Моя девичья фамилия Сербиенко. Родилась по паспорту в Баку, посёлок Монтино, 3 января 1926 года. Регистрировалась – Азербайджанский кишлы. А вообще родом я из села Новозаведино. Семья наша состояла из шестерых человек – четверо детей и мамы с папой. Я по счёту вторая, потом брат 1927-го года, сестра с 1930-го года. Мама работала на трикотажной фабрике, папа работал в заготзерно, грузчиком. Я даже не могу сказать, что грамота решается тем, может ли человек написать о себе. Хотя он сам высчитывал, когда ему надо что-то делать. Все математические свои решения решал сам. И мама точно также. Образования никакого, просто умели читать и писать.
- Родители были верующие?
- Наверное верующие. Но нас никого (не приучали). Единственное помню, мама меня в церковь взяла с собой. А тогда в ложечках давали что-то сладенькое. Какой день не могу сказать, маленькая ещё конечно. Мне дали ложечку, а я попросила ещё, потому что показалось вкусным. Мама строго: «Доченька, нельзя так!» А человек, который давал это, священник или кто, он конечно зацепил ещё. Мы вышли, мама неловко чувствовала себя. Церковь вот на этом закончилась. Ну очень вкусное питьё… А то, что я крещёная – это конечно. У нас, наверное, все, но это делали сами взрослые. Мы в это не входили, и сам процесс этого я не запомнила. Ни братика 1927 года рождения, ни сестрёнки 1930 года. Поэтому я и до сих пор имею своё мнение об этом. Пусть, я никому не мешаю, верьте и оставайтесь людьми. Нужно уметь эту веру использовать правильно, а не только во своё. В церковь я один раз cходила, но красиво там очень… Мне тогда исполнилось года четыре, потому что уже в пять лет я жила в Баку.
Голодно приходилось, поэтому оставили мы Новозаведино это и переехали в Баку - вдвоём с папой. А остальные дети с мамой остались. Приехали, конечно общежитие только мужское. Но всё-таки наш народ, в государстве нашем, очень чуткий. Я без детского сада, только один раз туда ходила. Папа работал слесарем на заводе, а при заводе детский сад, и определил меня туда. Но немножко, может быть месяц, и потом уехали в Баку. Приехали, папа меня оставил у конторы заготзерно (я села на камешек, посидела), а сам пошёл оформляться, сказал что вместе с дочерью. И дали в общежитии уголок на две кроватки. Одну – ему, вторую – мне. Пожили немножко в общежитии и его перевели поближе, в посёлок Монтино. Там дали квартиру, одна остановка на электричке, относительный пригород. Через год – полтора мама приехала с ребятами. Папа быстренько - руки золотые именно. Никому ничего не заказывал - всё делал сам. Первым делом разделил комнату. Нам немножко побольше, себе поменьше. Два окна. Сейчас я даже не могу сказать, какой величины, но достаточно. И сразу сообразил, всем сделал раскладушки и деревянную мешковину. Мы сразу: каждый – сложили, поставили аккуратненько. И стол стоял в нашей комнате, занимались. У меня старшая сестра, 24-го года рождения, в школу пошла. Я потом тоже.
Потом построили новый дом. Папа на работу уходил, а там каменный карьер располагался. И наш, заготзерновский дом стоял близко к нему. Там всегда заготовки и остатки – сколько угодно всяких камней, которыми можно закладывать и потом заливать, ставить стены. Папа уходит, а у нас задача – принести сколько сможем. Вот этим делом занимались после школы. А вечером приходил с работы и начинал. Это, по-моему, в 1938-39 году. И когда папу сократили в заготзерно, следовало освободить площадь которую занимали, принадлежащую этому предприятию. Тогда мы жили в сарайчике, с полгода наверное. А за лето поставили дом как следует, только подделывали потом – полы красили, ещё что-нибудь, что не за один год делалось. Чтобы нас из сарайчика переселить туда. Сестрёнка тогда ещё маленькая совсем.
- Вы говорите, что плохо с едой было, это как раз голод 32-33 годов?
- Да! Во-первых папа конечно работал, слесарем на заводе. У нас там имелся свой дом. Потом мама продала его и все переехали. Но не в этом дело. Папа решил переехать, потому что там есть работа, где оплачивалось. Может посоветовали, что там много фруктов и всё получше. Мало ли как взрослые решают такие вопросы. В общем, мы не пожалели. Папа никогда не сидел без работы. Если сократилось заготзерно, то перешёл на другую работу, где свободное место. А для того, чтобы семью обеспечивать, он дома работал: там – одному, другому. Мама шила тоже кому-нибудь, за рубль. Сделает, значит на базар есть с чем пойти.
Виктор Александрович (супруг) – Деньги тогда другие были. Я когда учился в десятом классе и один жил, сложились так условия. Так мы вместе с Гошкой, моим товарищем. Надо что-то подделать, идёшь на станцию. Там загружать, то разгружать что-то надо. И зарабатывали. Так пять рублей получишь – неделю живёшь. Деньги стоили…
- Мария Васильевна? Сколько классов Ваше образование?
М.В. – Школа - десятилетка. Я закончила семь классов, а на каникулах РОКовские курсы медицинских сестёр, тогда война началась. Эти курсы давали только элементарное медицинское образование. Чтобы могли перевязывать, знакомиться с лекарствами, повязки накладывать. Где перетянуть, когда кровообращение остановить. Вот эти шестимесячные, базовый уровень. И во время войны я пошла работать в эвакогоспиталь № 4652. Это произошло в 1942 году.
- Как учились в школе?
- В школе у нас училось не менее двенадцати национальностей и все говорили на русском языке. Я по всем предметам училась нормально. А вот математика тяжело давалась. Четвёртый класс закончила очень хорошо, безо всяких – только четвёрки и пятёрки. И в пятом классе стали задачи по математике. Я никак не могла с ними справиться. Потом началась алгебра, трудно сообразить что с чем. Геометрия тоже не очень. Потому что надо понять и потом запомнить, о чём речь идёт. После четвёртого класса, я выше тройки по математике не получала. А остальные предметы – нормально шли. А семь классов закончила, потому что война началась и я сразу пошла на курсы.
- Мечта была кем-то стать?
- Вы знаете, тогда ещё нет. А вот тогда, когда уже поработала в медицине, потому что тогда нужно. Помогали в медицине как могли, только поэтому туда пошла. Как медик, я бы не стала им работать, не мечтала. А вот работа с детьми – это по мне. Здесь (в Чите), пока Виктор Александрович служил в Монголии, я поработала воспитателем в детском саду. Я очень радовалась, что меня взяли без специального образования. Но они не пожалели, потому что я уже взрослый человек, и своих детей знала. Мне эта профессия очень нравилась, я с ней справлялась. И заведующая всегда довольная. Работала, конечно, я не так много. Вот то, что в госпитале - с 1942 года и по 1945 год, за фронтом шли. И дошли до самого Лансберга, там до Берлина немножко оставалось. Я в Берлине стояла у рейхстага. Наверх не поднималась по лесенке. Мы - врач, старшая сестра и я. Выписали удостоверения и нас троих отправили, ездили на маленьких таких паравозике и вагочиках.
- А чем Вы занимались к началу войны?
- Училась, и первый год войны тоже. А 1942-й закончили и я сразу пошла на курсы. Ещё даже не закончили учёбу до конца, а меня уже определили ходить на курсы. Четыре часа занятий в день.
- Было ли ощущение что скоро начнётся война? Может слухи ходили…
- Нет! Я только как взрослый человек поняла потом, когда самостоятельной стала. Думаю, когда папа читал газеты. А он выписывал всегда и нам обязательно журналы - маленькие детские. Вот в этом отношении он молодец. И любил, конечно, нам доставлять удовольствие. Вообще, и мама и папа хорошо относились. Где мы общались, в большом коллективе, абсолютно все родители очень хорошо относились. И как-то я не ощущала никакого человечка, семью, которая бы отчуждалась. Жили в большом двухэтажном доме, не менее двадцати квартир. Там и душевая имелась, и постирульная. Перед войной, как раз два года всего. Вот папа выписывал газету. В ней написано, что какое-то государство о чём-то с кем-то спорит. И мужчины ведут такие разговоры между собой. Я не очень хорошо вникала, а когда война началась, поняла что они всё-таки беспокоились, что-то назревает там. И готовили нас спортивно – бег и походы в 25 километров, до самого Сумгаита. Обязательно туда и обратно.
- Стало ли жить лучше перед войной?
- Вы знаете, не лучше, а доступней стало. Мы, например, это ощущали и возможность появилась. Мама скромнее старалась расходовать, родители всегда вдвоём работали. У нас не хватало бы одной зарплаты на шесть человек. Отец очень любил гулять с детьми. В воскресенье идём, каждому купит пирожок перекусить. А потом заходили в магазинчик: «Детский мир». Там же столько чего посмотреть есть! А купит за 5-10 копеек. Вот эти вот маленькие пластмассовые игрушечки. Ничего особенного, но зато детям что-то новое. И я вот, до сих пор помню маму, она очень экономно хочет: «Ну не надо расходовать на эту мелочь. Зачем?» Папа: «Ты не волнуйся! Что тут, им радость немножко. Это мы немножко расходовали, по 15 копеек, каждому». А я никакие не хотела, а мечтала, увидев детский чайный набор. И он видел мои глаза, что мне куклы никакие не нужны. Вот этот наборчик бы: с маленькими чашечками, блюдечками, заварничком, сливочником и большим чайником. Папа, прежде чем уехать на фронт, купил мне этот детский набор, в 14 лет. И за это я благодарна очень…
Как хорошо! Вот я, например, нисколько не жалею дворовые семьи. Один раз только запомнила, когда мы переселились в сарай. Потому что освободили квартиру принадлежащую заготзерно. А у папы имелся деревянный сарайчик - плотницкий, столярный, хранить инструменты. Такие есть во всех больших дворах, в которых поросят и кур держат. А потом, когда мы перешли туда жить и пришла во двор (а ведь я в этом дворе выросла) играть, одна девочка говорит: «Уходи, иди в свой сарай и там живи. Ты здесь не живёшь». Никогда, ни с кем не дралась, а ей влепила. Она запищала и пошла маме жаловаться, а мама ей подшлёпников дала как следует. Потому что знала, что эту семью пересилили и уже строится. Взрослые люди понимали, а эта ещё не грамотная совершенно в этом отношении. Не знает что это такое.
- Как Вы узнали о начале войны, где были в этот момент?
- Это уже шли каникулы, все во дворах находились. А репродукторы везде у нас, около школы большой висел. А когда открытая местность, это ж очень громко. И передаёт, окружили там… А мама ушла на работу, это происходило не в самое утро, а к часам десяти утра. Уже люди прошли, кому пораньше на работу. А те, кто попозже, в магазин или куда-то, окружили этот репродуктор и он очень громко. Здесь и там, немножко дальше, у нас ещё располагался аэродром – лётчики жили, рядом с нами их дома построены. Там тоже висел репродуктор, по левую сторону где мы жили, ближе к городу. Везде и всюду останавливались люди. Каждое утро люди шли на работу, у репродуктора останавливались, когда он выдавал все «брестовские» известия, наверное не позже шести-семи часов утра. Маме и папе к восьми часам нужно идти, да и всем, кто на заводах - фабриках работал. И я помню, когда репродукторы начинали каждое утро: «Вставай, страна огромная!». И каждый идёт на работу, слушает что же передадут. Я помню как они стояли…
- А вы при этом что почувствовали? Страх…
- Нет! Это же далеко, мы географию изучали. Знали, наши постараются их отбить. Ещё не соображали, что Гитлер готовился. Потом уже, повзрослее, другое дело. Понимали что Германия – страна сильная. Никто не думал сразу отобьём, а вот в военкоматы шли вереницами. Особенно, когда взрослые - тех призывали, а молодёжь - вся добровольно. Духовный подъём! Ни один десятилетний мальчик, который в «чижик» играл с нами, или в лапту. Он шёл в ремесленное училище, которое готовило к нефтяным заводам, чтобы помогать. Потому что знали, никуда их больше не возьмут. Энтузиасты настоящие, никто не заставлял. Папа пошёл в апреле 1942 года на фронт, воевал рядовым на Северном Кавказе, лежал раненным в госпитале. А воевали ли мои одноклассники, не могу сказать, уже дома не жила. Как уехала, не удалось встретиться. Один раз мы приезжали в Баку в 1946 году. А потом у меня родился Саник, муж с Нинуськой (дочерью) ездили одни. И мне не удалось, конечно…
Ехала я утром на работу, уже курсы закончив, с Ириночкой - медсестрой, с которой вместе учились. Так как мы работали, получали по карточкам 600 граммов. А не работающим и детям - 400 граммов хлеба. На электричке, с остановками самое большее час, до Болохоно. И купили по пирожку, израсходовали свои денежки, которыми следовало заплатить за проезд. А контролёр ходит и остановил нас:
- Билеты!
- А у нас нет, мы купили пирожок, Ира и я…
- Ну что ж, тогда поедете в отделение.
- Мы больше никогда не будем так делать!
Он опять прошёл, проверил всех, вернулся и говорит:
- Не надо больше так, потому что я не для себя требую, а чтобы государству помочь. Эти деньги потратятся на помощь защитникам.
Я до сих пор помню этого человека, лет сорока. Он же нас отпустил с Иркой, на всю жизнь осталось. Наверное, она также думала про этот эпизод. Потому что нам есть хотелось всё равно…
Мне тогда исполнилось шестнадцать лет. Я на дежурство ехала утром, а с дежурства вечером возвращалась на электричке. Тогда без разницы – суббота или воскресенье, не имело значения. Ежедневная работа, отдежурил и поехал домой. Приехала, а в парке музыка и идут танцы, прошла на танцплощадку. И что вы думаете, простояла – ни один умник не пригласил (улыбается – прим. авт.). И потом всё закончилось, уже закрывался Монтинский парк, я пошла домой и там больше не останавливалась. Потому что знала, что не выгляжу взросленькой, чтобы пригласили танцевать. Я это запомнила на всю жизнь, а так мне нравилось вальсировать - мы же в школе, на праздниках. Один раз раненый в госпитале, когда мы ещё не уезжали на фронт, он очень хорошо танцевал. А я только училась, с девчонками.
- После начала войны как жизнь изменилась? Тяжелее стало, больше работали?
- Я не слышала ни от мамы, ни от соседей, чтобы кто-нибудь о тяжести говорил. Кто как может, так и доволен этим. Голоднее не стало, а во время войны конечно тяжелее с едой стало, жили все на энтузиазме.
- Люди как-то обсуждали неудачи начала войны?
- Только известия слушали: «Ах ты, Боже мой, опять прошли сюда., там заняли». И вот это угнетало, люди попали в пекло. А они же ведь (фашисты) детей, взрослых увозили, работали все там, на немцев.
- А вы помните? В город присылали эвакуированных с запада?
В Баку проживало очень много национальностей, евреев в том числе. И в школе, и среди наших подружек тоже. Потому что это город, который давал возможность работать. Но когда война началась, вот оттуда присоединились к нам, на «С» фамилии. Республики небольшой этой. Моя подружка Иринка, армяночка, вышла замуж за этого переселенца и жила там, в Прибалтике.
- Чем Вы занимались с начала войны и до 1942 года?
- Во время летних каникул мы делали деревянные ящики для противотанковых мин. Саму мину-то не давали, только отпиливали и сколачивали корпус. Она конечно массивная такая, тяжёлая. Потом шесть месяцев, с марта по сентябрь 1942 года училась на РОКовских курсах, получила направление. Для курсов отвели помещение медицинского техникума, в котором занимались именно «половиночки». Те учились три года, получали среднее образование, а мы – полгода. Закончила и выдали справку, сразу всех распредели. В начале 1943-го выехали на фронт, после освобождения Сталинграда, двигались следом. И меня не хотели брать, потому что только шестнадцать лет исполнилось. Начальник госпиталя: «Нет! Такую ответственность я не возьму. Зачем ребёнка?» А наши врачи убедили его, нужно взять раз закончила курсы и работала как все. Дежурила и всё умела, назначения выполняла. И он согласился…
Мне особенно запомнилось, когда наш главный врач из операционной выгнала. Это первый раз пригласили: Иринку, ещё старшую сестру, меня. И Берта Владимировна – ведущий хирург. Она ампутировала ногу, при этом объясняла, рассказывала. Уже закончила всё, а я как раз стояла с той стороны стола: «Закончила, Муся. Возьми и сзади тебя куда положить». Я же ведь не дотронулась, а она как крикнет: «Вон из операционной!» Это я сделать не смогла, как? Отрезали, а мне её надо брать в руки. Потом конечно мы в городе жили вместе: она, Иринка и я, приезжали электричкой. И я говорила:
- Берта Владимировна! Я не могла этого сделать. Это для меня ещё страшно.
- А как же ты, Муся, шла в медицину?
- А потому что сейчас профессия нужна, чтобы помогать.
И это запомнила на всю жизнь. А так я справлялась со всем абсолютно свободно. Перевязки, уколы, внутривенное. Назначали и всё делала, как все.
- Расскажите про отношение между персоналом, пациенты?
- Относились друг к другу хорошо. У нас работала старшая сестра Верочка – очень хорошая женщина. Тоже девочку маленькую оставляла одну. Она как-то умела по-взрослому объяснить. Видела, что я совсем пришла шестнадцатилетняя, Иринка постарше меня. А потом ещё врачи – это тоже дети, они ещё не столкнулись, только первый раз. Только главный врач со стажем, который понимал всё и как. А так ничего, обыденно...
Раненные вообще очень - молодые ребята пошутят иногда, а некоторые стеснялись. И перевязываться тоже, ещё шли восемнадцатилетние. А что делать? Я совсем девчонка. Мне, когда обучали, сказали: «Это – работа, орган, который должна обезболить, остановить кровотечение. Не имеет значение, где и как. У тебя должно уйти на последний план твоей мысли». Ну, ничего, как-то больше я никогда не опростоволосилась.
- А город подвергался бомбардировкам?
- Наш - нет! И до Сумгаита – нет. Только вот эти республики близлежащие. А больше всего немцы отправляли в нашу гористую местность «физкультурников» - горных стрелков. Они же на Северном Кавказе по горам. Это я со слов солдат, которые с ними воевали, они рассказывали что немцев очень подготавливали. С ними воевать приходилось не просто, они сильные.
- Из Баку когда ЭГ начал выдвигаться?
- Осенью 1943-го, первое развёртывание в Миргороде. Там простояли часть осени, зиму не полностью. Единственное что плохо – такие маленькие круглые свечи: не более чем две на палату. Раненные и тяжело раненные здесь - стонет, просит помощи. Инъекцию какую сделать обезболивающую, плохо очень. А потом везде, где располагались, уже электричество в зданиях. Я не скажу, что утомлённость какая-то у нас не стояла за спиной. Нужно и больше ничего не надо. А к весне пошли уже дальше, вслед за фронтом. Белоруссию начали освобождать, там чаще пешком шли.Первый раз разворачивались, мы останавливались и развёртывались не полностью, а часть - рядом с аэродромом: лётчики уставали, после бомбардировки. Кому может какое-то лекарство ввести, подкрепить. Чтобы немножко отойти от того, что он видел. Наш поезд остановили, часть выгрузили, остальные поехали дальше. А меня, двух врачей, кухонных работников, оставили помочь лётчикам, приготовить поесть. Мы там останавливались не более чем на неделю. Потом догоняли госпиталь самостоятельно на попутных поездах.
Когда с Виктором Александровичем познакомились, то развёртывались уже второй раз - в Овруче, на границе с Белоруссией. А потом уже в Любомле – это западная Украина. Виктора Александровича отвезли в Коростень (Западная Украина), потому что госпиталь должен дальше ехать. А шестерых раненных оставляли здесь. И нас: врача, меня и старшую сестру отправляли их сопровождать. Там работали около месяца. Виктор Александрович лежал, лечился на втором этаже, а потом уехал на фронт вперёд меня, а я осталась ещё сколько-то. Потом мы уже догоняли свой госпиталь.
А что из себя представлял ЭГ?
- Госпиталь состоял из четырёх врачей, одного ведущего хирурга, медицинской операционной сестры, Верочки. И нас, медицинских сестёр, не меньше десятка. Работников – хозяйственников. Лошадей, повозки держали – инвентарь, кипятилки перевозить. Если далеко едем, то поездом. Нас довозили до какого-то места, а там идём на подводах. Иногда до десяти повозок. Приезжали на место и специальная хозяйственная часть организовывала. Потом погружали и ехали дальше. Командовал этим хозяйственный работник. А специальным инвентарём заведовал медицинский специалист. Мы всегда развёртывались в школах, больших десятилетках, с хорошим физкультурным залом под двухъярусные кровати. Операционная, перевязочная, ординаторская, ещё сколько-то палат занимали из школьных классов. В таких помещениях очень удобно развёртывать госпиталя.
- От линии фронта на каком расстоянии располагался госпиталь?
- Это каждый раз определялось. Но не далеко, и не так близко, чтобы быть в опасности.
В.А. - В зависимости от того, какие операции проводили. Когда наступательная – специально на близкие расстояния. Они оставались потом, формировали кого оставляли у себя лечить, в зависимости от сроков лечения. И существовали же специальные госпиталя, которые занимались допустим операциями на конечностях, связанных с хирургией. То есть разделяли, в зависимости от ранений. И специалисты знали, кого в какой госпиталь везут.
- С Виктором Александровичем когда познакомились, при каких обстоятельствах?
- В 1944-м году.
В.А. - При подъёме по лестнице. Увидал что поднимается блондинка-задавака (улыбается – прим. авт.).
М.В. - Ничего подобного, я никогда не была задавакой.
В.А. - А потом начали в гости ходить.
М.В. - Он лежал в одной из моих четырёх палат. А так, в свободное от работы время, бинты, марлевые повязки. Всё стиралось, кипятилось, дезинфицировалось и употреблялось заново.
- А в «свободно-свободное» время было у вас? Чем занимались?
- Да его и не имели. В свободное время мы ходили туда, куда нас определяли отдыхать и спать. Жили в частных домах, вместе с хозяйками. Нас туда заселяли, человек ходил и определял.
М.В. – В ваших частях имелась маленькая санчасть, для того чтобы сразу сделать и отправить. Потому что вы шли вперёд. И санитары знали – сделал своё дело и отправил, поезда стоят. Там, где нет поезда, любой транспорт, какой есть: берут и временно пользуются. А к нам доставляли эшелонами – летучками.
- А кто снимал?
- Мы, на носилках, вдвоём. Вот мне-то тяжело приходилось, потому что раненые бывали большие. И нести носилки, конечно, даже до машины. Ну старались, конечно… Иногда и щадили просто, стались меня беречь. Даже вот, когда мы с госпиталем находились ещё в Балахонах, летучка привезла – специальные вагоны, которые доставляли. А от туда ещё до госпиталя нужно довезти, бричками или чем. Оттуда сгружают на какой-то транспорт, на машины, если есть. И доставляют к нам в госпиталь. Наш госпиталь находился от электрички в двадцати минутах ходьбы пешком. Поэтому у населения договаривались и брали. Ничего не воровали и не отнимали. Пользовались и возвращали. Постоянно не нужно, а только в ту минуту, когда перевезти.
- Как было с удобствами? Помыться также, тем более девушке.
- Сложности никогда люди не испытывали. Человек выходит из положения самостоятельно. Мы все дружно жили.
В.А. – Всяко приходилось. Я, например, в каждой машине возил одну - две пустые бочки. И вот сколько раз так: из боевых действий выйдешь, чтоб помыться, а то вши. Покормили их, ое-ёй! Вот особенно когда из окружения выходили. В 41-42 годы. Вшивость где бралась? Когда долго не мылись в бане. А потом, в 43-м году, просто в частях установили порядок. Устраивали палатки из накидок. А летом и палаток не надо, под горячим солнцем.
- Какому фронту принадлежал Ваш госпиталь?
- Я знаю что Жуков командовал. Мы за 2-м Украинским фронтом и шли. Жуков и ещё его там заместитель, за кого мы (с мужем – прим.авт.) голосовали в Германии. Те главнокомандующие, а этот по воспитательной работе всей 40-й бригады, где Виктор Александрович служил.
- Каковы были Ваши обязанности в госпитале?
- Медицинская сестра. Делать перевязки, инъекции, стерилизовать всё: бинты, марлевые повязки. Всё стиралось, кипятилось, дезинфицировалось и употреблялось заново. Спирт и лекарства. Кормить. Делать всё остальное что необходимо.
В.А. – В госпиталях работали люди, которые специально занимались стиркой.
М.В. – Да, молодые женщины. Сами стерилизовали материалы. Наша сестра-хозяйка договаривалась, куда мы приезжали. Всё-таки большое количество простыней, всё это пачкается. Мне кажется, больше всего работы – это стирать и стерилизовать бинты. Каждый раз не будут же доставлять новые и новые. После операции новый бинтик. Перевязка идёт стерилизованными бинтами. Ну и вообще к операции готовили тоже.
- Какие ранения были наиболее характерны?
- Мы в госпитале, когда летучка останавливалась, забирали к себе всех, кто нуждался сею минуту. Потом эшелон отправляется и дальше везёт тяжёлых. Здесь тяжёлые – в смысле те, у которых хирург может сделать необходимое и потом отправить. У нас раненные могли задержаться на месяц. Может полмесяца, смотря как его состояние. Но чаще встречались повреждения верхних и нижних конечностей - осколочные и пулевые.
- Чем Вы обрабатывали раны?
- Теперь я не смогу вспомнить названия. Только потому, что прошло семьдесят лет, и не сталкиваюсь с названиями. Сама медиком нигде не работала после окончания войны, поэтому не очень хорошо знаю. Конечно обрабатывали йодом, где надо. У нас какая обработка? Даже названия, если сейчас мне приблизительно знать последовательно. Хоть медицинскую книжку открывай и смотри, какие медикаменты нужны при первой помощи…
- Как лечили ожоги?
- Вот у нас поступали с ожогами. Но я сейчас даже не могу сказать, вспомнить. Ранения в основном пулевые и осколочные. А разгружали каких угодно. Тогда, когда без возможности ехать дальше. Тогда мы снимали всех кто есть. И попадались именно с обожжёнными лицами, до самого тела. У нас один больной поступил с таким ранением. Потом жена за ним приехала, может даже специально сообщили. И его транспортировали дальше, лечить ещё долго, потому что тяжёлое. Лицо всё время только следовало промокать, протирать, чтобы глаза ему не застыло. Открытое такое, не перевязанное.
- Какие средства использовались против вшей?
- Так у нас не встречалось. Если только необходимость какая, сразу… Я даже не знала задачу бороться с этим. Конечно, если надо вымыть больного, то имелись люди, которые занимались этим. А медики занимались своим делом.
- Были ли специальные палаты для безнадёжных раненых?
- Нет. Мы таких больных не принимали. Потому что старались быстро освободить раненных. И первое то что нужно оказать. Если он такой, что может надолго, так его отправляли дальше. А месячных больных себе оставляли, чтобы можно быстренько и серьёзно поставить на ноги и он снова едет.
- Какой был режим работы?
- Сутки работаем, сутки отдыхаем. А вообще-то нарушался всегда. Это такое движение, поступление, что не нарушать невозможно. Даже приходилось, что и по двое суток работали. Ну и что? У нас в госпитале один ведущий хирург служил возрастной, лет 50-ти, Виталий Савельевич, хороший. А все остальные врачи такие, что даже ещё и не закончили институт. Четвёртый курс, молодые врачи практику набирались. И никогда в нашем госпитале не наступила смертность у человека. Особенно танкисты когда. Это самые тяжёлые больные. Но их немножко подержим, чтобы первое что нарушено сделать, а до заживления уже потом. Ну конечно больше всего у них страдали голова, лицо. Надо, наверное, сказать что и от ожогов, и они же ведь старались выползти из машин – и ушибы тоже. Но тогда, когда попадёт в танк, так уже там ничего не останется. Конечно ранения случались, но у нас палата специальная имелась, там где можно спокойно восстанавливать. Но таких держали с полмесяца, самое большое. Хирург сделал своё, мы поддерживаем всё необходимое. Ежедневно, может быть два раза в день. Это я говорю о тяжелобольных. Таких, которые не могли сразу эшелоном отправить.
В.А. – А я почти три месяца пролежал в госпитале у вас. Это хорошо когда подают поезд. И тут сразу приходят машины и повозки. И из медсанбатов и с поля – с ранения. Там уже где врач посмотрел и уже поставил диагноз и грузят. И лёжа в вагоне бальной уже знает, что его возьмут тогда-то или скоро. Вдруг он приходит в Овруч, скажем куда я попал. Там уже специалисты, в основном хирурги, смотрят. Они говорят сразу – или в палату, или остаётся. Сортировали. Быстро выгружают носилки - прямо здесь, на поле. И эшелон освобождают, а то вдруг, авиация налетит и они все пострадают. Флаг поднимают, сигнал и пошёл. Если это железнодорожный поезд. И поехали, они уже знают, куда их привезут дальше. А вот нас в полку когда ранило. В полковой медицинский пункт привезли, положили. Там засадили уколы всякие, противостолбнячные. Потом поступает команда грузить, уже везти куда-то – на железную дорогу. Или если командир полка, то на его машине. Подошла, нас погрузили и привезли в госпиталь.
- А с питанием как дело было?
- Нормально. Когда госпиталь находился в Баку, то нас не кормили. А когда поехали за фронтом, питание имелось всегда. Суп, каша какая с консервами или с чем там. Не жаловались. Единственное что, я как с детства не сливочного масла, даже в это время – нет. Ну а все остальные девчонки там нормально питались. И они знали, что я бутерброд такой…, мне лучше хлебушка.
- Как осуществлялась охрана госпиталя?
- Специально служили мужчины, которым поручали это и из них формировалась охрана. Но мы всё-таки в тылу. А они с фронта приезжали и привозили раненных, уже из медсанбатов. Два раза случалось в Овруче – самолёты отбомбились и летели обратно. А мы же развёртывались в школьных помещениях. И на втором этаже у нас всегда. Ну и как тревога, так приходилось тех, кто не мог ходить, выносить на носилках.. Особенно может быть мне так не доставалось, а больше взрослым людям. Выходишь, а там в школах всегда на травке, там деревца растут. Знают что школа, значит размещается госпиталь. Ну ничего, всё обходилось благополучно. В других госпиталях, в Коростени например, попадали.
- После войны, кроме как в детском саду Вы работали, ещё чем занимались?
- Виктор Александрович приехал за мной 2 мая, уехала. Тогда я нигде не работала. А у меня так – через семь лет ребята. Нинуська – в 46-м году родилась. Саник – через 7 лет, посчитать от 46-го года. А Витяйка… Я уже не помню. Хватит, что мне 91 год и я помню что у меня трое детей. Внуков не помню сколько и как зовут не очень хорошо.
В.А. - Когда я служил в Германии, в первый отпуск пошёл в 1946 году. И тогда ещё не знали, как проезжать туда-сюда, с тем чтобы у меня в отпускном билете написана Мария Васильевна. А уже издали приказ что жена должна быть зарегистрирована. Туда-сюда уже не пустят ездить через границу. В СССР-то мы проехали, а обратно до границы дошли (посмеивается – прим. авт.): «Документы!» Потом там офицер говорит: «Так иди, сходи к члену Военного совета». Попроси, может напишут разрешение проехать и прочее». Там армия стояла, мы пошли на границу. Пройти-то прошли, а там пока к генералу, таких как мы знаешь сколько… Он ответил: «Я для Вас, товарищи, абсолютно ничего не могу сделать. Вы оставьте её (жену), поезжайте обратно. Получите там документ, что разрешается». Хорошо что встретили её подружку в Бресте. Она замуж вышла за одного товарища, который там служил. Говорит: «Оставайся у нас, пока он пусть едет там». И я поехал в штаб округа, в Берлин. Там поднял вопрос, как это пришлось оставить жену. Пришлось командиру подписывать, действительно что живёт. Копию приказа отдали, который в полку написали, подтверждающий что является моей женой. Стоит на питании по второй норме, за плату. И вот я все эти выписки принёс в группу войск в Берлине, там выдали документ, подтверждающий проживание здесь. И я поехал обратно, доехал до Бреста, забрал её. А потом зарегистрировались, когда дочь родилась в Берлине, в 1947 году.
М.В. - И я работала в детском саду, самое большое три года, в общей сложности. У нас здесь, в РайОНОвском детсаде, с детьми учителей. Уставала очень, но очень мне нравилась эта работа с детьми. А потом занималась домохозяйством.
|
|
| Интервью и лит. обработка: | А. Казанцев |
