Казанцев Николай Дмитриевич

Я родился 25 ноября 1917 года в г. Астрахань. При рождении мне дали имя Коля, а отчество по отцу стало Дмитриевич. Мать была домохозяйкой, отец трудился с тестем на судостроительной верфи. Они строили суда для рыболовецких артелей. В семье я рос один, не было ни братьев, ни сестер.

Окончил ровно пять классов, после чего пошел учиться в школу фабрично-заводского обучения, после чего меня по распределению отправили на судостроительную верфь. Занимался монтажом двигателей внутреннего сгорания на рыболовецких судах. Затем работал в лесосплаве, но вскоре вернулся обратно на верфь. А тут Калмыцкая АССР решила построить санитарное судно для медицинского обслуживания местных рыбаков и пловцов. Мне предложили должность второго механика, на которую я согласился и обосновался на корабле до 1938-го года, и тут пришло время –  моему возрасту идти в армию. Главный врач судна заявил, что я никуда не пойду, так как они меня с судна не пустят. Я же про себя думаю: «В армию надо идти, ты мне не пой!» И как только первым рейсом мы пришли в Астрахань, то больше на судно не возвращался. Пошел в военкомат, сдал паспорт и получил повестку. Тут как раз начинался осенний призыв, и в сентябре 1938-го года меня с группой одногодков направили в Черноморский флот, в Севастополь. Конечно, мы не попали сразу на суда, в течение трех месяцев прошли курс молодого краснофлотца. После данных курсов по распределению я попал на строящийся корабль «Молотов». Это был новый легкий крейсер, который строился на Николаевском судостроительном заводе. Кто-то из выпускников наших курсов попал на уже готовый легкий крейсер «Ворошилов», мы же стали ожидать спуска нашего корабля на воду. «Молотов» относился к проекту легких крейсеров 26-бис «Максим Горький». Ждали мы два с половиной года, и наконец-то 14 июня 1941-го года наш корабль вступил в состав Черноморского флота. Так что я отслужил 2 года и 9 месяцев, и мне оставалось три месяца до демобилизации. Думаю, скоро помашу я всем ручкой. Но тут товарищ Гитлер всем нам показал, что, ребята, никуда вы домой не пойдете, будем воевать. Чтоб он, гад, еще в 1941-м году выздыхал.

Война для меня началась с какофонией. Крейсер «Молотов» стоял в Севастополе. В субботу 21 июня 1941 года произошла оригинальная история. Подходит ко мне главстаршина и спрашивает, пойду ли я на увольнение. В ответ говорю: «Ну что ты, куда же я пойду, проболтаюсь на берегу два часа и вернусь на корабль. Запиши меня на завтра». Он все отметил и пошел себе. После этого мы легли спать как положено. Кто почистился, кто погладился. Все ждали увольнения. Вдруг около четырех часов утра, не знаю точно, никто среди моряков не смотрел на минуты, раздалась боевая тревога. И когда мы пошли на боевые посты, разбежались по местам, то друг другу говорим, что это, по всей видимости, гад комиссар погавкался со своей бабой и сделал нам боевую тревогу. Мы его очень не любили, он был настолько нудный и нехороший человек, что прямо кошмар. Насколько хорош был командир корабля и старший помощник, чудесные люди, настолько же поганым являлся комиссар. Причем наш разговор еще не был кончен, когда впереди нас что-то тряхнуло – это немец сбросил с самолетов донные неконтактные мины в Севастопольскую бухту и попал на памятник Затопленным кораблям и на ул. Подгорная. И тут нам говорят о том, что немцы напали на Советский Союз без объявления войны.

Началась война, наш крейсер «Молотов» участвовал в противовоздушной обороне Севастополя. Затем на основе экипажей кораблей начали формировать бригады морской пехоты. Людей стали списывать на берег, а кораблей-то было, слава Богу, много в Севастополе. Под это списание и я попал. Осенью 1941-го года в станице Успенская Краснодарского края формировалась 83-я морская стрелковая бригада. Кто куда попал, сегодня минометчик, завтра разведчик, послезавтра еще кто-то. Вот такая была катавасия. После ряда назначений и переназначений я попал в третий батальон, в минометную роту. Так я стал минометчиком, которым прослужил всю войну.

Николай Дмитриевич Казанцев, г. Николаев, 25 февраля 1940-го года

Утром 25 декабря 1941 года нас выстроили, и мы походной колонной пошли по дороге, прибыли в г. Темрюк. Погрузились на какой-то сухогруз, наш батальон в полном составе туда посадили, и на рассвете 26 декабря мы высадились на Керченском полуострове. Вы знаете, сначала немцы с пьянки не поняли, что к чему, ведь он за день до высадки отпраздновали Рождество. Так что без шума и пыли мы первые окопы заняли на одном «Ура!» Потом начали наступать, и пошли сильные бои. Затем зимой 1942-го года всем на удивление Керченский пролив замерз, и уже по льду основная масса войск стала к нам переправляться. При этом к нам в качестве подкрепления почему-то шли не крепкие сколоченные дивизии, а какая-то сборная солянка – азербайджанцы, грузины, украинцы, русские, все перемешаны, не приведи Господь служить в такой части. А в середине января 1942-го года в Крыму произошла страшная оттепель, на дорогах непролазная грязь, и подвезти боепитание и продукты к передовой стало невозможно. Снабжение было организовано только до Семи Колодезей. Оттуда кто как мог, тянул на себе, пешком или разве что максимум на бричках, снаряжение на передовую.

Нашими соседями на фронте в основном стали какие-то дикие, нерусские национальные дивизии. Хорошо помню, что как эти солдаты видели дохлую или убитую лошадь, то вырезали кусок мяса, который они называли «махан», и клали в вещмешок, после чего шли дальше. Но это их дело, то, что было, то было. Вот что действительно плохо, пополнения у нас в бригаде не имелось. Ну и на этом фоне в конце апреля 1942-го года в батальоне пошли слухи о том, что скоро прибудут подкрепления, будет новый десант. Но все эти напрасные надежды и ожидания не оправдалось, в мае немцы начали свое наступление, мы стали отступать, и кому как повезло. Я совершенно случайно пробился сквозь охрану на те корабли, которые эвакуировали войска в Темрюк. Нас, выживших после отступления и эвакуации, направили на пополнение в 295-ю стрелковую дивизию, где я стал командиром минометного расчета в 883-м стрелковом полку. Хорошая дивизия была, командование умное. Начали мы отступать, и отходили аж до самой Северной Осетии. Здесь мы заняли оборону, и встали насмерть. Вдруг к себе вызывает политрук и говорит мне о том, что решили меня принять кандидатом в члены ВКП (б). В то время это было серьезнейшее дело, только на фронте так быстро принимали. В мирное время это большая честь и ответственное дело. Здесь же быстренько приняли кандидатом, все отлично.

Затем мы перешли в наступление. Вскоре вышли по направлению на Армавир. Были там сильные бои, как-то в январе 1943-го года майор из штаба полка пришел на передовую, тогда еще в наши части не успели привезти погоны, поэтому у него на петлицах имелись две шпалы. Интересно ему было посмотреть, какую оборону заняла минометная рота. И как только он к нам спустился, немец пошел в атаку. Мой расчет накрыл несколько пулеметных точек противника, после чего заставил группу противника, которая близко подобралась к нашим позициям, залечь под минометным огнем. Надо отдать майору справедливость, хотя он и был штабной, но не сыграл труса, начал нами командовать, а тут ребята еще подобрались, одни волжане, другие горожане, которые лучше всего хорошо матюкались. Кого надо и кого не надо материли. Мы были снабжены и противотанковыми гранатами, и лимонками, и РГД-33. Короче говоря, отбили немецкую контратаку с большими потерями для противника, после боя этот майор и говорит: «Ну, спасибо, что вы так себя повели». Видимо, после этого боя мне и дали медаль «За отвагу», которую я получил спустя месяц.

Николай Дмитриевич Казанцев, г. Николаев, 6 августа 1939-го года

Ну что потом?! Когда мы шли в наступление, прибегает командир взвода и говорит, что меня вызывают в штаб 883-го стрелкового полка. Недоумеваю, что я мог забыть в штабе?! Прихожу, и заместитель командира полка по политической части заявил мне, что решили меня послать на краткосрочные курсы по подготовке заместителей командиров рот по политчасти. Три месяца я там проучился, выдали мне какую-то бумажку о том, что я окончил курсы «на отлично». Казалось бы, вот направление и пошли вперед в часть. Внезапно эта должность в войсках была упразднена. Думаю, вот тебе на. Хотя и понимаю причины ликвидации должности. Дело в том, что этих ребят, замполитов и комсоргов, развелось в каждой роте, а командира взвода нет! Так что решили политработников перевести в офицеров. И где-то или в Ессентуках, или в Пятигорске организовали курсы переобучения замполитов на строевых офицеров. Честно говоря, триста лет мне приснились эти курсы, мне ведь только-только присвоили звание лейтенанта, и зачем мне, строевому человеку, делать какую-то переквалификацию. Так что прихожу к начальнику курсов, полковнику, сидевшему в новеньких погонах, и говорю ему: «Товарищ полковник, я только что окончил краткосрочные курсы заместителей командиров рот по политчасти. Я чистокровный стрелковый человек. Чего я буду здесь изучать?» Тот спрашивает, что хочу. Объясняю, что прошу послать меня на фронт, и все будет хорошо. Так что вместо прохождения курсов направили командиром минометного взвода в 126-ю, как ее называли в конце войны, Горловскую дважды Краснознаменную Ордена Суворова дивизию. Попал в первую минометную роту 366-го Ордена Суворова стрелкового полка. И до конца войны я здесь прослужил. Наши минометы имели калибр 82-мм – хорошая машинка, умная. Как только мина падала на землю, то поражала осколками территорию в радиусе шесть метров, а разрыв самой мины давал до 600 осколков. И, что самое главное, мины давали настильный огонь, который был особенно опасен для противника.

Минометчики всегда несли потери, потому что наступали вместе с пехотой. От тех ребят, которые вместе со мной начинали, немногие остались. Причем в основном молодые сложили свою голову на поле брани. Вот к концу войны потери уже были средние, но и тогда люди гибли. Кстати, больше всего погибло народу, когда мы вышли на р. Неман. Тогда заняли оборону в районе Тильзита, и противник собрал, по всей видимости, хорошую артиллерию, открыл мощный прицельный огонь, и у нас во взводе погибло пять или шесть человек, несколько были ранены. Я не смогу рассказывать весь свой боевой путь в дивизии, так как многое позабылось, поэтому остановлюсь на отдельных эпизодах, врезавшихся в память на всю жизнь.

Кусочек Литвы перед Восточной Пруссией был обильно полит нашей кровью. В июле 1944 года я получил ранение, мне осколком повредило большой палец на правой руке. При этом случилось то, чего я больше всего на свете боялся. У командования любой части есть иногда неприятные привычки. В тот раз командир полка посылает стрелковую роту, которую поддерживал мой минометный взвод, на разведку. Командовал ротой осетин, красивый малый, капитан. Я ему говорю, ну хорошо, противника пока не видно, и теперь самое главное – где он будет занимать оборону. Прямо перед нами шла дорога, а невдалеке от нее располагался лес. Он мне показывает на местности, что собирается перерезать дорогу, потому что мы не должны пропустить немцев. Я объясняю, что на дороге обороняться невозможно, там не прокопаешь и нормальную позицию не займешь. И пока мы с ним разговаривали, по этой дороге пошли танки. Кто остался от роты, не знаю, но капитана снарядом разнесло полностью, от него ничего не осталось. Была ли у людей возможность пройти в лес – вряд ли, никто не знает, что там получилось, но большинство солдат погибло. А я свой взвод оставил где-то метрах в 300 от этой дороги, когда пошел на разговор с капитаном. Там неподалеку росла высокая-высокая рожь. И при появлении танков я отошел к своим и сказал им: «Ребята, давайте-ка тихо сидим, дадим танкам возможность пройти, а дальше пободаемся с пехотой». Кто из моих минометчиков с автоматом был, кто с карабином, лично у меня был ППС, я его держал навскидку, на тот крайний случай, если немцы остановятся и бросят к лесу пехоту, то мы сможем хоть что-то сделать и отбиться. Пока размышлял об этом, немецкие танки по ходу обстреливали рожь из станкового пулемета. Как я потом понял, немцы обстреливали то место, где мы спрятались, разрывными пулями. Пуля попала в рожок автомата, его разнесло, и распороло мне руку. Кроме этого, самое страшное было совсем другое – вся ладонь была испещрена мелкими-мелкими осколками. И ты попробуй доказать этому парню из СМЕРШа, что это у тебя не самострел. Так что я хранил автомат до тех пор, пока меня через медсанбат не направили в госпиталь легкораненых. Людей-то я вывел, они подтвердили мое ранение, а смершевцу все подробно рассказал. Пробыл я в госпитале месяц, после чего попал обратно в свою роту. Здесь в октябре 1944-го года в боях у реки Минге мне удалось воспрепятствовать подрыву моста и уничтожить несколько пулеметных точек противника. За эти бои мне вручили Орден Красная Звезда.

Где я находился как командир взвода на поле боя? Мы обязательно передвигались вслед за стрелковыми ротами, ведь если бы стояли на заранее заготовленных позициях и поддерживали пехоту своим огнем, наблюдая из бинокля, то это практически ничего не давало. Поэтому мне надо было идти непосредственно в ряды пехоты, за собой тянуть катушку связи, и корректировать огонь минометов. Тогда мы могли содействовать людям, которые шли в атаку и занимали немецкие позиции. Быть на передовой в момент атаки – это было очень неприятно, за наступающей пехотой следовал я как командир взвода и сидел телефонист. Все время вместе разматывали катушку. Я не знаю, как в других частях, но у нас всегда отправляли в боевые порядки пехоты или командира взвода, или, в крайнем случае, командира минометной роты.

Николай Дмитриевич Казанцев (в центре) с фронтовыми друзьями (наводчиком и командиром минометного расчета), г. Симферополь, 29 января 1946-го года

Кстати, мой взвод часто использовался для уничтожения пулеметных точек противника. Засекали мы их следующим способом – командир стрелкового взвода подходил ко мне, очень часто мы обращались друг к другу не по званию, и говорил: «Слушай, Коля, нам вот этот бугор не дает возможности продвинуться дальше!» После чего делали такую вещь – он пускал вперед свой взвод с таким расчетом, чтобы он взял на себя не продвижение дальше, а вскрытие той огневой точки, которая не дает ему возможности двигаться вперед. И мы засекали противника четко, я внимательно наблюдал, была ли это стрельба слева или справа, или это был кинжальный огонь. И вот тогда-то мы начинали делать пристрелку, и чувствовали, что мы попали туда, куда надо. Так что когда пехота шла вперед, то вражеские пулеметы уже молчали.

В начале 1945-го года я стал командиром минометной роты. Это случилось в Восточной Пруссии. Тогда в войсках на передовой происходила интересная штука – люди, которые непосредственно воевали всю войну, и по годам были старше, отправлялись в тыл, их стремились как-то приберечь. И нашего командира роты, намного меня старше, также решили направить в распоряжение штаба. Так что ротный вызывает меня как-то и говорит: «Коля, меня отправляют в тыл, а я тебе передаю роту». Спрашиваю, как же у меня без опыта получится командовать. Тот отвечает, что раз во взводе получалось, то и в роте все будет хорошо. Здесь даже проще, ведь в роте не только солдаты в подчинении, но и офицеры. Ну и вот, в Восточной Пруссии начались тяжелейшие бои, приходилось неоднократно отбивать атаки противника, за что в феврале 1945-го года меня наградили Орденом Отечественной войны II-й степени. Затем был Кенигсберг, на подступах к которому стояли мощнейшие форты. На нашем направлении располагался форт «Шарлота», перед которым был вырыт противотанковый ров, залитый водой. И вот в один прекрасный момент нам надо было преодолеть его. Благодаря героизму тех людей, которые непосредственно сделали переправы через этот ров, появилась возможность кинуться вперед. Этим воспользовался стрелковый командир взвода, который зашел в тыл противника и уничтожил огневую точку, мешавшую продвижению наших войск. Причем сделал он это прямо перед нашим наступлением. При этом живой мужик остался. Моя же рота уничтожила две пулеметные точки противника и противотанковую пушку. Непосредственно в самом городе мы пробыли примерно двое суток. Бои были страшные. Мне за штурм Кенигсберга вручили Орден Отечественной войны I-й степени.

Николай Дмитриевич Казанцев (справа) после демобилизации с сыном встречается с фронтовым товарищем Борисом Урядниковым, который был во время Великой Отечественной войны командиром минометного взвода, г. Симферополь, 1950-е годы

Потом нашу 126-ю Горловскую стрелковую дивизию направили в район порта Пилау. Там справа находились болота, а слева залив Фришес-Хафф, по которому суда проходили к Кенигсбергу. И нам была поставлена задача взять этот порт, который имел важное стратегическое значение. При этом нас обстреливали немецкие корабли, стоявшие в заливе. Но мы, несмотря на сильный обстрел, упрямо пошли вперед. Взяли 17 апреля 1945-го года город Фишхаузен. Штурм проводился ночью, так что нас пробомбили свои же самолеты У-2. Мы слышали о том, что на таких самолетах летали девушки-летчицы, поэтому кричали в небо: «Девки, что же вы делаете?!» Но до самого порта Пилау мы не дошли, потому что приказали возвращаться к Кенигсбергу, и пошел среди солдат и офицеров слух о том, что нас бросят на Японию, но туда нас так и не отправили, так что мы сидели в Восточной Пруссии. Здесь был поставлен такой приказ – прочесывать леса, потому что в них осталось много немцев, и они делали даже такие гадости, что запугивали местное население. Мол, русские заняли какой-то населенный пункт, раздевали женщин и насиловали. Даже показывали запуганным людям какие-то фотографии. За все время на фронте я единственный раз столкнулся с неприличным отношением к женщинам – со своим связными вошел в один дом, а на кровати лежит голая женщина средних лет. Сказал я ребятам, мол, давайте-ка отсюда уходить. Когда нам сказали о том, что Германия капитулировала, наша рота в то время как раз охраняла штаб немецкого корпуса, который сдался раньше. Причем мы защищали их от того, чтобы наши же ребята не хамили, и не было никаких эксцессов. Сообщили о том, что Берлин взяли, немцы капитулировали. Мы первое время даже не поверили, мол, немцы нам по новостям четыре года капитулируют, но при этом все никак не сдадутся. Когда же выяснилось, что это правда – радость поднялась великая. Затем мы поняли, что война все-таки еще идет, потому что многие небольшие отряды противника не подчинялись приказу о капитуляции, продолжали прятаться и воевать. Но с этого ничего не выходило, в 1945-м году мы хорошо умели воевать.

- Как кормили в войсках?

- Всякое бывало. Вот на Кавказе было очень плохо. Почему? Ведь мы сидели в обороне и были связаны с тылами всего-навсего по одной дороге через перевал в Грузию. Мы всю жизнь будем помнить, что соль, дешевая соль, обычный продукт – это самая большая ценность. Эту память я сохранил на всю жизнь. И памятник надо поставить не только солдатам, но и тем ишакам, которые нас хотя бы кое-чем снабжали. На Кавказе же обычно утром был кукурузный суп, в обед то же самое и так далее. Но кое-где что-то такое получше попадалось. В целом очень плохо было. Вот когда мы двинулись в наступление, то тут снабжение стало более-менее неплохим. Но, что самое главное, нам заменили обмундирование, ведь мы страшно обносились. До ужаса все истрепалось. Дальше пошло все лучше и лучше.

Заряжающий минометного расчета Петр Васильевич Остапов, кавалер двух орденов Славы и двух медалей «За отвагу», фронтовой однополчанин Николая Дмитриевича Казанцева с женой, дочерью и родственницей

- Что было самым страшным на войне?

- Отступление. Не дай Бог попасть в окружение или оказаться в плену.

- В Бога верили на фронте?

- Нет. На тот момент веры у меня не было, потом пошло.

- К женщинам в войсках как относились?

- Какие женщины на передовой?! Женщины были в районе штабов, а у нас максимум санинструктор. Вот когда я попал в госпиталь, в отношении женщин было очень хорошо, молодые девчонки. Но надо отдать им должное, они не соглашались, как бы и кто бы их не уговаривал. Они умницы были. Говорили всем одно: «Ну хорошо, война кончится, а я куда к тебе поеду, ведь у меня деревня вся разбитая, надо родителям помогать!»

- Как вы передвигались на марше?

- Какие машины?! Топали пешком, а машин было только две – «тпру» и «ну», наши лошадки обозные, как мы шутили, автомобили фирмы французской. Все боеприпасы и снаряжение у нас на марше перевозили только лошади, лошади, и еще раз лошади.

Мы пробыли в Восточной Пруссии до середины декабря 1945-го года. Нас перебросили в один небольшой населенный пункт, где когда-то была немецкая офицерская школа, и вот мы там сидели, ждали приказа на отправку в Советский Союз. И тут в штаб полка сообщают о том, что к нам должен приехать Константин Константинович Рокоссовский. А я нечаянным образом в этот день оказался дежурным по полку. Командир полка говорит: «Слушай, ты сумеешь Рокоссовского встретить?» Я ответил, мол, лучше вы встречайте, а я рядом побуду. Но тут подъезжает машина, из которой выходит Константин Константинович, здоровый, красивый мужчина. Спрашивает у нас, какие вопросы. Первый же вопрос был один: «Мы скоро уедем в Советский Союз?» Как сейчас помню, Рокоссовский махнул головой и говорит: «Не спешите, там сейчас не сахар». Все же вскоре нас погрузили в вагоны и Новый 1946-й год мы встречали уже в пути. Что-то я вижу, знакомые железнодорожные станции, говорю своим ребятам: «Да мы на юг едем». И прибыли в Симферополь.

Когда мы приехали в главный город Крымской области, то нас поместили в казармы, которые располагались в здании на ул. Павленко, где сейчас находится Крымское Отделение Приднепровской железной дороги. А там до нас стояла какая-то грузинская часть, они ушли оттуда. Чего я остался в Симферополе? Женился. И демобилизовался в 1947-м году. В том же году сын родился.