Дед мой - Павлов Захарий Павлович в 1857 году, в возрасте 12-ти лет, был прислан из Санкт-Петербурга, вероятно из какого-то сиротского приюта (через 87 лет мне придется участвовать в прорыве блокады этого города), на воспитание в крестьянскую общину села Долговка (сейчас Куртамышского р-на Курганской области), как говорили тогда: "на мiръ". За кров и еду он летом пас общественное стадо, а зимой помогал по хозяйству очередному крестьянину: убирал снег, навоз и т.д. Позже его отправили учиться, и он до своей кончины в 1905 году служил писарем Долговской волости. Отец - Константин Захарович, окончил Благовещенскую (в Уфимской губернии) учительскую семинарию и тоже до кончины в 1921 году работал заведующим Куртамышским высшим начальным училищем. Мать - Анна Дмитриевна (Абалакова), была учителем начальных классов. Моя тетя Нина Дмитриевна, сестра Нина, жена Зоя Петровна (в дев. Статных) и многие другие родственники - педагоги. В течение 91 года в Куртамыше династия учителей Павловых не прекращала работу в школе, всего же все наши родственники-учителя имеют 220 лет педагогического стажа, из них 149 лет приходятся на Куртамышский район.
Следуя семейной традиции, после окончания в 1930 году Куртамышской девятилетки с педагогическим уклоном в возрасте 17-ти лет, я стал учителем начальных классов в деревне Сорокино, затем - в Жуково. За парты тогда садились и старые и малые: днями учил мальчиков и девочек, а вечерами - их родителей. Жил на квартире у крестьянина - "цусимского" матроса, фамилии, к сожалению, я точно не помню, вероятно - Жуков, как и многие в деревне. Хозяин рассказывал мне, что он знал арифметику, поэтому был артиллерийским наводчиком на броненосце "Ослябя", тонул, был в японском плену. Конечно, в то время я и представить не мог, что тоже когда-то буду артиллеристом.
После первого года учительства, я понял, что знаний не хватает, поэтому решил продолжить образование в Пермском государственном университете им. Горького по специальности: аналитическая химия. Для того, чтобы заработать немного денег на учебу я отправился на заработки к родственникам в Термез (Узбекистан). Сначала я устроился работать буровым рабочим в геологоразведочную экспедицию. Работа в пустыне была очень тяжелой, и с каждым ударом кайла (кирки) мне все больше и больше хотелось продолжить образование. В дальнейшем освободилась вакансия учителя начальных классов и больше года я преподавал, из-за жаркого климата, басмачества и отдаленности здесь платили по тройным ставкам. От этого периода жизни в памяти осталась только страшная жара - из-за этого педсоветы проводили по ночам, школа, ее тогда даже официально называлась "европейской", многие преподаватели, ввиду отдаленности от центра, были из "бывших".
Отработав год в г. Термезе, я отправился поступать в Пермский государственный университет им. Горького. В годы учебы, 1932-1937, главным врагом студентов того времени был голод, многие не выдерживали и уезжали домой. Параллельно со мной в Пермском мединституте училась родная сестра Валентина, поэтому нам вдвоем было как-то легче терпеть невзгоды. Из сокурсников впоследствии вышло много лауреатов Госпремий, крупных ученых, организаторов технологий и производств, т.к. наступала новая ракетная и атомная эра и выпускникам университета было где приложить свои знания.
Жили мы общежитии барачного типа с печным отоплением, одна печь на две смежные комнаты. Поэтому девушки-студентки старались селиться через стенку с парнями, так как у самих притащить (приватизировать) со станции дрова, распилить, расколоть сил не было. Зато они старательно варили, гладили и чинили одежду соседям (бывали заплаты из-за общей бедности).
Атмосфера в отношениях между студентами была товарищеская, многие преподаватели были настоящими интеллигентами, еще с Императорского университета. Так, один профессор, доставал из кармана чистейший носовой платок, если не была приготовлена тряпка для стирания мела с доски. Состав студентов был неоднородным: пролетарии с рабфаков, дети служащих и учителей и очень мало детей "бывших", что не афишировалось в те времена, т.к. путь к образованию им официально был закрыт - лишенцы. Элитарность общества все же чувствовалась. Например, вначале я по-куртамышски называл основной продукт питания - пшенную кашу "просяной", что вызывало дружеские подколы и поправки у городских товарищей.
Была непонятная для нынешнего времени одержимость в учебе: могли всю ночь ставить опыты, а утром идти на учебу. Многие студенты подрабатывали репетиторством, разгрузкой вагонов и барж.
На каникулы я ездил домой только летом из-за нехватки денег. Зимние каникулы посвящал тем же опытам, библиотекам, театру.
Химия, как и физика, была в то время в преддверии величайшего научного и технологического взлета (атомного и ракетного века, века пластмасс и оргсинтеза), поэтому из сокурсников вышло много крупных ученых, лауреатов Сталинских премий, организаторов производства. Так, сосед по общежитию стал доктором наук в 30 лет, открыв способ изготовления мыла из нефти, а бензин из угля. Одногрупник Чумаков С.Я. впоследствии стал директором НИИ, разрабатывающий ракетное топливо. Фамилии многих сокурсников встречались потом в газетах в связи с награждением.
В 1937 году я окончил ПГУ по специальности "Аналитическая химия", с присвоением квалификации мл. научного сотрудника и был направлен в г.Челябинск, где недолгое время работал преподавателем химии в Институте хозяйственников, созданного для хоть какого-то образования малограмотных "красных директоров", выдвинутых из-за пролетарского происхождения. Затем уехал в Куртамыш к престарелой матери и работал учителем химии в средней школе.
В то время в Куртамыше я был вторым человеком с университетским образованием (первым был врач Я. С,Талызин, окончивший Юрьевский университет, отец моего друга Сергея Яковлевича Талызина). Вся молодежь, учившаяся в ВУЗах, была между собой хорошо знакома.
Окончив университет, в 1937 году вернулся в село Куртамыш преподавателем химии в средней школе. Как сельскому учителю, мне полагалась отсрочка от службы в армии, но осенью 1937 года я добровольно пришел в райвоенкомат для призыва. Судя по газетам, в мире было неспокойно, поэтому я решил встретить события специалистом-офицером, кроме того, считал, что надо сразу отдать воинский долг, а затем жить спокойно. В облвоенкомате Челябинска (Куртамыш в то время входил в Челябинскую область), после прохождения медицинской и мандатной комиссий, нас - троих призывников из Челябинской области, по разнарядке отправили ж/д транспортом в Тифлис (так тогда называли Тбилиси), в распоряжение Управления артиллерии Закавказского военного округа.
Определили нас на станцию Кухети, Грузинской СССР, в Закавказскую окружную артиллерийскую школу пиротехников (специалистов по взрывчатым веществам и боеприпасам) при арт. складе № 58, Закавказского военного округа - это был официальный почтовый адрес, т.к. место нахождения школы была военной тайной. По окончании школы выпускникам присваивалось звание "младший воентехник" (мл. лейтенант), срок службы (обучения) был один год, а принимались туда только лица имеющие высшее или среднеспециальное образование, с прекрасным здоровьем, без очков, высокого роста. Так вышло, что приняты в школу были в основном жители больших городов, не было тогда деревенских жителей в университетах. Все считались курсантами, принимали присягу и давали подписку о неразглашении тайны. Обмундирование было как у простого красноармейца, но на ногах брезентовые обмотки и спецботинки (в подметках были отверстия, куда ввинчивались шипы). Курс обучения был очень напряженным - по 10 часов в день. Он включал: обязательный курс пехотинца - строй, стрельба, штыковой бой, изматывающие марш-броски по горам с полной боевой выкладкой, иногда ночью. Артиллерийский курс - изучение горного 3-х дюймового орудия обр.1909 г., боевые стрельбы, конные марш-броски в составе батареи по горам, каждое орудие разбиралось на 7 конных вьюков.
Специальный курс (основной) - пиротехника (наука о взрывах), боеприпасы свои и вероятного противника (Англия и Япония), подрывное дело, тушение пожаров, маскировка, антидиверсионные мероприятия, практическая работа на артиллерийском складе. Кроме того ещё политическая учеба - История ВКП(б), краткий курс.
Через забор от школы стояла кавалерийская часть, все лошади были с обрубленными ушами - неумелые солдаты махали шашками. Они лазали к нам и просили хлеба, т.к. во избежание набора веса, норма выдачи была у них строго нормирована.
 |
Запомнился мне первомайский парад 1938 года в Тифлисе. Наша школа (300 человек) шла, ротными коробками по 100 человек со штыками наперевес. Предварительно штыки начистили кирпичом, а шаг отрабатывали неделю. Вероятно, к 1945 году из проходящих тогда парадом, в живых останется немного, но тогда, как помню, было приподнятое настроение.
По окончании школы с отличием в 1938 г. мне было присвоено звание "младший воентехник" и я отбыл на жительство в Куртамыш. Впечатление от службы осталось наилучшее: учили крепко, кормили хорошо, а "дедовщины" и в помине не было. Вообще, по моему мнению, нас очень серьёзно готовили для боевых действий в горной местности, но война всё перевернула: мне пришлось сидеть в болотах на Волховском фронте. Выпусников своей Закавказской школы пиротехников среди сослуживцев-артиллеристов я не встречал никогда за все четыре года войны, предполагаю, что с довоенной (полной, горной подготовкой) их всех призвали в какие-то спецчасти, а я, в неразберихе начала войны, да ещё из села Куртамыш попал в общевойсковую 59 армию.
Окружной артиллерийский склад №58 входил в гарнизон, который был "маленьким государством" в республике Грузия со своей властью (военной), судом, водопроводом, образцовой пожарной командой и т.д., в наше время это называют военной базой. Склад представлял из себя громадный комплекс подземелий, казематов и казарм постройки еще царских времен. Все инструменты и гаечные ключи были медные. Во избежания высекания искры из гвоздя ботинок, спускаться в артиллерийские погреба в любое время года разрешалось только в валенках. В последствии это вызвало смех у сослуживцев, офицеров военного времени, заливавших водой тлеющие ящики со снарядами после бомбежек. Одним из специальных упражнений у курсантов было на время съехать по пожарному шесту с 3 на 1-й этаж так, чтобы не сжечь руки и одежду от трения. Петлицы и околыши у фуражек в школе были черные, эмблемы-"молотки", инженерные войска, хотя все были артиллеристы (опять шпиономания?). Обмундирование было как у простого красноармейца: пилотка, шинель, х/б гимнастерка, шаровары и, что удивительно, брезентовые обмотки и спецботинки (в подошве были отверстия куда ввертывались шипы). Несмотря на предубеждение, оказалось, что это очень удобная обувь, непромокаемая, легкая, только надо уметь обуваться.
В то время в Грузии жили значительно богаче, чем в Сибири. Это было заметно по одежде, повседневная одежда жителей была богаче нашей праздничной.
Командирский состав в школе был уже советского времени (царских к тому времени уже не стало). Образовательный уровень командиров был ниже курсантского: нередко по специальным, например, научным химическим дисциплинам, за преподавателя вели занятия курсанты. Впрочем, большинство командиров училось заочно, и охотно принимали помощь.
Состав курса обучения был следующим:
1. Обязательный курс пехотинца:
- изучение трехлинейной винтовки Мосина, пулемета "Максим",
- боевая стрельба,
- элементы штыкового боя,
- саперная и строевая подготовка,
- марш-броски по горам, иногда ночью (на себе винтовка, саперная лопатка, патроны 40 шт. в подсумках, противогаз, вещмешок с Н.З., шинель-скатка, общее имущество: 1 пулемет, 1 миномет с боекомплектами на взвод - матерясь, тащили по очереди).
2. Артиллерийский курс:
- изучение горного 3-х дюймового (76-мм) орудия образца 1909 года,
- правила управления, ведения стрельбы и выбора позиции в условиях горной местности,
- конная транспортировка орудия (разбиралось, на 7 конных вьюков),
- практические боевые стрельбы,
- конные марш-броски по горам в составе артиллерийской батареи (более 30-ти лошадей).
3. Специальный курс (основной, самый большой):
- пиротехника (наука о взрывах),
- практическая работа на окружном артскладе,
- тушение пожаров, подрывное дело,
- маскировка, антидиверсионные мероприятия,
- боеприпасы свои и вероятного противника (Англия и Япония) и т. д.
4. Политическая учеба
Кроме этого изучали пехотный и артиллерийский Уставы.
Вернувшись домой, я начал снова преподавать химию в школе, жил вместе с матерью Анной Дмитриевной, в свободное время занимался охотой (горная подготовка пригодилась) с друзьями: Константином Ивановичем Золотавиным - хирургом и Сергеем Яковлевичем Талызиным - учителем, во Второй Мировой войне они тоже принимали участие, были офицерами (военврач и связист) - воевали с Японией в 1945 г.
Воскресение, 22 июня 1941 года я встретил, будучи в отпуске. Немедленно, начальство отозвало всех учителей и организовало "помощь фронту", косили сено в колхозе д. Назаровка, и это учительницы, приехавшие из больших городов или ленинградец, математик Леонид Николаевич Синайский - мой товарищ по охоте, он погибнет в пехоте как и многие другие учителя, из-за отсрочки не получившие военной специальности. Кормили на с/х работах прекрасно - калачи, молоко, мясо. Дома-то жили впроголодь, получилось, что больше проели, чем накосили. Все были уверены, что война закончится через несколько месяцев нашей победой, я даже, продлил свой охотничий билет на 1942 год. Моя "помощь фронту" продолжалась до 21 июля 1941 г., до мобилизационной повестки, где предписывалось своим ходом, как положено офицеру, прибыть в Пермь. Уличные соседи собрали, кто что мог: сухари, яйца, чай, сахар и самое ценное - табак.
В Юргамыш меня повез шофер Федор Лазарович Волянский - он незадолго до этого переехал из Западной Украины, в армию призван не был, его послали за эвакуированными. Действительно, на станции стоял вагон эвакуированных беженцев-евреев, но они все наотрез отказались ехать в Куртамыш, сказали, что продолжат путь в большие города: Омск, Новосибирск или в Среднюю Азию. Забегая вперед, скажу, что при демобилизации в конце ноября 1945 года в Юргамыше меня встретил опять вездесущий Федор со словами: "Так ты Борис живой? Очень рад, я тебя увез, я тебя и привезу - прямо к дому матери! А то всю войну я возил почту с похоронками". Позже Волянский жил в Кургане, бывал и у нас в гостях.
В Перми я был в офицерском резерве, жил в Красных казармах, как офицер имел свободный выход в город, поэтому заходил к знакомым по университету. В сентябре 1941 года получил назначение в полевой армейский артиллерийский склад, сокращенно: "ПААС" № 1394, вновь формируемой 59 армии в лесах под г. Вологдой, на должность мл. пиротехника, в звании мл. воентехник (мл. лейтенант), в этой армии я и прошел всю войну 1941-45г.г.
Почти все время (с апр.1942 г.) командующим 59 армией был генерал-лейтенант Коровников Иван Терентьевич. В отличие от управления тыла армии, интендантских, продовольственных, вещевых служб и др., которые были отдельно от строевых частей (их недолюбливали), артсклады входили в систему артиллерийского управления армии, были с линейными частями (арт. дивизионами и полками) под одним общим управлением - штабом во главе с командующим артиллерией 59 армии, генерал-майором артиллерии Дорофеевым Николаем Васильевичем. Все части в полосе армии, даже приданные (в 1944 году, при прорыве блокады Ленинграда в нашей армии было более 40 артиллерийских и минометных полков) подчинялась только ему.
"ПААСы" обеспечивали приемку, проверку, сортировку и выдачу непосредственно боевым частям боеприпасов, в том числе и стрелковых (миллионы винтовочных и пистолетных ТТ патронов для автоматов ППШ прошли через нас). Но авиационные и танковые части имели свою, отдельную систему снабжения. Структура "ПААСа" была следующая: штаб, оперативный отдел, где я служил, технический отдел, ж/д отдел, политотдел, хозчасть, особист и др. подразделения. Офицеры были все со специальным образованием, многие с высшим гражданским, рядовой состав был: шофера, связисты, кладовщики, грузчики, караульные. Как правило, складу придавался взвод охраны и автобат - до 100 машин. Он являлся лучшей целью для артиллерии, авиации и диверсантов противника, т.к. без боеприпасов, в отличие от других видов довольствия, воевать просто невозможно. Что бы исключить потерю непрерывно прибывающих сотен тонн боеприпасов, при оперативном отделе были организованы с десяток оперативных групп (подскладов), которые должны немедленно рассредоточиваться. Хранение и выдачу боеприпасов они производили в непосредственной близости от передовых позиций, особенно в наступлении. Одной из таких групп я и командовал, выдвигались мы колонной примерно из 10-ти автомобилей-полуторок по выдаваемым маршрутным листам: это карты-трехверстки с указанием места заброски и подписью начштаба. Горько шутили мы: "если что, то попадем прямо на небо", т.к. смерть была мгновенной и безболезненной, при взрыве десятков тонн боеприпасов всё окружающее уничтожалось без следа. Я несколько раз видел это: за горизонтом вспышка, затем огненный столб на высоту нескольких десятков метров (говорят, низколетящий самолет уничтожался ударной волной), затем сотрясение почвы и очень низкий гул. Так погиб в 1944 г. мой товарищ, курганец, инженер-капитан Марков Иван Николаевич, он увековечен на плите мемориала в Кургане. После войны я заезжал к вдове в Курган, рассказал всё.
В декабре 1941 г. наша вновь сформированная 59 армия прибыла на Волховский фронт, в только что освобожденный, ещё горевший г.Тихвин. Я прибыл на фронт вторым эшелоном артуправления, так первый был разбомблен начисто. Сразу же тоже попали под бомбежку, немецкие самолеты становились в круг и методично обрабатывали станцию. Запомнились мне эти бомбежки, постоянно висящий в небе разведчик - "рама", а нашей авиации в то время практически не было видно. "ПААС" №1394 развернулся и артиллерия 59 армии начала работать по противнику. Причем, первое время мы стреляли шрапнельными снарядами (по артиллерийски - стаканами) с клеймами еще царского времени. В условиях болотистой местности шрапнель хороша, но позже за всю войну она ни разу не применялись, т.к. была очень дорогой, а замена её - это дешевые осколочно-фугасные выстрелы. А вообще то в начале войны был настоящий "снарядный голод".
Местность на Волховском болотисто-лесистая, были там места, куда столетиями не ступала нога человека, грибов и ягод тонны, потом я прочитал: немцы называли эти места "волховскими джунглями", люди и техника по настоящему в болотах тонули. Печки мы растапливали артиллерийским порохом, длинным, как макароны, в землянках круглый год стояла вода, щели от бомб не выроешь, боеприпасы тоже не закопаешь, орудия, особенно тяжелые, устанавливались только на бревенчатых срубах, после нескольких выстрелов пушка проседала. Снаряды из-за топкого грунта частенько не взрывались - головная боль пиротехников с обеих сторон. Вообще, опытный пиротехник по разрыву снаряда определял калибр и тип боеприпаса. Дорог практически не было, только построенные с неимоверным трудом гати. Я очень высоко ценю своих фронтовых товарищей - армейских шоферов, иногда всё зависело только от них. Опытный водитель мгновенно укрывал машину при налете авиации. Кстати, любимая моя песня о войне - "Эх дороги". Впоследствии все волховские "болотосидельцы", я думаю и немцы тоже, от сырости остались без зубов.
В январе 1942 г. наша 59 армия, совместно со 2-й ударной, форсировав по льду реку Волхов, прорвала оборону противника в районе посёлка Мясной Бор. Это началась катастрофическая для фронта Любаньская операция. 2-я армия продолжила наступление, а нашей 59-й была поставлена задача держать "горловину" прорыва в основном артиллерией, что толком не получалось, мала была материальная база, а главное не было умения. Эти операции в середине и, особенно в конце войны, у тех же людей получались прекрасно. Видел я, как в прорыв был введён 13-й кавалерийский корпус Гусева, был мороз, лошади все в инее, а у солдат обморожены носы. Эти тысячи конников впоследствии будут окружены и рассеяны, но кони все же сослужат добрую службу, пойдут в пищу, мне и самому в окружении приходилось пробовать конину. В это время мне присвоили звание воентехника 2-го ранга (лейтенант) и назначили командовать опергруппой (подскладом). Наш ПААС №1394 временно переподчинили 2-й ударной армии и мы вышли на плацдарм на западном берегу Волхова, скоро начался ледоход, плацдарм ненадолго был отрезан. После саперы навели мосты и к нам начали поступать боеприпасы. Я развернул свою оперативную группу (подсклад), согласно приказа, в пойме реки, для маскировки под защитой деревьев, а ночью неожиданно Волхов разлился - половодье, мои боеприпасы оказались на острове. Пришлось 7 суток в ледяной воде с бойцами перетаскивать семидесятикилограммовые ящики со снарядами на возвышенное место. Всё это происходило под бомбежкой и артобстрелом. 18 мая начался очередной артобстрел, от разрыва меня бросило на землю, а сверху упала березка, когда очнулся, то пошел к своим, говорили товарищи: "ты шел как пьяный, шатаясь". Это была контузия, но в госпиталь не пошел, отлежался в землянке, позже очень болела голова. Весна и лето 1942 года было самым тяжелым временем за всю войну. Слышал, как немцы кричали по репродукторам: "Русс, Волхов - буль, буль!". Впрочем, и наша пропаганда так же предлагала сдаваться, хотя все понимали, что с плацдарма надо отступать. Вскоре артсклад опять вернули в 59 армию и мы заняли позиции в районе поселка Спасская Полисть.
 |
Какие только реки не попадались мне впоследствии за войну: и крупные - Висла, Одер, Нейсе, многие маленькие, но все они не могут заслонить то, что происходило на затерянных в лесах, дымно-горящих болотистых берегах Волхова. Непрерывно идущая безнаказанная бомбежка переправ, артобстрел, скопление машин с боеприпасами, техники, толпы окровавленных раненых, ждущих переправы, маршевые части идущие на пополнение и плывущие по течению трупы солдат, в основном наших. Мне не надо смотреть на карту этого района: на всю жизнь запомнились безвестные поселки - Мясной Бор, Спасская Полисть, Селищенский поселок, Большая и Малая Вишера. Вся операция закончилась окружением и уничтожением 2-й ударной армии к августу 1942, артиллерия 59 и 52 армий ничем помочь им не могли, был снарядный голод, до самой поздней осени выходили из окружения одиночные бойцы. Командовал 2-й ударной и сдался в плен там генерал Власов, который организовал потом прогитлеровскую армию и слово "власовец" стало синонимом слова предатель. Историки отмалчивались, но я то знаю, что солдаты 2-й ударной к "власовцам" отношения не имеют, они выполнили свой долг - погибли в окружении. "Горловина" у Мясного Бора летом сузилась до трехсот метров и простреливалась всеми видами оружия при массовом выходе людей. Это место впоследствии назвали "Долиной смерти", лежать, не захороненными остались там тысячи солдат.
После всех этих событий наша 59 армия в составе всего Волховского фронта перешла к стратегической обороне до января 1944года - прорыва блокады Ленинграда. Одной из немногих радостей на войне была встреча с земляками. Прислали к нам в армию новую дивизию, кажется 165-ю, сформированную на территории Курганской области, с удовольствием я пообщался с земляками из деревень Куртамышского района. У них были брезентовые ремни, я предложил сменить на кожаные, они висели на деревьях, снятые с убитых солдат. Больше я их не видел. Прислали зенитный бронепоезд "Дзержинец" и сразу налет авиации, после я пошел по делам, а навстречу уличный сосед, тоже охотник- Петр Глебов, он служил на бронепоезде. Вернулся он в Куртамыш тоже живым, потом вспоминали встречу. Собственно было всего эти две встречи за всю войну.
Из быта: кормили красноармейцев по военному времени хорошо два раза в день, помогал офицерский доппаек, выдавали махорку, офицерский аттестат (жалованье) автоматически отправлялся в Куртамыш матери (зачем в болотах деньги?), обмундирововали 2 раза в год (зимой-полушубок и п/ш обмундирование, летом - х/б), зимой давали водку (привозили целые фляги), но я не пил. Достался мне из-за высокого роста американский полушубок, одна пола на полметра длиннее другой, чему я был очень рад- удобно спать. Офицеры шутили: "Ты, Борис похож на воина Чингиз-хана!", а сами мерзли - у них были шинели, а под ней ещё ватная телогрейка, что было неудобно. Вид у меня, как и всех был экзотический, зато тепло: бесформенный полушубок, седые валенки, солдатская шапка, однопалые меховые рукавицы. Надо сказать, что так мы выглядели только зимой в болотах Волховского фронта, а после в Европе офицеры следили за внешним видом, некоторые даже пошили себе кители с золотыми погонами. Я обходился гимнастеркой, полевыми погонами и солдатским ремнем, бывшим на мне с 1941 года. В качестве носовых платков фронтовики применяли парашютики от осветительных ракет.
Летом 1943 года, при позиционной войне, на высоких местах вся армия садила огороды, говорили, что и немцы тоже, причем на время полевых работ соблюдалось какое-то подобие временного перемирия. Чувства на войне тоже притупились, напился я сгоряча из какой-то лужи, потом посмотрел - на другой стороне лежит убитый солдат. Вообще к павшим на войне привыкли, после фронтовикам не нужна была помощь психолога - отвоевали и сразу пошли на работу, восстанавливать народное хозяйство, без эмоций.
В январе 1944 года наша армия принимала участие на решающем направлении в окончательном снятии блокады Ленинграда - Новгородская операция. Артиллерия армии была многократно усилена, более 1500 стволов и на каждый мы получили по 2,5 комплекта боеприпасов. Фронт противника был прорван и туда был введена танковая часть, мы выдвигались через несколько часов по следам танкистов. Дорога среди болот была одна, и танкистам попался на ней немецкий санитарный обоз. Они проехались по обозу и помчались дальше выполнять задачу, но один танковый след уходил в сторону за перелесок, я пошел по следу и понял - танк гонялся за одиноким санитаром.
В результате наступления был освобожден г. Новгород и блокада была снята. Я был в освобожденном Новгороде, город был весь заминирован, помню разрушенный памятник "Тысячелетия России" и сожженные старинные храмы.
Весной и первой половине лета 1944 г. принимал участие в освобождении Эстонии в составе 2-й ударной армии, опять были временно приданы, в звании уже старшего техника-лейтенанта. Затем 59-ю армию переподчинили Ленинградскому фронту и перебросили против Финляндии на Карельский перешеек и острова Выборгского залива. Наша опергруппа (подсклад) располагался на острове, кажется "Уран-саари". Эти все острова были соединены с материком дамбами, запомнилась мне армада из 90 наших бомбардировщиков, пролетавших над нами бомбить финнов (сравним с 1941 годом), а на море господствовал Балтийский флот. Вскоре Финляндия запросила мира, поэтому боевых действий против неё мы практически не вели. Затем нашу 59 армию, проездом через г. Нарву отправили на 1-й Украинский фронт.
Этот фронт был создан для действий на направлении главного удара - с юга на Берлин, командовал им один из наиболее агрессивных и талантливых полководцев: Маршал Советского Союза - Конев Иван Степанович. Материальное, артиллерийское обеспечение ни в какое сравнение ни шло с второстепенным Волховским фронтом, армия была многократно усилена приданными соединениями, да и спрос со всех стал другой. Принимали участие в Нижне-Силезской и Висло-Одерской операциях, сидели на Сандомирском плацдарме. Брали города: Краков, Катовице и др. до самой чехословацкой границы уже по территории Германии. Все эти блестящие военные операции подробно описаны в различных мемуарах, поэтому на них останавливаться я не буду: мы к тому времени уже привыкли на войне. Бытовые же подробности известны по Волховскому фронту: война везде одинакова - люди гибли. Но сейчас в Европе было несравнимо легче: научились воевать, и тыл поставлял всё нужное в необходимых количествах, даже рельеф местностипомогал воевать - не был болотистым как под Волховом, а советская авиация господствовала в небе.
На одной из многочисленных рек три солдата вздумали глушить рыбу. Сели они в лодку и запаслись противотанковыми гранатами. Я подошел и предупредил их, что противотанковые гранаты для этой цели не подходят, т.к. имеют взрыватель мгновенного действия, а не дистанционного, как РГ-42. Кроме того, заряд у них очень мощный, кто шел на танк и бросал гранату без укрытия, погибал от своей же взрывной волны, это знал любой пиротехник. Солдаты не приняли совет и поплыли. Раздался взрыв, одного убило, одному вырвало глаз и только последний, контуженный пригнал лодку к берегу. По военному времени их должны были отдать под трибунал, статья - самострел.
В районе Кракова, около населенного пункта Освенцим, при передислокации, мы - офицеры артсклада увидели огромный лагерь: бараки до горизонта. Ограждение было снесено танками и, зайдя с краю туда в ближайший барак, поразились размерам, чистоте, громадным начищенным медным котлам и посыпанным песком дорожкам. Ни одного человека не было видно, решили, что это какой-то учебный лагерь вермахта, а оказался же один из крупнейших концентрационных лагерей.
Польское население при освобождении относилось к нам хорошо, хоронили наших погибших солдат с цветами и почестями, но при выводе войск потом - очень плохо, даже стреляли в спину. Запомнилось мне: в Польше я заказал шить фуражку, сшили 8-ми угольную, т.к. портной умел шить только национальные 4-х угольные конфедератки, а наши круглые не умел - попытался сделать круглую из 4-х угольной. Товарищи-офицеры смеялись: "Тебе, Борис, осталось вступить добровольцем в Войско Польское!", т.к. туда действительно шел добровольно-принудительный набор.
В мае 1945 года лежал я в госпитале по болезни челюстей, волховская сырость дала себя знать, в немецком городе Фалькенберг, вечером 9 мая в День капитуляции Германии меня посетил товарищ, наш начальник штаба, инженер-капитан Макаров Леонид Васильевич, принес бутылку, мы позже переписывались с ним, до самой его смерти в начале 60-х годов. Другой фронтовой друг - лейтенант Шилов Иван Алексеевич умрет в 1960 году.
Окончание войны наша 59 армия встретила в Германии около городов: Глейвиц и Обер-Глогау. Это бывшие западные немецкие города, готовящиеся к передаче Польше, причем оставшееся немецкое население открыто говорило, чтобы лучше под Россию идти, чем под поляков. Кстати, официальным началом 2-й Мировой войны в 1939 году, считается провокация немцев /или поляков?/ под г. Глейвицем, символично, что ставить точку над всеми этими событиями в 1945 году пришлось России в лице волховчан 59 армии. После капитуляции Германии командование стало организовывать временную администрацию, по всей армии стало искать офицеров с высшим или средним гражданским образованием или со знанием языков на административные должности. Мне пришлось недолгое время, до августа 1945 г., быть комендантом мелкого населенного пункта под г. Обер-Глогау. Оставшиеся немецкое население готовилось к переезду в собственно Германию, причем мужчин практически не было видно - погибли или в плену. Быт у немцев, против нашего, был высоко комфортным, например, помню погреба, облицованные кафельной плиткой, кирпичные дома и варенье, законсервированное герметично под стеклянной крышкой. Наехавшее поляки-партизаны, выглядели они как матросы-анархисты или махновцы времен гражданской войны: в пулеметных лентах, увешанные "лимонками" и т.д., постоянно конфликтовали с населением, приходилось улаживать это. Объяснял полякам, что пока здесь стоит Красная Армия без приказа никакой передачи собственности (домов) немцев не будет, не будет и мародерства, т.к. был у меня на этот счет строжайший приказ командования, а в подчинении комендантский взвод автоматчиков.
По окончании войны артуправлениям, в том числе и нашим полевым артиллерийским складам, было вменено в обязанности прием трофейного артиллерийского и стрелкового вооружения, собиравшегося в зоне ответственности армии. Было огромное количество именного огнестрельного и холодного оружия, например, никелированных пистолетов, но я столько его перевидел за войну, что оно вызывало стойкое отвращение, а некоторые офицеры брали, это не пошло им на пользу: или застрелились по пьянке, или проблемы возникли с НКВД. Но номер своего табельного пистолета ТТ я помнил всегда, прошел с ним все 4 года войны. После сдачи оружия было непривычно ходить не чувствуя его тяжести, я ведь даже спал с ним. Пистолет ТТ был у меня довоенного выпуска, т.е. более качественный чем выпуска военного времени.
1Как охотника, отца интересовало охотничье снаряжение, поэтому он раздобыл себе и привез в Куртамыш невиданное по тем временам ружье - 6-ти зарядный охотничий автомат "Браунинг", к нему ящик папковых патронов 12 калибра, кроме того, обзавелся маленьким настоящим финским ножом. Когда расстрелял весь ящик, а больше взять патроны негде было, то продал ружье военкому Куртамыша (тот как доплату привез ружье "Зауер" под стандартный патрон). Нож, уже на моей памяти в 60-е годы, сдал в Куртамышский музей, где его через неделю украли. Охотой отец занимался с 20-х годов, как "тургеневский охотник", пешком, с собакой, был сеттер Верный, в трезвой компании (Золотавин и Талызин). В 50-е годы Б.К. сознательно прекратил занятие охотой, распродав все свое прекрасное снаряжение.
В начале августа 1945 года 59 армию стали выводить из Германии, общее направление - на восток, а куда именно - военная тайна, но все считали, что нас везут на войну с Японией. Ехали мы в теплушках, а на платформах в эшелоне - грузовые автомобили и имущество артуправления. Я забирался в кабину автомобиля на платформе и там читал, в Германии попадались книги на русском языке. В середине августа 1945 г. путь лежал через город Львов, запомнилось мне старинное кладбище там. Кладбище католическое, очень красивое, но идти туда одному было небезопасно, поэтому я взял с собой двух автоматчиков.
Здесь нас застала весть о конце 2-й Мировой войны, и мы продолжили путь. Пункт назначения оказался город Ставрополь, Северокавказского военного округа. Невольно подумалось: 8 лет назад начал я свою службу на Кавказе, позже воевал в России и 3-х европейских государствах, страна наша, мир и люди стали совершенно другими, например, в СССР открыли церкви, а я заканчиваю служить опять на Кавказе, так что же это, судьба?
В Ставрополе армию стали расформировывать, службы как таковой не было, надо было ходить отмечаться в часть и в столовую, а еще посылали в командировку в Москву. Давали мне направление на поступление в Артиллерийскую академию, но я отказался - хотелось опять работать учителем. Почти все время проводил в библиотеке, а жил, как офицер мирного времени, отдельно от части, на квартире у старушки. Приезжал сюда Маршал СССР Буденный со свитой, но я видел его издалека, чему и был рад, т. к. считал, что от начальства нужно держаться подальше.
В конце ноября 1945 года я был демобилизован из рядов Красной Армии и отбыл на жительство в Куртамыш. Пришел в школьную учительскую и с горечью узнал, что погибли коллеги-учителя: Леонид Синайский, Юрий Туленков, Павел Стрельников, Павел Талызин:
Про первые минуты возвращения в Куртамыш Борис Константинович рассказывал следующее: " Ехал я в кабине с Ф.Валянским и у площади возле церкви, которая в то время как раз звонила (открыли ее в 1942г), увидел лежащую корову, запряженную в телегу и вокруг её суетящаяся группа изможденных и оборванных женщин с веревками и кольями. "Что они делают?", - спросил у шофера. Он ответил: "веревками подымают упавшую от бескормицы корову, что бы дошла до стойла - это обычное дело". Я очень удивился, т.к. ушел в июле 1941г. когда никакого голода в Куртамыше не было и ездили все на лошадях, в тылу ни разу не был, кроме г.Ставрополя, полностью разоренного войной и оккупацией, поэтому я даже предположить не мог, до какой степени в глубоком тылу, в Куртамыше всё отдавалось фронту. Наши артиллерийские кони, не нажравшись овса, тянуть орудия и фуры с боеприпасами не стали бы. Конечно, я помог поставить на ноги корову, меня узнали:".
В 1946 году я поступил на работу преподавателем химии в Куртамышский сельскохозяйственный техникум, а в 1949 году принят в члены ВКП(б), позже был директором ряда школ, ближе к пенсии в 1973 году работал преподавателем химии в средней школе, имею государственные награды: 3 ордена и 12 медалей. Воспитал двух сыновей, которые так же как я, стали офицерами запаса. С военного учета снят в 1963 году по возрасту, но глубокое уважение к армии осталось у меня навсегда.
| Прислал: | Н. Павлов |
