Шевченко Михаил Иванович

- Родился я в 1925-м году в Казахстане, в Кустанайской области, село Святогорка. Потом, в 1930-м году мои родители уехали из Казахстана в Киргизию, потому что загоняли в колхоз, отбирая все имущество. А у нас своя скотинка была, лобогрейка с красным катком, как сейчас помню. Мы жили, как тогда говорили, «единолично». А в колхоз люди не хотели идти, их сгоняли. Загоняли в колхоз и нашу семью: отобрали у нас нашу коровку, лошадь и загнали их на колхозный двор, приговаривая: «Это все будет общее!» Народ не вытерпел таких мер: три семьи – Баребуховы, Бубленниковы и мы – собрались и уехали товарным поездом. Я хоть и маленьким был, помню эти небольшие двухосные вагоны, в которых мы все сидели на полу.

Приехали в Киргизию. От колхоза бежали, в колхоз прибежали. На новом месте нас в колхоз не стали принимать, поэтому отцу приходилось наниматься к людям косить камыш, бурьян косил на топку. Отец у меня был хорошим столяром, и когда мы уехали из Казахстана, он свой инструмент взял с собой. С жильем там было очень плохо и нам просто повезло, что нас добрые люди пустили к себе на квартиру жить бесплатно, видать из жалости было к нам такое отношение.

- Наверное, взамен вы как-то помогали в хозяйстве этим людям?

- Помогали. Отец сделал им табуретки. Хозяева повалились своим соседям: «Хорошие табуретки!» а те дальше кому-то рассказали. Через дорогу жил дедушка Григорий по фамилии Дерикошма, слух дошел и до него, так он пришел и спросил отца: «Ты кровать мне деревянную сделаешь?» Как же не сделать? Сделал, и очень хорошую сделал. Начали люди к нему с просьбами идти: то табуретку сделать, то скамейку, то раму. А в колхоз все равно не принимают! И отец поехал в Фергану и там устроился работать где-то на текстильной фабрике.

- Один поехал?

- Один. Нас оставил. Устроился там вроде хорошо, собрался уже нас туда перевезти. А тут с колхоза к матери приходят: «Пиши заявление, мы тебя в колхоз принимаем». Та им отвечает: «Как же я напишу? У меня муж в Фергане, работает уже» - «Пиши ему! Он нам нужен!» Написала мать отцу, тот кое-как уволился оттуда. Специалистом он был хорошим и его не хотели отпускать с завода. Вернулся отец и, что Вы думаете – его сразу поставили бригадиром-«десятником». В колхозе была плотницкая мастерская, а рядом с ней кузня. Привели туда отца и сказали: «Вот, Иван Дмитриевич, это твое хозяйство. Будешь руководить всем этим». Стал он руководить этими кузней и мастерской, потом образовалась вокруг него строительная бригада. Колхоз выделил отцу бричку с лошадью на тот случай, если надо уголь кузнечный подвезти или железо привезти-увезти. Вот так и жили.

- Семья у Вас большая была?

- Нас у родителей всего было семеро детей. Правда, когда отец приехал, тогда нас было еще только трое. Остальные родились уже в колхозе в Киргизии, когда нам участок дали и мы на нем домик построили.

- Мама Ваша чем занималась? Домохозяйкой была?

- Тогда домохозяек не было. Мама работала в овощеводческой бригаде на колхозном огороде. Работа там в то время была от зари до зари. Родители уходили на работу, а нас, старших – Катю, Наташу и меня – оставляли дома на хозяйстве: присматривать за домашним огородом, за курочками.

- В школу ходили?

- Конечно ходили. Школа у нас была четырехклассная и находилась там же, в этом селе, где мы и жили. А потом, когда я перешел в пятый класс, надо было ходить в школу, которая была в Сретенке, за пятнадцать километров от нашего колхоза. Сретенка было большое село, там была уже средняя школа, в которую меня и Катю родители отправили учиться. Нашли нам там квартиру в домике, поэтому в школу не приходилось ходить из своего колхоза, а мы там жили постоянно. Договорились с хозяевами, что за проживание мы будем привозить продукты: по пуду муки, сало, все, что есть с огорода передавали, вот все это и привозили. Столовались мы вместе с хозяевами.

- Вы там окончили десять классов или «семилетку»?

- Я там только пятый класс отучился. После того, как я закончил учебу в пятом классе, у нас в селе открыли школу-«семилетку». Учеников было мало: всего нас было семь. Отучился я там шестой класс, седьмой начал учиться и бросил, потому что война началась. Так что у меня образование – довоенных шесть классов.

- Как Вам запомнился день 22 июня 1941-го года?

- Значит вот так дело было… В то время как раз хлебоуборка была в Киргизии. Я подростком был, и мы на лобогрейках хлеб косили. Смотрим, кто-то скачет во весь галоп на коне. Прибегает верховой к нам и кричит: «Бросайте работу, быстрее все на общий двор, там будет митинг! Война началась!» А у нас радио не было, в конторе был один-единственный телефон и по нему сообщили о начале войны.

Все зареванные бросили работу, поехали на двор. Там все село собралось на митинг. Выступали на митинге председатель колхоза и кто-то из районного начальства: «Вот, Гитлер напал внезапно, без объявления, на нашу страну!» А как раз в это время дембель пришел пятнадцатого –шестнадцатого годам рождения, они только пришли домой из армии. Этим сказали, чтобы они без повестки являлись сами: «Берите ложку, кружку, полотенце и сразу, с митинга, в военкомат. А остальным – ждать повесток». Вот так вот оно и пошло… Слезы, вся улица рыдает. Переполох большой был.

А потом стали одна за другой повестки идти. Мужиков из колхоза забрали всех. Отца забрали в августе сорок первого и тут же вернули, не нужен оказался. Он должен был попасть в саперные части, это уже было известно и видать подбирали часть, куда его должны были определить. Отправили его домой на месяц, побыл он немного дома – хоп! – вызывают его в конце августа опять и сразу оформили его в эту часть. Отец был под Москвой. С ним вместе воевало много мужиков с района, он с одним из них договорился адресами обменяться, мало ли что случится – а район один, все знакомые места. Пятого декабря было большое сражение под Москвой, самый перелом. И в селе Нефедово что ли, память у меня уже плохая, пятого числа и погиб он.

Я по каким-то причинам в район попал, не помню уже зачем. А там заезжий двор был Шапоревых: когда кто-то из нашего колхоза приезжал по делам, то останавливались у них, быков кормили, лошадей - машин же тогда не было, только быки да лошади, вот и весь транспорт. А тетка Шапорева говорит мне: «На вот, тебе письмо люди принесли».

- Это похоронка была или письмо?

- Письмо от товарища. Я прочитал, приехал домой. Мать в это время тоже собиралась ехать в район, а я ей об этом письме ничего не сказал. Пришел домой, там старшая сестра Катя с девчонками была, говорю ей: «Так и так. Папки нету, пропал». Наревелись мы. А матери сказала Шапорева тетка что письмо Мишке отдала и рассказала, что в том письме было. Так что она, когда вернулась домой, уже все знала. Плакала она и плакала, плакала и плакала. А потом уже и похоронка пришла. Получается, что товарищ его раньше нам сообщил.

Когда мужиков позабирали в армию, нам, подросткам, пришлось работать за них на всех должностях. Мне довелось и сено возить на МТФ коровам: летом делали скирды из сена, а зимой ими кормили скотину. Да и вообще нам что говорили, куда направляли, то мы и делали. Но мне недолго пришлось поработать в колхозе - в ноябре сорок второго года взяли в армию и меня, прислали мне повестку.

Нас пятеро из колхоза в тот день было призвано. Приехали мы, значит, в район. В селе Садовом собирали со всего района тех, кто был призван и помещали в школе. Там же, в школе, мы и ночевали, дожидаясь, пока нас оформят. Потом все это тут оформилось и нас пешком погнали в Карабалты за восемнадцать километров.

- Много народу собралось из района?

- Много. Я не знаю сколько, но очень много. В основном это была молодежь призывного возраста.

По прибытию в Карабалты нас погнали в баню. Всю нашу одёжу там прокипятили, пропарили. После помывки и обработки нам отдали нашу одежду, стали грузить нас в вагоны и поехали мы до Луговой. Луговая – это узловая станция там же, в Киргизии. Через нее дорога идет с Фрунзе до Джамбула, а с Джамбула – на Новосибирск. В Луговой наш вагон отцепили и перецепили его к какому-то другому поезду, который шел откуда-то из Средней Азии, то ли из Туркмении, то ли из Узбекистана. Из таких прицепных вагонов, как наш, собрался целый эшелон и повезли нас на Дальний Восток.

Ехали мы туда двадцать три дня. По дороге кое-где кормили на станциях, а кое-где даже в баню нас водили. А когда не было возможности нас покормить на станциях, то выдавали всем еду сухим пайком. В столовую нас водили очень редко, всего раза два, наверное. А то все остальное время сухим пайком питались.

- С вами в вагонах ехал кто-то старшим из офицеров?

- Никого не было. Офицеры ехали где-то в отдельном вагоне, пили да гуляли. А нас кормили плохо: кинут тебе булку на пятьдесят человек или сколько там в вагоне ехало. Мы там все худые были. Но доехали. Раздольная – есть такая станция на Дальнем Востоке, там находился формировочно-расформировочный пункт.

- Что там формировалось?

- Части. Оттуда из призывников кого на фронт отправляли, а кого там оставляли служить. Списки прибывших готовили, «покупатели» приезжали за пополнением. На этом пункте по прибытию нас всех спрашивали, как мы ехали, как нас в дороге кормили. А мы же худые все приехали, поэтому там скандал получился. Тех офицеров, что нас везли, забрали куда-то за это дело, за то, что нам есть не давали.

Как только приехали, нас опять отправили в баню, а всю нашу одежду сожгли. После помывки нас сразу одели в форму и стали составлять списки. Для чего эти списки готовятся, мы не знали, а офицеры нам этого не сообщали. Вызывали нас по одному и записывали, кто откуда, как, что. И мы, двое из одной деревни, Митька Кушнарев и я, попали в одну группу. Надели форму, смотрим друг на друга и смеемся, не узнаем друг друга: «Это ты?» - «А это ты?» Пацаны, что с нас взять-то…

- Во что вас одели?

- Нам выдали гимнастерки и шапки-«буденовки», а на ногах у нас были ботинки с обмотками. Наматывать их нас научили сразу, там это умеют быстро делать. Если побежишь далёко, и она у тебя в пути размотается, то наряд получишь сразу.

Ну вот, приехали «покупатели». А мы же не знаем, кто они и за кем – ну офицеры и офицеры приехали. Они говорят: «Нам тридцать человек нужно» и тут же по списку – раз, раз! – отсчитали: «Отходите и вот тут становитесь!» Вышли мы, постояли, а потом отвезли нас ночью на станцию Галёнки. С этой станции надо было еще тридцать километров идти ночью. Офицер команду дал, построил нас, и мы пошли: он впереди, а мы за ним. Идем-идем, идем-идем, а дремота берет - задремаешь на ходу, стукнешься об товарища и просыпаешься. Увидел наш сопровождающий, что мы все устали, дал команду, чтобы мы сошли с дороги вбок, а потом говорит: «Так, солдаты, ложитесь в кювет головой туда, вниз, а ногами к горке, чтобы кровь с них стекла». Отдохнули мы немножко и пошли дальше.

Пришли мы в село Новогригорьевка, расположенное на маньчжурской границе. Рядом с этим селом был большой мост через реку Сайфун, размером чуть меньше, чем наша река Дон, а на другой стороне этой реки было село Константиновка. На окраине Новогригорьевки стоял штаб 24-го отдельного зенитного артдивизиона. В этот штаб нас привели и начали делить по батареям. Опять я попал с Митькой в одну батарею – в третью. Привели нас в батарею, там с нами стали знакомиться, стали опять списки делать – кто и откуда. Все мы, двенадцать человек, попавшие в третью батарею, оказались из Киргизии, все оказались земляками. Потом оказалось, что им в батарею нужен дальномерщик и нас стали проверять, кто для этого больше всего подходит. Всех пропустили через дальномер, но подошел им только Копылов, парень из Пржевальска, у него оказалось самое лучшее зрение. Тут я подошел к дальномеру, оказалось, что и у меня тоже хорошее зрение. Надо выбирать кого-то из нас двоих. Командир задает вопрос: «Кто из вас где хочет служить?» Копылов говорит: «Я на орудие пойду, не буду дальномерщиком!» Ну а я промолчал, поэтому так и остался дальномерщиком.

- Какие орудия были в вашей батарее?

- Орудия были 76-миллиметровые зенитные пушки. Тяжелые, пятитонные.

Вот и служили мы в этой третьей батарее. Каждый день, вернее, не днем, а ночью, нарушали границу японцы, перелетали на своих самолетах. Мы стреляли по ним, но ни в кого не попали. Самолеты пролетали до Ворошилова-Уссурийска, а потом оттуда возвращались обратно. В Ворошилове тоже зенитки стояли.

- С какой целью они туда летали? Бомбить?

- Просто как разведка. А наша задача была вести заградительный огонь по этим самолетам. Рядышком с нами там стояли прожекторные части, их прожектора сразу такой самолет ловили, много прожекторов было, поэтому его как днем видать было. Сколько мы там стояли, все это время самолеты нарушали и нарушали границу. А в тех краях три наших фронта было: Первый Дальневосточный, Второй Дальневосточный и Читинский. Все они там стояли, охраняли границу, чтобы японцы не напали. У японцев ведь был договор с Гитлером о том, чтобы напасть и занять нашу территорию.

- Как Вы узнали о том, что закончилась война с Германией?

- В тот момент мы были на стрельбах. А стрельбы были такие: самолет СБ, средний бомбардировщик, таскал рукав на длинном тросе, а мы боевыми снарядами вели огонь по этому рукаву. Не по самолету, а по рукаву!

- Были случаи попадания по самолету?

- Нет, не было. Либо в трос попадали, либо в рукав.

А тут как раз объявляют, что война кончилась. Ну, все обрадовались, что конец войне. Старшина обед хороший сделал, заставил всех пришить чистые подворотнички на гимнастерки. Собрался по этому поводу митинг, туда-сюда, провели его. А потом командование нам и говорит: «Ну, а теперь наша задача! С Японией будем воевать». А в то время уже известно было, что на какой-то из конференций, на Ялтинской кажется, Сталин пообещал помочь американцам японцев разбить.

В одно время, восьмого августа, политруки собрали митинги. У нас у каждой батареи были свои политруки. Вот они вечером собрали всех нас и сообщили, что девятого августа мы будем переходить границу с Японией. Сообщалось нам все это вполголоса, поскольку все было засекречено: «Приведите себя в порядок, сложите фотокарточки с адресами в кармашки гимнастерок». И девятого утром – хоп! – сразу нашу часть самой первой поднимают по боевой тревоге и грузят на поезд. А поезд уже был заранее подан на станцию. Заехали, погрузились и, согласно задания, поехали в район Краскино. Видать этот район был от нас самой близкой точкой к границе с Кореей.

Пересекли мы границу, проехали через какие-то соевые поля и вот он – корейский город Мудандзянь. Разгрузились там, в это время как раз шел дождь. А земля там чернозем и на этой станции уже чуть раньше выгрузились разные части: там и танки были, и гаубицы. Грязи намесили – не дай бог! Но войско там собрали очень большое, командовал всем этим войском Мерецков. Нам постоянно приходили от него требования: «Немедленно вылазьте из этой грязи, из-за вас все планы срываются!» А там, на станции, техника друг друга таскает, троса рвутся.

Наконец-то вытащили всех, подъехали к реке. А японцы, отступая, успели мосты взорвать. Там рядом стояли железнодорожный мост и шоссейный, вот обоих их и подорвали. Подъехали, смотрим: там уже саперы наши работают. Они нашли где-то шпалы и делают из них мостовые «быки»: берут шпалы, скобами их сбивают, а потом на них кладут настил и по нему уже технику пускают.

Пока они восстанавливали переправу, мы уже вели огонь. Неподалеку был японский гарнизон и нам дали команду его обстрелять. Мы развернули свои орудия и прямой наводкой вели огонь по этому гарнизону. Полдня стрельба шла, а потом они сдались и начали оттуда пленных выводить. Этим занималась пехота, которая прошла мимо нас. Выводили японцев оттуда целыми ротами, одну за одной. Цепь из пленных такая выстроилась, что шли очень и очень долго. По краям колонну с пленными вели «краснопогонники» - внутренние войска НКВД. Их тоже заранее привезли, там все наготове уже было. Впереди на лошади ехал один из «краснопогонников», остальные по обе стороны от колонны тоже на лошадях, ну и позади тоже кто-то из них ехал. Пленные японцы идут, руки назад, погоны сорваны, воротники расстегнуты, без поясов, головы нагнуты.

- Когда вы обстреливали японский гарнизон, они отвечали огнем?

- Отвечали сначала, а потом бросили это дело и стали сдаваться. Наверное увидели, сколько техники нашей подошло. Там у нас было, кроме нашего зенитного дивизиона, еще и гаубицы с танками.

- Пока саперы наводили переправу, в небе появлялась японская авиация?

- Нет, не было, не летал там никто. И даже артиллерия их не обстреливала этот строящийся мост.

После того как этот гарнизон сдался, нам дали небольшой отдых, чтобы мы могли пообедать, старшина даже по сто грамм выдал. Пообедали мы и поехали дальше на Сейсин, кажется. Вот, позабывал уже эти корейские названия: Сейсин, Канко, Пхеньян, Цинампо. Цинампо – это уже последний город был, куда мы дошли. Когда к Сейсину подходили, на нашем пути появилась какая-то японская группа и начала в нашу сторону стрелять. Но мы в ответ дали три выстрела и те тоже сдались. И так на всем нашем пути – сдавались, сдавались и сдавались. Это потому, что у нас было страшно много войск и мы все время были в наступлении.

- Чем у вас транспортировались зенитные орудия?

- У нас для транспортировки были очень большие трактора «Коминтерн» на гусеничном ходу. Скорость у «Коминтерна» была большая, примерно как у сегодняшнего трактора «Беларусь», быстроходным он был трактором.

- Машин вам для транспортировки не давали?

- Нет, нам и тракторов этих хватало. У них кузов большой был, в нем сразу и снаряды перевозились. Он одновременно перевозил орудие, снаряды к нему и расчет.

- Во время движения орудийный расчет где находился: на орудийной платформе или в кузове тягача?

- Часть в кузове ехала, а часть в кабине трактора. Кабина большая была, вместительная.

- Во время движения не приходилось вести огонь из орудия?

- Нет, мы только с позиций вели.

В конце августа пошел среди нас разговор о скорой капитуляции японцев. Правда, их главнокомандующий еще не дал команду, чтобы они капитулировали, поэтому они продолжали сопротивление. А потом, числа двадцать восьмого или двадцать девятого, когда дали команду о капитуляции, японцы прекратили всякое сопротивление. Мелкие группы еще были, но их сразу давили. А в большинстве своем все боевые действия прекратились.

Пхеньян мы проехали спокойно. Город был мало разрушен, мы проехали через площадь, не встречая на пути никаких стычек. Видать, японцы, которые были в городе, уже осмирели. От Пхеньяна до Цинампо нам надо было проехать еще сто двадцать семь километров. Там как раз проходила тридцать восьмая параллель. Нам сказали: «Все, остановка, больше никуда не идем: там дальше американцы. Главное – не столкнуться с ними».

Остановились, расквартировали нас. Для этого где-то в казарму японскую поселили. Пожили мы в этой казарме немного и стали у нас отбирать все оружие. Отобрали все: противогазы, винтовки, автоматы. Когда мы сдавали это имущество, нас сказали, что все оно будет передано в создаваемую корейскую армию, а то у них армия есть, а оружия нету. После этого мы жили в казарме совсем безоружные.

- Охрана какая-нибудь у вас была?

- Нет, никакой охраны не было. Сами по себе жили. Главное, что в столовой нас кормили, вот и все. Пушки свои мы тоже погрузили и их отправили в Советский Союз, сказали, что на переплавку пойдут. Так что наши орудия уехали домой раньше нас. А нас вывели из Кореи первого января 1947-го года.

- Чем же вы занимались там все это время?

- Ничем не занимались, просто в казармах жили и все. Офицер придет, а мы требуем у него: «Отпусти домой нас, война кончилась! Отпусти домой!» Он нам отвечает: «Солдаты! Я же такой солдат, как и вы. Правительство если даст приказ сегодня – я вас сегодня же и отпущу! А без команды сверху отпустить вас не могу, поэтому живите и ждите!», и ушел. Вот так мы сами жили, без оружия, без ничего, хорошо, что хоть кормили.

- Баня там была?

- Баня была! Мы жили в японском военном городке, там и казармы были, в которых мы жили, и склады там были и баня. Баня большая была, я такую раньше не видел. Полки в ней были, как и в наших банях – сиди, мойся. А в середине стоял большой чан бетонный. Из брусков была сделана рама и на нее намотаны пружины, они в этот бетонный чан опускались и прямо в нем воду грели. Такой вот получался кипятильник. Не знаю, как оно там делалось, выключалось или нет, но вода в этом бетонном чане была всегда горячая. Подходишь, берешь воду из этого чана, наливаешь себе в тазик и моешься.

- Чем кормили вас там?

- Кормили нормально нас, корейскими продуктами. Но готовили из них все то, чем и в Советском Союзе кормили в армии. Ну, может если и были какие-то отклонения в еде, то небольшие. Говорили, что был такой приказ от Сталина: «Вы заняли территорию и мы шесть месяцев вам продовольствие не даем, питайтесь тем, что завоевали». Должен сказать, что те продукты, которые нам корейцы давали были вполне нормальными.

- А то, что ели местные жители вы этого не ели?

- Нет, мы не ели. Они там рис постоянно палочками ели и еще какую-то ерунду.

- Как с корейцами складывались отношения?

- Нормально все было. Они очень хорошие люди. Когда мы продвигались по дорогам, они нам навстречу целыми селами выходили. Кто курицу несет нам, кто яйца. Часто даже часы штампованные нам в руки совали. Корейский народ хороший, с ним можно говорить. И мы в ответ им тоже не вредили.

- Вы говорили, что старшина вам дал перед наступлением по сто грамм. Когда вы находились еще на своей территории, спиртное вам не выдавалось?

- Нет, нам спиртное тогда не полагалось, мы были на «третьем пайке». Потом, перед тем как стали готовиться к отправке на фронт, нас стали подкармливать потихоньку. А уже после того как пересекли границу, нас перевели на усиленный «первый паек».

- Табак выдавался?

- Табак обязательно получали. В отличие от спиртного, табак нам выдавали еще когда мы в Союзе были. Я тогда не курил и ко мне каждый раз подходил старшина и спрашивал: «Шевченко, ты не куришь?», я говорю: «Нет, но получать буду». Я свой табак отдавал в отделение, отдам сержанту: «На, дели на всех». А потом старшина предложил: «Я тебе табак выдавать не буду, а вместо него буду тебе по двести пятьдесят грамм сахару давать». Я, конечно, согласился на это предложение с радостью, ведь сахар для меня лучше, чем табак.

- Вы долгое время сидели в казармах без дела. А ведь если солдата ничем не занять, обязательно начинаются нарушения дисциплины: брожения, пьянки и прочие беды…

- Брожение было. Нас никто не контролировал, поэтому мы свободно ходили в город, а там же лавки у корейцев практически в каждом доме. Как домик – так в нем лавка какая-нибудь.

- На что вы там покупали? Какие деньги вам платили?

- В Советском Союзе давали нам по одиннадцать рублей, при этом десять из них удерживали на облигации, такой закон был в то время – каждый должен был быть подписан на облигации государственного займа. Нам, солдатам, доставался всего рубль. А, пока были в Корее, нам выдавали жалование в йенах, давали по сто десять йен. На эти деньги мы, «беспризорники» и жили. Командир один раз в день к нам придет, посмотрит на нас и быстрее уходит, потому что мы все к нему кидались с требованием отпустить домой.

- Где сам командир жил?

- Там были отдельные офицерские дома, а солдаты жили в казармах.

Вот и ходили мы, бродили по корейцам, бутылочку винца возьмешь у них, закусон какой-нибудь, типа сала или яичек. Корейцы, они же дома свиней держат и сало делают.

- Из алкоголя что у корейцев покупали: «ханжу» или вино?

- Там у них разное было: и ханжа была ихняя и американский виски и вино.

- Всегда покупали или бывало, что просто отнимали?

- Нет, всегда только покупали! Нам строго наказано было, чтобы мы таким делом не занимались, за этим СМЕРШ следил.

- Вы сталкивались с работой СМЕРШа во время нахождения в Корее?

- Нет, у нас таких случаев, чтобы СМЕРШ нами занимался, не было.

- Когда вам платили в йенах жалование, оттуда тоже вычиталась какая-то сумма на облигации государственного займа?

- Нет, в йенах нам выплачивалась сумма в полном размере, мы все получали.

- Что старались в Корее приобрести, кроме еды? Может, какие-нибудь сувениры на память или трофеи?

- У меня, например, был трофейный японский офицерский пистолет. Хотел его сначала домой привезти, а потом покрутил его, подержал и подумал, что такого делать нельзя. Взял, да и выбросил его.

- Доводилось стрелять из японского стрелкового оружия?

- Нет, нам своего хватало.

- У Вас какое оружие было: карабин или автомат?

- Автомат ППШ, с круглым диском.

- Что можете о нем сказать?

- Хорошая машина. Когда еще в Советском Союзе у нас были стрельбы, я из него всегда чуть ли не «десятку» выбивал. Даже знакомые солдаты просили его у меня во время стрельб: «Дай, Мишка, я из твоего автомата постреляю». Давал, потому что он у меня был хорошо пристрелян.

- Гранаты Вы с собой носили?

- Гранаты носили. Сперва у нас были РГД с ручкой, а потом их отобрали и выдали взамен «лимонки».

- Несчастные случаи на батарее были среди орудийных расчетов?

- Таких случаев, чтобы люди пострадали, не было, а вот пушку однажды перевернули. Вот, когда к Сейсину подъезжали, там плохой проезд был, местность-то горная была. Японцы сидели выше дороги и подорвали скалу, сделали на дороге завал, чтобы нам не пройти было. В это время проходила одна из наших пушек и эту пушку задели падающие камни и перевернули ее. Пушка вышла из строя: при падении поломались маховики и окуляр.

- В чем заключались Ваши обязанности как дальномерщика?

- Давать точную высоту и дальность до цели. Длина моего дальномера была четыре метра, в нем было очень много линз установлено, которые давали двадцатичетырехкратное приближение.

- Этот дальномер обслуживался одним человеком?

- Нет, в окулярную смотрит старший дальномерщик, а по обоим концам дальномера тоже линзы есть с маховиком, там дальномерщики цель наводят на крестик и удерживают ее постоянно в этом перекрестии. А пока дальномерщики держат цель, старший дальномерщик крутит валик и измеряет дальность или высоту.

- Дальномер был один на всю батарею?

- Да, один для всех орудий батареи. Старшина передавал дальность, которую он замерил, командиру взвода.

- Взвода прибористов?

- Нет, командиру орудийного взвода. Прибористы там другим делам занимались – азимут и все такое. У них был какой-то прибор ПУАЗО. Там аж двенадцать человек этот прибор обслуживали! А мы, дальномерщики, к прибористам отношения не имели, мы только свое – высоту и дальность – измеряли.

- Как далеко друг от друга располагались орудия в батарее?

- У нас в батарее было четыре орудия. Я в метрах не могу сказать, но на глаз если, то не очень далеко друг от друга их ставили полукругом. А мы, дальномерщики, находились немного позади них. А вот прибористы со своим ПУАЗО находились посередине, между орудиями и нами. И наш батарейный взвод разведки тоже там же, в середине, был.

- Когда вы находились еще на территории Советского Союза, японская авиация не бомбила ваши позиции?

- Нет, авиация не бомбила, но, в плохую погоду бывало, что лазутчики перелезали через границу и устраивали диверсии. Рядом с нами стояла часть гаубичная, так японцы однажды к ним в землянку залезли и порезали весь расчет.

- Во время движения по территории Кореи охраной орудий занимались расчеты или вам для этого придавали пехотные части?

- Никого нам не придавали, сами мы все охраняли.

- Кто занимался чисткой орудия?

- Весь расчет. Но нас, дальномерщиков, к этому не привлекали. Мы из оружия только автоматы свои чистили.

- Медики на батарее были?

- Был у нас санинструктор, Трапезников его фамилия была.

- Женщины в части были?

- Да, были. В основном телефонистки. Даже на батарее у нас были.

- Где вы жили на территории Советского Союза и во время движения по территории Кореи?

- Когда еще в Союзе были, то мы жили в землянках и каждая землянка была соединена с другой ходом сообщения. Мы как в муравейнике жили. Располагались мы на горе, сначала выкопали основную траншею, а от этой траншеи потом вырыли ход к первому орудию, затем на второе орудие, и так далее. Делались ответвления не только к орудиям, но и к прибористам и к нам, дальномерщикам. Вся гора была изрыта, все мы спрятаны были в земле.

- Маскировка соблюдалась?

- Обязательно! Все дерном у нас было обложено: и землянки и брустверы. У орудий на позициях стволы опускались и орудия накрывались брезентом. Поверх этого брезента набрасывались какие-нибудь ветки, если найдешь, или бурьян.

- Зимой орудия красили в белый цвет?

- Нет, как были они зеленые, так такими и оставались все время.

- В Корее орудия маскировали?

- Нет, там об этом не заботились, никакой маскировки не было.

Вывели когда нас из Кореи, то поместили нас в казармы, которые построили для нас пленные японцы. Казармы эти строились из срубленного леса, уж леса там, на Дальнем Востоке, хватало! Кроме казарм были построены столовая, клуб, парк для техники. То есть вывели нас уже на все готовое.

- Как вас выводили?

- Вывозили сначала из Цинампо до Канко поездом, а потом погрузили на корабль, который назывался «Восток». Размещались мы там и в трюме и на палубе, много нас там было. Привезли во Владивосток и там уже нас начали делить. К тому времени мы из себя представляли не какую-то воинскую часть, а просто солдатскую массу, толпу. Поделили нас во Владивостоке и вместе с другими я поехал в Хабаровск, там есть Черная речка такая. А там уже нас всех разбросали по одному, по два человека. Я вот попал один, со мной никого из Кореи не было. Причем попал не в артиллерийскую часть, а в пехотную. У них там ДЗОТы были оборудованы на китайской границе, и они в этих ДЗОТах постоянно сидели. Эта часть в войне не участвовала, так дома и сидела в своем укрепрайоне. В каждом из ДЗОТов стояли пулеметы, был установлен движок, свет был, запас продуктов.

Потом перевели меня в какое-то другое подразделение, которое располагалось в лесу. Там немного побыл непонятно кем: не орудийщик, никто, так, просто болтался без дела. Старшина однажды приходит: «Шевченко, бери свои вещи, сейчас патруль тебя отведет в штаб дивизии». Думаю, что такое? Отвели меня в штаб. Заходим в коридор, а он длинный-длинный и по обе стороны двери в кабинеты. Смотрю, а в коридоре все мои друзья собрались! Нашли всех в разных частях и весь наш дивизион собрали здесь. Старший лейтенант Ганга нам объявил: «Мы вас растеряли, но мы вас нашли и собрали. Из нас сформирован новый дивизион, правда, уже под другим номером. Нам дают 37-миллиметровые пушки и американские легковые автомобили «Виллис» чтобы их таскали». Так мы стали новой батареей. «Старики» вскоре получили дембель, а нам прислали «молодняк». Первыми отправили домой восемнадцатого, девятнадцатого и двадцатого года годов рождения. Они свое отслужили как раз перед войной, поэтому их в первую очередь отправили по домам.

- Когда пришло время и Вам домой отправиться?

- В январе 1948-го «дембель» наш получился. Мы клянчили-клянчили у офицеров, чтобы нас домой отпустили. Но командир части имел право своей властью нас держать еще три месяца после приказа о демобилизации, поэтому отпустили нас из части только в марте месяце. По-моему, восемнадцатого числа. Нам каждому дали «подарочки» - по шесть метров ткани на костюм: «Дома пошьете, не будете же вы ходить в солдатском обмундировании». Отправили пассажирским поездом с сопровождающим. Документы наши были у сопровождающего. Кто на какой станции сходил, тот ему отдавал документы: «Иди, с богом, в военкомат!» Так и мы доехали.

- Когда еще шла война с Германией, из вашего дивизиона народ на фронт рвался?

- Рвался! Еще как рвался! Но никого не отпускали. Хотя наш командир батареи Власов все-таки добился отправки на фронт и уехал на запад. Хороший командир был! С солдатами обращался по-простому. Шли у нас как-то занятия. Командир орудия кричит на свой расчет: «Огонь! Огонь!» Власов его окрикнул: «Бурковский, что ты их пилишь? Дай я сейчас скомандую!», а потом к расчету обращается: «Солдаты! Если точно отстреляетесь как команду вам дам, то два часа будете спать в окопах». Дает команду, отчитались о результатах. Власов объявляет: «Отлично! Отбой!» Все.

- Не знаете, жив остался?

- Не знаю, живой он или не живой, а письмо от него приходило. Он дружил с санинструктором и прислал ему письмо. Писал, что жив-здоров, награду уже получил, передавал всем привет. И больше от него вестей не было.

- А Вы письма домой писали?

- А как же. Писал, что все хорошо, что служу. Моя батарейная комсомольская организация даже написала письмо в колхоз о том, что я – отличник боевой и политической подготовки. Колхоз моим родителям благодарность выразил за такого хорошего сына. Во время проведения проверки я отлично на все ответил, все нормативы выполнил и мне вручили значок «Отличный артиллерист», тяжелый такой, на винтовой скрутке.