Алексеев Виктор Александрович

Родился 11 июля 1923 года в деревне Чажечно Волховского уезда Петроградской губернии.

Образование: до войны - 4 класса неполной средней школы, после войны - 7 классов (учился в техникуме, но не окончил его).

В марте 1942 г. Волховским РВК Ленинградской области призван в ряды РККА. Службу проходил в составе 14-го полка связи, затем - 22-го отдельного полка связи, дислоцированного в центре города Ленинграда и обслуживавшего штаб фронта.

С января по август 1944 г. - воевал в составе 153-го Рижского артиллерийского полка 98-й Ропшинской Краснознаменной стрелковой дивизии (2-я Ударная армия Ленинградского фронта; преобразована из 162-й стрелковой бригады) на должностях артиллерийского разведчика и радиста.

12 августа 1944 года - получил сквозное осколочное ранение первого пальца левой руки с повреждением.

Боевые награды: 2 медали "За отвагу", медали "За оборону Ленинграда" и "За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг".

Демобилизовался в 1946 году.

После войны работал по специальности на железной дороге. С 1950 г. - в городе Нарва Эстонской ССР. Работал до 1973 года электриком и испытателем на оборонном заводе "Балтиец" (относился к Министерству Среднего Машиностроения СССР). За заслуги в трудовой деятельности награжден государственным орденом "Знак Почета".

И.Вершинин. Виктор Александрович, расскажите для начала о том, где и когда вы родились, кто были ваши родители.

В.Алексеев. Моя родина - Волховский район Ленинградской области. Кстати, исторически так сложилось, что Русь зародилась не в Киеве и не во Владимире, а у нас на Ладоге, недалеко от Новгорода, раньше чем где-либо. Так вот там, на берегу древнерусской реки Волхов и в 20 километрах от города Волховстроя, находится деревня Чажечно. Там когда-то было около 80 дворов. Откуда такое название произошло - я так и не знаю. Вот в этой деревне я и родился 11 июля 1923 года. Отец мой был обыкновенным русским крестьянином. Он родился в 1880 году, участвовал солдатом в Первой мировой войне, попал в плен и подхватил там заболевание туберкулеза. В то время это было обычным явлением. Ведь в лагерях для военнопленных скапливались всякие инфекции и заболевания. Бороться с этим было бессмысленно! Потом он приехал домой и через-какое-то время умер. В то время не было никаких лекарств для борьбы с туберкулезом. И заболевание это поэтому было смертельным! Мне было тогда всего шесть месяцев. Я был самым младшим у отца. Старший брат родился ровно десятью годами раньше меня. Была также у меня и сестра, которая была старше меня на несколько лет. Так что я не помню своего отца. Мне мать потом рассказывала: "Он так любил тебя. Буквально не спускал с рук!" Ему было тогда всего 43 года. Мать была чуть помоложе его - родилась в 1888 году. Она была неграмотной крестьянкой.

И.Вершинин. Как вам жилось перед войной?

В.Алексеев. Ну что могу сказать? Наша семья находилась в материальном отношении в очень тяжелом положении. Через полгода после смерти отца у нас сгорел дом, который он построил, видимо, до начала Первой мировой войны. И после этого начали мы с сестрой и матерью скитаться: то поживем у деда по матери, то - у деда по отцу, и так далее. Я учился в школе, потом успел перед самой войной поработать в Волховстрое.

И.Вершинин. Как к советской власти относились у вас в деревне?

В.Алексеев. У меня еще с довоенного времени нехорошее отношение к ней сложилось. У нас на три деревни была церковь и рядом кладбище, где были похоронены мои дедушки, бабушки, в общем, все мои родственники. Она находилась на песчаном месте. И что же сделала новая власть? Попа арестовали, а колокола где-то перед самой войной сбросили. Церковь взорвали. Там, кстати, в склепе был похоронен граф, на деньги которого церковь эту сделали. Видно, богатый очень человек был! И хуже того было еще и то, что когда после войны я приехал в деревню, то увидел такое. Кладбище раскопали на песок для дороги. Я до сих пор не могу это понять. Какая еще нация может относиться так к своим предкам? Когда я в деревню приезжаю к своему двоюродному брату, который там живет, всегда возмущаюсь на эту тему: "Как так можно относиться к своему прошлому? Церковь взорвали. Кому она мешала?" Тем более, что Россия православная уже целое тысячелетие. А у нас взорвали церковь, разграбили кладбище, сейчас там ничего не узнать. Я часто туда езжу и не могу сходить к могилам отца, брата, дедушек, бабушек. Хочешь - нехочешь, а после всего этого я не буду верить в коммунистов. И можешь себе представить, недавно Зюганов выступил по телевидению и сказал: "Да у нас, у что коммунистов, что у православия, есть много общего... У нас одна общая дорога". Я возмутился этим. Надо же, было время, когда они, коммунисты, расстреливали священников, церкви закрывали, а сейчас вдруг стали вместе. Как можно это понять? У меня такое не укладывается в голове. Почему они ликвидировали церкви, если их политика одинаковая? Это сейчас они по другому заговорили. Просто, наверное, чувствуют, что теряют без религии поддержку у народа.

И.Вершинин. Кстати, Виктор Александрович, а как к религии в целом до войны относились?

В.Алексеев. То, что говорят, будто до войны все стали атеистами, неправда. У меня мать была очень верующая. Я с ней часто ходил в церковь. Но никакой фанаткой ни она, ни тем более я не были! Атеизм - это очень спорная штука. Каждый Бога и все божественное воспринимает по своему. А у нас всегда были эти два понятия: есть Бог, а есть - дьявол.

И.Вершинин. Расскажите, пожалуйста, о том, как у вас в деревне проводилась коллективизация.

В.Алексеев. Я считаю, что это была очень нехорошая штука. Ну представь себе. У нас, как и на Украине, где-то начиная с 1934 года началась страшная голодуха. И в это самое время начали создавать колхозы. Люди не хотели туда идти, но их насильно загоняли. Сначала, правда, у нас в Волховском районе создавались не колхозы, а коммуны. То есть, что это такое было? Это значит, что всех коров, овец и коз, все хозяйство объединяли. И мужики, помню, начали на этом общем хозяйстве работать. Нашли какую-то женщину-повара, которая круглые сутки их кормила. Я помню все это. Мужикам прямо на улице накрывали столы с обедами. Они очень уставшими садились и ели. Когда мы к ним подбегали, они нас гнали: "Ну, давай, пацаны, туда, туда..".

Но коммуны эти у нас в деревне не прижились. И вот после этого начали организовывать колхозы. У меня мать не хотела идти в колхоз, так как у нее трое детей было на руках. Так заставили! Каких только песен и басен про колхозы в деревне не сочиняли! И что самое интересное: многих работящих людей у нас на волне этой коллективизации сажали. Стали говорить, что сажали богатых. А кто были эти богатые? Самые работящие люди. У нас один, видимо, богатый крестьянин сделал на речке мельницу. Так его забрали. Кому он помешал? Кому помешала его мельница? Только потому, что он был человеком умным, что он приносил пользу людям, его и забрали. Кроме него никто в деревне на мельнице так и не смог работать. И мельницы у нас не стало с тех пор. Да что говорить - ужасное было время! Не было хлеба, мы страшно голодали. Наша семья, например, ела даже крапиву и лебеду. Никаких пенсий тогда не платили, и нам было очень тяжело. Кто был покрикливей и умел воровать, шел в колхоз и там уже осваивался.

И.Вершинин. А как сами колхозы у вас работал? С чего это начиналось?

В.Алексеев. А все выглядело очень глупо со стороны. Приведу тебе такой простой пример. Проводилось, допустим, колхозное собрание. На повестку дня ставился такой вопрос: в колхоз пришли две пары обуви сапог, которые нужно распределить. Председатель колхоза всем объясняет: "Одну пару мне, другую - жене. Все, собрание закончено!" Так что такие у нас и творились дела. Хочу сказать тебе и такое. Колхозная земля никогда не была крестьянской. Это был самый настоящий обман. Ведь Ленин после того, как была сделана революция, провозгласил такой лозунг: "Землю - крестьянам, заводы - трудящимся!" Но трудящимся землю так и не отдали. Образовалось новое государство, а колхозники стали самыми настоящими рабами. Ведь когда колхозник работал на поле, он не думал о том, вырастет у него там что-то или не вырастет, его волновало только одно: лишь бы отработать и получить трудодень. Тогда вместо денег платили трудодни и ставили такие палочки. И поэтому он, пока никто не видел, старался выполнить свою работу как можно быстрее и совсем не задумывался о качестве, более того - зачастую халтурил. Все это сдавалось государству. Но там, кстати, тоже полная бесхозяйственность была. Все сдавали на склады, но никто за этим не следил, все выращенное сгнивало и списывалось. На этом фоне процветало самое настоящее воровство. Поэтому в сельскохозяйственных магазинах продавались продукты ужасного качества. Я сам помню, как в магазинах продавали мороженую картошку.

В общем, об этом времени я тебе могу сказать только одно: крестьянин при советской власти никогда хозяином земли не был, он был рабом, так как у него отобрали все хозяйство, всех лошадей, а в колхоз он шел он безысходности. У нас в лучшем случае три-четыре семьи добровольно вступили в колхоз. Остальные шли по принуждению. Ведь у нас, чтобы деревенские не уезжали в города, не выдавали даже паспортов. А если крестьянин приезжал в город без паспорта, то был, по сути дела, никем. И никто его, конечно, на работу в городе не брал. Поэтому ему только и оставалось, что жить в деревне. Кстати, выдавали крестьянину продукты по трудодням только то, что оставалось после сдачи государству по плану. Например, по плану полагалось отдать государству 100 килограммов картошки, 100 килограммов пшеницы. Таким образом, если был неурожай, ничего не оставалось. А на что было жить крестьянину?

Я сейчас перечитываю воспоминания замечательного нашего писателя Казакевича. Он был таким большим патриотом, очень преданным своей родине. Он был евреем, но я к этой национальности нормально отношусь. С плохим зрением он попал на фронт. Но я не согласен с тем, что он пишет о советской власти. Он настолько верил в коммунизм, что в полном отрицании частной собственности видел светлое будущее. В Ленина он вообще безоговорочно верил, написал даже книгу о нем. Но на самом деле труды Маркса и Ленина - самая обыкновенная гипотеза! Коммунисты до революции думали, что придет время и все будут умными, честными. Но в жизни такого никогда не может быть. У каждого человека свое видение, свое мнение, каждый говорит: "Это - мое!" Так что коммунистическая идея, я считаю, к жизни не прижилась. А то, что некоторые сегодняшние коммунисты хвалят в жизнь в Китае и на Кубе, - так там уже давно перешли к рыночной экономике.

В вопросе коммунизма я больше всего согласен с Путин. Однажды его журналисты спросили: "Какое у вас отношение к коммунизму и социализму?" "Это хорошая штука, - сказал он на это, - о это сказка". Он прав, без частной собственности люди автоматически становятся безвольными рабами. Частная собственность - это двигатель современной жизни! Так что жизнь отвергла этот коммунизм.

И.Вершинин. Давно не бывали, Виктор Александрович, у себя на родине?

В.Алексеев. В прошлом году ездил, а в этом как-то не пришлось. Но я собираюсь съездить и побывать в деревне вместе с сыном. Правда, близких родственников там у меня нет. Была сестра, но она померла в позапрошлом году. Но там бывают двоюродный брат и племянники. Сейчас деревня уже не та.

И.Вершинин. Вы сказали, что до войны учились в школе и даже успели поработать. Расскажите поподробнее об этом.

В.Алексеев. На три деревни у нас была одна-единственная школа-четырехлетка. Там я и учился. У нас там работало всего три учителя, которые вели русский, географию и некоторые другие предметы. Одну учительницу я до сих пор помню: она потом жила у нас на квартире. Окончил я четыре класса, нужно было учиться дальше. Но семилетка и десятилетка находилась в другом населенном пункте. Для того, чтобы там учиться, нужно было переплывать туда на лодке и еще, помимо всего прочего, идти пешком три километра. У меня никакой обувки не было, расстояние было далекое и поэтому учебу я забросил. Хотя, должен тебе сказать, у меня были и желание, и способности к учебе. Вот только сделать это не было никакой возможности! У нас в деревне были единицы, кто продолжил в школе-семилетке учиться. В основном это были те, у кого проживали там родственники. Но тогда, кстати, не каждого брали в более высокие классы.

Поэтому после окончания четвертого класса в возрасте 15 лет я пошел работать на железную дорогу в Волховстрой. Чем мы занимались? Ремонтировали железную дорогу, у нас для этого специальная коляска была. А потом я перешел работать простым рабочим на 5-й строительный участок все в тот же Волховстрой. Мы строили дома и бараки, которые находились в Волховстрое. Ездил я туда на пригородном поезде. Мы там со своей бригадой стругали и плотничали. Получали очень мало: по 300-400 рублей в месяц. Кстати, тогда был введен такой закон: каждый человек, опаздывавший на работу на 21 минуту, - штрафовался через суд. Самое интересное, что если ты опаздывал на пять минут или двадцать - это не считалось за опоздание, а 21 минута, как и час - уже считались. И я попался на этом деле.

И.Вершинин. Как это случилось у вас? Расскажите об этом.

В.Алексеев. А очень просто. Все дело в том, что наша деревня находилась где-то в 25 километрах от Волховстроя. При этом еще нужно было идти пешком из деревни полтора километра до того места, где проходила железная дорога. Тогда до Волховстроя, как правило, ходило четыре вагона. Я тогда жил с матерью в деревне, а сестра моя Наташка часто ездила к тетке в Ленинград. Мать всегда меня вовремя будила. А тут в один из дней нужно было занять очередь за двумя буханками хлеба, которого тогда из-за голода очень не хватало. Мать меня разбудила и сказала: "Витя, вставай! Я займу очередь за хлебом!" "Хорошо!" - ответил ей. Но я был тогда еще 15-16 летним пацаном, который играл, у которого детство еще не прошло. Поэтому как только мать ушла за хлебом, я снова и завалился спать. Когда проснулся и посмотрел на часы, ужаснулся: е-мое, через пять минут должен поезд отходить! После этого быстро соскочил, оделся и пошел быстрым шагом полтора километра до железнодорожной станции. И поезд ушел от меня буквально на глазах за несколько секунд. Я даже услышал, как прозвучал свисток. Что делать?! Я уже тогда знал, что судят за опоздание на 21 минуту. Но потом где-то часа через два, наверное, подошел товарный поезд. Я сел на запасную площадку и доехал на этом поезде до Волховстроя.

На работу опоздал, как оказалось, часа на три. Когда прибежал на свое рабочее место, где тогда мы занимались строительством деревянных домиков, мастер спросил: "Что, Алексеев, с тобой случилось?" "Так и так, - объяснил я ему, - опоздал на поезд. Буквально на минуту на самом деле!" Он мне ничего не сказал на это, а только проговорил: "Давай, иди работать". Я уже забыл об этом. И вдруг через какое-то время мне сообщают: "Алексеев, к тебе повестка!" Я посмотрел на бумажку и прочитал: просьба явиться в суд такого-то числа. Оказывается, на меня завели дело из-за того самого опоздания на работу. Пришлось явиться в суд. Даже запомнил фамилию судьи - Веникова. "Почему?" - спросила она меня. Я ей объяснил ситуацию: так и так, опоздал на поезд, живу в деревне если б жил в городе, опоздания бы не случилось... И мне объявили о принятом решении: "В течение четырех месяцев изымать 25 процентов зарплаты!" Матери ни тогда, когда опоздал, ни после суда не стал ничего говорить. Не захотел ее расстраивать, да она бы и сказала мне тогда: "Я тебя же разбудила. Чего ты?" Она с первой получки поинтересовалось: "А почему меньше принес?" Я, конечно же, ей ничего не стал говорить. Это было перед самой Финской войной, денег и так у нас не было, а тут еще эти 25 процентов стали изымать. Вот таким было при советской власти отношение к людям!

И.Вершинин. Где вас застало начало войны? Как восприняли известие о нападении Германии на нашу страну?

В.Алексеев. В Волховстрое на вокзале был тогда большой громкоговоритель, по которому и передавали сообщение Молотова о начале войны. Я тогда работал рабочим на строительном участке, ездил туда каждый день. Война стала для нас очень неожиданным делом. Ведь когда мы учились в школе, то воспитывались в патриотическом духе, нам всегда говорили, что война если и будет, то только на чужой территории, а к нам враг никогда не сунется. Всегда говорили: нам чужого не надо, но мы и своего не отдадим. И вдруг немцы напали на нас. Это было для нас настолько делом неожиданным, что все мы растерялись. И все равно первое время велись такие разговоры: "Да ну, какой им там! Их сейчас разобьют и этим делом кончится". Но разбить не получилось сразу, наоборот, наши сдали им сначала Киев, а потом Минск. А потом стали сдавать город за городом, после чего был вскоре окружен Ленинград. Нас всех это тогда очень поразило. Потом у нас не знали, как и что нужно делать: ведь до этого думали, что врага быстро разобьем и не подпустим. Потом, когда линия фронта стала к нам приближаться, с Волховстроя стали эвакуировать разные промышленные предприятия. Наш строительный участок готовили к эвакуации куда-то на Север. Мне предложили: "Хочешь поехать с нами? Немец идет..". Я долго колебался, но потом все-таки решил не ехать и вернулся в деревню. А уже в сентябре в нашу местность вошли немцы.

И.Вершинин. В первое время война, до того как участок эвакуировали, вы продолжали работать?

В.Алексеев. Я продолжал работать в Волховстрое, но это было всего несколько дней. Потом пошел на другую работу. А уже в июне 1941 года нас начали бомбить немецкие самолеты. Правда, какого именно числа все это произошло, я не помню. Ведь в то время Волховстрой был у нас очень важным стратегическим объектом, через него и далее по знаменитой "Дороге жизни" все снабжение шло в Ленинград. Проблемы тогда с этой переправкой были очень сложные. Было даже сразу введено такое особое чрезвычайное положение, которое гласило: за похищение, за воровство - расстрел. Многие невинные люди из-за этого дела пострадали, но на то это была и война, от нее некуда было деться. У нас сразу ввели карточную систему (то есть, получали продукты по карточкам, хотя раньше мы и понятия не имели: что это такое?) и ввели ограничения на хлеб и другие продукты питания. А потом из-за того, что нас постоянно бомбила немецкая авиация, предприятия начали эвакуировать. Я тебе уже рассказывал об этом. Сначала начали эвакуировать большие предприятия в город Молотов, потом дело дошло и до нашего строительного участка. Но я туда не поехал.

И.Вершинин. Помните, как у вас начиналась оккупация немецкими войсками. Точнее сказать, для начала хотелось бы спросить о том, что всему этому предшествовало?

В.Алексеев. А там вот какая вещь случилась! Хотя немцы и бомбили Волховстрой и планировали сначала через него подойти к Ленинграду, город так и не был взят немецкими войсками - его сумели отстоять. Что самое интересное: город Тихвин, который находился севернее от нас, уже ближе к границе с Финляндией, сдали врагу. Наша деревня тоже была ненадолго оккупирована. Получалось, что немцы обошли нас. В четырех километрах от Волховстроя располагалась деревня Пороги. Так там проходил передний край и какое-то время продолжались бои. Как я потом уже понял, это была попытка немцев соединиться с войсками финнов для того, чтобы окончательно замкнуть кольцо блокады Ленинграда. Они прошли через нашу деревню, форсировали реку Волхов... Но, видимо, какие-то умные люди среди нашего командования подсуетились, сказали о том, что допускать этого нельзя - иначе будет крах Ленинграду. И им не дали этого сделать. Тогда они двинули эти свои войска на Москву. Но тогда их там застигла врасплох наша суровая российская погода и они так и застряли там. Это в какой-то мере спасло Ленинград. Удар под Тихвином и под Москвой производился нашими войсками одновременно в декабре месяце.

И.Вершинин. Как немцы вели себя у вас в деревне во время оккупации?

В.Алексеев. Расскажу тебе все по порядку и с самого начала. Мы жили на нарах в больших и глубоких землянках, которые были сделаны и оставлены нашими солдатами. Они были рассчитаны примерно на 50-100 человек. И вдруг где-то в сентябре месяце за деревней произошел бой местного значения. Большого артиллерийского огня тогда не было. Когда этот бой закончился, я на всю жизнь запомнил убитого солдата, который лежал на поле в деревне с гранатой РГД в руках. Видимо, он хотел ее бросить в немцев, но сделать этого не успел: вражеская пуля срезала его. Он несколько дней лежал посреди деревни. Потом его один наш деревенский мужик похоронил.

Когда бой закончился, сразу в деревне появились немцы. Мы попрятались сразу в своих землянках. И я хорошо помню такой момент: к нам в землянку врываются немецкие солдаты и сдирают шапки с мужчин. Мы так и не поняли: что это такое случилось? С меня сняли шапку, посмотрели на длинные волосы и оставили в покое. А они, оказывается, искали среди нас солдат, которые переодевались в гражданское и бежали от плена. Это я уже потом только это понял. В армии в то время всех стригли под "нулевку". Вот некоторые из наших и бежали сломя голову. Были такие случаи! Это в кино война такая слишком гладкая. А на настоящей войне любой солдат, каким бы он ни был патриотом, хотел в первую очередь выжить. А где скрываться? В лесу было холодно, зима очень рано у нас наступила. Поэтому много наших солдат, которые попадали в окружение и выбирались оттуда, старались смешаться среди гражданского населения. В то время под Ленинградом не только полками и дивизиями, но даже и целыми армиями сдавались в плен. Тогда у немцев была тактика такая: брать наши войска кольцом в окружение. Это потом, уже под Сталинградом, наши учились делать то же самое. Так немцы, оказывается, знали о таких окруженцах и повсюду их выискивали.

Самое интересное, что раньше, чем нашу деревню, немцы взяли соседнюю деревню Гостиное поле, которая находилась в 12 километрах от нас на другой стороне реки. Перед этим мы, несколько деревенских парней, только-только получили повестки в в армию. Нам надо было взять мешок с полотенцами и прочими необходимыми товарами и прибыть в военкомат. Мы сели в какой-то пригородный поезд и поехали призываться в армию. Но проехали каких-то 20-30 километров, как нам вдруг объявили: "В Гостином поле немец уже!" Машинист поезда сразу же сбежал. После этого мы рассыпались по своим деревням: в Болотово, Чажечно и так далее. А там уже шел бой и через какое-то время оказались немцы. Так что моего первого призыва в армию так и не состоялось. Вторично меня призвали в армию уже в начале 1942 года.

Что еще тебе об этом времени рассказать? Потом немцы стали ходить по деревне. Вместе с ними стал ходить и объяснять все нам ихний переводчик. Это был, кажется, бывший учитель немецкого языка в нашей местной школе-семилетке. Не знаю, или его немцы взяли, или он сам добровольно пошел... Война ведь сложная штука, там все бывает и зависит от разных обстоятельств.

Мы, кстати, тогда с мамой и сестрой прятали в землянке от немцев и подкармливали одного нашего тяжело раненного солдата. Он был коммунистом, до войны работал на каком-то заводе в Ленинграде. Мы его разными тряпками закрывали. Немцы часто приходили и так говорили нам: "О, рус, матка, яйки, молоко давай! Москва капут! Ленинград капут!" Наш солдат все это слышал, находясь под тряпками. Когда солдаты уходили, он нам говорил: "Не слушайте, они все врут! Не может этого быть, чтобы Ленинград и Москва сдались". Он понимал все это дело и нам старался толково объяснить. А наши гражданские что, понимали ситуацию? Конечно, нет. Вот он нам обо всем и рассказывал.

А через какое-то время кто-то продал этого раненого немцам. У нас ведь в деревне люди разные встречались. Некоторые общались с немцами. Были, например, и такие, которые за кусок хлеба, так как есть было нечего, оказывали немцам разные услуги. Но одни из них разметали снег, делали разные работы и им давали хлеб или что-нибудь еще, что на кухне после обеда оставалось, а другие сдавали своих же. Нас кто-то продал. И вдруг в один из дней к нам в землянку врываются немецкие солдаты и начинают своими автоматами скидывать тряпки. И нашли они этого нашего раненого! И тут произошел один случай, которого я никогда в своей жизни не забуду. Они схватили этого израненного солдата за ноги и потащили по пяти-шести ступенькам землянки вверх. Потом закричали всем нам: "Руф, руф, руф!" Это означало: "Выходи!" На улице нас всех выстроили. Переводчик перевел: "На колени!" Это, оказывается, немцы хотели сделать для нас своего рода моральное наказание за укрытие раненого: мол, раз мы укрыли своего солдата, то должны быть унижены. Мне дико от этого стало: "Как так, встать на колени?! Это же унизительно!" Я тогда стоял сзади всех и был не особенно-то и большого роста. И тогда я сделал так: чтобы не вставать на колени, незаметно наклонился к ступенькам, незаметно залез в землянку и спрятался под нары. Так я и не знаю, что сделалось с нашим раненым солдатом: или же его сразу расстреляли, или - отправили в лагерь для военнопленных. Хорошо, что немцы этого не заметили. Заметили бы - придумали бы для меня совсем другое, наверное, более суровое наказание.

Из этого небольшого время оккупации вот еще что хочу вспомнить Меня однажды чуть было не убили. А случилось это так. Я тогда откапывал навоз для особой породы тяжеловозных лошадей - битюгов, которые там были. В общем, послали меня на эту работу. Это было через неделю после того, как немцы к нам пришли. Так вот, когда я вскапывал, то перерубил кабель немецкой линии связи. Сделал я это, конечно, нечаянно, потому что все это большим снегом занесло. Через какое-то время подъехали на мотоцикле несколько немцев с автоматами "Рауф! Рауф! Русс" - заговорили. Потом один из немцев подошел ко мне, уставился и сказал: "Аааааа.... Партизааан?" И уже достал пистолет и приготовился меня убивать. Я уже тогда попрощался с жизнью, подумал: "Все, конец мне". Но вышел вдруг откуда-то поляк, который как раз занимался обслуживанием этих лошадей, и начал объяснять этому немцу ситуацию: парень не нарочно кабель перерубил, вышла случайность. Тогда немец со всей силы врезал этим пистолетом мне в лицо и я после этого сразу свалился. Когда пришел в сознание, этот поляк мне сказал: "Вот так и так, это я тебя спас. Иначе этот немец убил бы тебя. Все, иди домой!" Я пришел в землянку и сразу лег, голова у меня была как чугунная после всего этого. Время тогда такое было жестокое! Жизнь человеческая ничего не стоила. Убить человека - это было раз плюнуть. И ответственности никакой! И осуждать сегодня кого-то за это бесполезно.

И.Вершинин. Немцы долго у вас в деревне пробыли? Когда и как закончилась у вас оккупация?

В.Алексеев. Они пробыли в нашей деревне всего около месяца. Потом что-то заволновались-заволновались и пошли дальше вперед. У нас же фронт проходил где-то в 10 километрах от деревни: недалеко был немецкий госпиталь, а в четырех километрах, не доезжая до Волховстроя, немцы делали уже свои захоронения. Помню, там десятки человек были похоронены. Потом немцы выгнали нас из землянок и загнали в окопы, в которых сначала наши войска держали оборону, а потом и немцы. Там мы какое-то время и находились.

Потом, когда немцы начали сжигать мост, мы поняли, что это наши их теснят. Это было за несколько часов до того, как началось наступление наших войск под Тихвином. Больших боев, правда, в нашей местности не было: стрельба производилась без артиллерии. В 50 километрах от нас, в районе города Кириши, уже тогда проходила линия фронта. И вдруг к нам подошла разведка: один старший лейтенант и два-три солдата, один из которых был, кажется, сержантом. Старший лейтенант и спрашивает у нас: "Ну как вы тут с немцами? Как вы контачили?" А как раз в этот самый момент несколько женщин переругались между собой. В деревенской жизни это обычное явление: если люди живут рядом, значит, часто ссоры возникают. Так вот они в горячке показали на одного нашего мужика: "Вот, мол, он с немцами якшался..". Этот мужик был не нашим местным, а был только женат на женщине из нашей деревни. Было ему лет 30-40. Он был еще безруким. Так до сих пор не знаю: отрезали ему руку или таким же он был от рождения. Так вот, в своем скандале женщины задели и его. И тут произошло что-то ужасное. Разведчик спрашивает: "Кто, он?" "Да, он, вот этот мужик", - показывают женщины. "Ну-ка идись сюда..". - говорит тогда ему старший лейтенант. Тот подходит к разведчиком. Тогда этот офицер достает пистолет, разворачивает и говорит ему: "Иди отсюда нахуй!" И когда тот пошел, разведчик две-три пули всадил ему в спину. Тот так и свалился. Мы так и не поняли произошедшего: за что без суда и следствия, только за какие-то распри между женщинами, убивать человека? Эти женщины и сами не знали и никак не ожидали, что так все получится. Так что жизнь человеческая, я повторюсь, тогда ничего не стоила!

Так как деревня была сожжена и начались сильные морозы, жители разошлись по разным местам. Я сразу отправился в Волховстрой и устроился работать там на железную дорогу. В иной раз приходилось очень тяжело: немцы нас бомбили, из-за этого образовывались воронки, нарушавшие движение поездов. Эти воронки мы засыпали землей. Тогда по этой железной дороге и далее через "Дорогу жизни" шло продовольствие в Ленинград. Немцы знали об этом и бомбили нас днем и ночью. Мы не успевали ни одеться, ни поспать, ни поесть, ни попить, - как-то было не до этого.

И.Вершинин. Вы рассказали о случае из ряда вон выходящих, то есть, о расстреле безвинного человека. Это как-то повлияло на вашу жизнь?

В.Алексеев. Власть тут абсолютно ни при чем. Это от личности в первую очередь зависит, - может ли она человека убить или же нет. На меня не так давно два раза ни за что ни про что нападали. И власть тут, конечно, была совсем не не при чем. Расскажу тебе один такой случай. Где-то три года тому назад в сентябре месяце приехала моя дочь из Америки. Остановилась у своей внучки. Мы с ней встретились, посидели, поговорили. Она мне даже новую куртку дала, которую я положил сразу же в сумку. Поздно вечером я возвращался от нее по Таллинскому шоссе обратно к себе домой. Прошел улицу Энергия, свернул на тротуар. А тогда дождь пошел, освещения - никакого, темно, хоть глаз выколи. И вдруг идет мне навстречу группа молодых парней. Один из них рванул меня за плечо. Я рванулся и хотел убежать, но он мне врезал и повалил на землю. Другой, который рядом с ним стоял, начал меня быть лежачего, врезал в челюсть. "Гады! - сказал я им. Что же вы делаете? Я же старик". После этого они меня оставили. Я так и не понял, за что меня избили. И ведь даже новой куртки не забрали. Я тогда был весь в крови. К дочери не пошел - не захотел ее расстраивать. Так причем здесь власть? Такие плохие, как, впрочем, и хорошие люди есть, были и будут во все времена. И немец тот бы меня убил, совершенно не задумываясь. Для него это было раз плюнуть. О чем это говорит? О том, что человеческие качества были, есть и будут разными.

И.Вершинин. А как началась ваша служба в армии?

В.Алексеев. Меня взяли в армию в апреле 1942 года. Правда, это была уже вторая повестка. Да я и сам, собственно говоря, хотел оказаться в армии и рвался туда изо всех сил. Ведь время было ужасно голодное, одеть было нечего - я в чем из деревню пришел, в том постоянно и ходил; да и жили мы в каком-то бараке. Кроме того, так как бани никакой не было и мы не мылись, вскоре завелись и вши. Многие мои сверстники шарили в то время по рынкам и добывали себе разными способами пропитание. А я ни воровать, ни просить не умел. И мысль у меня была только одна: "Хоть бы взяли в армию!" Когда же я получил повестку, боялся только одного: "Лишь бы на "забраковали" на медкомиссии по зрению!" А у меня с детства, да и сейчас это так и осталось, левый глаз почти ничего не видит, его зрение - 0,05. И поэтому, когда я закрывал правый глаз, то всегда видел серое пятно. Мама мне рассказывала, что в детстве я переболел золотухой и из-за этого имею плохое зрение. Видимо, когда болезнь прошла, то оставила рубец на левом глазу. Поэтому эта нехорошая болезнь сделала мой левый глаз таким!

Но меня все равно взяли в армию. Положение в стране было настолько тяжелое, что на фронт набирали всех без разбору. У нас не было даже никакой медкомиссии. Нас просто вызвали в военкомат, который располагался в четырех километрах от Волхова. Там нас собралось около пятидесяти человек, и все - из под оккупации. Пришел военком и начал с нами примерно такой разговор. Спрашивает: "Как, немцев видели?" "Видели", - отвечаем. "Вот делайте вывод. Видели, как они зверствовали?" "Видели". И нам уже после этого не нужно было ничего объяснять. К немцам мы были очень плохо настроены. Я ведь сам видел, как немцы над нашими пленными издевались и относились, по сути дела, хуже чем даже как к скоту. Тогда их, где-то по 40-50 человек, направляли на ремонтирование железных дорог. Немцы сопровождали их с овчарками и держали наготове автоматы. Если какой пленный с работой не справлялся, его били палкой. Наши женщины пытались им даже картошины бросить - уж очень те были отощавшими и голодными. После такого ни за что не захочешь попадать в плен.

Потом нас спросили: "Ну как, все здоровы?" Мы ответили: "Здоррр-ровы". И повезли нас во 2-й Волховстрой (1-й Волховстрой находился на левой стороне реки Волхов - там находился алюминиевый завод и проживало очень много населения; 2-й же Волховстрой находился на этом берегу - тут проходила железная дорога на Мурманск и жили в основном железнодорожники). В бараках в Волховстрое в составе запасного стрелкового полка мы прослужили где-то два месяца.

И.Вершинин. Чем вы там все это время занимались? Расскажите о том, как продолжалась ваша жизнь до фронта.

В.Алексеев. По сути дела, мы были там даже полувоенными: половина из нас не была обмундирована и ходила в гражданском. Нас отправляли иногда на разгрузку вагонов. В то время через нас из Мурманска и далее по "Дороге жизни" шли эшелоны с продуктами в блокадный Ленинград. Нас на железную дорогу отправляли все это дело охранять. Законы в то время там действовали настолько суровые, что человека за малейший какой-то проступок расстреливали. Тогда человеческая жизнь не особенно ценилась! А потом месяца через два-три я попал в военный полк связи в блокадный Ленинград. Тогда к нам в запасной полк прибыли прямо с Ленинграда "покупатели" (то есть, офицеры, набиравшие пополнение для своих войсковых частей. - Примечание И.Вершинина.)

Потом один из таких покупателей из подразделения связи, которое дислоцировалось в Ленинграде, сказал: "Алексеев! Два шага вперед!" Через два-три дня нас собрали командой из 40-50, как следует помыли, погрузили на поезд и сказали: "Поедете в Ленинград! Будете там учиться на связистов!"

В то время попасть в Ленинград было не так-то просто! Ведь блокада тогда еще не была прорвана и хотя с южной стороны Ленинграда были освобождены от фашистов некоторые наши города, такие, как, например, Кириши и Тихвин, город все равно был отрезанным. Кругом были сконцентрированы войска, поэтому попасть туда было очень сложно. Выход оставался только один: переправиться через Ладожское озеро. Поэтому нас на поезде довезли до станции Жихарево, а там посадили на плавучую баржу, на которой по знаменитой "Дороге жизни", через которую проходило все снабжение города, мы и попали в Ленинград. Кстати говоря, немцы на этом направлении совершенно контролировали ситуацию и поэтому как только мы поплыли, сразу же начали бомбить и обстреливать. Мне запомнился такой случай. Так как наше судно было грузовое, то там имелись круглые люки. И в тот самый момент, когда на нас налетел немецкий самолет и начал бомбить, у нас случилась паника. Тогда наши солдаты, в очень, кстати, большом количестве, спустились по лестницам в этот трюм. Был среди них и я. Но кто-то из матросов захлопнул этот люк. Нас там было очень тесно, мы буквально были прижаты друг к другу. Через несколько минут в нашем кубрике начал исчезать кислород. Некоторые из нас начали терять уже сознание. Тогда мы разными предметами, кто лопаткой, кто котелком, начали стучать по стенам трюма. Дышать становилось нечем. Тогда кто-то из матросов догадался и открыл нам люк. Мы сразу ринулись наверх и были спасены.

Когда мы оказались в самом Ленинграде, нас довели там до Финляндского вокзала, откуда на трамвае мы должны были добраться до места назначения. Но тогда в Ленинграде была стопроцентная блокада и ни трамваев, ни поездов по городу не ходило. Тогда мы отправились пешком на Загородный проспект, где и дислоцировался 14-й отдельный запасной полк связи, куда я был направлен. Кстати говоря, это подразделение связи и сейчас в Питере до сих пор находится на том же самом месте. Мы прибыли туда голодными и истощенными. У меня, кстати, тогда там две тетки проживало. Я знал их адрес, поэтому когда мы проходили мимо их дома и был объявлен перекур, я спросил командира: "Можно я сбегаю посмотреть? У меня тут две тетки живут..". Командир на это мне и сказал: "Можно, только быстро, не больше 15 минут. Мы посидим и дальше пойдем". Но когда я пришел туда, здание оказалось разрушенным, стекла были выбиты. Туда, как оказалось, тогда попала бомба. Потом, уже после войны, когда я встречался со своей двоюродной сестрой, спрашивал ее о своих двух тетках. Она рассказала, что дом их разбомбили, а они погибли. Так что мне увидеть увидеть их больше уже не пришлось.

В 14-м отдельном запасном полку связи я прослужил две недели. Затем всех нас направили в отдельный учебный батальон связи, который находился совсем недалеко от того места, где в запасном полку я раньше служил, - в Подъездном переулке, там, где выходит Обводный канал.

И.Вершинин. Чему вас там обучали?

В.Алексеев. А разным специальностям. У нас все было распределено по группам. Связь же самая разная бывает! В одной группе у нас учили на телефонистов, в другой - на телеграфистов, в третьей - на радистов, в четвертой - полковой связи. Была группа, где обучали и штабной связи, которая была повыше полковой. Я учился в группе телеграфистов. По окончании обучения получил специальность механика телеграфного аппарата СТ-35.

И.Вершинин. Где продолжилась ваша служба после окончания школы связи?

В.Алексеев. Я был направлен в 22-й отдельный полк связи. В то время он находился в центре города, был известным, так как обслуживал штаб Ленинградского фронта. Поэтому он принимал на себя основные удары немецкой артиллерии и авиации. Враг ведь знал обо всем этом! Однажды прямо в трехэтажное, построенное еще до революции здание нашей казармы, где мы тогда жили, точно попала бомба. И 30-40 девчат, которые с нами служили, погибли прямо у нас на глазах.

И.Вершинин. Расскажите поподробнее, как это случилось?

В.Алексеев. Нас часто прилетали бомбить немецкие самолеты. Как правило, это было ночью. В таких случаях мы всегда делали так: как только объявлялась ночная тревога, так мы сразу скапливались в подвале - самом в то время надежном месте для нас. Когда в одну из ночей такая тревога была объявлена, мы все побежали в подвал. Разбудили и девушек. Но они были сонные, сказали: "Надоели, спать не дают. Тревога так тревога! Не выспишься". И они не пошли вместе с нами в подвал. В этот момент и случилось прямое попадание бомбы в нашу казарму. Здание было трехэтажным. Первый этаж так и остался, но второй и третий были разрушены. Третий этаж буквально весь рухнул. Многие из этих девушек погибли, часть была ранена. Но многие погибли не от ранений, а от удушья. Я хорошо это помню: на некоторых из девушек никаких признаков смерти не было, а они все равно были мертвыми. Потом самолет, который прилете нас бомбить, улетел. Этих мертвых девчонок мы стаскивали в подвал. Всех нас, кто остался в живых, переселили в соседнюю казарму. А меня утром вместе часовым поставили охранять этот подвал с погибшими связистками. Их там укрыли плащ-палатками. Я помню такой момент: ветер гуляет сквозь выбитые окна и поднимает эти плащ-палатки, я пугаюсь, они мне кажутся живыми, становится страшно, в голове рождаются всякие нехорошие фантазии... Я в первый раз в жизни видел убитых. Я не выдержал и ушел в проход, где стал ожидать смены. Потом, когда смена пришла, я сказал: "Я боюсь тут стоять!" И меня тогда сменили. Потом этих девушек похоронили. Они все были ленинградками, служили у нас в части на должностях радисток и телефонисток. Так что это смерть оставила у меня в душе тяжелые ощущения, хотя потом на фронте я видел смертей немало.

И.Вершинин. В каком состоянии весной и летом 1942 года вам запомнился Ленинград?

В.Алексеев. Город тогда находился в очень плачевном состоянии. Во-первых, там не было никакого транспортного движения: ни автобусов, ни трамваев, ни поездов никаких не ходило. Все расстояние приходилось преодолевать пешком. Во-вторых, город постоянно бомбили и обстреливали из артиллерии. Стреляли даже дальнобойными орудиями. На Невском проспекте, помню, была даже такая табличка: "Безопаснее ходить по правой стороне улицы". В третьих, в городе валялось просто обилие трупов. К тому времени жители города уже всех кошек и собак переели. Правда, зимой с 1942 на 1943 год положение в Ленинграде было не такое тяжелое, как в конце 1941 года. Сейчас на Пискаревском кладбище похоронены десятки тысяч ленинградцев.

И.Вершинин. А как и когда, Виктор Александрович, вы оказались на фронте?

В.Алексеев. Я и сам не знаю, по какой вдруг причине меня направили в 162-ю стрелковую бригаду на Ленинградский фронт. Наверное, это было вот с чем связано. Дело в том, что наш полк имел огромное значение для фронта, так как обеспечивал связью его штаб. Но нас противник постоянно бомбил и обстреливал артиллерией. Днем стрелял по нам даже дальнобойными. Было такое ощущение, что он полностью контролировал обстановку и все о нас знал. Получалось так, что в нашем полку был какой-то корректировщик у немцев, который предоставлял им всю о нас информацию. Люди ведь разные бывают: и среди мирного населения, и среди военных, есть и такие, которые за деньги что угодно сделают и любого продадут. А меня в то время как раз принимали в комсомол. Для этого нужно было написать рекомендацию. Я тогда и написал: "В течение месяца находился в оккупации". Сейчас я думаю, что, может быть, это повлияло, возникли какие-то подозрения. Немцы ведь вербовали очень многих наших и солдат, и офицеров. На войне что хочешь может произойти! Особисты искали того человека, кто это делал, подозревали при этом буквально каждого. Это все было правильно, я на это не обижаюсь нисколько. Предатели ходили всюду, пускали ракетницы, за кусок хлеба делали для немцев любую работу. И со мной решили вот каким образом поступить. Один старшина, который у нас в полку связи служил, попросил перевести к нему его брата, который воевал шофером как раз в 162-й бригаде, а меня отправить как раз вместо него туда. Со мной так и сделали. Уже потом до меня дошло: "А с какой стати меня вдруг перевели в бригаду? Причины, наверное, для того были..".

Потом из нашей 162-й и 250-й стрелковых бригад была сформирована 98-я стрелковая дивизия. Кстати, интересна история ее формирования. Когда-то под Сталинградом сражалась одна наша дивизия, но была полностью разбита, от нее почти ничего не осталось. Однако знамя дивизии сохранилось. Вот на ее основе в Ленинграде из двух бригад и была сформирована наша 98-я стрелковая дивизия. Я оказался в 153-м артиллерийском полку, в управлении артиллерийской разведки. И прошел в его составе боевой путь от Ораниенбаума, куда нас переправили через Финский залив, до самого города Тарту, расположенного в Эстонии. Кстати, ничуть не жалею об этом. Ведь мы все время шли с боями впереди. А главное - кормежка была неплохая. В запасных полках, например, нас всегда кормили в два раза хуже. У нас там даже умирали люди прямо на посту. Все-таки там настоящая блокада была. Поэтому многие с запасных полков, которые находились в Ленинграде, стремились поскорее попасть на фронт. Так что мне повезло в какой-то степени. Многие из моих сослуживцев по запасному полку так и умерли там. Я потом ездил в Ленинград, вспоминал о них...

И.Вершинин. Где происходили ваши первые бои? Что хорошо из этого времени запомнилось?

В.Алексеев. Первые бои происходили у нас как раз на Ораниенбаумском плацдарме. Там я впервые и почувствовал запах пороха. Это было как раз 14 января 1943 года - в день широкомасштабного наступления войск фронта по прорыву ленинградской блокады. Он так и остался в истории. В то время в деревне Колокольня, которую мы впервые взяли, было сосредоточено целых четыре дивизии 2-й Ударной армии. Но я в то время все-таки не был пехотинцем и в атаки не поднимался. Я находился в управлении артиллерийской разведки и выполнял свою работу по специальности. Гибла же в основном пехота. Уже под Нарвой я был назначен радистом и это во многом спасло мне жизнь - там настоящая мясорубка была. А тогда, на Ораниенбаумском плацдарме, шли бои. Он был не только почти со всех сторон окружен, но и отрезан от Ленинграда - Петродворец тогда уже находился в руках у немцев. Этот плацдарм сохранился только благодаря Кронштадту, откуда наши войска поддерживали артиллерийским огнем. Но это все было до нашего прибытия. Бои потом несколько ослабли.

И.Вершинин. Насколько активно, если можно так говорить, ваша дивизия участвовала в боях на Ораниенбаумском плацдарме? Бои все время были ослаблены или потом усилились?

В.Алексеев. Сейчас расскажу обо всем по порядку. Когда на баржах мы переправились через Лисий нос под Ораниенбаум, то оказались в центре этого плацдарма. Но первое время на плацдарме мы не воевали, а готовились к боям. Основные удары немцев приняли наши части и соединения, воевавшие до этого. Я об этом тебе рассказывал. Но потом, видимо, немцы почувствовали, что дело идет к прорыву блокады Ленинграда, что им рано или поздно с этого места придется сниматься и уходить. Наши войска тогда вышли к западной границе. Поэтому в основном здесь велись бои местного значения. Потерь у нас не было никаких.

А потом, когда 14-го января началось крупное наступление и у нас в дивизии это почувствовали, мы начали наступление на гору Колокольню, где тогда находились немцы. Это гора славилась тогда тем, что до этого, во время жестоких боев, переходила из рук в руки. В боях любая высота имеет для войск важное значение, ее стараются захватить, потому что оттуда удобнее всего стрелять, во время войны это естественно. Мы начали наступление на эту гору Колокольню и в итоге взяли ее.

Никогда не забуду этот день 14-го числа! Утром началась мощная артподготовка наших войск. Била как и артиллерия из Кронштадта, так и наш 153-й полк. Артподготовка эта была настолько сильная, что если ты или кто-то другой громко разговаривал, ничего было не слышно. В этот самый момент начальник разведки послал меня в штаб полка, который находился в двух километрах с той стороны горы. Я должен был там забрать пакет с указаниями дальнейших действий: где организовать наблюдательный пункт (НП), как, допустим, нам воевать дальше. Наши пехотинцы в этот момент пошли в наступление. Немцы на это уже никак не реагировали: настолько наше контрнаступление было для них неожиданным. Я добрался до штаба полка и стал возвращаться обратно. До нашего наблюдательного пункта оставалось дойти каких-то полкилометра. Наша артподготовка немцев ошеломила. Примерно через 30-40 минут, когда она уже должна была закончиться, в этом месте я и проходил с пакетом. В этот момент немцы открыли по нам ответный артиллерийский огонь. Все это, и наша, и немецкая артподготовки, превратились в настолько сильный и мощный гул, что я уже не слышал разрывов снарядов, а только видел поднимавшиеся фонтаны земли. Я сразу сообразил и прилег на землю. Подумал: "Не дай Бог - будет прямое попадание снаряда!" Было такое ощущение, будто все вражеские снаряды метят тебе в спину. Я чувствовал, как надо мной пролетали фугасные снаряды, но они были не опасны. К счастью, противник бросил всего лишь пять-шесть снарядов. Видимо, наша артиллерия в Кронштадте подавила его.

Оказалось, что немцы тогда били по центру горы Колокольни, так как там находилось все основное наше командование и они прекрасно знали об этом. Там, например, находился наблюдательный пункт командующего 2-й Ударной армии генерала Федюнинского, НП командира 43-й стрелковой дивизии Андреева. Кстати, уже потом я в одной книге прочитал, что в тот день один из этих самых снарядов попал на НП генерала Федюнинского. Его спасло лишь то, что в тот самый момент он вышел и пошел на командный пункт 90-й стрелковой дивизии. Если бы он чуть-чуть задержался - тогда его бы не было в живых.

Потом, когда артподготовки закончились, я пришел с пакетом на НП нашего 153-го артполка. Как только начальник разведки увидел меня, то спросил: "Алексеев, что с тобой? Ты весь в глине". "Так и так, - ответил ему, - попал под снаряды". Начальник разведки вскрыл пакет и узнал: дана установка сегодня вечером быть в таком-то месте. И вместе со своей стереотрубой ближайшим вечером мы оказались в деревне Гостилицы. Там мы сразу и попали под немецкий обстрел. Уже потом некоторые солдаты рассказывали мне, что какая- то часть немцев была прикована цепями у дзотов. Не знаю, так ли это было на самом деле?

Когда мы вошли в деревню Гостилицы, немцев там не было. Обстановка неприятная: кругом трупы, раненые куда-то ползут. Мы с большой осторожностью идем и оглядываемся. Вдруг смотрим и видим: прямо на поле лежит три наших убитых пулеметчика. Тогда пулеметы носили в разобранном состоянии, то есть, кто-то нес станину, кто-то другие его части. И вот они лежали со всеми этими составными частями пулемета. Видимо, они не заметили дзота и их сразу сразила очередь. Мы не обратили на них никакого внимания и пошли дальше. И вдруг по нам открыли очередь: "Р-ррррр". Видимо, где-то рядом находился немецкий дзот. В одно мгновенье мы залегли на землю. Потом очнулись, кто-то спросил: "Все живы?" Все оказались живы.

И затем мы начали продвигаться дальше, пошли куда-то влево. Следующую ночь провели в немецкой землянке. Запах там был совсем не наш, вместо нар - большие двухэтажные кровати. В землянке же валялись немецкие мундиры - настолько ошарашил их наш приход. Мы остались в деревне и организовали там свой наблюдательный пункт. Потом начали дальше продвигаться. В деревне Дятлицы, где мы оказались, прямо на моих глазах немцы подбили два наших танка "Т-34". Они, кажется, стреляли болванками. Болванки ведь были не только у нас, но и у немцев. Удар был нанесен настолько в упор, что у одного танка башню снесло. Видимо, позиции немцев находились в деревне где-то за домами. Из этого танка вышли обгоревшими наши танкисты и завалились. Я помню их. Не знаю, стреляли ли по ним или они умерли в ужасных муках. Уже после войны, когда я ездил по местам боев, встречался с местными жителями - какими-то мужиками. Спросил их и про два подбитых танка. Они мне сказали: "Мы это помним. Потом мы их похоронили в деревне".

Кстати, совсем рядом в это же самое время в нашем полку произошел один курьезный случай, о котором я потом узнал. Дело в том, что один наш старшина послал повара на конной повозке отвезти обед в одну из батарей нашего 153-го полка в районе той самой деревни Дятлицы. Ехать нужно было через лес. Повар поехал, но батареи не нашел и заблудился. Вышел на опушку леса и вдруг увидел два немецких танка. Он развернулся и галопом помчался в обратном направлении. Но танки заметили его и двинулись за ним, они захотели захватить обед и его как живого языка. Повар мчался, не зная сам, куда, в том самом направлении, где была замаскирована та самая батарея, которую он искал. На батарее заметили своего повара, а за ним гнались два немецких танка. Немцы увлеклись погоней и потеряли бдительность. В результате танки были в упор расстреляны нашими 76-миллиметровыми пушками. Повар за этот неожиданный подвиг был награжден медалью "За отвагу". Уже после войны мы с этим поваром списались, он мне даже прислал карту с уточнениями, где это произошло. Мне, кстати, и полковник Наумов, командир 308-го стрелкового полка нашей дивизии, после войны также писал о том самом случае: что благодаря повару удалось подбить два немецких танка.

Командир 308-го ордена Александра Невского стрелкового полка 98-й Ропшинской Краснознаменной стрелковой дивизии полковник Иван Гаврилович Наумов

И.Вершинин. Дальнейший ваш путь в каких именно местах проходил?

В.Алексеев. Потом какое-то время больших боев не было: немцы отступали и оставляли заслоны. Заслоны - это была такая тактика у немцев. То есть, когда основные части их отступали, на позициях оставляли небольшую группу солдат либо у замаскированной пушки, либо - у дзота с пулеметом. Когда наша разведка приходила в деревню, те открывали огонь, отстреливались и, если оставались в живых, убегали догонять своих. Не знаю, добровольцы ли это были, или же здесь всех оставляли по приказу. Но нам неоднократно приходилось сталкиваться с таким небольшим сопротивлением. Например, был такой случай. После того, как мы взяли деревню Кейкино и продвигались в сторону города Котлы. Когда подошли к какой-то деревне, командир 308-го стрелкового полка полковник Наумов выслал туда разведку. Разведчики обшарили всю деревню и доложили: "В деревне никого нет!" После этого всю нашу колонну повернули к деревне. Ка только мы туда подошли, немцы открыли по нам огонь. Когда полк идет колонной, в него ведь проще всего стрелять! Мы тогда моментально залегли и растянулись. Стали подавать какие-то команды, начали планировать, как этот заслон захватить. Но пока у нас все это дело обдумывали, немцы отстрелялись и убежали. И такое продолжалось вплоть до боев под Нарвой в начале 1944 года.

И.Вершинин. Кстати, а когда, Виктор Александрович, вы оказались на Нарвском плацдарме? Какого характера были те первые бои? Расскажите о вашем участии в этих полугодовых боях как можно подробнее.

В.Алексеев. Мы оказались здесь в феврале 1944 года. По сути дела, под Нарвой у нашей дивизии и начались очень большие и тяжелые бои. Конечно, серьезно воевать нам приходилось и раньше, но это было совсем не то. Картина под Нарвой была жуткая. Как только мы туда прибыли, дивизии было приказано во что бы то ни стало форсировать реку. В армии приказы, как известно, не обсуждаются. Мы понесли большие потери. Немцы тут упорно сопротивлялись. Говоря, что даже был такой приказ Гитлера: ни в коем случае не сдавать русским Эстонию. А начиналась Эстония с Нарвы.

И тут судьба каким-то образом спасла меня. Когда мы под Нарву прибыли, я был артиллерийским разведчиком. Нас, таких разведчиков, было шесть человек. У нас имелась стереотруба, через которую мы и вели наблюдение: все эстонские хутора, которые были расположены на эстонском берегу, у нас были обозначены под определенными номерами. Если нужно было по какому-нибудь из них стрелять, мы давали ориентиры: допустим, левее столько-то, правее - столько-то. В то же самое время, когда мы находились на Ораниенбаумском плацдарме, я закончил курсы радистов и с тех пор числился запасным радистом в части. И где-то за два дня до начала форсирования реки Наровы у нас в полку сменился командир штабной батареи - прежнего перевели куда-то в дивизион. А от штабной батареи в операциях очень многое зависело, так как она занималась обслуживанием всего полка, - это и разведка, и связь, и топография. Мы также числились в этой батарее и находились со своей стереотрубой на том берегу: там, где сейчас находится лес, но которого тогда не было. Жили мы тогда в землянках, но без крыш. Точнее, не в землянках, а в окопах, где укрывались полушубками. Дежурили у стереотрубы и спали в землянке по очереди. Сменяли друг друга через каждые два часа, а время засекали по вспышкам.

И вот, за два дня до начала форсирования реки к нам пришел какой-то старший лейтенант и сказал: "Я ваш новый командир батареи! Покажите мне разведчиков". Потом он пришел к нам, поздоровался, сказал: "Здравствуйте, разведчики!" Мы вышли с ним на берег и поговорили. Видимо, чем-то я ему приглянулся, он посмотрел на меня и сказал: "Ну-ка иди сюда". Я только ответил: "Слушаюсь, товарищ старший лейтенант". "Будешь у меня ординарцем", - сказал он. Настолько это предложение было для меня неожиданным, что я не знал, что ему на это и сказать. Я только успел ответить: "Слушаюсь". "Забирай вещмешок, пошли..". И я направился в сторону штаба артполка, который находился в 2-х километрах от газопровода в сторону деревни Кейкино, где мы до этого воевали. Поместили меня в землянке старого командира батареи. Я должен был ухаживать за этим командиром батареи: чистить ему сапоги, приносить обувь. Вот такие были мои обязанности.

И.Вершинин. Ординарцем долго вы пробыли?

В.Алексеев. Всего два дня. Это, наверное, в какой-то степени спасло мне жизнь. Может, если бы я и форсировал реку, то тогда бы и погиб. Ведь тогда наши передовые подразделения с большими потерями переправились через реку, захватили там несколько дзотов и 2-3 траншеи вдоль берега. И три недели вели упорные бои. А потом ко мне приходит солдат и говорит: "Алексеев! В штаб полка тебя вызывает. Начальник штаба старший лейтенант Мазурченко". Я в штаб полка сразу и заявился. "А, Алексеев", - говорит. "Да, старший лейтенант", - отвечаю. "Ты у нас запасной радист?" - спрашивает. "Да," - говорю. "Вот что, - сказал он мне тогда, - у нас погиб радист Федор Родкин. Надо его заменить". В то время запасные радисты для того и существовали, чтобы заменять тех радистов, которые выбывали из строя, - слишком важная была специальность. Я пришел после этого к командиру штабной батареи и сказал: "Товарищ старший лейтенант! Я от вас ухожу". "Как так уходишь?" - удивился тот. "Я запасной радист. Нужно заменить погибшего радиста". "А че ты мне раньше не сказал?" - поразился тот. "Откуда я знал, что так будет?" - ответил ему.

Мне после этого выдали запасное питание для радиостанции с сухим пайком и сказали: "Пойдешь с начальником разведки старшим лейтенантом Королевым на тот берег и сменишь там радиста! Нужно установить связь с дивизией". Это было уже на третий день после того, как в районе нынешнего памятника "Три штыка", что в сторону из Усть-Нарвы (поселок Нарва-Йыэсуу) в Нарву, части 308-го стрелкового полка нашей 98-й дивизии с большими потерями форсировали реку и заняли там плацдарм. Это была довольно узкая полоса вдоль берега. Она по сегодняшним меркам проходила от тех самых "Трех штыков" до нынешнего памятника-монумента с танком Т-34-85. В немецком дзоте там расположился командный пункт командира 308-го полка полковника Ивана Гавриловича Наумова. Слева от него в сторону Усть-Нарвы находилась 131-я стрелковая дивизия под командованием генерала Романенко. Немцы расположились где-то за шоссе. Я должен был придти туда и заступить на должность радиста. Там тогда его КП обслуживало три радиостанции. В первую очередь нужно было заменить севшие батареи. Тогда они были марки БАЗ-80 и мощность их составляла 80 вольт. И вот там нужно было во время боя через мою радиостанцию корректировать огонь артиллеристов и поддерживать связь с пехотой. Артиллеристы ведь не видят, куда и как нужно стрелять.

И.Вершинин. Как переправлялись через реку? Что запомнилось?

В.Алексеев. А там каша какая-то была. Лед был разбит, мороза не было - температура была всего минус 1-2 градуса. Шли мы с начальником разведки старшим лейтенантом Королевым и еще с тремя-четырьмя солдатами, которых он взял на всякий случай с собой - это были какие-то его разведчики. Только со старшим лейтенантом мы вышли на берег и спустились, как нас остановили: "Стой! Кто идет?!" Королев начал объяснял этим проверяющим, кто мы такие есть. "Все понятно, - сказали нам и добавили: - Есть приказ командира дивизии: каждому, кто сюда идет - нагрузка. Вот ящики с гранатами и патронами. Выбирайте любое и несите". Тогда не имело даже и значения, какое у тебя звание или должность, - все, кто переправлялся через реку, должны были переносить эти ящики с боеприпасами. Я сейчас точно не помню, какой ящик достался мне, а какой - Королеву и другим солдатам. И с такими грузами мы пошли дальше. И тут вдруг немец выпустил осветительную ракету. Мы сразу упали ничком рядом с убитыми. Положение наше было очень опасным. Ведь когда немец выпускал ракету, мы становились противнику видны как на ладони и поэтому нельзя было предпринимать никаких движений - иначе они начинали бить из пулемета. Стреляли, короче говоря, по любой движущейся цели. Кроме того, была опасность провалиться под лед. Но мы постепенно все же стали подходить к дзоту. Эти несколько сот метров одолели часа за полтора. Кстати, этот дзот и сейчас на том самом месте сохранился. К нему туда вели несколько траншей. Это была немецкая оборонительная линия. Ведь тогда, это я уже потом по истории узнал, хотя они и знали, что война фактически проиграна, совсем не собирались сдавать своих позиций, имели свои планы по обороне Прибалтики и даже собирались нанести какой-то удар по нашим войскам.

Когда я подошел к дзоту, то увидел сидящего радиста Васю Сорокина. Тогда на каждую радиостанцию полагалось по два радиста. Я знал, что один из его напарников пропал без вести. К сожалению, после войны на наших встречах однополчан Сорокина я так больше и не встретил. Судьба его мне неизвестна. "Что случилось?" - спросил сразу я его. "Федя, - сказал, - куда-то вышел и не вернулся". Потом один радист из нашего полка сказал, что видел Родкина мертвым.

И.Вершинин. А подробности гибели Родкин остались неизвестны?

В.Алексеев. Так и не знаю. Он был хорошим радистом и настоящим специалистом своего дела. Я знаю, что он еще в Финскую войну воевал. Никто и не знает, как он погиб. Причин тому могло быть сколько угодно. Ведь всех солдат пускали в бой некормлеными и не поенными. И вот что происходило. Они отковыривали где-нибудь корку хлеба, выпивали положенные сто грамм спирта, - а затем шли вперед в атаку! А как немец начинал наступление, комбат выскакивал, доставал из кожаной тужурки пистолет и начинал гнать солдат: "Давай на левый фланг!" "Давай на правый фланг!" Он не разбирался, кто из них радист, не обращал абсолютно никакого внимания на то, что их нужно беречь, ему на все это было, попросту говоря, наплевать. Тем более, что он выпивал своих сто грамм и опьяневал. Федя Родкин так, наверное, и погиб. Забегая вперед, скажу, что тогда, на Нарвском плацдарме, наши офицеры поддавали очень здорово. Такая была опасная и ужастная обстановка! Командиру 308-го стрелкового полка полковнику Наумову, на командный пункт которого меня послали, приносили обед с положенной порцией водки. Он тогда еще говорил: "Радистов не забывайте!" И нам тоже наливали.

И.Вершинин. Продолжим наш разговор о боях на Нарвском плацдарме. Вы прибыли на КП полковника Наумова... Что было дальше?

В.Алексеев. Когда я вошел на командный пункт, то впервые увидел полковника Наумова, который там в углу сидел. "Раз полковник, значит, надежное дело, - посчитал я тогда. - Значит, есть здесь какая-то перспектива". Но я ошибся, все оказалось далеко не так-то просто. Немец в день предпринимал не менее 5-6 контратак. Через неделю он нас еще раз очень сильно контратаковал и этим вынудил отступить и отставить плацдарм. Наумов тогда нам и объяснил ситуацию: "Есть приказ генерала Федюнинского оставить этот плацдарм. Будем выходить группами и ночью".

Кстати, запомнился в этот день мне и такой случай. Когда я находился у радиостанции, на КП к Наумову привели двух пленных. Один из них был, кажется, поляком, а другой - немцем. Поляк заплакал, начал показывать осколки от гранаты и знаками говорить: "Я сам хотел в плен сдаться, а русский в меня гранату бросил". Наш солдат ему сказал: "Ты в плен пошел, когда гранату увидел". Немец тоже заплакал, достал бумажник и показал фотогрфию: вот, мол, моя жена и трое моих ребятишек. Он сказал еще: "Ich arbeite!" ("Я - рабочий" в переводе с немецкого). Он, видимо, знал о том, что рабочий - в Советском Союзе почетный класс, и очень надеялся, что его пожалеют и не расстреляют. Их начали допрашивать, нашелся у нас какой-то солдат, знавший немецкий язык. Наумов тогда сказал: "Налейте им и дайте выпить спирта, а закусок не давайте". Им налили, они подумали, что это ихний "шнапс", и выпили. После этого их допросили. Тогда Наумов распорядился: "Уведите!" Но кто их будет уводить в лагерь? Ведь был большой риск погибнуть, если оставлять их в живых. Я думаю, что их просто-напросто расстреляли. Они и сами отлично понимали, что в такой обстановке никто их куда-то не поведет, поэтому испугались и заплакали.

Кстати, потом с полковником Наумовым мы несколько раз встречались, когда он на послевоенные встречи с однополчанами в Нарву приезжал, потом постоянно переписывались. Но сейчас, к сожалению, сохранилось только одно из его писем. Тогда он мне на плацдарме показался очень мужественным человеком. Меня очень поразило тогда то, что он, такого высокого ранга офицер, находился вместе с солдатами в гуще боя.

И.Вершинин. А почему ночью отходили, вы не знали тогда?

В.Алексеев. А потому что такая непростая обстановка была в то время. Ведь если противник выпускал ракету - мы были ему хорошо видны и были фактически обречены. Немцы выпускали даже на парашютах фонарики, которые светили 15-20 минут. Кроме того, лед был разбит. У нас было принято решение: выходить через реку по два-три человека. Выходили же мы примерно в том же самом месте, откуда заходили, - где-то в районе памятника "Три штыка". Я выходил вместе с радистом Василием Сорокиным. В это же самое время погиб начальник штаба нашего полка. Там творилась тогда жуткая картина. Весь плацдарм простреливается. Доносятся стоны наших раненых: "Помоги-иии!" Девчонки-медики ночью собирают их и оттаскивают к берегу к специальным таким подкопанным нишам - что-то вроде навеса. Уже потом из этих ниш они раненых эвакуировали на волокушах. Потом в часть этой ниши угодил снаряд, - так и не знаю, нашим он был или немецким. И всех наших раненых с девчонками засыпало землей. Их мы тогда оставили. А потом, уже после войны, пытались установить их судьбы. Откапывали в этих местах, но человеческие кости попадались изредка. Массовых же останков никто не находил. Видимо, что уровень воды в реке Нарова менялся, их и размыло. Кстати, совсем недавно, годика так три назад, мы захоранивали одного из тех бойцов в поселке Нарва-Йыэсуу. Тогда какая-то девчонка игралась в воде у реки и нашла кость человеческую. С этого все и началось. Когда я переправился на правый берег, то перекрестился: шансов выжить было на 90 процентов меньше, чем погибнуть. Видимо, в рубашке родился.

После всего этого мы расположились в деревне Кейкино под Кингисеппом, где до нас находился 16-й Укрепленный район - мы с ним поменялись местами, то есть, он на наше место прибыл, а мы, значит, на его. Нас к тому времени в живых оставалось очень мало человек. Конечно, артиллеристы еще были, а пехота почти вся там полегла. Штаб нашего полка разместился в местной школе. Командир нашего полка майор Кольцун рацией, конечно, не владел, поэтому меня посадили на радиостанцию. Я уже тебе говорил, что на Ораниенбаумском плацдарме где-то полгода проучился на радиста. Связь по микрофону я освоил быстро и очень хорошо. А вот морзянка давалась мне плохо. Конечно, когда я там учился, то мог 15 групп принимать. А радист уже 1-го класса должен был тогда принимать 18-20 групп. Так что сначала у меня все шло очень даже неплохо! Но практики никакой у меня не было и со временем все это позабылось. И тут произошел один такой случай. Нас стал вызывать командующий артиллерией нашей 98-й стрелковой дивизии полковник Гуселадзе. До этого он командовал нашим 153-м артполком, а потом пошел на повышение. Ему были подчинены как противотанковые, так и наши минометные орудия. Вот он меня вызвал по радио и сообщил: "Примите радиограмму!" А там нужно было по буквам по морзянке передавать. Опыта у меня тогда не было почти никакого и я что-то напутал. А оказалось, что он через морзянку ругал нашего командира. Это в кино войну показывают идеальной. На самом деле на фронте командиры постоянно ругались друг на друга. В боевой обстановке это вполне естественно. Так вот, из-за того, что я что-то напутал, Гуселадзе передал: "Смените радиста. Не может работать". Мне стало так больно из-за этого, но я не смог ничего поделать. Меня после этого с должности радиста сняли и на это место поставили более опытного, по-моему, Ваську Сорокина. Тогда командир полка был очень обозлен на меня, так как из-за меня и из-за того, что он артиллерию куда-то не туда растянул, его обругал командующий артиллерией дивизии. Но я легко держал связь с подразделениями по микрофону, а по дивизии с помощью морзянки - уже плохо. Кстати, от дивизии и выше связь передавалась по морзянке уже радистами первого класса. Но их, в отличие от нас, обучали годами, так как связь по морзянке - это очень сложная и ответственная штука.

И вот что интересно. Мы пробыли на отдыхе в Кейкино где-то два дня. Спирта там было навалом, и многие у нас там напились: потому что кто-то пил свои сто грамм, кто-то не пил, а кто-то выпивал одновременно за пятерых. И когда вконец опьянели, достали гармонь и стали песни под нее петь. У меня началось от этого очень сильное внутреннее переживание: "Как так можно? Как можно потерять столько людей и после этого петь песни?" Так что такие перепады настроений на войне ощущались все время. Поэтому верно поется в песне: "Кто сказал что нужно бросить песни на войне? / После боя сердце просит музыки вдвойне". Так это на самом деле и было на фронте.

И.Вершинин. А дальше где проходил ваш путь?

В.Алексеев. Нас тогда отвели на пополнение в город Кингисепп. Дивизия ведь понесла в боях под Нарвой большие потери и фактически была небоеспособная. В Кингисеппе мы процентов на 70 пополнились молодежью, которая была призвана с Украины. Тогда территория Украины только-только была освобождена от немцев после трехлетней оккупации. То есть, все они были из под оккупации. И тогда поступил приказ командира дивизии: "Всех молодых мужчин, которые остались в живых после боев на Нарвском плацдарме, назначить комсоргами в стрелковые роты". Им присваивали звания младших лейтенантов и, невзирая на опыт, назначали на эти должности. Рота - это тогда была самая боеспособная часть. Эти комсорги должны были вести в бой за собой остальных, то есть, должны были быть организаторами боя в какой-то степени. И опять по какой-то случайности мне повезло! К этому приказу была сделана небольшая поправочка: "Радистов не трогать!" Тогда радистов ведь специально готовили для того, чтобы управляться со связью, а без нее, как говорится, никуда.

И.Вершинин. Как бы подводя итоги боям под Нарвой, скажите, сколько по вашим примерным представлениям, здесь погибло людей?

В.Алексеев. Могу только сказать, что очень и очень много. Там, где находился НП полковника Наумова, трупов было столько, что невозможно было даже дышать. Я, кстати, хочу тебе зачитать стихотворение одного своего однополчанина - бывшего воина 153-го полка 98-й стрелковой дивизии Бориса Пекара. Он в после войны жил в городе Белая Церковь. Мы с ним и после войны дружили. Это стихотворение он подарил мне. Оно лучше всего характеризует ту обстановку, которая здесь тогда творилась.

Ненавижу войну-душегубку,

Как врага и как смерть,

Не могу,

Вспомним нарвскую мясорубку,

И плацдарм на том берегу,

И застывших на льду, на снегу,

Так друзей и любимых теряя,

Шли мы домой в трудный поход,

Очищалась отчизна родная.

Шла вперед девяносто восьмая,

Шла дивизия наша вперед.

Когда мы наступали от Кейкино до Нарвы и затем отступали в обратном направлении, даже и не успевали своих бойцов захоранивать. Не успевали хоронить даже со своих отделений, со своих расчетов, со своих взводов. Когда мы прибыли в это болото на Нарвский плацдарм, там уже около месяца воевало несколько наших дивизий. В этот момент в районе деревни Усть-Жердянка мы вклинились туда. У нас были плохие позиции: шириной местами в 4-5 километров и в глубину - 16. А противник между тем находился в более выгодном положении, на возвышенности и поэтому у него шансов засечь нашу батарею и ее разгромить было значительно больше, чем у нас. Но самая наша главная беда состояла в том, что у нас снарядов почти не было, минометы и пушки бездействовали. А немцы еще нас и бомбили. Поэтому погибло здесь очень много людей. Когда в конце февраля - начале марта 1944 года мы прибыли сюда, здесь было просто кошмарное состояние. До нас здесь было очень много убитых и раненых. Всех убитых тогда стаскивали в воронки и заполняли их до предела. Потом их тела заморозились и покрылись снегом. Никто их, по сути дела, не хоронил тогда. Когда же ближе к весне мы прибыли на этот плацдарм, все воронки заполнились водой и эти трупы всплыли спинами на поверхности. Стало невозможно дышать. Но потом наше командование поняло, что из-за этого может начаться эпидемия, и приняли такое решение: перетащить убитых в большие воронки, которые образовывались из-за больших фугасных снарядов, и там их завалить. Они там до сих пор так и остались лежать, никто их не перезахоранивал. Никаких дорог там нет, совсем пустая местность. А недавнее перезахоронение погибших наших солдат в Синимяэ - это капля в море. Многие так до сих пор и лежат там!

Виктор Алексеев сразу после демобилизации

И.Вершинин. В каких местах проходил ваш путь после Нарвы?

В.Алексеев. Дальше наш путь проходил через Псков, под снова под Нарвой. Когда город освободили, мы через Таллинское шоссе вышли к местечку Синие горы. Там мы вклинились где-то на 4-5 километров в расположение врага и попытались выйти на Силламяэ к Финскому заливу. Но так как Синие горы оказались в руках у немцев, они обстреляли наш полк. Позиции у них были очень сильно укрепленные, они сильно сопротивлялись. Говорят, Гитлер самолично приезжал туда, чтобы поднять боевой дух немцев. И высадка Мерекюльского десанта, я считаю, была попыткой помочь нам. Неудачной, к сожалению, попыткой. У нас пушки и прочее вооружение находились в боевой готовности. Но из-за сопротивления противника мы какое-то время постояли на Таллинском шоссе и повернули через понтонный мост обратно в город Сланцы, из Сланцев - в Гдов, а из Гдова - в Псков. К тому времени город Псков был освобожден, но был уже сожжен. Потом где-то в 15-20 километрах от него мы форсировали реку Великую. Затем где-то с неделю отдыхали, после чего со стороны Пскова повернули на Тарту. Там мне запомнился такой случай, из-за которого я до сих пор терзаюсь. Когда где-то в августе 1944 года мы находились под Тарту, я ходил на передний край, на наблюдательный пункт (НП) нашей же разведки, и носил туда батареи для радистов. Когда возвращался обратно, а тогда только-только был обстрел, то услышал крик: "Помоги-ииите!" Когда оглянулся по сторонам, то обнаружил нашего тяжело раненного солдата. Я ему и сказал: "Я сейчас увижу санитара и за вами пошлю". Но когда дошел до того места, где был обстрел, так никого не встретил. И так и пошел дальше. О раненом как-то позабыл. Но что я мог сделать? Во-первых, у меня ничего не было для того, чтобы оказать ему своевременную помощь и сделать перевязку. А во-вторых, я не знал, что и как нужно делать, как нужно перевязывать. Это сейчас я бы ему, конечно, помог бы. Но тогда наши раненые солдаты кучами лежали в воронках вместе с убитыми. Так что это до сих пор не дает мне покоя.

А на следующий день я выбыл из строя и на этом, по сути дела, и закончил воевать.

И.Вершинин. Расскажите поподробнее о том, как это случилось?

В.Алексеев. Тогда и особого-то боя никакого не было. К тому времени мы только туда прибыли и готовились к наступлению на Тарту. Была такая спокойная обстановка! И вдруг это случилось где-то в 2-3 часа ночи. Мы, человек 15-20 из штаба полка, находились в большом окопе. Там спали командир полка, телефонисты и некоторые другие солдаты и офицеры, обслуживавшие штаб полка. Мы поддерживали тогда с Васей Сорокиным связь с дивизионами. Тогда существовал такой порядок: каждый час нужно было выходить на проверку связи, включать передатчик, а потом снова выключать и снова ждать. Тогда Сорокин мне и говорит: "Слушай, подежурь пока за меня. Невозможно работать. Спать хочу. Давай!" И я начал за него работать. Я сидел с рацией на глубине на ящике у рации. Была тогда полная тишина, нигде не было слышно ни одного выстрела. И вдруг разорвалось три-четыре мины около нас с пронзительным звуком "Д-зззсссссс". Если бы этих две мины попали в окоп, то как минимум бы пять-человек было убито, в том числе и командир полка. А так повалило только часового, который стоял наверху. Потом он уже умер на операционном столе. Я сидел на ящике и держал в руках переключатель танкового микрофона, стал поворачиваться, как вдруг почувствовал, что руку обожгло. Смотрю: я ранен, палец у меня висит. Уже потом до меня дошло, почему немец пустил по нам всего несколько мин. Видимо, когда наша радиостанция начала работать, он ее засек и нанес точный прицельный удар. Иначе и быть не могло! Ведь не было никакого смысла стрелять просто так впустую. Тем более, наши радиостанции были подвержены тому, чтобы быть засеченными. А кроме того, мы каждый час выходили на проверку связи, уточняли звук направления. Так что в боевой обстановке это было вполне естественно.

Работники госпиталя, г.Штутгард, Германия. Виктор Алексеев - крайний слева

Когда этот короткий обстрел закончился, командир полка позвал нашего старшину и сказал: "Давай заводи машину и вези в медсанбат этого человека. Он раненый!" А мне он тогда так сказал: "Алексеев! Ты легко раненый! Вернись в свой полк". "Хорошо, товарищ майор", - сказал я ему. Так я тогда думал и предполагал. Но вышло все по-другому. Я лечился в разных госпиталях: в Луге, в Ленинграде, затем - в Кингисеппе. В последнем госпитале меня откомиссовали из армии из-за того, что мой левый глаз почти ничего не видел. Меня осмотрела начальница отделения госпиталя, капитан медицинской службы, очень внимательная женщина, фамилию которой я на всю жизнь запомнил, - Кузнецова. Она меня и откомиссовала.

И.Вершинин. Как сложилась ваша судьба в военные годы после того, как вас комиссовали?

В.Алексеев. Меня оставили работать при госпитале, в котором я лечился. Госпиталь тогда передвигался за фронтом за границу. В его составе мы прибыли сначала в город Насельск и там некоторое время находились, а потом переместились в Штутгард, который потом, спустя годы, отошел к Польше. Нас при госпитале было несколько таких человек, молодых парней, которых по разным причинам были комиссованы из армии: в основном, по ранению. Мы тогда уже считались демобилизованными, хотя стояли на учете, поэтому ходили как в гражданском, так и в военном обмундировании. Кстати, вот что хочу сказать. Состав нашего госпиталя были в основном девчонки 18-19 лет. Нас, мужчин, было немного, поэтому они тогда за нами гонялись. Я, правда, был тогда совсем мальчишкой.

И.Вершинин. Каковы были ваши непосредственные обязанности в госпитале?

В.Алексеев. В госпитале я служил электриком. Тогда-то и сбылась моя давняя мечта! Дело в том, что в моей жизни электрика, - большая история. Это началось еще в детстве. Не знаю, почему так вышло, но когда я впервые прочитал известный тогда роман Николая Островского "Как закалялась сталь", то полюбил одного героя, который был в поезде электриком. С тех пор появилась у меня заветная такая мечта - стать электриком. Уже потом, когда в 1942 году я проходил обучение в отдельном батальоне связи в Ленинграде, то обучался не только работе на телеграфном аппарате СТ-35, но и изучал основу электротехники, законы Ома, в общем, теорией овладел полностью. Конечно, все это я хорошо понимал, но практики особой не было. И поэтому когда мне в госпитале сделали предложение: "Нам нужен электрик. Ты можешь?", то я ответил согласием: "Могу!" И с тех пор начал работать по специальности. Практику проходил полностью самостоятельно, никто в этом деле мне почти не помогал. Был, правда, у нас в госпитале один, в моем понимании, старичок, в возрасте около 40 лет, который что-то понимал в электрике, так как до того, как началась война, работал трактористом, и мне чем-то помогал. Но потом его демобилизовали из армии. У нас было десятикиловольтное напряжение, которое вырабатывало постоянный ток. С его помощью подключал, куда было нужно, ток, вкручивал лампочки и так далее. Когда же мы вступили в Польшу, там, особенно в таких городах, как Насельск и Штекен, не было никакого напряжения. Так мы нашли выход из этого положения: взяли баян, который был в госпитале, и выменяли его на походную электростанцию с небольшим движком. Уже потом, оказавшись в Германии, мы нашли локомобиль, который вырабатывал ток на дровах: там были паровой двигатель и два генератора. Работать на локомобиль мы взяли двух пленных немцев. Я числился тогда уже начальником этой станции. И так я продолжал служить и проходить практику электрика в армии до начала 1946 года, а потом меня демобилизовали рядовым.

И.Вершинин. Рядовым? А у вас на фронтовой фотографии погоны сержанта.

В.Алексеев. Это не моя гимнастерка - с нашивками за пять ранений и с погонами сержанта. И шапка не моя. Награды - это да, мои. Это, видимо, от какого-то умершего в госпитале солдата осталось. У нас был фотограф, у которого были и обмундирование, и одежда, чтобы снимать солдат, как и положено. Приходили же к нему все раненые в халатах! Мать написала: "Пришли, сынок, мне фотографию". Я и пошел фотографироваться. Надо же, ты даже нашивки разглядел. Но одна, правда, нашивка у меня должна была быть - за одно легкое ранение.

И.Вершинин. Помните день окончания войны?

В.Алексеев. 9-го мая 1945 года весь наш госпиталь как раз ехал на поезде с Насельска в Штутгард. Это было уже на территории Германии. Эшелон был основательно перегружен. И вдруг, когда мы подъехали к какой-то станции, началась беспорядочная стрельба. Спрашиваем: "Что такое?" Нам сказали: "Сегодня - День Победы!" Все офицеры и солдаты, у кого было оружие, палили в воздух, кричали "Победа! Победа! Победа", радовались, обнимались. Для нас это было полной неожиданностью. Мы находились далеко от фронта. Оказывается, к тому времени уже был взят Берлин. Потом мимо нас проходил и останавливался вагон, который был полностью заполнен немецкими велосипедами. У нас в России велосипеды были редкостью, а в деревне так вообще ни одного не было. Наши солдаты начали хватать эти велосипеды. Этот вагон стоял часа три-четыре. Я в первый раз приобрел собственный велосипед, кое-как освоил его и начал на нем ездить.

И.Вершинин. Сам-то праздник отмечали?

В.Алексеев. Отмечали сами по себе, в своем кругу. У наших сестер был спирт, так что отмечали.

И.Вершинин. А теперь, я поспрашиваю вас о разных мелочах в годы войны. Первый вопрос такой. Как у вас на фронте обстояли дела с награждениями?

В.Алексеев. Что тебе на этот счет сказать? Я был отмечен двумя медалями "За отвагу" - это самые ценные для меня солдатские награды. Еще я был награжден медалями "За оборону Ленинграда" и "За победу над Германией". Кстати, представляли меня в первый раз на гораздо большую награду. Когда после боев на Нарвском плацдарме мы вышли на отдых в деревню Кейкино, ко мне подошел начальник разведки полка старший лейтенант Королев и сказал: "Алексеев, я на тебя отправил представление на орден Славы". Тогда этот орден только-только ввели. Я ему на это ответил с удивлением: "Товарищ старший лейтенант, зачем мне орден-то? Разве из-за орденов я воюю?" Никогда не забуду его слов, которыми он ответил мне тогда: "Ну как же? Кончится война, придешь домой, а скажут: не воевал". Истинными оказались его слова! Потом я забыл про это обещание Королева. И уже потом, когда в июне 1944 года нас перебросили под Синие горы и потом мы оказались под Сиргала, ко мне подошли ребята и сказали: "Слушай, в дивизионной газете напечатано, что ты награжденный". Я открыл дивизионную газету и прочитал: награжден сразу двумя медалями "За отвагу". Когда была передышка, командир полка построил всю нашу батарею и вручал боевые награды. Кому-то вручили орден Славы, кому-то - медаль "За боевые заслуги", а мне вручили сразу две медали "За отвагу". Я запомнил его слова: "О, Алексеев! Тебе сразу пачками". "Почему пачками?" - удивился было я. "Две медали тебе "За отвагу!" Уже потом до меня дошло, что подавал Королев мое представление на орден Славы 3-й степени, а там, в дивизии, это дело пересмотрели. Недоверие тогда было сплошное. А я около месяца находился в оккупации. Вообще в армии тогда с этими наградами была сплошная бюрократия. Часто выходило так, что награждали именно тех, кто вообще этого не заслуживал. У нас в полку был специальный отдел, который этими наградами занимался. Но я не обижаюсь на то, что меня перенаградили. Значит, так было нужно!

Вольнонаемный состав госпиталя. Виктор Алексеев стоит крайний справа. 1945 г., г.Штутгард, Германия

(Из приказа № 05/Н по 153-му артиллерийскому полку 98-й стрелковой дивизии 2-й Ударной армии Ленинградского фронта от 26-го января 1944 года: наградить медалью "За отвагу" "разведчика штабной батареи красноармейца АЛЕКСЕЕВА Виктора Александровича за то, что в боях с 14 по 26 января 1944 года разведал и засек 9 целей, постоянно находится на переднем крае и ведет наблюдение. 25.01.44 в деревне Шундрово вместе с пехотой ходил в атаку и из личного оружия уничтожил 2-х немцев. 1923 года рождения, русский, член ВЛКСМ, призван Волховским РВК Ленинградской области". - Примечание И.Вершинина)

И.Вершинин. А погиб Королев под Нарвой?

В.Алексеев. Тогда же. Но я узнал об этом, когда уже был ранен и находился в госпитале. Так мои сослуживцы, которые были радистами, написали о том, что он погиб. Его у нас очень любили. Командование нашего 153-го полка настолько его ценило, что было приказано всему полку стрелять по немецким дзотам с командой: "За лучшего офицера нашего полка!" Мне было приятно это услышать, так как и я любил Королева, и он был моим непосредственным командиром на фронте.

(Старший лейтенант Мстислав Яковлевич Королев, 1908 года рождения, скончался от полученных ранений 11 марта 1944 года. - Примечание И.Вершинина)

И.Вершинин. Об органах СМЕРШ в годы войны что можете рассказать?

В.Алексеев. В любой части во время войны были отделы контрразведки СМЕРШ, их служба была секретная. Они все контролировали и были в курсе всего того, что в части происходило. Но это все было правильно. Расскажу тебе один такой эпизод, когда мне приходилось с ними сталкиваться. Когда меня ранило, то привезли в большой палаточный госпиталь в какую-то деревню недалеко от знаменитого монастыря в Печорах. Туда свозили всех раненых из нашей дивизии, в том числе и тех, кто терял руки, ноги. Меня направили в перевязочную. Там ко мне подошел хирург, осмотрел как следует и сказал: "Придется пальчику проститься". И ушел после этого. Рядом со мной на операционном столе лежал тяжело раненный часовой, которого как раз задело тогда же, во время минометного обстрела где-то под Тарту. Он так вскоре и умер. А ко мне подошла медсестра и спросила: "Что сказал хирург?" Я передал ей его слова. Она пожалела меня, принесла какую-то накладку и забинтовала мне его. На следующий день меня отправили в палатку. Но там где-то ближе к вечеру у меня сильно заболела рука. Невозможно было даже спать! Боль была страшная и невыносимая. И тут вдруг ко мне подошел один солдат и сказал: "Иди в деревенский дом. Это рядом с палатками в деревне на окраине". "А че я там буду делать?" - поразился я. "Да иди, говорю тебе". Я нашел этот дом и зашел в него. Смотрю: сидит за столом старший лейтенант. Как оказалось, сотрудник контрразведки "СМЕРШ". Я до мелочей запомнил этот с ним разговор. Такое не забывается. "Вы - Алексеев?" - спрашивает. "Я". "Чем ранены?" "Осколком, - отвечаю и показываю руку. - Вот посмотрите, все нормально". "А может быть, пулей?" "Нет, осколком". "Короче, - грубо спрашивает он меня, - кто может подтвердить?!" Я его спрашиваю: "Вы знаете майора Кольцуна - командира 153-го артиллерийского полка?" "Знаю". "Вот его и спросите. Он видел". "Все, - ответил он, - можете идти". Тогда на фронте проверка была жесточайшая. Потому что на войне всякое бывало, были как дезертиры, так и самострелы. Это нормальное явление в жизни, люди самыми разными бывают. Это только в кино показывают все идеальным! Война - более сложная штука, чем многие это себе представляют. Также было со мной и в 26-м полку связи в Ленинграде - не доверяли и все! Но обижаться на это, я думаю, не стоит. Ведь были и те, кто находился в оккупации и проходил подготовку у немцев, а потом к нам направлялся для того, чтобы выполнять их задания.

Виктор Алексеев и его коллега по работе в госпитале. 1945 г., г.Штутгард, Германия

И.Вершинин. Какое отношение было в годы войны к патриотизму?

В.Алексеев. В годы войны у нас был высокий патриотизм. Конечно, были редкие исключения - ненавистники советской власти, которые потом в армии Власова оказались. Но лично у меня был очень патриотический настрой. Всю войну мы верили, что обязательно победим врага.

И.Вершинин. А вы в партию вступили в войну?

В.Алексеев. В войну я стал кандидатом в члены партии. Но я тогда, хочу тебе сказать, насильно был втянут в эту организацию. Вот как это вышло. Я тогда воевал радистом и находился под Сиргала. Подходит вдруг ко мне наш замполит и говорит: "Алексеев, у вас работа ответственная, вы у нас радист. Надо в партию вступать. Пока кандидатом". А перед этим, в Ленинграде, когда я учился на связиста, меня по разнарядке приняли в комсомол. Я по своей наивности тогда ответил: "Ну что, надо так надо". Я не помню никакого такого собрания. То, что показывают в кино об этом, - полная ерунда! Просто пришел ко мне фотограф, сфотографировал, а потом мне принесли кандидатскую карточку. Так что втягивали тогда насильно в партию! Лично меня, например, в это дело просто втянули. Это было где-то в марте 1944 года. А тогда, кстати, так полагалось: по прошествии шести месяцев после того, как тебя делали кандидатом, принимали в партию. Когда я был ранен, мне как раз шесть месяцев и подходило. Но я как-то не проявлял к этому дела никакого интереса. Карточка так где-то и лежала у меня. Попал в госпиталь потом, этим делом заниматься не стал. И оказалось, что так и демобилизовался кандидатом в члены партии.

После этого я вернулся в деревню. Отношение к советской власти у меня изменилось. Во-первых, из-за того, что коммунисты плохо с религией обращались и проводили это раскулачивание. А во-вторых, когда Сталин изменил свое отношение к нашим пленным и сказал: "У нас нет пленных. У нас есть только предатели родины". Это что же получалось? В 1941 году наши солдаты целыми дивизиями попадали в плен и в окружение. Попадали по той только причине, что у нас было плохое в армии обеспечение, на одну винтовку три патрона. С таким вооружением трудно было избежать плена. Потом они находились в немецких концлагерях, пережили там настоящие ужасы. И когда не все, а какая-то их часть вернулась на родину, их посадили в свои лагеря. Как это вообще понимать? Немцы предложили обменять Сталину его сына Якова на Маршала Паулюса. На что тот сказал: "Я солдат на генералов не меняю!" Как это понимать? Я сам видел немецкую листовку: "Яков Джугашвили среди немецких офицеров". И там говорилось о том, что Сталин отказался от предложения немцев. Тогда этих листовок все ужасно боялись. Ведь за них могли человека запросто посадить. Поэтому на фронте были специальные команды, которые как раз занимались сжиганием этих листовок. Сталин был настолько жесток, что многие наши офицеры просто боялись произносить его имя. Потому что на того офицера сразу же могли показать пальцем и его бы посадили. Так что ситуация с пленными просто заставила меня отрицательно относиться к советской власти.

Поэтому, когда я вернулся в деревню из армии, то не стал никому говорить о том, что на фронте стал кандидатом в члены партии. И вдруг на работе мне сказали: "Слушай, зайди сейчас в партком, тебя вызывают". Я захожу, спрашиваю: "Что случилось?" Оказывается, они где-то нашли и раскопали данные о том, что я кандидат. И они меня спрашивают: "Почему не вступаешь в партию?" По инструкции меня полагалось уже исключать из кандидатов, так как я очень долгое время не платил членских взносов. Так они мне сказали: все простим, только вступай в партию. И я вступил. Так что втягивали нас в эту организацию самыми разными способами. Но мне не нравилась эта партия. Из-за вреда, который наделали России за 70 лет. Я на сто процентов верю, что Россия была и будет великой, но не с коммунистами. Так что у меня не было такого рвения быть коммунистом.

И.Вершинин. В годы войны как вообще относились к немцам?

В.Алексеев. Могу сказать, что за все время войны не было ни одного случая, чтобы я какого-то немца из автомата убил. Но это просто из-за того, что была другая ситуация. У радиста ведь стояли совсем иные задачи. Может быть, если бы случилась какая-нибудь непредвиденная обстановка, пришлось бы и стрелять. Но этого не было. А отношение к немцам было, конечно, отрицательным. Во-первых, мы видели, как жестоко они обращались с нашими пленными. А во-вторых, не мы напали на немцев, а они нас. Мы только недоумевали от этого: "Что мы им плохого сделали в конце концов?"

И.Вершинин. Расскажите о том, насколько часто испытывали страх на войне?

В.Алексеев. На фронте страх был какой-то тупой. Больше в нас присутствовал человеческий разум: ты понимал, что другого выхода нет и приказы нужно выполнять. А если кто-то желал куда-то убежать - это было состояние животного, а не человека. Мы как-то перебарывали его. Конечно, я мог бы убежать и дезертировать куда-нибудь. Но как я мог убежать? Во-первых, я был патриотически настроенным. А во-вторых, отлично понимал, чем все это может кончиться. В лучшем случае меня отправили бы в какую-нибудь штрафную роту, в худшем - расстреляли. И тогда бы я был предателем, а не патриотом. У каждого человека на фронте были свои понятия. У меня весь смысл пребывания на фронте в чем состоял? Скрыть этот страх. Я показывал, что мне не страшно на войне и постепенно с этой мыслью свыкся. А другого способа перебороть страх у меня не было. Это сейчас какой-то солдат может сказать: "Не хочу и не пойду!" А тогда этого слова не было. Было слово совсем другое по значению: "Надо!" Так в действительности и было. Вот нам сказали: "Надо взять Нарву!" И мы этот город взяли. А страх так, конечно, был. Думаешь, высшее командование не испытывало страха, когда принимало такое решение? Конечно, испытывало. Просто принять такое решение их жизнь заставляла и другого способа этого сделать не было. Так что страх у нас у всех был, но мы его не показывали.

И.Вершинин. Значит, встречались ли случаи трусости на фронте?

В.Алексеев. Конечно же, такое было. Люди ведь разные тогда были. Были и такие, которым было наплевать, что будет с его страной и его однополчанами. Я как-то читал в одной книге описание одного необычного эпизода. Расскажу тебе о нем. Один солдат настолько струсил и всего испугался, что сбежал в родную деревню и жил у отца на чердаке. Потом он ушел в лес, а ему отец приносил еду. Представляешь, до чего доходило состояние его трусости? Кончилось тем, что сам отец его застрелил. Настолько ему было позорно иметь такого сына. Так что солдаты, способные на недостойное поведение, всегда были, есть и будут. Думаешь, зря чтоли штрафные роты создавали? Исключительно для таких людей. Но был и большой патриотизм!

Если ты интересуешься, была ли трусость на войне, могу рассказать тебе такой пример. Это было в боях на Нарвском плацдарме. Когда немцы попытались атаковать наши позиции и занять траншею, а находились мы с ними почти вплотную, один еврей закопал свою кандидатскую карточку. Но атаку успешно отбили. Тот стал искать свою кандидатскую карточку, но так и не нашел. Это же не только трусость, но и обыкновенное предательство! Он ведь прекрасно знал о том, что немцы в первую очередь расстреливают при попадании в плен коммунистов и кандидатов в члены партии. Его, кажется, направили в штрафную роту. Я об этом факте слышал. Фамилии его я не знаю. Это был какой-то рядовой солдат. Но тогда обстановка была абсолютно недиктуемая! Не знаешь даже, как в такой обстановке себя поведешь.

А вообще я хочу тебе так об этом сказать: на войне очень многое зависело от психологии человека. Ведь встречаются сегодня гонщики, которые переворачиваются во время езды и идут на определенный риск. Так же было и на фронте. Были, например, люди смелые и решительные, которые получали удовольствие от атаки, которых настолько захватывал бой с фашистами, что им без этого становилось скучно. А были спокойные. Были и трусливые. Война - это очень сложная штука!

И.Вершинин. Пока шла война, вы всегда были уверены в своей победе или сомнения первое время были?

В.Алексеев. В начале войны была такая сложная обстановка, что мы даже и не думали об этом. Когда немцы захватили город Тихвин и Ленинград, у нас не было стопроцентной уверенности в победе. Впрочем, я даже и не знаю, что тебе сказать, - тогда я и не задумывался об этом. Одно могу тебе сказать точно: фашистов не любили. Я видел, как они издевались над нашими пленными. Когда нас призывали в армию, военком не зря сказал: "Видели? Вот делайте вывод". А я видел, как они с пленными жестоко обращались, как они раздевали нас, гражданских, снимали всю одежду, вплоть до валенок, и надевали на себя. Такое обращение с нами, конечно же, вызывало ненависть.

И.Вершинин. Как вас кормили на фронте?

В.Алексеев. Когда мы находились в блокадном Ленинграде, то кормили нас там очень плохо. Ужасно кормили! Я помню даже такой случай. Нас послали ломать деревянные дома на дрова. Тогда печки уже нечем было топить! Я зашел в домик, где раньше какой-то клуб был. Я прошел концертный зал, как вдруг встретил солдата. Еще подумал: откуда он здесь мог взяться? А оказывается, это было большое зеркало. Я настолько похудел и отощал, что сам себя не узнал. Там один длинный скелет с ребрами был. В запасных полках в Ленинграде люди просто умирали. И на фронте по сравнению с Ленинградом еда очень хорошая была. Нам в основном давали сухие пайки. Также полагались картошка, консервы, американская тушенка. Кстати, американскую тушенку нам стали давать еще тогда, когда мы находились в Ленинграде. Нас это здорово спасало!

И.Вершинин. Сто грамм тоже вам полагалось?

В.Алексеев. Обязательно выдавали перед обедом. Только это была, конечно, не водка, а разведенный спирт. Но пили по разному. Делали в основном так. Они в такой-то день отказывались от своих "сто грамм" и передавали другим, другие на другой день передавали им. Обменивались алкоголем! Но я не злоупотреблял этим делом. Пьянство - это очень плохая штука! Но ты думаешь, на фронте водка была? Ничего подобного, обыкновенный разведенный спирт. У меня фляга была, которую мне подарил старшина. Ее я спиртом и наполнял.

И.Вершинин. А чем вы, как правило, занимались на фронте в свободное время?

В.Алексеев. А разными делами занимались. Письма писали своим девчонкам, пели разные песни. Даже переделывали песни. Раньше, например, была такая известная песня на блатной мотив.

Далеко из Колымского края

Шлю Тамара тебе я привет.

Как живешь ты, моя дорогая?

Напиши поскорее ответ.

Я живу близ Охотского моря,

Где кончается Дальний Восток,

Я живу без нужды и без горя,

Строю новый в стране городок.

Скоро кончится срок приговора,

Я с друзьями со всеми прощусь,

И на поезде в мягком вагоне

Я к тебе, моя крошка, примчусь.

Так мы, когда находились в обороне и нам делать было нечего, переделали ее: мотив оставили тот же, но слова подобрали совсем другие. Начиналась она у нас так:

Далеко с Ленинградского фронта,

Где кончается Финский залив,

Я живу без нужды и без горя,

Бить фашистов всегда я счастлив.

Заканчивалась она так:

Скоро кончим кровавую битву,

Я с друзьями со всеми прощусь,

И на поезде в мягком вагоне

Я к тебе, моя крошка, примчусь.

Или вот так, например, переделывали одну песню:

Ходим по настилам и мостам

Начинаем завтрак кушать

И концерты снова слушать

Фрицев два раза в день нам преподносят.

Первым выступает миномет

Мины между дзотами кладет

Пушки бьют прямой наводкой

И летят штаны обмоткой

Где славяне поразвесили сушить

Эта песня была у нас сочинена на блатной мотив и основывалась на реальных событиях в какой-то степени: у нас висело белье, которое полетело из-за стрельбы. В свободное время также анекдоты сочиняли. Но политические рассказывать боялись, потому что можно было и срок за это получить. Помню, переделывали песню "Темная ночь", в которой говорилось уже об офицерах-тыловиках. Переделывал, конечно, ее не я, а другие. Начиналась она так:

Темная ночь, я случайно попал в Ленинград

И у детской кроватки тайком не пришлось увидеться

А заканчивалась она, кажется, так:

Танцы, кино, маскировкой закрыто окно

И в квартире военных полно

От сержанта и выше.

У нас на фронте были разные самородки. Они шутили и по-доброму, и по-злому. Вечерами мы так и тратили время. Вот, например, был у нас Коля Петров, который до войны работал на заводе. Так он на лету все схватывал и реагировал юмором.

И.Вершинин. На фронте общались по-уставному?

В.Алексеев. Не было ничего подобного! Я, например, за все время службы ни разу не читал этого устава. Сама жизнь, сама обстановка диктовала нам на фронте свои законы. Может быть, где-то в тылу офицерам козыряли, а у нас ничего такого и не было. Вот, например, мой непосредственный командир старший лейтенант Королев был намного меня старше, ему было где-то около 40 лет. Так у меня было отношение к нему как к отцу. И он относился ко мне с большим уважением.

А вообще никакой дедовщины, которая позднее в армии появилось, тогда не было и в помине. Офицера, который бы плохо обращался со своими подчиненными, могли запросто кокнуть. Да и были такие случаи. Офицеры опять же разными людьми бывали. И ситуации разными бывали! Я читал где-то о том, как хорошо повел в такой обстановке себя командующий фронтом Маршал Василевский. В его машину врезалась машина с одним начальником разведки. Он был, кажется, ранен тогда. Произошло это, конечно, нечаянно. Василевскйи получил перелом двух ребер. Начальник разведки тогда выложил пистолет и сказал Маршалу: "Все, можете меня расстрелять. Судите меня!" Но Василевский потом разобрался и оставил этого офицера дальше служить. Другой бы какой-нибудь генерал его бы распек и отправил в штрафной батальон. А этот не стал, поступил по совести. О чем это говорит? О хороших качествах Василевского.

И.Вершинин. Замполиты у вас были в части? Как вы к ним относились?

В.Алексеев. У нас замполитом был капитан Чистяков. Это был отличнейший человек! Конечно, тут многое опять же от человека зависело. Но они воспитывали нас в патриотическом духе и зачастую даже защищали солдат перед строевыми командирами. Кстати, я застал то время, когда служил в 26-м полку связи, когда они обладали одинаковыми правами со строевыми командирами. Они тогда назывались комиссарами. А потом институт комиссаров ликвидировали, а их сделали заместителями командиров, то есть, подчинили им. Из-за этого возникали противоречия большие!

И.Вершинин. Другие национальности были у вас в части?

В.Алексеев. Я еще с войны к евреям очень хорошо отношусь. У меня на фронте было два начальника: один из них был русским, а другой, заместитель начальника связи полка по радио Броздовский, - евреем. Помню, был у нас связистом один еврей. Отличнейший человек! Его потом ранило. Так что я по прежнему считаю: в любой нации есть как порядочные люди, так и сволочи! Были и другие национальности. Например, командир нашего полка майор Кольцун был белорусом. Вообще-то в войну избегали упоминать о том, что кто-то по национальности еврей.

И.Вершинин. Поддерживали ли связь после войны с однополчанами?

В.Алексеев. Я и сейчас поддерживаю. В этой деревне Колокольне, где и начинался наш путь, нас, как ветеранов 98-й стрелковой дивизии, до сих пор торжественно встречают, наливают сто грамм. Я в прошлом году только туда ездил. Но нас, ветеранов дивизии, сегодня остались считанные единицы. В Питере, например, живет Бурков, который был награжден двумя орденами Славы. Он не раз приезжал в Нарву на встречи с однополчанами. Но сейчас он совсем больной, из дому не выходит.

И.Вершинин. Как сложилась ваша жизнь после войны?

В.Алексеев. В 1946 году я демобилизовался из армии. После этого вернулся на родину и стал заниматься восстановлением поездов по специальности. То есть, в чем моя задача заключалась? Если на железной дороге происходила авария и вагоны сталкивались, случалось всякое, то моя задача, как специалиста, состояла в том, чтобы провести в вагоны электричество, если его нет. В основном работать приходилось ночью. А в 1950 году я оказался в Эстонии - в городе Нарва. Начал я работать на предприятии Министерства Среднего Машиностроения СССР - заводе "Балтиец". Правда, тогда, когда я сюда прибыл, это был всего лишь опытный экспериментальный цех Силламяэского Сланцехимического завода, который также относился к нашему министерству. Производство было очень секретным и было связано с атомным оружием: с Японии привозили сюда какую-то руду, потом перерабатывали ее и делали уран, был большой уровень радиации. Этот цех тогда возглавлял Наум Моисеевич Дыманд. Я его хорошо помню. Работали сначала по 8 часов. А потом нам сказали, что работать по 8 часов вредно и сделали рабочий день шестичасовым. Мы, конечно, тогда и понятия никакого не имели о радиации. Начальство, видимо, знало об этом, но тщательно скрывало от нас. Поэтому многие наши работники в 40-50 лет умерли. Мне опять в жизни повезло в какой-то степени, так как я работал электриком и все те места, которые обслуживал, не очень-то сильно были заражены радиацией. Я уже потом об этом узнал. На "Балтийце" я отработал больше 10 лет и уволился на пенсию по стажу в 50 лет. Тогда на таких предприятиях женщины выходили на пенсию в 45, а мужчины - в 50 лет. Одновременно учился: окончил школу рабочей молодежи, потом - техникум энергооборудования, который так и не закончил. За работу на "Балтийце" получил орден "Знак Почета". Уже потом, перед самым выходом на пенсию, я успел поработать на заводе испытателем. Это продолжалось где-то четыре года. Сейчас испытатели есть на любом производстве. Мы тогда вот чем занимались. Проверяли аппараты: там были ударные тенды, вибрация, минусовая и плюсовая температуры. Потом проверяли на ударной станции, морозили в камере при температуре минус 60 градусов с периодами или же без периодов. В свободное время занимался рыбалкой, охотой, туризмом, фотографированием, киносъемками. Сейчас вот, например, снимаю на видеокамеру для себя, которую не так давно подарил мне сын. Кстати, очень много занимался общественной работой. Например, помогал такой Анне Парфеновне Макаровой организовывать в среднем профессионально-техническом училище имени Амалие Крейсберг музей 98-й стрелковой дивизии, в составе которой когда-то воевал под Нарвой. Сейчас этого музея нет, а его материалы экспонируются в Ивангородском музее.

Слет ветеранов 98-й стрелковой дивизии в Нарве. 70-е гг. В.А.Алексеев - крайний слева, справа от него - однополчанин Бурков

И.Вершинин. И в заключение нашей беседы, Виктор Александрович, такой необычный вопрос: а был ли синдром войны после того, как окончилась война?

В.Алексеев. Конечно, был. Из-за этого, кстати, моя семейная жизнь и не заладилась. Когда я демобилизовался из армии, то весил всего 50 килограммов. Сразу же женился. Но нервная система была настолько войной истощена, что я постоянно срывался. Жена этого не хотела понимать, поэтому мы часто ругались. Однажды, когда мне было плохо с сердцем, я поехал отдыхать в санаторий в Сухуми. Врачиха посмотрела меня и сказала: "У вас болит сердце! У вас очень больное сердце". Я только удивился тому: почему? Она спросила: "Кем вы работали?" "Электриком," - ответил. "Лазить приходилось?" "Да, и когтями". "Молодой человек, - сказала она, - у вас очень больное сердце". И так с таким диагнозом врача я и уехал. Но потом оказался в другом санатории. Там меня осмотрел пожилой врач, кажется, грузинской национальности. "Воевали?" - спросил он меня. "Да, воевал". "Как семейные дела?" Я сказал: так, мол, и так. "Ругаетесь?" Я признался: да, ругаемся. Тогда он начал интересоваться: "А чем после работы занимаетесь?" "Ничем". "А что вам интересно?" - не отступался он от меня. "Да ничем. Мечтал когда-то охотником быть". "Так вот чего тебе надо! - словно осенило его. - Тебе надо купить фотоаппарат, купить ружье и заниматься охотой". Я ему тогда передал слова женщины-врачихи: у вас очень больное сердце. "Да плюй ты на таких врачей, - сказал он мне на это. - Ты абсолютно здоровый человек! У тебя нервная система очень сильно расшатанная". Я начал, как и мой дядя, заниматься охотой. И это, то есть, рыбалка и охота, буквально изменило всю мою жизнь. Я вообще перестал реагировать на семейные раны и разные неприятности. Я стал еще заниматься туризмом, киносъемкой, фотографированием.

Виктор Александрович Алексеев, 2005 год

ОДНО ИЗ ПИСЕМ БЫВШЕГО ОДНОПОЛЧАНИНА К В.А.АЛЕКСЕЕВУ:

"Многоуважаемый однополчанин Виктор Александрович. Здравствуйте!

С горячим ветеранским приветом к вам обращается ваш однополчанин Афанасий Борисович. Во-первых, сообщаю вам, что все попытки снять четкий фотоснимок со взятой у вас схемы снятия блокады Ленинграда не получились. Тогда мы решили начертить от руки копию схемы и передать ее в музей школы № 276 в Красном Селе на память о защитниках Ленинграда. Уважаемый Виктор Александрович, вашу просьбу я выполнил: ваши фото и схему передал в музей и, как было условлено, высылаю вам оригинал как единственный экземпляр и память о вашем командире, а в знак благодарности дарю от себя лично копию схемы. Во-вторых, сообщаю вам, что в Ленинграде в нынешнем 1986 году состоится встреча ветеранов по случаю 41-й годовщины Победы, участниками которой мы с вами были. Порядок дня такой: 8-го мая сего года в 12 часов в 276-й школе Красном Селе пройдет сначала торжественная часть, потом будет осмотр музея боевой славы. Будет работать буфет с безалкогольными напитками: там будут чай, пепси-кола и различные кушания.9-го мая состоится поездка местам боев и возложение венков на воинские захоронения. Ветераны, у которых есть удостоверения участников обороны Ленинграда, размещаются в в гостинице в Ленинграде. Все те, у кого есть друзья и родственники в Ленинграде, могут разместиться у них.

Несколько слов о себе. В настоящее время материально живу хорошо, продуктами обеспечен тоже хорошо, все есть. Здоровье тоже хорошее - ничего не болит. Настроение бодрое, жизнерадостное, гостеприимное и, как говорят горцы, "мой дом - это и твой дом". Добро пожаловать, дорогой участник обороны Ленинграда! Буду рад принять у себя в гостях. Заканчивая свое послание, желаю Вам доброго здоровья и всех земных благ. Передайте от нас, ленинградцев, привет нарвитянам.

С уважением к вам и дружеским приветом, Афанасий Борисович.

P.S.Виктор! Посылаю на память фото командира 7-й батареи, принимавшего участие в снятии блокады Ленинграда".

ПИСЬМО ПОЛКОВНИКА И.Г.НАУМОВА - В.А.АЛЕКСЕЕВУ:

"Уважаемый товарищ Алексеев! Я рад поздравить вас, своего однополчанина, с днем 50-летия наших славных Вооруженных Сил. Приятно вспомнить, что мы тоже принимали участие в вооруженной защите СССР в грозные годы Великой Отечественной войны. Желаю вам самых высоких успехов в труде и счастья в жизни. Я нахожусь на длительном лечении в военном госпитале.

С уважением, полковник Наумов, бывший командир 308-го стрелкового полка 98-й стрелковой дивизии".