Я родился 10 августа 1926-го года в селе Фатеевка Дмитриевского района Курской области. Родители работали в колхозе, отец трудился бригадиром, был членом партии, мать являлась простой колхозницей. Все остальные дети у родителей маленькими умерли, в 3-4 года почему-то уходили из жизни. Я окончил семь классов, и тут как раз началась Великая Отечественная война. 22 июня 1941-го года в воскресенье мы с матерью сидели дома, я случайно в окно посмотрел, и вижу, что люди возле радиорупора стали собираться толпами. Вышел на улицу, и в это время по радио передали сообщение о том, что началась война с фашистской Германией. Это было в полдень, мы услышали выступление народного комиссара иностранных дел СССР Вячеслава Михайловича Молотова. На следующий день в деревню сразу же пришли повестки о призыве всем мужчинам, их приносили из сельского совета. Мой отец, хотя его возраст немного не попадал под мобилизацию, пошел в армию добровольцем как член партии большевиков. Он стал коммунистом еще в период Гражданской войны. Папа погиб в марте 1942-го года в ожесточенных боях. Я же в первые годы войны находился дома.
Наше село никуда не эвакуировали, и тут в марте 1943-го года мне принесли повестку. Наш 1926-й год попадал под мобилизацию. И в это время как раз домой на побывку отпустили мужчин старших возрастов, чтобы они оправились после ранений и поправили свое здоровье. И мы, молодежь, вместе с ними на следующий день явились в военкомат, расположенный примерно в тридцати километрах от села в городе Дмитриев. Только зашли, как нам объявляют о том, что вся молодежь может идти домой до особого распоряжения, а старшим возрастам приказали всем остаться. Неподалеку от нас расположен город Севск, приблизительно в шестидесяти километрах, там шли тяжелые и ожесточенные бои, и наши «старики», отправленные туда в качестве пополнения, там все и остались, погибли.
Где-то 23 апреля 1943-го года мне и моим товарищам принесли новые повестки. На этот раз мы в здании сельсовета ждали, пока подтянется молодежь из тех сел, которые подчинялись нашему сельсовету. Днем в воздухе летали немецкие самолеты, поэтому нас построили только тогда, как уже начало смеркаться. И мы снова пошли в военкомат. Там ожидала медицинская комиссия. Как она проходила? Разделись до пояса, за столом сидят пожилые врачи, спрашивают, на что жалуешься. Если жалоб нет, значит, здоров. Из всех призывников забраковали только двоих. У одного парня из нашего села были пальцы оторваны, они еще пацанами где-то нашли гранату, и она взорвалась у него прямо в правой руке, только один палец остался, так что его демобилизовали подчистую. Второго же, он мне доводился двоюродным братом, отпустили до особого распоряжения, потому что тот болел сильно. Сказали идти домой и лечиться, но затем его все-таки призвали в армию.
После прохождения комиссии к вечеру построили нас всех около здания военкомата, я задержался со знакомым из села, дело в том, что туда приходили родственники, чтобы провожать своих близких. Подхожу к ребятам, вижу, что там уже построили всех. Стояли перед строем два или три командира, и старший из них спрашивает: «Кто окончил семь классов?» Я стою себе, молчу. Но тут одноклассник, с которым мы вместе учились, сам из другого села, но ходил в нашу семилетку, потому что у них было только начальная четырехклассная школа, на меня показал: «Да вот же, Романов окончил семь классов!» Приказали мне выйти из строя, и тут же назначили командиром четвертого отделения. В каждое отделение отобрали по 20 человек, после чего мы двинулись по дороге. Сперва шли в дневное время, но вражеские самолеты никак не давали нам покоя, и мы стали передвигаться по ночам. Когда проходили город Елец, нашу колонну атаковать какой-то немецкий самолет на рассвете, и мне осколок попал в руку. Так, вроде бы ничего, но раздражение вскоре началось, ведь на марше не удавалась соблюдать даже минимальные требования санитарии. А всего мы прошли пешими 300 километров до самого формировочного пункта в городе Ефремово. Там сразу же нашего брата после марша решили привести в порядок. На лугу у речки установили дезинфекционные камеры, приказали снять свое гражданское, после чего отправляли в душегубку, где убивали насекомых, если у кого есть. Потом баню устроили, и мы славно попарились. Вечером подошел воинский эшелон, мы получили продукты в дорогу, после чего нас погрузили в вагоны и повезли куда-то в неизвестность. Здесь нам сопровождающие офицеры рассказали, что как раз в это время командование приняло важное решение по отношению к новобранцам, основанное на печальном опыте. В чем было дело? Раньше, к примеру, в нашем селе молодежь 1925-го года рождения призвали и практически без обучения бросили в бой. В итоге ни один из них не вернулся домой после войны, только один потом пришел, и то без руки был. В первый же бой посылали необученных ребят, а они даже винтовку в руках не держали. Поэтому вышел приказ Верховного Главнокомандующего Иосифа Виссарионовича Сталина о том, что, прежде чем посылать призывников на передовую, им нужно показать, как пользоваться винтовкой, обучить штыковому бою, научить метать гранаты, стрелять из пулемета и автомата.
В итоге прибыли в город Ижевск. Поселили в каком-то сарае, и началось интенсивное обучение, курс молодого бойца. И в это время у меня на руке рана сильно разболелась, началось гниение. И меня направили в госпиталь, чтобы сперва врачи проверили, в чем дело. Те только посмотрели, ахнули, и сразу же приказали мне идти к начальству запасной части и сказать о том, что меня нужно срочно положить в отделение, пока не поздно. Я все доложил, после чего попал в госпиталь. Определили в палату на втором этаже какого-то здания, в первый же день пришли ко мне четверо или пятеро врачей, одна женщина, остальные пожилые мужчины. Положили меня на специальную застеленную кровать, сбитую из досок, начали внимательно производить осмотр руки. После отошли к окну и стали советоваться, как же быть. Я слышу, как врачи между собой разговаривают, что заражение сильное, и меня спасет только ампутация руки. Только услышал такие страшные слова, тут же начал просить: «Товарищи врачи, она уже заживает, вы смотрите!» Упрашиваю со слезами на глазах, тогда женщина подошла, еще раз осмотрела, и что-то своим коллегам сказала. В результате они решили назначить мне лечение, и руку пока не трогать. А лечение было простое – приходишь в процедурный кабинет, ложишься на диван, к руке подставляется лампа синего света и ее направляют на эту рану. Вот так начал принимать лечение. Первое время из-под бинтовой повязки кровь все время шла кровь, рана никак не заживала, а бинты при перевязке отрывались прямо вместе с мясом. Но потом один день принял синий свет, и уже улучшение началось. Дней десять так лечился, рана стала быстро затягиваться, мне стало лучше. Так что помогла терапия, а то бы без руки остался. Когда выписывали, то мне сказали: «Ну, теперь можешь идти обратно в свою часть».
По прибытии увидел, что за это время мы уже получили новенькие 85-мм зенитные пушки 52-К образца 1939 года, прибывшие с одного из ижевских заводов. Нас начали обучать приемам стрельбы, ведь каждый боец должен был четко знать свое место в расчете и хорошо выполнять возложенные на него обязанности. К каждому орудию полагалось семь человек. Кто-то подносчик снарядов, первый номер направляет в цель, заряжающий заряжает. И самое главное, мы до уровня автоматизма отрабатывали развертывание орудия в положение для стрельбы и обратно в походное положение. На фронте от этого зависели наши жизни.
Затем в сентябре 1943-го года нас всех собрали и с пушками повезли на вокзал. Начали грузить снаряжение и орудия на платформы, и здесь нам сообщили, что наша батарея включена в состав зенитной артиллерийской бригады ПВО, номер которой, я, к сожалению, уже не помню. Особенно мне запомнилась погрузка снарядов, ведь каждый из них был весом почти в 10 килограмм. Если на его головке имелась линия, нанесенная красной краской, значит, это бронебойный снаряд для стрельбы по танкам или бронемашинам, а осколочные предназначались для огня по самолетам и пехоте противника. Наша зенитка была очень хорошим универсальным орудием, которая могла вести огонь по всем видам вооружения врага. По вертикали она стреляла примерно на пятнадцать километров, а по горизонтали даже чуть больше.
Итак, мы погрузили все свое снаряжение и пушки на платформы, после чего остались на вокзале для ночевки, но мне не пришлось спать, так как командир взвода поручил остаться у орудий для охраны, а остальные ребята тем временем пошли в какое-то здание, свалились на полу, а я с берданкой охранял платформы. Утром нам выделили вагон для личного состава, на каждой площадке стояли пушки, рядом с ними охрана, да еще часовые наверху вагона. Мы в 1943-м году уже хорошо научились перевозить войска, и система была отработана четко. В конце состава стояла легковая машина, в которой находился телефон, и если, допустим, кто-то что-то заметил, в основном самолеты противника в небе, то должен по телефону через дежурного немедленно сообщить вперед в сторону паровоза о замеченном. Там все начальство находилось.
Но даже все эти предосторожности не всегда спасали. Впереди нас шел поезд, также с людьми и техникой, и его немецкие самолеты разбомбили в результате внезапного налета. Так что нас остановили как раз перед местом бомбежки, не доезжая километра полтора, не больше. И мы долго ждали, пока разбитые вагоны, сожженную технику и тела людей не уберут, туда пришло много гражданских, они занялись ремонтом путей. А затем наш поезд тронулся и двинулся дальше.
Мы прибыли на Украину, разгрузились буквально около Днепра, к платформам подошли машины, чтобы пушки подцепить и отвезти в место дислокации батареи. Через Днепр нам было уже ни пройти, ни проехать, все мосты взорваны, немцы их взорвали при отступлении, ну а большой железнодорожный мост был взорван еще при отступлении наших войск в 1941-м году, его немцы так и не смогли восстановить. На том берегу уже был захвачен плацдарм, и рядом с нами скопилось множество техники и солдат, ожидавших возможности переправиться на правый берег. Вскоре саперы привезли на машинах большие коробки с понтонами. Их ставили друг на друга, бревнами и скобами сбивали между собой, и тянули понтонный мост через реку. Потом сверху настилали сначала бревна, затем доски, чтобы можно было гужевому транспорту пройти, а затем, после укрепления моста, пустили машины и танки. Нас же как зенитчиков поставили на возвышенном месте, а на той стороне Днепра немец создал мощную оборону, около берега вкопал танки в землю, расположил множество пехоты, а по самой реке были нацелены в большом количестве орудия и пулеметы. Так что сначала я видел, как многие люди для подкрепления плацдарма переправлялись на поручных средствах, в взятых у гражданских лодках, на бревнах или даже бочках. Все они получили хорошие награды за форсирование реки.
Мы же каждый день отражали воздушные налеты врага. Немец свой распорядок дня хорошо знал, только их летчики позавтракали, как начинались методичные налеты, бомбардировщики и штурмовики налетали партиями, одна отбомбится, вторая уже тут как тут. С раннего утра до позднего вечера все это продолжалось. Но сколько враг не бросал на эту переправу самолетов, но ни одна бомба на нее не попала. Надо сказать, что нашего брата, противовоздушной артиллерии, скопилось очень много. На самом мосту через каждые десять метров стояли счетверенные зенитные пулеметы «Максим». На берегу везде стояли малокалиберные 25-мм и 37-мм зенитные орудия. И наши орудия стали костяком всей противовоздушной обороны, так что мы не допустили уничтожения переправы. При этом большую помощь нам оказывали девушки, служившие на батарейном дальномере и приборе ПУАЗО-2, они очень точно рассчитывали, на какой высоте находился немецкий самолет и траекторию его движения, а также постоянно сообщали дальность до врага.
Затем нам с плацдарма передали координаты расположения немецких танков, вкопанных в землю, и мы открыли по ним огонь, причем весьма удачно. Оборона переправы – это была адская работа, очень тяжелая и изматывающая.
В итоге мы сбили четыре самолета противника и подбили три танка. Все орудия работали совместно, так что, какая точно пушка попала, не определяли, каждая победа шло на общий счет батареи. Через некоторое время сделали вторую переправу, по которой пустили поезд, а по первой продолжали форсировать Днепр различная техника, танки и пехота. Наши войска рвались вперед, окружали и уничтожали немецкие части. Очень помогала железнодорожная переправа, ведь по ней в составах подвозили боеприпасы и продовольствие, это на войне первое самые необходимые вещи.
После того, как был освобожден Киев, наш дивизион передислоцировали в район Фастова. Но мы там совсем недолго побыли, и нас отвели назад, потому что в конце ноября 1943-го года гитлеровцы предприняли мощную контратаку с целью вернуть себе столицу Украинской ССР и уничтожить основные переправы Днепр, для чего нагнали множество свежих войск.
Нам приказали отойти на большой луг, где мы заняли скрытые позиции. И я своими глазами видел, как на железнодорожной станции в Фастове разгружалась какая-то немецкая танковая дивизия, они, наверное, до этого где-то в южных странах воевали, потому что у танков на броне были нарисованы зеленые цвета. Мы видели, что немцы даже не ждали, пока погрузочные краны поснимают танки, прямо с платформ, ломая все, съезжали, скатывались на землю, а личный состав очень споро носил снаряды. Мы же ждали момента, чтобы ударить по врагу во фланг. Как раз перед атакой врага нашим саперам приказали заминировать всю местность, чтобы, когда танки противника пойдут, они подорвались бы на минах. И вот танки лавиной пошли вперед, но тут мы из орудий бьем, а на дороге начались подрывы на минах. И мы их задержали, даже какие-то большие танки врагу не помогли. Немцы повернули назад и ушли. Таким вот образом были спасены переправы и Киев.
Были ли потери во время этого боя? На войне без потерь вообще не обходится, но в том бою наша батарея никого не потеряла, все прошло очень удачно. Вообще же мы уже научились хорошо воевать. К примеру, только ты где-то расположишься, тут же прилетает «рама» и начинает долго кружиться над головой. Ее экипаж очень точно засекал расположение наших войск и тут же наносил все на карту. Но наши уже четко знали, что если «рама» прилетела, то не жди добра. Сразу же после того, как вражеский самолет-разведчик возвращался к себе, из дивизиона приходил приказ передислоцироваться на новое место, не меньше, чем в 500 метрах от старого расположения. Вскоре прилетали немецкие самолеты и начинали утюжить то место, где нас «рама» засекла. Но там-то уже никого не было, и все бомбы врага пропадали впустую!
После успешного завершения оборонительных боев под Фастовом нашу зенитную артиллерийскую бригаду решили оставить в Киеве на охрану переправы от дальнейших бомбежек, ведь было нужно, чтобы техника и составы могли свободно двигаться к линии фронта. Немцы налетали на Киев и в 1944-м году, а мы вели по ним огонь. Так что нас оставили в составе Киевского корпусного района противовоздушной обороны. Возможно, из-за этого я и остался жив на войне.
Весной и летом 1944-го года немцы часто бомбили Киев, особенно пытались расстроить систему транспортных узлов. Нас бросали по всем районам города, то Воскресенская, то Никольская слободки. Постоянно свое месторасположение меняли.
День Победы, 9 мая 1945-го года, мы встретили в Киеве. Конечно же, радость была большая. Еще раньше, 2 мая, сообщили, что наши взяли Берлин, личный состав поднял крик, и у командира батареи попросили разрешения дать салют. Но он ответил, что уже запрашивал командование, но штаб дивизиона не разрешил, потому что мирные люди могли пострадать, ведь снаряд летит в воздух, осколки падают на землю, всякое может случиться, могут ранить кого-нибудь.
- Как кормили на фронте?
- Нормально. Имелась тушенка, но особенно хороша была ленд-лизовская колбаса в банках, наш повар ножом разрезал банку, мелко все резал и бросал в здоровый общий котел. Такая каша с колбасой была очень вкусной.
- Со вшами сталкивались?
- Что было, то было. Где-нибудь в туалет пошел, сразу же они шевелятся, но больше всего их было по поясу брюк, на отдыхе их отвернул, на сгибе вшей целая уйма. Боролись с ними так – вытрушивали одежду над костром.
- Как к женщинам в части относились?
- Хорошо, девушка была таким же бойцом, как и мы. Они ведь тоже чувствовали и страх, и усталость, как и мы.
- Что было самым страшным на войне?
- Желание сохранить свою жизнь сидело в каждом. Это было самое главное.
- Чем вы были лично вооружены?
- Нам сперва выдали длинные винтовки Мосина со штыком, но так как мы попали в зенитную артиллерию, то вскоре винтовки забрали. Дело в том, что с ними было очень тяжело обращаться, она мешала при работе, так что выдали карабины, и переодели всех не в шинели, а в куртки, чтобы не путаться в ее полах, ведь у орудия надо быстро бегать и подносить снаряды. Карабины были короткими, как раньше у кавалеристов, за спину его забросил, он не мешает, а винтовка-то здоровая дура, еще и штык примкнут. Эти карабины уже в мирное время у нас позабирали.
- Замполит в части был?
- Да. Нормальный мужик, душа-человек, как раньше комиссаров в Гражданскую войну называли – «отец солдатам». Он все новости знает, как только его заметим, личный состав к нему бежал и просил рассказать о событиях на фронте. Он сядет и рассказывает, все стоят и внимательно слушают. Такие встречи сильно сближали нас, особенно на фронте, помогали держаться друг друга.
Через некоторое время после окончания войны нас перевели из Киева в другой город. Продолжал служить, затем оказался в зенитно-ракетной бригаде ПВО, которая дислоцировалась в поселке Черноморское. И тут пришел приказ об отправке нашей части на Кубу в полном составе, для чего всех перевели в Севастополь, где каждый заполнил различные анкеты и документы, пообщался с особистами, после чего мы стали ждать отправки.
Вскоре из Одессы пришел торговый корабль, здоровенный транспорт. И начали мы туда грузить технику, в три смены работали, с утра до обеда, с обеда до вечера и всю ночь. После окончания загрузки зашли в Поти, там погрузилась еще одна такая же бригада, и транспорт вернулся в Севастополь, где были погружены машины связи, продукты и обмундирование. Всем нам выдали гражданскую форму, но каждый взял и свою военную. На Кубе жара, но зачем-то приказали даже шинель взять. Какое-то время ждали приказа на отплытие, я с тремя солдатами охранял пирс с кораблем от любопытных и гражданских лиц. Вышли в море вечером, когда проходили Босфор и Дарданеллы, по правилам положено дожидаться лоцмана на проводку, но наши офицеры приказали капитану корабля не останавливаться, хотя с берега турки нам кричали: «Стой! Стой!» Но мы не стали их слушаться. В итоге прошли пролив, и вышли в Средиземное море, оттуда в Атлантику. Все держалось в секрете, даже капитан нашего судна не знал, куда мы идем, вскрыли конверт только в Атлантическом океане. И пошли на Кубу восемнадцать суток, земли не видели, вокруг один безбрежный океан. Нормально прошли, штормило немного, но не больше пяти-шести баллов. При подходе к острову Свободы нам пришлось пройти мимо базы Гуантанамо, где нас встретили три американских малых корабля, они кружили вокруг нашего транспорта. Капитан шел себе, никакого внимания на них не обращал. На верхней палубе стояла транспортная техника, если наблюдатели замечали в небе какую-то точку, тут же подавалась команда спуститься в трюм, если не успел, а люки закрывали очень быстро, то ты ложился под машины, и тихо лежал, чтобы никакого движения не было видно. Американский вертолет обычно висел долго над кораблем и все высматривал, но никого и ничего так и не заметил. В итоге мы прошли это опасное место и вошли в бухту Гаваны. Там начали разгружаться ночью, нас встречали кубинцы, которые ехали впереди нашей колонны и показывали дорогу.
Поселили нас в большом здании, доме для кубинских офицеров, причем буквально в пятидесяти метрах стоял кубинский ракетный дивизион. Вскоре вышли в район Мариэль. Ночью закрепились, и тут в полночь приезжает представитель кубинского командования, который передает приказ идти в другое место. Их представитель снова впереди, мы за ним движемся, прошли мимо все той же базы Гуантанамо, и расположились среди кубинских военных. На второй день прилетели два американских самолета-разведчика. Они стали появляться каждый день ровно в 10-30, по ним можно было часы проверять. Тут как тут. Заходили со стороны океана, пролетят над нами, и на другой день снова все те же маневры повторяют. Один из этих самолетов не мы лично, а другая советская часть сбила, их потом поругали, сказали, что стрелять нельзя ни в коем случае, хотя начала войны мы ждали. После этого случая американцы стали вести себя потише, один самолет-разведчик прилетал и смотрел за нами, держась на большой высоте. Кубинцы восхищались, как «руссо» стреляют, но мы им говорили, мол, это вы сбили, нас здесь и близко нет. Все стаяли начеку, со дня на день ждали начала войны. «Вот-вот начнется Третья Мировая», - так думал каждый. Все наши части были приведены в полную боевую готовность. В то время на кубе наших частей было очень много, в том числе и самой современной техники. Причем никто не видел, как ее переправили. Кстати, уже на острове я узнал, что в океане за нами шли подлодки, а мы их ни разу не видели, они только по ночам выплывали.
Потом нас отозвали обратно после того, как отношения Советского Союза и Соединенных Штатов Америки нормализовались. Через три месяца после возвращения с Кубы меня ровно на год отправили в Египет с той же целью, но и там все, к счастью, обошлось без конфликтов.
| Интервью и лит.обработка: | Ю. Трифонов |
