БАТАРЕЯ, ОГОНЬ!

Минувшая война была событием века. По накалу и размаху сражений, по количеству войск и боевой техники не было в истории подобных войн. Для людей это было испытание мужества, совести, выносливости физической и духовной.

Итог: Мы победили!

Все дальше уходят события тех лет. Все острее мое желание рассказать о моих товарищах, оставшихся верными своему долгу и воинскому приказу на поле боя. Рассказать о тех, с кем вместе, с июня 1941 года до последнего дня войны, мы пережили горечь поражений и радость победы, с кем хоронили павших, отдать долг их чести, бесстрашию, мужеству и памяти.

Часть 1. Мирное время.

ПРОЩАНИЕ СО ЗНАМЕНЕМ

«Ты, мой полк, продолжаешь свой путь,

Я с тобою всегда и повсюду…

Ты меня вдалеке не забудь,

Я тебя никогда не забуду…»

Июнь. Небо, как бездонная голубая чаша. Ни облачка. Полдень. Душный запах цветов, трав, хвойного леса. Необычная тишина. В последнее время дни и ночи стоял грохот артиллерийской стрельбы. Курсанты сдавали экзамены. И вот сегодня – традиционный ритуал-прощание выпускников со Знаменем.

Застыли в строю Ветераны училища, командиры, комиссары, преподаватели. Застыли в строю курсанты. Нетерпеливо, перебирая ногами, у коновязи пофыркивают лошади, да жаворонок где-то в небе, как колокольчик. Показалось Знамя - алое полотнище на ветру, бахрома, золото букв. Сталь обнаженных клинков в руках ассистентов.

Марш артиллерии, дробь барабанов. Фанфары!

Слушай приказ!

«Приказ Народного Комиссара Обороны Союза ССР №220 от 5 июня 1941 года - звучит глуховатый голос – о выпуске курсантов Ленинградского Краснознаменного командного военного артиллерийского Училища имени Красного Октября. Приказ объявлен. Оркестр грянул»Прощание славянки» и парадным шагом, держа равнение на Знамя, пошли выпускники. Через полтора часа поезд из Луги увозил нас в Ленинград. До Великой Отечественной оставалось ровно полмесяца.

ЛЕНИНГРАД.

«В целом мире нет, нет красивее

Ленинграда моего».

В новой офицерской форме чувствую себя непривычно. Вместо выгоревшего добела летнего обмундирования, на мне синие брюки с алым кантом, гимнастерка с»птичками» на рукавах, с двумя»кубиками» в петлицах, обрамленных золотой окантовкой. Все для меня необыкновенно красиво, празднично, строго. Огромный зал. Сдвинуты столы, крахмальные скатерти, цветы, фрукты, закуска.

Начальник Училища поднялся из - за стола. Шепот мгновенно стих.

«Товарищи! Обстановку в Европе вы знаете. По- прежнему в Финляндию продолжают прибывать транспорты с немецко-фашистскими войсками. Идет сосредоточение войск румынских, венгерских, итальянских. Все вы добровольно избрали себе трудную и суровую жизнь в это тревожное время. Вам вручается артиллерия, мощное и грозное оружие войны. Отныне вам дано право командовать от имени Родины. Будьте же достойны этой высокой чести, высокого доверия и больших надежд! В добрый путь, славные офицеры! Счастливой и честной вам службы в войсках!

Шквал аплодисментов.

Вечером – выпускной бал, а пока гуляем по Ленинграду. Ребята собираются группами. Кто в Эрмитаж, кто – в музей артиллерии, кто просто побродить по площадям. Несколько человек пошли в Русский музей, в том числе и я.

«Спешить не будем, говорит, теперь уже лейтенант, Новик, не спичечные этикетки идем смотреть». Суриков, Поленов, Репин – разглядываем, переговариваемся.

Дольше всех задерживаемся возле портретов девушек – благородных девиц. Хороши.

На Невском поужинали и возвратились, когда бал в училище был в самом разгаре. Пышные люстры, военный оркестр, почетные гости. В этом зале, под звуки вальсов «Березка», «Ожидание», «Осенний сон» кружились в танце будущие герои Шипки и Брусиловского прорыва, защитники Ляоляна и Порт-Артура, Каховки и Перекопа.

Кружатся пары. Золотая пора юности! Слишком короткой оказалась она для нас – и тех, кому назавтра суждено было ехать к месту службы, и тех, кто оставался в блокадном Ленинграде.

Прощальный вальс продолжается.

Наступило утро 8 июня 1941 года. Мне 20 лет.

В последний раз закрываем за собой двери парадного входа. Солнце слепит глаз. Со двора доносится «Полонез Огинского». Нас девять лейтенантов – едем в один полк - 695-й гаубичный, в 185-ю мотодивизию генерала Рудчука. Едем до станции Идрица. На перроне полно провожающих, выпускников – курсантов. Нас провожают командиры взводов, лейтенанты Володя Дубов, Порфирий Муштаков, ст. лейтенант Богатов, л-т Андреев, преподаватель подполковник Кузин, майоры Сахаров, Максимов, Трофимов и Ротмистров… Последние слова, последние объятия. Гудок. Колокол. На запад. Поехали навстречу надвигающейся буре, шквалу огня, безумия, героизма, отваги и горя. Прощай, Ленинград. Твоя трагедия и подвиг обольет горем наши сердца, придаст нам силы и мужество. Слава твоя и любовь к тебе до конца будет в моем сердце.

Идрица. Небольшая станция. Через четыре года это слово облетит весь мир – разведчики Егоров и Кантария из Идрицкой стрелковой дивизии водрузят знамя нашей победы над поверженным Рейхстагом. А пока мы выходим из душного вагона. Нас встречает лейтенант с повязкой на рукаве. Лейтенант Новик докладывает о прибытии. Штаб полка находится на берегу озера Люлино. Озеро, роща, туман. – А нельзя ли нам искупаться – спрашивает Нуриман Хазанов. – Валяйте. Почистили сапоги, бриться приходилось пока не часто - управились быстро. Пошли бодро и весело. Принял нас сам командир полка - Григорий Николаевич Вишневский, высокий плотный майор, украинец. «В нашем полку прибыло. На раскачку нет времени, осмотритесь и принимайте огневые взводы, давайте за дело. Здесь много ваших, из Ленинграда. Хорошие хлопцы. Сейчас все на занятиях, отрабатывают взаимозаменяемость в боевых расчетах. Полк оснащен 152 мм гаубицами последнего образца. Боевые расчеты прошли боевую закалку в Финскую. Давно бы их по домам надо, да вот обстановка не позволяет. Ну а личные дела ваши рассмотрю позже»

Майор достал из стола нож, вскрыл пакет с пятью сургучными печатями. На стол легли девять папок – наши личные дела. Майор взял первую папку:

- Лейтенант Хлянов!

- Я лейтенант Хлянов, сосед встал по команде «Смирно».

- Вторая батарея, огневой взвод! – красным карандашом пишет командир полка.

- Ясно?

- Так точно, тов. майор!

- л –т Прозоров! … л– т Новик! … -л– т Берёзкин!

На папках обозначаются новые названия батарей. Вестовые развели нас по командирским палаткам. Так началась для нас новая жизнь. В палатке пять коек: командира, комиссара и командиров взводов. Я был назначен на должность командира первого огневого взвода и, по совместительству, зам. комбата по строевой. Свою койку я узнал по складкам свежего белья. Затолкав под неё чемодан, отправился посмотреть расположение части. Дорожки посыпаны песком, линейка в идеальном порядке, дневальные под грибками в касках, с оружием. С воздуха лагерь прикрыт раскидистыми кронами деревьев. Иду к артиллерийскому парку. На деревянных колодках стоят орудия. Мне они кажутся особенно внушительными. Ведь в училище приходилось иметь дело с пушками 76 мм. калибра и гаубицами – пушками 122. Однако учили нас по правилам всех систем искусству стрельбы. Возвратившись, лёг спать. Разбудил гул моторов. К вечеру начали прибывать подразделения. Тут уж не до сна. Вдруг стремительно отлетел полог палатки.

-Все прибывшие встречают своих командиров на вытяжку! – услышал я весёлый знакомый голос.

- Николаенко! Вот это встреча! Мы обнялись. Окончил училище на год раньше и теперь здесь командиром батареи.

- Всё знаю. Поговорим потом. А сейчас представлю тебя командиру дивизиона. Командир дивизиона долго задерживать не стал. Сказал о роли командира и воспитателя, об авторитете и панибратстве, о том, что подчинённые мои будут постарше меня и, возможно, мне будет нелегко. Пожал нам руки и мы ушли. Вечером командир батареи представил меня личному составу. Так я вошел в свою боевую семью.

Часть 2. ВОЙНА.

«Вставай страна огромная …»

Пронзительно и неожиданно завыли сирены. – Тревога! Прокричал дежурный по штабу. Т-р-е-в-о-г-а-а - понеслось по расположению. Команду подавали дежурные по батареям, дневальные, ночные патрули …

Слышатся обрывки фраз команд за палаткой, топот, бряцание затворами у пирамиды. На ходу затягивая ремни, застёгивая пуговицы, вылетаю из палатки. Все в выходном обмундировании. Вчера, в субботу, одевались по-праздничному. Ходили в клуб.

- А на заре сон так сладок – напевает лейтенант Осадчий. Он вчера вернулся последним из Идрицы.

В артиллерийском парке старшины батарей ведут построение. А сирена все выговаривает – беда!, беда!, беда!..

Но вот, наконец, и она смолкла. Полк выстроен. От домика штаба приближаются командир полка, комиссар, и начальник штаба.

- Товарищи! Громко и строго начал майор.

- Фашисты только что напали на нас… Он сделал короткую паузу, переступив с ноги на ногу. – На границе идёт бой. Мы сейчас забираем боеприпасы, все, полностью забираем горючее, и маршем в район, где позавчера производили рекогносцировку.

- По машинам! Сказал - как отрубил.

- По машинам! Раздались десятки команд.

- Мо-то- о – ры – ы!

И строй врассыпную кинулся к орудиям, тягачам, автомашинам…

- Никак война, ребята – говорит Николаенко. – Давайте всё горючее по машинам, до последней бочки.

ВОЙНА! Всё что стоит за этим словом для нас теперь неизбежно, и несчастье, и горе потерь, и зло, и братские могилы, и отчаяние, и отвага …

Настал наш час. И полк на большой скорости устремился на запад!

ДЕЙСТВУЮЩАЯ АРМИЯ

Миновали узел дорог, местечко Дагда, вблизи озера, в лесу, остановились на привал. Командиры батарей и дивизионов выехали вперед на рекогносцировку. Видимо под Даугавпилсом и займем боевой рубеж.

На горизонте показались тёмные чёрточки Их много. Журавлиный косяк – мелькнуло в голове. Чёрточки увеличиваются, нарастает гул. Самолёты! И вот уже глухой мощный рокот вызывает колебание и дрожь деревьев, Юнкерсы. Пролетают над нами. Множество клиньев, девятками, как будто нет им конца. Но странно – вижу улыбающиеся лица ребят. Все всё поняли. Нам ведь и в Финскую приходилось выполнять спецзадания Ленинградского Военного Округа, будучи курсантами. Ловлю себя на мысли: какое – то лёгкое, приподнятое настроение у меня.

Понял потом. В Училище, особенно в последние месяцы, бесконечно повторялись фразы -«вот – вот», » любую минуту», »вы, как будущие офицеры …». О том что рано или поздно обрушится этот меч, мы знали. И о том, что, в первую очередь, он обрушится на наши головы –мы понимали. Но мы были готовы к борьбе, мы были поколением Революции. И теперь это произошло. Я, как будто, расправил плечи, сбросил ношу.

Комиссар батареи подошел с полковым комиссаром, Шмелёвым А. И. Расположившись на снарядном ящике, не спеша, полковой комиссар одёрнул воротник с четырьмя»шпалами» в петлицах, платком отер полное, добродушное лицо и сказал:»Маньяк оказался суеверным – 22 июня, ровно год назад, французская армия сдалась. Наполеон в своё время 22 июня – же вторгся в пределы России. Вот такие аналогии… Обстановка для нас складывается неважная, товарищи. Немцы из Пруссии мощными колоннами устремились на восток. Рубежи наши во многих местах прорваны. Пограничники противостоять не в силах. Главным силам дивизий приходится сейчас вступать в бой разрозненно под непрерывной вражеской бомбежкой. Внезапность нападения. Фронт от Мурманска до Чёрного моря.»

Люди притихли, слова слишком суровые. Тогда ещё не понимали – насколько суровая учительница война, и классы теперь у нас – поле боя, поле славы и бесславия, чести и бесчестия. Здесь под Даугавпилсом мы должны были дать настоящий бой, нанести удар по 56 фашистскому мото-мехкорпусу генерала Манштейна.

- Ну как друзья, готовы?

- Давно готовы, тов. комиссар, дружно ответили мы.

И вот мы на огневой позиции.

. Орудия вкопаны, ровики для огневых позиций подготовлены, снаряды протерты и разложены на плащ -палатках. Всё тщательно замаскировано свежей зеленью, с флангов батарея прикрыта пулемётными расчётами. Комбат и командир взвода управления ушли вперёд на свой наблюдательный пункт с разведчиками и связистами. Связь налажена. Перед нами Двинск. Крупнейший узел дорог., которые ведут на Ленинград, Витебск, Минск, Смоленск, на Москву…Узел связан с Прибалтикой по всем направлениям. В него уже вошли дивизия»СС- Мёртвая голова», третья моторизованная на подходе, и ещё одна танковая, тоже из корпуса Манштейна, восьмая. Их подпирают сзади и рвутся на простор пехотные мото-дивизии 16-й Армии Фон- Буша - 290-я и 121-я. Поток автомашин и танков не стихает и ночью. Ловлю себя на мысли:»Шарахнуть бы сейчас по этой махине! Но нельзя». Без приказа открывать огонь запрещено. Корпус сосредоточен в самом городе. Население. Смотрим. Ждём. Команды нет. Где-то поблизости изготовилась к встрече врага 46-я танковая дивизия нашего корпуса. Другая дивизия, 42-я танковая брошена генералом под Резекне в помощь группе войск генерала Акимова для ликвидации крупного воздушного десанта. Но что это? Слева, в кустарнике, раздались две пулеметные очереди из нашего ППД.

- Матвеев, узнай что там, скомандовал Берёзкин. Стрельбы больше не было. Показался Матвеев, с каким – то бородатым мужчиной.

- Где комиссар?

-В массах! Отвечает старшина Есин.

-Вот веду, это по его части. Чего с ними делать? В нашей форме, назвались сапёрами, строили, мол, укрепления на границе. Оттуда и драпают.

- Сапёры мы, тов. лейтенант, тихо, будто взмолился, обросший человек. Мы из запаса. Сам я инженер- строитель. Взводом командовал, а это – кивок головы в сторону кустарника, мои люди. Те, что помоложе, остались с пограничниками.

Ну и дела! Из-за деревьев показался комиссар. Идет быстро, размашисто.

- Понимаешь, Берёзкин, расположились ну как в гостях – показывает через плечо рукой. Всё в кучу:И тягачи, и машины, и снаряды, и горючее, и тут же кухня чадит… Одну бомбу и всё накрыто… - Выпалил на одном дыхании, доставая» Беломор», комиссар.

-Что за гусар? Кивнул на бородатого.

-Сапёр.

- Я там навёл порядок, никак не уймётся комиссар

-.Кухню отогнал, машины рассредоточил. Погодя надо будет проверить маскировку… ну как в гостях, ёлки зелёные. Оглянулся. Помолчал.

- Сапоги - то до чего размочалены … Сапёр, говоришь? А ведь нам, Берёзкин, сапёры нужны. Вон сколько земли перекопали, ведь такие дуры надо вкопать, да и укрыть надёжно. Дадим им отдышаться. Отведи их Матвеев к кухне, пусть накормят.

-И чтобы не демаскировать огневую, вдогонку, властно напутствует комиссар, смотрите у меня!

Тем временем на НП комбата развернулась трагедия. Полк не вступил ещё в бой, а уже пролита кровь, у нас – первые потери. Со стороны Двинска, на большаке, показалась большая группа велосипедистов. Загадочным оказалось то, что летят кучами молодые парни, с рюкзаками за спиной в странной форме. Одна группа в нашей, армейской. Другая в форме НКВД. Некоторые в спортивных с лампасами брюках и в куртках.

-Стой! Раздалась команда наших разведчиков. Странные люди проворно отбросили велосипеды, упали и разом открыли автоматный огонь. Николаенко видит всё это со своего НП.

-«Осадчий! На большак!» Бросился с дерева, перехватываясь на одних руках, с сучка на сучок, спрыгнул, и с пистолетом кинулся вслед за Осадчим, связистами и разведчиками. Быстро покончено было с велосипедистами. Но какой ценой! На КП принесли убитого комбата. Ещё двоих положили рядом. Раненым стали оказывать помощь.

- Фершала надо, Басирова, разматывая санпакет, кричит заряжающий Приходько.

- Иде он, шаман?

- Санинструктора! Командует Осадчий. И только Николаенко лежит спокойный и безмятежный. Лицо осунулось и как бы припудрено, я потрясён.

Комиссар достал из бокового кармана его комсомольский билет, записную книжку с адресами. Вынул из кобуры пистолет, который вложили ему ребята, уже убитому.

-Салют дадим из орудий. Ждать недолго осталось.

-Командир теперь у нас, похоже, ты – говорит комиссар Берёзкину – Когда ещё нового пришлют.

Вот теперь нам сапёры понадобились, с усмешкой говорит Матвеев. Поди чай поели… А за одно и вооружим их.

- Сколько тут автоматов принесли?

-18 немецких, да карабинов своих…

- Автоматы - командирам орудий, наводчикам, разведчикам. А карабины – сапёрам, распорядился Берёзкин. Братскую могилу готовят пусть вот на этой опушке. Место высокое, сухое...

Станцию не узнать. Да её и нет. Вместо домов пепелища. Груды обгорелого кирпича и щебня. Шифер с крыш попался нам далеко за станцией. Вдоль насыпи, по всем железнодорожным путям разбросаны обгорелые остовы вагонов. Скрюченные рельсы, вздыбленные шпалы…Тишина, запустение. «Мёртвая тишина» – подумал я. Невероятно быстро всё изменилось! Всего несколько дней назад здесь шла размеренная жизнь: шли составы, по перрону гуляли люди, тихо говорили, смеялись, верили, ждали, любили…Мы в своём лагере. Там, куда я приехал весёлый и беззаботный, с большими надеждами, где улыбался мне Николаенко, где я был так ему рад. Сейчас лагеря не узнать. Было душно, как перед грозой. Иссиня – чёрная туча нависла над озером. Роща забита непролазным, таёжным буреломом. На месте нашей палатки зияет котлован. Хотел взять своё бельё, кое – что из вещей. Даже ручек от чемоданов нет. Вот такой поворот жизни. Через четыре года я опять услышу о Идрице – разведчики Идрицкой стрелковой дивизии – Михаил Егоров и Милитон Кантария вознесут над пылающим Берлином алое полотнище – символ моей Родины, символ нашей победы. Если бы я знал тогда, как я буду гордиться Идрицей, я, пройдя этот трудный путь, длиною в четыре года, начав его двадцатилетним, безусым лейтенантом, путь по жаре и по холоду, замерзая в болотах под Старой Руссой, путь, который прошли мы с товарищами весь под огнём, упрямо вперёд, путь, который закончил я двадцатичетырёхлетним майором, трижды орденоносцем. Так проходила наша военная молодость. И в 45-м я буду гордиться нашей Идрицей. Командиров собрали у эстрады. Расселись, как в былые дни, которые теперь кажутся нам невероятно далёкими.

- Выходит все собрались, тихо проговорил майор Вишневский, всматриваясь в наши лица.

- Да, ждать больше некого, погибшие не придут…

- Полк действовал хорошо. Генерал Рудчук П.Л., командир нашей дивизии, а также комиссар Шмелёв А.И. и командующий артиллерией Хетагуров Г.И. поручили мне передать всем вам благодарность сердечную за доблесть и мужество, проявленное в боях. Прошу вас передать эти слова благодарности вашим подчинённым. Хорошо действовали! Таков вывод о первых боях командира нашего корпуса, Героя Советского Союза генерала Дм.Дм.Лелюшенко.

- Вам капитан – командир обратился к Гусеву, начальнику штаба – Дайте мне сегодня на подпись наградной на лейтенанта Николаенко. К ордену Боевого Красного Знамени. …И после небольшой паузы – посмертно… Подбежал запыхавшийся адъютант, что – то шепнул, доложил.

- Расстрелять, к чертовой матери, всех! Вскоре у большака раздались сухие автоматные очереди.

- Сейчас прослушаем выступление тов. Сталина, устанавливая на столе коричневый ящик, сказал комиссар полка. В записи. Из ящика послышался шорох. Мы как –то настороженно сжались.

- Товарищи! Граждане! Братья и сёстры! Бойцы нашей Армии и Флота! К вам обращаюсь я, друзья мои…

Я чувствую, ко мне лично, обращены эти слова. И каждый думал так. Мы так воспитаны.

- Наше дело правое! Смерть немецким захватчикам! Голос стих. Мы не шелохнулись, сосредоточены и молчаливы - Осадчий, Новик, Беляев, Хлянов, Дятлов – мои однокурсники, мои друзья.

Дальнейшие события разворачиваются стремительно. Часть офицеров с остатками своих подразделений уйдут на машинах, во главе с майором Вишневским, в сражающиеся части корпуса, в район Себежа. Остальные будут брошены на ликвидацию воздушного десанта врага в Новосокольниках. Меня подозвал к себе комиссар.

- Сколько людей осталось у тебя от взвода?

- Я – тринадцатый, тов. Комиссар.

- Фу ты, чёртова дюжина, положив резко руку мне на плечо, говорит начальник Особого отдела. Пошли на большак. Идем втроём – я в середине, по сторонам начальники. Мне не по себе. Что за «почёт» - мысленно прикидываю.

- Серьёзное дело доверяем тебе, нарушил молчание особист.

- Смотри, сейчас там наших войск нет, Будут выходить отдельные группы, кому удастся, из окружения. Смотри в оба. Возможны переодетые диверсанты, их сейчас пруд пруди. Пока мы были у эстрады - задержали три группы по пять человек. Через два- три часа нас здесь никого не будет. Сейчас обед, получишь сухой паёк и занимай, здесь на большаке, позицию. Всё видеть, но чтобы вас не было видно. Рука дрогнет – погиб. Ясно? Вскоре действительно никого тут не осталось. Многих я больше никогда не увидел.

188-я СТРЕЛКОВАЯ ДИВИЗИЯ.

Война застала дивизию в летних лагерях в сорока километрах от границы, в районе Козлу – Руда. А именно на эту дивизию была возложена ответственность за обеспечение прочности Государственной границы на одном из ответственейших участков. Прикрывать направление Пруссия – Каунас. Но вдоль границы, к началу нападения, обеспечивал прикрытие всей полосы один единственный батальон старшего лейтенанта Дудова, растянутый в цепочку. Тяжёлой артиллерии и танков не было – политика - боялись провокации. И что теперь батальон мог противопоставить танковым колоннам врага? Спешно стрелковым полкам дивизии и артиллерии пришлось форсированным маршем двигаться к границе под непрерывными бомбовыми ударами вражеской авиации. Дивизия вступила во встречный бой с прорвавшимися фашистскими танками и мотопехотой. Несмотря на отчаянный героизм наших бойцов, отвагу и мужество, отбросить фашистов за пределы нашей границы не удалось. Особенно большие потери были на марше от массированных налётов вражеской авиации. Отходили немецкие самолёты через Каунас, Кудеверт, в район Старой Руссы. В эту дивизию и попали мы с друзьями после Идрицы. Нас сразу, как только прибыли, развели по подразделениям. Новик стал командовать третьей гаубичной батареей. Беляев у него по – прежнему – командиром взвода управления. Фошин и Хлянов стали командовать огневыми взводами. Дятлова и меня назначили тоже командирами взводов управления.

9 СЕНТЯБРЯ 1941 года.

Сегодня мой день рождения. Мне исполнился 21 год. Но праздник мой омрачён. Ночью, на своём НП был убит лейтенант Беляев. Немецкая разведка под покровом темноты и тумана, во второй половине ночи вышла на НП лейтенанта Беляева. Мой НП был метрах в сорока от него, нас разбудили автоматные очереди и взрывы гранат. Когда мы с разведчиком Семёновым прибежали, там всё было кончено. Часовой заколот штыком у входа, Беляев, выскочивший из землянки, лежал в пяти – шести метрах от входа с пистолетом в руке. В землянке, обрушенной гранатами, лежали убитые телефонист и разведчик. И, к стати сказать, меньше чем через месяц в боях за Лобаново был убит немецкий ст. лейтенант. В его сумке оказались фотокарточки Беляева. Его самого, его родителей, девушки. Беляева мы похоронили на берегу небольшой речки Лужонки под деревней Крутики, недалеко от Валдая.

Здесь же и развернулись упорнейшие бои в сентябре – октябре 1941 года, в районе местечка Сухая Ветошь – Лобаново – Крутики. Бои за шоссе, которое оказалось главным объектом для командования обеих сторон. Фашистам нужно было совершить бросок на Валдай – Бологое, войти в тыл войскам Волховского фронта, наше же командование имело твёрдую цель – не допустить прорыва. Немцы рвались к Ленинграду. Бои приняли решительный, ожесточённый, бескомпромиссный характер. Шли днём и ночью.

18 СЕНТЯБРЯ 1941 года

Воскресенье. Раннее утро. Я сижу на берегу озера Вельё. Вспоминаю свой день рождения – сколько их ещё у меня будет? Стелется туман, подгоняемый с озера. Серебрятся травы. Светает. Над горизонтом – заря. Показалось малиновое солнце. Оно поднимается выше, выше, золотит полосу хвойного леса. Дымчатые клубы тумана сдвигаются к берегу. Прищурясь, я вижу, как постепенно открывается зеркальная гладь озера. Неведомо – таинственным, настороженным кажется противоположный берег. Там, в лесу, затаился враг. Он следит за каждым нашим движением, шорохом. Что приготовил он нам? Мои размышления прервал голос телефониста.

- К телефону вас, тов. лейтенант.

- Приди – ко к Дудову, узнаю голос своего командира дивизиона, Петрова.

- Знаешь где он? Я у него. Жду.

Почистив шинель,полой шинели шаркнул по сапогам, поправил наплечные ремни и отправился. Шутка ли, к самому Дудову. Хотя в глаза его и не видел, но слышал, что комбата уважают солдаты. Слышал, что лично уничтожил из своего пистолета троих фашистов в одной из наших контратак на границе, говорят ещё, что строг комбат. Ординарца будить не стал, пошёл один. Мой ординарец, Востряков, в последнее время ходит мрачный, совсем пал духом.

- Разрешите мне быть при вас, тов. комбат, ведь у меня всю семью раскулачили и отправили в Сибирь. Меня оставили с бабушкой, а то умер бы от голода и холода. Из – под огня всегда вас вытащу, хоть раненого, хоть убитого.»

- Ну и на том спасибо, говорю, добро. На том и окончили разговор. Сентябрь – месяц кислый, пасмурный. Но сегодня сухо и безветренно. Иду по тропе, по лесной опушке, усыпанной яркими листьями брусники. Солнышко над макушками ёлок. Радуюсь красоте и покою. Блиндаж. Захожу. Над картой склонились два капитана - Петров, круглолицый артиллерист и сухощавый, загорелый до черноты, Дудов. В одном окне – амбразуре торчит трофейный ручной пулемёт, к другому»окну» приставлен наш»ПД» с вставленным диском. Я представился. Оба капитана разогнули спины, оторвались от карты.

-Завтракал? Спрашивает Дудов, подняв на меня глаза с красными веками.

- Давай с дороги, вот шашлык. Наливает в кружку из фляги. Больше угощать нечем. Шашлык из конины напоминал резиновую подошву с резким привкусом

конского пота. Разжевать невозможно, пришлось выплюнуть в ладонь – такая оказалась дрянь – хотя и был голодный, как волк.

- Вот этот тип, сегодня захваченный, Петров показывает кивком головы в угол блиндажа, говорит что в 11 дня они переходят в наступление. - Начнётся вот здесь, по большаку на стыке 6-й и 4-й рот и справа, в районе Крутиков. Задача – сбить нас и прорваться на Валдай. В тёмном углу я рассмотрел сначала серебряную окантовку погон, оловянные пуговицы на мундире, белое пятно лица, крылья на пилотке.

- Твоя задача, продолжает Петров, водя тупым концом карандаша по карте, пристрелять по одному орудию от каждой батареи полка. И без десяти в одиннадцать мы нанесём упреждающий огневой удар всем полком по местам их сосредоточения. Учти что там нейтральная полоса всего 50- 70 метров. Свои же осколки могут поразить. Данные готовь тщательней. Давай, садись вот сюда, показал на топчан за столиком и вышел из блиндажа.

Для непосвященного моя карта абсолютно чистая, ни одного условного знака. Однако острозаточенным карандашом точками обозначены на ней точные координаты всех батарей, всех наблюдательных пунктов, места штабов и КП. Я начал готовить данные. Когда был готов, сличили мою карту с данными из записной книжки Петрова. Вместе уточнили. - Ну а теперь, вот тебе двое связных, и давай к Самсонову, говорит Дудов. Он для тебя должен уже выбрать место, откуда будешь пристреливать. Там встретят. И мы отправились. Командир стрелковой роты Самсонов и командир миномётной роты Павлов стоят на дороге, ждут. Место для пристрелки действительно уже выбрано. Идём по траншее. К Самсонову обратился старший сержант и, слышу, докладывает, что боец, мол, Миронов отбивается от рук. Винтовку запустил, в грязи она и в глине. На посту спит, говорит, что сонному легче умирать, не умывается, опустился. Позвали Миронова. Перед нами молодой, румяный парнишка. Ремень повис, подворотничка нет, шинель в глине.

- Не узнаю тебя, Миронов. Помнишь где мы были три месяца назад? – Спрашивает его Самсонов.

-Одному мне разве нужна победа? Кто будет воевать, если все будем вот так? Кто защитит тех кто за нами? Запомни, Миронов, у нас выбора нет – или мы их, или они нас и по-другому никак. Ещё раз услышу о твоих выходках, отправлю под трибунал. Ступай.

Каково было моё удивление, когда этот же старший сержант прибежал к нам на пристрелку и доложил командиру роты, что Миронов перебежал к врагу, оставив на бруствере свою «глиняную» винтовку. Пристрелка шла своим чередом. Достаточно было одного выстрела от каждой батареи. Затем вводилась корректура по направлению и дальности. Когда дали гаубичный выстрел шестой батареей, снаряд ударил в ближний угол немецкого блиндажа. Блиндажи были временные. Вырытый котлован накрывали двумя рядами жердей крест – накрест, покрывали сверху дерном и маскировали ветками. Они были, конечно, непрочными. От нашего снаряда вместе с жердями взлетел сноп пуха и перьев. Немцы натаскали в блиндаж крестьянских матрацев и подушек для своего фашистского удобства. Уцелевшие солдаты кинулись бежать. Вслед за ними бросились обитатели соседнего блиндажа. Павлов выхватил у меня телефонную трубку. - Дай-ка я их накрою, разбегались, гады. Павлов встал во весь рост и стал подавать команды своим миномётчикам. Сейчас же над нашими головами прошлась пулеметная очередь. Пристрелку мы вели, отойдя за наши окопы метров на 20, мы были на нейтральной полосе. Вторая очередь прошлась ниже, срезая ветки с куста за которым мы притаились. Не ожидая третьей очереди и быстрой кончины, Самсонов выдернув из ножен свой нож, махом обрезал кабель, подхватил полы шинели и с аппаратом под мышкой рванул к своему окопу. Павлов за ним. А я взял чуть правее и со всего разбега - упал. Тут было натянуто МЗП – малозаметное препятствие, это тонкая стальная проволока под цвет травы, собранная в кольца и прибитая специальными штырями. Пулемётная очередь прошлась над головой. Я запутался. Бинокль, который висел на шнурке, на груди, заклинило, да так, что головы не поднять. Сапоги со шпорами тоже оказались в капкане. А тут ещё сабля. Трофейная с белой костяной рукояткой с позолотой по эфесу, с чеканкой по тонкой кривой ленте стального клинка. И она тоже меня не пускает, зацепилась. Кое-как достал на поясе финку, обрезал ремни и, потихоньку пятясь, сполз с этого пятачка. И тут же дал стрекача в окоп к пехоте под треск пулемётной очереди. Но пристрелка всё же была закончена. В назначенное время загрохотал полк. Команды подавал капитан Петров, я докладывал координаты места разрывов. Атака противника не состоялась. Слева, в районе Крутиков, немцы форсировали речку Лужонка и немного потеснили 595-й стрелковый полк нашей дивизии. Но к исходу дня контратакой 523-го с. п. положение было восстановлено. Мне, в качестве поощрения, дали «увольнение» и я навестил своих друзей на огневых позициях и НП. Оба следующих дня и ночью дождь сеял, как из решета, непрерывно. Земля набухла, низины покрылись водой. Больше других страдают в таких гиблых условиях артиллеристы. Им приходится почти вручную перетаскивать орудия по замесам грязи. А огневые позиции надо менять почти каждую ночь. Враг неистовствовал и его атаки следовали то с одного, то с противоположного направления. На рассвете 21 сентября 1941 года 800 автоматчиков болотистой лесной чащобой просочились в наш тыл и захватили Лобаново. Здесь располагался медсанбат нашей дивизии. Немцы 12-й и 32-й пехотными дивизиями ударом в стык нашим 188-й и 245-й стрелковым дивизиям прорвались на шоссе и заняли Лобаново. А это уже прорыв. Сзади наших войск нет и нет никаких резервов. Две наши обескровленные в боях стрелковые дивизии против двух полнокровных фашистских. К ним продолжают поступать свежие части. Бои приняли тяжелейший характер.

- Спишь? – Узнаю спросонья голос капитана Петрова. Противник обошел нас слева и ворвался в Лобаново. Сейчас третий час ночи. На рассвете прими первую батарею, выведи её под Лобаново на прямую наводку и уничтожь их. Там нет наших никого теперь, нет и гражданских. Ужасно не хочется уходить из тёплой землянки.

- Лялин, сходи к пехоте, узнай, когда они намерены отходить. Разведчик вернулся быстро. Пехота отошла ещё с вечера. Зажгли сухой хворост, на котором спали в землянках, чтобы противник чувствовал запах дыма и ушли. Надо уходить и нам. Идём прямо по воде, не разбирая дороги. Вода ледяная. Сверху сеет мелкий плотный дождь. Со стороны противника по переднему краю нет привычных ракет. Значит, либо войска в движении, либо спокойно спят, не боясь, что их атакуют. Идём, стараясь обходить болотины. Наконец – то вышли на сухое место. Здесь находился штаб 580-го стрелкового полка нашей дивизии, которым командует майор Буракин. Землянки ещё тёплые, сухие. Зашли в крайнюю справа, поставили часового и я сразу же уснул. Очнулся от того, что почувствовал – меня или будят или душат.

- Немцы! Шепчет мне на ухо Востряков.

- Где?

- Появились слева и заняли оба крайних блиндажа, выставили часового. Вот так – мы в крайних справа, они в крайних слева.

- Ну, давайте по одному по-пластунски. Ползти по сырой траве неприятно, стараюсь не ложиться на землю. Осторожно, согнувшись, стараясь ступать бесшумно, дохожу до кустов. Теперь можно идти во весь рост. Пошли лесом. Вдруг слышу - зашуршала плащ-палатка. Человек зацепился ею за сучек. Остановились. Прямо передо мной вырос человек. Пистолет, как и у меня, в руке, прижатой к груди. За ним сзади человек 15 автоматчиков.

- Немцев не видел?

- Видел. Вот они метрах в 40 отдыхают в двух крайних землянках. Около них часовой. –Пойдёшь с нами?

- Одни справитесь. Давай! И мы разошлись. Вскоре послышались автоматные очереди, взрывы гранат. Выстрелов из немецких автоматов не было. А их по сухому щелчку никак не спутаешь, отличишь среди всей пальбы. К рассвету вышли на батарею. Первой батареей в то время командовал Андреев. Звание «лейтенант» получил будучи в запасе. Родом из Ленинграда. Там остались жена и дочь. Не знаю, мог ли он вести огонь с закрытых позиций. Ни разу не приходилось видеть. Избегал он этого всячески. Или поручал мне, как командиру взвода управления, и я всегда был на НП, или он уходил к пехоте. Так в пехоте и погиб, как рядовой солдат. Видимо, не был готов командовать батареей. Не вникал и в хозяйственные дела. При нём у нас не было ни бани, ни навесов от дождя и ветра для лошадей. Ходили в прожженных шинелях и рваных сапогах. Сменить или организовать ремонт было некому. Как-то мне и говорит Андреев- -Серёжа, если меня убьют раньше, то тебя поставят командовать батареей. Смотри не спейся. Зубов споит кого угодно, а если выживем – отдам за тебя свою дочку, она у меня умница и красавица. Как человек был хороший, душевный.

БОИ ЗА ЛОБАНОВО

Октябрь 1941 года. Захватив Лобаново, противник начал развивать наступление на Валдай. Ближе всех к селу, на пути немцев, была шестая батарея. Но её командир, лейтенант Кисель, был отрезан от своих орудий на НП, связь с ним была прервана. И тогда, командир полка Мотыгин Д.Е., приказывает начальнику разведки полка Роберту Амиряну возглавить временно батарею, вывести её на прямую наводку и перекрыть шоссе. Амирян на глазах противника на галопе развернул батарею и она спасла положение. Картечью в упор немец был остановлен, а затем отброшен на исходный рубеж в село. Подошли два танка»КВ» и без поддержки пехоты ворвались в село. Одна машина вскоре вспыхнула и загорелась, а вторая села клиренсом на остов каменного фундамента. Гусеницы крутятся а сцепления нет, танк повис. На батарее нас встретил л-т Фошин.

- Звони сразу командиру дивизиона, несколько раз тебя спрашивал. Докладываю Петрову о прибытии.

Вот что. Андреева никак не разыщут. Выводи орудия на прямую наводку. Шестая не может бить по Лобанову, мешает ей роща. Давай ты, село надо разбить, у них там в подвалах установлены пулемёты, а по сараям и пристройкам расставлены пушки и танки. Действуй! На опушку леса напротив Лобанова орудия провели с великим трудом. Они по ступицу вязли в замесях грязи, Лошади проваливались в трясине и сами нуждались в помощи. Пришлось отстегнуть постромки, отвести их в безопасное место и вытаскивать орудия вручную. Наконец всё готово. Протёрли и разложили на плащ- палатках снаряды зажигательные, гранаты с установкой фугасных снарядов и осколочные. Отдельно подготовили картечь на случай самообороны. Вскоре связисты навели и связь.

- Готовы? Спрашивает Петров. – Далеко не отходи, сейчас доложу хозяину. Минут через 15 передаёт приказ начать расстрел села. Никакой атаки нашей пехоты не будет. 4-я и 5-я батареи вслед за нами откроют огонь с закрытых позиций по селу.

- Первый взвод готов, докладывает Фошин.

- Второй взвод готов, докладывает Зуев.

- По домам – зажигательными, по сараям и пристройкам – осколочными. Появятся танки – бронебойными и фугасными. Командиры взводов пошли к своим орудиям и вот уже поднята правая рука – знак готовности.

- Батарея, огонь!

- Первое орудие! Выстрел! Это команды командира взвода, командира орудия и доклад наводчика – «Выстрел».

- Огонь! Пожары вспыхнули одновременно в разных местах села.

- Огонь! На фоне дыма и пламени мелькают мечущиеся фигуры. Из глубины заговорили те две батареи -4-я и 5-я из дивизиона Зайкина. На рассвете следующего дня атакой батальона Дудова в лоб, батальона Ерёмина с тыла и бойцов школы младших командиров во фланг – Лобаново было очищено от врага. Здесь был ВПЕРВЫЕ в этой войне враг остановлен окончательно. И сколько бы немцы не пытались прорваться через Лобаново на Валдай, для них рубеж оказался непреодолим. Мы его держали твёрдо. Сейчас на этом месте, вблизи озера Вельё, вознесена на пьедестал пушка-гаубица, в честь той победы нас, артиллеристов. На бронзовой плите отчеканено: - «Всё, что было выжжено и смято, заново оделось в зеленя. Но хранит земля торжественно и свято страшный стон железа и огня.» В память о том сражении мы пели и в песне – марше нашей дивизии: - «Сраженья под Лобановым нам память дорога, -Там били мы незваного, проклятого врага. -Полки мы разгромили фашистских егерей и славу мы добыли дивизии своей…» Ну а тогда, открыв люк обгоревшего «КВ», который сел клиренсом на каменную глыбу, увидели застрелившихся танкистов.

СЛУЧАЙ, ЗА КОТОРЫЙ МНЕ ОБЪЯВИЛИ БЛАГОДАРНОСТЬ

Мы заняли новую позицию. Машины отправили подальше в лес, изготовились к бою. Орудия и огневые расчёты завалили свежими берёзовыми ветками, замаскированы Матвеев, командир огневого взвода и Есин - вместо меня, командир второго взвода, каждый в своих ровиках по центру немного сзади своих орудий. М ой ровик, старшего на батарее, немного сзади их. Командир батареи л-т Новик и командир взвода управления л-т Беляев ушли вперёд с разведчиками и связистами, чтобы занять наблюдательный пункт. Комиссар батареи, политрук Егоров пошёл проверить маскировку автомашин, кухни, хозяйства батареи. В ровике со мной телефонисты двое линейных связистов. Одного при порыве связи, как показал опыт, посылать нельзя. В нашем тылу довольно активно действуют банды местных националистов. От их рук уже погибло немало связистов и командиры двух батарей вместе с разведчиками. Вскоре показались и танки. Кроме меня их пока никто не видит, на батарее стереотруба одна. Связи с Новиком нет. Но он их должен был бы увидеть со своей позиции дать команду на открытие огня. Вот танки сходят с шоссе, разворачиваются в линию по обе стороны от него, не снижая скорости.

- «Кама» слушает, телефонист передаёт мне трубку. -Говорит третий, что видишь? Это капитан Квашнин.

- Вижу танки противника. С Новиком связи нет. Пауза.

- Шестой с Терека только что попал в засаду, прими меры охраны машин и своего тыла. Откроешь огонь самостоятельно, но только с предельной близости. Допусти, чтобы они перешли гать. Переходить её будут свернувшись в колонну поскольку перед тобой вязкая низина. Ударь по головному, создай пробку и бей.

- Понял. Подозвал Матвеева и Есина, проинструктировал. По местам. Вижу, как танки врага сходятся, устремляясь к жердяному настилу через болотовину. Момент настаёт критический, на связь с Новиком уже не рассчитываю. Линия связи идёт через гать. Посылать связистов нет смысла. Низко пригнувшись из кустарника сзади бежит комиссар. Падает в ровик.

- На, полюбуйся, приглашаю к стереотрубе. Едва уловимый гул танков нарастает. Матвеев и Есин рассматривают их в свои бинокли. Отсюда местность хорошо просматривается. Наша батарея крайняя слева. «Везу-везу» послышалось. Характерный прерывистый гул»Юнкерсов».В небе появились штрихи как – будто журавлиных стай, клин. Контуры самолётов вырастают быстро, отчётливо. Не заставил себя ждать и грохот их бомб по батареям справа. С пехотой и танками связи нет. Явление обычное в первые месяцы войны. Каждый род войск действовал самостоятельно, не было опыта. У немцев всё наоборот - танки пробивают брешь вместе с мощным огневым налётом артиллерии, немедленно появляются самолёты и уж потом устремляется пехота. У противника двухлетний опыт боёв, хватало у них и отваги и бесстрашия в бою. Но что это! Прямо на нас из кустарника, левее гати, бегут вояки в нашей пехотной форме. У одного обмотка полощется на ноге, глаза полные ужаса, бегут к нам. Стройбатовцы! Строили укрепления вдоль границы и с тех пор пробиваются почти от границы. На вооружении имели лопаты, кирки и три винтовки на роту. Многие примкнули к пограничникам и так же мужественно сражались. Комиссар быстро отправил их стороной в тыл, отдышаться. Смотрю в стереотрубу. Справа поднимаются над лесом огромные клубы дыма, поднятого взрывами бомб. Танки видны уже невооруженным глазом. Матвеев и Есин ждут, вполоборота повернувшись ко мне. Танки заканчивают форсирование гати колонной. -Ну, что командир, командуй. Вполголоса говорит комиссар.

- К бою! И чувствую – именно этой команды ждут на батарее. Маскировочные ветки разлетелись вмиг.

- По танкам! - По танкам! Повторяют Матвеев и Есин.

- Снаряд осколочный! Первому – по головному! Второму – по четвёртому!.. ….Четвёртому –по хвостовому! Прицел… Первое - готово! Второе - готово! Третье… четвёртое… Батарея-огонь! Земля дрогнула! Батарея потонула в клубящем облаке дыма. Дым быстро рассеялся и колонну мы не узнали. На месте наших мишеней лишь воронки. В уцелевших танках танкисты убрали головы, подобно лягушкам, в люки, увидев как на их глазах разлетелись передние машины, блеснув в воздухе гусеницами, как начищенными браслетами.

- Батарея, огонь! Бить самостоятельно, сложив руки рупором, кричу командирам взводов. Танковая атака противника была отбита. В этом бою мы уничтожили 19 танков, из них 8 тяжёлых. Так было. И никуда мы не бежали в начале войны, как писали некоторые. Бились отважно, без паники и бравады, честно и мужественно. За этот бой мои родители получили благодарность от командования.

7 НОЯБРЯ 1941 года

Памятным событием остался на всю жизнь день 7 ноября. Утром по телефону в роте Самсонова отыскал меня л-т Лавринович и передал что меня ждёт на праздничный обед командир полка подполковник Мотыгин. С самыми тёплыми чувствами сидели мы с друзьями и командирами за праздничным столом, Подняли тост за праздник, помянули павших, выпили за нашу победу, в которую мы верили все. А с Мотыгиным Дмитрием Евдокимовичем мы действительно, отпраздновав победу, часто встречались после войны, поздравляли друг друга с праздниками и сохранили самые лучшие, душевные отношения.

ДЕКАБРЬ 1941 года

«По льду седого Ильменя в глубокий вражий тыл бесстрашно проходили мы, где зверь не проходил…» Шестого декабря началось наших войск контрнаступление под Москвой. Известие это приятно обрадовало нас. Хорошие вести шлют и друзья, оставшиеся воевать в нашей прежней 185-й дивизии. Она тоже участвует в контрнаступлении. Скоро должен наступить и наш черёд. И такой час настал. В ночь на 11-е декабря 1941 года наш 234-й арт. полк передал свои боевые порядки артиллеристам соседней дивизии (245-й) и сосредоточился в лесу восточнее Валдая. Отсюда начался длительный изнурительный марш. Морозы устойчивые под 30. Движение только по ночам при полном бездорожье. Днем пережидаем светлое время в лесах. Костров разводить нельзя, конечный путь движения не известен, связь только устная или через связных пакетами. Зима выдалась на редкость лютая и к тому же снежная. Двигаться с орудиями по пояс в снегу очень тяжело. Вряд ли можно привыкнуть к холоду, к голоду, к бездорожью и бессоннице. Но подбадривало нас то, что мы всё же идём в наступление. Когда и где введут нас в бой, этого мы не знали. И всё же не было того чувства досады, как летом 41-го, когда приходилось оставлять сёла и города под безутешными взглядами стариков и детей. – А мы-то как же? Отходили, оставляя позади братские могилы. Боролись, терпели и ждали. И вот теперь - наступаем. Рады были, что оставляем валдайские болота. Но тут мы ошибались. Нашлись же на белом свете по наши души ещё более гиблые места – старорусские болота. Здесь тоже, избитые до дыр сапоги, месяцами не будут просыхать, а торф и грязь будут засасывать орудия ещё чаще и глубже чем под Валдаем. Всё это будет потом, а сейчас мы в добротных шубах, валенках, в меховых жилетах и тёплых шапках- ушанках. Рукавицы тоже меховые, на шнурке пропущенном в рукавах, держатся на шее. Орудия поставлены на бревенчатые сани- волокуши. В каждые впряжено по восемь лошадей. Командиры и разведчики верхом. Несмотря на переутомление и физическую усталость, настроение приподнятое. В ночь под Новый год артполк сосредоточился в лесах вблизи деревень Лажины, Веретье, Маяты по побережью озера Ильмень. Как новогодний подарок - из штаба полка сообщили, что приказом от 8 декабря присвоено воинское звание «старший лейтенант» мне, Новику и Леонтьеву. Настроение было праздничное и мы решили встретить Новый год все вместе в доме в Веретье. Приехали Новик, Фошин, Леонтьев, Хлянов, Прозоров, Пудов, Матвеев, Дятлов, Прокопов – мои старые и новые друзья.

- Ребята, а хватит ли нам всего? Натирая с мороза уши, с порога спрашивает Дятлов.

- Пехота продаёт водку. Можем выменять. По буханке хлеба за бутылку. Ему тут же дали четыре бутылки и банку рыбных консервов. Но пехота оказалась та ещё. Когда вытащили забитые в горлышки деревянные пробки то оказалась в бутылках вода. Дятлов со злости выбежал на крыльцо и закинул их далеко-далеко. Всё же водки хватило. Встретили Новый 1942 год по всем правилам мирной жизни – с ёлкой и пожеланиями друг другу удачи. Но вопреки нашим надеждам 42-й оказался самым трудным годом за всю войну для всех нас. Во втором часу ночи разъехались из тёплой хаты по своим батареям. Я долго стоял в лесу и слушал, как тревожно скрипят под напором ветра огромные старые деревья. Шестого января Мотыгин Д. Е. собрал весь командный состав на совещание.

ЛАЖИНЫ

Село на восточном побережье озера Ильмень. Здесь в крестьянской избе и собрали нас, командиров батарей, командиров дивизионов и начальников служб полка. Судя по всему, ожидается что-то чрезвычайное. Вот вышел из комнаты командира полка его помощник по хозяйственной части Бутов. Строгий, пожилой, он явно чем-то озабочен. Бежит с папкой документов начальник разведки Амирян. Прошли в комнату Мотыгина Петров и Зайкин. Командиры дивизионов, опустив головы, прошли молча. Во всём чувствуется напряжение и тревога. Адъютант Мотыгина приглашает всех раздеться в прихожей, и заходить. Совещание началось.

- Сегодня в ночь выступаем в свой последний марш, встав по центру стола начал разговор подполковник. На рассвете восьмого должны ворваться в Старую Руссу. Город будем брать штурмом. Наша 188-я стр. дивизия идёт головной. Обходит опорные пункты врага по Ловати и Пола – Юрьево, Мануйлово, Федорково, Парфино – здесь крупные фашистские гарнизоны и сильно укреплённые населенные пункты. Они останутся у нас в тылу. Выбивать оттуда врага будут другие части. Наша задача – город. Завтра Рождество. 8-го на рассвете, не позднее шести утра, мы должны им устроить праздник наш. Головным в дивизии идее батальон капитана Величко, это 2-й батальон 523-го стрелкового полка. Командир опытный, смелый и решительный. Ему и доверена честь ворваться первому в город. Я решил, продолжает командир, придать батальону первую батарею.

- Сопровождать будешь огнём и колёсами, Мотыгин обратился ко мне.

- Ясно? Я встал и молча сделал поклон, знак того что задача понятна. Батарея должна находиться постоянно в боевых порядках стрелковых рот.

-У нас, продолжает Мотыгин, всё расписано. Какой батальон, по каким улицам и на какие опорные узлы наступает. Кто с каким батальоном действует. После совещания увязать всё детально до мелочей с командирами стрелковых батальонов. На марше следовать со своими батальонами. Следом за нами тем же маршрутом пойдёт 182-я стрелковая дивизия генерала Фоменко и 180-я генерала Миссана И.И. Они должны будут ликвидировать опорные пункты врага в нашем тылу и овладеть посёлком Парфино, селом Юрьево, фанерным заводом, станцией Пола. В тыл кратчайшим путём поведёт дивизию хороший знаток этих мест, наш Сусанин – Иван Васильевич Липатов. Он будет с батальоном Величко.

СТАРАЯ РУССА

«Вот эти парни безусые, с кем в 41-м году где-то под Старою Руссою, мы замерзали на льду.

С кем по жаре и по холоду шли мы упрямо вперёд-

Наша военная молодость, Северо-Западный фронт…»

Город пугал своими страшными укреплениями. Враг возвёл целых три линии круговой обороны. Придавая исключительную важность необходимости его удержания, Гитлер назвал город»пистолетом, наставленным в сердце страны». Основу обороны составляли ДОТы и ДЗОТы, врытые в землю танки, бронеколпаки, многочисленные снайперские гнёзда. Подступы к ним прикрывали минные поля и проволочные заграждения. Хороший обзор с многочисленных церквей позволял противнику видеть каждый наш шаг в мощные цейсовские приборы, засекать каждый выстрел наших орудий, каждый дымок костра и наносить по ним массированные огневые удары силами своих многочисленных орудий из глубины их обороны. Особенно тяжело было нам маневрировать, оставаясь на виду. Так что для штурма города требовалась тщательная, хорошо продуманная подготовка. Нужен был мощный огневой кулак, обеспеченность достаточным количеством артиллерии, авиации, танков. Овладение городом стало задачей номер один тогда для всего Северо-Западного Фронта. Понимали почти все – задача ставилась непосильная. Бездарное планирование операции строилось по опыту гражданской войны: наскоком, на Ура, атаками, навалом. В самом деле: Наша дивизия, а так же дивизии генералов Корчицы, Фоменко, Миссана должны были очистить от врага много крупных и мелких населённых пунктов на подступах к городу, овладеть городом и развивать далее наступление на Псков. Другая же часть войск Северо-Западного Фронта, в частности третья Ударная Армия генерала Ерёменко, получили задачу развивать наступление на Торопец, Осташков, далеко слева. В центре же, между этими ножницами оставалась семидесятитысячная кадровая немецкая армия фон Буша, в районе Лычково, Демянск, Молвотицы, а это в нашем тылу. Позднее бывший командующий С. З.Ф. генерал П. Курочкин в книге «На С.З.Ф.-1941-43г.г.» напишет об этом своём провальном планировании операции. И смысл его слов будет сводиться к тому, что командование не учло силы армии фон Буша, что рассчитывали на то, что, оказавшись в котле, немцы сложат оружие, сдадутся. Рассчитывать на это было по меньшей мере глупо. Кроме того, поскольку овладение Старой Руссой было такой важной задачей, а самолётов, по признанию командующего, в его распоряжении было 110 штук, то дать хотя бы десяток из них головной дивизии, хотя бы для прикрытия с воздуха, ну хоть сколько-то, не позволять фашистам безнаказанно бомбить нас, истекающих кровью. Нет, с января по март я видел единицы наших самолётов, пролетающих куда-то над нашей головой. Реальной поддержки нашей авиацией наземных войск не было. То же было и с танками. Никакого огневого и мощного таранящего молота создано не было и воевали мы теми силами, которые были по штатам дивизий, да приданные лыжные батальоны из ребят- студентов. Гораздо позже появятся танки по два-три. Их без всякого толку бросали в атаку на город и они, не достигнув первого фашистского рубежа обороны, либо взорвутся на мине, либо их сжигали выстрелами из орудий. Что значат 2-3 мишени для такой огневой силы, какую подготовил здесь враг?

МАРШ

«Леса, поля холмисты, снега, мороз всё злей. Шли в бой артиллеристы дивизии моей».

С началом сумерек полки дивизии начали марш. По прямой до города 40-42 км. Батальон капитана Величко выступил на два с половиной часа раньше. Солдаты были посажены на крестьянские подводы. Вслед за головной ротой автоматчиков идёт первая батарея. Оставляем гостеприимный лес. Виднеются в Веретье дымки над трубами хат, а сами домишки напоминают пчелиные. Кажется тихая, мирная жизнь и никакой войны. Подводы с солдатами вытягиваются в бесконечную ленту. Идём по Ильменю. По обе стороны от ленты подвод и артиллерийских конных упряжек скользят лыжники. Это студенты Сибирских ВУЗов 25-го лыжного батальона, приданного дивизии. Быстро темнеет. И вот уже лес, слева по побережью выглядит старинной крепостью. Воображение рисует изгородь зубчатых башен, бойниц, наблюдательных вышек. Храпят лошади, понуро раскланиваясь в такт своему шагу. Артиллеристы боевых расчётов идут вслед за орудиями, как за катафалками, занятые своими думами. Мёрзнут в сёдлах ездовые. Уже перевалило за полночь. Мороз всё крепчает. Метёт и кружит позёмка. Снег как песок, с силой бьёт в лицо, колет и обжигает… И вдруг – крик! Точнее – вопль. Дикий, пронзительный, короткий и жуткий вскрик. Какой – то отчаянно обречённый, гортанный, неестественный. Он раздался внезапно, на какие-то доли секунды и словно дьявольский хохот раскатистым эхом прошёл по глади озера, по прибрежным низинам. Холодом обдало спину. Это нечеловеческий вопль, нет. Всего три-четыре гортанных ноты. Но какие! Даже сумасшедший человек издать такое не может. Лошади встали, как вкопанные. Конь подо мной остановился и водит ушами, прислушивается. Застыли лыжники, едва различимые в своих маскировочных костюмах, кажется, будто нанизанные на невидимую нить на краю озера. Мотают головами лошади в упряжках, слушая эхо. Но крик больше не повторился. Возможно, это всего лишь кричал филин, замерзающий на голом сучке дерева в лютую стужу и он вложил в отчаянный вопль остатки своих сил, прощаясь с жизнью. Марш продолжается.

Короткий непредвиденный эпизод оживил каким-то образом, встряхнул людей и лошадей. Сонливость прошла, лошади тоже зашагали бодрее. Величко и Липатов вели бойцов в бессмертие.

НАЧАЛО БОЁВ ЗА СТАРУЮ РУССУ

К одиннадцати дня седьмого января мы вышли к Подборовью. До города более семи километров и каких! Нам надо взять опорные пункты в предместьях – Талыгино, Анишино, Липовицы Старые и Новые, Медниково, Бряшную Гору. А планировали в шесть утра быть уже на улицах города. Ведь шли по целине, чуть не по пояс в снегу. За ночь ни одного привала, Спешили и всё же по времени прибыть не смогли. Выходим из устья Редьи на дорогу, которая ведёт к Подборовью. Противник заметил нас и закружил уже с рассвета самолётами. На Редье головные подводы были накрыты артиллерийским огнём тяжёлых орудий. Пришлось сойти с русла, ввязаться в бой раньше предусмотренного срока. От Подборовья отделяет теперь лишь небольшая роща. Перед самым селом к нам, в голову колонны верхом прискакал командир полка.

- Ну, надеюсь не подкачаешь, поравнявшись со мной подаёт руку. Бой будет жарким. Треск пулемётов прервал разговор. – Началось! Действуй! Удачи желаю. И ускакал. За перелеском вспыхнула густая пулеметная и автоматная пальба. Она всё нарастает.

- За мной, рысью! Командует старший на батарее Андрей Ушаков. Артиллерийские упряжки в клубах снежной пелены кинулись к селу. Обгоняю их на галопе через бугры снега, прибитого к кустарнику. Вот и Подборовье. Автоматчики залегли, строчат из автоматов. Орудия вылетают из рощи, на рыси разворачиваются. Постромки отстёгнуты и спаренные восьмёрки лошадей карьером, как птицы, мчатся вправо, в дубовую рощу.

- К бою! Командует Ушаков. –По пулемёту – снаряд осколочный!

- По пулемёту, командует л-т Пудов, не слезая с коня, и показывая командиру орудия на цель. Слышится только одна команда - Огонь! Огонь! Пехота пошла в атаку. С трёх сторон села понеслось раскатистое и печальное, кок стон –а-а-а-а- Остатки гарнизона бросились бежать. Человек с полсотни по дороге на Талыгино, а большая часть по открытому полю в направлении на город. Тех и других добили картечью. Подвели их и бахилы - утепляющие приспособления для ног – немцы же. Следующая деревня – Талыгино. Лыжники устремились туда, сосредоточившись широким большим полукругом. Ушаков вызвал упряжки и батарея галопом поскакала догонять их. Мне в этом бою не пришлось даже и рта открыть - таким отличным командиром был Андрей Ушаков. С седла я не слезал и только несколько раз пришлось, подскакав к командирам орудий, показывать им рукой – куда бить. Мешать старшему по батарее Ушакову не следовало. Опыт боёв у него был немаленький. Воевал в Финскую, намного старше меня, а родом из Старой Руссы, за которую мы и бились. Там у него – жена, два сына и дочь. Что испытал человек, видя это сплошное горящее поле боя, зная, что там твои дети. Ничего не узнал о них Андрей Ушаков, погиб капитаном, так и не повидав свою семью. В день двадцатилетия освобождения города Старая Русса я был приглашен на торжества. Когда называли имена воинов, земляков-старорусцев, вставали их родственники и им аплодировал зал. Встала и Екатерина Васильевна Ушакова и один из сыновей нашего проводника Липатова. Позднее я познакомился с сыном капитана Ушакова, посетив с ним воинское кладбище, и помянув тех, кто был моими друзьями, с кем здесь мы стояли не на жизнь а на смерть. Но это будет потом. А сейчас мчимся на Талыгино. И тут налетела вражеская авиация. Сколько их! День, по нашим понятиям, явно не летный. Метельная пурга застилает все. И вот из этого снежного облака то и дело выныривают бомбовозы. Кажется вот- вот крылом смахнёт с седла. Внезапно выныривают, потому что гула самолёта мы не слышим. Стоит обвальный грохот, будто над головой и по голове проходит железнодорожный состав с незакреплённым железом. Бедные наши уши. Бомбят и обстреливают нас добросовестно даже транспортные самолёты. Аэродром у них рядом, здесь в Старой Руссе. Наших же самолётов ни в этот день, ни в эту неделю, ни в последующие дни не появилось ни одного. Не тешили они нас своим вниманием, мы уж и не удивлялись, не понимая причины того. Спасение наше в том чтобы шире рассредоточиться и как можно ближе прижиматься к противнику. Так и делаем. Орудия развернуты в боевых порядках лыжного батальона. Они бьют по пулеметным точкам врага и вражеским пушкам, на руках проталкиваем свои орудия вперёд. И не смотря ни на что – снова атака и участь опорного пункта решена. Снова вперёд! Следующая деревня – Анишино. Рядом железнодорожный разъезд. Здесь оказалось всё просто – противник бежал, не желая разделить участь первых двух гарнизонов. Темнеет – велик ли январский день. Пересекаем железную дорогу. Хотя в нашем тылу и остаются у врага станции Пола, Беглово, Лычково, дорога для противника здесь перекрыта навсегда. Больше не прошёл по ней ни один вражеский состав. Совсем стемнело. Орудия оставили на опушке Анишинского леса. Напротив нас деревни Старые и Новые Липовицы, Медниково, Бряшная Гора. Там враг. Впрочем, судя по ракетам – противник кругом. И впереди и с флангов и сзади то и дело вспыхивают молочным светом серии ракет, они будто пляшут, подпрыгивают густым ожерельем. Комиссар батареи Лаврентьев занялся похоронами погибших. Ночью надо написать письма родным. Ушаков приступил к оборудованию огневой позиции и шалашей для отдыха солдат. В прошлую ночь никто не сомкнул глаз, а завтра с рассвета бой. Легко ли на таком морозе голыми руками снимать со снарядов смазку, работать с приборами, крутить барашки… В рукавицах сделать это не получается. Пошел к командиру батальона. Что он там решил. Капитана Величко, его начальника штаба Шаповаленко и командира роты Коровика я застал за ужином. Все трое лежали на хвойном лапнике под ёлкой на самой опушке. -Хорошо нам помогли артиллеристы, садись, давай вот сюда, Величко подвинулся. Закусывай, подаёт свою фляжку, сейчас обговорим что да как. -Разведка вернулась, подошёл лейтенант Горшиха с докладом. –В опорные пункты»Луиза» и»Медуза» ( Липовицы и Медниково) прибывают подкрепления, устанавливают»Бруно» (проволочные заграждения).»Языка» захватить не удалось. -Так-так. Значит укрепляются, раздумывая говорит Величко. Но мы прорвемся! И батальон действительно ворвался в город на рассвете. Единственный из всей дивизии. Правда цена была велика, он полностью погиб, правда и то, что ещё два года бои будут за Старую Руссу и ни одному батальону не удастся повторить подвиг этого, героического 2-го батальона 523-го стрелкового полка 188-й с.д., которым командовал Александр Фёдорович Величко. Но подвиг его останется в благодарной памяти его сослуживцев навсегда. А пока слушаем план Величко.

- Сделаем так, комбат сел, подмяв под собой лапник. – Ты откроешь огонь по Луизе и Медузе прямой наводкой с разных направлений, отвлеки к себе внимание.

- Ты, Коровин, пойдёшь по лощине между этими деревнями. Но как пойдешь? По-пластунски и чтобы ни один котелок, ни один затвор не брякнул. Без маскировочных костюмов не брать. Горшиха и Комов будут с места имитировать наступление. Надо позаботиться о трофейных пулеметах, все с собой. Патронов к ним хватает и в городе они пригодятся. Неизвестно, сколько нам там одним придётся держаться. Словом во второй воловине ночи готовьтесь. Светает в восемь. За четыре часа нам надо пройти лощину и проникнуть в город, не ввязываясь в бой. Вот почему важно отвлечь внимание противника от этой лощины. И на рассвете 8-го января батальон ворвался в город. Уничтожил склады горючего и боеприпасов на аэродроме, захватил курорт, красные казармы, развернул наступление на железнодорожный вокзал и депо. Прошелся по городу, наводя на фашистов страх и панику. Ожесточённый бой продолжался весь день восьмого, всю ночь и весь день девятого января. Последние выстрелы наших солдат смолкли глухой ночью с девятого на десятое января. Силы оказались слишком неравными. У противника по накатанным большакам шли на помощь автомашины с пехотой и танки со стороны Шимска, со стороны Волота, от Холма… У них чётко работала и железная дорога, подбрасывая подкрепления, а окружённому в городе батальону помощи ждать было неоткуда. Мы ничего сделать не могли. Командир дивизии полковник Г.И. Рыбаков был убит на второй день при штурме опорного пункта «Медуза». Сменивший его полковник тоже был убит. Погиб Величко, Горшиха, Коровин, сотни других воинов. Более тридцати раненых бойцов фашисты захватили в плен. Среди них была девушка-санинструктор. Затолкали их всех в глухое кирпичное здание бензохранилища и вход заложили кирпичной кладкой. После освобождения города в 44 году, когда размуровали вход и обследовали бензохранилище - в акте записали, что раненые советские воины погибли от кислородной недостаточности, то есть задохнулись. Те кто живёт на земле и будет жить потом - помните и не забывайте, с чем пришли немцы к нам и зачем. Помните - какую же надо им было иметь изощрённую, сатанинскую и подлую сущность, чтобы мучить людей, чтобы закидывать детей в окна сараев, тащить их за волосы в эти сараи и сжигать. В Старой Руссе было несколько виселиц. Одних снимали, других вешали. Так развлекались эти твари с августа 41 по февраль 44, т. е. целых тридцать месяцев. Так было. В городе был лагерь для наших военнопленных. И когда батальон Величко ворвался в него, фашисты спешно вывели пленных за город и там расстреляли. Землянки, где они жили, забросали гранатами, чтобы не осталось никого. Но части пленных удалось спастись. Я очень внимательно всматривался в их лица в надежде увидеть того самого Миронова, который сдался врагу в сентябре 41-го. Не люди шли, а полутрупы с провалившимися глазами, покрытые какой-то чешуйчатой сыпью. В год освобождения города, в1944 году, я написал статью в газету «Красная Звезда» о действиях батальона А.Ф.Величко, в память о их подвиге. К сожалению, письмо моё попало в руки нечестного человека, который исказил написанное, сочинил то, чего не было, и приплёл того, кого не было. Но статья всё же появилась. Появилась под заголовком «Свет сквозь годы. По следам легендарного батальона» в 1965 году, 18 декабря. Память о капитане Величко увековечена – в его честь названа одна из улиц города Старая Русса.

В БОЯХ ЗА ГОРОД

Старая Русса – январь 42 года.

«Молнией небо расколото,

Пламя во весь горизонт.

Наша военная молодость,

Северо-Западный фронт.»

К середине января 42-го завязали бои стрелковые дивизии И. И. Миссана и В.В.Корчицы. Генерал Миссан зачищает населённые пункты по Ловати в нашем тылу, генерал Корчица с боями обходит Старую Руссу справа. Повсюду полыхают пожарища, от Взвада на Ильмени до Дубовиц под городом. Горит сам город. Горят Липовицы, Медниково, Бряшная Гора. На ночном небе полыхают зарницы над Рамушевым, совхозом» Пенно». Горят сёла на Ловати. Горит станция Пола, фанерный завод… Отблески на ночном небе от залпов артиллерийских батарей с обеих сторон усиливают жуткую атмосферу сражений. Атака. Люди поднимаются в атаку навстречу стене огня, навстречу смерти. Как и вчера, как и позавчера, пехота идет в наступление на ДОТы и ДЗОТы врага одна, без поддержки авиации и танков. Лимит же снарядов у артиллеристов такой, что они невольно только помогают противнику, указывая направление наступления пехоты. Что ещё можно сделать, если у тебя 10-12 снарядов. Ведь подвоза почти нет из-за бездорожья. Мешают снежные заносы, а расчистка дорог возложена на боевые части дивизий. Расчищать некому, так как в полках осталось бойцов не больше, чем в стрелковых ротах. На сегодняшнее наступление создан отряд, именуемый сводным батальоном. Командиром назначен старший лейтенант Самсонов.

- Ну, Володя, с повышением тебя, подхожу к Самсонову. Он вяло здоровается, молчит. Совсем не похож на прежнего веселого и общительного друга. Поднимает воротник шубы.

- Должность на полчаса, каким – то хриплым голосом говорит. Поварам не отдадут ключи от Берлина, а город они считают ключом… Я знал, что сейчас в городе две немецкие дивизии занимают оборону. Есть резервные части. Есть приданные им артиллерийские и танковые части. Что может сделать батальон Самсонова, собранный из писарей, поваров, повозочных, Если бы даже и преодолел все три полосы укреплений. Нет, чуда не будет. Но кому – то нужно доложить начальству, что он ведёт активные боевые действия, сковывает крупные силы противника, а в подтверждение «размаха сражения» будут приведены наши потери, которые, конечно, будут немалые. Самсонов это прекрасно понимал. Начальником штаба сводного батальона назначен Илья Шоповаленко. Ему, бывшему нач. штаба в батальоне Величко, одному из семерых удалось спастись, пробиться атакуя фашистских автоматчиков со стороны Медникова. Из огня да в полымя. Времени без 15 восемь. Солдаты нехотя доедают завтрак, обжигаясь медными ложками. Открыли огонь две батареи 11-го гвардейского артиллерийского полка полковника Кульчицкого, батарея Дмитрия Ляпунова и Василия Замкового, обе калибром по 152мм, вслед за ними открыли огонь две батареи нашего арт. полка, вторая и третья. Остальные батареи находятся далеко слева. Они ведут огонь с закрытых позиций. Огонь жидкий, по три-четыре снаряда на орудие и арт. наступление закончилось. Больше стрелять нечем. И это называлось арт. наступлением. Да, это было бы смешно, когда бы не было так грустно. И я подумал вдруг - а что, если противник сейчас перейдет в наступление? Пробомбит как следует, произведет несколько опустошающих арт. налётов и попрет. Чем и как их сдерживать? Солдаты изготовились к наступлению. На тропке показался Самсонов. -Илья, говорит Шаповаленке. Напиши хорошее письмо моей матери. Я ведь у неё один - единственный посох.

- Не хорони себя раньше времени! Напишешь ещё не раз и сам! Не в таких переделках были, комбат! Зло говорит Шаповаленко. Раскис ты чего-то, Володя.

- Ну, прощайте! Самсонов снял варежку, попрощался с нами. Мы обнялись, пожали руки. И меня в семье великой, в семье братской, новой, не забудьте, помяните…

- Не раскис я, Илья, друг ты мой! Не раскис! Ну, мы пошли. Наша батарея ударила по заранее наведённым целям – в пулемётные амбразуры ДОТов. Залп повторили. Мы не сможем уничтожить батареи врага в глубине, но здесь – на переднем крае уничтожим каждый пулемёт или группу вражеских солдат. Отобьём картечью и их контратаку. Ура-а-а… Пехота пошла во весь рост по колено в снегу, обходя вчерашние и позавчерашние трупы. Но, как и следовало ожидать, на половине нейтральной полосы их накрыл плотный минометный огонь. Густой дым стелется по нейтральной полосе. Пехота залегла. Смотрю на Шаповаленко. Он одной рукой держится за берёзовый ствол, другой протирает глаза, сняв рукавицу. Осколки залетают сюда, с шипящим свистом срезают ветви, но он продолжает пристально всматриваться. От резкого морозного ветра у него текут слёзы. Но он, замерев, глядит на залёгшую среди трупов свою пехоту, размазывая по щекам слёзы и снег. Но вот встали сразу несколько фигур в белых костюмах. - а-а -а-а-а…! Серия частых разрывов мин заглушила последние звуки отчаяния. Полная безысходность… Сколько похоронных придется и на этот раз до утра заполнять штабному офицеру Шаповаленко! В том числе и на своего друга Володю Самсонова. После войны, бывший командующий С.З.Ф. П.А. Курочкин, герой Сов. Союза, генерал Армии, в книге»На С.З.Ф. – 1941-1943г.г». напишет: Вспоминая ныне уже ставшие такими далёкими те дни 1942-го года, нередко думаю: если бы тогда мы обладали таким опытом, который в последующем дала нам война, видимо мы принимали бы уже в то время более рациональные решения, более гибко и осознанно руководили войсками.» Вот именно - ОСОЗНАННО надо было руководить войсками и не забывать, что всякий бой это шахматная игра и цена здесь человеческие жизни. Всякий бой требует взвешивания всех плюсов и минусов, требует учитывать хитроумные планы противника. Если не извлекать для себя уроков из горьких поражений, значит поступать, по меньшей мере легкомысленно и преступно, значит обречь сотни людей на смерть, на ничем не оправданные потери.

«Сейчас всё это странно

В пяти соседних странах

Зарыты наши трупы

И мрамор лейтенантов

Фанерный монумент

Венчанье тех талантов

Развязка тех легенд». Б. Слуцкий.

ОБСТАНОВКА НА С.З.Ф.

К концу января 1942-го передний край обороны нашей 199-й с. д. охватывал полукольцом Старую Руссу. Справа от моста через Соминку до Марфино на левом фланге. Перерезаны все нити шоссейные и железнодорожные, связывающие усиленный гарнизон Старой Руссы с войсками, оказавшимися в нашем тылу, в районе Лычково, Демянск, Моевотицы, Холм. Семидесяти тысячная армия фон Буша оказалась в мешке. Был приказ Гитлера удерживать демянский рубеж любой ценой и на протяжении года сюда перебрасывались всё новые и новые силы, с которыми мы вели затяжные, ожесточенные бои. А окружено было к этому времени 70 тысяч противника. Под Старой Руссой по- прежнему горело всё, что могло гореть. Сёла, посёлки, сам город. В ночных заревах отчетливо виднеются контуры церквей и соборов. Со многих уже снесли купола снарядами. Но величественные и ажурные сооружения удивительно красиво и завораживающе красовались в багровом зареве. К началу февраля мы выдохлись. Ура кричать больше некому. Получен приказ окапываться, закрепляться.

- Слава Богу! Хватит спать в снегу, ведь зима стоит лютая, как и в финскую. Новый командир полка, сменивший Мотыгина, майор Петров утвердил мою просьбу в отношении размещения боевых порядков батареи. Отныне наблюдательный пункт – основной будет на бряшнинском переезде. Боковой в районе Анишинского леса, запасной в Дубовой роще Подборовья. Огневая позиция основная - на разъезде Анишино, боковая - на опушке Анишинского леса, запасная -под Талыгиным. Иду на свой новый НП, отдав распоряжение старшине Зубову заготовить два сруба для землянок, которые можно оборудовать, как ДЗОТы. Иду, насвистываю «Катюшу». Не доходя до переезда, встречаю кавалькаду. Разведчики 3-й батареи на палатке несут раненого.

- Кого несёте? Новика? И сильно ранен? Опустите на землю. Новик попытался мне улыбнуться. – Возьми мою планшетку. Там командирская линейка, арт. уставы и мой адрес. Жене напиши, успокой, когда ещё я попаду в госпиталь. Да и каждый эшелон бомбят… Жену Новика я знал. В училище она работала официанткой сразу после школы. Потом приехала, уже к мужу, к нам в часть. Так делали многие молодые девушки, выходя замуж за бывших курсантов и разлетаясь вместе с ними по воинским частям.

- Ну, давайте-ка застегнём жилет, шубу, прикроем ещё палаткой и в санбат, говорю я.

- Мы подводу вызвали, тов. лейтенант, она подойдет к переезду.

- Прощай друг, поправляйся, поправляю его шапку, чуть набекрень. Отдохнёшь месяца полтора в тепле и вновь встретимся.

- Береги себя в этом пекле, едва слышно шепчет Новик. Осторожно пожимаю его руку. Больше о Новике мне слышать не довелось, так хотелось, чтобы он выжил, доехал до госпиталя. А война продолжается - каждодневный труд, риск, смерть друзей – длинный кровавый путь со щемящим чувством бессилия что-либо изменить. Но меня Бог хранил.

ФЕВРАЛЬ 42-года

«Мы, встав здесь однажды, не пятились вспять

Решив не сдаваться на милость.

Наверно поэтому нас убивать

По нескольку раз приходилось.»

На НП батареи пришел майор Петров, сменивший подполковника Мотыгина на должности командира полка. У него было правило- ежедневно бывать на огневых позициях, наблюдательных пунктах двух-трёх батарей. Вникал во всё до мелочей и любил порядок.

- А ну-ка дай по ним, отходя от стереотрубы, жестом предлагает мне посмотреть. Перекрестие наведено на группу солдат противника, расчищающих лопатами снег около своего ДОТа.

- Промажешь, лишу наркомовских на три недели. Он, конечно, понимает, что меня нельзя лишить наркомовских. Плохой тот старшина, который оставит своего командира без водки, тем более сейчас, в ней хоть купайся, особенно у пехоты. Хозяйство живёт по своим правилам. Строевую записку вручают старшинам с вечера. Ночь они едут на ДОП (дивизионный обменный пункт) за продуктами. День там кормят лошадей, отдыхают, в светлое время из-за авиации врага нельзя днём проехать. Возвратятся лишь к утру. Если значилось в строевой 500 человек, они и привезли на 500 бойцов продуктов. Но за сутки в бою вышло из строя, к примеру, человек 300. Продукты остаются. Указывать наличие численного состава с учётом среднего количества потерь было не принято, дабы не каркать. Так что лишить меня наркомовских, даже в шутку, храброму Петрову, никак не удалось бы.

-Давай-ка одним орудием накрой их, Петров отлично знает, что по правилам арт. стрельбы для того, чтобы уничтожить такую цель с закрытой огневой позиции вместе с пристрелкой требуется 12 снарядов. Он же хочет увидеть один выстрел. Но мы это умеем.

- По пехоте! Шрапнелью! Угломер… Уровень… Прицел… Трубка… Первое орудие один снаряд. – Первое готово - докладывают с ОП.

- Огонь! Цель поражена. Группа накрыта.

Как же достигалась такая точность стрельбы? В первую очередь, конечно опытом. За 20 месяцев войны, т. е. за 600 суток из которых полтысячи, наверняка, если не больше прошли в боях, опыт ведения стрельбы из орудий у нас уже был. И мы делали так: как только я занял НП, например, на Бряшнинском переезде, даю пять выстрелов на всю ширину видимости и с расчётом на глубину, где может появиться противник. Установки записываем на щитах орудий и в моём блокноте. Так что цель, на которую указал мне майор Петров, оказалась вблизи репера. Ввести поправку по направлению, отмерить угол и поправку по дальности не составляет труда, как говорится, дело техники. Петров стрельбой нашей остался доволен и случай запомнил. Когда пятая фашистская дивизия по всему этому пространству раскинулась, перейдя в наступление 9-го февраля, положение спасла шрапнель. Прибывшая из Франции накануне, дивизия не знала особенностей боёв с нами. Они шли в психическую атаку густыми колоннами повзводно, поротно, принимая нас за бельгийцев. В надежде, что дрогнем и начнем отходить. Но у нас отходить было не кому. Обескровленная атаками дивизия охватывала город от Соминки до Марфино, растянувшись в тонкую нить на 20 километров. Другие батареи нашего арт. полка не смогли принять участие в том бою, были далеко, поэтому транспорт всего полка работал на первую батарею, забирая шрапнель от них. Бой продолжался от темна до темна, от рассвета до заката. Атаки врага были отбиты. Вот тогда-то и появилась статья майора Петрова в газете С.З.Ф.» За Родину» под заголовком» Шрапнелью огонь!» Она начиналась словами:»Батарея Чистякова перебила шрапнелью несколько сот гитлеровцев.» Конечно число убитых никто не считал, но то, что осталось лежать трупов 700-800 это факт. Петров хвалил меня, скажу без ложной скромности, за умение владеть этим видом стрельбы, самым трудным. Ведь требуется, чтобы снаряд рвался на высоте 5-7 метров и градом картечи из стакана сноп поражал живую силу врага на большой площади. Мне пришлось тогда выпустить по врагу до четырёхсот штук снарядов шрапнели по этим колоннам врага. И около ста штук - третьей батареей. Корректировать огонь пришлось мне. После Новика командовать батареей стал старший лейтенант Булатов. Наши НП были метрах в пяти друг от друга. Но Булатов был убит в самом начале боя и до конца его лежал в каких-то 2-3 шагах от моей землянки. Вскоре жизнь наша бытовая изменилась к лучшему. У нас на НП появились блиндажи. Срубы заготовлялись в безопасном месте, в тылу, ночью привозились на НП и собирались в подготовленном котловане. Появились просторные и теплые помещения.

- Вот, не зря сказано, что бытие определяет сознание, вижу – повеселели.

- Так-то оно так, отвечает старший сержант Комаров, но разве плохое у нас было сознание, когда спали в снегу неделями на таком морозе? Я вот строил Комсомольск, тов. командир, на Амуре, так там вообще никакого бытия почти не было. А сознание - ого! Вот и думаю, что скорее образ мысли влияет на образ жизни. Мысли - главное, душевная радость, а не быт… Больной бывает и золотой кровати не рад …

- Романов, завтра ровно в семь утра разведчиков и связистов отвести в баню. Оставь здесь двух человек. Андрусенко, останешься за телефониста с одним линейным, помоетесь, когда вернется Романов. Ферштейн?

- А як же! У баню – мы хоть до Жмеринки рады идти.

БАНЯ

Если человек месяцами не снимал шапки, ремня, неделями - сапог, то он поймёт, что такое настоящая фронтовая баня. Сруб в земле, стены сруба внутри обшиты большими листами фанеры. Потолок так же обит фанерой, благо её оказались большие запасы в Парфино на заводе. Железная бочка служит топкой. Она обложена камнями, булыжником. Несколько бочек с холодной и горячей водой. Баня своя, настоящая. Есть в ней и предбанник, есть и полог. Веники накануне были приготовлены из можжевеловых веток. Солдаты выскакивают сквозь клубы пара, катаются в снегу и снова в баню, не выгонишь. А мыться всем надо. Я вспомнил другую баню, устроенную с месяц назад для пехоты. Меня позвал комбат Дудов. Пошли мыться. В снегу, в кустарнике еле видна автомашина с цистерной. Рядом разбита брезентовая палатка. От цистерны к палатке проведен резиновый шланг для подачи воды. Слева от цистерны машина с дезокамерой. Раздевшись, отдали для прожарки свое бельё, меховые жилеты, шубы, ватные брюки, валенки, шапки. Прожарка полтора часа. Заходим в палатку. Под ногами еловые ветки. Проваливаемся, чуть не по пояс. Лапник как иголками царапает кожу. Не мылись в бане от границы. Да и вода в цистерне давно уже не комнатной температуры. На улице мороз со снегом. Вот так и промаялись почти два часа. И ничего, ни у кого ни простуды какой, ни насморка, ни зубной боли не было. Сказалось, видимо, напряжение физическое и нервное. Все были, как сжатый кулак. А сегодняшняя баня это рай. А пока мы с комиссаром батареи Лаврентьевым решили осмотреть хозяйство Зубова. Я понимал, что главная заслуга здесь, в тылу батареи, комиссара, и он хочет им похвастаться. Не смотря на сложнейшую обстановку вокруг – порядок был образцовый. Лошади стоят на привязи под навесом, защищенные от ветра и снега жердяной изгородью, перевитой еловым лапником. Сбруя развешана компактно на вешалках-кронштейнах и даже смазана пушечным салом. Порядок был и на кухне, оборудованной в виде елового шатра с прибитыми изнутри листами фанеры. Старшине Зубову было лет 45, это крепкий плотный высокий мужчина с живыми, карими глазами и буденовскими усами – типичный представитель унтер- офицера царских времен с ярко выраженной привычкой чинопочитания. Исполнительность - главная черта воинской службы таких людей. Порядок в тылу, который они соблюдали, необходим всем и командирам и солдатам. Зубов умел держать в руках всех, и ездовых-повозочных, и ездовых огневых взводов, и повара со всей прислугой. Все выполняли свою работу четко и неукоснительно. Сейчас он выдаёт чистое бельё, меняет, кому необходимо, верхнюю одежду, отбивается от излишне назойливых.

- Ну чего? Прожог сапог? А ну не прикидывайся сиротой. Птица вон всю зиму босиком и ничего. Коли говорю – слушай, коли командую – выполняй. До мая в этих проходишь, а там кирзовыми награжу. Отходи! Санинструктор, тем временем, деловито ходит с часами в руке. Производит беглый осмотр перед баней и следит за графиком по минутам. Нужно успеть вымыться всем, не нарушая боевой готовности батареи. Баня продолжается.

«Ни вешки какой, ни столба со звездой

Нельзя водрузить над могилой,

В траншеях, заполненных ржавой водой

Мы мёртвых своих хоронили…»

Старорусская земля славится комариными болотами летом и гиблыми торфяниками зимой. Они засасывают орудия. Сегодня 10-е февраля 1942 года. Я оставил вместо себя на НП л-та Мамаджаняна, а сам отправился к месту захоронения убитых. Смерть на войне всегда внезапна. Живешь завтрашней радостью, ждёшь чего-то хорошего. Не ждешь только смерти себе. У свежей воронки вблизи анишинского переезда лежат на плащ-палатках убитые во вчерашнем бою ст. л-т Булатов, командир 3-й батареи. Лежит ст. сержант Романов, командир отделения разведки первой батареи. Андрусенко - ком-р отделения связи, Скворцов и Блинов – разведчики. Все они погибли на Бряшнинском переезде, на НП первой и третьей батарей. Связисты и разведчики. По ту сторону котлована убитые лежат прикрытые сверху палатками. Готовится братская могила. Смерть уравняла всё: звания, военную специальность, национальность воинов. Отныне им вечно лежать рядом, друг с другом. Солдаты с НП обеих батарей стоят, обнажив русые, светлые, чёрные, рыжие, давно нестриженые головы. Стоим и смотрим на гипсовые лица тех, с кем ещё вчера делились всем - новостями, махоркой. Всматриваюсь в лицо Романова. Когда он упал, я подбежал к нему и услышал его мучительный полушопот:

- Командир, я буду жить?

И это были его последние слова. Сейчас он лежит в моей шинели с тремя кубиками в петлице - старшего лейтенанта.

Надел он её для того видимо, чтобы легче было командовать солдатами 25-го лыжного батальона при отражении атаки, вдоль железной дороги со стороны Городской Слободы. С нами на Бряшнинском переезде было человек 20 автоматчиков, остатки лыжного батальона. Их лейтенант был убит вместе с Булатовым в момент, когда мы контратаковали врага, пытаясь в первую очередь сбить с моста через Соминку установленный ими крупнокалиберный пулемёт. Командование группой лыжников и взял на себя ст. сержант Романов. Комбат Булатов был одним из трёх, которых я встречал в ту пору – с огненно-рыжими волосами. Такими же были командир дивизиона Заикин, курсант Печенкин и вот Булатов. Сейчас волосы Булатова, золотистые и пушистые нимбом обрамляют мраморное лицо.

- Поправь шапку ему, съехала - шепчет Зубов ездовому Таирову. Тот не шелохнулся.

Котлован зачищен. По дну разостланы палатки, укладывают тела. Последний раз всматриваемся в лица друзей и товарищей. Прощайте. Карающий огневой налёт обеих батарей был салютом. По дороге на свой НП перед глазами продолжают стоять лица тех, кого мы только что укрыли землёй. Кажется только что Романов сидел в блиндаже у буржуйки, держал в руке письмо. Осталось это письмо в блиндаже с обведенной детской ладошкой. Как распустившийся цветок - подумал я. Еще одной сиротой стало больше на белом свете.

Наступил апрель 1942 года.

«Три дня самолёта с продуктами нет

Потуже ремень засупоньте.

Мы знаем теперь, где кончается свет –

На Северо-Западном Фронте.»

Половодье отрезало нас под Старой Руссой от всех своих тылов. Разлились Ловать, Пола, Редья, множество мелких рек и речушек. Болотные низины превратились в озёрные плёсы. Снабжение прорвано.

Наш бывший проводник Иван Васильевич Липатов создал было целую флотилию из рыбацких лодок и хотел нам помочь, но затею эту разгадала вражеская авиация и разбомбила лодки. Погиб и сам Липатов. Он похоронен в деревне Юрьево на берегу Ловати со всеми воинскими почестями.

Подвоза нет. Продукты закончились. Боеприпасы на исходе, фуража для лошадей давно нет. А тут ещё листовки.

- Командирам полков 188-й дивизии – Старощуку, Ерёмину, Петрову, Кулику: Припасайте мыло и мочалки, в воскресенье мы вас будем купать в Ловати.

И действительно, немцы предприняли всё, чтобы отбросить нас к полноводной реке. Активно действовала и их авиация. Но дивизия устояла. В ночь с субботы на воскресенье все батареи полка, а также батареи противотанкового дивизиона были выведены на прямую наводку. Экономя каждый снаряд, они весь день - воскресенье, отбивали атаки, били в упор с предельно коротких дистанций. Слаженно и смело действовали и стрелковые подразделения дивизии, особенно пулемётные расчёты. Но положение складывалось не из приятных. К 15 апреля противник сосредоточил две мощные группировки. Одну в Старой Руссе, в самом городе, из пяти свежих дивизий. Эту группировку возглавил генерал Зайдлиц и вторую со стороны окружённой армии фон Буша, со стороны Демянска. Обе группировки одновременно ударили с фронта и с тыла. Начались упорные, ожесточённые бои. Слаженно и активно действовала вражеская авиация. Обычно самолётов 18-20, образовав в воздухе круг, начинали карусель. Один выходит из пике, сбросив бомбы, второй пикирует, включив сирену, третий снижается, готовясь к пике вслед за ним. И так ежедневно в течение всего светлого времени суток. С нашей стороны авиации не было, но зато наиболее стойко отбивалась дивизия молодого полковника тогда П. Батицкого, а также 43 гвардейская дивизия латышских стрелков и обе бригады морской пехоты. Дивизии и бригады сохранились лишь по названию. В них не было и трети прежнего численного состава, а в нашей 188-й едва набирался полнокровный стрелковый батальон. Вот почему на шестые сутки боёв, 21-го апреля противнику удалось пробиться к Ловати. Образовался так называемый Рамушевский коридор. Шоссе, которое отбил для себя противник, простреливалось огнём наших войск с обеих сторон. «Коридором смерти» называли его фашисты. И этот коридор просуществовал ровно 10 месяцев, вплоть до 20-х чисел февраля 1943 года, до дня ликвидации Демянского котла. Непрерывные длительные бои за шоссе носили крайне ожесточенный, тяжелый характер. Для врага это была единственная нитка, связывающая Старую Руссу с многотысячной армией фон Буша в нашем тылу.

Для артиллеристов апрель был особенно тяжелым. Бескормица для лошадей. Начался падёж. А что значит остаться батарее без средств тяги? Машин нет, да и зачем они в этих гиблых болотах? Лошадей теряли десятками при бомбежке и арт. обстрелах. А тут ещё и падёж. В те дни каждую ночь приходилось орудия перемещать с позиции на позицию – на боковые, запасные, временные, ложные. Лишь бы не раскрыть основные, необходимые в нужный, критический момент позиции.

А противник не только видел каждый наш шаг, рассматривая нас с церквей. Хорошо у него работала и звуко-засечка, и разведывательная авиация.

Вызывает меня командир полка подполковник Петров.

- Сдохнет ещё хоть одна лошадь – быть тебе рядовым в штрафбате.

- Вы ищете бондаря, тов. подполковник?

- Причём тут бондарь, орёт Петров.

- А при том, что у нас перед войной в деревне, за Пошехоньем, тоже приключилась неприятность с лошадями. А виноватыми оказались кузней и два бондаря.

- Ну-ка расскажи, пошехонец. Голос немного подобрел. Он же знает, что подвоза продуктов нет ни для людей, ни для лошадей. Мы едим дохлую конину, а трава ещё под слоем снега и льда.

Рассказываю историю о том что, когда в колхозе захромали лошади – решили, что кузнец – вредитель плохо их подковывает, а поэтому его надо убить. Но вспомнили, что кузнец-то один, а кто же ковать лошадей будет? Тогда решили убить бондаря, так как бондарей в колхозе два. От шутки немного повеселели и разошлись.

1 МАЯ 1942 года

С тех пор как помню себя - полюбил этот праздник. Ликует природа: ароматные, сочные, липкие листья зелени, щебетание, крики птиц, радость людей и зверей.

Из штаба полка передали, чтобы завтра к 11 дня я был в селе Лажины. Будут вручать боевой орден. И вот я в Лажинах.

Я остановился. Здесь четыре месяца назад состоялось совещание комсостава полка перед последним броском на Старую Руссу. Отсюда, из района Лажины-Веретье в студеные сумерки отправились полки»по льду седого Ильменя в глубокий вражий тыл». Отсюда выступил в своё бессмертие батальон капитана Величко… Как давно это было. Сто с небольшим суток, а сколько нечеловеческих сил, страданий, трагедий, сколько крови и пота вобрали в себя эти сто суток! Сейчас в Лажинах, среди этих трав, мне те зимние месяцы кажутся тяжелым, кошмарным сном.

Вызвали нас сюда пять человек из разных частей фронта. Скоробогатов и Ляпунов из 11 гвардейского арт. полка. Обоих я знаю с января. Отлично и храбро сражались. Вызван военфельдшер из 180 стр. дивизии генерала И.И. Миссана. Он вынес с поля боя сотни наших воинов. Вызван лейтенант-разведчик из 202 стр. дивизии генерала Штыкова. Из нашей 188-й вызван я. Наградили меня за бои 41-го в Прибалтике, за Лобаново, и за последние бои. Удивительно, но никого ещё в 188-й не награждали, хотя она и вступила в бой на границе.

Лежим все пятеро в траве, разговариваем помаленьку, пытаемся угадать время и день нашей победы и как это будет. Смотрим – появился стол, зелёная скатерть, ваза с цветами. Командиры выстраиваю войска в виде огромной буквы»П». Это части одной из свежих дивизий, прибывших на С-З.Ф. Появились знамёна. Расчехляют их, устанавливают сзади стола. Стоим, заметно волнуемся. Шутка ли – идти к столу под таким множеством взглядов.

К нам подходит незнакомый полковник. Указал, куда нужно встать по ранжиру посреди развернутых полков метрах в 35-40 от стола. Пошли, встали. Я оказался в центре пятёрки. Слева Димка Ляпунов, справа - военфельдшер. Крайний слева - Скоробогатов, крайний справа - разведчик. К столу подходят генералы. В глухих кителях с окантовкой, с боевыми наградами. Синие брюки с алыми лампасами. Парадные фуражки с малиновым околышем, с золотым шнуром над козырьками. Волнение моё растёт.

- Слушай указ, объявляет командующий.

- За добросовестное выполнение заданий командования и проявленные при этом доблесть и мужество, читает Ватутин, награждаются:

- Орденом боевого Красного Знамени - гвардии майор Скоробогатов. Оркестр грянул туш, войска скандируют «Ура!», генералы. Комиссары, офицеры аплодируют. Скоробогатов одновременно с орденом получает и «шпалы» майора. Идёт размашистым строевым шагом, блестя сапогами.

Мне же на память пришел случай трёхдневной давности. А дело было такое – мы играли в домино в уцелевшем домике в Талыгино. Сражались полк на полк. Скоробогатов- командир дивизиона, Замковой - командир батареи из его же дивизиона и мы с Хляновым из нашего полка. Они из 11-го гвардейского, мы из 234-го простого. И вот начался очередной обстрел деревни тяжёлой фашистской артиллерией. Домик заходил ходуном. Осколки бьют по деревьям, по стенам дома без оконных рам.

- Чего задумался, ходи! Говорит Скоробогатов Хлянову.

Я, откровенно говоря, подумал не о ходе костяшками домино, а о ходе куда-нибудь в ровик.

Об этом, наверное, подумали и другие, но играли четыре офицера и никому офицерская гордость не позволяла проявить малодушие, пуститься в бегство. Игра продолжалась.

- Гвардии лейтенант Ляпунов! Награждение продолжалось.

Димка Ляпунов, чеканя шаг, идёт к столу. Он был одарён не только большими способностями в ведении артиллерийского огня, но и наделён, какой-то особенной мужественной красотой.

И когда в госпитале в Мануйлове хоронили капитана Ляпунова, плакали все женщины – врачи и медсёстры, хотя они повидали всякого.

Третьим по списку к столу марширует военфельдшер. И вновь гремит «Ура!». И вновь оркестр. Идёт пожилой с седеющими висками грузин. Он получил награду за бои 41-го в Прибалтике. За то, что вынес с поля боя, из- под огня около 150 наших воинов.

Следующим был я. Наградили меня орденом Красной Звезды за бои 41-го года.

После вручения наград с короткой речью выступил начальник Политуправления С.З.Ф. дивизионный комиссар В. Н. Богаткин. От имени командования фронтом тепло и торжественно он поздравил нас с заслуженными, достойными наградами. В наступившей тишине прозвучал его глуховатый, спокойный голос. Назвал каждого по фамилии, имени, отчеству, что было особенно приятно. Это было 2-го мая 1942 года. День, который я не забуду никогда.

Май на Старорусской земле выдался сухим и солнечным. Дождей почти не было. Поля быстро и бурно покрылись густой зеленью со всем своим многоцветьем. Дурманили запахи. Шли бои местного значения за Рамушевское шоссе. Такое положение дел казалось нам отдыхом, хотя у артиллеристов не бывает праздных дней. Мы должны постоянно выискивать цели и накрывать их своим арт. огнём. Однако май принёс жизнь тёплую, яркую и весёлую. Не хотелось заходить в промозглый, гнилой и тёмный блиндаж. Мы просто ложились на траву и фантазировали, составляли прогнозы. Война на какое-то время забывалась. В один из таких дней на НП батареи прибыл командир артполка И. С. Петров. Внимательно прочитал записи в журнале круглосуточных наблюдений, подошел к стереотрубе. На шоссе, как обычно, было большое оживление. Встречный поток машин по нему не имел значительных интервалов. Они шли впритык. Обеспечить семидесятитысячную армию фон Буша – дело нешуточное. Туда - боеприпасы, горючее, продовольствие, вооружение и снаряжение. Оттуда шёл поток раненых, которых немедленно заменяли.

- Ты вот что! Круглые голубые глаза Петрова источали саму святость. – Шоссе для них – дело жизни. Такое движение, и всё это у нас на глазах делается безнаказанно. Что для них наш огонь с закрытых позиций? Булавочные уколы. Недолёт- перелёт. Надо сделать вот что: готовь пилы, топоры, шашки. Отбери две восьмёрки лошадей и вытяни-ка два орудия к этому шоссе.

В перекрестии панорамы находилась болотистая поляна, покрытая мелким кустарником.

- Вот сюда! Одно орудие справа, на месте увидишь, куда удобнее будет поставить, второе слева. Надо, чтобы с орудий просматривалось шоссе, как можно на большую дальность. Вначале заклинишь колонну с той и другой стороны, затем сметай машины картечью. По ту сторону болото не чище. Вызывай своего коновода, здесь останется лейтенант Мамаджанян.

Тяжело будет протянуть орудия по такой топи, но другого выхода нет. Лес будет вас укрывать. Завтра в дорогу, послезавтра в бой. И он уехал.

И вот мы на шоссе, точнее, вблизи него. Справа с орудием Андрей Ушаков, сейчас он мой зам. по строевой. Слева - метрах в двухстах от него, моё орудие. С обеих позиций дорога хорошо просматривается в обе стороны. По ней встречное движение, автомашины идут с короткими интервалами. Ударили одновременно, на закате солнца, за час- полтора до наступления сумерек. Создали пробку и расчетливо в высоком темпе расхлестали колонны.

Противник за ночь расчистил большак, но утром мы всё повторили. Мы же были абсолютно неуязвимы. С флангов нас поддерживала пехота, а с фронта, через гиблую болотину, противник мог атаковать лишь пехотой. Её нам бояться не было нужды. На ночь наши орудия, заряженные картечью, наведены были на места вероятного скопления противника. При каждом расчёте находилось по два пулемёта, выделенные от пехоты. Так прошло трое суток. На четвертые Ушаков, расчистив шоссе на своем участке, решил разбить бульдозер, который выравнивал аэродром. И на первый же снаряд, пущенный в ту сторону, наткнулся вражеский транспортный самолёт. С огромным ликованием расчёт добил его, самолет сгорел.

На шестые сутки прилетел наш самолёт, покружился и улетел. На следующий день меня вызывает командир полка. Явиться следовало в штаб нашего дивизиона, к майору Гринченко.

Прибыл. Петров был уже там.

- Вот тебе подарок за труды твои, приняв мой рапорт, говорит Петров, и показывает на лежащие в углу фляжки. Из штаба 1-й Ударной Армии. Все представлены к боевым наградам. Наводчикам и командирам орудий – «За боевые заслуги», остальным – «За отвагу». Фляжки были с водкой. Поскольку к весне бои стихли, да и не зима уже – наркомовский паек был отменён. Я подозвал своего коновода, увешал его фляжками и велел ехать в расчёты.

- Ну, может и нам оставишь одну? Да и сам с нами посидишь? – говорит Петров.

Добро. Посидели, немного выпили и Петров разрешил мне возвратиться к орудиям, на прямую наводку. Я выехал. Неожиданно из кустов показался комиссар батареи Лаврентьев.

- Куда ты, командир! Заезжай к нам, расскажи, как там - народ просит!

- Как бы народ не просил, говорю, а водки у меня с собой нет. Отправил.

Комиссар негромко свистнул и из-за тех же кустов выезжает мой коновод, увешанный флягами.

- Тебе что приказано? Спрашиваю его.

- Выполняю последний приказ, тов. капитан, невозмутимо отвечает ефрейтор.

Кстати звание «капитан» мне было присвоено в мае 42-го, вскоре после вручения ордена.

Комиссар взял у него 2 фляжки и мы с ним ускакали на основные огневые позиции. Коновод с оставшимися шестью ускакал на позиции прямой наводки.

На огневой собрались офицеры, командиры огневых взводов и мы с Лаврентьевым. Стоим, толкуем, выпиваем. Сколько времени? Оказалось, что у каждого в карманах по нескольку штук трофейных часов и ни одни не ходят. От сотрясений сорван «волосок».

- В Юрьеве есть часовой мастер, говорит Лаврентьев. Предлагаю поехать к нему, чинит моментально, расплатимся водкой. Час-полтора, не больше. Смотрит на меня.

Поехали. Редью переплыли кони махом. Выскакиваем из леса по сухой, узкой тропинке к хутору Слободка, а нас уже поджидает у крыльца молодая женщина.

- Вот, услышала топот и думаю, кто бы это мог быть. О, у вас фляжка, а у меня рыба. Всякая и вяленая, и солёная, и жареная. Угощайтесь.

- Подожди, говорю, сейчас мы съездим в Юрьево, а на обратном пути заедем и отведаем вашей рыбы.

Так и сделали. На стол мастеру выложили семь штук часов, попросили наладить четверо любых. Через час поскакали обратно. Проезжая мимо хутора спешились возле знакомой хаты. Хозяйка уже ждала. На столе и вяленая рыба, и жареная, как и было обещано. Домик стоит в излучине реки Редьи и берега озера Ильмень. По побережью наших войск нет. Когда

Фляжка опустела и мы собрались уходить, поблагодарив гостеприимную хозяйку, в дверях показался молодой мужчина. Одет в белую рубаху и гражданские брюки, в обеих руках по бутылке хлебной - московской. Я сразу подумал – а почему этот «молотобоец» с бычьей шеей не в армии? И откуда тут может быть довоенная московская?

- От Петрова, видать будете? Ну, давайте за компанию махнем! Радостно говорит он. И начинает торопливо разливать водку. Хозяйка завела патефон. Вдруг –Бух! Бух! Комиссар стреляет в патефон.

- В чём дело?

- По коням! Ты слышал, что он поёт, собака? Да и не нравится мне всё это.

Мы приказали обоим встать и выйти на крыльцо, пришпорили лошадей и ускакали.

- Ишь ты, поёт – «конная Будённого ушла на колбасу», слыхал? То-то она уговаривала поставить лошадей в хлев, со злостью говорит Лаврентьев.

Но главные события развернулись дальше. Не успел еще затихнуть топот наших лошадей по лесной тропе, как на хутор обрушилась облава автоматчиков из комендантской роты штаба дивизии. На хуторе были захвачены четверо немцев и наши «гостеприимные хозяева». Оказалось, что их затея была в том, чтобы напоить, связать и переправить на лодке через Ильмень к немцам этих двух офицеров, которые уже сунули голову в расставленные сети.

Но контрразведку интересовало другое: кто был и что им тут было нужно? Они выяснили, что у обоих были артиллерийские эмблемы и одного звали Сергей. Знаки различия хозяева хутора различить не смогли. О том, что в доме были немцы - мы не подозревали.

Петрову было приказано найти этого Сергея. Искали около месяца. В список попало около тридцати Сергеев, в том числе - начфин, начальник обозно-вещевого снабжения и начхим.

Их долго допрашивали и только случай избавил их от неприятностей. Мы, конечно, ничего не знали об этом. И вот однажды, при одном совещании командиров батарей у командира полка, Петров посетовал о своих заботах по розыску злополучного Сергея.

- Так это же я был там, товарищ подполковник –

говорю я. При этом вижу, как военфельдшер из-за спины Петрова показывает мне жестом – мол - не дурак ли ты?

Петров так и рухнул на стул, разведя широко руками.

-Уж вот не ожидал, так не ожидал. Я ведь сто раз этот список просмотрел. Как наткнусь на тебя – думаю - нет, не мог это он быть, да и самовольно оказаться по другую сторону города у нас в тылу оказаться не мог. Чёрт бы тебя побрал!

Я рассказал про случай с фляжками.

- Ну, говорит Петров - жди беды. На тебя и так особисты злятся, из-за них наградной два раза переписывал, не ту бы звезду получил, голова твоя садовая. Больше наград не получишь, как не воюй!

Так и вышло. За все бои 41, 42, 43, годов в составе 188-й С. Д. я получил одну-единственную награду – орден Красной Звезды. А особисты на меня злились за то, что осенью 41-го в районе своего НП, в лесу я задержал двоих наших солдат, пытавшихся перейти к врагу. Сорвав с их штыков байковые портянки, я велел бегом возвращаться назад. При повторной попытке они были задержаны пехотинцами и отправлены в трибунал, где они рассказали про свои «подвиги» и описали подробно меня. Меня вычислили без особого труда и я попал на заметку – не доложил о случившемся. Всё это не помешало нам с Маловым – главным моим гонителем и принципиальным виновником многих моих неприятностей, обняться и расцеловаться при встрече за две недели до окончания войны. Это было в пробке на большаке. Я, будучи командиром отдельной истребительно – противотанковой части, спешил на новый участок фронта, для чего пришлось углубиться в наш тыл, Малов продвигался на новое место службы. Вот и встретились.

А пока – июнь 1942 года.

От зимней контузии у меня началось заикание. Бои стихли, нервы - сжатые в кулак - расслабились и вот по телефону командовать я уже не могу. Начались сильные головные боли. Меня перевели на должность начальника разведки полка. Разведка сейчас действует активно. На днях мы захватили ценный трофей – вражеского старшего лейтенанта. Петров приказал мне взять чистую карту и провести обера по всему переднему краю дивизии и нанести всё, что он покажет с тем, чтобы потом сличить со своей схемой целей. Отправились верхом. Погода прекрасная, настроение тоже. Пустивши застоявшегося коня рысью, я убедился, что немцы ездить верхом не умеют. Поехали шагом. Немец кое-как по-русски говорит. Я - кое- как по-немецки. Он кадровый военный, 35 лет. Ведёт себя с достоинством, хорошая выправка, в выражении лица нет и тени страха. Согласился показать на местности всё, что знает. На каждом НП наводил перекрестие стереотрубы на ДОТ, ДЗОТ, КП, НП и прочие объекты и позиции.

- Нам бы таких артиллеристов, говорит немец.

- А нам бы ваши позиции, говорю я.

Действительно, с точки зрения огневых позиций у противника было большое преимущество. Сухие возвышенности, соборы и церкви.

Пленный немец рассказал о каждом объекте: Это Никольская церковь, там командно-наблюдательный пункт, это – ДОТ с зенитным скорострельным орудием, это – Воскресенский собор, там конюшня. Так, наводя перекрестие стереотрубы на соборы, колокольни и возвышенности он обозначил цели, которые полностью совпали с нашими и много появилось на карте новых. Когда мы обошли весь фронт обороны нашей дивизии, за обедом у командира 5-й батареи Гриши Фошина, обер-лейтенант признался, что был крайне удивлён молодостью наших офицеров. Мы переглянулись и, вообще-то, были горды тем что в 20-23 года, пройдя сотни боёв, ожесточённых сражений, мужественно преодолев горькие неудачи, шли упрямо вперёд, честно и достойно выполняя свой долг.

25 июля 1942 года.

Сразу два события. Сегодня мне вручили партбилет. Мне 21 год, я капитан, коммунист – мне оказана высокая честь.

И второе – сегодня получен приказ Верховного Главнокомандующего, со словами – «Ни шагу назад!» Больше он касался южных фронтов. На нашем направлении инициативу держали наши войска. Приказано каждый блиндаж, каждую землянку превратить в ДЗОТ. Оборудовать амбразуры и при любых ситуациях боя – ни шагу назад!

В приказе сказано – Защищать свою позицию упорно, до конца, до последней капли крови.

И по-другому было никак. Мы понимали – или мы их, или они – нас. И кроме нас никто нашу работу не сделает. Счёт идёт не на жизнь, а на смерть. Точка.

Погода стоит прекрасная. Пригревает. Идём с заместителем командира полка по строевой части, майором Брюшковым, по лесной тропе. Разговор по душам. Он давал мне почитать сборник высказываний немецких офицеров о положительном и отрицательном, по их мнению, в прошедших боях. Сборник назывался «Бюллетень».

- До сих пор кровью расплачиваемся за чью-то глупость и недальновидность, говорит Брюшков. Он знает, что разговор останется между нами и потому говорит спокойно.

- Вот хотя бы, с вооружением – Пушки «ЗИС-76», скоростные, лёгкие, с хорошей пробивной силой, удобны для стрельбы гранатами и картечью. Сняли с производства накануне войны. Это как понимать? Сейчас только возобновили их массовый выпуск. А самолёты? Ни пушек на них, ни раций. – Не удрать, не догнать - говорили сбитые лётчики. А пехотная тактика? До сих пор пехота идёт в атаку волнами в 3 – 4 линии. И каждая пуля, если не попала в солдат первой линии, найдёт себе жертву в следующей. Со скатками через плечо, с вещмешками, с противогазами, с подсумками и сумкой с гранатами. Повернуться и то тяжело, а как орудовать в окопе, да с такой винтовкой? Но сделать ничего нельзя. Вот поговорил с тобой и на душе по - легче. Малов у нас особист особый. Заподозрить зам. командира полка для него хлеб, может и награду получить.

Я был с ним согласен. Однако вот и пришли.

С началом весеннего половодья, 182-й стрелковой дивизии генерал-майора Корчицы пришлось отойти. Их землянки и окопы залило водой. Дивизия получила новое предписание на дислокацию, а её новый рубеж заняла наша – 188-я. Полоса обороны нашей дивизии увеличилась. И теперь она растянулась от села Взвад на берегу Ильмени, через Чертицкое, Отвидино, через Медведно, Дубовицы, Медниково, Липовицы до Рамушевского шоссе. Над селом Отвидино в январе был сбит самолёт героя Советского Союза Тимура Фрунзе. Здесь, в новой полосе обороны, где – то расположилась вражеская тяжёлая артиллерия. Размеренно и методично бьёт она по сёлам, где нет ни одного нашего солдата. По новой должности разведчика, мне было поручено выследить, засечь и уничтожить эти орудия.

Довольно быстро разведчикам удалось обнаружить батарею противника с опушки дубовой рощи, поднявшись на высокий дуб. Петров приказал мне расправиться с ней, выделив шестую гаубичную батарею и семьдесят штук снарядов. Мы это сделали. Этот обычный для нас военный эпизод получил неожиданную лирическую развязку. Лейтенант Яценко тайно посещал в Подборовье девушку. И свои визиты продолжал даже после того, как был легко ранен осколком снаряда в щеку. Там он рассказал о нашем налёте на вражескую батарею.

И вот, сидя на дереве, вижу, как идёт стайка ребят в расположение нашей части. Несут: один - бутылку молока, другой - картошку, а у третьего в руке цветок, не хватило картошки.

Спрыгнул с дерева, подошёл.

- Спасибо, Серёжа, нам сказали, что больше немцы не будут по нам бить. Самый старший по- мужски пожал мне руку. Ребята отдали гостинцы. Это было и забавно и очень трогательно. Мне приходилось бывать в их деревне. Там в кузнице была наша кухня. Однажды пришлось в деревне заночевать. Я разбирался со случаем ограбления автомашины с посылками, предназначенными пехоте. Дело было зимой. Машина въехала в село, а немцы дали по ней огневой налёт. Шофёр и сопровождающий во время обстрела скрылись. Этим воспользовался наш повар Косенко и, заготавливающий дрова для кухни, Фролов. Они успели растащить полмашины. Вернувшись, сопровождающий с водителем вскочили в кабину и умчались. Разобравшись, что к чему, мы по – справедливости роздали неожиданные трофеи солдатам, а»слава и бесславье» Косенко с Фроловым дальше батареи не ушла.

А орудия врага под Отвидино были разбросаны по частям ударами нашей шестой батареи.

В июле 42-го, в Талыгино, которого теперь нет, разыскал меня Хлянов. На ходу, соскочил с седла, подбегает.

- На минутку вырвался, еле нашёл тебя. Уезжаю. Проститься приехал. Отзывают. Получил новое назначение.

Хлянов оставался последним из моих друзей, с которыми мы прибыли в полк из училища в начале июня 1941-го года. Но его хоть отзывают, живого. Постояли, обнялись, простились молча. И я вспомнил случай из лета 41-го. Отступаем на Великие Луки. Догорают остатки машин, по обочинам свежие холмики могил. Бредём с Хляновым. У нас два носка на двоих. Так и идём, один сапог с носком, другой – без.. Поделили. Ноги стёрты вкровь.

Может он тоже вспомнил это. Больше не встретились.

Так день за днем прошёл август, наступил сентябрь. Стояли сухие безветренные дни. Мой день рождения, иду по лесной тропинке. Мне 21 год..

Бои за Рамушевский коридор стихли. Наступил октябрь.

Срочно вызывает командир полка. Там же, в блиндаже, полковой комиссар Малина, человек редкой души.

- Вот, Петров показывает рукой на бумаги, разложенные на столе. Тебе компенсация к награде. Специально выхлопотал. Путёвка в санаторий на месяц.

После тяжёлой контузии мне тяжело было говорить, не то что командовать орудиями, сильно заикался. В тот же день я выехал на станцию Раменская в санаторий имени Я.М.Свердлова.

В Бологое, которое только недавно перестала бомбить вражеская авиация, у билетной кассы – толпа. Не только зал битком набит, но и на улице народ. Я остолбенел. Стою, в одной руке чемодан, в другой с бельём и консервами, в другой – шинель. Подходит ко мне мичман, в полной военной форме, обветренный, кажется, всеми ветрами морей и суши.

- Куда вам, капитан?

- В Москву.

Взял меня под руку и повёл к кассе.

- Товарищи, товарищи, орденоносцы у нас без очереди.

Мы тот час оказались у кассы. Мичман закомпостировал свой и мой билет и мы пошли в вагон. Вагон оказался мягким.

- Вот я и в раю, сказал я, облокотившись на спинку дивана. Круты же у судьбы повороты.

- Ну, а выпить у нас есть? Спрашивает мичман.

У меня ничего не было. Мог бы взять бочку, но не взял даже фляжки, не пришло в голову, и никто не надоумил. Собирали почти всем полком – кто брюки новые принес, кто сапоги, кто гимнастерку. Одних денег надавали тысяч 10.

-Давай твои деньги, говорит попутчик, я сейчас. Вскоре на столе появились три бутылки самогона и холодец.

- Да, ни одна проводница, видимо, не решится ехать под бомбёжкой без расчёта. Вот и провиант.

Поезд тронулся. Мичман достал из своего вещмешка обгорелую на кострах кружку и вылил в неё всю бутылку.

- Давай, друг, со встречей, махнем.

Я выпил.

- Капитан, капита-а-н, послышалось с верхней полки.

- С какого же ты года?

В темноте мы и не заметили, что в купе кто-то есть. И вдруг, к нашему ужасу, показался генеральский лампас. Мы подскочили, как на пружинах.

- Пожалуйте к столу, тов. генерал, извините.

- Придётся, придётся, говорит генерал – лейтенант, слезая с полки.

- Видел пьяниц, сам выпиваю, но вот чтобы так хлестать кружками – видеть не приходилось.

- Извините, по дури, тов. генерал- лейтенант. В отпуск едем.

Генерал раскрыл свой чемоданчик, достал бутылку коньяку, колбасу. Нашу «отраву» пить отказался, а мы поскромничали и к коньяку не притронулись. Ночь прошла за разговорами незаметно. Утром были в Москве.

Дом отдыха.

Отдыхающих числилось 50 человек. На такое количество и был рассчитан санаторий. Но отдыхало сейчас не более 15-20. Это были, в основном, тяжелораненые. Остальные разъехались по домам – когда ещё увидишь своих. Да и удастся ли повидаться.

Мы попали, как будто, на другую планету. В первые дни я просыпался ночью от тишины, вскакивал, не мог привыкнуть. Но быстро освоился. Доброжелательность и отзывчивость персонала, прекрасно организованные вечера, отличное, по нашим меркам, питание делали своё доброе дело. Раненые шли на поправку. Это были счастливые дни. По вечерам - танцы. Упоительно играл слепой пожилой музыкант. В клуб приходило много девушек, недалеко была текстильная фабрика. Я быстро подружился с капитаном Скоморошко, тоже артиллеристом. Танцевать мы оба не умели, поэтому целые дни и вечера проводили за игрой в биллиард и шахматы. Месяц пролетел, как один день. Пора собираться в дорогу. Отправляться следовало нам 6-го ноября. Узнав что мы уезжаем, девушки\официантки загрустили и дали нам ценный совет. Поезжайте, мол, в своё Главное Управление и попросите отсрочки отъезда, какой, дескать, дурак уезжает в праздник из санатория. А и то правда, смекнули мы. За самоволку можно загреметь и в маршевую роту, а где гарантия того, что в праздник мы отбудем. – Путёвки можно продлить на несколько дней. Мы вам их принесем, а вы уж постарайтесь, попроситесь.

И вот мы на электричке отправились в Москву. Идем, радуемся, не зная чему. Столица, студентки, красота, хотя и слякоть и пасмурно. В Главном Управлении имели наглость обратиться к генералу Гамову, не больше, не меньше, как к начальнику отдела кадров всей Советской артиллерии. Переглянулись, постучали в дверь кабинета. Входим. Встали навытяжку. Генерал внимательно нас выслушал, посмотрел на нас и спокойно так говорит:

- Совесть у вас есть? Вам, как путным, дали путёвки, а вы нахально осмелились заявиться со своей просьбой! Орденоносцы! Чтобы сегодня же вашего духу в Москве не было. Марш!

Мы дружно брякнули шпорами, круто повернулись и вышли от негостеприимного хозяина.

- К кому теперь, спрашиваю у Скоморошко?

- Вон табличка висит – комиссар Прочко пошли.

Постучали, заходим.

Начальник Политуправления усаживает нас в кресла, но мы не садимся, помня о Гамове. Комиссар завел речь о положении на фронтах, о том, как важно нам быть на своем месте, и что каждый должен делать своё дело и т. д., и т. п.

При каждой его паузе мы успевали сказать: «Разрешите идти»! Ему, видимо надоела наша торопливость и он разрешил. Вышли. Отдышались. Переглянулись.

- К полковнику?- спрашивает Скоморошко.

- К полковнику - соглашаюсь я.

На двери перед нами табличка – «Полковник Ушаков».

Заправились. Провели рукой по причёске. Постучали.

За столом старого полковника предстали, как изваяния. Стоим, не дышим.

- О – о! Какие молодцы! Понимаю, зря в санаторий не пошлют. Ордена у обоих, пожимая нам руки, говорит полковник.

- По десять дней, хватит?

Мы обалдели. – «Да нам и по неделе хорошо, лишь бы в праздник быть не в дороге, тов. полковник», говорим почти хором.

- Тогда по десять суток дополнительно. И сделал запись поперёк угла на каждой путевке.

- Отдыхайте, на здоровье.

Обратно мы пошли по коридору не к выходу на улицу Солянку, а на Китайский проезд, мимо кабинета Командующего артиллерией Армии Н.Н. Воронова. С генералом Гамовым мы больше не встречались.

Наступил декабрь 1942 года.

Заикание моё прошло и меня назначили командиром второго дивизиона. Полком стал командовать мой предшественник майор Зайкин. Петрова назначили командующим артиллерией 188-й С. Д. Обе стороны готовятся к новым решительным боям, которые не заставили себя ждать. Из тех дней мне больше всего запомнился концерт московских артистов, проходивший в клубе полка, в огромном, вырытом в земле котловане, который был покрыт жердями и лапником. Была тут и сцена и ряды скамеек для зрителей.

- Своё первое выступление, я посвящаю командиру первой батареи, Чистякову Сергею – пропела она нежным голосом. И начала своё скрипичное произведение. И хотя я ничего не понимаю в подобных опусах, но лучшей музыки я не слышал никогда. Я был на седьмом небе.

- Иди, поблагодари! Тычут мне в бока друзья. – Да иди же – шепчет Ушаков, кулаком подталкивая, в спину. И я пошёл по проходу, наступая на ноги зрителям. Пот течет по хребту, уши горят. Артисты затащили меня на сцену. В зале орут, хлопают и свистят. Что-то кричит сестренка. Такой концерт не забудешь никогда.

Теперь я хочу сказать два слова о своей сестре.

В 1942 году, восемнадцатилетней девушкой, она оказалась на фронте. Как и многим тогда, ей пришла повестка – явиться в райвоенкомат, их погрузили в машину и увезли на сборный пункт. И вот она, в босоножках и перешитом из мамкиного платья сарафане, оказалась в частях службы ВНОС – воздушное наблюдение, оповещение и связь. Ошеломлённая и испуганная всем происшедшим, она пишет письмо на деревню матушке. Наша мать, школьная учительница, получив это письмо, пишет мне в слезах и беспокойстве за свою дочку. Получив письмо от матери, я, по номеру полевой почты, определил, что сестренка моя находится где-то рядом. Это была удача. Её часть находилась в нескольких десятках километров от передовой, где находился я, и с тех пор мы были рядом. Судьба её сложилась так, что она вышла замуж за моего друга, Роберта Амиряна, с которым счастливо прожила всю жизнь.

А пока, в декабре 1942-го года я отправился принимать дивизион. Вхожу в землянку штаба дивизии. Вместо убитого недавно капитана Гусакова, встречает начальник штаба - Матвеев. В полку у Вишневского он командовал огневым взводом в одной батарее со мной.

- Гора с горой не сходится, встречает меня Матвеев. Позвольте доложить обстановку.

- Давай без официальностей, Матвеев. И мы подошли к карте, разложенной на столе. И вдруг выстрел. Я не мог сразу сообразить, в чём дело. Фитиль в оружейной гильзе погас, наступил мрак. Оказалось, кто-то зацепил за ремень снаряжения развешанного над столом и сдёрнул его. Пистолет курком ударил об стол, в нём был девятый патрон.

- Все живы?

Пуля прошла в потолок. Снова зажгли лампу.

В полку было два дивизиона. Одним, по номеру первым, командовал майор Гринченко, а вторым – майор Зайкин. По статистике боевых дел, количеству уничтоженной живой силы противника и его боевых средств, второй дивизион немного уступает первому. Надо постараться догнать, ведь в нем такие же грамотные офицеры и хорошо натренированный личный состав в боевых расчётах батарей. Такая же крепкая дисциплина и хороший хозяйственный порядок в тылах. У меня теперь не НП, а КП, то есть командный пункт. Вот сюда-то и прибыл неожиданный гость, капитан, по национальности якут. Это был начальник разведки артиллерийского полка. Их дивизия прибыла из тыла и это было видно по живописной форме капитана. Его шубу, длиной до собачьих унт, украшал пояс с наплечными ремнями, пистолетом и ножом с национальным орнаментом по костяной ручке. На шее висел бинокль, с левого бока болталась пухлая полевая сумка. У правого плеча в гнёздышке снаряжения виднелся милицейский свисток на шнурке. Своей наивностью якут развеселил всех, кто был на КП. А мне вспомнился 41-й год, когда мы тоже по неопытности старались навешать на себя всё что можно, авось пригодится. Это были и сумка, и планшетка, и противогаз, и полевой бинокль в футляре, и ножи, и сабли. Из-за этого «обмундирования» я как-то чуть не погиб, когда от снаряда рванув в ровик, запутался в натянутой проволоке заграждения. Конечно, разведчики стали подтрунивать над капитаном-якутом, им только дай волю, а тот, по простоте душевной, весело хохотал вместе с ними, показывая сахарные зубы.

- Не сродни ли ты, капитан, царю Кучуму?– спросил кто-то, больно похож.

- Однако я тоже думаю, что похож, нацальник – хохочет якут. Хохочут все.

Я отдал капитану свою карту с нанесенными на ней целями противника. Их части меняют нашу дивизию. Ей предстояла новая ответственная задача. Расстались мы с якутом хорошими друзьями. Он пообедал с нами, выпили по сто грамм наркомовских. Был доволен и приёмом и особенно картой.

Второй раз я встретился с ним, уже с железным памятником воинам – якутам. На нем высечено:

- Вечная слава павшим в боях на озере Ильмень. От правительства Якутской АССР.

Нашу дивизию сняли из-под Старой Руссы и перебросили под «Сопку смерти» с задачей: взять высоту 73,4. Перерезать шестикилометровую горловину, соединяющую Старорусскую и Демянскую группировки врага. Мы снова вошли в состав 11-й армии. Встречными ударами перерезать этот перешеек должны будут части 1-й Ударной армии.

ЯНВАРЬ 1943 года.

Опубликован Указ Президиума Верховного Совета Союза ССР о введении знаков различия – погон для всего личного состава армии. Этим актом подчёркивалась преемственность лучших традиций русской армии. Военнослужащие приобрели более профессиональный вид. Чаще стали звучать слова: мундир, честь, этика, офицер. Авторитет единоначальников значительно возрос. У меня, как бы это пафосно не звучало, было страстное желание посвятить свою жизнь Родине, армии, воспитать в себе деловые качества, необходимые офицеру – артиллеристу. Настоящие офицеры, в годы войны, понимали, что и тёплое слово греет солдат и показывали личный пример отваги и мужества, оставаясь до конца верными присяге и долгу.

Казалось бы, такая мелочь – дать список воинов руководителю концертной бригады, чтобы в честь кого-то исполнить песню, или написать родным солдата о том какой он храбрый, или послать письмо в райвоенкомат с просьбой помочь семье бойца. Все эти «мелочи» поднимали боевой дух воинов, несколько дней человека не покидало праздничное настроение и душевная радость.

4 ФЕВРАЛЯ 1943 года.

Дивизия сосредоточилась в оврагах напротив высоты 73, 4, которую приказано взять, а, также приказано овладеть бывшим населённым пунктом Здринога, который расположен в центре горловины на дороге, единственной, оставшейся в руках противника. Ширина вражеского коридора составляет здесь 6 км. Навстречу нам будут наступать части 1-й Ударной Армии. Накануне на мой КП прибыл полковник. От него я узнал, что здесь, в штабе СЗФ, находится маршал Сов. Союза Г.К. Жуков и что наступление будет с самой решительной целью – уничтожить вражескую группировку в районе Демянск-Лычково. Полковник оказался очень дотошным. За ночь прополз по всему переднему краю под самым носом противника. Расспрашивал до мелочей разведчиков и наших пехотинцев, наносил всё нужное на свою карту и перед рассветом ушёл от нас.

Наступление началось с той стороны горловины. Началось для нас неожиданно. То ли часы у них были вперёд минут на 5-6, то ли так надо было. Обычно бывает так – командир ставит задачу, назначает час начала арт. подготовки, а затем говорит: сейчас столько-то часов, столько-то минут. Часы его могут врать хоть на полтора часа, но всем надо выставить свои часы с точностью до секунды по времени старшего военачальника.

Артподготовка с той стороны застала меня на дереве. Верхушка его была сбита прямым попаданием снаряда, сучки срублены осколками. Да и весь лес лесом назвать теперь трудно – кругом торчали лишь голые пни, да обрубки деревьев. Предрассветное небо с той стороны горловины разом озарилось всполохами артиллерийского огня. Небо прочертили снаряды реактивной артиллерии, многочисленных установок знаменитых «Катюш». До нас докатился обвальный грохот. Противник обрушился на нас арт. налётом. Кричу с дерева своему ординарцу Савельеву – беги в землянку, чего стоишь?

- А вдруг падать будете – поймаю, орёт ординарец.

И вдруг он упал. На одних руках скатился я с дерева, подхватываю Савельева, заталкиваю в землянку. Осколки перебили ему обе ноги выше колен. Разведчики быстро стали перевязывать его индивидуальными пакетами.

Пятью минутами позже началась и наша трёхчасовая арт. подготовка. Снарядов было пущено с русской щедростью. Артиллерии было стянуто много.

Несколькими днями раньше нас собирал новый командующий артиллерией 188-й с.д. подполковник Петров. В просторном блиндаже было тесно – столько было командиров полков и дивизионов. И теперь все они открыли огонь. Уже заметно рассвело, а на переднем крае ночь и видны в темноте дымной гари лишь красные языки пламени от взрыва мин и снарядов. Понятно, что ничего живого не могло остаться ни на «сопке смерти», это высота 73,4, ни в бывшей Здриноге, ни на ближайших высотах. Два наших стрелковых полка перешли в наступление. Видны знамёна, развёрнутые по такому случаю, виднеются и просто алые полотнища на самодельных древках. Их нужно водрузить на высотах. Пехота идёт по пояс в снегу. Впереди 12 рядов колючей проволоки. Но что это? Как по выбору падают знаменосцы.

- Ко мне! Давай быстрее, по телефону кричит Петров.

Бегу к нему. Это рядом.

- Где твои орудия?

- Дивизион на прямой наводке.

- В наших подбитых танках, под сопкой засели немецкие снайперы. Уничтожить!

- Но мне с моих позиций не видны танки. Я поддерживаю 580-й полк, а они в полосе 595-го.

- Возьми одно орудие и перекинь на тот фланг.

- Есть!

Бегу к ближайшему орудию. Приказываю на руках скатить пушку вниз, в овраг, он очень широкий и вызвать туда конную упряжку. Капитан Фошин, а это орудие было из его пятой батареи, послал за лошадьми расторопного солдата. Пушка поставлена, огневики вскочили на полозья, ездовые махнули плётками и поскакали. По этой лощине било методично, откуда - то издалека, одно тяжёлое орудие противника. Било через каждые три минуты по одному и тому же месту, если не считать рассеивания. Пришлось немного подождать и, пока была пауза – поскакали вновь. Но орудие застряло в воронке. Снаряд разорвался вблизи. Все разбежались по ближайшим воронкам. Лошади перепутались в постромках, упали. Произошло всё за какую-то минуту.

- Быстро! Распутывайте лошадей. Не ждать же второго снаряда! Снова все сбежались. Трёх лошадей пришлось отстегнуть, так как они не могли встать в постромках. Остальные были направлены вверх на противоположный крутой берег оврага. Вот парадокс: доведись в мирное время затащить орудие на такую кручу под углом в 45 градусов, ни лошадям, ни людям этого сделать бы не удалось.

Очередной снаряд ударил с запозданием, хотя и с той же немецкой точностью. Наводчик Бабаян разбил оба танка, благо они были обращены к нам задней частью. Возвращаясь с орудием на свою позицию уже без меня, упряжка всё-таки попала под обстрел. Убит был Бабаян, несколько солдат и лошадей. А я подумал: Ведь из-под носа наших бьёт это орудие, Артиллеристы видят его и слышат, но молчат, вместо того чтобы подавить. Выходит – «наша хата с краю…».

А наступление на высоты захлебнулось.

Наши стрелковые роты взошли на высоты. Но закрепиться не смогли. Противник бросил туда танки и автоматчиков, подоспевших на автомашинах. До темноты продолжался жестокий бой. К немцам прибывали всё новые силы. Они понимали, что решается их судьба. В начале ночи остатки наших стрелковых рот отошли на свой исходный рубеж. Атаковал противника третий наш стрелковый полк, 523-й. Высота 73,4 была снова взята. Но к утру следующего дня сбили с высоты и его. Днём снова арт. подготовка, снова штурм и снова та же история. Засевшие в воронках немецкие пулемётчики и автоматчики уничтожались при огневых налётах артиллерии, на смену им на автомашинах спешили новые подразделения. Враг шёл в атаку, сбивал нас с высот. Следующей ночью ввели в бой последний резерв – роту автоматчиков и сводный стрелковый полк. Нам же, артиллеристам, после артподготовки приказано сразу сняться и сосредоточиться в лесу, вблизи станции Беглово. Я выехал вперёд, чтобы подобрать место для дивизиона и встретить его. Едем с коноводом, обгоняем колонну военных и слышим нерусскую речь. Никак немцы – первая мысль. Все в белых халатах, знаков различия не видно. Проезжаю близко от верховых. На нас тоже надеты белые штаны и куртки, на головах накинуты капюшоны. У одного из конных разглядел, хотя и было темно, пятиконечную звездочку.

- Кто такие – спрашиваю.

- Гвардейцы 43-й, латышские стрелки. Меняем позиции.

Разговорились. Они тоже штурмовали перешеек. Сейчас противник колоннами спешно выводит свои войска из этого ада. Наша артиллерия с обеих сторон горловины бьёт по ним. Дорога единственная. Латыши передислоцируются ближе к Ловати, чтобы там перехватить дорогу. Наша дивизия должна будет ударить по Рамушеву, расположенному на правом берегу Ловати и захлопнуть этот кувшин.

Потери и у нас были большие тоже. Сопка и высоты за время боёв несколько раз в сутки переходили из рук в руки. Это был кошмар! Фашисты, напуганные Сталинградом и присутствием здесь маршала Жукова, понимали, что сейчас здесь решается их судьба.

Но жизнь есть жизнь, и на войне были личные интересы и заботы, даже в таком аду люди горевали, смеялись, переживали друг за друга. Моя сестра Александра в это время находилась в санчасти поблизости, где постоянно слышала по телефону: убит капитан такой- то, убит майор такой- то. И, наконец, не выдержала – решила ехать ко мне, почему-то думая, что этим убережет меня. И вот, только сядет на дровни, которые отправляются за трупом в нашу сторону, чуть отъедет, снаряд шарахнет поблизости, она с дровней и бегом обратно. И так несколько раз.

Однажды набралась духу и приехала. Приходит в мой блиндаж. С одной стороны я был рад увидеться, а с другой это было очень опасно. Вдруг ко мне заходит начальник штаба полка майор Амирян. Хитро улыбается, расстёгивает свою шубу, скинул её с плеч.

- Ну как?

И мы видим на нём погоны. Погоны Советской Армии я увидел тогда впервые. И вот сидим втроём, беседуем, радуемся встрече, рассматриваем погоны, стрельба со всех сторон, грохот. Всё как на войне и вдруг… Снаряд ударил прямо по нашему блиндажу. Накаты разлетелись – небо видать! Треск, гул, дым. Я хватаю Шурку за руку, бегу и мы ныряем с ней в ближайший блиндаж. Оставив её там, бегу обратно к Амиряну и вижу картину: стоит посреди остатков блиндажа Роберт, без шубы и, выворачивая гимнастёрку, не снимая её с плеч, вытрясает песок и землю, попавшие за ворот. Мы осмотрелись. Снаряд попал в дальний угол блиндажа. Ударь он на полтора-два метра ближе и осколки снопом накрыли бы нас. Взрывной волной разбросало брёвнышки наката, осколки ушли в землю, а мы отделались просто испугом. Вызвав солдата Малова, поручил ему проводить сестру обратно в санчасть от греха подальше. На этот раз нехотя она отправилась пешком.

20-е февраля 1943 года.

Дивизия заняла новый участок для нанесения удара. Это клочок земли напротив Рамушева, на правом берегу Ловати. Оборона противника проходит лесом и за полтора года здесь она основательно укрепилась. Главное – ничего нельзя рассмотреть. Сплошной еловый забор с колючей проволокой по всему их переднему краю надёжно прикрывает от наблюдения все огневые точки врага. Вдоль забора с обеих сторон тянутся полосы очищенные от деревьев и кустарника шириной по 50-70 метров. Где-то за этой полосой по опушке леса проходит его оборона. У забора противник расположил снайперов и разведчиков-слухачей. Днём они наблюдают за нашим передним краем визуально, а ночью ориентируются по слуху с задачей не допустить проникновения нашей разведки.

Здесь надлежит нашей дивизии прорвать оборону врага и выйти на берег Ловати против местечка Старое Рамушево, что на большаке, по которому бежит противник к Старой Руссе.

Перед началом прорыва собрали командиров полков, дивизионов и батальонов и сообщили, что ни танки, ни артиллерия, приданных дивизии частей, при штурме высоты 73, 4 – теперь нас поддерживать не будут. Такой технике по топким болотам здесь не пройти. Надо решать задачу своими силами, надеяться не на кого. Всю артиллерию стрелковой дивизии вывели на прямую наводку, к забору. Это были артполк, противотанковый дивизион, батареи стрелковых полков. В основательно обескровленных стрелковых полках создали по одному сводному батальону в каждом. Тщательно подчистили тылы. Создали три офицерские группы прорыва. Сигналом для атаки должен быть не залп «Катюш», как принято было, а «Марш» духового оркестра. Игроки на трубах, они же похоронная команда дивизии, были выстроены тут же. И вот всё готово. Двенадцать орудий 2-го дивизиона поставлены в линию, нацелены на опушку леса. Забор впереди в расчет не берётся, ибо он разлетится от воздуха при стрельбе.

Предутреннюю безветренную морозную тишину взорвали звуки оркестра:

- Полки мы разгромили немецких егерей

И славу добыли дивизии своей

Вновь ударом точным врага с пути сметём

Штыком отточенным, прикладом и огнём…

Артиллерия заглушила своим громом оркестр. Забора как не бывало, орудия бьют картечью и осколочными. Со всех сторон слышится «Ура». Пехота ворвалась в линию вражеских укреплений.

- Снимать мины по узкому коридору! Орудия выкатывать вперед!

Крики «Ура» удаляются. Пошли и мы вперёд.

Высота взята.

У дороги, на опушке леса – просторный отделанный, как горница, немецкий блиндаж. Стены, потолок оклеены, все чистое и белое, у входа коврик. Печка, столик, брошенные телефон и рация. Тепло и уютно. Заходят командир нашего полка Зайкин, командир противотанкового дивизиона Леонтьев, начальник штаба 523-го с.п. Марченко, ординарцы. Связисты наводят связь. Звонит Петров. Поздравляет Зайкина с присвоением звания «подполковник». Именинник снимает гимнастерку, адъютант Зуев прикалывает к погонам ещё по звёздочке. Начинаются хлопоты насчет завтрака – звание и успешное наступление следует обмыть. Но вот снова звонок. Зайкин спрашивает меня – где твои пушки? Я отвечаю, что бойцы снимают последние мины и скоро будут проходить мимо нас.

- Контратакуют переодетые власовцы с танками. Нельзя допустить, чтобы они снова втянулись в лес. Выкатывай орудия на опушку. Давай быстро! – приказывает мне Зайкин.

Я выскочил из блиндажа. Не успел отбежать 20-30 метров, как послышался глухой, мощный взрыв. На месте блиндажа стал котлован. Единственный уцелевший из всех телефонист Баянов – здоровенный детина, так рассказал о случившемся: Зуев подошел к столику в центр блиндажа. И тут взорвалась противопехотная мина, сразу же сдетонировали блины противотанковых. Баянова выбросило взрывной волной, он находился на корточках напротив входа. Все кто был в блиндаже, были раздавлены бревнами, положенными в три наката, взлетевшими при взрыве.

Так погибли командир 234 арт. полка188-й с.д. подполковник Зайкин, командир противотанкового отдельного арт. дивизиона капитан Леонтьев, мой однокашник по училищу, майор Марченко, лейтенант Зуев, и другие.

Это случилось под Ново-Рамушевым в конце февраля 1943-го года.

А к 28 февраля противник закончил вывод своих войск из Демянского котла за реку Ловать.

Официально считается, что враг потерял только убитыми около девяноста тысяч своих солдат и офицеров. Стёртыми с лица земли оказались деревни, леса, и рощи, вся округа усеяна вражеской техникой, множеством трупов и могил.

Мне вспомнился такой случай. Выкатив орудия на прямую наводку, мы не позволили врагу втянуться в лес, выбив его первыми атаками. Особенно хорошо действовали артиллеристы противотанкового дивизиона. Они успевали бить и по пехоте и по «кукушкам» и по вражеским пулеметам. Я же отправился к командиру сводного батальона Литовченко. Тому самому, который браво отбивал атаки противника на Анишинском переезде в бою 9-го февраля 1942. Литовченко сидит на опушке леса, свесив ноги в траншею.

- Хорошо события развиваются, говорит он мне. Видишь Ловать впереди? Задача выполнена. Нас теперь отсюда не выбьют.

И верно. Единственная дорога, по которой отступает враг у нас, как на ладони. И вдруг немцы нанесли шквальный минометный огонь по опушке. Литовченко нырнул на дно своей траншеи, а я упал на него. Траншея короткая, просто ровик. Лежу, а голова и рука на поверхности. Осколки жужжат. Смотрю на ординарца комбата. Он, прислонившись спиной к толстому дереву, насвистывает марш из кинофильма «Дети капитана Гранта». Потом запел:

- Но в городе Калуга нашла его супруга

Кто ищет, тот всегда найдёт…

И в этот момент крупный осколок угодил ему прямо в голову, правее левого уха. Затвор карабина, который он чистил перед этим, выпал из рук. Кровь хлынула фонтаном, пресным паром окутав ровик.

Я ушёл к своим орудиям. Командиром нашего полка вновь стал подполковник Петров, вместо погибшего Зайкина.

В первых числах марта Совинформбюро передало, что ликвидация Демянского плацдарма нашими войсками закончена. Однако большую часть своих войск противнику удалось вывести из-под удара. В этом сыграло свою роль то, что на завершающем этапе операции не было создано мощных ударных группировок, не было ввода свежих частей в прорыв. Сказывалось и то, что Северо-Западный фронт считался второстепенным и пополнение его новыми дивизиями и боевой техникой, особенно самолётами считалось необязательным.

Теперь, с форсированием Ловати вновь, с переходом на её левый берег нам предстояло вести новые бои. К концу лета 1943 года Советские войска снова плотным полукольцом охватили Старую Руссу.

Интереснейшая и дерзкая операция была проведена на Ловати в июне 1943 года. Офицер гидрометеослужбы оперативного отдела майор Князев, разработал проект: соорудить на реке Ловать плотину. Он же взялся и руководить этой работой.

Возвели плотину в районе населенного пункта Старая Река, километрах в двух от переднего края. Здесь Ловать круто поворачивала к востоку, в наш тыл. Русло здесь суживалось, строительные работы хорошо маскировались густым лесом. 5 июня 1943 года плотина была закрыта, начался подъём воды.

Выше плотины Ловать на протяжении многих километров была естественным рубежом, отделявшим нас от противника. Подъём воды в реке значительно усиливал рубеж, делал его труднодоступным. Это соответствовало целям нашей обороны, позволяло нам снять с переднего края часть сил.

Вода затопила более низкий западный берег, занятый немцами, что в известной мере дезорганизовало вражескую оборону. Противник в ряде мест был вынужден перенести первую траншею на менее выгодный рубеж. Разлив реки поставил в трудное положение гарнизон гитлеровского плацдарма на нашем берегу и заставил его оставить этот плацдарм.

За успешное осуществление своего замысла майор Князев был награждён орденом Красного Знамени. Авиация противника, хотя и с опозданием, начала усиленно вести разведку в районе Старой Реки.

Когда плотина сыграла свою роль, её прорвало напором воды после обильных дождей. Шквал артиллерийского огня противника завершил разрушение плотины. При этом погиб и майор Князев. Плотину решили не восстанавливать.

КОМИССАРЫ

С детства слово «комиссар» обрело в моей памяти образ живого, конкретного человека.

Мы были дети Революции. Я помнил картинку в книжке, где был портрет Ворошилова и, не очень понятные, слова матери «это комиссар». Затем появился легендарный Фурманов. В училище комиссаром был прекрасный человек, бригадный комиссар Николай Кириллович Попель. Это был прекрасно эрудированный, общительный, простой и доступный наш воспитатель и учитель. В 41 мы с гордостью узнали, что наш комиссар награжден орденом Ленина за то, что вывел из окружения остатки личного состава мотомех. корпуса генерала Рябышева на Украине.

Не однажды я вспоминал потом добрым словом и своих сослуживцев-комиссаров. Не будь у меня в первой батарее 188 стрелковой дивизии, комиссара Лаврентьева, могло бы не быть и того порядка в хозяйстве фронтовом, и горячего питания, хотя бы раз в сутки, и хорошо срубленных блиндажей, и бани, и смены белья. А забота о лошадях! Тут и специальные заслоны от ветра и снега и фураж и расторопные коневоды.

И словом и делом комиссары поддерживали бойцов. На войне немного развлечений. Всё больше горе и смерть. Поэтому даже просто беседа по душам, разговор о доме, о мирной жизни всё это и успокаивало и ободряло. Человек не так горько чувствовал свое одиночество, свои переживания о родных и близких, а ведь у многих семьи остались на оккупированных территориях и это не уходило из головы. Этим людям тяжело было вдвойне.

После ликвидации котла дивизия наступала на Сычёво на сопку «Груша».

Обычная болотина. Впереди небольшая высота. Торф, поднятый разрывами мин и снарядов, падает на нас с комбатом Литовченко мокрыми хлопьями. Пехота взбирается на высоту.

- Бежим и мы, говорю комбату. И в это время между нами на мало-мальски сухой пятачок падает Шинкаренко.

- Товарищ подполковник, говорим мы, зачем же вы-то рискуете? Мы выполним приказ, высота уже взята.

- Я должен быть там, где решается судьба боя.

В это время противник начал арт. налёт по высоте «Груша». К счастью, пехота перевалила уже за высоту, а командиры-артиллеристы оказались на подходе к ней, перед огневым налётом.

- Айда за мной, скомандовал подполковник и первым кинулся на высоту.

Командиры батарей 2-го дивизиона – Фошин, Жихарев и Добровольский уже вели огонь, управляя им и наблюдая за противником с этой высоты. А комиссар Шинкаренко пошел дальше, в пехоту.

И вот я лишний раз убедился в смелости и отваге подполковника.

Были, конечно, на моём боевом веку и другие комиссары, все люди бывают разные.

В 1941 году, не дав нам с командиром батальона Дорошкевичем, уточнить цели для уничтожения и поддержки пехоты, повел в атаку бойцов батальонный комиссар. Сам бесславно погиб и погубил других, не дав мне произвести ни одного выстрела. Много было комиссаров и из бывших парторгов мирного времени. Свою миссию они понимали исходя из впечатлений, полученных из довоенных кинолент. Никакого представления о военной науке они не имели. «Вперёд, в атаку, кто не так думает – тот трус!» это было девизом таких людей.

Многие горячие головы остыли после войны с финнами. Это было уроком для определённой группы военных.

Хорошо помню своего замполита во втором дивизионе майора Горбеля. С 1919 года – член партии, кадровый военный. Только честность и привычка говорить правду любому человеку в глаза не позволили ему подняться высоко при его высоком профессионализме и храбрости. Никому, пожалуй, не нравится выслушивать в свой адрес что-то нелицеприятное. У меня на эту тему был такой случай. Будучи начальником разведки полка, утром захожу в землянку к Петрову. Он сидит на скамье, а коновод Пряхин бреет ему шею.

- Товарищ подполковник, говорю, теперь одни только ломовые извозчики в Москве шею-то бреют!

Петров крякнул, не поворачивая головы, и говорит:

- А ты х…, если я ломовой извозчик! Иди, заправься, как следует, потом войдёшь.

- Есть!

Как я был заправлен он видеть не мог, спиной сидел.

Мне всегда везло на хороших людей.

В последнем бою за город был убит командир батареи Гриша Добровольский, Фошин, управлявший огнём своей батареи из идущего в атаку танка, был тяжело контужен. Много погибло солдат и офицеров. Капитана Зубова, а вскоре и меня отозвали из дивизии для нового назначения. Северо-Западный Фронт был ликвидирован.

На всю жизнь, на политой кровью Старорусской земле, осталось моё сердце и память. Стоят теперь многочисленные монументы и обелиски в честь защитников и освободителей этой древней русской земли. Вознесено орудие на пьедестал под Лобановым и распластал крылья боевой самолёт-монумент. Так выражена дань уважения воинам – артиллеристам и лётчикам Северо-Западного Фронта. Возвышается величественный обелиск в виде склонённых знамён в городском саду – память обо всех погибших бойцах и офицерах. Тысячи имён на пирамидках могил городского кладбища. Памятник латышским стрелкам-гвардейцам в Марфино, где значится более 35 тысяч имён погибших воинов и памятник воинам-якутам на берегу Ильмени. Повсюду воинские захоронения и огромные братские могилы. И на каждом встречаю знакомые и дорогие сердцу имена однополчан.

Да, дорого досталась нам победа! Ясная Поляна. Поляна, окруженная высоким лиственным лесом. Когда-то здесь была деревня. Здесь весной 42 года вручали нам знамя полка, взамен сгоревшего при бомбежке в 41. Те же свежие липкие цветы, колокольчики, ромашки, незабудки, вьюнки… То же щебетание птиц. Только там, где выстроились шеренги полка – воинское кладбище, белые надгробия в венках. В гулком шорохе осин и берёз слышатся мне голоса Зайкина, Гусакова, Самсонова, Покатило, Марченко, Корнева, Леонтьева, Назаренко, Новика, Бабаяна, Андреева… Неостывшая память рисует их лица, голоса, давно минувшие дела, заботы.

Здесь на Старорусской земле прошли мои лучшие годы. Вместе со мной здесь были мои верные друзья. Здесь получил я свой первый орден и первое ранение. Здесь летом грозного 42 года вручили мне, двадцатилетнему капитану партийный билет. А главное – здесь остались навеки мои лучшие друзья. Те, с кем мы делили горечь потерь и поражений и радость побед.

Впереди, после 188-й с.д. меня ждала новая служба, новые бои до Победы, уже в другой, 357-й стрелковой дивизии.

1 ПРИБАЛТИЙСКИЙ ФРОНТ.

В первой декаде апреля 44 года стояли ещё морозные ночи, случались и вьюги. Но в полдень начинало подтаивать. Испарения над развалинами Великих Лук переливаются трепетными прозрачными волнами. В кузове машины свежо. Сидим на скамье позади кабины. Ветер, при такой быстрой езде, раздувает полы шинелей, продувает насквозь. На мне лётная меховая куртка. Замки на рукавах, груди и широком воротнике плотно застёгнуты на молнии, но вот ноги стали ватными, онемели и, кажется, омертвели. Тянется неспешный разговор.

- Нет, я бы отстроил город заново, в стороне, говорит пожилой капитан интендантской службы, кивком показывая на развалины Великих Лук.

- Сколько тут работы по расчистке от развалин, ведь нигде четырёх углов не осталось…

- Уж это верно, садясь на корточки, чему- то улыбается молоденький пехотный лейтенант. Из великих малые сделали…

А я вспомнил город таким, каким оставляли мы его в июле сорок первого. Город горел. Но отчётливо были видны прямые асфальтированные улицы, белые каменные дома, много зелени.

И вот теперь еду с новым назначением в дивизию, которая в начале 43 года брала этот город, в 357 сд.

Машина мчится на полной скорости, с резкими поворотами, минуя воронки. В лесу за Невелем тормознули, меня высадили. Машина пошла вправо, мне налево в Орлею. У развилки дорог – КПП, шлагбаум. По обе стороны от него проложен «лежневка» - дощатый

настил. Над ним, вверху, на натянутых телефонных проводах висят огромные щиты, где большими чёрными знаками выведено что-то для меня неведомое: ВАД – 27, а слева - ВАД -34 - справа. За шлагбаумом, поперек дороги расхаживает ст. сержант – девушка с красной повязкой на рукаве. На груди – ППС, на воротник шинели выбиваются тёмные волосы. Подхожу. – А в рай дороги нет ли тут?

- Нет, капитан, в рай нету. Пока только туда.

- Что означают эти знаки?

- Военная автомобильная дорога – только и всего. А цифры – её протяженность.

Я улыбнулся, давно не разговаривал с девушками, и отошел. Вспомнил о доме. Проезжал ведь не так и далеко от Рыбинска, но не заехал. Не был дома с 1939, и хотелось побывать, и что – то останавливало. Считал, что мать привыкла к моим письмам, к тому, что я где-то есть. Увидимся – расставаться, да и вдруг убьют - лишние слёзы. Горе её будет горше.

Но вот и машина. Мне ехать. Помахал на прощанье кудрявой постовой, приложив два пальца к губам, она ответила также.

НОВОЕ НАЗНАЧЕНИЕ. 1944 год

Прежняя, 188- я с. д., после ликвидации Северо-Западного Фронта, была в составе 27 –й армии переброшена из – под Старой Руссы на юг. Ей суждено было принять участие в освобождении Украины, Молдавии, Румынии от фашистов и к концу войны стать Нижне-Днепровской Краснознаменной. Мне же выпало идти вперёд той же дорогой, принять участие в освобождении Белоруссии, Прибалтики.

Я был назначен командиром Отдельного противотанкового артиллерийского дивизиона 357-й сд. Эта дивизия, вместе с 306-й, 164-й и приданными специальными частями составили Первый стрелковый корпус под командованием Героя Советского Союза гвардии генерал-лейтенанта Николая Александровича Васильева. Рубеж обороны дивизии проходил от деревень Орлея, Труды, Липники, по озеру Червятка к станции Дретунь. Активных боевых действий не вела. Обе стороны готовились к предстоящим летним сражениям. Начальник штаба дивизии капитан Никольский ознакомил меня с обстановкой, немного рассказал об истории дивизиона, о недавних боях. Мы склонились над столом и он говорил, чеканя слова.

- Сейчас батареи сосредоточены здесь, и он острым карандашом очертил круг над картой.

- В полосе дивизии определено восемь танкоопасных направлений.

Я слушал его – молодого парня похожего на интеллигентного ученого. Тонкие черты лица, прямой аккуратный пробор, тонкие, красивые пальцы. Изредка он переминался с ноги на ногу и тогда поскрипывали его начищенные до зеркального блеска сапоги.

- Во всех восьми предполагаемых направлениях у нас подготовлены площадки для орудий. Предусмотрены и «пушки заигрывания», на случай прорыва танков противника и с минимальной вероятностью того, чтобы танки подставили свои борта

под дула других орудий. Когда думаете посмотреть эти позиции?

- Командующий приказал мне ждать его утром, он заедет за мной, чтобы представить командирам стрелковых полков и, заодно, ознакомить с этими позициями – сказал я.

- Да. Эти позиции выбирали полковник Гриненко лично с подполковником Веселовым, царство ему небесное, отважный был командир и хороший человек.

- Большие потери несли?

- Как вам сказать, ведь нас с этими знаками - и он показал нашивку выше локтя на левом рукаве гимнастерки - ромбик из чёрного сукна в красной окантовке с двумя перекрещенными стволами пушек – не зря зовут «войска прощай Родина». Как минимум, половина людей выходит из строя в каждом бою. Особенно большие потери среди офицеров.

- Ну ладно. Будем знакомиться. Пригласите сюда командиров батарей и, пожалуйста, распорядитесь насчёт ужина, я кое-что захватил из Москвы, посидим-поговорим.

Вышли на улицу. Под грибком- навесом я увидел знамя. Оно было накрыто плащ-палаткой. Древко было воткнуто между двух кряжей, рядом стоял пожилой сержант с автоматом.

- Знамя пробито в одном месте, сказал начальник штаба, снимая брезентовый чехол. Подполковник приказывал, чтобы Знамя выносили на поле боя, когда особенно жарко. И устанавливали так, чтобы видели его, по возможности, со всех батарей.

Это было полотнище алого шёлка с контуром земного шара и тиснением серпа и молота в углу. Я подумал, что отныне мне предстоит сражаться под этим Знаменем до Победы. Приподняв край полотнища, я ощутил тяжесть позолоченной бахромы. Молча поцеловал его. Начальник штаба вновь надел чехол, завязал тесемки.

Рано утром Командующий артиллерией дивизии полковник Гриненко заехал за мной. Объехали все восемь мест возможного прорыва танков противника в случае перехода его в наступление. Представил меня командирам стрелковых полков – подполковникам Кусяку-1190 полк, Трошину – полк 1188 и Герою Советского Союза подп. Горшкову – полк 1192,

Мы отлично сработались, в дальнейшем, в стремительном марше по Прибалтике к Балтийскому морю. Дивизион с автоматчиками этих полков не раз прорывался далеко вперёд, удерживая узлы дорог и междуозёрья, высоты и всё то, что лишало врага манёвра или создания серьёзного рубежа обороны, до подхода главных сил. Старый полковник туго знал свою службу. Он понимал, что значит тесный контакт и полное взаимопонимание между командирами стрелковых частей и артиллеристами, теми, кому предстояло сопровождать пехоту огнём и колёсами.

Командиры батарей, начфин, начальник автопарка, особист и замполит, как на подбор были молодыми, дерзкими офицерами, имеющими боевые ордена, медали и ранения.

Подполковник сам отбирал людей из пополнения, молодых обстрелянных, часто после госпиталей. «За одного битого – двух небитых дают» - говаривал он шутя, глядя на своих «орлов».

Тем временем уже готовился удар по врагу. Замысел был очень смелый с далеко идущими планами и, как потом оказалось, почти полностью удался. Не случайно после войны не без сожаления немецкие генералы сетовали на то, что «удар Баграмяна» оказался для них неожиданным, сильным и потому - коварным. О том, что готовится удар силами трех Белорусских фронтов, было им известно. А вот удара войск Первого Прибалтийского Фронта во фланг они никак не ожидали. Но это произойдёт позднее, а пока мы усиленно готовились.

ПРОРЫВ. Июнь 1944 года

18 июня, вечером, командир дивизии - генерал Кудрявцев А. Г. собрав командиров частей и начальников служб на совещание, сообщил о предстоящей передислокации дивизии, которая начнётся завтра. План – график маршрута каждому командиру будет вручён после совещания. Под Шумилино назначен прорыв фронта противника. Далее форсирование Западной Двины и смелый бросок на Запад, открывая путь нашим войскам в Прибалтику. То, что сзади останется крупная группировка вражеских сил в районе Витебска, нас не должно беспокоить. Прорыв назначен на 22 июня.

Для нас эта дата, конечно, была символична – всё наше умение, добытое кровью, память о павших товарищах, вся наша ненависть к врагу были вложены в этот удар под Шумилино 22 июня 44 года.

Предрассветную мутную мглу взорвали раскаты артиллерийской канонады. Залпом сотен орудий началась «обработка» вражеской обороны на всю её глубину. Зло заскрежетали «Катюши», описывая огненными кометами дуги. Постепенно грохот артиллерийских орудий, миномётов и «Катюш» слился в один оглушительный рёв. Это был ад из грохота и огня, в котором ничто не могло уцелеть. К исходу дня оборона противника была прорвана. Коридор образовался 30 на16 км. 935 с.п. подполковника А. И. Беспятова ворвался в Шумилино - на левом берегу Западной Двины. Истребительные противотанковые дивизионы – наш 219–й и капитана Стального из 306-й с. д., с автоматчиками на машинах первыми вырвались к реке. Западная Двина здесь многоводная с быстрым течением и крутыми берегами. Но остановить наш прорыв уже ничего не могло. Автоматчики, а вслед за ними и прибывающие роты солдат сходу, бесстрашно бросались в реку в полной боевой форме под несмолкаемый грохот 24 скорострельных орудий обоих наших истребительных дивизионов.

Однако противник опомнился быстро и на автомашинах, мотоциклах подбрасывая свою пехоту, пошёл в контратаку. Но сбить нашу пехоту с левого берега был уже не в силах. Вскоре слева была захвачена нами исправная переправа и по ней пошли в прорыв полки соседней 306-й с.д. К полудню и сюда подошел на машинах понтонный парк, переправа была налажена.

По приказу командования были развёрнуты боевые Знамёна всех сражающихся здесь частей и под оркестр и крики «ура», первые бойцы, форсирующие Двину, переправлялись обратно на правый берег и им тут же вручались награды. Командиру дивизии генерал – майору Г.М. Кучерявскому и командующему артиллерией дивизии полковнику Гриненко было присвоено звание Героя Советского Союза.

Такой взрыв солдатской храбрости был поистине массовым, вдохновляющим и поразительным. Даже тот, кто не умел плавать, в общем порыве самоотверженности бросался в воду, как говорится очертя голову, карабкался и вылезал на берег. Вся эта фантасмагория происходила под ослепительным огнём врага. Миномёты били прицельно и беспрестанно. Остальные огневые точки нами были уничтожены.

25-го июня рота Василия Цымбаленко в деревне Задорожье западнее Витебска соединилась со стрелковым батальоном 39-й армии. Витебская группировка вражеской армии оказалась в котле. 1-й стрелковый корпус устремился на Запад. Важность завершившегося прорыва была оценена по праву.

27-го июня 44-го года нашей дивизии придали 10-ю танковую бригаду и она, с десантом автоматчиков и нашим противотанковым дивизионом, освободив районный центр Чашники, устремилась через Лососницу на Лепель. Нам же было приказано посадить на автомашины роту автоматчиков из полка подполковника Трошина и двигаться скорым маршем по лесным и просёлочным дорогам на Лепель, стараясь не ввязываться в бой. Надо заклинить здесь железную дорогу, поскольку стало известно, что противник готовит к отправке на Запад составы с награбленными ценностями.

В это время пришла приятная для нас новость: в Москве, по случаю освобождения г. Витебска, был торжественный салют - 20 артиллерийских залпов из 224 орудий.

28 июня к 10 часам утра Лепель был освобождён. По дороге на Лепель в небольшой лесной избушке мы остановились после затяжного ночного марша. Решили заправить автомашины и позавтракать. Вслед за мной в домишко на окраине вошел водитель и остолбенел – в углу, рядом с иконой, висит знакомый портрет.

- Ленин! Как же он тут уцелел при немцах – то? Видать не видели. А то бы не похвалили!

- Да и не Ленин это, а Калинин – говорит бабка, темно тута обознался ты, а похвалили так, что век не забуду.

И рассказала такую историю.

Весной 42 го пошла на рынок в село обменять бульбочку на какую-нибудь одёжку. Идёт, под ноги глядит, подняла голову – перед ней офицер «SS». Тьфу-ты анафема, испугавшись плюнула под ноги бабка. По взмаху офицерской руки подскочили солдаты доблестной армии фюрера и забрали бабку в кутузку, которая находилась в подвале бывшего здания почты.

К вечеру вызывают на верх.

- Что мне с тобой делать? – говорит офицер. – Знаю, что у вас гражданские не приветствуют военных, не принято. Но теперь другой порядок. И чтобы ты запомнила, что офицера Великой Германии надо приветствовать, я тебе выписываю штраф на 10 копеек, что с тебя ещё взять! И приносить ты его будешь ежедневно по одной копейке мне лично каждое утро, ровно в 9.

Иду с утра рано, по грязи, приду - кланяюсь, а он паскуда: бабка уже две минуты десятого ты опоздала, завтра придёшь. Чего делать? Иду домой. Опять грязь мешу 12 вёрст. Так и выходила почти месяц, натерпелась… И смех и грех.

30 июня в шесть утра овладели Заостровьем, а в четыре часа дня дивизия форсировала Березину. Мы взяли населённые пункты: Трамбин, Замошье, Пустоселье, Березино, через которые некогда бежали из России войска Наполеона.

НА БЕРЕЗИНУ

Лепель горит. На восточном берегу реки Эссы – здания бывшего военного пулеметно-минометного училища. Над главным входом в массивной раме висит портрет Гитлера, изрешеченный пулемётными очередями. «Живой» осталась только чёлка, над выпученными глазами. По дороге к железнодорожному мосту мчится трофейный тарантас, запряжённый парой лошадей.

- Куда вы, куда! – кричит им солдат и машет руками. Но пара седоков никого не слышит и несется вперёд.

- И-и- х! Разлетелись в стороны лошади, взвился вверх тарантас, в воздухе зависли, как в замедленном кадре ездоки! Это были командиры батарей из артиллерийского полка нашей дивизии Никитин и Подушкин. Несла их нелёгкая в город, где ещё шёл бой, выбирать наблюдательный пункт. Такая бесшабашная бравада дорого им обошлась - наскочили на противотанковые мины. Подушкин ослеп, а Никитин отделался легкой контузией да испугом и помятыми боками. Впрочем сильно испугать Никитина можно было вряд ли. Он уже тогда имел 4 боевых ордена и выделялся среди командиров батарей большой смелостью.

Но вот по рации командир батареи Максимов передаёт мне, что пламя из горящих домов слилось над их головами и они задыхаются от дыма. Просит разрешения отойти назад на 2-3 квартала или организовать рывок вперед вместе с пехотой.

- Сейчас еду!

Юго-западный ветер сносит дым в сторону боя. Решил объехать левее. Шофер был из последнего пополнения и мне не знаком. Едем. У меня на коленях карта и я, не поднимая головы говорю куда ехать: левее – правее. Выехали на шоссе.

- Немцы! Из кустов выползли, стоят, отряхиваются, метрах в 30- 40.

- Вперёд! Шофёр рванул, я на ходу выскакиваю, в руке «ТТ».

- Хенде хох! Все произошло в секунду. Солдаты подняли руки. Их было 8 человек. Я ищу глазами водителя, и в это время один из немцев передернул затвор автомата. Услышав сухой щелчок, я машинально выстрелил, отпрыгнув в сторону. Он все-таки успел выстрелить, но очередь ушла в песок на шоссе и солдат стал падать, открывая рот, пытаясь вздохнуть.

- По двое в затылок! Показываю два пальца и затылок. Встали. Водитель лежит у левого колеса. Закинь автоматы. Быстро. Сам думаю – может их еще выползет куча, надо уносить ноги. А мой шофёр подходит и показывает колоду карт, новеньких, атласных с прекрасными картинками голых баб. Я выбил у него в запале эти картинки, прыгнул в машину и мы помчались прочь. Сзади послышались автоматные очереди, но мы успели свернуть за ближайшие дома.

Я не мог есть несколько дней – перед глазами долго стоял тот солдат. Это был первый случай, когда я выстрелил в человека. Я и не думал, что так буду переживать, все представлял, как бы можно было по - другому. Но по-другому могло быть только, если бы он убил меня. Однако убийство это самое мерзкое и позорное дело.

4 июля, на рассвете, в посёлок Нарочь ворвались два танка с бойцами стрелкового батальона Ветрова. С солдатами на броне был и начальник разведки дивизии майор Чадаев – боевой, очень смелый и очень молодой красавец. Заняв круговую оборону и проводив вояк противника выстрелами, занялись завтраком. Вскоре, огибая по шоссе слева озеро Нарочь, показалась вражеская колонна автомашин. Впереди ехал роскошный лимузин, за ним шарабан, крытый брезентом, с антенной, за ними ещё несколько крытых машин. Замыкал колонну «тигр» и автомашины пехоты. Чегодаев, танкист и я сидели все вместе. Решили разослать связных с предупреждением, что до выстрела Чегодаева из ракетницы огня не открывать. Штабных, особенно пассажиров, решили впустить в поселок и взять живыми. Артиллеристы настроились на «тигра» и пехоту в автомашинах. Но случилось худшее. Кто-то из солдат дал очередь из автомата. Немецкие автоматчики открыли стрельбу. Из легковой машины выскочил генерал и, блестя лампасами, помчался в ближайший перелесок, унося с собой портфель. Колонна была разбита, но нам остались на память лишь нехитрые пожитки генерала: парадный китель с крестами, кортик, да бритвенный набор в кожаной коробочке, будь он неладен. Этот случай долго нам вспоминало начальство, как результат нашей непростительной бесшабашности и халатности.

5 июля в десятом часу вечера дивизия овладела населенным пунктом Лынтупы. Перерезала дорогу Даугавпилс–Вильнюс и вступила в Литву.

По красоте окрестностей, красоте множества озер, рек, лугов, лесов и перелесков эти благословенные места были несравненны.

В половине 12 ночи подошли последние роты 1188 стрелкового полка, наступавшего правее нас. Перед нами поставлена задача наступать в направлении Биржая, как бы отсекая Литву от Латвии на протяжении более двухсот километров.

Многие населенные пункты, через которые прошел боевой путь дивизии, значатся лишь на карте тех лет. Карта эта хранится у меня до сих пор, хотя имеется их в природе всего две. Вторая в Ижевском музее. А путь дивизии прошел через Свенцяны, Кальняны, Скопишкис, Вобольники, Панделис, Папилис, Кратишкяй. Этот путь занял 23 суток – с 5 по 28 июля. 29-го июля части дивизии на машинах артполка прибыли в Биржай. И задачу свою: «Чтобы пушки не отставали от пулеметов» 219 –й противотанковый дивизион выполнил.

Стрелковый полк Героя Советского Союза Горшкова подошел к железной дороге. Выбили противника с двух хуторов, стоящих рядом: Пути и Авоти. Иду к комбату Кондратенко. И вблизи полотна дороги вижу – лежит под ёлкой смертельно раненый 23-хлетний комбат. Соня, белокурая, молоденькая – лейтенант медслужбы – молча плачет, слизывая слёзы – перевязывает ему грудь. При каждом выдохе кровь с пеной пульсирует, вырывается из груди. Смерть безжалостно идет за нами следом.

А тем временем Москва продолжала салютовать артиллерийскими залпами Украинским и Белорусским Фронтам в честь славных побед. По улицам Москвы провели 50 тысяч пленных немцев. Они хотели видеть Москву – им её показали. Они хотели пройти строем по Москве – их построили по 8 в ряд.

28-го июля в 8:00 дивизион с автоматчиками достиг Биржая. Небольшая речушка разделяет город. Маленький чистый городок напомнил мне родное Пошехонье, где я в той, такой далёкой, мирной жизни учился на рабфаке. Я шел по зелёному берегу реки, было тепло и удивительно тихо. Вспомнил, как в Пошехонье по вечерам гуляло много молодых парней и девчат – студентов Сельскохозяйственного техникума, педучилища, рабфака или школьников. Было весело и интересно. Вспомнил, как, никогда не бывавший в нашем городе Салтыков – Щедрин «увековечил» добрых, смекалистых и далеко не глупых пошехонцев приписав им вековую дикость, насочиняв небылиц и анекдотов.

Встретив лейтенанта Васильева, идём к церкви. Навстречу выходят пожилой врач и медсестра. В церкви оказался немецкий госпиталь. Спрашивают, что им делать, как отойти от места боёв. С немцами остался их медик с кучей бинтов и инструментов.

Немцы отошли почти без боя не без умысла. На окраине города был спиртоводочный завод. Известная песня. Это мы уже проходили. Помню в 41 мы легко попались на эту «удочку», Тогда они отдали батальону Дудова совхоз Пенно, а в нем «застрявшую» в снегу цистерну со шнапсом. Через час пустили танки. И мало кто уцелел от батальона. Как это не странно, история повторилась – немцы отбросили наших автоматчиков за реку.

Орудия дивизиона расставлены на высоком холме, на кладбище. Отсюда и просмотр местности вокруг хороший и стало быть хороший обстрел по танкам и по пехоте. Закрепились на этом берегу мы, на том немцы. Мост между нами исправный. Мы его не трогаем – думаем по нему наступать, немцы не трогают - думают выбить нас. Остаток дня и ночь прошли неспокойно. На рассвете второго дня, 29-го июля на своих автомашинах и машинах артиллерийского полка прибыли части дивизии. Ехали на последних каплях горючего. Нам было известно, что на станции стоят цистерны с горючим. Сомнения рассеялись, когда полк Кусяка атаковал противника в районе станции и доложил генералу о наличии там горючего. В это время к начальнику штаба дивизии полковнику Прасолову приехала жена. Не виделись несколько лет, но полковнику нужно сначала решить вопрос с горючим. Отложив встречу и разговоры с женой, Прасолов узнаёт от начальника оперативного отряда Васильева, что станция снова у немцев и машины не заправлены. Вернулись. Полковник садится в машину, с собой берёт начальника тыла дивизии и местного жителя, чтобы тот показал ближайший путь к цистернам.

Спасся один шофёр, Начальнику штаба пуля пробила даже обе печати – гербовую и полевой почты, которые лежали у него в коробочке, в «пистончике» брюк. Вот и повидался Прасолов со своей женой. Случай горький и трагичный, такова судьба-злодейка.

Вскоре для дивизии сложилась смертельно опасная обстановка.

- Ты где? Спрашивает меня по телефону начальник штаба командующего артиллерией дивизии подполковник Маккавеев Василий Васильевич.

- В квадрате «А», отвечаю.

- Я в квадрате «В», подъезжай.

Макавеева я очень уважал – молодой, стройный и подтянутый. Человек умный, профессионально одарённый, умеющий быстро принимать неординарные, правильные решения.

-В районе Паровеи показались девять «пантер». Давай-ка туда. Там справится и артполк. Командующий послал туда полтора часа назад приданный артполк. Командир полка докладывал, что они ведут бой с танками противника. И вот их рация молчит. Видимо, нужна помощь. Давай!

Мы тут же вызвали с кладбища батареи и на хорошей скорости помчались выполнять приказ. Вскоре на дороге нам повстречался окровавленный раненый артиллерист с запорожскими усами.

- Ты из ИПТАПА?

- Ой, ну Боже, Боже, танки! Танки, полным-полнёхонько!

Мы прибавили скорость. Навстречу шли раненые, шли в одиночку и группами. Нам всё стало ясно и мы, не останавливаясь, мчались вперёд. Шоссе пустынно, никаких машин. Километрах в семи от города шоссе перерезал высокий земляной вал. Нам открывается картина. Перед валом догорают машины артполка. Слева у вала лежат тяжелораненые артиллеристы. Через вал их с поля боя перебрасывает единственно уцелевшая автомашина «Доджик».

Вбегаю на вал. От него до леса три-четыре километра. Между нами чистое поле и серая прямая линия шоссе. И на всём этом пространстве, километрах в двух от линии опушки леса идут танки. Но сколько их! Не иначе как танковая дивизия. Развернувшись широким веером в несколько рядов, идут сплошным потоком. Последние сливаются с лесом. Все покрашены под камуфляж, их контуры теряются. Определить, где заканчивается колонна можно только по выстрелам. На солнце блестят гусеницы, орудия и башни, мелькают каски пехоты. Густой, стелющийся низко по земле мазутный дым от догорающих вблизи танков, придаёт всей картине вид потрясающе жуткий.

- Низкогрудый, плоскодонный,

Отягчённый сам собой,

С пушкой в душу наведённой

Страшен танк, идущий в бой.

Воистину так!

Видеть по 15-20 и даже по 30 танков одновременно атакующих – мне доводилось. Но столько! Ну, на то мы и эмблему носим на рукаве истребителей танков – единственные из всех родов войск, и не зря зовут наши дивизионы «Прощай, Родина».

Будем бить!

На вал бегут командиры батарей. Отдаю приказ – всем на машинах через вал и поставить орудия на расстоянии 25-30 метров друг от друга. Машины сразу обратно.

Через минуту дивизионы вступили в бой. Понимаю, что город не удержать. Распорядился собрать всех раненых, забрать раненых в Биржае, и отправить в госпиталь. Бегу к расчётам ИПТАПА, которые продолжают вести бой.

- Где командир?

- Офицеров в живых никого не осталось.

Смотрю – в расчете сержант и два солдата. Оба ранены, стирают с лица пот, размазали кровь.

Вижу несколько исправных орудий. Пушки ведь очень живучи – пробить щиты, отбить станину, повредить колёса – не значит вывести орудие из строя. Другое дело люди. К панорамам пяти орудий встали командиры взводов. В боевые расчёты встали разведчики, связисты. Теперь у нас помимо своих 12 пушек, семь пушек ИПТАПА. Наши кумулятивные снаряды пробивают любую лобовую броню, да и подкалиберные не берут лишь в лоб «тигра». А расчёты вести огонь умеют.

Тактика противника осталась прежней – впереди танк «заигрывания». Их задача – отвлечь на себя внимание, обнаружить себя огнём. Именно эти танки, «пантеры», догорают.»Фердинанды» и «тигры», незаметные на фоне леса и кустарника, высматривают противотанковые пушки и, пользуясь хорошей дальностью прямого выстрела – 1200 метров – бьют по орудиям. И вся эта армада сейчас двинулась вперёд. Яростный огонь с обеих сторон достиг апогея. Земля дрожала. Силы были слишком неравны. Одно за другим выходили из строя орудия. Вот их осталось всего три. Всех раненых и «лишних» отправили за вал. Пушки ИПТАПА погибли вместе с боевыми расчётами. Подошли две наши машины. У нас осталось два орудия. Приказываю не подносить больше снарядов. Осталось одно орудие. Сняли панораму, противотанковой гранатой ударили в противооткатное устройство и последний боевой расчет отошёл за вал. Орудий больше нет. На одну машину уложили погибших, на вторую – всех раненых. В «Доджик» сели сами и на полной скорости полетели в город.

В парке у дороги слышатся последние аккорды духового оркестра. Музыканты бегут к машинам, сходу забрасывают в кузов свои тарелки, барабан, трубы. Они хоронили начальника штаба дивизии и других погибших в Биржае. Бежит к машине комендантская рота. Всех забираем. Город как будто вымер, лишь изредка слышалась автоматная стрельба.

Дивизия не отступала, а пошла вперёд, оставляя город. Догнали штаб дивизии. Докладываю генералу Кудрявцеву обстановку, говорю, что танки противника, в том числе и мотопехота уже вошли в город.

Быстро темнеет. Командующий артиллерией Прошкин приказал мне временно заменить убитого начальника артиллерийской разведки дивизии, до получения новых орудий. В пополнении орудиями недостатка не было.

Двигались всю ночь в направлении на Шауляй. На рассвете пехота завязала бой с противником. Маккавеев мне приказывает с разведчиками и связистами идти вправо, показывает по карте хутор в трёх, с небольшим, километрах, установить с ним телефонную связь, докладывать о возможном появлении противника. Наших войск в той стороне нет.

Отправились. Связисты потянули связь напрямую, а мы с разведчиками пошли мимо хутора по меже.

Но что это? На вспаханных комьях земли, на картошке, в траве и у самого забора лежат наши убитые. Шестой, седьмой…- вслух считает разведчик Шендель. Идём мимо огорода. В стороне от дома в свежей яме сидят испуганные люди. Видимо семья – пожилые мужчина с женщиной, молодая девушка и парнишка, лет десяти. Спрашиваем - откуда убитые и почему нет трупов чужих.

- Здесь ночью был бой между вашими разведчиками и нашими.

- Кто это ваши?

- Литовцы. Они своих раненых и убитых унесли.

- Нам бы умыться. Ведро вынесите к колодцу.

Девушка легко выпрыгнула из ямы, пошла к дому. Я умылся, быстро надел гимнастерку, вытеревшись нижней рубашкой, она несёт поднос с бутылкой самогонки, стаканом, солью, хлебом и яйцами. Подала мне поднос, ловко налила в стакан самогону, отпила глоток, поставила стакан и взяла поднос обратно. Я выпил, и не успел ещё крякнуть, как увидел боковым зрением, что из-за бани показалась чья-то голова. Девушка всё это видела.

- Что это за кавалер? Спрашиваю. Я замер. Не свожу глаз с бани. Голова показалась снова. Я поманил его пальцем. Идёт молодой парень.

- Кто такой и откуда?

Парень белый, как мел. С дрожью в голосе, начал что-то лепетать и, вперемежку с жестами, вместе с девицей, пытаются что-то объяснить.

- Боюсь войны, пан офицер. Я из того села. Боюсь, когда стреляют. Боюсь войны.

Обыскали. В загашнике обнаружили «Вальтер», в карманах – сигареты, несколько пачек. Поняли, что из соседнего села. Я посмотрел по карте – село в 40 км. отсюда.

- Там теперь нет войны – отправляйся и занимайся своим делом, - сказал я. Парень заулыбался во весь рот и пустился бежать.

Но не зря зовут нас пошехонцев чудаками. Верил людям, наивно думал, что плохих людей нет. Потом выяснилось, что это и был один из тех, кто расправился с нашими разведчиками. Позднее пришлось с ним встретиться и рассчитаться.

БЕЛОРУССКАЯ ОПЕРАЦИЯ.

В составе 357-й стрелковой дивизии, 333-й отд. корпусной артиллерийской бригады 131 стр. корпуса 1 Прибалтийского Фронта мне довелось воевать до конца войны. Воевал неплохо, и, смею надеяться, хорошо. В марте 1944 года за отвагу и мужество, как было написано в благодарственном листе за подписью полковника Абрамяна, я был награждён вторым орденом – орденом Отечественной войны.

Нашей 357-й стрелковой дивизии довелось активно участвовать в Белорусской операции, получившей кодовое название «Багратион». Главная цель её состояла в том, чтобы разгромить группу армий «Центр», освободить Белоруссию и создать условия для последующего освобождения Литвы, Латвии и союзной нам Польши.

Выполнение этих задач обеспечивалось рядом взаимозаменяемых и вытекающих одна из другой операций. Прежде всего, в частности, предстояло силами смежных крыльев 1-го Прибалтийского и 3-го Белорусского фронтов разгромить витебскую группировку противника, что мы и сделали.

Белорусская операция – блестящий образец оперативного искусства Красной Армии.

«…Положение группы армий «Центр» после 22 июня 1944 года, свидетельствовал впоследствии генерал Г. Гудериан, - было просто катастрофическим; худшего ничего и не придумаешь».

Земландская группировка советских войск во главе с генералом армии И. Х. Баграмяном, имела задачу разгромить группировку противника, оборонявшуюся на одноимённом полуострове, представлявшем собой сплошную укреплённую зону, которая прикрывала важный порт и военно-морскую базу Пилау.

Командующий 4-й немецкой армии генерал Заукен отверг гуманное предложение нашего командования о капитуляции. Осталось одно – наступать.

Тридцать вражеских дивизий продолжали отбиваться. Весь Курляндский полуостров немцы покрыли густой сетью оборонительных позиций. Не предпринимая активных действий, гитлеровское командование держало в северо-западной части Латвии почти всю свою прежнюю группировку, находившуюся в Прибалтике, которая сковывала силы двух наших фронтов. Немцы продолжали получать морем пополнение из Германии.

Группа армий «Север» была заменена группой армий «Курляндия». В неё вошли 16-я и 18-я армии под руководством генерал-полковника Шернера. Группа получила задачу упорной обороной отвлечь силы русских от Восточной Пруссии. По словам пленного офицера, у солдат курляндской группы берётся подписка о том, что они обязуются «оборонять занимаемые позиции до последней капли крови». Атаки с обеих сторон были яростные. Бои доходили до рукопашных стычек.

Характер войны в Прибалтике имел своеобразный затяжной характер. Во-первых надо иметь в виду особый состав войск армий «Север». Крупные наступательные операции против неё начались только в первой половине 1944 года. В ней сохранился ещё кадровый состав военнослужащих. Солдаты курляндской группировки были 25-30 летние, в основном – самый боеспособный контингент.

Во-вторых здесь особые условия местности. Обширные лесисто-болотистые районы с множеством малых и больших рек затрудняли наступление и облегчали оборону. Труднопроходимые места обрекали борьбу на тягучесть. Биться приходилось за каждый опорный пункт.

В-третьих, после снятия блокады Ленинграда прибалтийские направления не могли находиться в центре внимания Верховного Главнокомандования. Судьба войны решалась не здесь. У нас же «царицей полей» по-прежнему оставалась пехота, а путь ей прокладывала артиллерия. Тактическую зону обороны наши войска прорывали успешно. А вот развить наступление при отсутствии мощных подвижных соединений – танков, самолетов, было чрезвычайно трудно. Противник успевал отрываться от наступающих войск, занимал новые оборонительные рубежи, для прорыва которых опять требовалась артиллерийская подготовка с большим расходом боеприпасов, которых не всегда хватало. Мы были молодые артиллерийские офицеры, отчаянные, хорошо подготовленные и теперь уже с большим опытом ведения боя. Пленные немцы удивлялись нашей молодости и профессионализму, часто при заведомо худших позициях. Мне в это время было 23 года, я был капитаном, командиром истребительного противотанкового дивизиона, на моей гимнастёрке блестели два ордена.

Эта обстановка привела к тому, что борьба в Прибалтике особенно в Курляндии не была лишь внешне такой громкой как, например в Белоруссии или на Украине. Тем не менее военные события, имевшие здесь место, сыграли важнейшую роль в ходе Великой Отечественной Войны.

Мир для нас наступил не сразу. Ещё некоторое время мы продолжали участвовать в очищении Курляндии от остатков разбитых вражеских сил.

Победа была близка.

5 апреля 1945 года мои родители получили такое письмо:

ПИСЬМО С ФРОНТА

СЕМЬЕ ОТВАЖНОГО ВОИНА МАЙОРА ЧИСТЯКОВА

СЕРГЕЯ ГЕОРГИЕВИЧА

ДОРОГИЕ ТОВАРИЩИ!

Выполняя приказ Верховного Главнокомандующего Маршала Советского Союза Сталина, наша доблестная Красная Армия очистила родную Советскую землю от немецко-фашистских мерзавцев и громит немецкого зверя в его берлоге – Германии, чтобы там окончательно добить его.

В этой героической битве Ваш брат Сергей Георгиевич

показал себя храбрым и бесстрашным воином, верным

сыном Советской Родины.

За отвагу и мужество, проявленные в боях с немецко-фашистскими захватчиками, он награждён орденами: Александра Невского, Отечественной войны, Красной Звезды.

Мы гордимся таким воином- героем и поздравляем Вас с высокой Правительственной наградой.

С боевым приветом к Вам

Командир части - полковник Абрамян.

5 апреля 1945 года.

Печать: Войсковая часть полевая почта 51128

Внутри Герб Советского Союза.

За месяц до победы я, уже майор Красной Армии был награждён третьим боевым орденом – орденом Александра Невского – за отвагу и мужество, за храбрость и умение в подготовке и ведении боевых операций.

Меня часто спрашивают, какой день врезался в память больше всего, самый страшный. А были они не страшные дни на войне?

Война и воспоминания о ней были всей моей жизнью.

Воспоминания присланы дочерью Сергея Григорьевича Зинаидой Сергеевной Березниковой.