Родионова Мария Егоровна

Я, Родионова Мария Егоровна, родилась 24-го июня 1923 года, в селе Масли Мишкинского района Курганской области. Образование девять классов, закончила Чашинскую школу «ФЗУ», работала помощником мастера на маслозаводе в своей деревне. Нас было пятеро, четыре сестры и брат, я сама младшая. Сёстры замужем были, в других деревнях жили. Брат, двадцатого года рождения, был в армии, раненый пришел с войны.

Когда объявили войну, все были возмущены - как так? Так неожиданно. Не могли понять, как, почему, зачем? Что за война? Что это такое - война? Думали, мы далёко, на Урале, так до нас не доберутся… Стали по радио потом передавать, что там захватили, там немцы, там люди погибли. И с нашей улицы никто не вернулся, молодые ребята. А ушло много народу. В сороковом брали, в 41-м весной, никто не вернулся. С другой улицы только один вернулся. Потом привезли к нам военных раненых, затем эвакуированных из Москвы, после из Ростова молодёжь - ребят привезли. Уже осень была, холодно, их колхоз кормил, а потом в армию забрали. Мужчин взяли, а жены пошли работать вместо мужиков.

Я работала, а в 1943 году взяли меня в армию. Много нас взяли из Масли молодёжи, одних девок, ребят всех раньше забрали. В армию шли с охотой, говорили, что всё равно надо идти. Родители, конечно, переживали, плакали. На лошади нас привезли в Мишкино, из Мишкина в Курган, больше ста километров на поезде. Из Кургана в телячьих вагонах повезли неизвестно куда, потом уже когда стали подъезжать, сказали, что в Куйбышев.

Служила в 40-м зенитно-прожекторном полку. Стояли на обороне Куйбышева. Располагались за Куйбышевым, приток Волги, речушка Татьянка. Шофера, телефонисты, старшины, командиры взводов и рот, все были мужчины. А в расчёте, начальник станции у нас была девушка 24-го года рождения, фамилию то её забыла, знаю, что Маша. Куйбышевских много было, и девушки, и мужчины. Я была рядовым, прожектористом - первый номер, у меня была вторым номером Валя. Она «угли» вставляла, я штурвалом руководила. Расчет счётчиков, они передавали номера. Если самолёт где то гудит, передают номера, я штурвалом руковожу, а Валя ставит «угли», а от машины идет ток, чтоб горел уголь и светил прожектор. Уголь - это такой тёмный стержень, сантиметров может четверти полторы, где-то больше. Она вставляла, от машины ток идёт, он горит, этот стержень, и луч то светит. Я штурвалом кручу. Взвод - четыре точки, четыре прожектора во взводе. У всех свои машины, слухачи. Машины у нас были бортовые, такие небольшие, наши тут и зенитки были, какой у них калибр был, я не знаю. Сначала нам дали винтовки, потом карабины. Обмундирование было женское. Сперва гимнастёрки были, юбки, а потом платья. Ботинки тоже выдали, только в начале дали обмотки на ноги, но почти сразу заменили на чулки, тёплые штаны. Зимой были в шинелях, в шапках, а когда потеплей, то в беретах. За продуктами мы ездили в Чапаевск. Привозили крупу, солёные огурцы, солёные помидоры, растительное масло. Готовили мы сами. У нас Аня была да Тася, они всё больше у нас готовили. Был сарайчик три стены, в нём и кушали, никакая к нам полевая кухня не приходила, всё сами готовили. Сто грамм выдавали, но не всегда. Пока стояли, то не выдавали, а когда Керчь брали, то получали. Девушки пили, чего там, маленько. Холодно было, так конечно выпьешь, если холодно, там хоть зимы нет, но снег ночью падает, холодно. Одна у нас курила, так ей выдавали табак, а нам взамен табака ничего не выдавали. Окопы и укрытия мы сами копали. Как у нас одна, забыла, как её звать, она добровольцем ушла, говорит: «Я ведь шла не за этим, чтоб окопы копать, а что-то делать, обороняться». Мы говорим: «Ну, дак, а как укрываться, окопы то надо. Ведь это для себя». Бани у нас не было. Один раз в месяц ездили в баню, поочередно, в Чапаевск. Двое, трое съездим туда, вымоемся там, но потом холодно стало, так перестали ездить, а то вымоешься, да ехать по холоду. Волосы обрезать не заставляли, но мыть их было негде. Сколько-то мы пробыли, уж подстриглись, перевели нас ближе к Волге. Где то после обеда пойдём на Волгу, умоемся, голову помоем. Раз или два раза возили нас в Чапаевск на концерт, выступала молоденькая Зыкина, потом какой то мужчина, фамилию того не знаю, тоже молодой, пел. Я один раз только ездила. А сами-то, своя была самодеятельность, сами сочиняли песни, кто как мог, кто какие частушки. Сядем, попоём.

Сейчас не скажу, часто были налёты на Куйбышев или нет, мы там недолго стояли. В июле меня взяли,а в августе наверно, нас оттуда вывезли, или может в сентябре. Уже зимой повезли нас на Юг до станции Крымской, потом Тамань, с Тамани на остров, называвшийся Тузла, который был в девяти милях от Керчи. Островок маленький. На этом острове было нас четыре точки. Налёты были в Крымской и на Тамани, но нас не задело. А на острове они всё время над нами, не так низко, пролетали, нас не трогали. Продукты нам доставлять не получалось, плохо доставляли продукты. Ночью продукты нельзя вести, потому что он лучом светит, а днём тем более не подвести. Шторм пройдет, идём собираем, какая крупа осталась на берегу после шторма в песке. Овёс, ещё крупа какая-то, не знаю как она и называлась. Во время войны пароходы то с продуктами тоже погибали где то, а когда шторм, идёт волна и выбрасывает её на берег. Как-то после шторма выбросило одного моряка, сообщили в Тамань, так из Тамани, к нам на парусной лодке приходили. Потом командир взвода говорит: «Увезли его в Тамань».

На острове у нас были кубрики, была банька небольшая там. Вода там солёная была, так у-у. Мылись и солёной водой. Один колодец был, не колодец, ну не глубокий, а второй - тот помельче, там вода помягче была. Косы были у одной, так мыли ею, у кого длинные волосы. Ночью только топили баньку, а днём боялись, что немец увидит, как баня-то топится. Так кое-как мылись, не то, что в настоящей бане. А вшей почти не было. Этого не было у нас.

На Тузле одолевали какие-то мошки. Отдежуришь, думаешь, уснуть бы, а какой сон, мошки не дают. На острове мы мало отдыхали, потому, что боялись, рядом Керчь. Немец всё время пролетал над нами, другой раз низко, даже видать, что сидит. Дежурили, часик, полтора отдохнули, а так пока на острове были. всё дежурили и дежурили, потому, что Керчь близко, а в Керчи немец был. Ночью они тоже бывало пролетят, слыхать шум, но мы не светили, не давали светить. Такое указание командование давало.

На острове долго мы были, наверно месяцев девять. Потом Керчь освобождали. Нас переправили на надутых, больших, резиновых понтонах. Мы не первые высаживались, поэтому по нам стреляли не сильно, а потом уж они стали отступать и стрелять не стали. Когда Керчь брали, немцы уходили, отступали, а румыны вообще уходили, не сопротивлялись. Керчь была сильно разрушена. Там мы стояли за городом, все машины были заграждены проволокой, то ли бензин у нас вышел, не знаю. Слышим, где-то стрельба, дали луч в зенит, ну ничего, потом всё затихло. Днём, нет никого, дети, старики, а ночью слыхать, песни поют мужские голоса, откуда было, как, ничего не знаем. То ли они куда уходили, скрывались или как, не знаю. Мы же со своей точки никуда не уходили. Командир у нас молоденький был, звали Николай, требовал, чтоб не спали, у своей материальной части находились, телефонисты у телефонов. Телефонистами мальчишки были оба 25-го года. В Керчи мы были недолго, потом пошли Тернополь, Львов. И за Львовом стояли до Победы уж. Тернополь был разрушен, а Львов почти весь целый был, там вообще мало было разбитых зданий. Здесь мы сменили ботинки на сапоги. Мы сами отдавали шить их из плащ-палатки. Под Львовом, тут же, вишь оно, сыровато, прохладно. Снег падет ночью, а днём растает, оно хоть как, ногам в ботинках холодно, а сапоги то всё же повыше, потеплее. Во Львове мы отдавали, там шили.

О сбитых самолётах нам ничего не докладывали. Маленько там мазнули, осветили, а кто его знает, то ли кто сбил, то ли не сбил, нам ничего не говорили. Под Львовом не светили, там налётов не было. За время войны в нашем подразделении потерь не было. Потом под Львовом, как говорили банды Бендеры, так терялись, ну да нам всё не сообщали, но конкретно в нашем взводе потерь не было. В роте может, и были, но мы не знали. Взводы далеко друг от друга стояли за селом, тут два пана жили, да вдова, мы у них на огороде окопались. Как называлось село, не помню, но не далеко проходило Стрыйское шоссе, но мы там не были, только слышали. Недалеко был, как у них назывался, фольварк, там сады были, яблони, там сторожа, нам нельзя было туда ходить. Да когда пойти, как уйти, нельзя было. С местными жителями почти не общались, только к одним ходили крупу на молоко сменять, а по селу не ходили, не разговаривали, кто нас отпустит. А тут вот рядом, были два пана, так они хорошо к нам относились. Один старенький, а второй был помоложе у него девчонка была небольшая ещё. Вдова недалёко от них жила, так у неё двое мальчишек было. Когда мы в 86-м году во Львов приезжали, одна из расчёта ездила в село и рассказывала, что не было уж этих панов и этих домов не было, уехали они, говорит, в Польшу. Поляки видно они были. Мы не спрашивали кто они по нации, с нами разговаривали хорошо по-русски. Ходить нельзя было под Львовым. Если пошли мы в роту, один идёт вперёд, второй где-то сзади. Если погибнет первый,то хоть второй знает, где погиб. Всё время ходили с телефонами. Кабель то по земле везде шел, не по столбам. Если что с первым случится, где то, если можно подключились, сообщили. До роты было недалёко. В роту ходили за продуктами. Продукты в вещмешке несём, какие дали. Тут мы в роту пошли, берёзки, и глядим, вроде как фуражка. Подошли, а он был закопан, смотрим - человек, убитый, захоронен, немножко ноги видать. Пришли все в роту то, сказали командиру. А потом мы пошли за продуктами, его уж нету. Пришли в роту, спрашиваем, а он говорит: «Да, чё вам всё знать? Сказали, значит всё, прибрали тело».

Мужчины в нашем расчёте, шофёр, его помощник, телефонисты, командиры относились к нам хорошо, никто не обижал, не приставал. У нас было тихо, там уж, где то, не знаю, а у нас было всё хорошо. У нас шофёр был - Егор семнадцатого года, хороший был мужчина, тихий, спокойный. А помощник у него молоденький мальчишка был 26-го года. А нас было много девок-то, с начала семнадцать, потом тринадцать стало. Все дружно жили. Сильно хороши были отношения. Там не знаю, где как, а в нашем расчёте все были наши, с Урала. Только начальник станции и начальник звукоулавливателей были из-под Москвы. Политработа у нас проводилась. У нас и в расчёте вот, Валя то была комиссарша по политработе. Она учительница была, так добровольно ушла в армию. Был комсорг, парторги были. Комсорг у нас был капитан Гришин или Грищенко ли, ну так как то, не скажу точно. Он погиб под Львовом. Убили его. Не знаю, сообщили только, что погиб. Он у нас был, а потом, дня три вроде прошло, командир взвода звонит, что погиб капитан, который был у нас с Аней химинструктором. Потом он к нам пришел, мы спросили где, как, чё? А он: «Да, чё вам всё рассказывать, сказано погиб, и всё». Он такой был у нас командир взвода, шустрый такой, молодой парень (рассказывает улыбаясь).

Сталин руководил хорошо. Нас так и настраивали, что Сталин руководитель, что всё равно победа будет за нами. Он руководит очень хорошо. Что нам говорили, мы то и слушали.

В Победу все верили. У нас командир роты говорил: «Всё девки, всё равно война кончится. Всё равно наша победа будет». Он всё время так говорил. Придём за продуктами получать, это когда под Львовом стояли: «Не бойтесь, девки, всё равно домой приедете, всё равно родители вас ждут». А уж на последе всё равно чувствовали, как у нас говорил, с другого расчёта шофёр: «Всё равно, девки, уж скоро война кончится». Мы говорим: «Ну, как?» Он: «Я вам говорю, всё равно кончится, домой поедем все».

О дне Победы нам передали по телефону с взвода. На посту стоял наш Егор, кричит: «Девки, девки опять к телефону!» А для телефона какая-то земляночка была сделана у нас, так одни спят, другие сидят. Он спрашивает: «Что случилось?» А ему отвечают: «Победа, Победа!» Слышим, в телефоне командир взвода кричит: «Кричите ура!» Кричали, рады были, что всё, кончилось. Значит мы вернёмся домой. Но некоторые у нас остались в Львове девки. Оставляли на работу, что, мол, если хотите, в отпуск съездите, приедете тут работать будите. А в тот день стреляли в воздух, какое оружие было, из того и стреляли. Паны услыхали - чего за стрельба. Один, так хромой не мог, а другой-то бежит - что случилось? А начальник кричит: «Всё, Победа, кончилась война!» Он: «О-о-о кончилася!» Стреляли из карабинов, из автомата. Рады были, говорим: «Ну, всё, значит, мы вернёмся домой». Домой охота было, письма редко получали. Почему-то, через три, четыре месяца приходило письмо. Медленно шли. Как- то месяцев пять мне не было письма из дома. Ну, так не на одном месте были, шли, может поэтому.

За Керчь награда у меня есть, какая, сейчас не скажу, надо поглядеть, ещё за войну 1941- 45-й. Грамота есть. Когда из армии то нас демобилизовали, дали грамоты нам, что мы служили в армии с такого-то года по такой-то год.

Я тринадцатого августа демобилизовалась. А домой приехала в сентябре, так нас тихо везли. Где-то под Москвой стояли, потом в Москву, а затем до Челябинска доехали. Ну, долго ехали, не знаю сколько даже.

В деревнях то нас не больно, в начале, почитали. И долго разговоры были. «Чё она на фронте была? Чё она пришла с фронта? Чё она там делала?».Но у нас только одна не пришла, а тут, сколько пришли - Катя, Тоня, я. Пятеро или шестеро нас пришли. Одна правда, она старше нас, года наверно с двенадцатого или с четырнадцатого, пришла в положении, родила мальчика. А остальные все пришли нормальные. Одна только не вернулась у нас, Люба, фамилию я её не помню. Большое село то наше, так далеко от нас жила. Большая деревня то у нас, четыре улицы да пятая площадь, да ещё две деревушки сюда примыкали. 1945-й, 46-й года были плохие, неурожайные.

После возвращения, сначала работала на маслозаводе инспектором, а потом завклубом работала, а потом в совхоз ушла, рабочей работала в совхозе, а потом на молочном отделении работала. Потом в Челябинске работала продавцом, потом приехала в деревню, так и осталась в деревне жить, там на Родине.

Работала. И дома, и на работе не знала покоя, спала сидя. Дома - работа, на работе - работа, а когда было отдыхать, одна трёх дочерей растила. В деревне надо и на огород, и на работу, летом корову два раза подоить, днём в лес сбегать, по ягоды, или груздей набрать. Дрова сама пилила, потом семья. Вся работа моя была, и дома, и на работе хватало дел. Ну, года прошли, пролетели годы, как птицы, пролетела молодость, и не заметила, как дожила до пенсии и до старости. Вот так.

Ну, чё, больше ничего не надо?

Награждена орденом Отечественной войны II степени в честь 40-летия Победы. № наградного документа 89.