Я родился 30 ноября 1921-го года в селе Ченакалевка Козельщинского района Полтавской области. В 1940-м году был призван в Красную Армию со станции Волноваха Сталинской области. Ехал на Дальний Восток 33 дня в телятниках, грузовых вагонах. По прибытии был зачислен в 263-й гаубичный артиллерийский полк. Наша часть стояла в городе Лесозаводске на реке Уссури. Какое-то время пробыл коноводом у комиссара Балашова, часто ездили с ним на рыбалку. Уже после Победы над врагом прочитал в книгах о том, что он отличился в ходе сражений первого периода войны. У нас он был батальонным комиссаром, а в книгах уже значился как полковой. Затем всех нас направили в полковую школу. Распределяли по специальностям в соответствии с пожеланиями, решил пойти в артиллерийскую разведку. Началась упорная учеба, 22 июня 1941-го года мы как раз отрабатывали Устав внутренней службы Рабоче-Крестьянской Красной Армии. Внезапно нам сообщили о том, что немцы напали на Советский Союз. Всем сразу же присвоили звания сержантов и выдали треугольнички на петлицы. При этом командиры продолжали называть нас по-старому – отделенными.
Распределили по батареям, я попал в 5-ю батарею 2-го дивизиона, на вооружении у нас состояли 152-мм гаубицы на металлических колесах, которые таскали тракторы, а в 1-м дивизионе пушки тягали три пары лошадей-тяжеловозов, с огромными спинами. Мы стояли на реке Уссури. Батарея располагалась на огневых позициях, а я как помощник командира взвода управления и одновременно командир отделения разведки, находился на наблюдательном пункте на передовой, прямо на берегу реки Уссури. Впереди простиралась территория подконтрольного японцам государства Маньчжоу-Го. Это был район Китайско-Восточной железной дороги, поэтому напротив нас стояли довольно сильные японские войска. Войны не было, но все ожидали, что она могла вот-вот начаться. Месяца через три, к осени 1941-го года, первая очередь добровольцев из полка, триста или четыреста человек, направили на западный фронт. Проходит некоторое время, начался 1942-й год, отправили вторую очередь, примерно такое же количество ребят. На пополнение к нам стали приходить разные новобранцы – и бывшие осужденные, и совсем молодые ребята. В 1942-м году к осени подошла третья очередь, человек триста – на этот раз выбрали исключительно подготовленных до войны специалистов, в это число попал и я. Быстренько сформировали эшелон, всех одели в новые полушубки, валенки. Ехали мы всего около 12 дней, везде по пути зеленая дорога. Приехали в Москву, оттуда под город Горький в Гороховецкие лагеря, это знаменитые военные лагеря. И там формировались артиллерийские дивизии Резерва Главного Командования. Мы уже, все обученные, каждый старается попасть по своей специальности, и командиры такому обороту событий очень и очень рады, ведь всякие товарищи прибывали, в том числе из Средней Азии, и обученные, и необученные.
Попал в 18-ю артиллерийскую дивизию прорыва РГК, которой в ходе войны присвоили почетные наименования «Гатчинская», «Краснознаменная» и наградили орденом Суворова. Снова на батарее 152-мм орудий, которые таскал трактор СТЗ-5-НАТИ, которые уже на фронте были поменяны на ленд-лизовские грузовики «Студебеккеры». Как часть РГК, нас прикрепляли не к армии, а сразу к фронту. В итоге, когда в январе 1943-го года Ленинградская блокада была прорвана и Волховский и Ленинградский фронты соединились, мы ночью были срочно подняты по тревоге и переброшены на данное направление.
Поезда двигались только по ночам, днем мы стояли в каком-либо укрытии. Железная дорога была ухабистой, мы в вагонах постоянно подпрыгивали, потому что немцы в ходе авиационных налетов ее постоянно разрушали, а наши наспех ремонтировали. В результате мы прибыли на Пулковские высоты. Я как артразведчик взвода управления батареи сразу же отправился на передовую. Здесь узнал, что бывалые блокадники называли этот участок фронта «аппендицит». Огневые позиции нашей батареи находились под мясокомбинатом. Стоим в обороне. Напротив располагался город Пушкин, оккупированный немцами, в котором от Египетских ворот остался один столб, второй был разрушен. Этот столб и стал ориентиром номер 1. Что хотелось бы отметить – наблюдательный пункт был превосходно оборудован, купол поворачивался, ты находишься внутри как будто в танке.
Немец нас просто обстреливал, мы его позиции в ответ тоже накрывали. Но наши 152-мм гаубицы стреляли нечасто. Это 45-мм орудия почти каждый день что-то обстреливали. «Сорокопятки» мы называли «Прощай, Родина!», ведь эту пушчонку самому расчету тащить надо и все время на передовой находишься. 82-мм батальонные минометы тоже на плечах таскали. Да и 76-мм орудия все равно далеко не дотягивали до нашей мощи. Наш снаряд – это серьезное дело, им били только по конкретным целям. Я как помощник командира взвода управления определял места скопления противника, засекал его оборонительные сооружения и наносил на карту ориентиры для стрельбы. Со мной на наблюдательном пункте находились комбат и командир взвода управления, если он был. При мне два раза было пополнение, и обоих командиров убивало. Сначала один еврейчик по фамилии Хейкельсон командовал, но вскоре его ранило, и он умер по дороге в госпиталь. Со вторым я еще и не познакомился как следует, как беднягу убило. Так что хотя мы и стояли в обороне, но потери несли постоянно.
Но долго на одном месте мы не оставались, нас посылали на те участки фронта, где нужен мощный огонь и артподдержка. Поэтому вскоре батарею перебросили под город Урицк. Мне хорошо запомнилось, что на нашем участке на нейтральной зоне стоял остов сожженного трамвая. И как раз на этом новом месте я получаю задание сделать на ватмане сектор немецких позиций в районе Урицка. Выходим с разведчиком на ночь на передовой наблюдательный пункт. Днем до него не доберешься, немцы обязательно пристрелят, а ночью еще можно. Сидим в укрытии, я черчу, он выявляет вражеские огневые точки. Побыли там двое суток, вернулись в передовые траншеи и по телефону передали в штаб, что все закончили. Мне приказали прибыть во второй дивизион, с разведчиком пошли пешком. Уже развидняется, прохладно, мы с расстегнутыми полушубками топаем. Я держу в руках ватман, и внезапно почувствовал, как будто меня ударил кто-то. Потом вижу – кровь на руке. Шальная пуля вошла в кисть левой руки и пробила навылет, при этом еще и вырвала клок шерсти из полушубка. Испугался сильно, ведь эта рана выглядела как членовредительство, понимаете, это страшное дело, кто таким занимается. Ну что же делать, пришли в медпункт, там все внимательно осмотрели, ведь четко специалисты определяют, какая пуля и с какого расстояния стреляли. Посмотрели – все нормально, совпадает с моими словами. После этого ранения отправили в госпиталь, и примерно через месяц мне выдают аттестат, и я возвращаюсь в расположение моей родной батареи.
В январе 1944-го года мы принимали участие в полном прорыве блокады Ленинграда. Вот здесь мне запомнилось, сколько там погибло наших людей, страшное дело. За ночь перед наступлением снег выпал сильно, а мы поддерживали 502-й стрелковый полк 117-й стрелковой дивизии, в котором служила одна молодежь 1926-го года рождения. Мы так их называли – мальчишки. И все белое поле было так обильно усеяно темными точками погибших мальчишек в шинелях, что стало практически не видно снега. Наступление проходило очень трудно, ведь в болотистом районе, где нам довелось наступать, практически не окопаешься – только копнешь землю – тут же выступает вода.
В итоге мы прорвали немецкую оборону и были переброшены на другой участок фронта. При освобождении Эстонской ССР попали в окружение, мы формировали реку Нарву без пехоты, она оказалась где-то в стороне, а мы, артиллеристы, и еще какие-то подвижные части, в горячке наступления вышли на берег и прошли километров девять в глубину обороны противника. Получился своеобразный длинный «язык» со слабыми флангами, его можно легко обрезать, что немец и сделал. Здесь меня во второй раз ранило. Мы с разведчиком поднимались на холм от наблюдательного пункта, а потом опустились в ложбину, где немцы нас не видели. Но противник методически изредка обстрел делал. И только мы с разведчиком перевели дух, как враг нас накрыл сильнейшим полуторачасовым артналетом. Меня ранило в колено правой ноги. Тогда разведчики положили меня на плащ-палатку, перевязали рану и отнесли на огневые позиции. Потом мы прорвали линию окружения и меня вынесли в ближайший эвакогоспиталь, меня осмотрели, как говорится, на ходу, и достали какие-то устрашающие инструменты. Спрашиваю у врача, в чем дело. Оказалось, он мне хочет ногу ампутировать, а я даже слова такого не знал. Потом мне объяснили, что будут ногу оттяпывать. Думаю, ампутировать страшно! Это же ногу отрежут. Медсестра смеется, мол, чего ты боишься, чик-чик, и все. А мне-то страшно! Наотрез отказался давать согласие на ампутацию. Отправили меня в другой эвакогоспиталь, а оттуда уже в Ленинград. Здесь до войны работал Ленинградский государственный педагогический институт имени Александра Ивановича Герцена, и теперь в его здании находился госпиталь для раненых в поясницу и ниже. Я в нем долго пролежал, не стали ногу ампутировать. Сделали аккуратное рассечение кости, достали осколок прямо из кости. А ведь это было опасное дело, я был ранен в таком месте, что осколок сидел буквально в полутора сантиметрах ниже сухожилия, на счастье, его не тронуло, иначе бы на всю жизнь остался калекой.
После выздоровления отправили в Эстонию на формировку, в свою часть я уже не мог вернуться, нашу дивизию перебросили куда-то левее. Попал в 291-й отдельный пулеметно-артиллерийский батальон. Мы стояли на берегу Балтийского моря в нескольких десятках километрах от Риги. Линия фронта ушла далеко на запад. А у меня открылась рана на ноге, это сильно мешало в службе, но я ходил, хоть и хромой. Перевели на должность писаря-каптенармуса вплоть до выздоровления. Побыл там месяца полтора, а потом меня вызывают и говорят, что решили направить в 1-е Томское артиллерийское училище. Спрашивают согласия, я подумал, а чего бы не пойти. Нас собрали и отправили сначала в Ленинград, где мы месяца два околачивались. Почему околачивались?! Не знаю причину. Использовали на разгрузке военных эшелонов, или еще что-нибудь делали, но все как-то хаотично. Потом нас снова собрали, и отвезли уже в Томск. Приезжаем туда, около двух недель добирались, а там артиллерийское училище уже сформировалось, и нас, целую группу, решили направить в 1-е Омское военно-пехотное училище имени Михаила Васильевича Фрунзе. Тут мне уже не понравилось – из артиллерии да в пехоту, нехорошо, а что сделаешь. И в этом училище я встретил 9 мая 1945-го года. Вскоре стал парторгом роты, Потом выходит третья очередь демобилизации, и я туда по годам прохожу. Меня замполит хотел направить из этого училища в Свердловское военно-политическое училище, но туда я тоже опоздал. Так что решил демобилизоваться, и на этом моя армейская жизнь закончилась.
- Имели ли артиллеристы частей РГК какие-либо привилегии?
- Особых преимуществ мы не ощущали, но личный состав батарей большой мощности котировался на фронте наряду с инженерными специальностями. Белая кость и авторитет, не то, что пехота или даже танкисты. Артиллеристам завидовали. А то, что менее опасно в артиллерии, то это неправда. Везде опасно, у нас комбаты и артразведчики постоянно на переднем крае находились, вот огневые позиции располагались и за шесть километров от передовой. Кстати, я ни разу не видел, чтобы наши орудия ставили на прямую наводку. Но сколько наших командиров орудий погибло при контрбатарейной стрельбе немцев, или при налете вражеской авиации! Так что на фронте нет спокойных мест. Приведу такой пример. В Эстонии на железнодорожной станции стояли наши самоходки без солярки, а наш наблюдательный пункт располагался неподалеку. Вдруг три или четыре немецких самолета начали их бомбить, я как раз находился за стереотрубой, смотрю, один самолет пошел в пике, три бомбы выбросил и начал выходить из пикирования прямо через мой блиндаж. Я четко видел лицо летчика, но откуда мог знать, что так повезет, ведь у меня автомат висел в блиндаже, мог бы отличиться, сбил бы его, ведь стрелял неплохо. И немецкий летчик был так близко, что как будто мы смотрели при разговоре друг на друга. Немец ни на что не обращал внимания, ему лишь бы выйти из пике, он уже отбомбился. К счастью, налет оказался для врага неудачным, а нам, наоборот, повезло, были раненные, зато не было убитых, и самоходки остались невредимыми. Так что на войне никто не знает, что в следующий миг может произойти.
- Как кормили на фронте?
- На Дальнем Востоке до войны на длинных столах в тарелках стояли большие куски красной рыбы, ешь, не хочу. Но как только война началась, тут же ввели тыловую норму – грамм 600 хлеба стали выдавать, сразу почувствовали голод. Кто где мог – пропитание доставал. Зимой на хвою ходили, иначе сильно голодать будешь. Так что кормили плохо. Под Горьким тоже приходилось трудно, ведь это все еще считался тыл, а на самом фронте под Ленинградом хлеба вообще не было, давали в основном 350 грамм сухарей, это даже не смешно. Так что кормили неважно. Но что творилось в самом городе, я лично видел – один ходит худой как щепка, а другая ходит опухшая. По-разному организм принимал голод.
- Как было организовано ведение артиллерийской разведки?
- Мы привязывались к ориентирам, таким как деревья или приметные сооружения, те же Египетские ворота.
- Как бы вы оценили наши 152-мм гаубицы?
- Это были прекрасные орудия! Колеса на резиновой основе, очень проходимые. Но выручало в наступлении то, что их таскали великолепные американские грузовики «Студебеккер» - Боже мой, какая это мощная машина! Когда один из этих грузовиков у нас разбили, так представьте себе, другой тащил два орудия одновременно! Спокойно проходили лес. Когда меня со вторым ранением вывозили при прорыве, то помогло то, что везли на «Студебеккере» и поэтому нигде по дороге не застряли.
- Какое было в войсках отношение к партии, Сталину?
- Сталин молодец был, все-таки какой бы он не был суровый, но страну спас. Конечно, и у него имелись ошибки, но у кого их нет?! «За Сталина!» и «За Родину!» шли в атаку. И на танках так было написано. Берия – вот он после войны получил по своим заслугам.
- Что было самым страшным на фронте?
- Когда я попал в окружение, то запрятал свой партийный билет, потому что мы знали, что немцы всех коммунистов расстреливают на месте. Тогда в каждом страх жил, ведь вроде бы наша Красная Армия наступает, а в окружение угодили! Причем связь со штабом потеряли, линейные провода порвало, а на радиостанции 6ПК, которую мы прозвали «три бока», батареи сели. Во время мощного артналета все сняли замки с орудий и укрылись, где могли, сидеть у пушек смысла не было, ведь немецкие орудия не видно и не засечешь без правильной артиллерийской разведки. Когда мы через густой лес прорвались к своим товарищам на переправу через реку Нарва, все изумились – нас в штабе уже похоронили. А какой силы был артналет – такой, что половина леса на нашем участке выгорела. Жалко, леса в Эстонии были очень культурными, ровными и стройными.
| Интервью и лит.обработка: | Ю. Трифонов |
