Лоторейчик Михаил (Моисей) Исаевич

По документам я – Лоторейчик Моисей Исаевич… О том, что я – Моисей, узнал, когда получал паспорт. Но всю жизнь был Михаилом. По паспорту – еврей. Родился 20 января 1924 года в Санкт-Петербурге, тогда он назывался Петроград. Я был единственный ребенок в семье. Мать была домохозяйка. Отец – работник лесного хозяйства, лесотехник. Я с ним по всей России проехал. Мать отказалась с ним бродить, и я стал жить в лесу с отцом.

– Были ли в те времена какие-то антисемитские проявления?

Что вы! Я несколько школ поменял, девять, по-моему, и везде все очень дружны были. Это все появилось после войны.

– Какое у людей было отношение перед войной к советской власти?

Мы все ей верили.

– Когда вы начали учиться, когда закончили?

Я во многих местах учился. Пошел в 31-м году, а закончил в 41-м 8-ю Ленинградскую специальную артиллерийскую школу.

– Это была школа при военном училище или самостоятельная?

Это была отдельная школа... Таких школ, по типу кадетских, в стране было много. Пять из них – с шестой по десятую были ленинградские. Мы их называли "потешные войска Наркомпроса". У нас было два начальства: Наркомат Обороны и Наркомат Просвещения. Так что у нас был и командир взвода, и классная дама. А в летнее время, когда мы выезжали в артиллерийские лагеря нами командовали только военные. Наша школа находилась в здании духовной семинарии Александро-Невской лавры. Здание замечательное. Во время Финской кампании в нашем корпусе организовали госпиталь, а нас перевели в здание бывшего частного пансиона принцессы Ольденбургской у Смольного. Потом, после Финской войны, перевели обратно. После войны там время от времени собирались оставшиеся в живых выпускники нашей школы.

– То есть это была общеобразовательная школа плюс начальное артиллерийское образование?

Да. У нас занятий было больше. Если в обычной школе в день 4-5 часов учебных, то у нас 6-7. И, кроме того, каждое лето на 45 дней были сборы в лагерях.

По окончании школы 16 июня 1941 года нам зачитали приказ, кто в какое училище направляется. А так как наш взвод занял первое место среди ленинградских артиллерийских спецшкол, нас направили к нашим шефам – во второе ленинградское училище (2 ЛКАУ – Ленинградское Краснознаменное артиллерийское училище). И я 18 июня уже был в училище.

Это бывшее Михайловское артиллерийское училище и бывшая школа красных командиров. В нашей столовой сохранились подносы с клеймом "МА".

– Бывало так, что кто-то окончил школу, но в армию не захотел идти?

В то время такого не было. Тогда считалось почетным служить в армии. Такая была армия, что все старались служить в ней. Попасть в военное училище считалось почетным. Солдат приходил в магазин, его обслуживали без очереди. Знали, что он в увольнении, у него времени нет стоять в очередях. Сейчас отношение сменилось, армию всю развалили. Как это так? Какой-то лейтенант генералу тыкает? Я к своему командиру отделения не мог на "ты" обратиться. У нас перед туалетом была большая такая комната. Там все курили. И я всегда спрашивал:

– Товарищ ефрейтор, разрешите войти?

– Как вы сегодня оцениваете качество полученного вами военного образования?

Нас учили очень хорошо. Во-первых, мы пришли в училище уже подготовленными, поэтому нас выпустили из училища раньше остальных. Три года мы изучали в школе артподготовку, топографию, огневую подготовку и т.д.

Как каждый ВУЗ имеет свою специализацию, так и артиллерийские училища тоже. Наше второе ленинградское училище – это в основном командиры взводов управлений. Рязанское училище – лучшие командиры огневых взводов. Самые лучшие начальники штабов дивизионов – это выпускники Одесского артиллерийского училища. Также зависит, какая артиллерия. Мы, например, армейская, корпусная. 3-е Ленинградское, оно недолго просуществовало, это артиллерия большой мощности. Первое училище, которое сохранилась до сих пор – это полковая и дивизионная артиллерия была.

Артиллерия – это математика. Недаром артиллеристы все играли в шахматы, танкисты в шашки, а пехота вся резалась в дурака. Я по третьему разряду в шахматы играл.

Я был старший разведчик-буссолист... По боевому сценарию устанавливаю буссоль. Это артиллерийский измерительный прибор. По нему выставляются орудия, и определяется направление на цель…

– На каких орудиях вы учились?

На тех самых, на которых я и воевал. 152-мм пушки-гаубицы Грабина образца 37 года, а лафет 31 года от 122 мм пушки. 122 мм корпусная пушка, они разные есть. Ее лафет тоже инженера Грабина. Я до сих помню, что вес орудия 7930 килограмм. Вес снаряда осколочно-фугасного 41.5, а у бронебойного 40. И два типа зарядов было: полный переменный и неполный переменный. В общем, 75 кг выстрел. Пушка раздельного заряжания.

Нас хорошо учили. Помню, даже, сколько весил поршень затвора – 69 кг, и сколько весили сошники. Это в училище так учили... Дальность максимальная стрельбы у 122 мм пушки – 21 км. У гаубицы 152 мм – 17 269 метров. Вбили в голову.

– Учили ли вас борьбе с танками из ваших орудий?

Почему нет? Учили. Немецкие T-III и T-IV наши орудия насквозь пробивали.

– До вас доводили сведения о военных событиях 30-х годов – Испания, Халхин-Гол, Финляндия?

Только то, что было в газетах. Другого ничего не было.

– Среди вашего командования и преподавателей были прошедшие предвоенные конфликты?

Может, но мы были не в курсе. Зато командир взвода был Героем Советского Союза. Кириллов (http://www.warheroes.ru/hero/hero.asp?Hero_id=2518). Он был учителем физкультуры. Провалился в финский дот во время разведки, и задушил двух или трех финнов голыми руками. Лаптев http://www.warheroes.ru/hero/hero.asp?Hero_id=4673 и Леонтьев http://www.warheroes.ru/hero/hero.asp?Hero_id=5582 тоже были Героями. Один заряжающий, один наводчик. Безграмотные ребята. У нас было в училище отдельное отделение ГСС, они учились по особой программе. А Кириллов, так как бывший учитель, досрочно на год сдал. Лаптев потом командовал полком.

У нас старшиной дивизиона был старший сержант. У нас только во втором дивизионе в училище был старшина старшиной дивизиона. Командир дивизиона был генерал-майор. Командир учебной батареи был старший лейтенант Папченков. В артиллерийской школе командир батареи старший лейтенант Дамаскин. А командир взвода, лейтенант Новиков.

– Было ли ощущение того, что скоро будет большая война?

Все знали, что будет. Не верю рассказам, что она внезапно началась. Нам не дали отпуска. Командующий Ленинградским Военным Округом дал приказ подтащить артиллерию к границам, и через город орудия везли. Весь Ленинград готовился к войне. У нас до войны объявлялись районные и городские учебные тревоги. В школе тренировались с противогазами, разбиты были на группы, в классе у нас были санитары. Мы готовились к войне.

– Как для вас война началась?

22 июня 1941 года было назначено открытие артиллерийских лагерей. Перед выходом наши училища собирались на своем, назначенном для сборов стадионе... Мы шли к стадиону, такое хорошее небо было, вдруг мимо нас пролетел на мотоцикле дежурный офицер училища – метеоролог. Дружок мой, Воробьев Саша, громко сказал:

– Вот бы такой оравой, да на немцев.

А тут командир взвода:

– Ты что, гад, не знаешь, что у нас с немцами дружба? На гауптвахту захотел?

Мы чуть-чуть не дошли до стадиона, и вдруг подали команду:

– Кругом! Бегом назад марш!

Мы идем и рассуждаем, вроде небо хорошее, и что такое им мог метеоролог сказать? Мы же видели, что метеоролог пролетел. Пошли в казарму, занялись подготовкой.

12 часов дня, сигналист играет сигнал "Слушайте все..." А это что? На обед, или тревога? Никакой команды, молчит радио. Все засмеялись, мол, не разберутся там наверху. Командир нашей батареи старший лейтенант Папченков сказал:

– Ребята! Это война.

И тут выступление Молотова по всем радиостанциям Советского Союза. Вот так мы узнали, что началась война. Тут же дали команду: орудия замаскировать. 26 июня с училищем уже выехали в Эстонию.

– С какой целью вас в Эстонию отправили?

Началась война.

– Но вы же курсант, еще толком не обучены, еще курс молодого бойца не пройден…

Вы что? Три года в артиллерийской школе! А курсант, значит уже военнослужащий.

Привезли нас в город Тапа, это под Таллинном, там заняли оборону. Оттуда отходили на бронепоезде. Американский бронепоезд, вроде «Rakker», помню было написано, 39 года выпуска (Видимо, речь идет о бронеплощадке «Pikker» от бронепоезда № 4, которая была построена на базе американского полувагона системы Фокса-Абеля. О.К.). Ехали до Кингисеппа, в Кингисеппе часть команды с поезда сняли. Из Кингисеппа я уже на санитарном поезде поехал.

Потом вернулись в Ленинград. Через Кингисепп в Ленинград, из Ленинграда под Красное село. Из Красного села на Воронью гору, затем в Тайцы. В Тайцах нас заменило народное ополчение, мы оставили часть курсантов второго курса командирами. Нас вернули в Ленинград, а из Ленинграда 8 августа направили в тыл.

Первый немецкий самолет пролетел над нашими головами на станции Луга и не бомбил. Нас учили, что все они с фашистскими знаками. А на нем были белые кресты, как на санитарном (Опознавательными знаками на немецких самолетах с нижней поверхности плоскостей был черный крест с белой окантовкой, так называемый Balkenkreuz. О.К.). Мы ему помахали… А вся станция была забита – училище, орудия, трактора. Он пролетел, а минут через 15 объявили воздушную тревогу. Самолет, оказывается, был фашистский и разбомбил детский сад, который ехал в лагеря. Это и были наши первые боевые действия.

Мы еще обсуждали, вот он, гад, под наш санитарный маскируется. Вот так нас учили. Полностью были уверены... Рисунки Бориса Ефимова из Испании – там же все самолеты с фашистскими свастиками (Свастика в системе опознавательных знаков Люфтваффе так же использовалась, но наносилась на боковых поверхностях киля, и при взгляде снизу могла быть не видна. О.К.). Гитлера же называть Гитлером стали с 35-36 года. Хорошо помню старые газеты – 32 года. Так там было – Хитлер. Это же по-нашему – Гитлер. А по их – Х. "Хитлер не согласен" – так было написано…

– Между собой обсуждали ситуацию о возможном окружении города?

У нас таких разговоров не было. Мы же пацаны были. Из нашей команды несколько человек 24 года рождения, в основном 22 и 23 год. Немножко 21. В то время разговоров не вели – это сейчас все болтают. Настроены были, что разобьем. Все были так уверены, что если начнется война, рабочий класс Германии поднимется за нас.

– А недоумения не было, что планировали: "будем воевать на чужой земле, малой кровью", а нас гонят и гонят. Фактически, до битвы под Москвой, череда поражений…

У нас дело было защищать Родину, а не думать. Старшие начальники думали – а мы воевали.

Мы ехали на фронт и пели песни. Мы были в полной уверенности в том, что мы разгромим врага, что вот только МЫ приедем, и немец побежит. А по существу у нас оказалась подготовленной и организованной только медицина. Воевать не умели. Мы не умели обустроить даже окопы, не соображали, что надо закрыть их сверху бревнами. В 42 году захватили немецкую позицию на реке Волхов. У них аккуратные обустроенные землянки вырыты, с нарами. Накрыты бревнами. А чтобы нам самим такие построить, даже в голову не приходило.

У нас палатка в 200 метрах от наблюдательного пункта, костер и вокруг него лежим. Один снаряд, и никого не будет. Ничего не умели. Сейчас хвалятся, а тогда ничего не умели.

– А вы говорили, что в школе вас учили хорошо…

В училище нас многому не учили. Но мы ведь были артиллеристами. У нас был боевой устав 39 года. И там был нарисован окоп. И с этим окопом мы и воевали. А то, что надо накрывать бревнами, как землянки рыть – ни слова не было.

Немцы воевали хорошо, ничего не скажешь. Даже такая вещь простая – у них были похоронные команды, которые собирали мертвецов. У нас могли похоронить, только если были в обороне.

Второй пример. У нас найдут павшего, и неизвестно кто это. У нас бумажные записки были в пластмассовых контейнерах. Они портились. А многие еще их и выбрасывали – мол, примета плохая. У немцев были железные жетоны.

– После того, как вас эвакуировали из Ленинграда, куда отправили?

В город Белорецк Башкирской АССР. Там нас немножко доучили. Наш взвод, и взвод сержантов – участников войны выпустили примерно 11 ноября. Говорили, что мы последний выпуск лейтенантов. Позже выпускали младшими лейтенантами. Нас направили в Свердловск. Ехали мы на товарных платформах. У нас сапожки, гимнастерки, фуражечки, а на улице уже зима. Оттуда нас направили в Ижевск. Из Ижевска на станцию Шалья, где уже формировался наш полк. Полк этот в тот момент назывался Московский зенитный артиллерийский полк, он вышел из-под Волоколамского шоссе и привез с собой всего одно орудие. Мы гаубичники – и вдруг зенитки. Потом прибыли еще офицеры, тоже гаубичники. Потом зачитали приказ – преобразовать 367 Московский зенитный артиллерийский полк в 367 ГАП РГК. Гаубично-артиллерийский полк резерва Главного командования. Так получилось, что я один из нашего выпуска в этот полк попал. В Сарапуле, это под Ижевском, получили орудия, и в декабре выехали на фронт – под Москву. А тяги под гаубицы у нас не было – тракторы еще не прибыли. Нас поэтому развернули, и на Ленинград. Мы остались с внешней стороны, в сам Ленинград мы не попали. Нас высадили на станции Приозерская.

Один наш эшелон вышел на немцев. Ребята не растерялись – выкатили пушки на разгрузочную площадку и по немцам открыли огонь…

Так мы попали под Ленинград. Так и остались там. Пошли на Малую Вишеру, на Большую Вишеру.

– Это получается Волховский фронт?

Не помню, был он уже, или позже организовался. Командующим был генерал Мерецков. Мы с ним пошли дальше, форсировали Волхов, дошли до Спасской Полисти. Вторая ударная, мы – сорок девятая армия, и еще пятьдесят вторая. Вторая ударная между нами прошла. Деревня называлась Мясной Бор. Рядом станция Лесопункт. 7 км не дошли до станции Любань, проход во фронте узкий получился.

– А почему вы один в полк попали?

Так направили. Годеса Аркашку во время войны встретил. В 42 он под Мясным Бором воевал. На Катюше куда-то шел. И один раз встретил старшину, Шишкина. Ему звание не присвоили, потому что он плохо экзамены сдал. В училище его не направили. Тоже его встретил под Мясным Бором. Из школы одноклассницу встретил, когда шел десантом. Так я ее даже не узнал. И в госпитале была Машенька Лебедева. Хорошая, красивая. В туалет она меня водила. Ранен когда был.

– С вашей точки зрения кто был виновен в трагедии Второй армии?

Сталин.

– Персонально?

Да. Якира и Тухачевского расстреляли. Буденный с Ворошиловым шашками махали. Почему 2-я ударная армия пропала? Ее вовремя выводить надо было. Москва настаивала – наступать. А Мерецков – командующий Волховским фронтом, боялся ослушаться. Он побывал в тюрьме, и ему там выбили все зубы. Когда война началась, его Сталин из тюрьмы выпустил.

У нас старались всех старых генералов репрессировать. В царской армии служил – враг народа. Родился в Польше, а это же Россия была – враг народа... Так что Рокоссовскому повезло, что его выпустили. Нам говорили, что Рокоссовского выпустили во время войны по предложению Жукова. Рокоссовский был арестован в 37 году, в 39 выпущен. Такого не было, чтобы выпускали. В 48 году снова начали арестовывать. Далеко не все знают, что в 48 всех подряд снова начали арестовывать.

Когда воевал, рядом батарея была под Нарвой, там старшина был пожилой. И тут приехал командующий наш, Федюнинский. Обниматься, целоваться стали. Мы ему:

– Что такое?

– А мы с ним унтерами в одном полку служили. Он жив остался, а я в лагерях побыл. Еле на фронт отпросился, звание хоть старшины дали. Командарм 2 ранга бывший. Это сейчас среднее между генералом армии и генерал-полковником.

– Дальше началось стояние Волховского фронта.

Какое стояние? Бои местного значения…

– Сколько орудий должно быть в вашем полку и сколько реально было на самом деле?

Штаты менялись. Когда я попал в пехотную дивизию, было два полка – пушечный и гаубичный. Потом стал один 1081 артиллерийский полк. Потом ему дали наименование Рижский, в нем я еще служил. Был минометный полк – передали по минометной батарее в каждый полк. 120 мм – хорошие минометы. Я на них попал.

А у нас мало значения придавали минометам и обучению минометчиков.

– Итак, шли бои местного значения на Волховском фронте. Вы сказали, что дальше вас перевели в артиллерийский полк?

Я попал в пехотную дивизию, на сорокопятку. Три дня потом наступали на ГрУзинские казармы. Я этой 45-ки в глаза не видал раньше. Едет командир полка, увидал меня:

– О, говорит, я тебя знаю.

– Я вас тоже знаю. Вы были командиром роты в кировском пехотном училище.

– Это ты так к нам ходил?

– Я к вам заходил. У меня там товарищ Вовка Петропаловский учился.

– У меня командир батареи не артиллерист. А ты тут…

Назначил меня командиром батареи 120 мм минометов. Сначала старшим офицером. На лошадей попал. Когда я жил с отцом, у него наверно тысяча лошадей была. Поэтому я лошадей, хоть плохо, но знал. В армии у меня была хорошая кобыла. Еще помню коня начальника артиллерийского училища. Изумительный конь. Как сигнал, так он скачет сам и уже стоит около штаба училища.

– В определенных условиях лошадь лучше чем трактор была.

Да, у нас все машины бросили под Ленинградом. На лошадях мы всюду могли проехать. А на машинах по нашему бездорожью и болотам никуда не проехать.

– И трактора не помогали?

Помогали. А какой трактор? "Сталинец-65". Нас в училище учили эти трактора водить. Хорошо шел. Но медленно. Но у нас и по норме скорость орудий должна быть не более 4.5 км/час. Мы его в болота не загоняли, по дорогам пушки и амуницию везли. Еще легенькие трактора НАТИ-2 под снаряды. Мы их называли "Наташки". А по лесам и болотам ходили только на лошадях. Умнейшее животное, я до сих пор ими восхищаюсь. Лошади хозяйственные везут снаряды. Артиллерийские – орудия. Паек давался разный. Артиллерийские лошади получали шесть, а те – два с половиной килограмма овса. А работали они больше... Только устроились, дают команду, вывести хозяйственных лошадей для подвоза чего-нибудь пехоте.

Мы подкармливали своих лошадей.

У повара нашего был конь, звали его Ванька-Вредный. По паспорту – Вредный. Он оглох от бомбежек. Конь кухню возил. Красивый конь, как в кино. Мы его отдали повару. Артиллеристы глохнут. Повар тоже оглохший – бывший наводчик… Замечательный был наводчик. Повар спит, когда по дороге идем. Если препятствие, то Ванька его будит ударом копыта по тазу. Бачок под воду, бачок под второе, бачок под суп. Больше всего на переходе доставалось поварам, им и сварить нужно, где-то остановиться, чтобы воды набрать. Это Ванька-Вредный помогал, как собака идет. Ищет батарею.

Когда в окружение попали, побили всех лошадей, он остался один из четырех. Вытащил один орудие, его наградили. Орденоносец Ванька-Вредный. Когда выводка была, его орден отдельно несли на подушечке. А так, этот орден у него на налобнике нарисован был.

До Польши он с нами дошел. Потом решили, что надо Ваньку-Вредного отдать. У нас был один поляк, у него всю семью немцы расстреляли. Решили Ваньку-Вредного ему подарить. Но думали, что он не умеет пахать.

Впрягли в плуг, Ванька-Вредный пошел ровненько.

– А какой орден?

Не помню. Да, то ли Красного Знамени, то ли еще что-то. Вытащил орудие, целый месяц вытаскивал из немецкого тыла один.

– Я так понимаю, вы все время по Северу шли?

Южный берег Финского залива. Эстония. Это Север считается?

Под Йыхви начарт меня под расстрел подводил. За потерю батареи. В тылу пряталась голландская дивизия СС. Хорошо, подскочил командир полка, выручил…

Так я остался живой. А у меня ни лошадей, ничего не осталось. Свои минометы остались, часть солдат моих побило. А лошадей нет. Тогда уже были загрядотряды. Я к ним подошел и говорю – так и так, выручайте.

– Это твоих, что ли, побило? Нам сказали, что ты сам к немцам пошел.

– Как так? Почти все лошади погибли.

Дали мне помощь. Я все, что осталось, собрал. Поехали. Дорогой захватили с собой роту брошенную, ей тоже забыли сообщить, что мы уходим оттуда в Гдов... Пулеметная, кто командир был, не помню. Прихожу на доклад к начарту в Гдове.

– А что ты так поздно на доклад приходишь?

– Вы нас забыли!

– Забыл, да, извини, выпили лишнее…

Вот так вот. Забыли целую батарею, целую роту.

– А в каком году вас ранило?

7 апреля 42 года, приказали пойти в разведку. Артиллерийская разведка и пехотная разные вещи. Без всякой подготовки пошли. Подошли, часовой немецкий спал. Проснулся, дал очередь. Ранило. Выходить стали, вторым осколком ранило. Я ребятам говорю:

– Оставьте автомат мне, уползайте.

Они меня матом, обвязали веревкой и вытащили. Ну, зачем нам, контрбатарейщикам, язык? Комиссар полка идиотина был. Весь полк над ним смеялся. Пришел на батарею, в панораму посмотрел, на точку наводки. А на той стороне Волхова стояло одинокое дерево рядом с лесом. И там наш ящик был с крестом... На ночь там поджигали фонарь, чтобы он светился. И он знал, что это точка наводки. А он смотрит в панораму, но не туда. Начал орать:

– Плохо стреляете, немца подавить не можете! У вас орудия не туда наведены!

И орал на старшего офицера. А наводчик чуть повернул панораму.

– Товарищ комиссар, вы сбоку смотрели. Надо прямо смотреть.

Решил замок орудия открыть, но не знает как. Дергал, дергал. Потом вопит:

– Оно неисправно, открыть невозможно! Бардак!

У нас там без выстрела чтобы открыть, на казеннике кнопку нажать надо.

Терпеть его никто не мог. Он был бывшим комиссаром дивизии, разжалованным до комиссара полка. Он понятия не имел, что такое артиллерия. Комиссаров посылали куда угодно, он сегодня в пехоте, завтра комиссар авиаполка. Мне жалко было летчиков и танкистов в 41 году. Танки все разбили, самолеты тоже. Куда их? В пехоту. А как танки появились, у нас людей обученных нет.

Появились двухмесячные курсы лейтенантов артиллерии. К нам попал один такой выпускник. Я ему говорю, что не забудьте про буссоли. А он:

– А что это такое?

И это лейтенант артиллерии!

– Вы в партии состояли?

Меня приняли в партию во время войны. В школе был комсомольцем. И пионером. И октябренком тоже был.

– Как вас принимали в партию?

На ходу перед боем:

– На-ка, распишись.

А после войны целое дело возникло. Мои анкетные данные неточно записали – мать 1901 года рождения, до революции – лесотехник. И когда в 53 году замена шла партбилетов, я уже на Камчатке служил, меня загоняли.

– Дайте справку.

Я говорю, как может быть 1901 года рождения, да еще и женщина, до революции лесотехник? В общем, послали запрос. Приходит ответ о том, что в Лесотехнической академии женщины до революции никогда не учились. Нет, вот дайте справку. Мой сослуживец, говорит, согласись, что была. Если они найдут ошибку в личном деле, они же должны в Кремль доложить. Это же посадить могут там кого-нибудь, как это они допустили такое. Принимали в коммунисты и допустили ошибку в оформлении. Вызвали снова в политотдел. Говорю:

– Правда, да, выяснил. Мать была лесотехником до революции.

– Ну, давно бы так сказал.

И в 70-ом году опять решили менять. У меня записали – владеет немецким языком. Спрашиваю:

– Кто это вам сказал?

– Вот, у вас написано - еврей, значит, наверное, немецкий знаете.

Мачеха была нееврейка. Отчим, появившийся после гибели отца, тоже был неевреем. Никто меня не учил с детства.

– А на основании чего вам немецкий записали?

В Эстонии, у озера Эмбах сдались несколько немцев – меня вызвали допрашивать. Я в школе немецкий учил, понимал немного. И тогда только догадался, что кто-то мне вписал. На чистой бумаге расписывались на ходу перед боем.

– Как и где вы встречали победу?

Два раза встречал. Первый раз мы встречали победу на новый 42 год. Немцы прекратили стрельбу, и мы кричали:

- Ура, ура.

Оказалось, немцы меняли части, а наши не воспользовались этим и ничего не захватили... Второй раз встречали не то 3, не то 5-ого мая 45-го. Мы встречались с американцами. С ними вместе пьянствовали, потом нам дали команду дивизию вывести.

– А какие у вас награждения есть?

Две Красных Звезды есть, орден Отечественной войны 2 степени. Медали там всякие.

– В вашей части награждение шло по положениям, или "пока меня не наградят, никто ниже не получит"?

Вот именно так и получилось. Наша дивизия окончила войну, и бойцы из других полков нашей, Новгородской дивизии спрашивали:

– Вы что, не воевали?

Такой был начальник наградного отдела. И, когда мы встречались, в 75 году впервые, встретилась вся дивизия, никто с ним не здоровался, и к столу не пригласил. Я на своих солдат посылал много раз, но даже медали не давали. Один раз солдат отличился, все считали, что получит Героя. Речка Шварцвассер в Германии была. Я эту речку запомнил. Солдат зимой, на себе перетащил пулемет, захватил плацдарм и вел огонь, до подхода других. Медаль "За отвагу" дали.

– Среди артиллеристов Героев не так и много. Хотя и "Бог войны". Не представляли?

Да, не считали нужным нас представлять. Читаю представление – вранье. Наводчик подбил 17 танков. Вранье. Чушь – такого быть не может. Первый ГСС еврей получил. По документам он Ефим, а звали Хаим. Ранен, один остался, из орудия подбил несколько танков. Так орудие долго не живет. В 41 году нам зачитали приказ о расстреле 12 генералов Молдавского направлении. Им дали команду не отходить, а их окружили. Потом откатились к Одессе. Написали про одного артиллериста, командира батареи 152мм. Он, отступая с орудиями, стрелял по танкам с ходу и подбил несколько танков. Как можно с нашего орудия стрелять по танкам, да на ходу? Ствол откатывается назад на станины при транспортировке. Невозможно стрелять, он отцеплен. Написали приказ, Героя дали.

Кто бумажки составлял, тот и придумал. А как самолет сбивали пять батарей? Сбили самолет и бегут:

– Это мы сбили, подпишите.

Подписывают наши, они потом в другое место бегут – подпишите. И тоже подписывают. И получаем, что по бумажкам сбили пять самолетов. А упал-то один. И то, если сбили… Иногда читаешь воспоминания. Подбил 15 танков. Да как с одного орудия можно подбить 15 танков? Один, весь расчет погиб, он был один, и то раненый.

Сын говорит, не обращай внимания. А я не могу. Показывают бой 41 года в кино. Идут танки с пушками 85 мм. Орудия образца 43 года. Глаза на лоб лезут. Взяли бы любого солдата-артиллериста. Он бы сказал...

Вот книга про Доватора на Камчатке появилась, солдаты зачитывались. Приходят солдаты:

– Товарищ комбат, тут же команда стрелять не вперед, а назад, по своим…

– Ребят, ну не нашли они там артиллериста-консультанта, слышал автор, как вы орете "тридцать", наверное, и написал.

Нам не до этого в войну было. Вот ситуация была. В Эстонии или Латвии меня контузило. Зацепило осколком, замотали. Пришел фельдшер:

– Кто раненый?

– Ну, я.

Посмотрел, прочистил чем-то, залепил.

– Нужен документ?

– Да какой документ, в наступление сейчас.

Вот те, которые в тылу были, любой чих записывали. Я после войны на работе был. Оформлял у нас один документы на инвалидность.

– У меня справка, что на фронте воспаление легких было.

У нас все воевали, никто не болел. Он в штабе управления работал, они как на гражданке были. Вот у Рокоссовского, например. У него жена с сыном были на фронте в его ставке. Они жили с папой, ординарец каждый день ездил в Москву и привозил задания из школы. Считается, что был на фронте. Так что у каждого свой фронт. Штаб 59 армии был в Папоротном. Папоротное это по дороге от Малой Вишеры до Спасской-Полисти. Сейчас многих деревушек не существует, но я помню их названия. Снесли их и не восстановили. А я их названия помню. Коляшка, Михалево. Ж/д станция Остров, там была церковь. Это был главный ориентир контрбатарейщиков нашей армии. Наизусть знал координаты. Все расчеты репер от нее шли. И сейчас не забыл. 34200-14390.

–  Повторите, пожалуйста, названия полков, в которых воевали?

Сначала был 367 ГАП АРГК, потом был 559 Нарвский стрелковый полк и 1081 Рижский артиллерийский полк 191 Новгородской Краснознаменной дивизии.

– Спасибо. Не могли бы вы еще ответить на ряд технических вопросов?

Да, конечно, спрашивайте.

– Для вас какая была самая удобная организация наблюдательного пункта?

Здесь на высокую елку забираюсь, оборудуюсь и сижу на елке. Еще дивизион АИР – артиллерийской инструментальной разведки. Там звукачи засекали, давали нам координаты, метеорологи давали нам все новые метеоданные. Наша система – это так называемая артиллерийская полная подготовка. Сокращенная подготовка и просто глазомерная. Каждые два часа получали новые данные и перерасчитывали. На ветер, на вес, на давление, на направление, на температуру снарядов, снаряды же идут тоже с разной маркировкой. +1, +2, +3 и -1, -2, -3. На износ канала ствола поправка. И на деривацию, снаряд же вращается, и его потоками воздуха сносит немного.

– Наблюдательные пункты в основном на дереве устраивались?

В зависимости от обстановки. Противобатарейные повыше надо. У нас командиры батареи впереди на наблюдательных пунктах были. А на некоторых посередине, между наблюдательным пунктом и огневыми позициями. Почему? Я цели не видел, получал координаты. По координатам я рассчитываю и стреляю. Я не вижу места, куда стреляю. Комиссар спрашивает:

– Сколько убили немцев?

Я знаю? Полкового комиссара в дивизион прислали нам.

– За 17 километров снаряд улетел. Откуда я вижу, куда он полетел? Мне дали координаты. Я и стреляю туда.

Он глаза выпучил:

– Как это вы не видите?

– Если бы мы видели, мы бы давно уже всю немецкую артиллерию разгромили бы.

– Гаубицы в основном предназначены для стрельбы через препятствие? А прямой наводкой вы стреляли?

Прямой наводкой приходилось стрелять случайно. Но я не стрелял – я управленец.

– Но приходилось стрелять?

Приходилось, я помню, видел, стреляли 203 мм по Юрьеву монастырю. Только точечки оставались на стенах. Построен тысячу лет назад. Что там за кирпич они брали – ума не приложу. Справа была церковь, немец ее бомбил, так и не разбомбил. Там подвалы хорошие... Там штаб батальона был и орудия стояли. Все обрушилось, а подвалы никакая бомба не могла пробить. Был я в самой старой церкви. Называлась она Сковородка. Она была на берегу Волхова. Если не ошибаюсь, она Х века. Из оклада солдаты ложки серебряные делали. Иконы жгли на дрова. Нам тогда не до этого было. Как-то меня туда зачем-то послали. Не помню, зачем послали. Так что, поползал по матушке России от Гродно до Камчатки.

– Насколько точную стрельбу вы были в состоянии обеспечить?

Полная подготовка, дай Боже, мы стреляли по таблицам, даже не артиллерийским таблицам четырехзначным 39 года, они лежат у меня до сих пор, а по пятизначным таблицам Пржевальского. Они поточнее. А уже когда попал в дивизион артиллерии полковой, там уже никаких данных не получал. Все зависит от того, как ты умеешь стрелять. Умеешь стрелять – пристреляешь. Я принимал на Волхове батарею капитана Зарытова, это бывший наш начальник клуба. Я его случайно встретил.

Он шел из госпиталя, после первой Синявинской, увидали артиллерийские погоны:

– Принимай батарею.

У нас как-то выходил полк из первой Синявинской, командовал полком сержант. Вот так ловили.

Влево 20, вправо 20. Он как пользоваться буссолью, как рассчитывать дальность удаления, не знает, но стреляет.

– Попадал?

Вместо пяти – 20 снарядов израсходует.

– Как ставили орудия?

Орудия ставили параллельно: веером сосредоточеным и рассредоточеным. Сосредоточеным, если по точке стреляешь. Расчет идет по первому орудию. Если по пехоте, то рассредоточеным. Разлет осколков 50 метров. Необходимо обеспечить поражение пехоты.

– Из гаубицы было сложнее всего стрелять?

Из гаубицы и из пушки. Смотря какую задачу решаешь. В корабельной артиллерии там свои поправки. Вероятное изменение направления судна, например. ВИР – вероятное изменение расстояния. Сейчас приборы рассчитывают. А раньше центральный артиллерийский пост, оттуда уже идет информация к корабельным орудиям.

– Судя по мемуарам наших танкистов и артиллеристов, у нас норматив снарядов – 5 снарядов на пушку в день.

Снарядный голод был в 44 году. Я помню, что 5 снарядов, не больше. Нам разрешалось стрелять только при наступлении не менее батальона противника. Это уже под Нарвой было.

– Судя по информации о первой половине войны, в то время был недостаток фугасных снарядов и заряжали в гаубицы все снаряды подряд. И бетонобойными стреляли. Было ли такое, что каких-то снарядов не хватало?

Понимаете, если у наименования снаряда на конце 0, значит, он подходит почти ко всем орудиям этого калибра.

– Вы получали снаряды ленинградских заводов? Или вы не в курсе были, откуда вам их привозили?

Понятия не имею, кто и где их делал.

– Есть мнение, что ленинградские снаряды производились из того, что было в городе. И часть бронебойных снарядов была изготовлена некачественно, и не могла обеспечить должной бронепробиваемости.

Нет, мы не вдавались в такие тонкости. Но снаряды делают по единым правилам. Никогда не интересовало, как он разрывается. Я только помню, на осколочно-фугасных 152мм ставилось клеймо ОФ-540. На бетонобойном снаряде стоял взрыватель КТД-1. На осколочно-фугасных – РГМ-2.

– А в 42-43 году как со снарядами было?

Нормально, ну как, относительно нормально, боекомплект всегда был. Его может не хватить, тогда подвезут новые.

– Вы стреляли агитационными снарядами, в которые закладывались листовки?

Стреляли. Но за все время только один раз использовали. Немцы с самолетов листовки кидали. Страшно было, когда они бросали сверху бомбы и бочки с дырками. Вой, шум и визг страшный. У меня товарищ под Красным Селом с ума сошел во время такой бомбежки.

– У нас были химические снаряды?

Целые дивизионы 107 мм минометов. Но мы их не использовали. Немцы несколько раз использовали. И на нашем Волховском фронте. Америка и Англия заявили, что зальют Германию химическими бомбами, если они не прекратят.

– Какое предназначение было для бетонобойных снарядов?

Ну как же, ДОТы и ДЗОТы разбивать. Рядом пять-шесть накатов только бетонобойными снарядами. Обыкновенный фугасный может и не взять.

– Как происходила подготовка пушки к стрельбе? Забивали сошники?

На лафете 122 мм пушки образца 31 года по два сошника на каждой станине. Кувалдой забивали. Если грунт плохой, то сначала бревна подкладываем. Сначала разводили станины, а в то время разводные станины были только у 122 мм и 152 мм пушек. У остальных целиковые. Потом появились и другие системы с раздвижными станинами.

– Для того, чтобы горизонтальное наведение обеспечивать, нужно ли было менять сошники, заново подготавливать к стрельбе?

Зависит от угла поворота. Сейчас на трех станинах в круговую может.

– А помимо снарядов, что еще нужно чтобы пушки обслуживать? Я так понимаю, что там масляные откатные устройства, в них надо масло заливать.

Нам только снаряды, остальное делают арттехники. Откатные устройства заполняют они. Мы только чистим орудия.

– Если орудие вышло из строя, пополнение каким образом шло?

Докладываешь, штаб пришлет орудие, если есть.

– Орудия шли все время одинаковые, или же приходило что-то новое со временем?

Нет, наша система не менялась.

– Когда шли в наступление, вы шли в общих порядках, или сзади?

Когда попал в пехоту, командир батареи идет с пехотой. Огневики мои идут сзади. 2 километра, самое ближайшее от переднего края стоят. Ближе 2 километров ставили очень редко.

– Артиллеристам доставалось от немцев? Или все-таки они больше по пехоте работали?

Они тоже глушили и бомбили нас почем зря. Мы их, а они нас.

– В среднем сколько боец в полковой артиллерии служил?

Меньше всего служили пехотинцы. Как написал Твардовский – "Отстрелялся и не гордись. Дело, суть – в пехоте". Товарищ по спецшколе попал в комиссию – кто погиб, какие года. Данные показали, что меньше всех погибли 21, 22 и 23 год, окончившие специальные артиллерийские школы. Потому что мы шли на фронт уже подготовленными. У меня товарищ, который вообще толком не служил. Не выходя из помещения, от рядового дослужился до самого молодого полковника.

– При артиллерийском наступлении вы использовали гаубицы?

Использовали. И минометы и катюши. Сначала артподготовка, причем совершенно с пехотой не связанная. Дали артподготовку, а пехота не идет. А им обед не подвезли. Связи с артиллерией никакой не было. Ни с летчиками, ни с пехотой. Только потом, в 44 году началось артиллерийское наступление. Дали залп, пехота поднялась и дальше идет. Но это уже к концу войны. И еще помню, когда мы форсировали Волхов, в 44 году в январе. Два с лишним часа шла артподготовка. А потом пехота пошла и все. И не было артиллерийского сопровождения. Потом уже пошло, научились.

– А когда вы пехоте помогали, вы же по ходу дела корректировали?

Ну конечно!

– Но рассчитывать долго надо?

Зависит от артиллерии. Я уже потом был в полковой – по ходу, данные дают, куда открыть огонь. Там не надо всех этих поправок. Дальнобойная, морская, железнодорожная, там полный расчет.

– Дальномер типа бинокля?

Дальномеров у нас не было. Дальномер первый попался в 1952 году. Инвертор маленький. Не у всех, правда, глаза подходят смотреть. А большие – там целых четыре человека смотрят. База то маленькая, 75 см. И там не поворачиваешь, а наложением делаешь. Сошлись? Сошлись. И смотришь – дальность такая то... По катерам стреляли. На море определить расстояние сложно. Корабль кажется рядом, а на самом деле 10-12 километров.

– Трофейные немецкие снаряды можно было использовать?

Да, потом нам разрешили использовать. У нас появилась в полку так называемая 10-я батарея 105 мм орудий. Немецкие орудия, немецкие боеприпасы. Мы стреляли по танкам из 75 мм. У нас же 76 мм. У нас 152 мм, у них 150мм. Минометы, и то разница. У нас 82 у них 81.

– А наши мины можно было использовать?

Я же говорю, у них 81, у нас 82. Куда газы пойдут? И наоборот, как мину вставишь? А в 41 году у нас же не было автоматов. До войны у нас автомат был только у начальника училища генерал-майора Броуда. У нас у всех были винтовки. У немцев еще и пулемет был. МГ-38 и МГ-42. 1200 выстрелов в минуту (Скорострельность mg-38 составляла 800-900 в\м. У mg-42 1200-1500.). Мало того, что у них патроны на металлической ленте были и заряжались автоматически, а у нас Дегтярева, будь он проклят, 69 патронов, все ногти сломаешь, пока их в диск запихаешь. А там лента, почти как у Максима. Максим очень хороший пулемет был. Винтовки у них были замечательные. У них мушка была неподвижная и пристрелянная при производстве. А у нас подвижная, надо поправлять, подстраивать. Все время надо проверять. Надо рассчитывать, сколько подать влево вправо. А когда и как на фронте? И автомат был очень хороший. 9мм. Вот и в начале было, захватывали мы их оружие. А политруки вопят, что, мол, фашистам поклоняетесь! Отнимали оружие.

Хотя были у немцев очень хорошие автоматы. А мы в 41 году английские винтовки получали, такая дрянь, и такая тяжесть. Огромнейший приклад. Посмотришь фильмы, они еще в 43 такими воевали. А у нас все преклонялись перед винтовкой Мосина. 1891 года образца. И еще паршивый, ненадежный пистолет ТТ. Я носил только револьвер. Он не откажет.

– Наган?

Револьвер системы Нагана. Один недостаток – перезаряжать долго. А ТТ, чуть мороз, чуть грязь попала, уже не работал. Отказывал.

– Немецкие пистолеты трофейные брали?

У меня потом появился уже трофейный пистолет – Вальтер. А потом опять на ТТ. Я на соревнованиях стрелял из пистолета хорошо, меня научил один товарищ стрелять. Я стрелял как все. А он говорит, что ты жмешь на курок? Надо же тихонечко. Тогда рука не дрогнет, я стал тихонечко, получил даже пистолет ТТ, появился свой собственный с правом вывоза из Германии. Но отняли. Поехал на Камчатку, сдал пистолет.

– В первой половине войны ваша типовая цель была вражеская батарея?

Да, вражеские батареи.

– Были у вас какие-то традиционные цели, которые вы знали, что она там вот находится постоянно, или немцы старались своих двигать из под ударов?

И так и так было. Перерасчитывал по целям на боевом планшете, и по бумажкам. Как мы стреляли? У меня командир батареи очень хороший был, старший лейтенант Садовский, он из под Львова вышел, в гражданской одежде, пришел к нам. Я был единственным командиром в то время на батарее.

Если мы шли на фронт, то мы дежурили и стреляли дивизионом. Дивизионы стояли на удалении в несколько километров друг от друга. Мы дежурили по очереди – один дивизион, потом другой. У нас была всего одна проводная нитка связи на весь дивизион. Радио не было.

Радио у меня было под Тайцами, была РБ-41. Две коробки. Держал связь с командующим артиллерии южного сектора обороны Ленинграда полковником Преображенским. Штаб училища – в палатках, а мы с Колей Горшковым выкопали землянку, с одной стороны я лежу, с другой он лежит, между нами рация. Даже и не думали, что надо глубже закопаться, что надо закрыть бревнами – ничего не умели.

– У артиллерии и ударной авиации была между собой связь какая-то?

Это на уровне командующих армий. Вначале не было никакого взаимодействия. А потом начальство стало договариваться между собой.

– Вы наблюдали воздушные бои в 42-43 годах?

В 41 видел. Над Тайцами. В 41-м очень понравилось – летит куча немецких бомбардировщиков и какой-то наш ишачок (И-16). Взлетает, между ними крутится, разгоняет. Храбрые ребята летчики были, техника отсталая, ведь еще в Испании немцы били наши самолеты И-16.

Наших самолетов почти не было.

Но чтобы наши отказывались от боя, такого не видел. И в 41 и в 42, их самолетов большинство, их самолеты лучше, но наши вступают в бой.

У нас был еще дивизион ВДАН – воздушной разведки, это разведчики У-2 и Р-5, аэростаты. Потом появились Ли-2. Но я к этому времени уже был в такой артиллерии, где не нужна была воздушная разведка.

АИР – артиллерийская инструментальная разведка… У нас в училище третий дивизион был АИР. Учили там изометристов, фотографов, панораму снимает, звукометристов, топографов и метеорологов.

– А фотографы как работали?

Снимают панораму переднего края, с сеточкой. Звукачи нам все время служили. Немецкие батареи начинают стрелять – они засекают.

Хорошо, когда точные координаты есть. Температура на земле и в воздухе, скорость ветра через каждые двести метров. Дальность такая-то, траектория будет такая-то. И пересчитываешь. Поправка на направление ветра, поправка на скорость ветра, поправка на сближение меридианов. Поправка на магнитное склонение. До черта всяких поправок! Потом поправка на износ канала ствола. Потом на вес снаряда. Поправка на температуру. Два часа только основные цели рассчитывать. Те, которые постоянно обстреливаем. Появляется новая цель. Опять ее рассчитываешь. Рассчитал, я на сосну, а комбат мой, садится считать. Два часа прошло, он меня меняет, и я иду считать.

– А корректировка по ходу была?

По ходу дела, но очень редко. Дадим залп, звукачи дают поправочку. Но это редко. Корректировка по ходу была, когда уже стали стрелять с локаторами. Первые локаторы были страшно дорогие. Так вот они давали координаты цели. При тренировках по деревянным макетам стреляли. Локатор-то не берет деревяшку. Поэтому сделаны из дерева, а по углам железом обиты.

– Как обстояло дело с питанием, обмундированием?

Одевали хорошо. А вот с питанием когда – как. Кухня где-то за огневыми была. Утром солдат идет, и только к обеду приносит нам завтрак. Обед – к ужину. Конечно, все холодное. Потом уже научились варить сами, все сварили, вплоть до сыромятных ремней.

У нас было два "праздника" на фронте... Первый назывался "Ураза" – это когда нечего есть. Ураза – это праздник мусульманский, когда Рамадан заканчивается, есть ничего нельзя. А второй "Сабантуй", когда немец сильно стрелял или бомбил.

– А бывали ли у вас фронтовые концертные бригады?

Сейчас показывают концертные фронтовые бригады, да кто ее пустит на передовую? Дальше штаба фронта, штаба армии не выезжали. Это 20 км от передовой. И кто же в окопе поет? Да никто! Как запоет, так немец сразу туда артналет даст.

У каждого свой передний край. Солдаты из боевого охранения доползают до первого окопа. Ох, вздыхают, посидеть можно, покурить. Потом до второго доползешь, постоять можно, а дальше вообще ходишь пешком. У танкистов свой передний край. У артиллеристов свой. Сталин называл нас "Бог войны".

– А корреспонденты добирались до линии фронта, или вы их не видели?

За все время у меня один корреспондент брал интервью, для этого меня сняли с переднего края, вызвали в штаб полка. А там еще километра полтора-два идти по открытому полю. Про моих солдат, командира миномета старшего сержанта сверхсрочника Колю Ковязина, и Савина, его наводчика написали в нашей газете. Как называлась газета, не помню. То ли "За Родину", то ли еще как-то. Между прочим, потом оба погибли.

– Как был обустроен быт бойцов?

В мирное или в военное?

– В военное, в мирное-то понятно – сидишь в казарме.

Не все. Мы с женой вышли из полуземлянки в сентябре 1954 года. Вот так…

А во время войны на передовой выкопали окоп и спим. Вот и весь быт. Положат нас в болоте – спим в болоте.

– Что полагалось делать с погибшими?

Я хоронил. Похоронные команды у нас только к концу войны появились. В отступлении бросали. Было много без вести пропавших. Кто как может, так и похоронит. Поэтому кладбища раскиданы везде. Вот их сейчас опять находят. Во Всеволожском районе вообще не понятно. Нашли 2500 трупов. Хотя там стоял госпиталь, должны были знать, что там много кого хоронили. Мой сын моего дядю нашел в интернете. На Вороньей горе на них налетели. Оказалось, что умер в госпитале во Всеволожском районе, нашли по похоронке, где указан его адрес.

– После войны вы продолжили службу в артиллерии?

Да, я продолжил службу в качестве артиллериста. Стоял наш полк невдалеке от огромного немецкого полигона Зальхау. Бункера подземные. Поезда входили в землю. И там же был полигон испытания орудий стрельбой. Огромные станины. Там один ствол валялся. Сколько он миллиметров не знаю, но от дождя мы в нем прятались. Кто-то написал на нем "Гитлер капут". Так и называли – пушка "Гитлер капут". Огроменный калибр – наверное, 600 мм. Длинный, рассчитывался для морского чего-то.

В 49 году я был в Саратове и меня направили в ЦОХП. Центральный опытно-химический полигон. Нас там сутки возили, чтобы мы не знали, где находится. Я там встретил своего школьного товарища. Он сидит там с 41 года без права выезда. Без отпусков, без всего. На полном государственном обеспечении. В лесу стоит шикарный клуб, и столовая. Дрова им привозят. Все дают бесплатно, но без права выезда.

– Там испытывали химическое оружие?

Мы стреляли химическими снарядами. Проверяли при разных температурах. Орудия оставляешь на полигоне. Никто ничего не возьмет. Я как-то забыл полевую сумку, говорят:

– Все будет на месте, не дергайся.

Получаешь пропуск и пароль. Едешь по маршруту, следишь по часам. Если чуть раньше, поднимается колпак.

– Кто такие, пароль? Почему на 5 минут раньше?

Там я впервые увидел, как наших Героев Социалистического Труда сажали в машины. Они были Герои арестованные. Они работали там в лабораториях. Без права выходить, без всего. Они нам кричат:

– Мы Герои!

А им охрана:

– Молчи, старый хрен.

Их везли, а мы наткнулись на них. Я так узнал, что там сидят великие химики.