Леднев Эстер Николаевич

Я родился 31 января 1925 г. в деревне Телитино Усть-Кубинского района Вологодской области. Родители мои были крестьяне, отец рано умер. После окончания в деревне восьми классов, в 1940 году в октябре месяце я поступил в Ремесленное училище № 44 г. Ленинграда, где учился на химика-аппаратчика.

Зимой 1941 г. без отрыва от производства учился в Ленинградском планерном аэроклубе, но закончить не удалось, 22 июня 1941 г. началась Великая Отечественная война. Мы ремесленники, уже работали на Охтинском химкомбинате, большинство работников и специалистов комбината сразу призвали в армию, и нам, молодым, пришлось вынести много трудностей. Кроме того, нас еще отправили на оборонные работы, копали противотанковые рвы. Враг рвался к г. Ленина и большинство ленинградцев стали вступать в ряды народного ополчения. Пошел и я с товарищами в военкомат, но нам отказали в виду недостаточного возраста, в аэроклубе тоже никого не было, его закрыли, висела только записка, что "все ушли на фронт". Летом, после того, как немец вплотную приблизился к Ленинграду, училище эвакуировали. Тогда в конце августа я с товарищами, с которыми вместе учился: Юрием Мушниковым, Сашкой Красильщиковым, Валентином Воробьевым, все из Вологды, и Виктором Максимовым из Чудова, решили направиться на фронт, самостоятельно. Но на заставах нас нигде не пропускали, а обратно отправили в Ленинград. Тогда мы решили отправиться домой, и там через свой военкомат пойти в армию. И так, по крутому берегу шли, обходя лесом все заставы, мы дошли до г. Шлиссельбурга, питались ягодами и грибами. На окраине п. Морозовка в огородах накопали картофеля, нашли ведро для варки и отправились на опушку леса. Начало уже темнеть. Мы разожгли костер, повесили над ним ведро с картофелем и стали ждать, пока он сварится. Но вдруг послышался звук самолета над нами, а затем и вой падающих бомб, мы бросились под деревья.

Раздались взрывы бомб, костер и ведро с картофелем сдуло взрывной волной, нас оглушило. Спустя несколько минут к нам прибежали какие-то военные и увели к себе. Мы не знали, что в 200 метрах на этой же опушке стояла батарея 122-мм гаубиц. Во время бомбежки у них ранило лошадь и двух красноармейцев. После беседы с нами, командир батареи капитан Самусенко и комиссар пригласили нас добровольно вступить к ним на батарею, так как был некомплект в личном составе. Я, Юрий Мушников и Виктор Максимов остались на батарее, а А. Красильников и В. Воробьев решили все-таки идти в Ваганово. Так началась моя военная служба. Это была 6-я гаубичная батарея бывшего 230-го ГАП, которым командовал майор Буданов, в начале войны дислоцировавшегося у ст. Элисенвара и Алха в Карелии, но при отступлении уцелела только 6-я батарея. Ее включили в состав 302-го отдельного артиллерийского дивизиона Ладожской военной флотилии под командованием полковника Туроверова.

Сразу выдали форму, ботинки английские, сапоги редко у кого были, даже у офицеров не у всех были. Но ботинки были очень неудобные, подошва железная, прошитая, не гнущаяся, по кочкам далеко не пройдешь, как на костылях ходишь. Мы ботинки выкидывали, в своем рванье ходили. Я стал учиться на наводчика, а Ю. Мушников и В. Максимов остались во взводоуправлении на НП командира батареи. Я был в расчете первого орудия, командиром был сержант Иващенко с Кубани станица Староминская, в расчете были мл. сержант Иванов из Акмолинска, татары Фахуртдинов и Кубышев из Ленинграда, Платонов из Ленинграда, украинцы Козочев и Босый, Анилонов из Кузбасса. Все они несли кадровую службу и осенью должны были демобилизоваться. Но война все прервала. С раннего утра до позднего вечера, когда было затишье, строили блиндажи, копали ровики под снаряды и укрепляли огневую позицию. Огонь вели редко, но через несколько дней немцы начали активизироваться. Хотя цели и подозрительные места были пристрелены, огонь вели только одним орудием и по значительным целям, т.к. снарядов было очень мало. Уже через неделю меня поставили наводчиком орудия.

Однажды в 20-х числах сентября разведчики обнаружили, что по каналу в г. Шлиссельбург маленький пароходик тянет две баржи, на которых полно солдат, а на пароходе видели немецких офицеров. Батарея сразу открыла огонь, притом беглый. У немцев поднялась паника, они начали прыгать в воду, стараясь выплыть на берег, но тут еще мы добавили шрапнелью. И не один десяток солдат и офицеров нашли себе могилу на берегу и в воде канала.

Несколько позже немцы установили пулемет в полузатопленной землечерпалке, который сильно беспокоил как наш берег, так и гарнизон крепости "Орешек". Несколько снарядов по нему и он навеки замолчал, больше немцы там огневую точку не устанавливали. В конце сентября немцы устроили в здании г. Шлиссельбурга, у берега баню, в нее зашло около сотни солдат. Позвонили в штаб дивизиона, чтобы разрешили открыть батарее огонь, но там дали команду разбить баню другой установке. О ее существовании мы даже не знали. Это была двуствольная башня морских орудий, стояла замаскированной почти на берегу Шлиссельбургской губы. И вот один ее залп и бани больше существовало, как и всех, кто в ней находился.

Затем началось опять относительное затишье, в такие дни проводили занятия, как политические, так и по материальной части, а также изучали приказы наркома обороны. Моему обучению много уделяли внимания мл. сержант Иванов и сержант Иващенко. Часто тренировали по точной и быстрой наводке орудия, а так же изучению панорамы орудия, устройство, сборку и разборку замка, устранение неисправностей, стрельбы в ночное время. Так что свободного времени почти и не было. За все это я им благодарен и часто вспоминаю. С ноября стало плохо с продовольствием. Не только у ленинградцев, но и в войсках, хотя мы еще получали много больше, чем ленинградцы. Комиссар батареи проводил очень большую в этом работу, все время ободрял. Да и мы сами верили в свою победу и не впадали в уныние.

Когда замерзла Шлиссельбургская губа, и лед выдерживал людей, была проведена попытка прорыва блокады. Нам подвезли достаточное количество снарядов, а в лесах севернее пос. Морозовка расположились пехотные части. С рассветом моряки пошли в наступление по льду через Шлиссельбургскую губу. Наша батарея вела беспрерывный огонь, а также батарея морских орудий Петрова. Моряки заняли первую траншею немцев, ворвались во вторую, просят больше огня, мы стараемся вовсю, даже фуфайки поснимали. Затем они потребовали подкреплений, развить успех, но ни одна рота из пехотных частей не была послана на помощь, даже мы сильно удивились. Через 2-3 дня в газете "Ленинградская правда" был напечатан приказ: командира и комиссара дивизии, направленной на прорыв - расстрелять. Моряки вынуждены были отойти. При отходе их начали прямо на льду расстреливать "Мессершмиты", а наших истребителей не было.

Так и провалилось это наступление. Много осталось моряков погибшими. Печальными оказались все наши старания. После этой операции установилось относительное затишье, только немцы стали обстреливать пос. Морозовку из тяжелых орудий, но нашу батарею так и не мог нащупать.

В начале ноября погиб командир батареи ст. лейтенант Кондратьев, который заменил капитана Самусенко, отозванного в штаб. Рабочий на кухне, художник и скульптор из Ленинграда Пьянков из большого берегового чурбака вырезал часового, которую установили на могиле комбата, похоронили его на огневой позиции. Замечательный был командир, пользовался большим у нас авторитетом и очень точно вел огонь, первые снаряды покрывали цель. Командование принял лейтенант из Украины Свиридюк, так же замечательный командир.

С установлением ледовой дороги для ускоренного снабжения Ленинграда, часть личного состава батареи отправлялась грузить продовольствие в Ваганово. Часто начали мы слышать, как немцы бомбят дорогу жизни. Днем он боялся делать налеты, зато ночью били вдвойне. Да, трудное было это время. Для поддержания здоровья нам стали давать таблетки аскорбиновой кислоты. Но в баню ходили регулярно в д. Ганибаловка, а баньки были маленькие, только по три человека могли мыться. Поэтому в батареи не было ни одного заболевания. И так батарея находилась против Шлиссельбурга до 2 марта 1942 г. в обороне, разведчики батареи часто посещали гарнизон крепости "Орешек", доставляли им боеприпасы и продовольствие. В конце января разведка донесла, что в г. Шлиссельбурге немецкий фон пустил в ход фабрику. Разбить ее поручили нашей батарее, и фабрика эта также была разбита.

2 марта 1942 г. батарея заняла огневые позиции у Новой Дубровки на берегу р. Черная, а НП батареи напротив "невского пятачка" Сразу приступили к образованию огневой и ее укреплению. Вошли в состав 1-го дивизиона 393-го артполка. Здесь также произвели пристрелку основных целей в 81-й ГЭС д. Арбузово и на "пятачке". Первое время было также затишье. Но к весне началось оживление, как со стороны немцев, так и с нашей. Построили дополнительные наблюдательные пункты, запасные точки наводки, дополнительные ровики для снарядов. Каждое орудие обвели деревянным срубом и насыпью и тремя накатами бревен, так что огневые были добротно защищены. Здесь нам впервые пришлось применить гаубицы для стрельбы прямой наводкой.

Разведчики обнаружили крупный наблюдательный пункт немцев, 45-мм и 76-мм орудия разбить не могли. Тогда применили нашу гаубицу. На уничтожение дали 16 снарядов, расстояние 800 метров. Ночью лошадьми гаубицу подтянули на передовую, в специально выкопанную позицию. С рассветом нужно было разбить НП, расположенный в дзоте. Командир и комиссар батареи были вместе с нами, наводчики ознакомили меня, куда стрелять надо. А цель показал командир батареи: "Видишь черную щель в дзоте? Вот по ней и будешь стрелять". Первый снаряд разорвался, все заволокло дымом, остальные в это место и выпустил. Только стало рассветать, первые снаряды накрыли цель, полетели бревна и земля, а потом на немецком НП начался пожар. Командир сразу отдал команду: "В укрытие!" Немец быстро открыл огонь, но мы уже были в укрытии и не пострадали, а кругом все избило, но орудие уцелело. Мы залезли под обрыв, в нишу, поэтому целые остались. Особенно донимал стрелявший из соседнего немецкого дзота пулемет, только пули щелкали по щиту. На другой день с этой же позиции разбили и этот дзот. Через три-четыре дня также скрытно, ночью, заняли новую позицию и разбили немецкий агитационный дзот. Больше немец не пытался заниматься агитацией. По итогам боев меня, одного из первых, наградили медалью "За оборону Ленинграда".

Обычно мы стояли в 5 км от фронта, позицию меняли на тракторах, а на передовую лошади подвозили, гаубица тяжелая, 4,5 тонны. При передвижении орудия мы садились на лафеты. Из личного оружия сначала выдали винтовки, потом, в 1942 г., дали автоматы. Обычно на орудие давали восемь снарядов для одного боя, а выпускали два-три, как цель накроешь, так и команда: "В укрытие!" Но от немецкого артогня все равно потери были. Юрий Мушников погиб по-глупому, на прямой наводке открыл огонь, была команда "В укрытие!" а он не успел, его ранило, потом он от ран умер. При прямой наводке обычно после первого снаряда дым идет, и цели не видно, поэтому ты заранее замечаешь справа и слева ориентиры, и в промежуток бьешь. Сразу видно, если попадаешь в цель, идет густой дым или даже пожар начнется. Весной 1942 г. продолжались позиционные бои. Обычно цель нащупаешь, потом за ней наблюдают несколько дней, когда, где, сколько немцев появляется, и из этого рассчитывается, сколько снарядов надо выпустить. С мая месяца мы начали применять тактику "кочующего орудия", т.е. одно орудие перевозили за 5-6 км от батареи и вели пристрелку, вводя немцев в заблуждение о месте расположения батареи.

Главная сложность заключалась в том, что сильно берегли боеприпасы, разрешали выпускать только по хорошо видимой цели. Даже если есть цель, разрешение у командования надо спрашивать. Целая цепочка была: звонишь командиру батареи: "Вижу цель, можно открыть огонь?" Он в свою очередь спрашивает у начальства, можно ли открыть огонь, ему дают норму: "Выпусти 2-3 снаряда!" Каждый снаряд на учете. Даже если наблюдатели заметят хорошую цель и передадут на батарею, надо спросить сколько снарядов можно выпустить, пока переговоришь, цель уже давно исчезла. Еще после боя должен отчитаться за каждый выпущенный снаряд, командир орудия писал отчет, передавал старшему на батарее. Потом уже, когда каждый куст был пристрелян, по ориентирам открывали стрельбу, а не искали врага. Тогда начали быстро огонь открывать, секунды проходили после команды.

Авианалетам подвергались регулярно, но благополучно, в стороне бомбы падали, нас ни разу не накрыло. Перед налетом всегда объявляли воздушную тревогу, дальше уже мы сами по гулу определяли, куда немец направляется.

Одновременно с боями проводились и занятия: стрельба по танкам, для этого был сделан фанерный танк, который на тросе приводился в движение. Огонь вели из 76-мм полковой пушки винтовочными патронами, для этого в гильзу снаряда был вмонтирован ствол от винтовки. Стрельбу проходил по танку каждый расчет орудия. Большое внимание было также уделено в процессе занятий и взаимозаменяемости, чтобы в нужный момент каждый номер расчета мог заменить другого. В один из периодов затишья были перемещения в батарее: командир взвода управления был переведен командиром батареи 76-мм пушек, но в мае месяце погиб. Старшим на батарею прибыл прибыл ст. лейтенант Ройшванн, который показал себя замечательно. Командиром с наступления весны до самой зимы было уделено большое внимание к мед. контролю, в результате чего никаких заболеваний в батарее не было.

В начале июня, с появлением радиостанций, меня и Виктора Максимова стали учить при штабе полка на радиста. После учебы дали на батарею ультракоротковольтовые радиостанции РБС-1, но связаться между собою не могли, из-за малого радиуса этих раций. И я стал работать обратно наводчиком. Однажды утром наблюдатели обнаружили, что немцы недалеко от берега устанавливают тяжелое орудие. На следующие сутки они подвезли снаряды, но огонь не открывали. А на другой день утром батарея открыла по нему огонь. Орудие и боеприпасы взлетели на воздух.

В августе начались активные действия наших войск, а во второй половине и наступление. После того, как наше орудие подбили при попытке разбить немецкий НП, я попал в связисты, у немцев ведь все радиофицировано было, а у нас телефонная связь была, постоянно рвалась, очень часто приходилось устранять порывы линии. Ночью идешь, на ощупь провода соединяешь. В конце концов находишь, а все это времени много занимает. После укрываешься в специальной ячейке. Всего в одной команде было по три связиста: один на НП, другой на огневой в 5 км, а третий по линии связь чинит. Постоянных прикреплений не было, местами менялись, сегодня один на НП, завтра другой.

Летом началось наше наступление на "Невском пятачке". Бои были очень тяжелые, много гибло людей, но атаки не прекращались. Батарея все время вела огонь. В этих боях я уже работал радистом. Часто рвалась связь, поэтому радистам тоже было очень много работы. Затем меня вместе с командиром взвода управления и разведчиками направили в стрелковый батальон, который переправлялся на тот берег. Виктор Максимов, переправившийся ранее на пятачок, работавший на трофейной немецкой рации, был там ранен, а при переправе обратно убит. Так я потерял своих верных товарищей, с которыми пришел на батарею.

Переправлялись через Неву на плотах, на бревнах. Командир группы определял цели, и я уже передавал информацию по радио. Первоначально передавали информацию по микрофону, но одновременно сами вечерами учились по морзянке передавать. Позывных уже не называли, друг друга по голосу узнавали, это Федька, это Петька. Позывными "яблоко" или "груша" не пользовались.

14 сентября при переходе на новый наблюдательный пункт я был ранен в ногу на окраине Невской Дубровки. Задачу выполнили, надо было назад возвращаться, на свой берег. Только вышел на свой берег, там меня ранило миной. Немец, в отличие от нас, мин не жалел. После госпиталя обратно направили в свой полк на батарею, работал снова радистом. Прибыв в батарею, узнал, что много товарищей уже не досчитывается. В одном из боев погибли многие мои товарищи: заряжающий Антонов, артиллерийский мастер сержант Мартынюк, замковый Прасол и другие.

Постепенно от разговора по микрофону меня перевели на передачу ключом, что намного удобнее, не надо было свой голос терять. Своих радиостанций первоначально не было, только английские и американские, потом появились отечественные РБК, мы ее "три-бока" называли, здоровые, тяжелые, 20 кг с батареями, а немецкие рации были размером как противогазная сумочка. С нашей рацией пройдешь метров 50, отдыхаешь, снова идешь, вот так поэтапно, с передышками идешь. Позднее я начал работать на немецкой трофейной радиостанции, в названиях ничего не понимаешь, по интуиции работаешь, зато очень удобная, компактная. Меня назначили старшим группы наблюдения из двух человек: я и помощник Федор. Как радист-разведчик я определял немецкие войска и замечал ориентиры, огневые точки противника, пулеметы или пушки. Обычно заходили в нейтральную зону, в 100 м от передовых траншей немецких, прятались. Передаешь на станцию, перерыв пять минут, или десять, если далеко надо зайти, обязательно предупреждаешь. Если затрудняешься с передачей координат, то приказываешь: "Стой на приеме!" То есть на НП радист рацию не отключает, ждет от меня уточнений. Высматривали цели в щели через бинокль, хотя нам бинокли не были положены, трофейными пользовались. Только придешь на батарею, бинокль отбирают: "Не положено, давай сдавай!" При наблюдении особенно помогали воронки от наших снарядов, они разрушали немецкий бруствер и многое можно было разглядеть. Забираешься в ячейку, укрытие хорошее находишь и наблюдаешь. Стараешься смотреть с теневой стороны, чтобы тебя не видно было. В период наблюдения непосредственных стычек с немцами у меня не было, но под обстрел и сам попадал, и рядом наблюдал, как немец открывал огонь по обнаруженным наблюдательным группам. Немцы методично стреляли, если рядом снаряд разорвался, вправо или влево уходишь, интуиция срабатывает. Автоматически укрытие ищется: идешь, яма здоровая, широкая, хочешь обойти, а только сверкнуло, ты уже в яме. Главное, успеть выйти из-под обстрела, иначе он минами тебя все равно рано или поздно накроет. В нейтральной зоне трофеи собирали, но опять та же проблема: найдешь у немцев трубку курительную, отберут: "Тебе не положено курить, ты молодой!"

С разведчиками пару раз совместно работал, вместе с группой захвата. Обычно группа захвата состояла из 4-6 человек, иногда больше, двое наблюдателей, группы захвата и прикрытия, все обязанности перед выходом распределялись. Главное было пленного "языка" взять, затем отход.

В феврале батарею перевели под Колпино, где шли бои с Испанской "голубой дивизией". 26 февраля 1943 г. я опять был ранен в голову и отправлен в госпиталь в Ленинград. Город был не весь, местами разрушен, ведь немец налет совершал по отдельным точкам, один раз по одному месту лупит, другой раз - по другому. После излечения направлен в 47-й запасной полк в Токсово на курсы радистов-диверсантов, где мне присвоили звание сержанта. Там нам показывали, как работать на немецких радиостанциях. А я уже и так знал. Школа располагалась в подвальном помещении в многоэтажном доме, в подвале и учились, теорию проходили, но учеба строилась больше на практических тренировках. Выходили в парк, я находился здесь, напарник где-то в другом месте, иногда близко, а то и за 3-5 км, на дальнее расстояние надо тонкую наводку иметь, постоянно меняли прием-передачу. Новые батареи на рации когда стоят, сильный ток идет, и за 6 км легко свяжешься, а только сядут батареи, и за 300 м не соединишься. Когда уже на передовой находился, было дело, говорил напарнику на том берегу: "Передвигайся ближе, слышимость плохая!" Учителя в школе были фронтовики, раненные, у кого нога повреждена, у кого полруки нет. Кормили уже получше, как на передовой, нас ведь для заброски в тыл готовили, как диверсантов, нужно было, чтобы силенка была. Несколько раз приходили инструктора, учили рукопашному бою, показывали. Зато стрелковых занятий было мало, пару раз стрельбища, но мы все и так умели. Три месяца учился, и за все время учебы стрельбища не чаще, чем по часу в день.

Курсанты Ленинградской школы радиотелеграфистов. Леднев в нижнем ряду, четвертый слева. г. Ленинград, 1943 г.

После курсов я был направлен в 1033-й артполк, который находился в районе Невской дубровки, снова начались тяжелые бои, наступление на ст. Мга. Здесь я получил хорошую по тому времени радиостанцию РБМ. Работы было очень много, т.к. телефонная связь часто рвалась. Вторым радистом был сержант Карасев. В один из боев на окраине высот в районе "треугольника" южнее 81-й ГЭС во время психической контратаки немцев я по радио передавал команды на батарею полка, рядом со мной находился капитан. Рация была засечена немцами, но на запасную волну не разрешили перейти. И вот несколько снарядов, выпущенных немцами, накрыли наш блиндаж. Погибло 11 человек, я и сержант Карасев были ранены и вынесены санитарами. Затем нас отправили в поселок, а затем в госпиталь в Ленинград. После этого ранения моей матери в Вологду пришла похоронка. Хотя я и Карасев из 13 человек остались живыми, остальные погибли. Когда меня привезли в госпиталь, я ничего не помнил, очухался месяца через два, начал вспоминать. Написал матери письмо, оказалось, что она умерла после получения похоронки.

В школе радистов. Верхний ряд:Бондаренко, Резник. Нижний ряд - Жигалов, Леднев. г. Ленинград, 1943 г.

После госпиталя направлен в Ленинградскую школу Радиоспециалистов, которые практически не отличались от тех, что уже прошел. После окончания курсов направлен в 1074-й полк 314-й стрелковой дивизии, который находился в районе Синявинских высот.

Началось освобождение Ленинградской области. Заранее подготовились к прорыву, ночью, скрытно, подошли к передовой, на машинах поставили глушители. Сигналов никаких не подавали, особенно звуковых, разрешалось их использовать только в 3 км от передовой. Двигатели на малых оборотах, на нижней передаче, машины шли медленно, как пешком идешь. Перед прорывом была проведена артподготовка, снарядов уже не жалели, много стреляли, за неделю снаряды привозили, я видел, все ячейки снарядами были заняты. Два часа били, сплошной гул стоял.

Потери большие было в начале прорыва, у немцев уже все было пристреляно, а нейтральная полоса составляла каких-то 200 м между передовыми позициями, и она-то и была самой опасной. Первые ряды шли редкие, вторые погуще, так немец, сатана, первые ряды пропустил, не бил по ним, а по вторым всем огнем и сыпанул. Так что все старались вперед бежать. Меня прикомандировывали к командирам батальонов, непосредственно рядом с ним в бою находишься. У радистов была тяжелая работа: таскать ящики с батареями и рации, да вещмешок, да автомат. Бывало, можно было на лыжах везти, но больше сам нес. Мы, пехота, больше ногами передвигались. А рации нежные были, тряхнешь, она откажет, так что снимал с плеч и аккуратненько так ставил, хоть и под огнем. Надо перепрыгнуть траншею, поддерживал рацию, чтобы не тряхнуть. После прорыва прошли 4 км, устали все, команда: "Привал!" Кто на бок, кто просто так упадет, даже не курится, все дремлют. По рации передаешь, сколько отдыхать будем, время связи через столько-то минут. Так как я был при командире, то от него и зависело мое положение: один боится, себя бережет, а другой наоборот, бодрый, впереди, мой командир в прорыве при обстреле вперед пошел, у нас потерь не было, а рядом в соседнем батальоне потери в штабе, штабные все при обстреле назад побежали. После этот опыт начали передавать по частям, немец ведь боится по своим ударить. Но в то же время нельзя сказать, что от командира сильно зависело, как воевал батальон. Тут ведь такое дело: командир задачу поставил, а солдат перед собой цель видит, не ждет, когда команду дадут или командир вперед полезет. К прорыву наша пехота уже научилась рассредоточиваться, а в начале войны одного ранят, три человека помогать сбежится, тут их и накроют. Отменили потом это, ранеными санвзвод занимался, ты не останавливаешься, вперед бежишь, знаешь, что раненного бойца подберут. Устав довоенный сильно изменили после начала войны.

После прорыва дивизию перевели на Ораниенбаумский плацдарм, в этом наступлении мы овладели г. Кингисепполе и дошли до р. Нарва, форсировали ее и встали в оборону у ст. Кирикикюле.

Затем перевели на формировку ст. Левашово под Ленинградом, в июне 1944 г. началось наступление на Карельском перешейке, наступление шло успешно. Наш 1074-й полк первым вступил в г. Выборг, я был радистом 1-го батальона у капитана Воронина.

В 40-м запасном учебном танковом полку, ст. сержант Леднев Э.Н. (нижний ряд, первый слева). г. Свердловск, 1944 г.

7 июля я был в четвертый раз ранен на Сайменском канале, отправлен в госпиталь г. Верещагино Пермской области, после излечения поступил в танковую школу, в 40-й учебный танковый полк в г. Свердловске, выучился на механика-водителя гусеничных машин. Коре механиков, в школе занимались также обучением радистов и заряжающих. Жили в землянках, кормили неплохо, согласно норме. В основном практикой вождения занимались, учителя фронтовики все, инвалиды. В классах сидели только по теории, так все на полигоне, учились вождению в основном на Т-34. Ничего не скажу, хорошо учили, все предусмотрено было, навык приобретали, причем труднопроходимую местность выбирали, бездорожье. Застрянешь, одного тебя три танка вытаскивают. Так и учились, как закрепить крюк, как вытащить машину. Нас выпустили досрочно, положено было 6 месяцев, а отучились 4 с половиной месяцев, бои начались, так нас не закончивших обратно на фронт бросили. Только сдал экзамен по вождению, был направлен в 59-й отдельный танковый Киевский Краснознаменный ордена Суворова, Кутузова батальон, механиком-водителем Т-34. В Киеве в связи с нехваткой личного состава был направлен в 852-й самоходный артиллерийский полк на СУ-100 "Зверобой", с которым попал в Румынию. Но там уже в сильных боях не участвовали. После Румынии нас перебросили в Венгрию, участвовал в боях под Балатоном, шли уже победным маршем, дорога проходила в долине, а по склонам немцы сидели, так мы простреливали склоны, из пушек и пулеметов сильно лупили. Было дело, кидали немцы и бутылки с зажигательной смесью, особенно когда по ж/д дороге везли. После Венгрии направили в Чехословакию, там и день Победы встретил, мы здорово праздновали. Но в боях уже не участвовали, охраняли членов вновь образованного правительства Чехословакии.

В декабре 1945 г. по ранению демобилизовался. В начале 1947 г. поступил на сверхсрочную службу, в 1951 г. присвоили звание мл. лейтенанта, 1952 г. - курсы усовершенствования офицерского состава, работал в 36-й отдельной автошколе командиром взвода, начальником мастерской, в 1958 г. был назначен начальником отдела хранения г. Беломорска. С этой должности и демобилизовался окончательно, и началась моя мирная жизнь.

- Как кормили в блокадном Ленинграде?

- Три сухаря на день: завтрак, обед и ужин. Голодное время было. От голода даже солдаты умирали, от истощения. Мы же не на передовой были, там подкармливали, на сухарь больше давали. Было три нормы питания: на передовой получше, вторая уже поменьше, а третья совсем плохая.

- Как Вы оцениваете наши оптические приборы на 122-мм орудии?

- Панорама крепится намертво, ТШ-19, в 16 раз приближает, глазом и не увидишь, а через нее отчетливо видно, только когда первый снаряд попадет, дымом все заволакивает, поэтому раньше надо выбрать ориентиры от цели вправо и слева, а цель в середине, по ним и ориентируешься. Но прицелы отличные, очень нам помогали.

- Сколько реально было человек в расчете орудия, и как Вы располагались во время боя?

- У нас каждый находился на своем месте. В расчете шесть-семь человек. Командир отдельно считается, первый номер наводчик, второй замковый, замок открывает, третий заряжающий, четвертый и пятый подносчики, шестой и седьмой запасные. У орудия только наводчик, замковый и заряжающий, остальные сзади. Командир в трех-четырех шагах от орудия, чтобы сразу мог кого-то заменить. Но у нас такого не было, чтобы командир заменял кого-то.

- Маскировали ли орудия? Наносили краску?

- Когда как, зимой белой краской красили, но в основном бинтами обматывали. Летом камуфлировали, разной краской окрашивали. Проблема была в том, что быстро краска смывалась. Дождь, и уже все, смылась краска. А так маскировкой весь расчет занимался. В дополнение к маскировочным сеткам использовали и ветки, и все, что под руку попадется. В первую очередь как занял позицию маскируешь орудие, в порядок приводишь. А потом уже себе ячейку роешь.

- Приходилось как наводчику 122-мм орудия сталкиваться с танками противника?

- А как же. Танки же хорошо в панораму видно, как будто рядом, даже видно, куда снаряд попадает. По местности уже определяешь, куда танк пойдет. Местность же была обрывистая, много вариантов движения не было, сразу поймешь. Немецкая пехота танки поддерживала, но наша задача заключалась в уничтожении танков и бронетранспортеров противника. Когда бронебойным, когда осколочным. Обычно так делали: одно орудие в батарее бьет осколочным, другое бронебойным.

- Применяли ли шрапнель?

- Было, и частенько, по немецкой пехоте. Эффективность у нее была хорошая. К примеру, по просеке немцы идут группой, шрапнелью ударишь, сразу в красный цвет местность окрасится. Косило знатно, но все равно еще один снаряд добавляешь, чтобы наверняка.

- Советские боеприпасы обычно хранились в густой смазке. Перед употреблением смазку надо было счистить, кто этим занимался?

- Обязательно на снарядах смазка была. Подносчики сначала обдирают, потом почище протирают, а то не зайдет в замок снаряд из-за смазки, и все, орудие замолкло.

- Как далеко друг от друга располагались орудия в батарее?

- По-разному, в зависимости от местности. При прорыве рядом располагались, в 5-10 м друг от друга. А в обороне вразброс, в шахматном порядке.

- Какой боекомплект обычно хранился у орудия?

- Полный, все время, даже при нехватке снарядов. Только разрешение на использование надо было спрашивать. Хранились в ровиках отдельных, в 8-10 м. от орудия. В бою подносчики один другому передают снаряды к орудию. Даже в тяжелый период хранили полный боекомплект.

- Ваша самая неудачная позиция?

- На прямой наводке был, задача разбить немецкий НП. На руках затянули в яму, только ствол из окопа торчал. Командир навел на цель, показал мне, мол, по амбразуре будешь стрелять, направо ориентиром было дерево. Стало рассветать, вдруг немец как умудрился нас заметить, начал лупить и подбил орудие. Но потерь у нас в расчете не было, укрылись.

- Выдавали ли радистам специальную форму, плащ-палатки? Выдавали ли ножи?

- Нет, все одинаково одеты были, и пехотные разведчики тоже. А ножи не выдавали, я свой носил, финку немецкую. У наших ножей сталь плохая была, банку консервов раскрыл - он тупой, а финкой можно металл соскабливать, даже строгать без опаски можно было. У нас все стремились с трофейными финками ходить, они красивые, ручки отделанные, не то, что наши, как будто деревяшки, а не ножи держишь. Провод разрезал: опять наш нож тупой, а финка нет. Не было у нас ничего, скрывать нечего. Все трофейное носили.

- Брали ли радистом немецкое продовольствие?

- Нет, нам выдавали сухпайки, немецкий эрзац-хлеб этот не брали, он как опилки был. Пренебрегали им.

- Как Вы оцениваете помощь нашей авиации в прорыве блокады Ленинграда?

- Помогала сильно, но редко была, жалко. Как-то передали, что будет поддерживать авиация наступление, прилетело 12 самолетов, только отстрелялись, мать честная, налетели немецкие самолеты, под сотню было, отутюжили нас знатно. Во, думаем, сколько мы тут прошлепали, истребителей бы нам.

- Был ли пехотный десант на самоходках?

- Временами, в зависимости от поставленных задач, на маршах обычно без пехоты шли, только когда в Венгрии склоны от немцев очищали, тогда солдаты на броне были. Десантом командир самоходки командовал, но мог и я приказ отдать, я же видел в увеличительную оптику немцев, это особенно помогало в борьбе с фаустниками. За ними весь экипаж смотрит, если что, я сразу направляю самоходку лбом к ним, ведь лобовую броню "Фауст-патрон" не пробивает, но удар, волной какой-то, дает. Меня один раз оглушило сильно, долго потом слышать не мог, зато цел остался.

- Сталкивались ли с немецкими танками?

- А как же, встречались. Наши самоходки использовали против тяжелых танков - "Тигров", у нас специальные снаряды были с тройной оболочкой, в середине стержень, первая и вторая оболочки разрушаются, а нижняя, конусная, как болванка, прожигает броню. Сразу видно, подбиваешь ли танк, когда дым пошел, но точно ведь не знаешь, могли и сами немцы дым пустить. В одном из боев наш экипаж отметили, я медаль "За отвагу" получил. Танк выезжал по склону, я вижу, меж деревьев кто-то движется, сразу командиру передаю, что вижу цель, как артиллерист ориентиры передал. С первого выстрела подбили. Я кричу: "Горит!" Хотя вообще обзор у меня был небольшой, механик-водитель-то видит 16 градусов влево, 12 градусов вправо, там пушка мешает, видишь только то, что перед тобой.

- Как Вы оцениваете сплоченность экипажа самоходки? Существовала ли иерархия?

- Очень хорошая, везде взаимозаменяемость была. Меня мог заряжающий заменить, да и любой член экипажа. Как в оборону встали, механик заменялся заряжающим, я на место наводчика. Весь экипаж умел водить машину. Если у механика ноги побило, называлось "осушило" ноги. Мина взорвалась под передним катком, по броне проходит волна и ударяет в ноги. И по ногам как будто током дернет, нога как деревянная, нормально не работает. Недели две потом ходить не можешь. К командиру само собой уважение, но мы все семьей были, дележки нет. Суп один ели, все вместе, дружно было в экипаже. Кормили уже неплохо, и перловка, и ячневая каши постоянно.

- Ваше отношение к своей машине?

- Очень хорошее. Как ухаживаешь, так и она к тебе. Прежде чем кушать сесть на привале, сначала обойдешь вокруг, проверишь натяжение гусениц, нет ли чего, только потом поесть садишься.

- Во время маршей случались поломки? Сталкивались ли со случаями перевозки самоходок тягачами?

- В зависимости от дороги на маршах поломки случались: то гусеница порвется, то палец выскочит, забивать надо. Но поломку сами устраняли. Когда гусеницу с пальцем соединяешь, надо наконечник расклепать, чтобы обратно не выскочил, если не заклепаешь, палец постепенно отползает, и гусеница рвется. Так и пальцы делали такие, в конце делали шариковый стержень, пассатижами держишь, и шарик молотком расклепываешь. Не сделаешь - наказание получишь. Тягачи американские были в части, неплохие, но больно нежные. Что случится, надо продувать все трубки, разбирать полностью, у нас проще все, а у американцев фильтров понапихано, у нас же набивка была, ее сменил и все, а у них все разбирать надо. Вообще, за американскую технику наши экипажи, особенно механики-водители, не любили садиться, лучше битую, но свою. У нас даже солярку сапогом льешь, если ведра нет, а там бензовозы нужны, мусоринка попала - двигатель заглох, ты подбит считай, ремонтировать надо. А у нас бензовозы только в обороне были, в наступлении сами солярку заливали, ее в бочках к нам привозили. Бывало, немецкую солярку использовали, но она хуже качеством была, нагар большой, нагонит выхлопов в кабину и чихаешь сидишь, у них же в танках специальный турбонадув был, а у нас его тогда не было, только после войны уже сделали.

- Какие Вы могли бы выделить у самоходки уязвимые для артогня места?

- В основном бортовая часть. Слабая броня, при том у борта снаряд взорвется, гусеницу сразу разрывает.

- Какие недостатки Вы могли бы выделить у самоходки?

- В первую очередь малый поворот вправо-влево. Особенно вправо ствол мешает, видимость плохая. Ствол-то длинный, в дерево упрется и все, надо уже рулить, чуть сбился после выстрела, на бок наклонился, надо успеть быстро подрулить. Вот ходовая уже получше была. Да и у нас хорошо в том, что гусеницы и катки быстро менялись, даже пару катков вышибет, без них идти можно, только натяжение потуже сделаешь. Идет самоходка как подбитый гусь, вправо-влево виляет, только рычагами дергай, но идет зато. Еще недостатком было то, что приходилось рычагами много дергать, и диски сцепления часто сгорали из-за этого.

- Как Вы оцениваете самоходку СУ-100?

- Хорошая машина, надежная. У нас уже очень хорошая оптика была. "Тигру" куда за 2 км направил, туда и попадешь. Немцы боялись наших самоходок больше, чем танков.

- Кто был обязан следить за боекомплектом самоходки? Существовали ли нормы расхода боеприпасов?

- Да сколько влезает, максимально набивали, и постоянно дополнительный брали. Уже сидишь на снарядах, под ногами пять лишних болталось. Это крепко выручало, даже так было: видишь хорошую цель, стреляй, не видишь, уверенности нет, лучше не стреляй, береги снаряд. Боекомплект выдавался на каждую самоходку, группа боепитания привозила. Загружали по обстановке, все вместе загружали, никто не чванился.

- Приходилось стрелять с замаскированных позиций?

- А как же, обязательно, мы всегда скрытно стояли. При этом, если ты танк видишь, а сосед справа не видит, только ты в бой вступаешь, он пока затаился. Твоя победа в бою от командира и механика зависит. Главное, чтобы немецкий танк в лобовую броню смотрел, подставляй ему только лоб свой. Если попадет под гусеницу или под каток, то все, вышла самоходка из строя.

- Осуществлялся ли ремонт гусениц в бою?

- Да, на месте. У нас сильно помогали экипажи друг другу. Тут тоже надо интуицию иметь: с боку танк тебя видит, ты поворачиваешь носом, закрываешь машину с разбитой гусеницей. А экипаж в это время чинит.

- Приходилось ли участвовать в городских сражениях?

- Было дело, в Венгрии. Основная задача такая ставилась: при движении по улицам определять огневые точки противника и подавлять их. Поддерживали пехоту. Тут механика работа важна, за дорогой смотреть надо. Хороший участок дороги попался, я говорю: "Дорожка!" командир уже знает, что здесь проехать можно. В городе с фаустниками встречались, здесь главное засечь позицию, сами стреляли по подозрительным местам. Также пехоте приказы передавали, на броне постоянно их представитель сидел. Знатно нам пехота в городе помогала, особенно от фаустников берегли, у них же тоже наблюдатели есть влево, вправо и сзади самоходки.

- Как командир отдавал приказы в самоходке?

- Обыкновенно, по рации. Связь была хорошая, было дело, на марше даже песни пели.

- Как определить, пройдет ли самоходка по мосту?

- Тут так получалось. Пробовали потихоньку, если застрял, значит, нет здесь переправы. Сами собой рисковали.

- Что делали самоходчики, если попадали под бомбежку?

- Главное на месте не стой. Двигаться надо, но немецкие самолеты не сильно опасные уже были. Тут многое от механика зависит, то полный ход дашь, то остановишься и назад сдашь, чтобы от бомбы увернуться.

- Производилась ли чистка гусениц?

- Редко, занимались этим заряжающие. Не лучшая работа была.

- Воевали ли ночью?

- Было дело, силуэты-то противника мутные, по очертанием огонь ведешь, тут главное двигайся.

- Как Вы оцениваете нашу самоходку по сравнению с немецкими?

- У "Фердинанда", к примеру, пушка была посильней нашей. А у нас точность выше, оптический прицел был хороший, в 16 раз приближает, пушка хорошая, 100-мм, бывшая зенитная, отлично броню пробивала. Вот нас и называли "Зверобоями".

- Организовывалось ли взаимодействие с артиллерией перед наступлением?

- Обязательно. По радио передавались цели. Артподготовка была по 1-2 часа перед наступлением. Местность для прорыва была зеленой - стала черной.

- Как велся огонь по танкам противника?

- Когда как, но в основном с короткой остановки, редко на ходу. Во-первых, откат очень сильный от пушки. Даже когда на месте стоишь, самоходка назад откатывается, а на ходу две силы включаются. Самоходка вперед, пушка назад, нагрузка на ходовую часть большая получается. В исключительных случаях на ходу можно стрелять. Да и стреляли мы с 2 км, броню "Тигра" только так пробивает, так что больше в засаде стояли.

- Было ли у Вас личное оружие?

- У меня как у механика-водителя ППШ, а в экипаже у каждого пистолет был, трофейный.

- Какое отношение было к партии, Сталину?

- Тогда все делалось "За Родину! За Сталина!" И политорганы работали хорошо, комиссары нормальные были, разъясняли все четко.

- Пленных немцев встречали?

- Было дело, еще в 1941 г., смотришь на них: чучело чучелом, какой же из него вояка?! Ботинки на соломенных подметках, шарфами женскими укутанные. Эсесовцы были уже другие, отборные, еще какая-то группа у них была под Ленинградом отборная, а остальные жалко выглядели, тюфяк тюфяком. Думаешь: ну куда полезли?!

- Была ли в частях информация о больших потерях в Красной Армии?

- Ходили слухи, все же видим, как скроешь?! Письма хоть секретно пишешь, но указываешь, что крепко потрепали. А сколько убитых, раненных было.

- Как складывались отношения с мирным населением?

- Дружественное. Но опять же нужно подразделить: заняли минный пункт, возле дома собираем местных кучей, они боятся, мы говорим: "Камрад, не опасайтесь, морды вам бить не будем!" Походят, походят, песни начнут потихоньку петь. Румыны все время пели: "Мамалыга-молоко, Антонеску далеко" Мы-то языка не знали, знали только, что мамалыга - это кукуруза, основное питание у них. Потом смелеют, продукты привезут, молоко привозили, и вообще радостные, нарядятся все.

- Трофеи собирали?

- Часы в основном брали, я себе одни взял, а другой пять штук набрал, нацепит и ходит. Но таких наказывали, политработники работали, разъясняли, что это мародерство. Были даже трибуналы за мародерство, один раз показательный расстрел был. Особый отдел работал, хотя и не видно их было.

- Как мылись, стирались?

- Стирали сами, сушили сами, давали мазь против вшей, помогала. Бывало, даже сжигали белье, ругали, но новое выдавали. Мылись редко, в основном банно-прачечные отряды приезжали, тогда мылись. А в боевой обстановке не приезжали, вшей уже кормишь. У самоходчиков получше было, раз в 10 дней старались мыться. Врачи сильно за этим следили.

- Как хоронили наших убитых?

- У нас в батарее в Ленинграде с почестями хоронили, мы же в 5 км от передовой стояли, а то и ближе, если лесистая местность. Салют орудийный давали, три выстрела, всей батареей, боевыми.

- Женщины в части были?

- В санроте были, отношение было нормальное, и любовь у них была, особенно с теми, кто рядом вращались, штабные.

- Были ли Вы убеждены в неминуемом поражении немцев?

- Да, все время, только злость брала, что снарядов мало, вот что губило Ленинград.

- Выдавали ли деньги?

- Давали, а как же. Я не получал, дал домашний адрес, на дому получала мать.

- Сталкивались ли с власовцами?

- Было дело, у них выражение лиц было особенным. Одни кислый вид показывали, другие, наоборот, боевой. Сразу поймешь, враг или не враг. Так и сортировали, проверяли прямо перед строем. У жителей тоже спрашивали, они знают, кто насильничал, кто какой был. Их тут же расстреливали, перед строем, в том числе и тех, кого на Ленинградском фронте брали в плен.