Шалов Иван Афанасьевич

Предлагаемая вашему вниманию рукопись, - воспоминания одного из самых результативных в годы Великой Отечественной войны зенитчиков - Ивана Афанасьевича Шалова. Она досталась мне несколько лет назад от Николая Федоровича Костина (1923-2007), известного в Эстонии военного историка и публициста, одного из авторов книги "Битва за Нарву", кстати, бывшего фронтовика и друга автора этих записок. Она была, конечно, в незаконченном черновом виде, состояла из различных набросков, разных подписей и, естественно, не годилась для полноценной публикации. Мне пришлось потратить несколько дней на то, чтобы как следует ее упорядочить и обработать. Итог всего этого - эти воспоминания, с которыми читатель имеет возможность ознакомиться. Уже потом, спустя годы, мне стало известно, что Иван Афанасьевич, как говорят, в преклонные годы "добил" свои воспоминания и с помощью дочери небольшим тиражом их издал под довольно-таки интригующим названием: "Я еще не вернулся с войны..".. Но эти записки, как и книга, как мне кажется, также представляют немалый интерес для читателя, так как писались почти 30 лет назад по, так сказать, горячим следам событий.

Я не случайно назвал Ивана Афанасьевича Шалова одним из самых результативных зенитчиков военного времени. Ведь автоматическое 37-миллиметровое зенитное орудие, которым он командовал, можно сказать, с самого начала войны и вплоть до осени 1944-го, подбило за все это время 18 фашистских самолетов! Таким образом, он стал почти абсолютным (вторым по счету) за всю историю войны зенитчиком-рекордсменом по числу сбитых самолетов. В настоящее время эта его пушка под номером 909 находится на самом почетном месте в Военно-историческом музее артиллерии города Санкт-Петербурга. В августе 1944 года Шалов был представлен к званию Героя Советского Союза, но по непонятным причинам так и не получил этой высокой награды - она была заменена орденом Боевого Красного Знамени (при этом некоторые другие зенитчики удостаивались высокого геройского звания даже за 4 сбитых самолета). Поэтому, учитывая реальные профессиональные достижения Шалова в годы минувшей войны, его воспоминания, безусловно, заслуживают права публикации. Воспоминания еще более интересны тем, что автор постоянно обращается к своим дневниковым записям, которые он изо дня в день делал в военные годы. С уважением, Илья Вершинин. (Кстати сказать, выборочно, чтобы не испортить, обрабатывая эти воспоминания, я старался сохранить стиль и своеобразие автора, поэтому текст в некоторых местах нельзя назвать гладким)

ДОСЬЕ. Родился в 1922 г. в д.Высокое Рогачевского района Гомельской области. В Красной Армии с октября 1940 г. Службу проходил в составе 249-го отдельного зенитно-артиллерийского дивизиона 43-й стрелковой дивизии в составе войск Ленинградского военного округа. В его составе вплоть до конца 1941 года воевал на Карельском перешейке. Затем, в 1942-44 гг., в составе 632-го (до 1943 г. - 602-го) зенитно-артиллерийского полка 7-й зенитно-артиллерийской дивизии сражался на Ленинградском фронте, прорывал ленинградскую блокаду, участвовал в боях за Нарву. Сбил 18 самолетов противника и много пехоты, дважды представлялся к званию Героя Советского Союза, но так и не получил награды. С сентября 1944 г. по февраль 1945 г. Проходил обучение на офицерских курсах младших лейтенантов. С февраля 1945 г. - в составе 721-го зенитно-артиллерийского полка 14-й зенитно-артиллерийской дивизии, 2-й Прибалтийский фронт. Награжден орденами Красного Знамени, Отечественной войны 1-й и 2-й степеней (один из них - миллионник 1985 г.), двумя орденами Красной Звезды, медалями "За отвагу", "За боевые заслуги", "За оборону Ленинграда", "За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг". , “За победу над Японией” и др. После войны служил в Вооруженных Силах СССР, в последнее время занимал должность начальника войск ПВО одного из соединений, дислоцированных на Украине. Уволился в запас в звании полковника. В настоящее время - генерал-майор в отставке. Живет на Украине.

В 1944 г. - командир 37-имллиметрового автоматического зенитного орудия, старший сержант

ПРЕДВОЕННАЯ СЛУЖБА

Призвался я в Красную Армию 21 октября 1940 года из Белоруссии - города Рогачева Гомельской области, где в сельской местности и проживал до этого времени. Меня сразу зачислили в 249-й Отдельный зенитно-артиллерийский дивизион 43-й Краснознаменной стрелковой дивизии, в первую батарею. Из командного состава дивизиона того периода службы запомнились следующие лица: командир дивизиона капитан Дремин, командир батареи лейтенант Лейбензон, политрук Морозов. О командире батареи дивизиона Дремине хотелось бы сказать несколько слов отдельно. Для нас, солдат-срочников, он всегда оставался настоящим примером образцового военного командира: всегда был подтянут, строен, аккуратен. Дремин также отличался требовательностью к своим подчиненным, говорил, как правило, четкими и отрывистыми фразами-командами. Впрочем, их фамилии еще на раз будут упоминаться в ходе моего рассказа.

А начиналось все так. Как только меня призвали в армию, то сразу направили в команду 2111, в которую вошло несколько человек. Перечислю некоторых из тех членов команды, кто особенно запомнился: Василий Снегирев, Воробьев, Пасхин (был комсоргом, потом заместителем политрука батареи), Махтин, Шеверняев.

23 октября в составе эшелона мы прибыли в город Выборг, а оттуда - на станцию Тиенхора, где как раз и находилась наша зенитно-артиллерийская часть. Сначала у нас шла обычная армейская служба. Армия в то время в основном держалась на сержантах - младших командирах. Так как в памяти от них остались довольно хорошие воспоминания (хотя и держали нас в строгости, но это все правильно было - требовалась дисциплина), опишу также и некоторых из них. Вероятно, это каким-то образом и пригодится для истории. Сержант Новицкий, смуглолицый и среднего росточка, - был очень грамотным человеком и вызывал у нас, солдат, большие симпатии. Таким же любимцем был и сержант Шатилов, здоровяк по своему внешнему виду, сибиряк, который всегда был добродушным. Запомнился также мне и сержант Панько, который был в прошлом матросом с Енисея. Как и все хохлы, в свободное время хорошо пел. Из младших командиров запомнились также стройный чеченец младший сержант Табаев, старшина батареи сверхсрочник Курамонов. Со всеми ними мы около полугода служили, а потом и воевали. Но все это случится позже.

Итак, поначалу у нас в части шла обычная войсковая подготовка. И только примерно через месяц после этого нас начали готовить по специальности, как зенитчиков, - стали знакомить с 37-миллиметровыми зенитными автоматическими пушками, которые считались тогда секретными и хранились у нас в части отдельно за забором части. В нашей батарее было всего два орудия, поэтому все расчеты обучались поочередно, что в значительной степени осложняло и тормозило учебный процесс.

Так как за короткое время службы я успел себя проявить, как тогда говорили, отличником в боевой и политической подготовке, то сразу обратил внимание командира дивизиона капитана Дремина. Из-за этого меня чуть было не сделали офицером. А случилось это дело так. В декабре 1940 года меня вызвал командир батареи и повел к командиру дивизиона. Дремин меня охотно принял и сделал такое предложение: “У тебя есть 10 классов образования и успехи в учебе, предлагаю тебе прямо сейчас ехать и поступать в военное училище.” От такого предложения я категорически отказался и попросил оставить меня в дивизионе (хотелось устроить жизнь на гражданке, у меня были планы выучиться на математика и работать в школе). На том и порешили.

23 февраля 1941 года, в День Красной Армии и Военно-Морского Флота, мы принимали воинскую присягу... А уже через несколько дней после этого жизнь нашей батареи кардинальным образом изменилась: она получила задачу сменить дежурную батарею, которая находилась на огневой позиции в 2-3 километрах от границы с Финляндией. Опорный пункт ее находился в районе Коплахала, недалеко от города Яски (названия населенных пунктов - довоенные).

Теперь - поподробнее о нашей новой военной жизни. Вся наша батарея, от командного до рядового состава, размещалась в отдельных домиках бывших финских хуторов. В одном из таких домиков находилась Ленкомната, в другом - солдатская казарма с двухъярусными нарами. Кухня и столовая также располагались в каком-то большом отдельном дворе, там же в небольшом домике жили командир батареи лейтенант Лейбензак и политрук Морозов. В батарее мы все это время жили, если можно так выразиться, дружной семьей. Состав его был интернациональным. На нарах, на втором ярусе рядом со мной, размещались Яков Прохоров (с которым я особенно сблизился), Коновалов и Борисов, которые до призыва в армию работали школьными учителями на Кавказе. Служили у нас и представители солнечной Армении - Хачатурян и Габрелян.

Обстановка на том участке, где мы служили, была довольно-таки тревожная. Наши зенитные орудия стояли заряженными в окопах, часто объявлялись боевые тревоги. Но все это было в принципе понятно. Дело в том, что самолеты-нарушители почти ежедневно летали рядом с нашей границей, хотя обычно и не вторгались в ее пределы. В такие моменты мы сидели, как правило, на орудиях и под прицелами их сопровождали. Нам тогда было приказано: "Огонь открывать только при явном нарушении государственной границы! Так приказано свыше". Так что нам было ясно: вот-вот начнется война. По этой причине, вероятно, нашего брата усиленно и "гоняли" все это время. Вот как это делалось. Обычно по ночам, когда было сорок градусов мороза, нас поднимали по тревоге. Потом были построение и разбор. Часто по 20-30 минут, а то и по целому часу приходилось мерзнуть на морозе. Но эта служба пошла нам только на пользу, так как закалила на многие годы и подготовила к войне...

Тот факт, что эта подготовка оказалась не случайной, подтвердился новым событием: в марте нашу батарею приехала проверять какая-то важная комиссия. Комиссия дала хорошую оценку подготовке личного состава. Несколько человек, в том числе и меня, исполнявшего к тому времени обязанности наводчика орудия, представили к награждению значком "Отличник РККА".

После того, как эта проверка закончилась, ситуация снова очень сильно изменилась. Внезапно нашей батарее (видимо, также из-за предчувствия войны) ночью была поставлена новая задача: “Прямо сейчас прибыть в район деревни Большая Поляна.” Там нам было приказано занять позицию, отрыть окопы под орудия и приборы, а также отрыть большой котлован под землянку с расчетом на всю батарею. И вот, при ужасном морозе, мы начали усиленно долбить это мерзлую землю. Сделать это было непросто, так как грунт был каменистым, и ни киркой, ни ломом не пробивался. В итоге мы отдолбили эти окопы только через неделю. А в каких условиях все это делалось, страшно и вспоминать... Негде было даже обогреться. Жили мы в шалашах, которые сами же в спешке из еловых веток себе и соорудили. В центре такого шалаша разжигался костер: здесь мы поочередно грели свои руки, которые из-за тяжелой работы все были в окровавленных мозолях. Умываться тоже было негде, поэтому на большом морозе протирали лицо и руки снегом. А он, этот снег, как и гравий, который выбрасывался нами из окопов, долго не таял. Такие же большие трудности были и с питанием. Пищу нам привозили три раза в сутки, в основном уже холодную.

После того, как мы отдолбили мерзлую землю под землянку и под окопы, около недели сооружали себе жилье. Получился, конечно, не очень теплый домик, наполовину врытый в землю. Но для нас и он был хорошим жилищем: появилась, наконец, возможность отогреться и отмыть грязь с потрескавшихся рук, нормально и как следует отоспаться.

Тем временем дело близилось к войне. Наши опасения по этому поводу вскоре подтвердил и один случай: приезд на нашу позицию в конце апреля командира дивизиона капитана Дремина. Тщательно осмотрев наше жилье и оборудование окопов, он приказал срочно построить батарею. Командир батареи прошелся вдоль строя, с большим вниманием осмотрел наш вид, наши осунувшиеся потемневшие лица, потом улыбнулся и сказал: "А на войне будет еще труднее!" После этого всему личному составу подразделения была объявлена благодарность.

На боевой позиции в районе деревни Большая Поляна мы продолжали нести дежурство до конца мая 1941-го. А потом убыли на боевые учебные стрельбы, проходившие в лагере зенитной артиллерии Ленинградского военного округа, что располагался в сосняке на берегу Ладожского озера, недалеко от села Нижние Никуляны. В период этого лагерного сбора к нам в батарею прибыло пополнение в количестве 60 человек, которые стали заниматься с нами матчастью. Среди них было несколько человек, участвовавших в войне с Финляндией в 1939-1940 году. Впоследствии выяснилось, что делалось это отнюдь не случайно. Уже позже, когда шла война, мы это очень сильно оценили, осознав, какое значение имеет в армии боевой опыт, что значит выражение "обстрелянный воин".

В июне в нашем дивизионе начались боевые стрельбы из зенитных пушек по воздушным мишеням, которые мы успешно выполнили к 20 июня. Оставалось отстреляться по танкам. Эти "танковые" стрельбы планировались на 23 июня. В субботу, 21 июня, у нас был парковый день: чистили технику, промывали стволы пушек. Мы и не подозревали, что так скоро, через день, начнется война, хотя и понимали ее неизбежность. Надобность в "танковых" стрельбах, конечно, из-за этого отпала сама собой...

22 ИЮНЯ 1941 ГОДА

В отличие от прежних дней, наполненных учебными и боевыми тревогами, занятиями на стрельбищах, день 22 июня 1941 года был внешне мирным и не предвещал никаких тревог. Обычный солнечный воскресный день! После завтрака у нас в части начался спортивный праздник. Наша волейбольная команда соревновалась с волейболистами второй батареи, мы сильно были увлечены игрой... И вдруг в середине игры к площадке подошел лейтенант Кучер и срочно позвал нашего командира батареи. "Володя, на минутку", - сказал он ему. Игра внезапно остановилась, все игроки уставились на двух командиров батарей: нашего в спортивной одежде и лейтенанта Кучера - в военной форме. "Володя! - при всех серьезно заговорил Кучер. - Я только что со станции. Фашисты напали на нас. Это война!" Признаться, мы не придали серьезного значения слову “война”, хотя и понимали, что это такая. “Какая, - по своей простоте и наивности думали мы тогда, там может быть война? Немцев сразу сотрем в порошок.” Но игры все же наши расстроились, мы разошлись по домам. И тут через некоторое время, из конца в конец, по всему лагерному сбору стал доноситься громкий сигнал: "Тревога!!! Боевая тревога!!!"

События после этого стали разворачиваться самым непредсказуемым образом. Трудно даже сказать: что это на самом деле было? Мы в спешном порядке начали разбирать винтовки, противогазы, вещмешки, затем побежали артиллерийский парк. Там по команде орудия приводили в положения, сцеплялись с тягачами, на машины грузились боеприпасы. Потом батарея строилась в походную колонну, пристраивалась к общей колонне, построенной на Центральной лагерной дороге. Последовали кому-то предназначавшиеся команды старшины: "Вытряхнуть матрацы! (они были набиты соломой) Снять палатки!!!" Вскоре приехала "эмка" начальника лагерной базы. Он и отдал последнюю для нас лагерную команду: "Марш!" Колонны вместе с машинами и орудиями двинулись в неизвестном пока для нас направлении.

Мы прошагали по дороге около двух-трех часов, как вдруг колонну нашей батареи остановили пограничники и приказали: "Замаскировать машины!" (это было вызвано серьезным военным положением на нашем участке) Мы наломали ветки и ими замаскировали машины и орудия.

Только к вечеру весь наш состав прибыл в район расположения дивизиона на станцию Тиенхара. Там мы пополнились вооружением и питанием: получили два боекомплекта боеприпасов к орудиям, патроны, гранаты, каски, неприкосновенный запас продуктов на каждого ("НЗ"), а также другое имущество. После этого батарея двинулась на свою огневую позицию, на границу с Финляндией. После этого для нас началась жестокая и беспощадная война, к которой мы были совершенно не готовы...

В НАЧАЛЕ ВОЙНЫ

Расскажу теперь о том, как начинались мои первые фронтовые испытания. После того, как в июне 1941 года мы прибыли на опорный пункт ("ОП"), сразу начали готовиться к серьезным боям: подготовили орудия к стрельбе и разобрали боеприпасы. Всем этим на месте распоряжались вновь назначенные наши командиры: командир нашего взвода лейтенант Абрамов, который был родом с Урала, и командир взвода управления лейтенант С.С.Шевчук.

Но хотя свои огневые позиции мы и замаскировали, боевых действий не начиналось примерно неделю. Потом начались бои с финнами местного значения, то есть, боевые действия отдельными подразделениями, вдоль границ. Но нас, зенитчиков, это мало касалось. Первые налеты вражеской авиации начались на нашем участке где-то 28-29 июня. Тогда же огнем нашей батареи было сбито два самолета противника.

Но в начале июля нам не совсем повезло: в нашу батарею поступил приказ передать все имевшееся у нас оружие второй батарее, которая убывала непосредственно на оборону Ленинграда. В дивизии оставалось всего-навсего одна батарея (батарея среднего калибра). Наша же батарея без матчасти в количестве 120 человек была направлена в резерв командования 43-й стрелковой дивизии. То есть, мы оказались не у дел. Расположились мы в лесу недалеко от населенного пункта Риссори. Ничего нового у нас не происходило, единственным нашим событием было то, что cолдату Шеверняеву присвоили звание сержанта...

Но в конце июля боевая жизнь нашей батареи возобновилась, потому как на Карельском перешейке развернулись довольно ожесточенные бои. Все началось с того, что в начале августа финны, подтянув свои силы (они многократно превосходили наши), перешли в крупное наступление. К середине августа на участке соседней с нашей дивизии им удалось прорвать фронт, выйти к реке Вуокса, а затем прорваться и к бывшей границе на Карельском перешейке. Наше настроение еще более ухудшилось после того, как к нам на батарею прибыл связной красноармеец Кондратьев (дальномерщик по специальности) и сообщил о том, что дивизия отрезана от своих соединений. Кое-где началась и паника. Политрук Морозов собрал нас, комсомольцев, и начал такой разговор: "Товарищи, врагу удалось окружить нас. Не должно быть никакой паники. Мы пробьемся к своим. Враг будет разбит!"

Однако какими бы убедительными не были слова политрука, настроение наше было все равно неважное. Мы, конечно, еще не теряли уверенности в конечной победе, но хорошо осознавали, что окружение - вещь серьезная. События тем временем продвигались стремительно. Во второй половине августа наши части начали отходить с боями к Выборгу. Наш "зенитный" резерв получил задачу: непосредственно охранять штаб дивизии.

Примерно 18-19 августа, когда финские войска постепенно начали к нам приближаться, в небольшой роще на возвышенности, где находился штаб дивизии, наш резерв занял круговую оборону. Утром следующего дня под натиском противника штаб начал сниматься и отходить к городу. Но тут командиром нашего взвода управления назначили принципиального светловолосого парня - лейтенанта Елисеева. Он сообщил нам о том, что лично получил задачу: держать оборону и без приказа никуда не отходить. Всем пришлось подчиниться его приказанию. Кругом же творилось что-то невероятное: последние машины покидали штаб, передовые части отходили на уровень нашей рощи, наши подразделения со всех сторон все дальше и дальше отступали, кругом велась перестрелка и рвались снаряды, горели хутора. Через некоторое время пришлось вступить в бой и нашему охранению. Тем временем приказа об отступлении все не поступало.

Только вечером, когда наши силы иссякали и во взводе оставалось не более 20-30 человек, лейтенант Елисеев дал команду отходить. Оставляя свои позиции, мы под сильным огнем противника начали отстреливаться и отходить через лес к дороге. Таким путем мы прошли примерно 2-3 километра, но потом, когда начали выходить из леса, к нам на большой скорости начала приближаться машина. Лейтенант Елисеев резким поднятием руки с пистолетом ее остановил, потом о чем-то переговорил с водителем и нам приказал: "В машину!" Мы разместились в кузове машины и двинулись в путь в сторону Выборга - разыскивать штаб нашей дивизии. Но прошло некоторое время с начала нашего пути, как нам повстречался гусеничный трактор, медленно переезжавший дорогу. На сигналы нашего водителя он не реагировал и дороги не уступал. И тогда водитель сделал, не подумав о последствиях, глупость (видимо, близко разрывавшиеся мины подстегнули его) - он резко пошел на обгон трактора. Но так как финские дороги были довольно узкими, с нами приключилось несчастье: левые колеса автомашины попали в кювет. Наша машина, таким образом, опрокинулась. К счастью для нас, опрокидываясь, машина уперлась правым бортом в сосну и застряла. Это нас и спасло, машина нас не подавила. Все обошлось, как говорится, синяками и шишками. Лишь один из наших бойцов получил перелом руки и еще один пострадал более серьезно: придавив бортом к сосне, машина раздавила ему грудную клетку.

Выбравшись из кювета, мы кое-как подняли и поставили на колеса машину, положили в кузов пострадавших и на малой скорости направились в Выборг. Там мы нашли штаб дивизии, который, как оказалось, находился в центре города. Пострадавших же передали в местный госпиталь. Два дня мы простояли в городе, не предпринимая никаких действий. И только в темную ночь, когда город освещали лишь зарева пожарищ, в дождливую ненастную погоду, получили приказ об отступлении. Из Выборга на Ленинград вели три дороги. Наша дивизия начала двигаться по средней. Картина происходящего была довольно-таки неприглядная. Если до Выборга части дивизии отступали организованно, упорными боями сдерживая врага, то теперь все движение напоминало беспорядочное шествие толпы. Все артиллерийские, штабные, тыловые колонны, весь механизированный и конный транспорт двигались по одной узкой дороге. В охранении шли стрелковые полки.

Примерно через два часа после нашего отхода от Выборга начало твориться что-то ужасное. Нашу колонну противник начал обстреливать из орудий и минометов. Среди темной ночи - яркие вспышки разрывов. Потом начали доноситься визги раненых лошадей, стоны раненых бойцов. Ярким пламенем загорелись некоторые машины. Образовались пробки на дорогах. Объехать машины не представлялось возможным: справа и слева были кюветы со сплошным лесным массивом. Началась в некоторых местах самая настоящая паника. Потом, когда ситуация более-менее нормализовалась, поврежденные машины и повозки стали сбрасывать в кюветы, а раненых - складывать в уцелевшие машины. Движение колонны возобновилось. Вся ночь была для нас сплошным кошмаром. Противник непрерывно обстреливал колонну, нанося нам значительные потери. Наша же артиллерия не могла ответить, так как двигалась в составе колонны.

Когда только начало светать, во время очередного обстрела колонны загорелась машина. Колонна после этого остановилась. И тут произошел случай, который навсегда сохранился в моей памяти. В нашей колонне шло несколько танкеток, которые мы почему-то называли "комсомольцами". И вот, из люка одной танкетки вылез какой-то парнишка и прямо на глазах у всех застрелился. Видимо, нервы не выдержали всего того напряжения, которое тогда там у нас творилось.

Утром движение колонны несколько упорядочилось, так как нами были уже изучены некоторые особенности всех этих обстрелов. Дело в том, что при движении лесом попадания мин и снарядов были редки. Но когда же мы выходили на поляны, противник усиливал огонь и вел его более прицельно. Поэтому, оценив ситуацию, мы начали действовать следующим образом: машины стали преодолевать поляны рывками, а пеший строй обходил их стороной по лесу.

Примерно на третий или четвертый день после всех перенесенных нами кошмаров мы подобрались к большой поляне у населенного пункта под названием Перлампи. И тут, надо сказать, наши тяжкие испытания снова продолжились... Дорога, которая шла впереди, оказалась перекрытой укреплениями противника. Мы попробовали прорваться с ходу, но сделать нам этого не удалось. И тогда поступил приказ: "Занять круговую оборону!" Под непрестанным обстрелом противника части начали занимать отведенные им сектора. Нашему дивизиону отвели участок справа от дороги (к тому времени наше подразделение уже было выведено из резерва и включено в состав дивизии). Дислокация наша была следующей. Артиллерия развернулась на своих позициях где-то в 200-300 метрах от переднего края. В центре поляны разместились тылы и штабные машины. У отдельных сараев, находившихся в центре поляны, разместились коновязи, в самих сараях - лазареты.

В отведенных нам местах мы начали отрывать щели для ведения стрельбы. Я, в частности, с младшим сержантом, чеченцем по национальности Табаевым успешно отрыл щель у большого валуна, справа и слева от него оборудовав ячейки для стрельбы. Рядом с нами окапывались другие бойцы нашего зенитного подразделения. К вечеру земляные работы на поляне были закончены. Мы сосчитали запас гранат и патронов, приготовились к бою. Небо затянулось большими тучами, заморосил дождь, наступила черная осенняя ночь. "Ночь Перлампи" - впоследствии называли эти страшные будни То с одного, то с другого направлений велись непрерывные атаки противника. Над нашими головами без конца пролетал поток трассирующих пуль. С криками "а-ля-ля-ля" финны бросались на нас в атаки, которые с успехом отбивались огнем нашей артиллерии, наших пулеметов и винтовок.

В ту кошмарную ночь я был назначен начальником охранения (видимо, назначение состоялось по разным причинам: в силу того, что был образцовым солдатом, что имел полное среднее образование, а это являлось редкостью в то время и т.д.) Наше охранение было организовано следующим образом. Впереди окопов через каждые 10-15 метров были выставлены посты. Надо сказать, в секторе нашего подразделения обстановка была сравнительно тихая. Через каждые час-полтора я проводил смену. А делалось это нелегко, так как была страшная темень - абсолютно ничего было не видать, передвигаться приходилось практически на ощупь. При этом имелись серьезные ограничения: нельзя было громко говорить и ничем светить, так как впереди затаился враг. Часовых тоже находил на ощупь. Бывало, столкнешься, спросишь: "Кто?" И сменяешь его.

К сожалению, финны воспользовались темнотой не в нашу пользу. Во-первых, на ближайших от нас деревьях и даже на чердаках построек, расположенных на так называемых полоках, рассредоточились финские снайперы, иначе говоря, "кукушки". Во-вторых, часть финнов переоделась в нашу советскую военную форму и разбрелась по поляне. А где-то под утро на нашем участке в сопровождении веера трассируюших пуль началась новая атака противника. Все мы, стискивая зубы, невольно прижимались к отсыревшей земле. Ни о чем не думая, открывали огонь по вспышкам противника, по тем местам, откуда доносились их голоса и крики "а-ля-ля-ля". Атака противника захлебнулась. В округе все опять затихло.

Утро, в отличие от ночи, выдалось тихое и спокойное. Помню, как подполз к окопам наш повар Виноградов и доложил командиру дивизиона капитану Дремину о том, что приготовлен завтрак. Тут же на поляну притащили термосы с кашей, консервы, сухари. Потом приготовили чай. Сидели на поляне и мирно кушали. Воцарилось полное спокойствие. Казалось, будто и не было здесь только что кошмарной ночи! Начинался день. И этот день стал впоследствии самым кровавым днем в нашей дивизии, о чем речь впереди.

Мы только что позавтракали, повар Виноградов уже собирался обратно возвращаться к себе, как вдруг неожиданно вскрикнул - оказалось, "кукушка" ранил его прямо в шею. И тут на поляне образовалась какая-то шумиха: вдруг на поле появился какой-то летчик и начал требовать, чтобы ему расчистили поляны для самолетов, чтобы переправить раненных в тыл. В это же время начали раскатывать орудия, скопилось много людей. Все вместе это перемешалось во что-то непонятное. И тут противник ответил шквальным минометным огнем. В итоге мы получили десятки убитых и раненых. Образовался сплошной шум, зазвучали стоны. Разъяренный командир нашего дивизиона подскочил к этому летчику и рванул его за борт кителя, из под которого вылезла форма финского офицера. Его, прошедшего профессиональную подготовку, вероятно, подослали к нам ночью... Капитан Дремин в упор пристрелил этого провокатора.

Сразу после всего этого противник начал артподготовку. Печально, но каждая его мина и снаряд находили цель, так как мы находились в довольно-таки беззащитном положении. Начали бешено ржать лошади и стонать раненые люди, загорелись машины. Тогда и мы, в свою очередь, открыли по ним огонь со всех имевшихся у нас калибров артиллерии. Стоял непрерывный гул, от которого дрожала земля, все перемешивалось с дымом и пылью. По нашим окопам противник вел автоматный и пулеметный огонь, по видимым целям били крепко засевшие на деревьях "кукушки", пули свистели с фронта и с тыла.

Несколько "кукушек" нам удалось уничтожить, в том числе и одного - на чердаке сарая. Атаки финнов то и дело возобновлялись то с одного, то с другого направления. Но их наши войска отбивали. Несколько раз, пытаясь прорвать кольцо окружения, поднимались в атаку и наши подразделения, но безуспешно. Последнюю, кстати, из таких атак организовал лично командир дивизии генерал Кирпичников, который собрал две-три сотни автоматчиков и после артподготовки повел их в атаку. Но атака была финнами отбита, а Кирпичников получил тяжелейшее ранение. (К сожалению, впоследствии командир 43-й Краснознаменной стрелковой дивизии генерал-майор Владимир Васильевич Кирпичников (1903-1950) проявил слабость. 1 сентября 1941 года, получив тяжелое ранение, он был захвачен в плен финнами и уже на первых допросах дал противнику секретные данные о концентрации советских войск на выборгском направлении. В 1944 году, после подписания перемирия между СССР и Финляндией, он был передан советскому военному командованию, а в 1950 году расстрелян. - Примечание И.Вершинина.)

Картина после боя была жуткой. На поляне лежали сотни трупов, раненым не успевали оказывать своевременную помощь. Мы, молодые, от беспомощности даже и не знали, что делать. И вот тогда-то мы и получили неоценимую помощь от "стариков-воинов", участвовавших в войне с Финляндией в 1939-40 годах. Они уверенно нами командовали, поднимали в атаку. Огромное им спасибо! Ведь они нас прямо на поле боя учили не просто тому, как надобно "палить" из винтовок и автоматов, а тому, как правильно выбирать цели и вести прицельный огонь.

И вот что хотелось бы в этой связи отметить. Когда на нашем участке зазвучало знакомое "А-ля-ля-ля" и финны предприняли очередную атаку, первыми поднялись из наших окопов именно ветераны. Впереди всех бежал бывалый воин старшина Пасхин, который к тому времени уже состоял в коммунистической партии. По состоянию на 1941 год это было еще очень редким явлением, так как активно записывать в коммунисты начали немного позднее. Пасхин, не задумываясь, убил одного финна и сразу ринулся на другого. Но тут он упал: как оказалось, его сразил засевший на дереве "кукушка". Нас, любивших Пасхина и служивших под его началом еще с 1940 года, после этого охватила настолько лютая ненависть к врагу, что мы тотчас ринулись в рукопашную. Даже и не знаю, что с нами тогда творилось, но страха мы более уже не испытывали. Часть финнов нам удалось перебить, часть их в панике разбежалась. Человек двадцать из них подняли руки. Вот насколько огромным было влияние на нас солдат-ветеранов!

Продвинувшись чуть подальше, наши батарейцы натолкнулась на финские казармы. Чтобы разведать обстановку, первым туда бросился красноармеец Новиков, тоже ветеран, участвовавший в войне с Финляндией. Засевшие в казармах финны сразили его автоматной очередью наповал. Разозленные из-за потери нашего боевого товарища, мы добили этих последних финнов. Потом мы пробежали еще несколько сот метров и обнаружили, что дальше противника не видно. Кольцо врага на нашем участке, таким образом, было прорвано! Появилась, наконец, возможность воспользоваться удобным моментом и по образовавшемуся коридору переправить, в первую очередь, раненых, а потом и самим пройти.

Командир нашего дивизиона капитан Дремин своим приказом приостановил наше дальнейшее продвижение вперед, сказал: мол, занимайте оборону справа и слева по коридору, а сам тем временем убыл на доклад к командиру дивизии. Уже потом к нам поступил такой приказ: "Машины, пушки и тяжелую технику уничтожить. По коридору выходить с легким оружием и ранеными". (видимо, принимая такое решение, опасались, что ситуация ухудшится и коридора не станет). Выделенные специально для раздачи вооружения солдаты принесли нам патроны и гранаты, которыми мы полностью заполнили свои карманы и противогазные сумки. Что мы сделали с нашим тяжелым вооружением и техникой? Мы расстреливали последние боезапасы из орудий и затем эти же орудия постепенно выводили из строя. Причем, делалось это довольно интересным способом: перед последним выстрелом засыпали в ствол песок, а затем выбрасывали в воронки с водой наши затворы. Также мы поджигали уцелевшие в бою машины (многие сгорели прежде), то есть, уничтожали перед своим уходом все, что могло двигаться по лесам и болотам.

А потом, в соответствии с принятым командованием дивизии решением, началось продвижение наших поредевших подразделений (в боях по выходу с окружения погибло очень много моих товарищей, например, красноармейцы Коновалов, Борисов, Махтин, сержант Шатилов) по этому образовавшемуся коридору. Мы оставляли "поляну смерти" (так впоследствии мы окрестили местечко Перлампи), усеянную трупами изувеченных людей и лошадей.

Теперь - поподробнее о том, как шло наше продвижение. Выходившие по коридору подразделения разделились на группы, первую из которых возглавил начальник артиллерии дивизии в звании полковника (жаль, не запомнил его фамилии). Тогда, в коридоре, помню, мы столкнулись с ним лоб в лоб. Он в спешке, как-то запыхавшись, тогда отдал мне приказание: "Сержант, соберите автоматчиков и пройдите вперед!" Таким образом, мы пошли по только что образовавшемуся коридору одними из первых. Но потери наши были настолько большими, что нас, автоматчиков, набралось всего десять-двенадцать человек. Такой вот небольшой группой мы и двинулись в путь в указанном направлении. Этот полковник, начальник артиллерии, шел с нами в сопровождении санитара. Как оказалось, санитар сопровождал полковника не случайно. Дело в том, что начальник артиллерии был тяжело ранен еще на поляне Перлампи: осколок рассек ему кожу на животе. Но он не придал этому ранению серьезного значения, только обвязал рану полотенцем и стал дальше руководить действиями артиллеристов. И вот, этот санитар, чтобы ничего такого непредвиденного с полковником не случилось, его и сопровождал. Организуя передвижение, полковник сразу назначил боевые охранения.

Шел также вместе с нами начальник секретного делопроизводства дивизии - молодой высокорослый лейтенант, белорус по национальности, фамилию которого я, к сожалению, также не запомнил. Потом мне стало известно, что он отличился - спас знамя нашей дивизии: обмотал его вокруг своего тела и вынес под гимнастеркой. А знамя дивизии, как известно, - считается самой ценной вещью подразделения или соединения! Фактически благодаря ему наша дивизия, выбившись из окружения, сохранила свое наименование - 43-я Краснознаменная стрелковая дивизия. Не знаю, остался ли жив тот офицер и был ли его подвиг отмечен наградой.

Несколько часов мы двигались сравнительно спокойно, ничего, по большому счету, не препятствовало нашему прожвижению. Но потом над нами закружились вражеские самолеты. Лес, к счастью, послужил для нас надежным от них укрытием. Потом, когда мы вышли к какой-то поляне, из окон находившихся поблизости зданий по нам открыли пулеметный огонь. Пришлось обходить поляну по болоту. Путь наш выдался тяжелым, изнурительным. Сначала целый день мы шли без остановок. Но так как к вечеру шли уже вконец обессилевшими, темной ночью сделали небольшую остановку. Чтобы не отстать от своих и не свалиться в лесу, отдыхали стоя, прислонившись к деревьям. Так и дремали до самого объявления команды "Вперед!"

Затем около недели мы двигались по лесу, постоянно вступая в перестрелки с противником. Это были очень тяжелые дни, которые сильно подкосили наши силы. Питались мы в основном черникой и голубикой, которая росла в лесу. Чтобы легче было двигаться, побросали шинели, освободились от лишнего снаряжения, оставив себе только боевое оружие. Потом наступили холодные осенние ночи, во время которых мы начали сильно замерзать. Одним словом, тяжелый марш по лесисто-болотистой местности, голод, холод вымотали наших бойцов до предела. Запомнился мне даже такой случай. Один низкорослый боец по фамилии Воробьев свалился на землю, после чего нам демонстративно заявил: "Все, дальше идти не могу, останусь здесь. Финны не звери, не убьют". Мы еле уговорили его подняться с земли и сами понесли его карабин. Он пошел в нашей общей колонне, и благодаря этому сохранил себе жизнь.

Где-то на пятый или шестой день мы вышли к какой-то речке. Справа виднелся мост, к которому мы тотчас и направились. Но там оказались финские ДЗОТы, из которых по нам сразу ударили пулеметы. Несколько наших бойцов погибло, появились раненые. Пришлось идти левее. Вскоре мы нашли брод, через который успешно и переправились на противоположный берег. Но там нам встретились два неизвестных человека в пограничной форме. Так как в нашей батарее мы уже напрямую сталкивались с диверсантами, то приняли незнакомцев за переодетых финнов, поэтому обезоружили их и задержали. Задержанные недоуменно посмотрели на нас и только сказали: "Мы действительно советские пограничники. Отведите нас к своему командиру".

Когда под конвоем мы привели задержанных к полковнику, выяснилось, что те действительно пограничники, которых направили к нам с приказом провести к местечку Койвисто. Там наша бригада морских пехотинцев держала оборону. Вот мы и должны были им оказать помощь. Разобравшись в ситуации, но сильно умаявшись за эти дни, мы сделали на другом берегу реки настоящий привал, первый на нашем длинном пути: хорошо помылись, вдоволь напились чистой воды и затем несколько часов отсыпались. Там, у реки, нас и нагнал командир дивизиона капитан Дремин.

Спустя сутки после этого, неустанно двигаясь в заданном направлении, мы приблизились к полосе выгоревшего леса. Оказалась, что это новая линия обороны финнов. После того, как к линии подтянулись все наши отставшие колонны, подразделению было приказано атаковать эти позиции. С криками "ура" мы бросились на врага. Финны, по сути дела, не оказали нам никакого сопротивления, разбежались по разным местам. В результате всего этого мы прорвались к своим.

В том же самом местечке, чтобы немного отдохнуть и поискать себе хорошего пропитания, мы разошлись по местным домам. Жителей в то время там не было, все эвакуировались. Наш однополчанин, дальнобойщик Василий Снегирев нашел где-то завалявшийся велосипед и поехал на нем в город, чтобы, так сказать, разведать обстановку. Через некоторое время он приехал к нам и привез мешок сухарей, а сам тем временем вновь уехал. Мы к тому времени вот-вот должны были отправиться в дальнейший путь на кораблях. Нам казалось, что время в запасе имеется. И тут, к нашей полной неожиданности, вернувшийся через час Снегирев и прямо с порога закричал: "Подъем! Быстрее в порт. Мы опаздываем. Уже идет погрузка!"

Мы сразу же схватили свое оружие и побежали, как ошалелые, в порт. Наши волнения оказались не напрасными. Когда мы прибежали туда, там уже в спешном порядке шла погрузка последних кораблей. Нас разместили на канонерской лодке, на верхней палубе, у самых решеток, отдававших теплом. По мере загрузки корабли начали отчаливать.

К сожалению, всех вместить корабли не смогли. И они, оставшиеся здесь, на лодках, плотах и других подручных средствах переправились и вышли на остров Бьерке (Койвисто), где организовали оборону и в течение нескольких месяцев сдерживали натиск финнов. Но нас там не было. Примерно через полгода к нам в часть заезжал один из этих защитников острова красноармеец Кондратов, который поведал многие подробности тех боев. Через год к нам в часть заехал проститься и комиссованный по инвалидности капитан Абрамов, который также остался оборонять этот остров. Вообще-то на острове он оказался в звании старшины, был там назначен начальником артиллерии. Звания лейтенанта, старшего лейтенанта, капитана ему присваивались уже потом. Он говорил, что часть наших воинов погибло при форсировании реки, часть - непосредственно при обороне острова. Сам Абрамов после получения нескольких тяжелых ранений был вывезен с острова, потом лечился в разных госпиталях, где его и "списали".

Однако продолжу рассказ о своем дальнейшем пути. Итак, началась наша эвакуация по морю. Через проходы, где, как нам уже было известно, находились минные поля, старались проводить сравнительно небольшие катера. Сначала все шло нормально. Но вот, прогремел сильный взрыв и какой-то корабль начал тонуть. Наш катер от этого резко отшвырнуло в сторону. Потом послышался еще один взрыв. От находившегося недалеко от нас катера почти ничего не осталось. Но наш катер благополучно миновал это минное поле, а ранним утром, почти что на рассвете, прибыл и выгрузился в порту города Ленинграда.

Общим строем мы прошлись по улицам города к месту своего назначения - к знаменитым гренадерским казармам. Что запомнилось в Ленинграде 1941-го? Погода была не самая приятная, пасмурная. На тротуарах встречалось много стариков и женщин. Женщины стояли и плакали, выискивая среди нас своих родных или знакомых. Вид у нас тогда был для солдат не очень-то и бравым: мы шли уставшими, оборванными, некоторые - и с окровавленными марлевыми повязками. Приятного в этом, конечно, было мало.

Когда мы прибыли в гренадерские казармы, там как раз проходило переформирование и доукомплектование нашей 43-й стрелковой дивизии. Тогда же в ее составе был сформирован артиллерийский полк, в которой мы были зачислены. Но хотя он и прошел доукомплектование, орудия получил разных систем, в том числе некоторые - даже и из музеев. Все это происходило из-за того, что в связи с нехваткой вооружения забирали в дивизию брали, можно сказать, все, что попадалось под руку. Вот что тогда творилось в армии!

Где-то через десять дней наша дивизия была вновь отправлена на прежнюю границу на Карельский перешеек и держала там оборону, отражая яростные атаки противника. Но в октябре 1941-го была вновь выведена из боев и направлена на доукомплектование в Ленинград. Позднее она воевала восточнее Ленинграда - в районе города Колпино.

Эти бои продолжались до декабря 1941 года. А затем из оставшихся в живых зенитчиков при дивизии была сформирована 337-я отдельная зенитная артиллерийская батарея (ОЗАБ), куда попал и я. 15 января 1942 года я был назначен там командиром 37-миллиметрового автоматического зенитного орудия № 909. С этого времени и началась моя боевая жизнь в качестве зенитчика, продолжавшаяся вплоть до самого окончания войны.

Весь 1942 год у нас шли тяжелые и непрекращающиеся бои. Особенно мне запомнился жаркий бой, который произошел на наших позициях 8-го марта 1942-го года. Тогда фашистские "стервятники" совершили несколько налетов на наши позиции. Мы не успевали их отражать: пикировщики постоянно сменяли друг друга. Без конца около нас со свистом падали и разрывались авиабомбы. Через некоторое время враг начал еще и обстреливать нас своей артиллерией. Положение казалось нам безвыходным. И все же наши орудия дали отпор врагу. Особенно мастерски наносили огонь наводчики орудия, которым мне пришлось командовать, - Краковский и Прохоров, направлявшие трассы снарядов точно в цель. Сначала задымился один фашистский самолет, потом врезался в землю и "Ю-87".

А потом, по прошествии какого-то времени, в дивизионной газете вышла большая, на целую полосу, статья под названием "Удар по врагу". Она как раз нашей батарее и посвящалась. Подзаголовок статьи был таким: "воевать так, как воюют зенитчики-суворовцы". Это был довольно удачный каламбур! Дело в том, что нашей отличившейся в бою батареей командовал капитан А.К.Суворов, однофамилец великого русского полководца.

Уже потом наша батарея участвовала и во многих других боях по обороне города Ленинграда. Особенно тяжело приходилось морозными днями начала 1942-го. Тогда, несмотря на то, что не было хлеба, не хватало боеприпасов, когда от голода еле передвигали ногами, мы все равно бились с фашистами. И что самое поразительное - многие вступали в партию. Это, казалось, придавало нам больше сил в борьбе с врагом. В начале 1942 года парткомиссия 43-й стрелковой дивизии рассматривала и мое заявление с просьбой зачислить в ряды ВКП (б). Меня приняли сначала кандидатом в члены, а в июле 1942-го, по истечении требуемого полугодового срока, и в члены партии.

СЛУЧАЙ В ФЕВРАЛЕ 1943 ГОДА

Расскажу для истории один из эпизодов боевой жизни нашей 337-й зенитной батарей. Это произошло в феврале 1943 года. Но в начале - маленькая предыстория. Дело в том, что в то время в результате боев местного значения подразделения нашей дивизии значительно продвинулись, а именно - подошли к району торфоразработок под Ленинградом. С утра 23-го февраля планировалось продолжение наступления дивизии на данном участке. Наша же батарея получила после этого задание: выдвинуться в засаду к переднему краю и прикрыть наступающие части. И в ночь с 22-го на 23-е февраля батарея начала выдвижение.

По прошествии некоторого времени колонна батареи подошла с полной светомаскировкой к тому самому месту, где недавно проходила линия переднего края. Впереди находился противотанковый ров с довольно слабым мостиком. Испытав его на прочность, мы осторожно на самой малой скорости переправили через него наши орудия и машины. Но как только переправились, заметили указатели "МИНЫ". Надо сказать, это нас очень сильно ошеломило. Но ведь издалека надписей было не видно, поэтому никаких опасений до этого у нас и не возникало. Однако выхода не оставалось никакого другого, как идти вперед. Уже впоследствии оказалось, что саперы успели разминировать здесь только узкий проход для машин. Понимая, что ситуация с минами критическая, мы начали двигаться к переднему краю очень медленно, без света и без звука. Изредка пролетали трассирующие пули, с громким хлюпаньем разрывались мины.

Мы уже проехали около полкилометра от противотанкового рва с мостиком, как совсем неожиданно впереди колонны раздался мощный взрыв. Оказалось, на мину наскочила шедшая впереди машина. Из-за этого командира батареи капитана Суворова, который находился в этом грузовике, тяжело ранило, а водителя убило. После этого колонна остановилась. И тут, как будто назло, с нами случилась новая напасть: немцы заметили нашу батарею и начали ее обстреливать своей артиллерией. Обстановка создалась, конечно, самая неблагоприятная. Ведь развернуть машины и вывести батарею в укрытие не представлялось возможным, так как справа и слева находились минные поля. Кроме того, из-за того, что начинался рассвет, мы фашистам становились видны, как на ладони. Тем временем враг продолжал вести по нам прицельный огонь: участились разрывы мин и снарядов вблизи машин, появились и раненые. В этой критической ситуации заместитель командира батареи по политчасти капитан Елин, как самый старший по званию, и принял решение: увести людей обратно к противотанковому рву.

С наступлением полного рассвета огонь противника еще более усилился. И тут я успел заметить: загорелась одна, а потом и другая машины, полностью загруженные нашими же боеприпасами, а за ними - и орудия на сцепке. Дальше медлить было нельзя! Я понимал, что технику нужно каким-то образом спасать. И тогда мы, несколько человек, - я, мой друг Яша Прохоров, красноармеец Павлов и сержант Ершков, - поползли для спасения своих боеприпасов к машинам...

Конечно, лезть в это пекло разрывов для спасения боеприпасов было очень опасно. Жутко становилось только от одной такой мысли, что придется это делать. Но мы сознательно на это пошли. Помню, когда начали это делать, вдруг на мгновенье подумалось: "А не повернуть ли обратно?" Но потом в голову пришла другая мысль: "А ведь ты коммунист, какой пример ты этим подашь своим товарищам?" И я продолжил к этим машинам ползти, все плотнее прижимаясь к мерзлой земле. Все это происходило при взрывах, пронзительных свистах осколков. К тому же, меня сильно засыпало землей. Но нам все же удалось добраться до горящей машины и забраться в кузов. Уже оттуда я начал подавать снаряды подоспевшему заряжающему Омарову, хорошему парню из Казахстана, и другим нашим бойцам. А когда, наконец, боеприпасы оказались выгруженными, начал вместе с другими солдатами сбивать пламя с машины. Уже потом, при помощи других бойцов, которые чуть позднее подползли, нам удалось разгрузить вторую горящую машину, а потом и откатить подальше от нее орудия.

Но вот, по прошествии некоторого времени, вновь усилился обстрел. Осколки начали сечь чехлы орудий и вслед за тем уничтожать нашу технику. Однако, несмотря на это, мы продолжали делать свое дело: подползали к орудиям, отцепляли от них тягачи и откатывали их назад к низинке за противотанковым рвом.

И вот, когда мы оттаскивали очередное наше орудие, раздался мощный взрыв. От полученного ранения тут же застонал солдат Омаров. Его сразу оттащил за ров другой наш боец - рядовой Шошин. После этого мы возвратились к машине, которую также нужно было каким-либо способом дотащить до рва. Сначала уговорились на том, что шофер сам потихоньку на задней скорости довезет ее дотуда. Но как только он начал ехать, перед грузовиком взорвалась мина. Шофера ранило. Собравшись с силами, мы взяли еще побольше людей и все же оттащили машину ко рву. Потом, когда кинулись спасать очередное орудие, начался налет фашистских "стервятников". Пришлось ползти на коленях и подталкивать орудие. Когда же его докатили до самого рва, меня обожгло ярким пламенем и оглушила. Я начал было опасаться: уж не ранен ли? Но все, к счастью, обошлось. И тут я вижу: рядовой Шашандов ухватился за голову руками, сквозь пальцы которых начала сочиться кровь. То есть, он был тяжело ранен.

Однако несмотря на потери и трудности, мы все продолжали спасать нашу материальную часть. В итоге оттащить к низинке машины и орудия нам удалось не раньше, чем через два-три часа. Техника, таким образом, была спасена. Правда, потом мне пришлось поменять на своем орудии колесо, так как разорвавшаяся неподалеку мина измочалила на нем всю резину. Но это, впрочем, была мелочь по сравнению с тем, что могло бы с нашей техникой произойти.

Когда же по прошествии некоторого времени ситуация более-менее нормализовалась, капитан Елин и старший лейтенант Комиссаров увели весь личный состав в тыл, а мне и красноармейцу Беспалько дали задание: охранять технику и имущество батареи. Но Беспалько оказался совершенно для этого дела непригодным солдатом: после того, как на нашем участке был произошел очередной налет фашистской авиации , он ни с того ни сего заявил, что не будет около орудий ходить, как это нам было приказано, и остался сидеть во рву. Пришлось его также отправить в тыл за ненадобностью. Как впоследствии оказалось, весь состав батареи разместился совсем недалеко отсюда, в двух трех километрах, в здании завода "Красный кирпичник". Охранять же имущество батареи остался, таким образом, один я.

Мне пришлось пробыть наедине с техникой до самой ночи, пока, наконец, за ней не пришли наши. Днем я нормально справлялся со своими обязанностями: погода была спокойная, началась даже оттепель и слегка моросил дождь. Однако ближе к вечеру начались сильные заморозки. А поскольку в течение всего дня из-за пота и дождя вся моя одежда промокла, меня начал донимать очень зверский холод. Все, что мне пришлось за это время перенести, было настоящим ужасом и кошмаром! Чтобы разогреть свое тело, я начал без конца ходить вокруг орудий. Но так как весь предыдущий день и всю предыдущую ночь я вообще не отдыхал, ноги меня уже переставали слушаться. Как только же я садился, начинал кусать мороз. И поэтому я продолжал ходить около орудий, пока не свалился вконец обессилевшим. Но потом, начав снова замерзать, я в отчаянии укутался брезентом, что, впрочем, почти не спасало от холода. Потом начал меня одолевать еще и голод: за весь день я так ничего и не поел.

И только ближе к полуночи до моих ушей донесся шум моторов машин. Оказалось, что это как раз прибыл за техникой старший лейтенант Комиссаров с личным составом. Заметив меня, он подошел и обнял, но я, признаться, тогда уже ничего не соображал. Комиссаров с радостью сказал: "Ну что, жив? На вот, перекуси..". И протянул мне по-товарищески хлеб с салом и полчекушечки водки для согрева. Когда я все это выпил и закусил, он добавил: "Метров в 200 отсюда я видел землянку связистов. Иди туда, согрейся! Мы когда все погрузим, тебя и позовем..".

После этого я сразу же направился в ближайшую землянку. Но она была полностью переполнена солдатами. Там мне там посоветовали перейти в соседнюю землянку, которая была расположена примерно в 50 метрах от дороги. Когда я туда пришел, меня устроили и обогрели, после чего я и уснул. Но старший лейтенант, с которым мы обо всем договорились, меня тогда не нашел и, посчитав, что я ушел в батарею, так и уехал без меня.

Проснувшись утром, я тотчас отправился в тыл на поиски своей части. Мне сразу повезло: по дороге повстречалась машина с зенитным орудием. Я объяснил ситуацию тем ребятам, которые находились в грузовике. Они мне и объяснили место расположения моей батарей. Когда я прибыл в свою часть, меня там с радостью встретил капитан Елкин. Он тогда мне сказал: "Молодец, что не бросил технику и имущество без охраны". И после этого же расцеловал меня. Уже через несколько дней меня за этот эпизод представили к награждению медалью "За отвагу" - с формулировкой "за спасение техники и боеприпасов под огнем противника".

После того, как закончилась вся эта история, около недели ушло на ремонт и восстановление наших зенитных орудий, а потом - и на доукомплектование батареи личным составом. Хотелось бы отметить, что огромную помощь нам в этом деле оказали ремонтные мастерские 602-го зенитно-артиллерийского полка, в состав которого наша часть входила. А потом нашему подразделению была уже поставлена новая задача.

В БОЯХ ЗА КРАСНЫЙ БОР

В начале февраля 1943 года началась операция войск Ленинградского фронта по освобождению города Красный Бор и его окрестностей. Сначала нашими войсками было взято местечко Ям-Ижора, затем, к исходу дня 10 февраля - освобожден Красный Бор, а 11 февраля - и деревня Мишкино. В этих боях пришлось поучаствовать также и нам, хотя и несколькими днями позже. В начале марте того же 1943 года наша зенитная часть заняла опорный пункт (ОП) в районе Ям-Ижоры. Кстати, тогда же был получен приказ о переименовании нашего 602-го зенитно-артиллерийского полка в 632-й зенитный полк, который сразу же был включен в состав формируемой 7-й зенитно-артиллерийской дивизии.

В ночь с 18 на 19 марта наша батарея получила первую после переформирования задачу: прикрыть наступающие войска Ленинградского фронта в следующем направлении: город Красный Бор - железнодорожная станция Октябрьская. Ночью же мы заняли позицию на возвышенности и приступили к выполнению этого боевого задания.

Утром 19-го марта 1943 года, когда войска Ленинградского фронта перешли в наступление, немецкие войска закрепились вдоль насыпи железной дороги и начали оказывать нашим наступающим войскам упорное сопротивление. На нашем сравнительно узком участке разгорались самые ожесточенные бои! Наши войска из-за всех сил стремилось продвинуться вперед, но существенного успеха не добились. В этих неуспехах сказывалось не только сопротивление врага, но и влияние местности: ведь танки могли действовать лишь в пределах узкой полосы возвышенности, так как справа и слева находилось болото. Из-за понесенных потерь у нас сменилось на позиции несколько дивизий, но продвинуться удалось лишь только до 1-го километра.

Из этих первых боев под Красным Бором мне хорошо запомнился один любопытный эпизод. Однажды среди ночи немцы подняли сильный шум: начали строчить пулеметы, заработали орудия и минометы, а небо озарилось осветительными ракетами. Как потом оказалось, это произошло по следующей причине. Ночью наши тягачи оттащили подальше подбитые танки. Но одна из таких машин подобралась с танком непосредственно к переднему краю и случайно задела тросом проволочные заграждения немцев, оттянув их на значительное расстояние. Когда немцы услышали треск кольев, то и подняли этот громкий шум.

Однако продолжу рассказ о тех нелегких боях. Чтобы сорвать наступление наших войск, враг через некоторое время начал бросать против нас значительное количество бомбардировочной авиации: бомбить нас прилетали группы по 20-30 самолетов. Таким образом, для нас, зенитчиков, начались упорные и ожесточенные бои. Тогда же мы и начали принимать новые меры безопасности: отрыли на опорном пункте окопы под орудия и щели для личного состава батареи, исходя из такого расчета: узкая щель - на 2-3 человека. Уже потом эти щели у нас перекрывались и оставлялся всего лишь узкий лаз.

Теперь - немного о дислокации наших войск. Впереди нас находились минометчики и артиллеристы, за нашей же огневой позицией, примерно в 20-30 метрах, - рядами были расположены реактивные установки М-31, или, иначе выражаясь, "Катюши". А еще дальше, в 200-300 километрах впереди от нас, - находились окопы пехотинцев. Уже потом, когда через какое-то время пехота продвинулась вперед, над нашими головами перестали со свистом пролетать пули, как это было прежде. Однако разрывы мин и снарядов по-прежнему не давали нам покоя ни днем, ни ночью. Поэтому в те дни, когда в воздухе не было самолетов, у орудий оставляли, как правило, только наблюдателей, остальные же - укрывались от обстрелов в щелях. Но потом, когда снова начинался налет вражеской авиации, расчеты зенитных орудий занимали свои боевые места и начинали стрелять по самолетам.

Отступая от хронологии событий, расскажу немного о том, как эта борьба с фашистской авиацией происходила на деле. Предположим, самолеты вражеской группы, выстраиваясь один за другим и прикрывая друг друга, налетали на нас. Постепенно усиливался гул этих самолетов. В иных случаях Ю-87-е для наведения ужаса даже включали и сирены. В такие можно было видеть, как "работали" фашистские "стервятники": когда они камнями шли вниз, от них отрывались черные точки, оказывавшиеся бомбами. В такие минуты начинало казаться, что все они летят на тебя, на твое орудие. Когда ты вел огонь из орудия по самолету, то смотрел, как правило, за трассами и , что естественно, стремился их направить как можно точнее в цель. И в это самое время, когда мы, зенитчики, вели по противнику огонь, когда бомбы с визгом и ревом падали кругом, пехотинцы, минометчики, артиллеристы, а также воины многих других специальностей, имели возможность временно укрыться в щелях и траншеях и пока отдохнуть.Мы же в это время вели борьбу с самолетами

Затем наша активная борьба с немецкими самолетами снова продолжилась. Особенно же тяжелый бой пришлось нам пережить 20 марта 1943 года. Этот день мне на всю жизнь запомнился. Началось все с того, что утром разведчик-наблюдатель нашей батареи ефрейтор Гаврилов подал сигнал воздушной тревоги. Как оказалось, 27 вражеских самолетов, пикирующих бомбардировщиков "Ю-87", попытались атаковать нашу батарею. Скорее всего, задача этим летчикам была поставлена следующая: "Полностью уничтожить батарею!" Думаю, что это было связано, главным образом, с тем, что в течение всего дня 19-го марта мы вели очень плотный огонь по фашистским самолетам и этим не давали им возможности прицельно бомбить наступавшие впереди наши части пехоты.

Мы сразу же начали действовать по обстановке. Как только прозвучал сигнал боевой тревоги, расчеты батареи быстро заняли места у своих орудий, которые, в свою очередь, тут же были наведены на головной самолет, а как только последний перешел к точке перехода в пикирование - открыли по нему огонь. Я наблюдал за трассами орудия в воздухе, то есть, то, насколько пушка достигала своей цели. И вдруг раздался взрыв в воздухе: так получилось, что фашистский стервятник подорвался на собственных бомбах. Остальные самолеты начали после этого безо всякой цели сбрасывать бомбы и в полном беспорядке уходить восвояси.

Но не прошло и 30-40 минут после этого, как была объявлена новая боевая тревога. На сей раз группа самолетов "Ю-88" подошла на большой высоте к батарее и тут же начала нас пикировать. Мы из своих орудий сразу же открыли по ним огонь. Картина была просто ужасная: кругом рвались осколки, визжали бомбы, летели комья земли. И вдруг один фашистский стервятник из пикирования не вышел и врезался в землю недалеко от нашего опорного пункта. Этот самолет также сбил наш расчет. После этого все остальные самолеты бросились врассыпную.

Однако не окончили мы отражать налет этой группы самолетов, как нас застали новые неприятности: заметив взмахи сигнальных флажков наших разведчиков и из-за этого оглянувшись назад, я заметил еще одну группу самолетов Ю-87, которые теперь уже шли на пикирование со стороны солнца. Я сразу же сообразил и скомандовал своим ребятам: "Перенести огонь в таком-то направлении!" Тем временем самолеты, включив для устрашения вой своих сирен, продолжали идти на нас. Тогда я приказал своему расчету открыть огонь по ним длинными очередями. И повезло: один из "Юнкерсов" загорелся и рухнул на землю, остальные же начали беспорядочно сбрасывать свои бомбы и, разворачиваюсь, в спешном порядке уходить.

Так получилось, что одна из сброшенных во время налета бомб упала и разорвалась рядом с нашим окопом. В результате этого весь наш расчет засыпало землей, а наводчика ефрейтора Краковского, кстати, одного из лучших наводчиков батареи, тяжело ранило: после того, как из-за взрыва бомбы он выпустил из рук штурвал наводки, осколок пробил спинку сиденье, где он находился, и угодил ему в спину. Санинструктор сразу же сделал ему перевязку, после чего он был отправлен в медсанчасть. Но так как в нашем расчете была отработана полная взаимозаменяемость номеров, то положение удалось быстро исправить: за наводчика стал работать прицельный рядовой Шошин. После же того, как отправились восвояси последние самолеты врага, мы услышали громкие крики: "Уррр-раааа! Урааа зенитчикам!" , Это повскакивали из своих щелей пехотинцы, минометчики и артиллеристы, начавшие нас за эти сбитые самолеты искренне благодарить.

Могу честно признаться, как бывший зенитчик, что такие победы над самолетами нам давались очень нелегко. Особенно тяжело было сбивать быстро летящую цель. Помню, часто приходилось наводить орудие в точности на цель, но "стервятник", как назло, все равно не подбивался и уходил все дальше и дальше от нас... И все же в большинстве случаев огонь наших зенитных орудий вынуждал вражеские самолеты спешно освобождаться от бомб, сбрасывая их куда попало, а затем улетать, можно сказать, ни с чем обратно. Задание, таким образом, нами выполнялось.

Так что день 20-е марта был во многом удачным для нашей батареи. Итоги этому дню можно было подвести следующие: нами было успешно отражено три атаки, подбито несколько самолетов врага и, что самое главное, - противнику не удалось уничтожить нашу батарею.

Однако немцы не отступились от своей цели - во что бы то ни стало ликвидировать нашу зенитную часть. Хотя из-за понесенных больших потерь вражеские самолеты и прекратили налеты на нашу батарею, на следующий день с утра противник предпринял попытку уничтожить нашу зенитную часть своим минометноым и артиллерийским огнем. На батарею обрушился буквально шквал огня! В течение целого часа у нас на позициях творилось что-то невероятное: рвались снаряды и мины различных калибров - артогонь был настолько плотным, что отдельных разрывов уже не было и слышно, стоял сплошной гул, дрожала земля, вся наша позиция окуталась дымом и пылью. От этого ужасного шквала огня нас, к счастью, спасали узкие щели. Когда через час после перенесенного артобстрела мы начали выбираться из своих полуобвалившихся щелей, выяснилось, что ранило заряжающего Николая Хомутова. Его сразу же перевязали и отправили в медсанчасть. Потом, когда мы стали осматривать свое орудие, вдруг оказалось, что на вилке походного крепления его разорвалась мина и из-за этого разбились коллиматоры прицела. Сразу после этого мы достали запасные стекла коллиматоров из ЗИПа и начали ремонтировать свое орудие. Кругом - почерневшая, вся в воронках наша огневая позиция.

Кстати сказать, чуть подальше от нашего орудия, где-то левее, обстановка была еще более ужасной. Поэтому нам по сравнению с ними очень сильно повезло. Ведь на том самом месте, где находилось орудие сержанта Вити Мезенцева, нашего дорогого друга, комсорга и любимца всех солдат батареи, теперь была огромная воронка с насыпью. Оказывается, прямым попаданием крупнокалиберного снаряда был уничтожен весь его расчет вместе с орудием. В живых остался только подносчик снарядов, да и тот - был тяжело ранен и контужен. Вокруг воронки валялись отдельные куски металла - единственное напоминание о когда-то существовавшем орудии. Только в 100 метрах от окопа нам удалось обнаружить согнутый в дугу ствол от разбитого орудия. Немного оправившись от перенесенного потрясения, мы начали собирать по частям тела погибшего расчета и их захоранивать. Командира расчета Мезенцева смогли опознать только по валявшейся кисти руки, на которой была татуировка "Витя".

Погибли во время артналета на батарею и многие другие наши зенитчики. Например, командир второго орудия младший сержант Азиатцев. О нем хотелось бы сказать несколько слов отдельно. Он был родом из Ленинграда. Его семья, жена и маленькие дети, проживая в этом городе, мужественно переносили тяжелое время блокады. Иногда, когда случалась передышка между боями, его отпускали на короткое время навестить семью в Ленинград. Так мы, его сослуживцы, от своих голодных пайков отделяли ему еду для семьи. Также много было наших солдат ранено. Тяжело раненных сразу отправили в госпиталь, легко раненных - оставляли в строю.

А затем началось немедленное пополнение наших боевых расчетов. В основном, конечно, это были писаря и так называемые тыловики из полка. Помню, ко мне в расчет прислали бывшего писаря сержанта Никифорова. Но оказавшись в напряженной обстановке, он не смог обуздать свои нервы и во время первого же боя засел в щель и начал там дрожать. Так как он не смог действовать у орудия, то его с разрешения командира батареи пришлось отправить обратно в штаб полка.

Но на этом наши испытания не закончились. Вскоре после этого, где-то уже ближе к вечеру, на наши позиции на довольно малой высоте вынырнул из-за возвышенности немецкий самолет Ме-109. По-видимому, он прибыл сюда для того, чтобы проверить состояние нашей батареи после артобстрела. Но наводчики орудия по моей команде быстро навели орудие на цель и открыли по штурмовику огонь. Но успели открыть по самолету только одну длинную очередь. Самолет сбросил бомбу и полетел дальше.

И тут произошел случай, которого я никогда не смогу забыть. Осколком упавшей одной-единственной бомбы срубило лицо прицельному орудия - молодому парнишке, который только-только прибыл с пополнением ко мне в расчет. Но получилось так, что осколок хотя и срезал ему челюсть, нос и глаза, мозг головы каким-то образом уцелел. Я сразу вызвал санинструктора батареи и сказал ему: "Помоги!" Но осмотрев его, тот только покачал головой: ему уже ничем не поможешь. Около часа бедняжка ворочался на спине, хрипел, пока не умер от окончательной потери крови.

Но и тот чуть было не удравший "Мессершмитт" не смог от нас скрыться далеко: наша длинная очередь прошила этого "стервятника". Самолет сразу задымил и примерно через километр врезался в землю.. Произошел взрыв, и гаду, убившему нашего молодого парнишку, пришел конец.

Тем временем наша боевая жизнь продолжалась. После того, как в 1943 году, судя по записям в орудийном формуляре, число сбитых нами самолетов достигло восьми штук, мы решили на орудии (на накатнике - горловине люльки автомата или, проще выражаясь, на стволе орудия) отмечать звездочками количество сбитых самолетов. К концу войны число сбитых стервятников достигло 18 штук, что было, можно сказать, определенным рекордом в зенитной артиллерии.

23 апреля 1943 года я был тяжело ранен несколькими осколками в руку и голову. Лечили меня в Ленинграде: сначала в госпитале, который находился на Кондратьевском проспекте, но потом из-за того, что был произведен сильный обстрел района и из здания госпиталя вылетели все стекла, долечивался в так называемой больнице Мельникова. Лечение быстро закончилось: уже 10 июня я возвратился в свою батарею. К тому времени наш полк прикрывал обороняющиеся наши войска в районе Пулковских высот. Это продолжалось вплоть до самого конца 1943 года.

Что из этого периода боев запомнилось? Наша батарея постоянно вела огонь как по одиночным, так и по мелким группам самолетам противника, не позволяя, таким образом, им бомбить наши части и соединения. В ответ на это противник неоднократно обстреливал наши позиции своей артиллерией. Тогда одиночные самолеты фашистов начали на самой малой высоте летать над передовыми траншеями наших пехотинцев и их обстреливать. Вести с огневой позиции обстрел по низко летающим самолетам было крайне опасно, так как этим можно было поразить своих. И тогда на одном из совещаний командир нашей батареи объявил о своем решении: "Надо послать орудие в засаду непосредственно на передний край!"

Я попросил у командира батареи направить меня с орудием туда. Целых три ночи мы занимались только тем, что отрывали окоп и щели. А затем ночью, когда все было готово, затащили орудие и боеприпасы в окоп, после чего начали ждать появления самолетов. И вдруг где-то среди дня в небе на малой высоте появился фашистский "стервятник". Мы пустили в него длинную очередь: самолет задымился, начал разворачиваться и уходить. А затем послышался взрыв и вслед за тем образовался столб дыма. Это взорвался нами подбитый самолет. Сразу после этого мы замаскировали свое орудие, а сами по-быстрому попрятались в накануне отрытых щелях. И как оказалось, вовремя: сразу начался страшный минометный обстрел. Уже с наступлением темноты мы оттащили орудие опять на основную позицию - туда, где находился наш опорный пункт (ОП).

В те же дни мы понесли еще одну потерю: осколком снаряда был убит мой заместитель Владимир Кузнецов. Его место занял мой давний сослуживец (еще с 1940 года) Яков Прохоров, прежде занимавший должность первого наводчика. Уже потом, когда в конце сентября 1943 года Прохоров убыл на учебу на курсы политработников, заместителем командира орудия был назначен Червяков И.В. И тогда же на должность же наводчика был назначен вновь прибывший ефрейтор Гурченков Ф.М.

ОТРАЖЕНИЕ КОНТРАТАКИ ВРАГА ПОД СТАНЦИЕЙ ТАЙНЦЫ

15 января 1944 года в полосе 42-й армии на участке Пулково - Пушкин началась артиллерийская подготовка наших войск. Об этом в этот же день в 9 часов 20 минут возвестили раскатистые залпы наших гвардейских минометных установок - "Катюш". С этого началась операция по полному снятию блокады Ленинграда. В этом историческом событии довелось участвовать также и нам. Так по времени вышло, что незадолго до этого наступления наша батарея ночью выдвинулась на непосредственную близость к переднему краю - на заранее оборудованную огневую позицию, расположенную на западных скатах Пулковских высот. Секретность тогда у нас соблюдалась большая. Орудия были тщательно замаскированы, а передвигаться днем разрешалось только по ходам сообщения. Кругом же были основательные разрушения. От населенного пункта Пулково, например, почти ничего не осталось: все было разбито и сожжено вражескими бомбами и снарядами, а от местной когда-то известной в городе обсерватории остались только одни развалины стен.

Интересно, что когда шла подготовка к наступлению по полному снятию ленинградской блокады, наши войска подтянули к месту прорыва огромное количество артиллерии и гвардейских минометных установок - "Катюш" (они расположились рядами по северным скатам пулковских возвышенностей и далее вдоль всего участка прорыва). Конечно, такое большое скопление техники было трудно скрыть от противника. Да и сами фрицы хорошо понимали, что им не удастся отсидеться в своих даже хорошо укрепленных позициях. Дело дошло до того, что накануне вечером, перед самым проведением операции, вдруг громко заговорили немецкие динамики: "Рус, зачем так много орудий? Мы и так уйдем..".

Мы, конечно, очень гордились тем, что нам доверили участвовать в прорыве блокады города Ленинграда. И, конечно, делали все от себя зависящее, чтобы улицы и проспекты прославленного города более не топтались фашистским сапогом. После того, как прогремел заключительный залп наших реактивных установок, наши войска сразу устремились вперед. За танковыми подразделениями двинулась в путь и наша зенитная батарея. Когда мы шли по разрушенному до основания переднему краю, кругом валялись трупы немецких солдат. Таким путем мы дошли до Красного Села. На отдельных участках фронта отступающие фашистские войска продолжали огрызаться. Особенно упорно враг удерживал Воронью гору - ту самую возвышенность (отметка 172,3), с которой своими тяжелыми орудиями немцы обстреливали Ленинград. 19-го января 1944 года нашим войскам удалось ее взять ночным штурмом. Потом наши войска преодолели затопленную лощину перед станцией Красное Село и затем ворвались непосредственно в город. Тогда же за освобождение города Красное Село Москва салютовала воинам Ленинградского фронта, то есть, нам.

После освобождения Красного Села наши войска двинулись дальше. В ночь с 20 на 21 января при развитии наступления наша и одна противотанковая батарея вместе с авангардным стрелковым батальоном достигли северной окраины поселка Тайцы и расположенной неподалеку железнодорожной станции с одноименным названием. До самого утра на скатах небольшой возвышенности мы рыли окопы под орудия. Правее же нас окапывались бойцы противотанковой батареи. А уже на рассвете 21 января немцы подтянули туда силы и обнаружив, что на данном участке наших войск очень немного, перешли в контратаку.

Сначала мы даже и не поняли, что вдруг случилось. Ведь как наши, так и немецкие пехотинцы были в белых маскхалатах. Даже с удивлением подумали такое: с чего это вдруг по нам бьют свои? Но потом, когда зазвучали пулеметные и автоматные очереди, и над нашими головами со свистом начали пролетать пули, разобрались, что к чему. Дальномерщик Василий Снегирев рассмотрел все через свою оптику и закричал: "Так это же бегут и стреляют по нам немцы!" Оказалось, что в то самое время, когда наши пехотные подразделения отошли по полю чуть левее наших позиций, на наши орудия как раз и кинулись немцы. Мы открыли по цепи огонь и этим вынудили фашистов залечь. Тогда по нам они открыли минометный огонь. Во время этого обстрела был контужен командир батареи, тяжело ранен командир взвода лейтенант Скрипник. В этой критической ситуации мне пришлось взять командование батареей на себя, хотя звание мое было в то время довольно невысокое - старший сержант. Правда, я в то время занимал еще и должность парторга батареи.

И я начал предпринимать активные действия. Сначала прибежал в соседнюю противотанковую батарею, чтобы скоординировать совместные действия. Уговорились на следующем: они будут стрелять по танкам, а мы - по пехоте из своих автоматических пушек. Потом, когда немецкая пехота начала нас окружать, я сразу скомандовал: "По пехоте, в своих секторах. Огонь!" И длинными очередями из своих зениток мы ударили по врагу. Надо сказать, наши зенитные снаряды ложились довольно-таки плотно и нещадно косили фашистов. Но потом вдруг по нашим орудиям начал стрелять разрывными пулями вражеский пулемет. Появились убитые и раненые. Стоять у орудия и вести огонь становилось уже невозможно. Когда же несколько наших орудий замолчали, фрицы поднялись и начали приближаться к нашей батарее, поливая из своих автоматов.

И вдруг мне удалось обнаружить точное местонахождение крупнокалиберного пулемета, который все это время косил наши ряды. Как оказалось, пулеметчик находился в расположенной неподалеку от нас церковной колокольне. Тогда я подобрался к крайнему орудию и вместе с наводчиком пустил в сторону колокольни длинную очередь, которая прошла мимо. Когда же была пущена вторая, то удалось не только накрыть пулеметную точку, но, как потом выяснилось, и находившийся там наблюдательный пункт фашистов.

Затем мы снова продолжили вести огонь по пехоте врага, которая уже почти к нам подобралась, оказавшись всего в 200-300 метрах от опорного пункта. Начали вести огонь из своих винтовок и автоматов бойцы из отделений связи и разведки из авангардного стрелкового батальона. Бойцы противотанковой батареи начали бить по появившимся у немцев бронетранспортерам.

В разгаре этого ожесточенного боя к нам на опорный пункт на "Виллисе" прорвался командир полка подполковник Калиниченко, специально прибывший для того, чтобы организовать отражение вражеской контратаки. Однако через какое-то время начался минометный обстрел, во время которого его ранила. Командира полка сразу же вывезли в военный госпиталь.

Целый день мы продолжали отбивать атаки фашистов. Этот день, впрочем, отчасти пошел нам и на пользу: мы лично смогли убедиться в том, что наши автоматические зенитные пушки - очень грозное оружие, пригодный даже в борьбе с наземным противником. Все поле вокруг батареи было усеяно вражескими трупами. Правда, левее от нашей батареи немецким пехотинцам удалось несколько углубиться и обойти наши позиции. Но на исходе дня бой снова возобновился: подошедший к нашей батарее батальон лыжников с ходу пошел на нас в атаку. Нам пришлось снова обороняться.

На наше счастье, наступление наших войск вскоре продолжилось. Вместе с передовыми частями фронта двигались и полки нашей 7-й зенитно-артиллерийской дивизии, ведя огонь по наземным силам врага. 24 января 1944 года наша дивизия участвовала в освобождении города Пушкина, а 26 января - и города Гатчины. В Гатчине, кстати, при въезде в город нам встретилась установленная фашистами на колонне свастика. Эту ненавистную нам эмблему наши войны сразу же и уничтожили. В эти же дни был получен приказ о присвоении нашей дивизии почетного наименования "Пушкинская". Мы, конечно, очень радовались этому событию. Ведь это была высокая оценка действий всему нашему зенитно-артиллерийскому соединению!

Кстати, за отражение той контратаки многие воины нашей батареи были представлены к награждению к орденам и медалям. Где-то через год после этого меня вызвали в штаб дивизии, сфотографировали и объявили о том, что за отражение вражеских контратак в районе станции Тайницы, а также за бои на Нарвском плацдарме, я представлен к званию Героя Советского Союза. Кстати, представлялся одновременно с командиром взвода, неплохим зенитчиком старшиной Михаилом Ивановичем Козомазовым, который сбил пять самолетов противника. Я его хорошо знал: мы часто с ним встречались на совещаниях и партактивах, которые проводили в разных тыловых районах в то время, когда ненамного стихали бои. Уже потом, когда я учился на курсах младших лейтенантов, мне стало известно, что приказом командующего артиллерией Ленинградского фронта № 96/Н от 27 октября 1944 года мое награждение было пересмотрено - вместо звания Героя Советского Союза я получил орден Боевого Красного Знамени. А чуть позже прочитал в газете о том, что Миша Козомазов только-только стал Героем Советского Союза! Но все это дело прошлого, я не обижаюсь на Козомазова, так как все мы воевали не ради наград. Наша главная награда - это Победа над фашизмом.

(Представление И.А.Шалова на звание Героя Советского Союза было подписано командиром 632-го зенитно-артиллерийского полка майором Власовым 24 августа 1944 года, а 7 сентября одобрено командиром 7-й зенитно-артиллерийской дивизии полковником Бойчуком. 4 октября 1944 года заместитель командующего артиллерией по ПВО войск Ленинградского фронта генерал Прохоров наложил на рапорт резолюцию: "Достоин награждения орденом Ленина". Но и этого награждения, то есть - орденом Ленина, не состоялось. Возможно, на ход дела повлияло то обстоятельство, что вскоре после этого командир полка майор Власов был осужден военным трибуналом. - Примечание И.Вершинина.)

ТЯЖЕЛЫЕ БОИ НА НАРВСКОМ ПЛАЦДАРМЕ

Бои за взятие Нарвы начались еще 11 февраля 1944 года, когда войска 2-й Ударной армии Ленинградского фронта под командованием генерал-лейтенанта Федюнинского, преодолевая крупнейшее сопротивление фашистских войск, форсировали реку Нарва южнее города и захватили там небольшой плацдарм. Немецкое командование придавало очень большое значение так называемому Нарвскому рубежу и считало его "воротами в Германию" (то есть, в Восточную Пруссию). На левом же берегу реки Нарвы у фашистов были сильно укрепленные позиции.

Вместе с передовыми подразделениями армии подошла к реке Нарове и наша зенитно-артиллерийская батарея. Но противник открыл по колоннам наших войск настолько сильный огонь, что подобраться сразу непосредственно к реке нам не удалось. Кроме того, во многих местах лед был пробит снарядами. И тогда в расположенной недалеко от берега реки деревушке скопилось огромное количество танков и машин. Таким образом, тяжелая техника сосредоточилась в ожидании наведения переправы. Там же за небольшими строениями укрылись от противника и мы.

А через какое-то время, погрузив на платформу орудия четыре ящика с боеприпасами, мы покатили свою пушку к реке следом за цепью наступающих стрелковых подразделений. Рядом с нами двигались расчеты противотанковых орудий и минометов (противотанковые орудия отцеплялись от тягачей и выкатывались на руках на прямую наводку; минометы наши воины частично выкатывали, частично несли). Все это проходило под непосредственным обстрелом противника. Но потом, когда наша артиллерия начала прямой наводкой бить по вражеским укреплениям на противоположном берегу, огонь фашистов немного ослабел. И тогда, воспользовавшись ситуацией, цепь наших стрелков бросилась в атаку, за которыми со своей пушкой последовали и мы, а затем завязался и рукопашный бой. Мы добрались почти до самого берега. Но потом заметили настил из досок и прямо бросились к нему. Но все эти настилы, как назло, оказались заминированными. Тогда мы покатили свое орудие прямо по льду, объезжая воронки. И вот, когда мы добрались почти до самого берега, рядом с нашей зениткой упал и пробил лед снаряд. Из-за этого колесо орудия осело в пробоину. Вместе с воинами других подразделений, форсировавших реку, мы опустились по пояс в ледяную воду и все-таки вытащили свою пушку.

Оказавшись же на противоположном берегу, мы нашли уже оборудованный окоп с немецкой зениткой. Тогда мы вытащили их орудие и на ее место поставили наше, которое сразу привели в боевое положение. Но только успели подготовить свою пушку к бою, как на бреющем полете вдоль реки стала летать целая группа “Мессершмиттов” и обстреливать наши войска. Мы сразу же открыли по ним огонь. И нам повезло: головной самолет “Ме-109” задымил, остальные же начали беспорядочно сбрасывать бомбы, разворачиваться и уходить. Они не причинили нам никакого существенного вреда. А еще через какое-то время на западный берег реки Наровы переправились и другие орудия нашей батареи. Уже потом под непрестанными разрывами снарядов к реке подошли наши саперные части и начали наводить понтонный мост через реку. Мы с нетерпением ждали этого события, так как по мосту должны были переправиться наши тягачи с боеприпасами. Наконец, когда мост был наведен, на плацдарм двинулись танки и артиллерия. Тогда же и подошли наши машины с боеприпасами.

Уже на второй день этих боев на прикрытие только что наведенной через реку переправы прибыл целый зенитно-артиллерийский полк малого калибра, который также входил в состав нашей 7-й зенитно-артиллерийской дивизии. Тогда же наша батарея и двинулась вперед - на прикрытие войск, которые вели тяжелые бои на Нарвском плацдарме в районе станции Аувере. Хочу отметить, что к тому времени нашим войскам уже удалось расширить плацдарм: он достигал 12-ти километров по фронту и 4-6 километров в глубину. Когда мы начали свое перемещение, то видели огромное количество валявшихся трупов немецких солдат. Также на поле боя валялись танки, пушки, машины фашистов. Все это были следы работы наших гвардейских минометных реактивных установок - М-31, то есть, - “Катюш”.

А затем мы заняли опорный пункт в районе населенного пункта Коринкюла (если не ошибочна пометка в моем фронтовом блокноте). С этого момента в жизни нашей батареи вновь продолжились тяжелые и ожесточенные бои. Ведь фашисты предпринимали все усилия для того, чтобы сбросить нас с плацдарма, который имел для них, безусловно, очень важное значение. Упорные бои с немецкими войсками не прекращались ни днем, ни ночью. Но наши войска пока отражали все вражеские контратаки и постепенно продвигались вперед. За передовыми батальонами наших войсковых соединений постепенно перемещалось и наше зенитное подразделение, обстреливая одиночные и малые группы фашистских самолетов, которые наносили штурмовые удары по нашим передвигающимся войскам. Помню, ночью в районе станции Аувере мы напоролись на небольшую группировку противника и уничтожили ее из автоматов. Стрелять же из своих орудий так и не решились, так как могли этим поразить своих.

Отразив многочисленные контратаки фашистских соединений, нашим войскам к концу февраля 1944-го удалось расширить плацдарм до 35 километров по фронту и до 15 километров в глубину. В ночь с 25 на 26 февраля в непосредственной близости от этого переднего края заняла опорный пункт и наша зенитная батарея. Рядом с нами на прямой наводке располагалась рядами противотанковая артиллерия, а где-то недалеко от нас, левее в 200 метрах, находилась батарея 82-миллиметровых минометных орудий. Мы находились всего в 400-500 метрах от переднего края.

Расскажу в двух словах о том, как мы занимали эту позицию. Когда, остановив колонну батареи, мы начали выбирать место для позиции своих орудий, то не смогли ничего подходящего найти: все было занято техникой. И только на болотистой неприметной лужайке, которая случайно оказалась незанятой, появилась возможность разместить наш опорный пункт. Ночью мы соорудили из жердей подъездные пути и сделали на площадках настил под орудия. Потом на руках закатили свои зенитки, вытащили из машин и перенесли к себе боеприпасы. Затем натаскали из ближайшего леса, который начинался позади лужайки, побольше хвороста, из которого сплели ограждения для орудий. Из принесенного же торфа сделали насыпные бруствера, которые должны были нас защищать от снарядных осколков и пуль. Сделав все это, мы приготовились к борьбе с вражеской авиацией. Кстати говоря, рядом с позицией нашей батареи по карте значился населенный пункт Сурисору. Но из-за постоянных местных боев его настолько разбили, что только кучки битого кирпича служили напоминанием тому, что здесь когда-то жили люди.

Первые три дня выдались для нашего подразделения сравнительно спокойными: на нас, как правило, налетало по два-четыре "Мессера", атаки которых мы с успехом отражали. За это время мы неплохо оборудовали нашу "болотную" позицию: укрепили орудийные котлованы, сделали из торфа невысокие укрытия для обогрева людей, увеличили запас своих боеприпасов.

Постепенно к нашему участку фронта враг начал подтягивать свою бомбардировочную авиацию. 29 февраля 1944 года по войскам на плацдарме впервые был нанесен массированный бомбовый удар фашистов. Несколько раз группы самолетов Ю-87 (запомнил даже точное их число: 27 штук) начали пикировать наши обороняющиеся войска. Мы из своих орудий вели по ним непрерывный огонь. Бой длился целый день. В итоге нашей батарее удалось сбить три "стервятника", один из которых загорелся благодаря нашему орудию. Конечно, сбивать скоростную цель было не так-то просто. Но не эта являлось для нас, зенитчиков, главным. Основная наша задача была следующая: не дать противнику прицельно бомбить или обстреливать наши части. И мы это задание с успехом выполняли: когда снопы трассирующих снарядов из наших 37-миллиметровых автоматических зенитных орудий летели к цели, летчик отворачивался от цели, беспорядочно сбрасывал бомбы и отходил.

Так как наша батарея очень сильно донимала противника своим непрекращающимся огнем, то вскоре после этого, 5 марта, фашистские бомбардировщики обрушили на нас очень сильный удар. Словно камни, "Юнкерсы" один за другим пролетали над нами , сбрасывали свои бомбы и уходили. Мы непрерывно вели по ним свой огонь. Удалось сбить даже один ихний самолет. В этом жестоком бою нас спасало, прежде всего, то, что вокруг нас находилось болото. Из-за этого бомбы падали в болото и не взрывались, а лишь только поднимали фонтаны грязи. Вечером того же дня на нашу батарею был произведен второй налет. Его также нашим орудиям удалось отразить, потери были небольшими. Но в 100 метрах от нас на твердом грунте находилась минометная батарея, которую противник своими бомбами и снарядами, можно сказать, полностью уничтожил.

Однако на этом фашисты не прекратили нас преследовать. Утром же 6-го марта они открыли по нам огонь из орудий. Но так как болота и торф с успехом поглощали снаряды, то это не причинило нам особенного вреда. Это обнаружил пролетевший над нами немецкий самолет-разведчик Хеншель-126, или Рама, как его во время войны называли. Тогда они начали обстреливать нас картечью. Но поскольку самолетов в воздухе тогда не было, то весь наш состав укрылся в перекрытых щелях и под орудиями. Поэтому картечь оказалось тоже неэффективной. Тогда, желая нас во что бы то ни стало уничтожить, противник начал нас обстреливать из своих тяжелых минометных реактивных установок. Это было очень опасное немецкое оружие. Мы видели эти большие мины в полете, которые падали с большим рассеиванием. Две из них и разорвались на наших позициях. Одна из них угодила в укрытие и взорвалась, разрушив торфяное перекрытие.

В результате этого мы понесли потери: были убиты командир соседнего орудия младший сержант Константин Ионидзе и шофер из его орудийного расчета, ранило командира взвода лейтенанта Севастьяна Семеновича Шевчука. Последнего, всего иссеченного осколками и посиневшего нашего взводного, в бессознательном состоянии поспешно сдали медикам и переправили в Ленинград, где за его жизнь боролись опытные врачи-специалисты, по сути дела, воскрешая его из мертвых. Когда через полгода его выписали из госпиталя, один лечивший его профессор подарил ему свой портрет с довольно-таки необычной надписью: "Товарищу Шевчуку СС., воскресшему из мертвых. От профессора". (к сожалению, забыл его фамилию). После того, как Шавчука комиссовали из армии по инвалидности, он заехал к нам в часть для того, чтобы попрощаться со своими боевыми товарищами. Тогда он показал нам свои шрамы, которые я хорошо запомнил: на голове у него не было отдельных участков черепа, большие шрамы были на теле, особенно в тех местах, где из-за серьезной раны сращивались ребра, сильные повреждения были также и на позвоночнике.

Особенно напряженным днем для нашей батареи на Нарвском плацдарме стало 26-е марта 1944 года. Началось все с того, что в 9 часов утра на нас налетело свыше 20 немецких самолетов "Ю-87". После этого усиленно заработали орудия нашей батареи. Один из фашистских "стервятников" был нами сбит, вышел из пикирования и врезался в землю. Все остальные самолеты сразу же после этого ушли. Но только мы вернулись из лесу, где находились машины с боеприпасами, со всем необходимым, как на нас был произведен второй налет. На этот раз нас начали пикировать 30 немецких бомбардировщиков. Мы начали вести по ним непрерывный огонь. От постоянных взрывов авиабомб все наши позиции затянуло дымом и пылью. Только закончили отражать этот налет, как последовал еще один. Снова стали слышны свисты падающих бомб и гром от разрывов. Наши орудия продолжали непрерывно работать. Но потом подносчики снарядов стали не успевать своевременно доставлять нам снаряды из машин. Тогда командир взвода отправил за снарядами взвод управления и всех свободных от ведения огня солдат, а по его же просьбе нам для доставки снарядов выделили какое-то подразделение из второго эшелона. Но машины доезжали лишь до дороги, которая была расположена на опушке леса, поэтому эти 55-килограммовые ящики подносчикам приходилось таскать на своих плечах. Стволы наших орудий от непрерывной работы настолько, можно сказать, докрасна нагревались, что приходилось их в перерывах между налетами охлаждать смоченной в воде ветошью.

Весь день на нас производились налеты вражеской авиации, группы самолетов сменялись друг за другом. Кругом слышались свисты сбрасываемых бомб и громкие разрывы снарядов. Страшно даже представить: за весь день мы пережили 14 налетов на нашу батарею. Такого огромного количества налетов за день нам за всю войну отражать еще не приходилось. За этот день нами было сбито пять самолетов противника, а еще какая-то их часть ушла от нас со следами дыма. Когда наступила темнота и налеты прекратились, мы похоронили своих погибших, отправили в госпиталь раненых, а на своих орудиях начали устранять многочисленные повреждения. Кстати, в это время была полностью уничтожена соседняя наша минометная батарея и часть других подразделений. Нас же спасли болотистая местность и меткая стрельба из зенитных пушек. Когда после боя орудия были вновь подготовлены к стрельбе (нам удалось убрать нагар с затворов, промыть стволы и устранить неисправности от осколков), все мы как снопы свалились от усталости у них и заснули, оставив для охраны пушек только наблюдателей.

Со временем бои на плацдарме несколько ослабли. Запомнилось из этого времени даже такое событие, которое я записал в своем фронтовом блокноте: 4 апреля 1944 года наш расчет фотографировал корреспондент фронтовой газеты. Уже потом в газете появилась заметка о боевые действиях нашего расчета, где говорилось о том, что мы с успехом отразили ряд налетов фашистской авиации.

Вновь возобновились у нас тяжелые и ожесточенные бои 19 апреля: тогда ранним утром противник начал сильную артиллерийскую подготовку, которая продолжалась целых полтора часа. А затем на наши позиции с бешеным ревом двинулась лавина фашистских танков. В бой активно вступила наша противотанковая артиллерия. В это же самое время на нас налетела немецкие штурмовики и начали нас бомбить, мы же, в свою очередь, - стали из своих орудий вести по ним огонь. На поле боя творилось что-то невероятное! Люди буквально глохли от рева авиационных и танковых моторов, от разрыва бомб, мин и снарядов. Через несколько часов кругом горели подбитые фашистские танки и ихние самоходные установки (САУ). Левее же от нашей позиции нескольким танкам врага удалось вклиниться в наши позиции и буквально смять несколько противотанковых батарей. Но атака их все равно захлебнулась. На поле боя горело очень много вражеских подбитых танков. К вечеру этот бой бой затих. Утром 20 апреля фашисты снова возобновили свою атаку, но успеха она им не принесла, так как мы оказали упорное сопротивление. Позднее за успешное отражение этих яростных атак на плацдарме командующий войсками Ленинградского фронта генерал армии Говоров объявил нам благодарность.

Со временем расширив Нарвский плацдарм, наши войска освободили станцию Аувере и некоторые другие населенные пункты и к началу лета 1944 года подошли к сильно укрепленным вражеским позициям. Дальнейшее продвижение было приостановлено, так как войска Ленинградского фронта усиленно готовились к освобождению города. Где-то в середине июля наша батарея заняла опорный пункт в районе станций Аувере - Яамы.

Из боев за взятие Нарвы запомнился и такой случай. Ночью 26-го или 27-го июля (точно этой даты я не запомнил) на нашу батарею напоролся батальон СС, который, как оказалось, пробивался из окружения в город Нарву. Это произошло недалеко от станции Аувере, куда мы только-только прибыли, даже не окопав орудий. Ночью часовые открыли стрельбу и завязался бой. Но так как совсем близко располагались наши войска, стрелять из орудий было крайне опасно. Поэтому сражаться с ними пришлось совсем другими видами оружия: автоматами, винтовками и гранатами. В ходе этого боя значительная часть фашистов была нами уничтожена. Остальных же мы, прочесывая местность, вылавливали в кустах уже утром.

Во время этого прочесывания местности с нами произошел один такой комичный случай. Дело в том, что незадолго до этого к нам в батарею с пополнением прибыл пожилой солдат по фамилии Булан, который всегда говорил только по-украински. Так вот, когда мы занимались вылавливанием уцелевших эсэсовцев, этот Булан заметил торчащий из куста сапог и потащил его. Им оказалась нога запрятавшегося немца. Тот сразу проявил сообразительность, достал парабеллум и начал в нашего "старика" стрелять. Однако кусты мешали ему точно попасть в цель. Булан тогда и закричал на своем украинском: "Вот це чоботы!" В этот момент к кусту подскочил сержант Журавлев и из автомата прикончил фашиста. Такие моменты, конечно, надолго запоминаются.

А 28 июля 1944-го мы понесли большую потерю: когда наша батарея отражала очередные налеты фашистских "стервятников", прямо на боевом посту убило осколком нашего прицельного Василия Ивановича Шошина. Родом из Сибири, он всегда оставался нашим большим нашим другом и любимцем. Он был одним из четырех братьев Шошиных, отправленных матерью на фронт. Где-то в феврале, когда на всех трех его братьев домой пришла похоронка, он получил такое материнское письмо: "Дорогой Васенька, уже погиб и Николай. И ты один, Васенька, у нас остался. Береги себя, родной". Но ничего поделать было уже нельзя, нам с большой скорбью в душе пришлось родным Василия в Сибирь писать, что "их сын сражался и отдал жизнь за Родину, похоронен в Эстонии". В письме также указывалось место захоронения и точная схема расположения его могилы. Уже на следующий день, 29-го числа, мы отомстили фашистам за гибель нашего горячо любимого друга и вогнали еще одного "Мессера" в землю. 2-го августа на опорном пункте под Ластиколонией (у отметки 84.0) нашим орудием был сбит еще один "Ю-87". А 15 августа, отражая массированный авианалет фашистов, сбили головной самолет и захватили выпрыгнувшего с парашютом летчика в плен. Им оказался видный немецкий асс, командовавший этой группой штурмовиков. За отличия в боях он был награжден немецким железным крестом "с дубовыми листьями".

Из книги Н.Ф.Костина и Е.П.Кривошеева “Битва за Нарву” (Эстония, Таллин, “Ээсти Раамат”, 1984. Стр. 1934):

“В боях за Нарву отличились также бойцы 632-го армейского зенитно-артиллерийского полка, боевые порядки которого находились у переправ и командных пунктов стрелковых корпусов. Полк имел на вооружении 37-миллиметровые автоматические пушки. В Ленинградском артиллерийском музее находится орудие № 909, взятое из этого героического полка. Расчет орудия, состоявший из командира сержанта И.А.Шалова и наводчика рядового Прохорова, 12 февраля 1944 года форсировал реку Нарва и начал действовать на Ауверском плацдарме. За три месяца боев из этого орудия ими было сбито 11 самолетов противника.”

ЗАВЕРШЕНИЕ ВОЙНЫ

Полковник И.А. Шалов (слева) с бывшим наводчиком своего орудия Я.Е.Прохоровым

В сентябре 1944 года, когда наша 7-я зенитно-артиллерийская дивизия РГК в составе войск 2-й Ударной армии была переброшена под Тарту, меня отправили на шестимесячные курсы младших лейтенантов. Окончив их в офицерском звании в феврале 1945 года, я был направлен в 721-й зенитно-артиллерийский полк 14-й зенитно-артиллерийской дивизии, входившей в состав 2-го Прибалтийского фронта. Там же меня и застало окончание войны. Потом была еще и война с Японией, в которой я также участвовал.

В послевоенные годы долгое время служил в армии. Из рядов Вооруженных Сил СССР уволился в звании полковника и в должности начальника ПВО одного соединения, которое дислоцировалось в городе Черновцы на Украине. (Впоследствии, уже после развала СССР, И.А.Шалову будет присвоено звание генерал-майора. - Примечание И.Вершинина) Там же и проживаю в настоящий момент.

P.S. Хотелось бы, завершая воспоминания, привести полный список нашего боевого орудия. Но так как состав часто менялся, точные данные назвать трудно. Приведу состав нашего орудия по состоянию на тот момент, когда велись бои за Нарву.

Командир орудия старший сержант Иван Афанасьевич Шалов

Заместитель командира орудия старшина Кузнецов Владимир Н. - погиб в 1944 г.

Первый наводчик Шошин Василий Иванович. - погиб в 1944 г.

Второй наводчик рядовой Прохоров Яков Еремеевич (1920 года рождения; после войны служил в армии, дослужился до капитана 2-го ранга. В последнее время жил в г.Санкт-Петербурге. Умер пару лет назад. -Примечание И.Вершинина)

Первый прицельный рядовой Беспалько В.В.

Второй прицельный рядовой Малюков Н.А.

Заряжающий рядовой Титов В.А.

Подносчик снарядов рядовой Пуркин А.Н.

Иван Афанасьевич Шалов, 1982 г.

В заключение своих воспоминаний приведу две хороших песни, которые были сложены в военные годы как раз о нашей 7-й зенитно-артиллерийской дивизии РГК.

ПЕСНЯ ЗЕНИТНОЙ ПУШКИНСКОЙ ДИВИЗИИ

(24 июля 1944 г., Нарвский плацдарм, слова Н.Добржинской)

Помним грозное время блокады,

Грозный грохот своих батарей,

Защищали тогда Ленинград мы

От налета фашистских зверей.

Припев:

Меткой трассой своей

Точным залпом своим

Бьют зенитчики стаи пиратов

"Юнкерс" с неба летит

Камнем вниз "Мессершитт"

Это наша с врагами расплата.

И когда через лед в непогоду

Устремились войска на прорыв,

Вел дивизию нашу в походы,

Боевой и бесстрашный комдив.

Припев:

По Синявинским шли мы болотам

Из-за Невских родных берегов,

Мы свою прикрывали пехоту

Мы огнем своим штурмовали врагов.

Припев:

Путь от Пулкова пройден со славой,

Закалили мы волю свою,

И дивизии нашей по праву

Имя Пушкина дали в бою.

Припев:

За Прибалтику в бой мы уходим,

За гвардейское знамя, вперед,

Нас сквозь грохот военных походов

Маршал Сталин к Победе ведет.

ЗЕНИТКА.

(Ленинградский фронт, апрель 1943 г.)

Зенитка, зенитка, родная зенитка,

Снарядным зенитным рази.

Пулково, в Дубровку и к Красному Бору

Этап боевого пути.

"По "Юнкерсам", залпом!"

Снаряды летели

И четко работал расчет

И девушка наша в походной шинели

С бинтами на помощь идет.

Под грохот бомбежек, под взрывы снарядов,

Немало пришлось нам стрелять,

Но враг не сумеет заставить зенитку

Во время боев замолчать.

Ты помнишь, как падал горящий стервятник

Снаряженный снарядом своим,

Мы залпами точными на небе нашем

Дорогу врагу преградим.

Так вспомним же дружбу свою боевую

Так выпьем за наши дела,

За нашим людей, за зенитку родную,

Где жизнь боевая прошла.

Под грохот бомбежек, под взрывы снарядов

Немало пришлось нам стрелять

Но враг не сумеет заставить зенитку

На время боев замолчать.

Генерал-майор И.А.Шалов

ОДНО ИЗ ПИСЕМ И.А.ШАЛОВА - Н.Ф.КОСТИНУ

"Уважаемый Николай Федорович, здравствуйте!

Спасибо за письмо. Начинаю готовить некоторые воспоминания о действиях нашего полка и батареи в боях за Нарву. В ближайшее время вышлю их в Таллинское издательство. Если я правильно вас понял, их нужно отправить в издательство "Ээсти Раамат". Да, Николай Федорович, когда первый раз читал вашу книгу "Битва за Нарву" и в особенности главу "В небе над Нарвой", даже не смог дочитать ее до конца и все думал о сражавшихся здесь наших летчиках. И только когда во второй раз все прочел, обнаружил на 134-й странице несколько слов о нашем орудийном расчете. Конечно, приятно было видеть такие строки. Но более точно обо всем сказано в воспоминаниях, которые я высылал вам раньше (Которые, собственно говоря, и предлагаются вниманию читателей. - Примечание И.Вершинина.)

2-ю Ударную армию с февраля 1944 года и до конца ее действий по освобождению Эстонии прикрывала наша 7-я зенитно-артиллерийская дивизия РГК, которая состояла из двух полков среднего калибра (85-мм ЗП) и двух полков МЗА (37-мм АЗП). Как действовали полки, я описать вам не могу. Командиру орудия не все было об этом известно. Скорее всего, полки СЗА (среднекалиберной зенитной артиллерии) прикрывали КП (командные пункты) корпусов армии, а когда расширился плацдарм - то и переправы.

Наш 632-й зенитно-артиллерийский полк прикрывал переправу только в начальный момент боев по форсированию реки Наровы, а потом все время охранял передовые подразделения армии. В их числе была и наша 4-я зенитная батарея, о действиях которой я вам писал кратко, и зенитно-пулеметная рота нашего полка, в которой служил старшина Михаил Козомазов (Который позднее за эти бои удостоился высокого звания Героя Советского Союза. - Примечание И.Вершинина)

Я думаю, что подробнее о действиях нашего полка сможет вам написать бывший в то время начальник штаба нашего батальона (а ранее - командир батареи) Суворов Константин Алексеевич, проживающий сейчас в поселке Вырица Ленинградской области. Он знает и ряд адресов некоторых других офицеров дивизии, которые могли бы описать действия частей дивизии в тех боях. Да, хотелось бы сделать для вас и такое уточнение: вы написали только обо мне и о наводчике Прохорове, а расчет 37-миллиметрового автоматического зенитного орудия состоял из двух наводчиков (по углу возвышения и по азимуту), двух прицельных, заряжающего, двух подносчиков (или одного) патронов, командира орудия и водителя тягача. В этот период расчет состоял из следующих лиц: наводчики - сержант Червяков И.В., он же заместитель командира орудия, и - ефрейтор Гурченков Ф.М., прицельные - Шошин В.И. И Беспалько П.В., заряжающий - Титов В.А, подносчик патронов - Туркин А.Н. И я, как командир орудия. Потом, когда был убит В.И.Шошин и ранен А.Н.Туркин, на пополнение вместо них прибыли Н.М.Малюков и Хребтов. Но рядовой Хребтов через неделю боев был ранен и после этого убыл в госпиталь. Также были легко ранены Титов и Червяков, но остались в строю. А наводчик Я.Е.Прохоров, о котором вы пишите и который есть на фотокарточке рядом с нашей пушкой в артиллерийском музее в Ленинграде, еще в конце сентября 1943 года убыл на учебу на курсы политработников. То есть, для ведения огня из 37-мм АЗП нужно было как минимум не менее трех человек: два человека наводчика и один заряжающий. У нас в расчете всегда отрабатывалась взаимозаменяемость номеров. То есть, если кто-то был ранен в бою, его заменял другой. Номеров обычно заменяли подносчики патронов или командир орудия. Мне, в частности, неоднократно приходилось садиться за штурвал наводчика. За время боев при освобождении города Нарвы и Эстонии нашим расчетом было сбито 7 самолетов врага, о чем я уже сообщал.

Фотокарточку с ветеранами у сквера около горкома партии я получил еще в Нарве, так что за нее большое спасибо. Так что она есть. Может быть, у вас есть фотокарточка вместе с генералами, куда я также попал, на крыльце 10-й средней школы?

Да, кстати, недавно мне сообщили, что 9 мая будущего года, во время празднования Дня Победы, в городе Пушкине соберутся ветераны нашей 7-й зенитно-артиллерийской дивизии РГК. Всем этим будет заниматься председатель Совета ветеранов нашей дивизии Ширяев Николай Дмитриевич, который в настоящее время проживает в Ленинграде. По-видимому, он сможет подробно описать вами действия нашей дивизии в боях за Нарву.

Всего вам доброго!

С уважением, И.А.Шалов.

24 октября 1984 г.