вершинин. Каким было для вас самое опасное немецкое оружие на фронте?

П.Лещенко. Это, конечно же, немецкий шестиствольный миномет, который выпускал квадратные мины и доставлял столько нам неприятностей. От ничего нельзя было нигде спрятаться. От всех остальных мин и снарядов мы прятались запросто.

И.Вершинин. Во время боев в Прибалтике встречались ли вам так называемые лесные братья?

П.Лещенко. Да, в Литве мы сталкивались с "лесными братьями". Было такое дело! Расскажу тебе такой случай. Мы получили приказ перебазироваться с одного аэродрома на другой. Передвигались мы так: шло четыре машины, в каждой из которой - по одному орудию. Причем, передвигались так, что каждая машина находилась от другой на расстоянии не ближе чем 50 метров. Но когда подъезжали к небольшому лесу, около посева пшеницы нас обстреляли эти самые бандиты. Но мы не учли этой ситуации, не подготовились и потому, конечно, хотя и ехали на боевом взводе, задержать бандитов не смогли. Но в следующий раз, когда мы начали передвижение, учли прошлый опыт и приготовили орудия к тому, чтобы стрелять прямо на ходу. И уже в следующий раз, когда ехали, за каждым орудием сидели заряжающий и два наводчика. Наши орудия имели разворот 36 градусов и могли по любой цели прямо на ходу стрелять!

И.Вершинин. Когда вы вступили в Германию, как местное население к вам отнеслось? Да и вообще, как относились к вам в население Европы?

П.Лещенко. Когда мы только-только перешли в Германию, население поначалу нас боялось, люди избегали встреч с нами и по возможности убегали. Но потом, когда мы глубже зашли в Германию и прошло какое-то время, они поняли, что мы вовсе не такие звери, какими нас рисовали, что мы вообще-то добрые люди. Мы ведь с ними последним куском делились, кормили их и никого не обижали. Конечно, отдельные проявления были. Ведь когда мы в самом начале войны воевали, я сам видел эти полностью сожженные деревни и выгоревшие сараи, в которых лежали трупы женщин и детей. И поэтому некоторые солдаты этим были сильно обозлены. И я могу тебе рассказать даже такое: когда мы только вошли в Германию, некоторые наши солдаты расстреливали мирных жителей. Помню, мы следом за пехотой вошли в какой-то немецкий дом и увидели трупы женщин и детей. Сразу, конечно, доложили об этом командиру. И буквально сразу после этого к нам поступил приказ: "Мирных жителей не трогать. Кто тронет - будет сурово наказан!" Но так поступали, конечно, не все. В принципе таких людей можно тоже понять. Ведь это были в основном те, у кого расстреляли родителей, жен, братьев, сестер. Таких людей, конечно, не удержишь! А мы же не проявляли никакого недоброжелательства к мирному населению, относились хорошо и по-человечески.

А вот поляки относились к нам доброжелательно. Мы, правда, находились в Польше всего около месяца. Но мне показалось, что они какими-то скрытными были. Внешне они, конечно, хорошо относились. Но с другой стороны поди разберись: разве можно по-другому говорить с солдатом, у которого есть винтовка и который в случае чего может ею воспользоваться, убить тебя, и концов никаких не будет? Мне почему-то запомнилось такое: они очень любили советские деньги, но признавали только десятку, - остальные же купюры за деньги не считали.

И.Вершинин. Я знаю по воспоминаниям некоторых ветеранов, что многие солдаты посылали домой посылки из Германии. А как с этим делом было у вас в части?

П.Лещенко. Что касается лично меня, то мне некому было посылать. У меня не было ни отца, ни матери, ни бабушки, все отошли в иной мир к тому времени. И как только началась война, я запер квартиру на ключ и отправился на фронт. Наоборот, когда я был на фронт, мне, как солдату, посылали с тыла разные вещи, например, варежки. А другие солдаты, конечно, посылали. Ведь в немецких магазинах этого свободного барахла было навалом!

И.Вершинин. В каком состоянии вы застали в 1945-м Берлин?

П.Лещенко. Ну что сказать тебе? Город был весь разбит.

И.Вершинин. На фронте как часто фотографировались?

П.Лещенко. У нас в полку был фотограф, который занимался только тем, что весь наш личный состав и фотографировал. Но мне, честно говоря, совершенно не для кого было фотографироваться: не было у меня ни отца, ни матери, ни дедушки, ни бабушки. Но я за войну все же два раза сфотографировался: так, для самого себя. Где-то эти фотокарточки лежат у меня.

И.Вершинин. Солдатский юмор существовал у вас на фронте?

П.Лещенко. Чудаки и заводилы, конечно, всегда и везде были, в том числе и у нас. Вот, допустим, отдыхаешь после боев в течение целого дня, а вечером часов где-то в шесть, поскольку есть такая возможность, идешь на ужин. И прежде чем поесть, кто-нибудь обязательно две-три штуки "пропустит", расскажет анекдот или небылицу какую-нибудь.

И.Вершинин. Что-нибудь из рассказанного запомнилось?

П.Лещенко. Нет, все уже позабылось за давностью времени. Я, между прочим, все это записывал. Дело в том, что как в 1941 году я ушел в армию, так с тех пор и до самого окончания войны каждый день вел свой солдатский дневник, там я каждое утро отчитывался о том, что у нас за сутки произошло. У меня всего было по четыре книжки, каждая из которых - по 96 листов. Но после войны у меня их украли в гараже, куда я их поместил вместе с разной художественной литературой. До сих пор об этом очень жалею!

И.Вершинин. И в завершение вкратце расскажите о том, как сложилась ваша послевоенная жизнь?

П.Лещенко. После демобилизации в 1946 году я вернулся к себе в Завидово под Москвой. А все дело в том, что когда в 1941 году я уходил на фронт, то отдал ключи от своей однокомнатной квартиры директору завода. А он знал, что я был одинок и никаких родственников у меня не было. И сказал тогда так: "Ну знаешь что, солдат? Раз ты уходишь в армию - квартиру я за тобой сохраню". И сдержал ведь свое слово. Я получил свою квартиру, хотя в то время были большие сложности с жильем. Сразу по прибытии встал на учет в местный военкомат, месяц отдыхал (в то время все те, кто возвращался с армии, имел право только около месяца не работать). И после этого я где-то полгода проработал оператором на своем оборонном заводе.

А потом вдруг меня вызвал директор завода и сказал: "Вот так и так, есть приказ вас, молодых специалистов (тогда я уже считался уже специалистом, так как работал еще до войны, был оператором знающим), направить в Эстонию". "Я не хочу", - отказывался я от такого предложения. Мне действительно было в Завидово очень хорошо: было жилье, рядом протекала красивая река Волга, здесь же находился красивый город Калинин. "Ничего не могу сделать", - сказал мне тогда директор завода. И так в 1948 году я оказался здесь, в городе Кохтла-Ярве Эстонской ССР. Устроился сразу на сланцеперерабатывающий комбинат (СПК) имени Ленина. Так как война не дала мне окончить школу, то я продолжил здесь учиться в вечерней школе, а уже потом учился в техникуме, в котором приобрел специальность. И там работал до самой пенсии, последняя моя должность - заместитель начальника цеха. А так вообще мой трудовой стаж составляет 56 лет!