Фрагмент неопубликованной книги "Начало войны"

Станция Вырица - около 50 км от Ленинграда по Витебской железной дороге. Биологическая станция Ленинградского Педагогического Института им. А. И.Герцена.

Доцент В. И. Арнольд-Алябьев руководит летней практикой студентов географического факультета. Я работаю у него лаборантом - обеспечиваю готовность приборов к занятиям, помогаю вести практические занятия, контролирую дежурство студентов на метеостанции.

Идет третья неделя практики. Днем 22 июня откуда-то приходят слухи о начавшейся войне. Вырица не так уж далеко от Ленинграда, но ни на иостанции, ни в близлежащих домах нет ни радиоприемника, ни трансляционной точки, ни телефона, Уже поздно вечером возникает мысль узнать что-либо в доме отдыха, в нескольких километрах от базы.

Группа студентов направляется в дом отдыха. Я с ними. Ворота домa отдыха заперты, сторож безапелляционно заявляет: "Какая там война - люди уже спят!" Ребята лезут через забор. Через некоторое время сон нарушен, включается радиоцентр, у громкоговорителя собирается народ... Война!

Проходит несколько дней. Группа поредела больше, чей наполовину. Один за другим исчезают студенты: кто по вызову военкомата, кто добровольно, не дожидаясь вызова.

Нa биостанции устанавливается круглосуточное дежурство возле телефона протянутой сюда временной связи. В число дежурных включен и я, так как числюсь среди штатного персонала. В дневное время, вместо занятий, роем щели для защити от возможных бомбежек. Затем получаем распоряжение о прекращении практики и закрытии базы.

В городе все привычно по 1939-40 годам. Окна домов все заклеены крест-накрест полосками бумаги. У каждого подъезда, у ворот домов сидят дежурные с противогазами. О затемнении вопрос еще не возник - белой ночью все видно и без света. В остальном в городе спокойно. Многие ходят с противогазами, но транспорт работает четко, магазины полны товаров, на всех перекрестках бойко торгуют газированной водой с различными сиропами - с 22 июня началась жара, это был первый за это лето по-настоящему жаркий день в Ленинграде.

Мама и брат, находившиеся в Б. Ижоре 22 июня, рассказали о том, что происходило в первую ночь войны. Кронштадт оттуда как на ладони. Они видели воздушный налет, видели зенитный огонь кораблей и фортов Кронштадта, но считали, что идут учения.

В первой половине июля вместе с братом в составе группы, организованной, насколько помню, нашей школой № 245, выезжаем "на окопы". Везли нас в пригородных вагонах, прицепленных к паровозу, но без расписания, "спецсоставом". Разгрузились на стации Веймарн, близ Кингисеппа. Затем около часа пешком. Работа - копать противотанковый ров. Режим работы - 8 часов копаем, затем 4 часа отдых (тут же, на земле), еда (консервы и хлеб), опять 8 часов работы и так далее.

Окопники .Сооружение противотанкового рва в районе Ивановское южнее поселка Кингисепп. Середина июля 1941 года. Рисунок по памияти.

Ров - примерно 6 метров ширины и 3 метра глубины, треугольного профиля. Из досок сделаны шаблоны для проверки размеров. Народу собрано мнoro, по работа идет медленно - нет навыка. Один из преподавателей, сопровождающий нашу группу, видимо, когда-то служивший в каких-то войсках, одет в полувоенную форму без всяких знаков различия. Из-за этой формы к нему постоянно обращаются с разными вопросами, требуют консультации. Он отмахивается, говорит, что он не военный, а пожарный. Это вызывает у людей сомнения и подозрения…

14 июля, в мой день рождения, в середине дня, вдоль цепи работающих передается откуда-то слева команда: "Срочно всем собираться и уходить к железной дороге". Люди, вначале с недоверием, затем все быстрее собирают разбросанные вещи, идут...

По направлению к станции тянется длинная цепочка людей, мы с братом тоже идем, но, зная о возможных налетах, о том, что такое штурмовка, стараемся двигаться отдельно от толпы, не по дороге, а параллельным курсом, но кустам и перелескам. Вещи наши уложены не в чемоданы и ручные сумки, как у большинства, а в саквояж с заплечными ремнями, рюкзаки тогда были еще довольно редки. Вероятно, это наше поведение и внешний вид привлекает внимание идущих. Требуют предъявить документы. Хорошо, что у брата паспорт с собой, я ведь по возрасту ещё беспаспортный, только в этот день "стукнуло" шестнадцать лет.

Встречаем бегущих через нескошенное хлебное поле колонной по одному красноармейцев с винтовками. Они машут нам руками, показывая, что отходить надо быстрее, а сами бегут в противоположную сторону. Туда же над нами проходит группа наших самолетов СБ. Один из них, летевший совсем невысоко, вдруг разваливается в воздухе, у него отделяется крыло. Самолет и крыло падают отдельно, почти одновременно достигают земли. Взрыв! Так и не понял причину: то ли немцы вели огонь с земли, то ли незаметно для нас прошел их истребитель... Первый самолет, сбитый у меня на глазах. Нeкоторые из видевших это, успокаивая главным образом самих себя, утверждают, что самолет был немецкий, но я уже довольно хорошо знал силуэты машин, не сомневался - это был CБ.

Показалась вдали станция, но приближаться к ней рискованно: стоящие там паровозы короткими и частыми гудками подают сигнал воздушной тревоги. Уже поздно вечером 14 июля разрозненные группы "окопников", среди которых и мы с братом, пробираются к станции. Находим там грузовую двухосную платформу, прицепленную к паровозу. На ней авиационные техники перевозят ближе к Ленинграду несколько авиамоторов. На этой платформе добираемся до тех мест, где еще работает транспорт. Домой попали только в середине дня 15 июля к большой радости мамы и всех родных. О нас беспокоились и не напрасно. Среди "окопников" были потери, а как мне стало известно после войны, одна из моих соучениц, Люся Афанасьева, попала в аналогичной ситуации в руки немцев и была освобождена только в конце войны в Гамбурге союзниками.

После поездки под Веймарн, приходилось еще выезжать на строительство оборонительных рубежей в район Стрельны, это совсем близко к городу, а сейчас в городской черте.

Но ночам дежурим в нашей 245-й школе на канале Грибоедова. Командует этими дежурствами военрук школы Федор Григорьевич Иванов. Он офицер запаса, высокий, сутуловатый, со странной походкой: шагая, выворачивает ноги ступнями наружу. Возможно, это результат болезни или старых ранений. По возрасту он немолод, мог быть участником еще гражданской войны, и наверно по этой причине еще не был взят в действующую армию. Дежурным Иванов выдает "оружие" - пневматическую винтовку. Периодически группами обходим здание школы: со стороны улицы и со двора. Основная задача - в случае воздушного налета не допустить сигнализации светом из окон. Но пока еще нет ни одной воздушной тревоги.

Когда нет дежурства в школе, дежурю не крыше своего дома, где также создана группа местной противовоздушной оборони. Изредка начинают появляться одиночные немецкие самолеты. Они не бомбят, но наши зенитчики ведут огонь, и осколки снарядов иногда падают на крышу. Кровельное железо - не защита от них. Нашел на чердаке старую чугунную плиту и решил закрепить ее под стропилами. Епе хватило сил поднять ее "до места" и закрепить железными костыляли - все-таки удет, уда спрятаться, если железный "дождь" станет опасным.

Вспомнились во время долгих дежурств на чердаке рассказы мамы, ее братьев и сестер о временах гражданской войны, о том, как было "туго" и с продовольствием и с отоплением. Пришла мысль, что и приближающаяся зима будет тяжелой, Воздушные тревоги стали частыми, и на чердаке приходилось проводить немало времени. Чтобы не терять его даром, начал делать из остатков кровельного железа, валяющегося там с прошлых ремонтов, железную печку - "буржуйку". Первый в жизни опыт жестяных работ убедил в верности поговорки: "Глаза боятся, а руки делают".

Вначале, стесняясь невысокого качества и опасаясь упреков в паникерстве, никому свою работу не показывал. А когда все же притащил ее домой, был приятно удивлен одобрительной реакцией всей семьи. Эта "буржуйка" верой и правдой служила нам всю блокадную зиму.

Железная печка "буржуйка" служившая верой и правдой всю блокадную зиму 1941-42 г. Первый опыт жестяных работ.

Я еще не был комсомольцем, но через комсомольскую организацию школы получил поручение участвовать в обследовании жилых домов. Эту работу по поручению руководства обороны города проводили районные комитеты ВЛКCM. Задача состояла в получении реальной картины наличия свободной или недостаточно заселенной жилплощади, чтобы иметь резерв для переселения из разрушенных при бомбежках домов. Имевшиеся учетные данные тут вряд ли годились. Во-первых, в город не вернулись многие из уехавших на лето, а во-вторых, у родственников и знакомых уже находилось немало людей, бежавших из западных районов страны.

Группа из пяти человек в которую включили меня, получила для обследования дом на углу Екатерингофского проспекта и Крюкова канала, междy Мариинским театром и садом Никольского собора. Громадный дом мрачного, темно-серого, почти черного цвета, с множеством подъездов. Обходили все квартиры по очереди, записывали. Встречали по-разному. Некоторые, боясь "уплотнения", ворчали, пытались представить состояние более тяжелым, чем на самом деле. Но не помню ни одной попытки препятствовать проверке - наши мандаты действовали. Все же большинство жильцов охотно показывали квартиры и прямо говорили о том, сколько человек могут принять в случае необходимости. Собранные сведения передали в Октябрьский райком комсомола, располагавшийся в доме на углу Садовой улицы и Вознесенского проспекта. В этом же доме, почти через 50 лет, я получил документ на npаво получения знака "Житель блокадного Ленинграда".

Перед войной я почти четыре года посещал регулярно ленинградский Дворец Пионеров, где в секторе геофизики работала метеостанция. Занятиями там руководил уже упомянутый в самом начале В. И. Арнольд-Алябьев. На исходе уже второй месяц войны, а на метеостанции, как и прежде, дежурят школьники; как прежде, минута в минуту, выходят на наблюдения, фиксируют показания приборов. Иногда и я забегаю сюда, дежурю. Правда, появляются ранее невозможные случаи неявки дежурных наблюдателей, и их подменяет наш лаборант Ираида Александровна Мартынова.

Хорошо помню, что в Ленинграде раньше начали рваться артиллерийские снаряды, а потом уже - авиабомбы. Примерно в середине августа прошел слух о падении снаряда где-то в районе Московского вокзала. Возвращаясь из Дворца Пионеров, "завернул" туда и увидел, кажется, на Бассейной улице в стене большого дома пробоину на уровне третьего этажа, размером примерно 20-25 квадратных метров, сквозь которую была видна изуродованная взрывом внутренность комнаты. Немногие прохожие обменивались репликами. Большинство, с видом знатоков, уверяли, что это бомба с самолета, хотя характер пробоины говорил о другом. Люди еще не представляли себе, насколько близко немцы уже подошли к городу. Я этого тоже не знал, но мне было известно, что еще во время перкой мировой войны немцы стреляли по Парижу с расстояния 120 км. Поэтому, даже предполагая, что немцы еще далеко, я не удивился обстрелу - ведь за это время могли появиться орудия, стреляющие и на 200 км. О том, что враг значительно ближе, у меня и мысли нe было. А на самом деле достаточно было дальнобойности всего в 20 км.

Начался сентябрь. Как само собой разумеющееся отпали всякие разговоры о продолжении нашей учебы в 10 классе. Толя поступил на завод им. А. Марти, где работал отец, и в короткий срок освоил профессию токаря, а я подал заявление в Управление Гидрометслужбы, так как после занятий во Дворце Пионеров имел квалификацию техника-гидрометеонаблюдателя. Пока решался вопрос с назначением, прошло некоторое время.

Несмотря на то, что в сентябре эффект белых ночей уже незаметен, хорошо помню, что две или три ночи в начале сентября были странно светлые. Вероятно, это были отдаленные сполохи полярного сияния. Непонятно, кому это было больше на руку. С одной стороны, несмотря на светомаскировку, город виден, но с другой - и самолет был бы заметен на светлом небе. Но эти ночи прошли спокойно.

В литературе есть сведения, говорящие о первых бомбах, упавших на город б сентября. Я об этом тогда не знал, и всегда считал, что первая бомбежка былa 8 сентября. Было это так.

В середине дня по сигналу воздушной тревоги поднялся как всегда на крышy. Кстати, хочу отметить различие между Ленинградом и Москвой в подаче сигналов. Насколько известно, в Москве объявляли: "Граждане, воздушная тревога!" У нас же - сирена и слова: "Воздушная тревога!" Этим как бы подчеркивалось отсутствие различий между военными и гражданскими лицами в городе. Ведь показалось бы странным, если бы на позиции зенитчиков или на боевом корабле сигнал тревоги начинался словом "граждане".

С нашего шестиэтажного корпуса открывался хороший обзор в южном направлении. Северную сторону покрывал семиэтажный фасадный корпус. Там, на юге, начался сильный зенитный огонь. Между покрывавших небо белых клубков разрывов показались самолеты. Не одиночные, как было до сих пор, а целый строй, на взгляд - десятки машин. Они шли на небольшой высоте - были отчетливо видны моторы, блестящие диски вращающихся винтов, детали хвостового оперения. На южной окраине города самолеты сбрасывали бомбовый груз и, не меняя курса, шли через весь город на север, как на параде. Там, где падали бомбы, возникла стена пыли и дыма, поднимавшаяся все выше. Дым этот не осел, не рассеялся, когда самолеты ушли, а наоборот, все уплотнялся. Когда начало темнеть, нижняя часть дымового облака стала окрашиваться в красный цвет, становившийся все более ярким, по мере сгущения темноты. И наконец в просветах между силуэтами домов показались языки пламени.

Пожар Бадаевских складов. Сентябрь 1941 года. Вид с пожарного поста МПВО на крыше дома 146 по каналу Грибоедова. Рисунок по эскизу 1941 года.

Пожар продолжался всю ночь, и даже на следующий день над этим районом стоял дым, уже значительно поредевший. Позже стало известно, что в эту ночь горели Бадаевские склады с запасом продовольствия. Судя по ширине полосы огня и дыма, горели не только эти склады, но и близлежащие жилые и промышленные кварталы, вплоть до торгового порта.

Еще раз повторю: насколько я знаю, это была первая бомрдировка Ленинграда. Пocлe этого начались регулярные налеты, причем, как правило, ночные. Крупный дневной налет повторился только весной 1942 года в апреле. Но об этом - в свое время.

Три дня подряд, 9, 10 и 11 сентября, во время налетов, начинавшихся с наступлением темноты, бомбы падали в том районе города, где мы жили, а 9 и 11 сентября - особенно близко.

9 сентября тяжелая бомба попала в жилой дом на углу проспекта Маклина и канала Грибоедова. Дом этот был построен заводом им. А. Марти и заселен незадолго до войны. Пятиэтажный корпус торцевой стеной выходил на канал, а фасадом в 16 окон - на проспект Маклина. Дальний от канала конец дома бомба пробила насквозь через все этажи и npeвратила в rpyдy кирпичей часть здания протяженностью 4 окна по фасаду. На оставшейся части дома были видны оклеенные обоями разного цвета стены с висящими на них коврами, картинами, фотографиями… Расстояние от нашего дома до мести падения этой бомбы по прямой около 300 метров. Пpи взрыве тряхнуло нас сильно, но все окна уцелели. Heкоторые писаки, стремящиеся представить в черном цвете все действия советского руководства, насмехаются над рекомендациями по оклейке окон бумагой. Этим они только показывают свою некомпетентность. Конечно, при близком разрыве бумажные полосы не защитят, но все же радиус района повреждения стекол сильно уменьшается.

Дом на углу проспекта Малкина и канала Грибоедова. Так он выглядел через 2 дня после попадания в него бомбы при ночном налете 9-10 сентября 1941 г. Рисунок по эскизу 1941 г.

11 сентября, когда была уже полная темнота, во время очередного налета u сильного зенитного огня я был на крыше и увидел, как мелькнула неподалеку тень какого-то предмета, спускавшегося ни парашюте. Парашют был виден на фоне неба, подсвеченного прожектором, причем всего несколько секунд, пока предмет не скрылся за домами. Я решил, что это летчик со сбитого немецкого самолета, и мгновенно нырнул в слуховое окно, чтобы поднять тревогу. Но не успел еще выпустить из рук раму окна, как дом качнуло, раздался грохот...

Вернувшись после сигнала "Отбой" домой (а мы все находились на постах), обнаружили, что взрывной волной распахнуло кухонное окно в сбросило па пол полуведерную кастрюлю с водой, стоявшую на широком подоконнике. И опять уцелели все стекла. Хорошо, что в момент взрыва я был уже не на крыше, иначе и меня могло сбросить вниз. Утром осмотрел место взрыва и понял, что произошло.

Сброшенная на парашюте морская мина попала не в Неву, а довольно далеко от нее, на набережную канала Грибоедова, в центре полукруглой площади у пересечения канала с Лермонтовским проспектом. Все три здания, выходившие фасадами на эту площадь, были полностью разрушены, а деревянный Могилевский мост через канал получил повреждения и стал доступен только для пешеходов. Позже, в 1942 году, он был по решению районного совета разобран на дрова. Восстановили мост только в 1954 году.

Начало воздушных налетов на город обострило опасения о возможности химического нападения. Штаб ПВО нуждался в способах определения возможности распространения по городу отравляющих веществ в зависимости от направления и скорости ветра. Сотрудник ленинградского Института Экспериментальной метеорологии Давид Львович Лайхтман предложил опытным путем определить зависимость ветровых потоков на улицах города от направления и скорости ветра, определяемых в двух-трех базовых точках города. Но для проведения такого эксперимента нужно было в течение значительного времени проводить одновременные измерения ветра на базовых точках и на большом числе точек в разных районах города. Работа сама по себе не сложная, но требовала большого числа подготовленных людей. Метеослужба выделить их не могла, и Д. Лайхтман, который также до войны преподавал аэрологию во Дворце Пионеров, просил принять участие. Приборы также нашлись, кроме Института метеорологии, во Дворце Пионеров и на кафедре пединститута, у В. И. Арнольда.

Общий вид здания ленинградского дворца пионеров. Стрелочкой отмечен левый купол главного корпуса, где осенью 1941 года располагался наблюдатеольный пост аэрометрической съемки. В 1941 году по Невскому проспекту еще ходили трамваи.

Практически эта работа заключалась в том, что через каждые 15 минут фиксировалась скорость и направление ветра во множестве точек города. Продолжительность этой ветровой съемки должна была быть такой, чтобы охватить все наиболее вероятные варианты ветра на базовых точках.

Как правило, дежурили ребята попарно, и только наиболее удобно расположенные точки были одиночными. Мне достался пост на крыше главного корпуса Дворца Пионеров (Аничкова дворца), на пересечении реки Фонтанки с Невским проспектом. В левом крыле этого корпуса находились помещения сектора геофизики, кабинет В. И. Арнольда, а в малом куполе был выход на крышу, прикрытый небольшой деревянной будкой. Каждые четверть часа нужно было поднимать на двухметровом шесте анемометр, включать на 60 секунд, определяя одновременно направление ветра по вымпелу или флюгеру, снимать отсчет, подсчитывать показания анемометра в скорость ветра в м/сек, и передавать результаты в центр по выведенному на крышу телефону. В первый же день выяснилось, что при сильном ветре очень нелегко одной рукой держать шест с анемометром, а другой - манипулировать шнурами включения и выключения. На второе дежурство я пришел с инструментами и материалами гвоздями, проволокой. Теперь шест ставился на специальную подставку, а оба шнура включения и выключения крепились к крючкам с надписями "Пуск" и "Стoп". Работать стало удобнее и легче. Первая рационализация!

Многим, да и мне вначале, казалось, что пост на таком высоком и открытом со всех сторон месте опаснее других - ведь город был под обстрелами и бомбежками. Но оказалось наоборот.

Здесь опасен лишь снаряд, попавший прямо в купол. Небольшой перелет или недолет - и снаряд рвется где-то далеко внизу, а находящиеся на куполе крыши -в безопасности. Тогда как внизу - дело иное.

Много бомбежек и обстрелов наблюдал я с моей высокой позиции. Видел, как рвались снаряды на Невском, на Фонтанке. Видел разрывы тяжелых бомб в разных районах города, и близко и далеко. Каким чудом не попал под осколки никто ни наших ребят, участвовавших в ветровой съемке, можно только удивляться. Однажды дежурившие где-то на Петроградской стороне Фая Самсонова и Гарик Славкин пришли все в синяках от кирпичныx обломков, в одежде, бурой от кирпичной пыли. Бомба разрушила дом, напротив которого, на противоположной стороне улицы, находился их пост. Тем не менее, они держались до конца смены.

После войны приехав в Ленинград в отпуск, узнал, что Славкин в 1943 году был призван в армию и погиб в боях. Самсонова жила в Ленинграде все блокадные дни и осталась живой. В военное время она работала в пожарной охране здания консерватории.

Вспоминается, что известную трудность представляли воздушные тревоги и обстрелы, мешая во время добраться на свой пост к началу смены. По сигналу тревоги движение по улицам прекращалось, милиция и дежурные МПВО загоняли прохожих в убежища, в укрытия, под арки ворот. И не раз приходилось, чтобы не опоздать к сроку, бегом пересекать Аничков мост под свист и крики постового милиционера.

Поздней осенью, когда уже рано наступала ночная темно, и стало холодать, необходимые данные были собраны, и ветровая съемка закончилась. Некоторое время я не работал и был занят только дежурствами на крыше и чердаке своего дома и бытовыми заботами.

В октябре бомбежки были почти каждую ночь, и в отдельные дни воздушная тревога объявлялась10-11 раз. Если сигнал заставал дома, каждый раз приходилось подниматься наверх.

Вскоре мне была предложена временная работа в качестве лаборанта на курсах повышения квалификации комсостава запаса Краснознаменного Балтийского флота. Практические занятия по метеорологии на этих курсах вел основатель и руководитель сектора геофизики Дворца Пионеров В,И.Арнольд-Алябьев, На базе нашего сектора и с использованием нашей приборной базы проводились занятия, и естественно, что лаборантом был выбран один из учащихся сектора. Курсы эти закончили работу, когда начались сильные холода, в конце ноября.

К этому времени начало заметно сказываться недоедание. Ходить пешком на работу и с работы становилось все труднее, а от Дворца, где шли занятия, до нашего дома около 5 километров. Вначале, после введения карточек, нормы были достаточно большие, но постепенно они стали уменьшаться без объявления об этом, просто опустели полки магазинов, и то, что полагалось, негде было получить.

В холодные осенние и зимние ночи вот так дежурили мы на чердаках и крышах, ожидая сигнала: "Отбой воздушной тревоги", который подавался по городской трансляционной сети звуками фанфар. Рисунок по эскизу 1941 года.

Первым признаком недоедания для меня были затруднения с вылезанием из слухового oкна на крышу при воздушных тревогах. Летом и осенью выскакивал одним прыжком, только слегка опираясь руками на раму. Теперь же приходилось даже устраивать какую-нибудь подставку из кирпичей или другого чердачного хлама, чтобы выбраться из окна. Вскоре стало заметно труднее подниматься по крутой "черной" лестнице из квартиры на два этажа вверх, до чердака. Конечно, играло роль и то, что приходилось гораздо теплее одеваться. Дневные дежурства, выпадали на долю тех, кто в это время ни был занят на работе, в том числе и мне. Бывая на крыше в светлое, дневное время, и лучше знал все ходы и переходы с одного корпуса на другой и даже на соседние дома, чем те, кто бывал там только в ночной темноте.

Во время одной из ночных тревог я находился на крыше южного шестиэтажного кopпусa, а отец дежурил на северном, семиэтажном. Немцы обычно бросали зажигательные бомбы большой пачкой, сотнями, захватывая сразу большую площадь. Бомбы небольшие, весом 1 кг, цилиндрической формы с тупым концом и небольшим стабилизатором на хвосте. Изготовлены они на горючего металла электрона - сплава магния, алюминия и цинка, и если сработал взрыватель, то бомба сгорает целиком, развивая высокую температуру, при которой плавится железо. Когда такие бомбы падают и большой высоты и в большом количестве, слышен звук, похожий одновременно нa громкий шopox и глухой свист.

В тот день, точнее, в ту ночь, о которой идет речь, туча "зажигалок" захватила наш квартал. Шорох, шепение, свист закончились частыми ударами по железным крышам, громкими хлопками вспыхивающих "зажигалок" и ослепительными бело-голубыми вспышками. Наш дом бомбы не задели, если не считать тех которые упали во двор - с ними расправлялись дежурные внизу. Но на соседнем доме № 144, на его боковом корпусе ярким огнем разгоралась "зажигалка". Ещe немного, прогорит кровля, займутся стропила… Дежурных на доме 144 не видно. Отец перебрался с нашего фасадного корпуса на соседний, но не знал, как спуститься нa боковой, имевший на 1 этаж меньше. Я же знал, что на глухой кирпичной стене прибиты несколько деревянных планок, которыми можно воспользоваться как ступеньками. Побежал туда по крышам и в темноте и спешке зацепился ногой за растяжку антенной мачты. Падая, попал раскрытым ртом на другую оттяжку, и так вцепился в нее, что разорвал углы рта и сломал четыре зуба. Лопата, бывшая у меня в руках, выскользнула и улетела вниз с седьмого этажа. Кoe-как поднявшись, добрался до брандмауэра, перевалился через него, нащупывая ногой планку нa стене. Oтец подал мне специальные пожарные клещи. Спустившись на боковой корпус, я сбросил пылавшую "зажигалку" вниз, в темный колодец двора, отвернул прогоревшее железо кровли, сбил огонь с разгорающейся обрешетки…

Тушение зажигательной бомбы на крыше жилого дома. Бомбу захватывали специальными клещами и сбрасывали вниз, на асфальт, где она была не опасна. Тушили бомбы внизу водой или песком только ради светомаскировки. (для тушения водой бомбу бросали в бочки)

Воспользоваться той же импровизированной лестницей для возвращения я не рискнул - боялся, что не хватит сил. Добирался через чердак, вниз и опять наверх, до своей квартиры. Пришел с окровавленные лицом, грязный и закопченый. Оказывается, у меня был такой вид, что отец не узнал меня, подавая мне на крыше клещи.

Практический вывод из случившегося был сделан уже на следующий день. Поднявшись на крышу, я привязал проволокой ко всем проводам, оттяжкам, антеннам и тому подобным предметам полоски белой ткани из старой простыни, что делало препятствия заметными в темноте.

С продовольствием становилось все хуже. Транспорт городской остановился, кажется, в сентябре. Но и до полной его остановки трамваи и троллейбусы нередко подолгу простаивали из-за обрыва контактных проводов и повреждений рельсов при обстрелах. К этому времени артиллерийские обстрелы участились и стали более обычными, чем бомбежки с самолетов. Уже легко было видеть, что враг очень близок, так как на улицах рвались уже нe только снаряды тяжелых дальнобойных орудий, но и полевой артиллерии калибра 105 мм и меньше. На стене одного из домов по каналу Грибоедова (№ 156 или 158) даже после войны можно было видеть следы шрапнели - огонь вели не на разрушение какого-либо объекта, а для уничтожения людей на улицах.

В это время продовольственные карточки еще не были "прикреплены" к какому-то определенному магазину, и поиски продуктов требовали передвижения но городу. Ходить пешком мне было легче, чем другим, и во время таких походов мне пришлось побывать в разных частях города.

Несмотря на все трудности, несмотря на обстрелы, бомбежки, начавшийся уже голод, великий праздник Октябрьской Революции не был забыт. Были красные флаги на жилых домах и зданиях предприятий и учреждений, была трансляция выступления товарища Сталина на торжественном собрании в Москве и его речи на Красной площади во время парада. И было распоряжение исполкома горсовета о выдаче по продовольственным карточкам всем жителям по 200 граммов вина из оставшихся на складах запасов.

Мы получили на семью из четырех человек большую бутылку массандровского розового муската. В праздничный вечер, собравшись вокруг "буржуйки", устроили торжественный ужин, на котором мы с братом в первый раз в жизни пробовали вино. Мускат был замечательный.

Странно, что, несмотря на уже заметную слабость, опьянения не чувствовалось, а были только приятная теплота и опущение сладости во рту. Праздник, назло фрицам, состоялся и в стране, и в городе, и в семье.

Постепенно приспосабливались и привыкали к тем условиям жизни, которые определялись блокадой. Вся жизнь в нашей большой квартире сосредоточилась в одной, средней, комнате. Окна всех комнат были еще с осени закрыты мажными щитами, склеенными из газет во много слоев. Эти щиты, совершенно не пропускавшие свет, были сделаны по размерам оконных стекол и крепились кнопками и мелкими гвоздями непосредственно к окопным рамам, что позволяло, при необходимости, открывать каждую раму и форточку. Такая система светомаскировки была нами "разработана" еще до финской войны 1939-40 годов, во время учений по ПВО, которые регулярно проводились в городе. С наступлением холодов эти бумажные щиты значительно уменьшали утечку остатков тепла через оконные стекла. "Буржуйка" стояла на подставке из кирпичей, ее дымовая труба была выведена прямо в топку печи (в то время отопление у нас было печное). Рядом на столе находилось все хозяйство - посуда и осветительные приспособления. Вначале была керосиновая лампа, затем, когда иссяк запас керосина, в ход пошли завалявшиеся огарки свечей, в том числе и елочных, а позже дело дошло и до лучины. Днем, когда на улице было светло, снимали бумажный щит с одного из стекол. Пока было электричество, приходилось в таких случаях каждый раз очень плотно закреплять бумагу, чтобы через щели не проникал ни малейший луч света. Теперь же, когда едва светил огарок свечки, щели не были в этом отношении опасны.

Поддерживать с помощью "буржуйки" нормальную температуру в комнате, конечно, не удавалось. Для этого нужно было топить почти непрерывно, а дрова кончились очень быстро. Обычный запас на зиму для печей в этом году сделать, конечно, не удалось. Поэтому огонь поддерживали только во время приготовления пищи. Жгли подобранные на улице обломки досок, щепки, бумагу, кое-какие книги, мебель. Весьма трудным делом оказались разделка на дрова старых гнутых "венских" стульев. Еле-еле удавалось вдвоем, двуручной пилой отпилить кусок ножки. Трудности на топливном фронте усугублялись еще и тем, что зима а 1941-42 годов была необычно холодной для Ленинграда. И морозы стояли довольно крепкие, и за всю зиму не было ни одной, обычной для этих мест оттепели. В результате температура в комнате опускалась ниже нуля, вода в ведре и чайнике утром покрывалась льдом.

Вода тоже доставалась нелегко. Водопровод перестал действовать в те дни, что и городской транспорт - не было электроэнергии, да и невозможно было подчеркивать нормальное давление в трубах из-за непрерывных повреждениях от бомб и снарядов. Жители районов, близких Неве, пользовались речной водой. Наш дом стоял на набережной канала Грибоедова, но брать воду из канала никто не рисковал, так как ленинградские каналы и сейчас грязны, а в то время вода в них была почти непрозрачна. Впрочем, к весне 1942 года, в результате прекращения работы промышленных предприятий и транспорта, вода в них заметно очистилась естественным путем. Поэтому, в районах отдаленных от Невы жители искали разные источники водоснабжения. Чаще всего это были воронки от бомб, разрушивших водопроводные магистрали. В этих воронках стояла вода, поступавшая под малым давлением по пробитым трубам. У нас ближайшая такая импровизированная водоразборная колонка была на площади Тургенева, примерно в километре от дома. Кажется, не очень далеко, но нужно было не меньше часа, чтобы принести 4-5 литров воды - на большее не хватало сил. Замерзла и забилась, ввиду отсутствия воды, канализация. Все нечистоты выносились на улицы и вмерзали в высокие снежные сугробы, сбрасывались в каналы, что, конечно, также делало невозможным брать оттуда воду даже для технических надобностей.

О положении с продовольствием есть много сведений в литературе, причем, наиболее достоверными являются издания, близкие по времени к военным годам.

Отмечу только некоторые детали, которые видел и знаю по собственному опыту. Хлебные карточки не имели прикрепления к магазинам. Они давали право получения хлеба в любой булочной города. Талоны на карточке имели дату, и хлеб можно было получить только за текущий день и на один день вперед. Талоны за прошедший день теряли силу. Хлеб, конечно, был только весовой, штучной продажи не было. Продовольственные карточки - отдельные на мясо, на крупу, на сахар, на жиры - вначале тоже были "свободными", но затем было проведено прикрепление к магазинам по месту проживания. Ввиду значительных людских потерь, а также, чтобы противодействовать попыткам немцев нарушить снабжение распространением фальшивых карточек, два или три раза в месяц проводилась перерегистрация карточек. При питании в заводской столовой карточка, давала право на обед, независимо от прикрепления. Из нее вырезалось, при получении обеда, нужное количество талонов на крупу, жир, мясо. Поздней осенью, когда еще не был налажен хотя бы скудный подвоз продуктов по ладожской трассе, объявленные нормы не могли быть обеспечены, и оставшиеся у многих ленинградцев карточки с неиспользованными талонами напоминают об этом.

Наиболее тяжелый период в снабжении хлебом был уже после первого повышения норм на хлеб, которое состоялось 25 декабря 1941 года. В первой половине января, в силу причин, связанных не с нехваткой муки, а с недостатком топлива для выпечки и с нарушением водоснабжения, несколько дней хлеб поступал в магазины с большими перебоями, его не хватало, и длинные очереди стояли на морозе, не расходясь даже при близких разрывах снарядов - люди только падали и прижимались к стенам домов. Можно было говорить, что люди не стояли, а лежали в очереди. Ушедший из очереди по любой причине терял право на возвращение в нее, и никакие просьбы и уговоры не помогали.

Хлеб из пекарен в магазины доставлялся на ручных санях, которые тащили и подталкивали два-три человека. Перебои в доставке хлеба продолжались недолго - в нашем районе не больше недели. Однако, и эти дни для многих оказались непосильны, и в это время начало расти число жертв голода. Все чаще стали встречаться на улицах люди с санками, к которым привязаны тела умерших, едва завернутые в тряпки. Нередко, попадались и мертвые тела на улицах.

Улица блокадного Ленинграда. Так заделывали витрины магазинов досками и землей, для защиты от осколков. Так носили воду, набирая ее в воронках от бомб, пробивших водопровод. Так увозили в последний путь павших... На рисунке, сделанном по эскизу 1942 года, показан дом на углу проспекта Малкина и Садовой улицы

В начале 1942 года в снабжении продовольствием было налажено четкое распределение и оповещение. По трансляции, а затем, когда возобновился выпуск газеты, и на ее страницах, сообщались извещения Управления торговли Ленгорисполкома о том, что в течение определенных дней на талон продовольственной карточки (указывался № талона) видается столько-то граммов такого-то продукта, пусть даже количество было мизерное, но во всех магазинах был этот продукт, по числу прикрепленных, и каждый мог, без всяких трудностей, получить положенное. Это, конечно, сильно экономило силы истощенных людей и, без преувеличения, спасло жизнь многим. Партийная организация города, Городской Совет делали все, что можно, для спасения жителей.

Помимо хлеба, по карточкам выдавались, правда, в небольших количествах, различные крупы, жиры (чаще всего, растительное масло: подсолнечное, горчичное, ореховое, кокосовое, льняное), яичный порошок, сахар, мясо, соль. Насколько помню, в 1942 году уже не было определенной месячной нормы выдачи продуктов, а выдача производилась, исходя из возможностей доставки.

Кроме продуктов, получаемых по карточкам, в ход шли различные суррогаты, домашние животные были съедены, и надо сказать, что жаркое из кошки мало отличается от кролика, так что тут пояснения не нужны. А вот о столярном клее следует сказать. Столярный клей в плитках предварительно замачивали в воде около суток, затем варили в воде до полного растворения плитки (одна плитка на 2-3 литра воды). Чтобы отбить специфический эапах клея, добавляли лавровый лист, перец - эти специи у многих хозяек сохранились с довоенных времен. Употреблять можно было или в горячем виде, как бульон, или, после охлаждения, как студень, особенно если находилась горчица.

Нечто подобное делалось и из сыромятной кожи, но, надо сказать, гораздо менее съедобное.

После введения карточек некоторое время в магазинах можно было приобрести пачки суррогатного кофе, а иногда даже натуральный нежареный кофе в зернах, а также разные специи, в том числе, горчичный порошок. Делались попытки печь лепешки из горчицы или кофейной гущи - замешивалась кашица, и слепленные из нее "оладьи" жарили прямо на горячей "буржуйке" или на сухой сковородке. Страшно горько, но некоторое ощущение сытости остается.

Когда начались холода и наступила полуголодная жизнь, был еще один источник, где можно было добивать что-то съедобное - пока не лег глубокий снег. В район Средней Рогатки и в другие ближайшие пригороды горожане пробирались и искали там, на уже ранных огородах, остатки мерзлой картошки и капустные кочерыжки. Дело это было рискованное, так как в непосредственной близости проходила линия фронта. С одной Стороны - риск попасть под немецкую пулю, о другой - риск задержания зa нарушение запрета. Но, в случае удачи, получались неплохие щи…

Думаю, что запрет на такие вылазки все же был обоснован. Он уберегал людей от опасности, и в то же время, был необходим для соблюдения прифронтового режима.

Иногда обнаруживались неожиданные приятные и полезные находки. Накануне Нового года решили, для поднятия настроения, как-то украсить комнату и вытащили коробку с елочными украшениями. Обнаружили, что некоторые из них сделаны из какой-то сладковатой съедобной массы - употребили по назначению. В хозяйстве у нас всегда имелись дома для мелкого ремонта небольшие запасы материалов, среди которых оказалась натуральная льняная олифа. Оказалось, что она вполне годится для приготовления пищи.

Конечно, как уже было сказано, были использованы в пишу домашние животные. Наша семья не держала до войны ни собаки, ни кошки. Но поздней осенью или зимой дважды удавалось добывать где-то кошек. Отец, живший в молодости в Сибири и имевший опыт охоты, брал на себя трудную задачу превращения этой добычи в пригодное для приготовления пищи мясо. Это было сложно еще и потому, что оставалось мало физических сил, и потому, что не было никакого оружия, за исключением ломика-гвоздодера. Для того, чтобы сказать всю правду, надо пояснить, что использовалось не только мясо, но даже и жир, соскобленный с шкурки - не пропадало ни крошки,

Кроме голода и холода, были и другие трудности, среди которых надо отметить вшивость. До войны мы знали об этом явлении только по книгам о гражданской и первой мировой войне. И вначале даже не могли понять причины постоянного желания чесаться. Холод, истощение, постоянное нервное напряжение не располагали к снятию одежды и белья, да и что можно увидеть при тусклом свете лучины?

Откуда появились вши? Видимо, занесли мы их из транспорта, из очередей, из убежищ. Справиться с этой напастью удалось только к весне, с наступлением тепла и света.

Все мы постепенно слабели, силы уходили. Дольше всех держалась мама. Отец, собирая последние силы, уходил на завод, и мы никогда не знали, вернется ли он домой. Брат в конце декабря слег и почти не передвигался даже по комнате. Наверно, наша семья не избежала бы потерь, если бы изредка не приходила к нам мамина сестра тетя Галя. Она была врачом, работала в госпитале. Сама недоедая, она делилась с нами крохами своего военного пайка, принося раз в одну-две недели несколько сухариков и два-три кусочка сахара. Тяжелые людские потери заставили организовать на заводах и других предприятиях специальные пункты помощи наиболее истощенным людям. Эти пункты назывались стационарами. Конечно, найти дополнительное питание для поступавших туда было почти невозможно. Но зато в помещениях, где они были развернуты, было тепло, там можно было и помыться и отдохнуть, а главное - питание было хоть и скудным, но регулярным. А ведь многие погибали именно из-за того, что не могли правильно распределить получаемые продукты на весь срок до следующей выдачи, и съев все в первые же дни, оставались совсем без пищи. Ослабленный организм этого не выдерживал. Стационары спасли, без сомнения, сотни тысяч жизней. К концу зимы попал в заводской стационар и отец. Он там пробыл две недели. Его это сильно поддержало, вернулся он значительно окрепшим, и было видно, что для него главная опасность позади. В феврале на какое-то время и я вышел из строя - слёг. Слабость доходила до того, что трудно было даже лежа поворачиваться с одного бока на другой, из-за чего возникали болезненные пролежни. Вообще худоба и истощение ленинградцев доходили до того, что даже спустя несколько месяцев после голодной зимы, когда нормы снабжения значительно выросли, многие, работавшие сидя, носили в собой специально сшитые подушечки, без которых было невозможно сидеть - голые кости на жестком стуле.

Насколько помню, в зимние месяцы было очень мало воздушных налетов на город - их заменили обстрелы из орудий. Возможно, сказывались зимние трудности с аэродромами, нехватка горючего или тяжелые бои на других фронтах, в частности, под Москвой, но воздушные тревоги были редки.

Приближалась весна, и городу стала грозить опасность эпидемий. Несмотря на все усилия, на улицах, под снегом могли бить трупы. Все снежные сугробы были залиты нечистотами, которые, оттаяв, стали бы источником заразы. Допустить этого было нельзя, город мог погибнуть.

Руководители обороны города Жданов, Попков, Кузнецов обратились с призывом ко всем ленинградцам выйти на очистку города. Ослабевшие, истощенные люди вышли, выползли на улицы и сделали чудо - город очистился, посвежел, и стало ясно, что он не сломлен. Были использованы все резервы топлива, дали ток в трамвайную сеть, на улицы вышли грузовые трамвайные поезда. В них лопатами, вручную грузили снег с грязью и мусором, чтобы вывезти и сбросить в Неву, в каналы, откуда весеннее половодье унесет всe в море. В городе в это время стояла необычная тишина. Заводы, да и то, далеко не все, работали вполсилы, машин на улицах не было. И в этой тишине звуки разносились очень далеко. Например, когда грузовые трамваи проходили по проспекту Огородникова, то у нас, на канале Грибоедова, хорошо были слышны их звонки и скрежет колес по рельсам на поворотах. А ведь расстояние не меньше трех километров. Этой громадной работой по приведению города в порядок дело не ограничилось. Чистота на улицах поддерживалась лучше, чем в мирное время, и несмотря на разрушения, забитые фанерой окна город выглядел величественно и торжественно.

Весной возобновились воздушные налеты на город. Хорошо помню мощньй налет в апреле. Немцы хотели воспользоваться тем, что корабли на Неве еще не освободились от льда, не имели свободы маневра, и пытались уничтожить флот. Налет происходил днем. Я и брат, который еще не оправился от крайнего истощения, находились дома. Мы могли видеть только небо в сплошной белой пене зенитных разрывов. Но оглушал грохот большого числа зенитных автоматов, установленных на кораблях и на некоторых зданиях. Эти автоматы и решили судьбу налета. Стремясь поразить корабли, немцы атаковали с малых высот, пикировали на корабли, но подбитые плотным огнем в упор, не всегда могли выйти из пике, врезались в лед, в воду, в землю. Флот серьезных потерь не понес, повреждения были быстро исправлены судостроительными заводами города. А потери немецкой авиации за этот день исчислялись десятками машин.

Весна очень быстро брала свое. Город оживал быстро. Еще зимой во многих магазинах были организованы пункты, где можно было получить стакан горячей кипяченой воды, обогреться. Старались создать там даже своеобразный уют, несмотря на полумрак, так как витрины почти везде были закрыты специальными сооружениями из досок с песчаной засыпкой. Эти защитные сооружения надежно защищали от осколков и так жe, как кипяток, спасавший от мороза, выручили многих жителей.

Зимняя голодовка привела к появлению в городе цинги. И вот в тех же пунктах, где в зимние холода снабжали кипятком, появились плакаты с инструкциями по приготовлению витаминных настоев из сосновой хвои, а также по приготовлению разных блюд из весенней травы - крапивы, лебеды и других. Вскоре появилось там и это целебное питье, которое, как и кипяток, было бесплатным.

Благодаря весеннему теплу, свету город постепенно оживал, оживали люди, ожили и мы. Вскоре брат уже ходил на работу в механический цех судостроительного завода, где точил на токаронм стонке корпуса мин. Оказался на заводе и я.

Уже летом в городе началась подготовка к земе. Медицинские комиссии проверяли людей, давали направление на эвакуацию. В Июле и я проходил проверку во ВТК. Заключение комиссии - инвалид 3 группы сроком на 6 месяцев. Аналогичное заключения медиков были по всем членам моей семьи, и в Августе 1942 года нас эвакуировали.

Часть 2

По только что наведенному понтонному мосту проехал на левый берег Вислы, на тот кусок земли, который позже стал известен под именем Сандомирского плацдарма. Именно проехал, а не прошел, так как из каких-то соображений пешеходов на мост не пропускали, а грузили в проходившие машины, даже если выгружаться приходилось сразу за мостом, на другом берегу.

Не имея ни малейшего представления о том, что здесь происходит, зная только название хутора или господского двора, где находился пункт моего назначения, я решил перекусить и пытался узнать в маленькой деревушке, где можно сварить кашу из моих запасов, для чего требовалась кастрюля и печка. Пожилая перепуганная хозяйка, естественно, не понимавшая русского языка, не могла понять и моих объяснений "на пальцах" и что-то бормотала, чего я тоже не понимал. Только когда рядом прошел с закрытыми люками танк и, поднявшись на ближний бугор, выстрелил из пушки, я понял, что с обедом разумнее подождать.

По некоторым признакам, указанным мне еще на переправе, я все же нашел командный пункт 1645-го полка, и тут же меня с рук на руки передали командиру батареи старшему лейтенанту Яцуку. Наскоро познакомившись, он не стал даже смотреть мои документы, которые я пытался достать из полевой сумки, а направил меня в сопровождении посыльного солдата принимать второй огневой взвод, стоявший на позициях.

Moй предшественник погиб в недавних боях, и взводом командовал командир орудия сержант Шахбазян под контролем командира первого взвода, лейтенанта, фамилия которого забылась. Из этого, первого в моей жизни, боевого полка остались в памяти фамилии только командира полка гвардии майора Зацерковного, уже названных Яцука и Шахбазяна да еще наводчика одного из моих орудий Кочеткова. Наверно, первые впечатления о боевой обстановке, о том, что творилось тогда на плацдарме, не способствовало запоминанию фамилий.

Орудия, к которым привел меня посыльный, стояли на пологом скате высоты, обращенном в cторонy противника, на запад, и были так замаскированы, что я не сразу понял, где же они. Пушки стояли в неглубоких круговых окопах на скошенном пшеничном поле, покрытом рядами больших скирд. Такие же скирды прикрывали щит и лафет пушки. Опущенный до уровня земли ствол и станины прикрыты слоем соломы.

Огневая позиция на Сандомирском плацдарме. Минуты затишья перед бурей. Рисунок по эскизу 1944 года. В действительности орудие замаскировано более тщательно, но если изобразить все так, как на самом деле, на рисунке будет одна солома...

Бросилось в глаза, что окоп имеет существенные отличия от тех, которые мы трассировали и копали на занятиях в училище. Скоро новые боевые товарищи пояснили мне сущность и назначение этих различий. Воспользовавшись часами затишья, Шахбазян показал мне расположение немцев, позиции нашей пехоты (насколько это можно было видеть из орудийного окопа), а также позиции соседних орудий нашей батареи и всего полка. Как я узнал от него, ИПТАП не имеет дивизионов, а состоит из шести батарей, непосредственно подчиненных командиру полка. Не берусь утверждать, что это типовая организация всех ИПТАПов, но в 1645м было так. Одна батарея из шести стояла в относительной глубине, в районе КП полка и штаба, а остальные пять, 20 стволов, на переднем рубеже, почти за спинами своей пехоты. Задача одна - удержать плацдарм, не дать немцам сбросить наши войска в Вислу.

Бои шли непрерывно с момента форсирования, так как немцы понимали угрозу, которую представлял для них этот плацдарм. Атакуют они почти непрерывно, с большим количеством танков, и ИПТАПам работы хватает.

Командир первого взвода, которому сообщили по телефону о моем noявлении, прибежал познакомиться, наскоро объяснил обстановку, о которой только что говорил Шахбазян, и дал практический совет - не стрелять до последнего момента, пока атакующие танки не подойдут совсем близко. Смысл этого совета я понял очень скоро.

Орудия, к счастью, оказались хорошо знакомые по училищу 76-мм ЗИС-3. Пушка отличная, но к 1944 году она стала уже слабовата для борьбы с новой немецкой бронетехникой. Танк Т-VI ("Тигр") ее бронебойный снаряд не брал "в лоб" даже почти в упор. Здесь мог помочь лишь дефицитный подкалиберный снаряд. А самоходку "Фердинанд" "в лоб" не брали даже подкалиберные. Оставалось надеяться, что "Тигров" будет меньше, чем основных немецких машин Т-IV.

Из тридцати ящиков боекомплекта пушки только два были с подкалиберными снарядами, восемь - с бронебойными, а остальные - с осколочно-фугасными гранатами. Было и некоторое количество картечи, для самообороны от пехоты, что придавало чувство уверенности, но, к счастью, мне ни не пришлось вести огонь "на картечь". (Для незнакомых с артиллерией надо пояснить, что если станковый пулемет при отражении атаки практически выпускает около 250 пуль в минуту, то одиночное орудие, стреляя картечью, может создать плотность в 25-50 раз большую, а четырехорудийная батарея - в 100-200 раз; причем пули равномерно рассеиваются перед фронтом, не оставляя непоражаемых пространств. Атаковать такую батарею - дело безнадежное.)

На знакомство с новым полком немцы времени не дали. Непрерывные атаки шли весь август, и только в начале сентября, убедившись в их бесплодности и израсходовав силы, немцы ослабили натиск. Плацдарм остался за нами и позже сыграл огромную роль.

Конечно, в боях за плацдарм участвовали не только артиллеристы, и представители разных родов войск, разных воинских специальностей все происходившее представлялось по-разному, с разных точек зрения. Мне и, насколько я могу судить по тогдашним разговорам с товарищами, моим однополчанам картина боев казалось такой. После коротких, но мощных артиллерийских налетов немцы атаковали танками. Тяжелые машины, "Тигры" и "Фердинанды" выходили на высоты в глубине немецких позиций и останавливались на расстоянии одного - полутора километров от наших позиций. Более легкие и маневренные Т-IV продолжали движение вместе с немногочисленной пехотой. Для нас вести огонь по стоящим сзади машинам было бессмысленно. Даже в случае прямого попадания снаряд не мог нанести серьезного повреждения на таком расстоянии. И немецкие танкисты выжидали, пока наша противотанковая оборона будет вынуждена открыть огонь по идущим вперед танкам. Орудие, начавшее стрельбу, обнаружившее себя, немедленно становилось жертвой точного выстрела с неподвижных тяжелых машин. Надо заметить, что на "Тиграх" были очень точные прицелы и очень точного боя 88-мм пушки. Этим и объяснялся полученный мною совет не стрелять до последнего момента. Открыв огонь на "пистолетной дистанции", можно рассчитывать на попадание первым или, в крайнем случае, вторым снарядом, и тогда, даже если орудие будет разбито, все равно получается невыгодный для немцев "размен фигур" - танк на легкое орудие. Если же показать свою позицию преждевременно, то, вероятнее всего, орудие будет потеряно напрасно.

Этим же объясняются дополнительные изменения, внесенные в типовое устройство орудийного окопа. Справа и слева от орудия, возле колес, делались две щели - одна для наводчика, вторая - для заряжающего. Пушка ЗИС-3 практически не требует одновременного присутствия у орудия всero расчета. Больше того - вполне достаточно одновременного присутствия только одного человека. Наводчик, произведя выстрел, мог укрыться в щели, пока заряжающий загонит в ствол очередной патрон. Теперь наводчик занимает место, наводит, стреляет, а заряжающий в это время находится в укрытии. Даже при прямом попадании в орудие по крайней мере один из двоих имеет шанс уцелеть. Остальные номера расчета рассредоточены по щелям, боковым "карманам" окопа. Практический опыт, который в этом полку накоплен еще с Курской Дуги, позволил свести потери до минимума. За полтора месяца боев плацдарме полк трижды менял материальную часть, получая новые или прошедшие ремонт орудия взамен подбитых и уничтоженных, и сохранил боеспособность, почти не получая дополнения в людях.

Сколько ни пытался собрать в связную, последовательную цепь всё, что осталось в памяти о боях на плацдарме, из этого ничего не вышло. Отдельные эпизоды, отдельные моменты, не связанные между собою, может быть, даже не в хронологической последовательности, как куски порванной киноленты… Так и придется их записать.

…Тихое августовское утро. Западная сторона неба еще заметно темнее восточной. Стою в орудийном окопе и смотрю на запад, в сторону противника. Вижу, как на довольно широком участке горизонта, градусов тридцать, быстро поднимаются и тают в более светлом небе вверху маленькие блестящие точки, как будто взлетает стая светящихся птиц. Мелькает мысль о московском салюте, которого я еще ни разу не видел, и представлял себе только по цветному панно на стене ленинской комнаты в училище, сделанному художником-любителем. Стоящий рядом сержант Шахбазян, заметив мой взгляд, тоже смотрит на запад и вдруг сильно толкает в плечо, так что я падаю. Он падает рядом и я слышу его голос: "Лежи! Ванюша играэт!.." Через несколько секунд кругом грохот разрывов, свист осколков, шлепают вокруг комья падающей земли, резкий запах сгоревшей взрывчатки. Ну, начинается!.. Расчеты без команды бегут по местам, готовятся к бою.

Это было первое знакомство с "Ванюшей" - немецким аналогом нашей "Катюши". По собственному опыту могу засвидетельствовать, что немецкий шестиствольный миномет значительно уступает нашей БМ-13. Позже, во время боев в Силезии, в марте 1945 года, попали мы под случайный залп БМ-1З, и я могу судить об этом.

…Идет бой с танками. Те орудия, к которым немцы подошли почти вплотную, уже огрызаются. Мой взвод еще молчит. С правого фланга, пригибаясь, подбегает командир первого взвода, спрыгивает в окоп: "У тебя есть противотанковые гранаты?" Утвердительно киваю головой и ныряю под тонкое перекрытие, в орудийный "карман" - ров длиной метров восемь, куда закатывают пушку для маскировки и защиты. Сейчас "карман" пуст, орудие на позиции. Там, в глубине кармана, вместе с моей шинелью, вещмешком и полевой сумкой, лежат несколько гранат. Нащупываю их в полутьме и как будто куда-то проваливаюсь… Прихожу в сознание от дыма, забивающего дыхание. На мне что-то лежит, придавливая к земле, сверху пробиваются языки пламени. Раздвигая обвалившиеся жерди перекрытия, ветки, солому, выбираюсь наверх. Пылает солома на обвалившемся перекрытии "кармана".

Первое впечатление - как в немом кино. Вот неподалеку рвется снаряд. Вот рядом, метрах в ста, стреляет орудие, чувствую, как вздрагивает земля, но ни малейшего звука, кроме звона в ушах. Оглядываюсь - рядом щель, полузасыпанная сдвинувшейся от близкого взрыва землей. Воронка рядом еще слегка дымится. В этой щели заваленный землей лейтенант - на поверхности только голова и одна рука. Вижу, что он что-то кричит, широко раскрывая рот, но - тишина. Тяну его за ворот шинели. (Мелькает мысль: "Почему он надел шинель, ведь не холодно?") Отбрасываю руками рыхлую землю. Наконец помогаю ему вобраться. Лейтенант пригибается, двигается согнувшись, я - в рост. Я не слышу стрельбы, разрывов - мне не страшно. Только через несколько часов начали "прорезаться" отдельные звуки, через несколько дней начинаю слышать все, хотя звон в ушах не прекращается. Так он и остался, хотя прошло почти пятьдесят лет. Медики говорят: "Вот если бы начать лечить сразу…"

Лейтенант рассказал, что наша позиция была накрыта артналетом, снаряд попал в перекрытие орудийного кармана и обрушил его, рванув где-то над моей головой, в соломе и жердях перекрытия, второй чуть не похоронил его в щели. По его словам, прошло минуты две, пока я очнулся и выполз, но ведь в его положении время тянулось долго, вероятно, все произошло быстрее…

…Очередная немецкая атака. Позже полковые разведчики говорили, что на участке нашего полка насчитали во время боя до 120 немецких танков. Два-три десятка из них там и остались, подбитые орудиями наших батарей. Возле нашей позиции, слева, метрах в ста, небольшой хуторок - домишко, сарай. Кто-то из отходящей пехоты, видимо, чтобы оправдать свое бегство, машет рукой: "Там, за домом танк..." Мое орудие смотрит в другую сторону. Показываю Шахбазяну направление, ребята дружно разворачивают пушку влево на 90°. Ждем. Но ничего не происходит, ничего не слышно. Беру противотанковую гранату, ползком пробираюсь к домику. Пусто! Ax, чтоб тебя!... Было ли страшно? Пожалуй, больше всего боялся, чтобы не заметили моего страха солдаты. Кажется, не заметили, но смотрели с уважением.

Солдатская смекалка (одним тягачем три орудия)

…После очередной стычки, после "обмена орудий на танки" с атакующими фрицами, полк оттягивается немного в тыл. Меня посылают на склад артснабжения армии за новыми орудиями. Нужно получить три орудия, мне дают один "Студебеккер". Бывалый водитель успокаивает: "Ничего, справимся!" Я не был в этом уверен, но доверился смекалке и опыту. Приехали в район склада вечером, выяснилось, что наша очередь подойдет к утру. Водитель отгоняет студебеккер в овраг, где уже расположились на ночлег несколько машин, достает лопату и начинает копать: врезается в стену оврага, чтобы сделать укрытие хотя бы для передней части машины, для двигателя. Прикидывая время, я решаю, что даже если мы вдвоем будем копать до утра, то едва к рассвету поставим машину на место. А ведь утром нам все равно выезжать на склад. Водитель возражает: ночью-то фриц все равно не прилетит, а вот к утру можно ждать "гостей". Склад - место для них привлекательное. Глядя на нас, достают лопаты и водители соседних машин… Утром водитель загоняет машину на склад, ставит задними колесами в кювет, задний борт откидывает, как мостик, и мы вдвоем - вот где пригодились училищные навыки - закатываем одно орудие в кузов. Ствол торчит над кабиной, как у танка. Вторую "зисуху" цепляем на штатный прицеп, на крюк. Водитель ищет кусок троса, чтобы привязать третью. Пришла идея - зацепить ее в обхват дульного тормоза станинами. Вдвоем это не сделаешь, пришлось просить помощи - дело-то минутное. Ура, получилось! К обеду мы уже "дома", орудия уходят на позиции, куда их поставят с наступлением темноты. Пару часов можно подремать…

…Еще один горячий день. Как всегда, ценой больших потерь в танках, немцы вклинились в нашу оборону, они продвигаются быстрее, чем наша пехота и артиллерия успевают отходить. Все перемешались, образовался "слоеный пирог", и сзади, и впереди - и свои, и чужие. Все висит на волоскe, еще немного, и немцы выйдут к переправам… Командование вызывает авиацию. Штурмовики ИЛ-2 буквально "ходят по головам", утюжат все подряд, и в одном овраге, в разных концах его, прячутся от бомб и реактивных снарядов с неба и наши, и фрицы. Гopят уцелевшие от наших пушек танки, вспыхивают схватки между нашей пехотой и вклинившимися немцами. Лишившись танковой силы, фрицы поспешно отходят. Положение восстанавливается. Конечно, тут и наши полегли от своих ИЛов, но другого способа спасти плацдарм нет. Из мемуарной литературы узнаю, что здесь над нами работали штурмовики одного из первой пятерки Героев Советского Союза Н.И.Каманина, и среди них - один из первых космонавтов Г. Береговой.

…В разгар боя прибегает посыльный от комбата. Приказание - перекатить орудия вправо, ближе к позициям первого вода. Командую "Отбой", пушка в походном положении, двинулись. Сначала поставим в новое место одно, потом другое орудие. Хорошо, что катить под гору, легко и быстро. Заслышав свист снарядов, падаем, расползаемся по кюветам. Налет кончается. Уже одного взгляда достаточно, чтобы понять: стрелять не придется - накатник пробит осколком.

А сверху нас догоняет другой расчет. У командира орудия на руках, как ребенок, двухпудовый клин затвора. Кричит: "Прямое попадание! Еле Затвор вытащил". Собираю людей, отвожу в направлении леска, где должны быть наши.

Нужно пересечь поле, посреди которого, между лесом и нами, огромная скирда, метров пять высотой и десятки метров длины. Слева немцы простреливают поле пулеметами, и пробраться от придорожного кювета до скирды можно только ползком по глубокой борозде - ползти метров двести…

Пропускаю вперед одного за другим своих ребят - во-первых, командир отходит последним, как капитан с тонущего корабля, а во-вторых, я не так силен и ловок, как большинство солдат, и буду задерживать движение.

Все уползли, теперь моя очередь. Ползущий впереди останавливается, вжавшись в землю. Огонь стал очень плотным. Кричу ему, чтобы снял автомат. Он тянет через голову ремень висящего за спиной ППШ. Приклад уже задет пулей. Огонь стихает. Видимо, я угадал: торчащий нaд спиной ползущего солдата автомат был виден пулеметчику. Мне проще - у меня только ТТ. Ползем дальше. Натыкаюсь на дисковый магазин от автомата, набитый патронами. Прихватываю с собой.

Сосредоточились за скирдой, смотрим, как двигаться дальше. Нaxoдится хозяин подобранного мною диска: "Вот, смотрите, у меня он приметный, здесь царапина от осколка!"

Вскоре слышу, как сержант выговаривает: "Вот еще растяпа! Лейтенант за тебя подбирать будет?" Хоть я еще не лейтенант, а все же приятно… Вскоре немцы зажгли скирду снарядом, и это нам на руку: прикрываясь дымом, уходим в лес…

…Вечером хороним погибших товарищей. Завернутые в плащпалатки тела уложили в полузасыпанный и слегка подправленный окоп. Однополчане, с которыми не успел еще познакомиться. Двe короткие речи. Глухо сыплется земля. В темноте вспышки выстрелов офицерских пистолетов. Салютyю вместе со всеми... Могила отмечена на командирской карте, а тут никакого знака. Кто знает, чьей будет эта земля завтра, послезавтра…

...Перед орудием, прикрывая его спереди, широкая лощина. На той стороне лощины танк, удобно подставивший борт. Наводчик ловит его в перекрестье. Танк не тяжелый, да еще в борт - тут вполне хватит бронебойного, которым заряжено орудие. Пулеметчик, расположившийся рядом (в ИПТАПе при каждом орудии есть пулемет, станковый или ручной), видит, как из лощины прямо перед орудием показался лоб тяжелой машины, длинный ствол с характерным набалдашником дульного тормоза. "Тигр"! Наводчик орудия еще не видит его в поле зрения панорамы. И пулеметчик дает очередь по танку, как дробью в слона, чтобы привлечь внимание наводчика. Ствол пушки мгновенно опускается, выстрел, и бронебойный снаряд рикошетирует от лобовой брони. А ведь всего полсотни метров! "Подкалиберный!" - отчаянно кричит наводчик. Лязгает затвор, проглотив патрон. К счастью, и орудие танка и его водитель смотрят вверх, пока танк еще не вылез из лощины. Подкалиберный снаряд почти в упор попадает под нижний обрез башни. Видимо, внутри что-то вспыхнуло, изо всех щелей машины коротко блеснуло голубым светом. Машина не загорелась, но экипаж пытался выскочить через люки. Пулеметная очередь кончает дело…

…В роще собираются уцелевшие после тяжелого боя солдаты, сидит на пеньке комбат Яцук. Перед ним на пустом снарядном ящике какие-то бумаги. Он просматривает их одну за другой и подписывает. Подхожу сзади, смотрю через плечо. Старший лейтенант собирается подписать уже заготовленное извещение о моей гибели - "похоронку". Хлопаю его по плечу, он оборачивается: "А, ты жив!" - "похоронка" скомкана и летит в сторону…

Появись я минутой позже, извещение было бы отправлено по адресу. Впрочем, по какому адресу? Ведь в полку нет моих документов, они так и не были приняты и уже успели сгореть...

Мои солдаты подзывают: "Товарищ лейтенант!" Упорно не признают слово "младший". Что это? Признак уважения или привычка к званию моего погибшего предшественника? "Товарищ лейтенант! Поешьте!" Большая корзина сырых яиц. Больше нет ничего: ни хлеба, ни соли, - но глотаю десяток, одно за другим, сырыми, отбрасывая пустые скорлупки. Если бы еще музыкальный слух, можно на оперную сцену. Что делать, ведь неизвестно, когда еще удастся "заправиться".

…Уже стих накал летних боев, положение нашей обороны стало прочным, и может быть поэтому ослабли осторожность и внимание. Нарвался на случайный выстрел. Ощущение такое, как будто по ноге одновременно с двух сторон ударили чем-то твердым. Сразу не понял, в чем дело. Сгоряча сам сдернул сапог; наверно, чуть погодя пришлось бы резать его - пробит сустав, и при попытке двинуть ступней сильная боль. Рядом уже были солдаты, но, вспомнив уроки Артамонова, снял ремень и наложил жгут. Кобуру с пистолетом передал наводчику Кочеткову - оружие у меня было "собственное", неучтенное, и его не нужно было передавать как-то официально.

Помогли мне добраться, а проще сказать, почти на руках вынесли к тому мосту, куда могла подойти наша полковая "санитарка" - трофей французского происхождения марки "Рено". Водитель, здоровенный дядя, один погрузил меня в кузов, взял на руки, как ребенка, и когда я спросил, не тяжело ли, он, смеясь, рассказал, что когда на эту трофейную машину сказалось несколько претендентов, то одного из них вот так же, на руках, вытащил, а остальные предпочли ретироваться.

В медсанбате какой-то дивизии он также отказался от помощи и один затащил в операционную. В большой, просвечивающей на солнце палатке несколько операционных столов, одновременно оперируют нескольких раненых, и пока готовятся взяться за меня, можно наблюдать все происходящее рядом: засученные до локтя окровавленные халаты, блестящие инструменты… Cестра неловко пытается снять видимо незнакомый жгут из поясного ремня. Я показываю: "Вот так!" "Ну-ка, ну-ка, еще раз!" Я снова затягиваю и распускаю жгут. "Вот здорово!"

Тем временем уже приготовлен большой шприц, в ногу вокруг сустава вгоняют полстакана какого-то лекарства, отчего нога раздувается и деревенеет. Хирург разрезает крест-накрест ногу около входного отверстия, отодвигает края и, видимо, чтобы отвлечь мое внимание, советует запомнить: "Разрез 9 на 6 сантиметров".

"Теперь держись, придется потерпеть!" Нa какое-то подобие шомпола наматывается пропитанный чем-то бинт, и этим инструментом, пропуская насквозь, чистят пулевой канал раны. Наверно, местный наркоз мало действует на сустав, глаза лезут на лоб, по лбу и лицу течет пот, сижу, сцепив зубы, вцепившись руками в края стола так, что побелели суставы пальцев. Наконец, перевязка, гипс, и - на эвакуацию в армейский госпиталь.

Часть 3

Евгений Дмитриевич Монюшко, 1944

Батарея, куда привел меня посыльный, стояла на закрытых позициях близ небольшого хутора. 76-миллиметровые пушки ЗИС-3 окопаны, но замаскированы, на взгляд бывшего "иптаповца", не достаточно. Впрочем, закрытые позиции - это не то, что прямая наводка.

Первый мой ПНП, который, кaк и все последующие, носил позывной "Долина-1", располагался на северном скате пологой высоты 188.1 метрах в 100 от вершины. Здесь oбopудовали мы землянку, врезав ее в берег осушителой канавы, которая имела глубину около двух метров. Внизу текла вода, так что передвигаться можно 6ыло только по узенькой тропке, протоптанной у caмой воды. Ходить позволялось только в темное время, так как канава была направлена поперек переднего края и просматривалась противником. Неглубокие окопы нашей пехоты проходили рядом с нашей землянкой, уходя влево, на вершину занятой нами высоты 188.1, и вправо, к окраине населенного пункта Данквиц, где еще сидели фрицы. Высота не входила в полосу стрелкового подразделения, которому была придана батарея. Видимо, по этой причине ПНП не был вынесен на склоны высоты, хотя, находясь там, где был хороший обзор, мы могли бы лучше выполнять задачи в интересах "своей" пехоты. Наличие моего ПНП в боевых порядках пехоты было, по существу, формальностью. Самостоятельно вести огонь батареей я не мог, так как не имел карты и не знал координат ОП. Но, конечно, благодаря постоянному наличию связи, всегда мог сообщить обстановку комбату, попросить огонь, вызвать на связь даже весь дивизион. Мог, конечно, и корректировать огонь, но только через комбата, передавая отклонения разрывов от цели в метрах по сторонам света. Командир батареи должен был переводить их в необходимые установки для орудий. Главным же было то, что артиллеристы находились рядом с пехотой, как того требует устав.

Прередовой НП 2 батареи 9 арт. полка близ населенного пункта Dankvic на северных склонах выс. 188.1. Февраль 1945. Рисунок автора, сделанный в феврале 1945.

Землянка наша была невелика, примерно 2х2 метра, высота же позволяла только полулежать - около 1 метра, что объяснялось просто: строить высокое перекрытие было нельзя, учитывая требования маскировки, да и материалов для этого не было. А закапываться глубже не позволяла протекавшая по канаве вода. Перекрытие - только доски, солома и тонкий слой земли. Наката не было. Дверь заменяла плащ-палатка, которую днем, для освещения, заворачивали. По ночам действовало "телефонное освещение" - на колышки, вбитые в стены землянки по всему ее контуру, подвешивали кусок телефонного кабеля ПТФ-7, который имел изоляцию из хлопчатобумажной оплетки, пропитанной озокеритовой смолой, горящей тусклым коптящим пламенем. Вечером кабель поджигали с одного конца, через несколько часов он догорал до другого. Утром от копоти черные лица, руки, одежда. Изредка удавалось разжиться трофейными свечами - "плошками". Наблюдение вели через перископ типа "Разведчик", который был просунут прямо через доски перекрытия. У немцев, как и у нас, в светлое время не видно было никакого движения. Между нашими окопами и окраиной Данквица стояли два сгоревших танка. Подбиты они были еще до нашего прихода на ПНП. Пехота говорила, что оба подорвались на минах.

Еду приносили нам два раза в сутки: до рассвета и после наступления вечерней темноты. Помня о немецком сюрпризе с холодной ванной, все время контролировали уровень воды в канаве. Неподалеку от входа в землянку лежал в воде труп. Торчащую из воды спину омывал журчащий ручеек и оставлял на шинели полоску воздушных пузырьков. Когда вода спадала, эта полоска какое-то время была видна выше уровня воды. Если же начинался подъем, интервала между пузырьками и водой не было. Это тревожило: еще 10 - 15 сантиметров, и придется выбираться из землянки, при этом, весьма вероятно, под огонь...

Высота 188.1, видимо, представляла интерес для немцев - с нее наши ближние тылы просматривались по меньшей мере на 2 - 3 километра. Однажды днем немцы внезапно ворвались на высоту. При крайне редких боевых порядках пехоты это было не трудно. Командир батальона немедленно организовал контратаку и выбил немцев обратно.

Этот случай обеспокоил командование, и в тот же день, когда стемнело, на ПНП появился комбат Метельский с остальной частью моего взвода. Рядом с нашей землянкой в откосы канавы были врыты несколько щелей. Прибыло небольшое пополнение и в пехоту.

Ночью немцы обстреляли нас из малокалиберного зенитного автомата, установленного на бронетранспортере. Был хорошо слышен шум мотора, и оттуда по склонам высоты летели длинные очереди трассирующих снарядов. Треск их разрывов, звуки выстрелов сливались, отчего казалось, что стреляют очень близко. Да так, наверно, и было.

Наша батарея по командам Метельского (командира батареи) вела огонь почти наугад, так как точного положения цели мы не знали, да к тому же немцы вели огонь, постоянно перемещаясь. Все же после нескольких батарейных очередей немецкий огонь прекратился.

Следующее утро началось с новой попытки немцев овладеть высотой 188.1. На этот раз - после довольно основательной артподготовки. Правда, участвовали калибры не выше 105 мм, но не менее 15 минут огонь был такой плотный, что почти не различались отдельные разрывы в сплошном грохоте и свисте снарядов и осколков. Затем налет неоднократно повторялся. Телефонную связь перебило в самом начале налета. Прибывшие накануне с Метельским радисты Иванов и Буренков немедленно развернули свою рацию А7-А и связались с батареей. Как только налет немного стих, на линию по моему приказанию отправился телефонист Суханов. Шло время, связь не восстанавливалась, хотя ясно было, что обрыв недалеко от НП - по тылам немцы не вели огня. Тогда на линию уполз Ваня Скорогонов, быстро восстановил связь и притащил с собой Суханова - он лежал живой и невредимый. К этому времени Метельский уже передавал Шутрику команды по радио. Однако как только в телефоне сквозь треск и шорох соединяемых концов проводов, послышался позывной огневых "Бухта", комбат оставил радио и перешел к телефонистам. То ли у него, как и у многих в то время, было еще недоверие к радиосвязи, то ли преувеличенное представление о возможностях радиопеленгации.

Чтобы закончить рассказ о высоте 188.1, нужно заметить, что если накануне немцам удалось хоть на короткое время овладеть ею, то на этот раз все их усилия, благодаря своевременным мерам нашего командования, не принесли им даже кратковременного успеха. Но при отражении их атак все свободные от непосредственного управления огнем батареи артиллеристы участвовали в бою вместе с пехотой.

Было уже сказано несколько слов о связи. Остановлюсь на этом вопросе несколько подробнее.

Во взводе были радиостанции двух типов: А7-А и РБМ. Первая из ниx имела небольшую дальность действия: километров 10-15 в зависимости от условий приема и состояния батарей питания. Она работала на использовании принципа частотной модуляции, благодаря чему меньше подвержена воздействию помех. Работали на А7-А микрофоном, да и вообще радисты предпочитали микрофонный канал, так как большинство из них не очень уверенно чувствовали себя "на ключе".

Хочу еще раз подчеркнуть, что большинство офицеров считали основным видом связи телефон. Так это и было в действительности. При малейшей возможности на НП, на ПНП тянули кабельную линию, а если боевой порядок не менялся относительно долго, то и "постоянку". ЭТИМ словом называли линию телефонной связи, выполненную не штатным телефонным кабелем, а из подручных средств: обрывков различных электролиний, которых много тянулось вдоль дорог, различных кусков проволоки, иногда даже "колючки". Так как проволока была, как правило, без изоляции, ее крепили на подставках, на столбиках, протягивали по воздуху между деревьями и развалинами зданий, стараясь заводить параллельные участки для надежности и устойчивости связи. Название происходило от сходства некоторых участков такой линии с постоянными линиями "гражданской" связи, протянутой на столбах. "Постоянка", во-первых, позволяла заранее смотать штатный кабель и не тратить на это время при смене боевого порядка. Разумеется, в непосредственной близости от НП, в местах, просматриваемых противником, кабельные линии "постоянкой" не заменяли. Во-вторых, пользование "постоянки" позволяло создать более разветвленную сеть связи. Ведь запасы штатного кабеля в батарее были невелики - всего 10-12 км.

Но вернемся к разведке. Сколько передовых НП сменили за короткое время мы со старшим сержантом Колечко, уже не припомнить. Как правило, находились мы в стрелковых ротах, на переднем крае. Тут интересно сопоставить понятие о "передке", существующее на разных уровнях. Если где-то считают передним краем район расположения командных пунктов полков или даже дивизий первого эшелона, то в пехоте даже закрытые огневые позиции дивизионной артиллерии справедливо считают глубоким тылом. Но можно сказать без хвастовства, что наша "Долина - 1" была передним крем с любой точки зрения. Уже было об этом сказано, но хочу отметить еще раз ограниченные наши возможности на передовом НП. Все активные действия - только через командира батареи. Нет карты, не всегда известно и место расположения ОП. Однако каждый раз наше появление в окопах пехоты вызывало воодушевление у командиров рот, взводов, да и у рядовых: как-никак, а артиллерия рядом, в случае чего, поможет, выручит.

Ну, конечно, кроме непосредственного вмешательства в ход дела, главной нашей задачей была разведка и передача информации обо всем командиру батареи и начальнику разведки дивизиона.

Все ближе и ближе то, что позже вошло в историю Великой Отечественной войны под названием верхнесилезской операции. (Причина, по которой операция получила это название, непонятна. Возможно, для отличия от только что завершившейся нижнесилезской операции. Начавшаяся 15 марта операция проходила на территории оппельнской Силезии (по-польски, опольского Шлёнска), и в военно-исторической литературе Польши называется опольской операцией. Верхняя же Силезия была освобождена еще в январе 1945 года.)

Схема перемещений НП (ПНП) 2-й батареи 9-го ап в ходе верхнесилезской операции 15-23.3.45 г. Масштаб 1:100000 (1см - 1км).

Наконец, в ночь с 14 на 15 марта, где-то правее нас, там, где проходит шоссе Гротткау - Нейссе (Grottkau-Neisse), слышен голос танковых двигателей и гусениц, по которому разведчики даже в темноте безошибочно узнают "тридцатьчетверку". Раз появились танки - скоро начало!

Наступило 15 марта. Пришло и время начала артподготовки. При первых же залпах зарево от выстрелов и разрывов совершенно слепило глаза. Темнота и свет сменяли друг друга с огромной частотой. Грохот стоял такой, что не слышно было не только разговора, но даже крика. Наблюдать за поражением целей с НП стало невозможно: разрывы слились в сплошную полосу огня, дыма, поднятой в воздух земли, разных обломков. Все летело, мелькало... Разрывы бушевали в 300 - 400 метрах от НП. Всех лишних, на всякий случай, отвели метров на сто в тыл, к землянкам. Но прятаться никто не хотел - верили в мастерство своих огневиков, в технику. Всем хотелось видеть происходящее своими глазами. Конечно, следовало опасаться и ответного огня немцев, но его на нашем участке не было

После мощного первого огневого налета, продолжавшегося, кажется, 10 минут, разведывательные подразделения пехоты пошли вперед и обнаружили, что немцы ушли с первой линии обороны, оставив только прикрытие.

Мы двинулись вперед пешим порядком, за пехотой и вместе с ней. Вначале пробовали тянуть телефонную связь, потом перешли на радио, и "нитку" подтягивали только при вынужденных остановках. День 15 марта был солнечный, теплый, хотя утро начиналось хмурое. Помню, как тяжело было бежать вверх по какому-то косогору, и была только одна мысль - быстрее добраться до гребня, где уже лежали первые, лечь с ними рядом и передохнуть немного. Но те, наверху, залегли не от усталости, а оттого, что из-за гребня "фриц" огрызался огнем. Подтянулись, установили связь с огневыми. Комбаты вызвали огонь… И опять вперед, дальше.

Вот стоит перед глазами другая картина. Из уже занятого нами района на юг, в сторону немцев, через широкую лощину проходит шоссе. По раскисшему весеннему полю тяжело идти и пехоте и технике - все стягиваются к этой дороге. Туда же, вместе с пехотой, которую мы сопровождаем, постепенно смещается и наша группа: комбат, я и большая часть взвода управления (часть связистов - на линиях и на ОП).

В лощине, в нижней точке дороги, разрушенный мостик через ручей. Рядом с мостом, из его обломков набросали гать, по которой, скользя в грязи, перебегает пехота и ползет сошедший с шоссе танк. Бревна "играют" под гусеницами "тридцатьчетверки", одно из них нажимает концом на лежавшую в земле мину. Метрах в 30 от нас - взрыв. Падают раненые, убитые пехотинцы. Танк уходит вперед...

Перебегаем следом за танком ручей. Впереди, метрах в 500-700, небольшой населенный пункт слева от дороги. Это Вальдау. Над домами виднеется невысокая колокольня. Оттуда, со стороны Вальдау, несколькими одиночными выстрелами выбиты несколько человек в пехоте. Все залегли, открыли бешеный огонь из винтовок, пулеметов, хотя вряд ли кто-нибудь успел разглядеть снайпера, для этого было слишком мало времени, да и не близко. Однако огонь по нам прекратился, думаю, что не уничтожили, а спугнули снайпера, да подействовало наличие танка.

Миновали Вальдау. Метельский из осторожности держит нашу группу хоть и поблизости от пехоты, но не в общей массе, а в нескольких десятках метров от дороги, с левой стороны. Примерно в трех километрах дальше Вальдау поперек нашего пути узкой полосой тянется яблоневый сад. Деревья, конечно, еще голые, стоят ровными рядами. Спереди и сзади, с северной и южной стороны, сад окаймлен глубокими канавами, наполненными вешней водой. Эти канавы нас спасают: когда мы уже пересекали сад, на него обрушивается залп "Катюш". Падаем в ледяную воду, укрываемся в канаве. К счастью, никого из нас не зацепило.

Идет второе день наступления. Большие потери несут наши танкисты. Остались в памяти сгоревшие, с сорванными взрывом башнями машины, обгоревшие тела, выброшенные при взрыве, или, может быть, успевшие выскочить и скошенные немецким пулеметчиком. Когда кончились эти бои, в относительно "спокойной" обстановке сделал карандашные наброски. Кое-что из них, к счастью, сохранилось.

Только что очищен от немцев Винценберг. Редко поставленные домики, между ними огороженные заборами сады, хозяйственные постройки. За полем, протянувшимся километра на полтора - полоса деревьев, между которыми видны остроконечные черепичные крыши. Это Гросс-Бризен. Там немцы. Попытки танкистов прорваться туда безуспешны. Видимо, там, в укрытиях, танки или самоходки.

На окраине "нашего" Винценберга у стены сарая развернута рация РБМ. Командир дивизиона капитан Шляхов докладывает кому-то "вверх": "...идет бой за Гросс-Бризен. Бой тяжелый, коробки горят…"

Мои разведчики разворачивают приборы, начинается поиск целей. Шляхов с кем-то из офицеров дивизиона заходит в сарай: ему кажется, что оттуда лучше наблюдать через пробоины в стенах и щели. В этот момент выпущенный с окраины Гросс-Бризена снаряд "прошивает" обе кирпичные стены сарая насквозь и с визгом уходит в тыл. Шляхов с сопровождавшим его офицером выскакивает, ругаясь, на чем свет стоит, из сарая. Оба в синяках и ссадинах, гимнастерки красны от кирпичной пыли. Снаряд, к счастью, оказался "болванкой".

В ответ следует налет всеми тремя батареями дивизиона по Гросс-Бризену…

Вместе с пехотой и танками обходим Гросс-Бризен с севера, выходим на шоссе Гротткау - Нейссе. Длинной лентой поперек шоссе, ведущего на юг, вытянулось идевальде. Пройдя через западную часть этого населенного пункта, к исходу третьего дня боев, 17 марта заняли Мёгвиц.

В отличие от Фридевальде, это село такой же лентой вытянуто не поперек, а вдоль шоссе, преимущественно слева от него. В двух - трех домиках на южной окраине Мёгвица, обращенной в сторону противника, на чердаках сосредоточилась масса НП: тут и артиллеристы, и пехота, даже танкисты. Базар, а не НП. Василий Колечко громко возмущается тем, что не соблюдаются элементарные правила маскировки, но ни он, ни я ничего не можем поделать - я всего лишь младший лейтенант. А тут не редкость и погоны с двумя просветами…

Утром 18 марта два происшествия. Немцы еще удерживают Бёздорф - в полутора километрах южнее. Дальше окраины Мёгвица наша пехота еще не продвинулась. И вдруг по шоссе из нашего тыла идет грузовая машина. В кузове стоят человек 10 - 12, многие, судя по фуражкам, офицеры. Машина идет быстро, остановить ее в Мёгвице, от неожиданности, никто не успевает, она проскакивает мимо последних домов, где наши наблюдательные пункты. Вслед машине начинается пальба... Наконец там поняли - тормозят, разворачиваются. Немцы тоже стреляют, но уже поздно.

Еще не утихли на нашем чердаке разговоры о случившемся, прошло не больше полчаса, как из Бёздорфа показалась мчащаяся в нашу сторону немецкая легковая командирская машина - "фрыцвиллис", по выражению Колечко. От неожиданности растерялись, потом, хватая оружие, бросились вниз, но кто-то из пехоты уже успел ударить очередью. Легкий вездеход слетел в кювет. Водителя взяли живым, а ехавший в машине офицер был убит на месте. От водителя узнали - это был представитель командования, ехавший наводить порядок в отступавших войсках. Он считал, что бои идут на подступах к Фридевальде, то есть на 3 - 5 километров севернее. Так бывает, когда информация или запаздывает, или опережает события.

Пехота наша к этому времени дошла или доползла до рубежа небольшого отдельного домика на левой стороне шоссе Гротткау-Нейссе, немного южнее небольшого хуторка Ханнсдорф. В этом домике и заняли мы свой ПНП. Почему-то мы решили, что это дом дорожного мастера.

Редкая цепочка пехоты, чуть-чуть окопавшаяся, тянулась от стен домика влево и немного вправо, перекрывая шоссе. Пробрались к домику в темноте, заняли подвал. Через окна с выбитыми рамами, проломы в стенах все простреливалось буквально насквозь, причем не только из стрелкового оружия - в двери, отделявшей комнату от кухни, зияло круглое, как по циркулю вырезанное отверстие от бронебойного снаряда. Протянули связь, приспособили для наблюдения перископ.

Приполз "в гости" командир стрелковой роты, сказал, что у него не более 30 бойцов на участке около полкилометра.

Доложив комбату обстановку, место расположения НП, получил указание вести наблюдение, ждать указаний. Тут задержались на двое суток. Запомнились некоторые моменты.

Днем с тыльной стороны домика пробрались трое танкистов в черных комбинезонах и ребристых танковых шлемах. Заявили, что пришли посмотреть дорогу. Наши предупреждения об опасности не приняли всерьез, а на предложение воспользоваться перископом ответили даже как-то грубо. Один из них поднялся по ступенькам из подвала, как раз около пробитой снарядом двери, выпрямился и тут же упал на руки нам и своим товарищам. Пуля прошла через грудь навылет. Танкисты ползком утащили товарища. Он был без сознания или мертв.

Вечером 4 мая Метельский приказал мне обеспечить перенос НП батареи из Марксдорфа на северные подступы Цобтена.еще занятого противником. До темноты оставалось не так много времени, но ждать, пока стемнеет, для безопасного выхода из Марксдорфа было нельзя - пока есть видимость, нужно успеть выбрать НП с хорошим обзором. Вдвоем с Колечко, захватив оружие и буссоль, местами ползком, местами бегом преодолели опасный участок и двинулись к южной окраине Рогау-Розенау. По дороге, несмотря на дефицит времени, потратили четверть часа на зрелище наглядной демонстрации достоинств новой 100-миллиметровой пушки - "сотки", как ее называли. Кстати, это был первый и единственный раз, когда я видел ее в деле. "Сотка" оказалась здесь, как говорится, проездом. Одинокий гусеничный тягач тащил туда-то вдоль фронта единственную пушку. Занимавшая рядом, на окраине хуторка, позиции пехота остановила тягач, и солдаты начали уговаривать старшего лейтенанта "попугать" немецкий танк, который они разглядели в поселке на расстоянии полутора километров. "Старшой" сначала отмахивался, потом заинтересовался, поглядел. Мы с Колечко тоже заинтересовались и решили посмотреть, чем это кончится. Расчет по команде старшего лейтенанта отцепил пушку и с помощью пехоты выкатил на удобное место. Пока приводили орудие к бою, тягач развернулся и задом подошел к орудию. Достали из ящика всего один снаряд, тщательно навели орудие, определив расстояние для установки прицела по карте. Всего один выстрел - трасса "воткнулась" в броню, и танк вспыхнул. А пушкари, не теряя времени, уже цепляли орудие к подошедшему тягачу. Сожалел я, что в 1944 году не было у нас в ИПТАПе на сандомирском плацдарме такой пушки.

Несмотря на непредвиденную задержку, успели мы засветло еще, а точнее сказать, до полной темноты, выбрать себе место. Между Рогау и Цобтеном протянулись валы земляные, насыпанные, вероятно, для защиты от паводков. В этот вал мы и решили врезать окоп для пункта.

Евгений Монюшко (слева) и Николай Колечко. Чехословакия, 1945

После очень короткой - минут 10 - артподготовки началась атака. Танков было мало - на довольно широком участке, который был виден с НП, было их всего 2 или 3, но зато тяжелые машины ИС-2. Шли они медленно, осторожно, не опережая пехоту, поддерживая ее огнем "через головы". Однако пехота пошла вперед энергично, и нам с Колечко, как обычно, пришлось двигаться тоже вперед, чтобы не потерять в городе "свою" роту. За нами потянул "нитку" телефонист. Прошли вместе с пехотой насквозь почти весь небольшой городок. При выходе на южную окраину нас остановил сильный огонь немцев, засевших в крайних южных домах. Пока пытались выбить их оттуда, немцы обошли город с обоих флангов и вошли в него с запада и востока, почти соединившись в центре и отрезав нас. В то же время, перешли в контратаку и еще не выбитые из города.

На моих глазах расчет станкового пулемета, пытавшийся занять позицию метрах в 20-30 от нашего НП на газоне в центре городской площади, был уничтожен прямым попаданием снаряда, выпущенного вдоль улицы с южной окраины города.

Прямой связи с ОП у меня не было, телефонная линия связывала нас только с комбатом, который с основной частью взвода управления находился на северной окраине Цобтена. Пользуясь картой, которую на этот день дал мне комбат, я указывал участки, по которым нужно было вести огонь, а Метельский готовил данные и передавал команды на ОП.

Когда обнаружилось, что в центре города, между нами и комбатом появились просочившиеся с флангов немцы, я запросил огонь по этому району, чем вызвал возмущение Метельского, который даже сказал, что я не умею читать карту. С трудом убедил его, что дело не в топографической ошибке, а в изменении обстановки, о чем там, на основном НП, еще не догадывались. После этого батарея дала несколько очередей. Вскоре после начала стрельбы связь прервалась: или мы сами ее перебили, или немцы, обнаружив проходивший через уже занятый ими район наш телефонный кабель, перерезали его. После обрыва связи мы вынуждены были присоединиться к пехоте, так как речи о восстановлении линии быть не могло. Отходили вместе с пехотой, местами ползком, местами перебежками, пробираясь через пробоы в стенах домов и заборах. Не могу забыть, что если бы не Колечко, я мог бы и не выйти из Цобтена. Проскочив в небольшой, огороженный двухметровыми стенами сад мы нарвались на немцев, которые, видимо, еще не замечая нас, прочесывали сад очередями из автоматов. Стреляли разрывными пулями, которые рвались в густых ветвях кустарника, отчего казалось, что среди ветвей идет пальба со всех сторон. Упав на землю, мы расползлись вдоль забора в разные стороны, чтобы побыстрее найти выход. В моей стороне оказался глухой тупик. Я залег, приготовив автомат, хотя на него не было особой надежды. Дело в том, что накануне этой вылазки в Цобтен у многих артиллеристов, в том числе и у меня, отобрали автоматы, чтобы получше вооружить пехоту - мне ведь "по штату" автомат не был положен. Конечно, как только вошли в Цобтен, я нашел автомат, видимо, оставшийся от раненого или убитого солдата, но ППШ оказался неисправным - стрелял только одиночными выстрелами. От этого было ощущение безоружности и неуверенности. Тут я почувствовал, что меня дергают за ногу - вернулся за мной Василий, нашедший пролом в стене и уже разведавший дальнейшую дорогу. Соединившись с пехотой, вооружился вместо неисправного ППШ карабином. С перестрелками прорвались к северной окраине, где нашли двух комбатов - Гавриленко и Метельского - и всех управленцев обеих батарей готовыми к уходу. Оказывается, был получен приказ выйти из города на исходный рубеж и оттуда маршем следовать на другое направление.

На южной опушке леса Форст Ноннен Буш, примерно в 3 км от Фрейбурга становимся свидетелями и, в какой-то мере, участниками последнего серьезного боевого столкновения. То, что было потом, в том числе и после 9 мая в Чехословакии, не имело такой остроты.

Когда наступающая пехота, а вместе с нею и мы, артиллеристы-управленцы, вышли на рубеж опушки леса, навстречу нам, поднимаясь по пологому склону от окраины Фрейбурга двинулась цепь немецких штурмовых орудий - не менее десятка на фронте около километра.

Срочно связь с огневыми. Гаубичной батарее Малышева - открыть огонь, а "пушкарям" - немедленно на прямую наводку. Но ясно, что немцы подойдут раньше - они уже на ходу, осталось около двух километров, а наши дальше, да надо еще сняться с позиций и успеть развернуться на новом месте... Казалось, что будет жарко. И вот СУ-152, одна из которых случайно чуть не прихлопнула нас перед этим, вышли из-за наших спин прямо через лес и развернулись в такую же цепь.

Через несколько минут началось побоище. Шестидюймовые снаряды наших самоходок буквально рвали на куски немецкие коробки, а ответные их выстрелы не пробивали лобовую броню СУ-152.Отчаянная попытка защитить Фрейбург закончилась десятком дымных костров по всему полю.

Комментарий Е. Д. Монюшко

- А.Д. Вы лично стреляли в солдат противника?

- У меня был единственный эпизод, когда кроме меня никто не стрелял, а я положил противника. Это было 5того или 6го мая в Цобтоне, в Селезии. Нас окружили и мы выходили из города с боем. Мы вскочили в дом, где собралась группа солдат и стали поглядывать куда бежать дальше, а по противоположной стороне улицы метрах в 100 был забор - кирпичные столбики и между ними решетки. Я выглянул и увидел, как толи немец, толи власовец пытается его перелезть на нашу сторону. У меня был автомат, но на таком расстоянии я не гарантировал попадание. Я сунулся обратно и выхватил карабин у солдата, выскочил, прицелился и выстрелил. Я видел, что он назад кувырнулся, но мы уходили, и что с ним было, я не знаю.

- А.Д. Дивизионная артиллерия вела противобатарейную работу?

- Противобатарейную работу вели армейские и корпусные артиллерийские полки. Они работали с использованием звуковой и авиаразведки. Дивизионная артиллерия в этом участия практически не принимала за исключением подавления минометных батарей. Задача дивизионной артиллерии - подавление 1-3 траншей и поддержка пехоты. Перед наступлением иногда фотопланшет дадут и все.

- А.Д. Какие у вас награды?

- Орден Отечественной войны 1 степени и Орден Красной Звезды.

- А.Д. Стрельба велась по целям или площадям?

- Артиллерийское наступление никогда не проводилась просто по площадям. Всегда по целям. Конечно, группы целей, которые не наблюдаются с НП давятся участками расположения целей. 15 километров от исходной позиции должно быть подавлено.

Интервью

- А.Д. С какой техникой Вам приходилось чаще встречаться - с танками или САУ?

- На Сандомирском платсдарме танков было больше. В основном это были Т-IV и T-VI "Тигр", "Пантер" не было. Были еще САУ на базе танка. В Селезии было равно и танков и САУ.

- А.Д. Использовали ли немцы бронетранспортеры в атаке? Поддерживала ли их пехота танки?

- В бой БТРы не ходили - видимо, их использовали только как транспорт. Танковых десантов у немцев не было и пехота танки не поддерживала. Атаковали они на скорости, я думаю, километров 15-20 в час не меньше.

- А.Д. Была ли у немцев авиационная поддержка?

- Авиационная поддержка у немцев была незначительная. Господство в воздухе было у нас и я не помню, что бы атаки танков поддерживались авиацией. Разведку они вели, да и бомбы бросали, но с одиночных самолетов.

- А.Д. Наша авиация Вам помогала?

- Да. В основном это были ИЛ-2 - страшная вещь - все с землей смешивает! Очень эффективно работали. Верхнюю броню танков их пушка брала без проблем.

- А.Д. Какова роль в ИПТАПЕ командира взвода?

- Почти ни какой. Наблюдать за общим ходом дела. Если расчеты обучены, в общем делать нечего. Ну, может посмотреть, есть ли для пулеметчика задачи.

- А.Д. Какое у Вас было отношение к противнику?

- Цель у нас была одна - досадить ему побольше. К пленным враждебности мы не испытывали, а вот с власовцами обращались просто - их не доводили до сборных пунктов. Гражданских немцев я почти не видел. В той части Силезии, где я был мы входил в пустые города. Немцы уводили население в свой тыл, оставляя нам фактически пустую территорию.

- А.Д. Как Вы относились к союзникам и Ленд-лизовской помощи?

- Из Ленд-лизовской помощи запомнилась тушенка "второй фронт" и конечно машины. Машины были хорошие особенно Студера, Доджи, Шевроле, а вот GMC по всем параметрам хуже Студера был. В отношении союзников у нас все время было недоверие. Правда, когда получили сообщение, что второй фронт открыли, то радость конечно была - сейчас нам по легче будет, но потом они заткнулись. Пришлось их еще и выручать. Так что отношение было не очень доброжелательное. .

- А.Д. Какие достоинства и недостатки немецких орудий Вы можете выделить?

- Что касается боевых качеств, то 88мм орудие, стоявшее на "Тиграх" и "Фердинандах" обладало очень точным боем. Я, правда, не знаю, связано ли это с пушкой или прицелом, поскольку оптика у них была отличная. А вот полевая артиллерия была переусложнена. Очень много на пушке было всяких приспособлений. Мне казалось это недостатком. Потом на перевозке не очень удобна была: у нас все орудия на резиновом ходу, на шинах из гусматика. Орудие при перевозке меньше трясет, и механизмы не расстраиваются. У немцев же либо железные колеса, либо скверно амортизирующая тугая резина. При такой тряске потом надо проверять прицельные приспособления. Плюс ко всему орудия были тяжелее. К преимуществам я бы отнес отличные прицелы, с подсветкой. На пушке и место для аккумулятора было предусмотрено. А с нашими в темноте работать было сложно.

- А.Д. Как выбиралась позиция для противотанковой пушки?

- Позицию выбирали, стараясь предугадать возможные пути движения техники, что бы бортом повернулся, ну и что бы самим замаскироваться. Некоторые ставили орудия рядом с уже существующей воронкой. Я лично считаю, что выбор позиции рядом с воронкой - это суеверие, и мы этим не пользовались. Вообще же, в противотанковой батарее орудия ставятся поорудийно и иногда расстояния между ними достигали 300 метров. Так что если на одно орудие танк идет лбом, то другое может ему в борт попасть.

- А.Д. В чем сложность борьбы с "Тиграми"?

- "Тигру" в лоб можно было стрелять только метров со 100 и только подкалиберным. Бронебойный его не брал. А у нас на 150 выстрелов было всего 10 подкалиберных. Но, в общем, много и не надо было, в серьезной ситуации скорее тебя подобьют прежде чем успеешь все снаряды израсходовать.

- А.Д. Сколько Вы подбили танков?

Сколько я подбил - не знаю. На взвод если 5 штук придется - это много.

- А.Д. Старались ли Вы добить танк так, что бы он загорелся?

- Если танк после попадания остановился и продолжает вести огонь - то надо добивать. Ну если удачное попадание в борт, то экипаж не выдерживал и покидал машину. Так что если не было необходимости, то добивать не старались.

- А.Д. Куда старались стрелять?

- Старались стрелять в борт. Хотя мне кажется, что наводчик стрелял в танк как в целое.