Кинксеп Федор Августович

Родился 12 марта 1922 года в деревне Радошелье Гдовского уезда Псковской губернии. После окончания 10 классов в 1939 году поступил в Ленинградский педагогический институт имени Герцена (окончил один курс). 1 сентября 1940 года призван в ряды Красной Армии (призван военкоматом Красносельского района города Ленинграда). Службу проходил в Красноярске в составе 542-го отдельного корпусного артиллерийского полка. В июне 1941 года направлен на учебу на шестимесячные курсы при Томском артиллерийском училище, которые окончил в звании младшего лейтенанта в декабре 1941 года. Затем находился на формировании артиллерийского полка в городе Кирове, затем короткое время воевал командиром взвода 45-мм орудий на Ленинградском фронте. Затем служил в запасном полку в составе Сибирского военного округа (в городе Еланске). В январе 1943 года направлен в состав 8-го Эстонского стрелкового корпуса. В составе корпуса прошел путь от Невеля до Курляндии, занимал должности командира минометной батареи 120-мм орудий (917-й стрелковый полк 249-й Эстонской стрелковой дивизии), командира взвода управления (779-й артполк 249-й Эстонской стрелковой дивизии). Был контужен. Награжден орденами Отечественной войны 2-й степени, Красной Звезды, медалями "За боевые заслуги", "За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг." После войны служил в Эстонии, после окончания Военной академии тыла и транспорта - в составе Сибирского военного округа. Последняя должность - начальник орготдела дивизии. Подполковник. В запасе - с 1971 г. Затем - в г.Нарва Эстонской ССР. Работал инженером в штабе гражданской обороны города, в охране железнодорожного моста.

Федор Августович, вы сами откуда родом?

Я родился в Псковской области под Гдовом, в марте 1922 года. Есть такой поселок Чернево. Там я и жил. В этом поселке была спичечная фабрика. Поэтому там, в поселке, в основном и жили рабочие, которые были рабочими этой фабрики. Около завода были бараки, там они жили.

Расскажите о ваших родителях, о вашей семье.

Семья наша была эстонская. Отец у меня был российский эстонец, а мать - эстонка из Эстонии, раньше она проживала под Тарту. Но потом многие эстонцы стали из Эстонии перемещаться в Россию в поисках земли. Ведь для того, чтобы нормально жить, им здесь земли не хватало. А ту появилась возможность: эстонцам стали давать земли в России. Вот она туда и уехала в 1918 году. Они познакомились с отцом, поженились, И так она там жить и осталась. В 1922 году родился я. У нас семья вообще-то большая была: нас десять человек было в семье. Самая старшая в семье была моя сестра Альвина. Потом она вышла замуж за русского мужика - кузнеца Ивана Почьму. Жил он в одной деревне. Так я, помню, мальчишкой к ней ходил туда. Это было еще того, как началась коллективизация.

А эстонцев вообще в вашей местности много проживало до войны?

В деревне, где, например, старшая сестра жила, эстонцев вообще не было. Эстонцы все в основном на хуторах жили. Но я-то вырос не в деревне. Я в поселке жил, в котором была спичечная фабрика. Так там много было эстонцев.

Помните, как коллективизация проводилась?

Видел я и коллективизацию. Я же ходил к сестре в деревню, которая была замужем за русским кузнецом, еще до того, как коллективизация эта началась. Потом стали организовывать в деревне колхоз. Я помню первое собрание. Выбрали там, значит, уже председателя. Сидят на собрании этом люди и кричат: "Как назовем наш колхоз?" Народ кричит: "Сле-еезыыы!" Так вот все и начиналось. Но как еще об этом сказать? Почему-то против коллективизации никто в деревне особенно не был. Шли люди в колхозы. Единственное, что в этом было плохого, так это то, что людей раскулачивали. Вот это самая ошибка, как говориться, была: это когда раскулачивали людей и часто раскулачивали людей, которые не заслуживали этого раскулачивания. Я знаю, что в деревне напротив нашего дома жил хозяин, у которого две дочки учились в институте в Ленинграде, потом работали учительницами. Они приезжали к нему в деревню, деньги у них были. На эти деньги хозяин покрыл крышу своего дома железом, ну жестью. Так его раскулачили. А наш дом, который стоял напротив и был соломой покрыт, никто не тронул. Знаешь, раскулачивание - это какая-то глупость была.

До войны вы учились?

Да, учился. Сначала я учился в школе. Но потом, после семилетки, мой друг-одноклассник, с которым мы сидели за партой, эстонец, Теодор Мизна, поехал поступать в Гдов в педагогический техникум, а я после десятого класса поехал учиться в Ленинград. Там я поступил в педагогический институт имени Герцена. Но проучился там только год всего. Потом меня взяли в армию.

А как и когда началась ваша служба в армии?

Меня призвали в армию 1 сентября 1940 года. Поэтому, когда в июне 1941 года началась война, я уже, как говорят, призванным солдатом был. Отслужил я в армии 30 лет: в 1940-м году меня призвали, в 1971-м году я демобилизовался. В звании подполковника из армии я уже вернулся. Призывался я в армию в городе Ленинграде (военкоматом Красносельского района). В это самое время я как раз учился в педагогическом институте имени Герцена. Но я когда в институте учился, то жил не в общежитии: мест в общежитии не хватало. И я поэтому жил на квартире от института в поселке Дачное. Но призвали меня в армию не с того места, где я жил, а с места, где я учился. Понимаешь? А дело в том, что летом после того, как я окончил первый курс института, я поехал на каникулы домой. 1-го сентября я приехал с каникул в Ленинград, и меня в этот же день в армию забрали. И направили служить в город Красноярск.

Как называлась часть, в составе которой вы несли службу?

У нас был 542-й корпусной артиллерийский полк.

Что больше всего запомнилось из предвоенной службы в армии? Какая в армии была обстановка?

Когда я служил в армии, министром обороны был Маршал Советского Союза Константин Тимошенко. Служба в армии была очень тяжелая в то время. Везде висел лозунг: "Тяжелее в учебе - легче в бою." На этом все и основывалось. Но что еще можно сказать об особенностях той службы? Дисциплина в те годы в армии основывалась в основном, чего сейчас хотят в современной российской армии также добиться, на младших командирах. Ведь это было что такое? Командира батареи я видел редко. Командир батареи - это как командир роты. Но все же я его видел иногда: он приходил. Командира дивизиона я вообще не знал: он только приходил и ночью делал тревоги. Вот тогда только мы и видели его. Поэтому всю нагрузку брали на себя, в том числе и то, чтобы вести обучение солдат, младшие командиры. Все основывалось на младшем командире, на младшем сержанте. В то время младший командир - это в армии была основа всего. И это, я считаю, было хорошо. Вот так вот и было! Дисциплина в армии была очень хорошая. Жесткая, можно сказать, дисциплина была такая. В увольнение мы даже не то что не просились, - в увольнение мы просто не ходили.

Я говорю, собственно, про свою службу в Красноярске. Но, может быть, с другой стороны служба в армии была по-глупому организовано. Ведь почему мы почти в увольнение не ходили? Тогда получалось так, что если солдат шел в увольнение, то он обязательно попадал (или не обязательно, но в большинстве случаев, конечно, попадал) на гауптвахту. Это происходило потому, что за ним все время следили. Редко кто поэтому ходил в увольнение. А если и ходил, то его обязательно ловили. Потому что даже если он отдавал на улице честь какому-нибудь командиру, то его все равно проверяли, правильно ли он это делал. Ведь когда ты отдавал честь старшему по должности или по званию, ты должен был сделать три шага вперед и потом два шага приложа руку к голове пройти. Если ты этого не делал, то ты уже нарушал дисциплину. Жесткая в армии была в то время дисциплина! Но потом, в войну, это нам здорово помогло. Ведь когда началась война, нас направили в училище. Вернее сказать, не в училище, а на шестимесячные курсы подготовки младших лейтенантов при Томском артиллерийском училище. Ну, можно сказать, что это было и училище. Эти курсы организовали потому, что началась война и срочно потребовались офицеры для фронта. А у меня ведь на тот момент было полное среднее образование. И получилось так, что наша часть пошла на фронт, а всех солдат, у которых было полное среднее образование, отправили учиться на офицеров. И я поехал туда. Училище было артиллерийское. Дислоцировалось это училище в городе Томске. Там, собственно, я и попал в это Томское артиллерийское училище. Но, вернее, не в училище, а, как уже сказал, на шестимесячные курсы при училище. Там шесть месяцев нас учили, потом выпускали младшими лейтенантами и отправляли на фронт. Так я после окончания этого военного артиллерийского училища, шестимесячного, я попал в действующую армию.

Так вот что я хочу сказать. Мы были подготовлены нисколько не хуже за этих шесть месяцев, чем те офицеры, которых готовят за два года в армии сегодня. Вернее сказать, два года обучения в училище - это было какое-то время назад. Сейчас уже за пять лет готовят офицеров. Почему были, как мне кажется, подготовлены не хуже? Потому что пока мы до войны служили в артиллерийском полку, нас эти младшие командиры, младшие сержанты, так подготовили, что мы были уже как готовые офицеры. Все было у нас: мы знали и артподготовку, и были физически здоровыми парнями, и дисциплина у нас была отличная. Дисциплина у нас была такая крепкая, что когда мы приехали в училище в Томск, а обучать нас призвали инженеров, которые были офицерами запаса и работали на производстве, то они предоставили нашей группе большую свободу. И когда я в первый раз шел в городе по улице и видел гражданского человека, который был слабый и у которого был плохо подпоясан ремень, у меня так и кипело все внутри, что он не подтянул ремень как следует. Понимаешь, такая была до войны подготовка солдат. Но они, солдаты, все были, к тому же, еще и преданные. Почему войну, собственно, и выиграли они? Потому что солдаты, которые начали войну первыми, которые стояли у Брестской крепости, эти солдаты были преданные. Понимаешь, они за Отчизну готовы были все отдать.Конечно, когда война шла, то тогда потом находились и изменники, но в начале войны все же был такой довоенный костяк солдат, на которых все держалось.

А если говорить про гауптвахту, куда попадал почти каждый, кто уходил в увольнение, расскажу о том, какая она была. Если ты попадал на гауптвахту, то после гауптвахты тебя нужно было обязательно лечить. Ведь гауптвахта какая была? Дело было так. Допустим, сажали тебя в камеру. Ну как тюремная камера, например. Чтобы там ты не мог ложиться на пол, дежурные все время поливали водой пол. Холодной водой поливали пол! И только когда приходил вечер и нужно было спать, тебе приносили топчан, сделанный из досок. То есть, нары эти приносили. Ничего у тебя не было: ни шинели, ничего, ну и ты, естественно, спал на всем этом. Если тебе давали 15 суток гауптвахты, то это ужас был один. Горячую пищу давали только через день. Представляешь, что было, если ты получал 15 суток строгого? После этого тебя обязательно вызывали в стационар. Вот такая была служба. С одной стороны, она была чересчур глупо строгая. Но с другой стороны, она как-то закаляла нас.

Как складывались в армии отношения между солдатами?

Когда сегодня слышишь о том, что в сегодняшней российской армии есть дедовщина, то просто поражаешься этому. Мы и понятия такого не знали, что есть какая-то дедовщина. Солдат с солдатом дружны были все время. Но я не сказал бы, что служба была какая-то тяжелая. Если ты в службу втягивался, она не тяжелая была для тебя. Но, конечно, были и глупости, как с той же гауптвахтой, например: если ты попадался, то это вещь была неприятная, конечно. Но я даже не могу вспомнить какие-то конкретные случаи. А так в основном по службе я знал младших командиров. Они в основном и вели среди нас работу. Вели, помимо всего прочего, командиры среди нас и политическую работу. В каждой батарее был политрук. Так называлась его должность - политрук, а на петлицах у него было три кубика. А у политрука был заместитель, тоже сержант. Так вот, политрук у нас редко тоже бывал, а политработу в основном вел этот сержант, который вместе с нами находился. Конечно, ничего они, политработники, нам не могли дать, потому что сами были зачастую неграмотными.

Расскажу тебе такой пример. Я отслужил в армии до начала войны: как в 1940-м году призвали меня, так и служил. Почти год отслужил. Мы на политзанятиях изучали "Третий поход Антанты". Я до сего времени не знаю, что это было такое - "Третий поход Антанты". Потому что все были настолько уставшие, что никто ни о чем таком не думал, а думал только о том, как бы поесть и поспать. Больше у солдата посторонней такой мысли не было. Поэтому когда мы садились за изучение такого "Краткого курса истории партии", то открывали этот курс и все спали вместе с политруком. Кто-то, правда, на всякий случай дежурил. У нас знаний никто не спрашивал. Зато если приезжал проверяющий, то экзамены по политподготовке проходили следующим образом. Дело в том, что когда нас призвали служить, то тех, кто имел полное среднее образование, направляли в отдельный взвод. Все же у нас предчувствовали войну! Мы в этом взводе, значит, служили. А рядом были взвода с солдатами, которые были, можно сказать, мужики, которые отслужили уже два года, и их потом снова взяли служить. У нас ведь кто получал звание сержанта, служил три года. Кто не получал звание сержанта - служил два года. Вот такая служба была. А хохлы все стремились быть сержантами. Эти все по три года служили, но старались так, чтобы у них была лычка. И если меня призвали с 18 лет, то эти были до 25 лет. И вот на проверках мы выходили вперед, так как больше знали, и говорили.

Но нельзя сказать, что сержанты нас сильно и все время гоняли. Я до сего времени хорошо помню сержанта Латфулина. Так я его вспоминаю только с хорошей стороны. Сам он татарин был по национальности. Они же все с нашей среды было. Конечно, они требовали дисциплины, и дисциплина была. Но они с нами спали, и с нами все время находились. Ну представляешь себе ситуацию? Когда они с нами в одних и тех же условиях находились, как они могли нас гонять? Просто он, младший командир, был тех же условиях, что и мы, но с него требовали, а он, в свою очередь, с нас требовал, мы все выполняли, и служба, конечно, шла хорошо.

Кстати, а другие национальности с вами служили в армии?

Ну я, например, оказался во взводе, куда нас призвали и направили, который был многонациональным. Я был, например, эстонец, были литовцы, был поляк, были сыновья кулаков, ну вот раскулаченных этих. Вот такая, значит, шваль у нас собралась. Понимаешь? У меня был товарищ перед войной по школе - Теодор Мизна. Я с ним в одном классе учился, вместе школу кончал. Он, правда, после 8-го класса ушел в техникум педагогический, а я кончал дальше 10-й класс. Так вот, его призвали служить куда-то в приграничный район еще в 1939 году (он на год был старше меня). Потом их демобилизовали. Мать мне в армию тогда написала письмо: "Федя, ты скоро приедешь домой, уже эстонцев всех демобилизовали." А я жил в районе Гдова и там у нас много очень жило эстонцев. Понимаешь, они перед войной приехали домой, их демобилизовали. Понимаешь? Их с армии освободили.

А мы в Сибири служили, и у нас такой взвод был, что считали, что в одной куче мы ничего не можем сделать, и недоверие было: как к эстонцам, как к детям кулаков (правда, я не из их числа был). А так внутри, конечно, мы никакого недоверия не ощущали к себе. Даже командиры никакого недоверия к нам не испытывали. Ну нигде я не мог себе представить, чтобы кто-то чего-то мне такое бы сказал. Это уже потом я осознавал, почему нас всех так в один взвод объединили. Помню, что когда началась война, нас стали отбирать кого куда. Кого в училище, а кого стали отбирать стрелками в авиацию. Так у нас стрелками взяли сыновей кулаков, таких вроде бы неблагонадежных. А эстонцев и вот этих национальностей никого не взяли. Это было такое направление со стороны правительства, наверное. А тогда со стрелками так было. Нас отбирали, и первыми приехали отбирать стрелков в авиацию. От нас стали брать. Чтобы быстро готовить, нужны были грамотные люди. А мы были с полным средним образованием. А взяли как неблагонадежных этих сынов кулачков туда. А нас всех просто в училище отправили. Понимаешь?

Каким был распорядок дня в армии довоенного периода? Приведите пример.

Ну какой у нас был распорядок? Все начиналось с того, что объявляли подъем. Потом были умывание, туалет, завтрак. И начинались занятия. После них был обед. Потом объявлялся личный час. Вот в этот личный час мы опять все спали. Бывало, конечно, что кто-то в это время письма писал. Но в основном, я говорю, спали. У каждого было одно стремление: отдохнуть. Понимаешь? До того у нас был напряженный день. Потом - занятия, огневая подготовка. Пушки стояли у нас в Красноярске, где я служил, в парке за два километра. Так мы ходили туда заниматься вне зависимости от погоды. Мне было жалко командира взвода лейтенанта Кирпичникова. Ведь им, офицерам, командирам взводов, сильно доставалось. Но доставалось в каком смысле? Он должен был ходить всегда в хромовых сапогах и в шинели, и ничего постороннего у него не должно было быть. Да и солдат у нас тоже не имел права иметь какой-то посторонней другой одежды. Даже надеть под себя свитер какой-нибудь не имел права. В тумбочке было только то, что было положено. Никто ничего не трогал. Если посылку кто-то получал (а у нас некоторые в иных случаях получали посылки, потому что родственники присылали), то эту посылку моментально съедали. Почему? Потому что в тумбочке не должно было быть ничего. Понимаешь что? Свою посылку ты не мог в тумбочку положить. Вот такая служба была.

Но я скажу от себя, что если бы в армии сейчас бы добились такой службы, это было бы отлично и очень даже отлично, это бы решило очень многие проблемы. Потому у нас в армии тогда солдат был вымуштрованный, что он всегда слушался. И когда с армии приходил человек, это приходил действительно человек. Это был дисциплинированный человек и как бы физически крепкий человек. Весь если ты вынес на себе эту армейскую нагрузку,  то ты физически был здоровый. Понимаешь? Ну вот, а заканчивался армейский день так. Было личное время, чистка оружия, а потом, после всего этого, у нас отбой объявляли.

На что тратили в армии свободное время?

А свободное время если и было, то его тратили либо на то, чтобы письмо родным написать, либо на то, чтобы поспать, - вот так и тратили свободное время. А на что еще можно было в казарме потратить свободное время? Там же не было такого, чтобы ты, допустим, мог пойти в волейбол поиграть, никаких спортивных игр там не было.

Какое оружие было в армии в то время?

Винтовка такая вот длинная была. А потом: у нас, у артиллеристов, были уже карабины в то время. Это уже такие как бы укороченные винтовки были.

Как было в армии с обмундированием?

Обмундирование было хорошее. У нас было так. Летним обмундированием было хб, галифе (брюк тогда не было). Ну и парадное обмундирование летом тоже было, как бы сказать. Зимой была шинель, были буденновки. Но буденновка - это вещь была плохая. Чем плоха она была? Шапки вот, например, были хорошими. А буденновка - чем она была плохая? У нее внутри не было ваты, она была байковая. Понимаете, сверху был материал такой, а внутри - байка. И когда ты зимой одевал буденновку (вот здесь она застегивалась и вот так ромб прикрывала, - показывает), то из-за того, что ты дышал, получалось испарение, и все у тебя замерзало в результате этого. Понимаешь? И уже только во время войны ввели у нас шапки. Это уже было хорошо. Вот эти буденновки - это было плохо. Летом они, впрочем, шли нормально. А зимой, особенно в Сибири, где мы служили, это было очень ужасно.

Что можно еще вспомнить из довоенной службы моей? Могу вспомнить, например, следующее. Вот наш 542-й корпусной артиллерийский полк выезжал на стрельбы за 30 километров. Там, под Красноярском, располагался наш учебный полигон. Значит, летом мы шли походными колоннами туда, а пушки туда везли трактора. И было, к примеру, такое. Значит, те, кто отличился на стрельбах этих, ну хорошо и отлично стрелял по времени и все там такое, тех отличившихся сажали на эти трактора, которые везли пушки, так как других машин не было, и везли обратно 30 километров уже на тракторах. А другие, значит, шли и обратно пешком. Представляешь? Мучительно, очень трудно было идти в этом походе. А зимой, значит, если это было зимой, нас ставили на лыжи. И каждый из нас шел на лыжах на это стрельбище. На этом стрельбище специально только для нашего полка была сооружена только одна землянка.

Так вот, тот, кто первым на лыжах туда подъезжал (а представь ситуацию: это было зимой и в стужу, из-за шапок-буденновок многие солдаты обмораживались; а представь, каково это было, если казаха ставили на лыжи), тот мог в землянке, которая там была, забираться и там ночевать. Землянка вмещала всего человек пятнадцать. Она набивалась битком. Так у нас ложились просто все, ну и все. Представляешь, каково это было: столько километров пройти на лыжах? Но для меня собственно, это чем было хорошо? Я-то, например, был очень хороший лыжник. Я и в соревнованиях участвовал. Вот чего я мог в армии хорошо делать, так это на лыжах хорошо ходить и стрелять хорошо. Бегал я, правда, плохо. Потом к вечеру все в землянке собирались, а уже на утро начинались стрельбы.

Да, вот еще какая интересная была еще вещь тогда в армии. Если ты, служа в армии, набирал десять благодарностей от командования, то тебя отпускали в отпуск на десять суток (а в то время в армии просто так отпусков не давали никаких). Но для этого надо было десять благодарностей набрать! Так вот, я набирал этих благодарностей за счет того, что хорошо отстреливался и участвовал в этих лыжных гонках. Ну и за выпуск газет тоже (я хорошо рисовал и делал стенгазеты). У меня уже число благодарностей где-то приближалось к десяти. Так вот, когда на лыжах мы ехали туда, я обычно в числе первых туда приезжал. Бывает, приезжаешь, оставляешь все, потом ложишься в землянку. валетом или как, ну и спишь себе. Страшное дело, если захочешь в туалет. Если ты вышел по нужде, то твое место займет другой. А те, кто не попал туда, в землянку, те делали себе временные землянки из плит. А снег в Красноярске был плотный-плотный. Складывали небольшую такую землянку, а внутри нее костер разводили. Понимаешь? А топить-то тоже нечем было. Место такое: леса нет, а только кустарник кругом. А представляешь, что это было? Ведь мерзлый сырой кустарник - он только дым дает. Вот условия были, конечно, в этом отношении не ахти какие.

И у нас был такой случай там, что сразу замерзло семь солдат. Поставили их на лыжи. Они, значит, ехали, увидели стог сена, устали зимой, сунулись и уснули там. А ты, наверное, знаешь, что когда человек замерзает, он спать начинает. После того самого случая, когда солдаты замерзли, нас перестали пускать такими одиночными группами, а уже старались как-то вместе пускать. Вот такое дело было.

Чем вам запомнилось начало войны?

В это время мы находились в летнем лагере. Вообще-то мы, солдаты, в казарме жили. Но на лето мы уходили в лагеря. Так как наши пушки находились в двух километрах от казармы, то наш лагерь в солдатских палатках от них недалеко размещался. Палатки эти были десятиместные. Мы были в этом лагере в это время. И вдруг нам объявили о том, что началась война.

Как восприняли у вас это известие?

Я про себя скажу: воспринял так, как будто ничего и не произошло. Понимаешь? Солдат есть солдат. Может, это было с тем связано, что мы очень далеко были от этой войны. В Сибири же мы тогда были. И тут уже не про войну думал каждый, а о том, что с ним дальше будет. Понимаешь? Думал о том, что он дальше будет делать. Тут в полку у нас, конечно, объявили тревогу. На плацу сразу отдельно вывели взвод, в котором служили солдаты с полным средним образованием и высшим образованием. Остальных стали готовить к отправке на фронт. Сразу стали грузить пушки на железной дороге на платформы и отправлять дальше куда-то. В общем, все стали готовиться ехать на фронт все! Сразу же наш полк без нас уехал. А нас, остаток людей, которые были с образованием, направили кого в училище, кого - куда. А этот полк пошел, значит, воевать. Но потом я узнал историю этого полка. Вот! Ну и меня сразу, как началась война и полк наш отправили на фронт, направили в Томск, на шестимесячные курсы при артиллерийском училище. Я там полгода проучился.

Расскажите поподробнее о своей учебе в Томском артиллерийском училище.

Там, значит, было что? До того, как туда попасть, я служил в тяжелом артиллерийском полку, у нас были 152-миллиметровые пушки,  и их возили на тракторах. А когда я попал в это училище в Томске, то там были пушки меньшего калибра: 176-ти и 122-х, и там уже все было на конной тяге. То есть, когда я в училище пришел, то там были 122-миллиметровые гаубицы, и их возили на лошадях уже, - конная тяга была такая. А как это было, не знаешь? Три пары запрягались и везли, ну и так далее. Так там, в училище, была служба с чем в основном связана? В основном с чисткой лошадей. Мы же в том числе должны были и ухаживать за лошадьми. Нас готовили как артиллеристов, ну и у каждого была лошадь. Каждый ухаживал за лошадью, ну и выполнял обязанности, в зависимости от того, кем он был, - ездовой или кто-то другой. На каждой паре сидел верховой. Видал, наверное, по фильмам, как лошади пушки тянут? Это лошади их тянули. То есть, три пары. Первая пара называлась коренные, а другие две пары назывались уносы: первый унос и второй унос, значит. На одной из лошадей сидел ездовой, он управлял этими двумя лошадьми.

Так вот, нашей задачей было еще ухаживать за этими лошадьми. Тут очень часто проводили смотры этих лошадей. Что это значило? Нужно было так вымыть эту лошадь, чтобы ни одной пылинки не было заметно. Помню, к нам приходил проверяющий с белым чистым носовым платком и искал на лошади такое место, где бы оставался след хоть какой-то грязи. Ну не грязи, а чего-то такого темного, что оставалось. Там, в училище, нам учиться было тяжело вообще-то. Каждое утро мы вставали, себя приводили там в порядок, шли на конюшню, поили лошадей, чистили их. Каждое утро проводилась у нас чистка лошадей, чистили щетками, очень много уходило на это времени. Вот такую службу я в училище захватил.

Что можете сказать о преподавательском составе вашего училища?

А преподавателей направляли к нам из частей. У нас отбирать преподавателей из воинских частей. Понимаешь? К нам прибывали офицеры из частей, которые были грамотные. И вот они у нас в училище и проводили обучение. У меня преподавателем, например, стал офицер, который был у нас в полку, где я до войны служил, поэтому мне, я считаю, повезло.

Какие дисциплины вы изучали в училище?

Ну там, видишь ли, мы изучали следующее: материальную часть оружия, артиллерийскую подготовку, тактику, - понимаешь, все вот эти военные предметы. Ну и, конечно, политподготовку, политэкономию. Это были вот такие предметы, - как обычно, ну обычно везде и во всех занятиях. Но я что скажу об этой своей учебе? Мне было легче других служить, то есть, это меня так касается, благодаря тому, что я рисовал. И мне, начиная от того, как только меня призвали в армию, поручали выпускать стенгазеты. Это лежало на мне. А в то время наглядная агитация (теперь бы назвали рекламой) играла очень большую роль. Эти наглядные агитации закончились при советской власти. Наглядная агитация - она всегда играла большую роль. Я выпускал эти стенгазеты. И я за это очень ценился этими политработниками. Когда я солдатом служил, мы ведрами носили воду в свои умывальники. Снизу носили - был у нас второй этаж. Так вот, меня всегда в это время освобождали, и я выполнял другую работу. Так же было и в училище.

Никто не завидовал этим вашим привилегиям?

Не было у нас такого. Вот чего у нас не было, того не было. В армии этого тоже не было. И когда нас отправили в училище, те, с которыми мы вместе служили, у нас был такой костяк, что мы шли друг за друга горой. Там такого не могло быть, чтобы кто-то друг на друга злился. В этом отношении служба наша была дружная. Даже если ты если другой нации был. У нас, например, было много казахов. Даже один казах был со средним образованием у нас. Потом я не знаю, куда он ушел, - в училище он не попал. Даже понятия не было о какой-то зависти. Даже если русских было много, и если был кто-то какой-то другой нации, к нему даже лучше относились, чем к русскому. Понимаешь, ко мне, как к эстонцу, в армии как-то даже лучше относились, больше, чем я ожидал, и я чувствовал это.

Когда вы окончили училище? Куда вас после этого направили?

Училище я кончил в декабре месяце 1941-го года, где-то так. После этого меня направили в город Киров на формирование новой артиллерийской части. Я первым прибыл туда и был назначен командиром взвода управления. Командир взвода управления - это такая должность, когда у меня, к примеру, в подчинении находятся разведчики, связисты и телефонисты, три вот этих отделения во взводе. А определили меня на должность командира взвода управления, наверное, потому, что я хорошо рисовал, на картах хорошо работал, мог легко на них наносить обстановку. Что интересно: когда в послевоенные годы, уже после окончания военной академии, я служил в армии, и служил в составе Сибирского военного округа, в городе Новосибирске, то я делал карту для командующего округом. Ну не будет же командующий сам наносить обстановку! Вот командир дивизии и вызывал меня к себе, говорил: "Вот, нанеси обстановку командующему!" Я к чему это говорю? Потому что благодаря этим способностям я стал командиром взвода управления. И у меня в подчинении были разведчики, связисты и радисты. Ну и вот, в Кирове мы формировались. Мы тогда получали лошадей, в деревне стояла наша батарея. У местных крестьян лошадей уже не было - у них отобраны были лошади. Нам приводили лошадей, мы их устанавливали, давали корм, привозили сено им там. В общем, сформировали мы полк. В начале, когда шло это формирование, помню, мне еще пришлось работать даже за командира батареи - не было еще командира батареи. Потом прибыл командир батареи, и мы этот полк сформировали. Замполит там, значит, тоже прибыл. В общем, сформировали мы полк и ушли на фронт. Это было в начале 1942 года.

Расскажите поподробнее, как именно проходило формирование этого полка.

Не знаю, как бы тебе очень просто об этом рассказать? В общем, дело было так. Где-то мобилизовали солдат. Чаще всего к нам они приходили с госпиталей. Чаще всего это были сержанты, в общем, младший командный состав. И они приходили и готовы были уже нести службу. Потом, призывали в армию и просто солдат. Но их куда направляли? Вот сразу вот в эти формирующиеся части. Или в запасной полк, или сразу в часть. Чаще всего направляли вот в такие специально организованные запасные полки, там подготовку они проходили, и уже подготовленными присылались к нам. Короче говоря, к нам присылали их сюда, а мы уже с них формировали взвода, батареи. И лошади если прибывали - мы их тоже формировали. Артиллерия прибывает, пушки - мы их тоже принимаем и их уже распределяем как бы в части. Понимаешь? Вот по такому принципу мы формировали полк. Это формирование было самое обычное. Точно так же детский сад формируют, когда он создается. Понимаешь, вот такой принцип был в формировании.

А потом попали на фронт. На фронт мы шли на окружение 16-й армии. В Эстонский корпус я попал уже в 1943-м году. А тогда я попал в русскую артиллерийскую часть.

А как называлась та самая ваша часть?

Я не могу вспомнить, надо смотреть военный билет, там записано прохождение службы, там и все фронта записаны. Когда я был в Эстонском стрелковом корпусе, нас бросали и на один фронт, и на другой фронт, и должности были у меня разные. А так вот я помню, что до войны служил в 542-м корпусном артполку,  - ну туда меня направили, когда призвали в армию. Но я в этой части недолго был. Кстати, о том, что это было неудачное окружение, я узнал уже потом, уже после того, как меня сняли оттуда. А узнал я об этом, значит, так. Прибыл к нам на пополнение в запасной полк, когда я уже служил там, один раненый сержант. Он прибыл как раз из госпиталя. Он как раз был из той части, которая дальше занималась этим окружением.  Прибыл раненый, его ранило где-то там. Так он рассказывал нам следующее: что окружение было неудачным, его там ранило, он в госпитале полежал и прибыл к нам в часть. Я его видел, тогда я и узнал, что эту часть потом перебросили на другое место, на другой участок. А потом я попал в Эстонский стрелковый корпус.

Где именно это короткое время воевали? Какие-то бои запомнились?

Под Ленинград мы прибыли. Под Ленинградом нашим удалось окружить 16-ю армию немцев. Вот на это окружение нас и послали. Но окружить на самом деле не удалось. Была попытка окружения. И вот нас туда послали. Потом, как бои стали завершаться, пришел приказ, меня отозвали с этого участка и направили в город Свердловск. Я вначале не понял: что такое? С чего это вдруг сняли с фронта и отправили в тыл? Оказывается, это было сделано потому, что начал формироваться 8-й Эстонский стрелковый корпус, и меня как эстонца направили туда.

Возвращаясь, так сказать, немного назад, скажите: а каким был ваш первый бой тогда, когда вы шли на окружение 16-й армии?

Сейчас расскажу. Когда мы шли на окружение этой армии, условия были поставлены следующие. Чтобы подойти к немцам скрытно, запрещалось всем курить. И никто не курил. Все были в белых шубах. Выдавали нам в пути хлеб, но он замерзал из-за мороза. Так мы из-за этого клали этот хлеб к себе в пах, потому что хлеб когда замерзнет - он как свинец становится, и его есть невозможно. Вот так его и разогревали. Костер разводить было нельзя. Курить тоже очень опасно было. Но я не курил никогда, и меня это не трогало. Ну и такой я случай мне запомнился, значит. Шли мы шли себе. Но так как я попал тогда в батарею 45-мм пушек, то у нас с собой была "сорокапятка". Когда шли на окружение, большую артиллерию нельзя было брать. Потому что зима была страшная, много снегу почему-то было, мы еле тащились. И скрыто идти надо было еще куда-то дальше.

И вот, одном месте, когда мы здорово отстали от своих, я со своим расчетом "сорокопяток" подошел к одной заброшенной деревеньке. Дело было под вечер, было уже темно совсем. В этой деревне оказались немцы. И была там баня. Но мы-то видели их, а они нас не видели: мы скрытно так прошли лесом. Подошли к деревне, значит. И вдруг мы видим, что, значит, бегут все немцы в баню. На утро это было уже, они стали раздеваться. Знаешь, немцы как-то очень любят чистоту. Вот они и пошли помыться в баню. Их много туда забежало. Ну а мне что? Двадцать лет было всего, дури было много, и много этой энергии шло. Что-то хочется сделать, какой-то подвиг сделать. И я до чего додумался? А уже темно стало. А эта деревенька - она очень-очень далеко ото всех была.Я не знаю, кто были те немцы, но какой-то передовой отряд, наверное. И смотрю: все забежали в эту баню. И нигде больше никого нет, никого не видно. И я что додумался? Я взял пушку, приказал ее зарядить и осколочным туда прямо дверь выстрелил. А "сорокопятка", она чем была хороша? У нее очень дальняя прицельная способность больша ябыла. То есть, из нее можно через панораму очень точно навести на цель. И я дал два снаряда в эту баню. Оттуда никто не вышел. Понимаешь? Эта баня загорелась. Так как мы были отставшие от своей части, мы сразу быстро раз - и пошли. Одна только пара лошадей тащила нашу "сорокапятку". И мы на этой лошади ушли.

И так никто и не узнал про этот случай. Когда мы догнали часть и пришли к командиру (но солдаты же не проболтаются ни за что), командир сказал: "Что-то там какая-то вроде бы стрельба была." Я ничего не сказал. Так никто и не узнал об этом. Это первые мои трупы были. Первые, кого я убил на войне. Конечно, если бы узнали об этом, то мне не поздоровилось бы.

После этого вас направили в Эстонский стрелковый корпус. Какая там была обстановка?

Видишь ли, я не сразу об этом узнал. Когда я прибыл в тыл в город Свердловск, то сразу заметил такое: сидят эстонские офицеры, шинели у них совсем другого покроя - старой эстонской армии, вот. Ну знаков различия у них никаких не было. Это только проходило формирование Эстонского стрелкового корпуса. Понимаешь? И вот меня туда направили. Я в начале не понял, куда и что. Чувствую, что это связано с тем, что я эстонец, но не понял в начале. Оказывается, стали формировать 7-ю Эстонскую стрелковую дивизию. В городе Еланске, под Свердловском, проходило ее формирование. И вот здесь тогда как началась! Но тут что у меня получилось еще? Я плохо владел эстонским языком. Ну, в общем, получилось так, что когда формировался этот Эстонский корпус, я то уже побывал на фронте, прошел все это, тут творился самый настоящий кошмар.

Эти эстонцы, которых направили сюда, на формирование дивизии, до этого побывали в рабочем батальоне. Призвали же их в армию только тогда, когда стали этот корпус формировать. А до этого не призывали: они в рабочих батальонах были, куда их в самом начале войны отправили. И вот что мне там запомнилось? Там землянки были. Среди солдат была большая вшивость. В то время не было там, в корпусе, командиров взводов, еще не прибыли они, и мне поручили опять формировать батарею, теперь - с этих с эстонцев. Но тогда ни орудий, ничего у нас не было, просто нужно было людей сформировать, эстонцев. Они только прибывали. Понимаешь? Вшивость, говорю, среди них была страшная. Как-то раз, помню, мне дали в помощь одну девушку-санитарку. Так вот, когда мы приходили к ним, они на нарах сидели и вшей в нее бросали. Недовольные советской властью все они были. Все они и были у нас в батарее. Но это понятно. Ведь когда война началась, их, эстонцев из Эстонии, взяли и отправили в Сибирь, а там распределили по рабочим батальонам. Страшнейшие там были условия жизни! Но тогда все были в таких плохих условиях. В общем, понимаешь, какая была ситуация. Было недовольство такое, дисциплины там тоже никакой не было.

Я посмотрел на все это дело, подумал-подумал, потом взял да и написал рапорт, что хочу на фронт. В начале меня не хотели отпускать из дивизии, ну а потом из-за того, что не хватало на фронте офицеров, все-таки война шла, пошли мне на встречу и меня, значит, отпустили. Я попал в запасной русский полк, где уже, значит, готовили людей для фронта. Там, конечно, более благоприятная обстановка была. Туда уже тоже люди приходили и приходили. Но приходили откуда? Туда даже приходили из тюрем. Приходили те, у которых малый срок был. Но они все равно какие-то немножко другие люди были. Потому что когда Эстонский корпус формировали, когда формировали нашу эту Эстонскую дивизию, там были такие условия, что даже очень много умирало людей. Потому что у всех были голодные желудки, а там питание было тоже ненормальное. Разве можно было за этим уследить, с собой совладать? Ну война есть война. В общем, в запасном полку условия были очень плохие. Я просто захотел уйти оттуда. Один я там только в шинели ходил, как офицер. Ну и вот. И так перешел в русский запасной полк. В русском запасном полку мы готовили такие маршевые роты и маршевые батареи. То есть, в тылу готовили солдат, а их и призывали в армию с деревень и с городов. Был, я уже сказал, контингент из тюрем, но их меньше было. Ну и всех их готовили, потом отправляли на пополнение на фронт. Я просился на фронт, но меня не посылали. Как эстонца не посылали. Ведь с фронтов эстонцев сняли, а я просился туда. Ясно, что меня не собирались пускать. Потом в конце концов все же пришел приказ, и меня обратно отправили в Эстонский стрелковый корпус, и с тех пор я воевал уже в Эстонском стрелковом корпусе. А так в русской части мне не давали воевать.

Первые бои корпуса проходили под Великими Луками. Но туда я не попал. Потом участвовал в боях за Нарву. Но до Нарвы мы еще много воевали. Под Невелем, например, я воевал. Пехота корпуса в этих боях не участвовала. Но я был в артиллерийском полку, и здесь же, Нарву, освобождали тоже только артиллеристы корпуса. Поэтому я и попал в как бы в число освободителей города Нарвы. Здесь, под Нарвой, эстонской пехоты не было. Только артиллерия участвовала в этих боях.

А кем вы были по должности в корпусе?

Я разные должности выполнял. В период этих боев я был командиром 122-миллиметровой минометной батареи 917-го полка, а это приравнивается к тяжелой артиллерии. Здоровые это были минометы! Был в 779-м артиллерийском полку. Но в основном, конечно, был командиром взвода управления. А что такое командир взвода управления? Это означало, что ты все время должен был быть с пехотой.

Как у командира батареи, как у командира взвода управления как складывались у вас отношения с подчиненными?

Ну что я тебе могу сказать по этому поводу? У меня был очень мирный характер. Вот я за всю службу не то что среди солдат, но даже и среди офицеров, с кем я был, даже не могу припомнить случая, чтобы кто-то ко мне мог плохо относиться. Я сам старался хорошо ко всем относиться и поэтому ко мне было хорошее отношение. Солдат я старался никогда не наказывать да и не надо было этого делать. Ведь солдат - он ведь все понимает. После войны, конечно, тяжелей было служить. Но все равно. Я служил в Эстонском корпусе, эстонцы в основном там и были, а эстонцы по своему нраву отличаются от русских... Русский - он чего любит? Напиться, подраться. Русский солдат такие нарушения и делает. А у эстонца самая слабая сторона -  самоволка. Он тоже пойдет, где-то выпьет, но он не напьется и не поскандалит, а только пойдет девку искать. А потом придет обратно. Поэтому с ними легче было справляться. Понимаешь?

Какими были для вас в составе Эстонского корпуса первые бои?

Я плохо помню первые бои, потому что, понимаешь ли, они все были однообразные. Ведь я был в артиллерии. А там, в артиллерии, собственно, из чего слагаются бои? Пехота - она, собственно, совершает и делает как бы войну. Ну не войну делает, а успех завершает. А артиллерия помогает ей завершать успех. Я имею в виду артиллерию, которая считается как дальнобойная. Тут я, конечно, исключаю прямую наводку, - она идет вместе с пехотой, они вместе добывают землю, добывают плацдарм. А я в тяжелой артиллерии в основном служил, которая идет для того, чтобы помогать пехоте. Это, значит, было что? Делали мы артподготовку. То есть, мы, батарея, где-то за семь километров находились от переднего края. А впереди, за два километра, по телефонной связи, насколько позволяли то условия, находились вместе с пехотой те, которые корректировали огонь.

Так вот, я, как командир взвода управления, в основном находился вместе с пехотой. Обеспечивал связью командира батареи, который корректировал огонь, и у меня были радисты, была радиосвязь. Но радиосвязью мы реже работали - этим в основном пользовались только тогда, когда стояли, как говорят, "в обороне". А так в основном телефонными катушками пользовались. Но прорыв делали русские, пехота, а из эстонцев помогали им только артиллеристы. Это было под Невелем.

Почему так было? Потому что если бы эстонцы все время делали бы прорыв, их не хватило бы для освобождения Эстонии. Сколько их, эстонцев, было? Корпус назывался, а там эстонцев по отношению к русским очень же мало было. Я говорю по соотношению. А артиллерия - она была хорошая. Корпус славился тем, что тут были грамотные офицеры-артиллеристы. Тут были даже старые эстонские офицеры, которые в эстонской армии были кадровыми военными. Ну я и говорю, что много было вообще грамотных людей в корпусе.

А какая была в целом обстановка в боях под Невелем?

Под Невелем были страшные бои. Но чем бои были страшные? Там немец что сделал? Специально или не специально, но когда мы взяли город Невель в первый раз, на железнодорожной станции у вокзала, помню, стояла цистерна с этиловым спиртом, специально оставленным немцами. Но наши солдаты, конечно, нашли этот спирт, все, естественно, понапились им, поумирало их много человек, а кое-кого удалось, может, спасти. Немец знал это дело, как будто специально готовил. А потом ударил и вышиб нас оттуда, и тогда у нас очень много людей погибло. А сколько умерло от этого спирта! Потом пришлось второй раз брать уже этот Невель. И вот был, помню, со мной такой случай. Это к твоему вопросу: как солдаты относились ко мне как к командиру? Солдатскую любовь нужно было завоевывать! В то время за Невель шли сильные бои. И мне нужно было протянуть связь, так как требовался артиллерийский огонь. Ну и мне звонит командир полка и говорит: "Ваша батарея должна туда-туда открыть огонь, нужно срочно связь провести." Вот нужно было мне, как командиру взвода управления, тянуть связь туда на наблюдательный пункт, к пехоте. Ну я, значит, взял разведчиков, связистов с этими с катушками и мы потянули связь. Тянем-тянем. Ну а это же, знаешь, ответственно очень. Нужно продержать связь, от этого зависит исход боя в какой-то степени. Тянем-тянем эту связь. Смотрим: мины. Это наша пехота когда прошла, когда она была уже впереди, перед нами прошли минеры и обозначили минное поле словами: "Мины. Мины. Мины." Ну знаешь, наверное, по фильмам, что были такие таблички, которые на минных полях устанавливались. Подошли к этому минному полю, значит. Что делать? Ну солдаты смотрят: бежать по минному полю, это что такое?! Это все равно что идти себя уничтожать. А приказ-то надо выполнять, потому что связь-то прервана, нет связи с наблюдательным пунктом, откуда ведется огонь.

Я, значит, соображаю. Смотрю: через это минное поле под углом проходит канавка, а в ней - вода. Канава небольшая такая. И думаю: в воду-то мину не будешь ставить, а только где-то сбоку. Я говорю своим солдатам: "Ну что ребята? Струсили? Ну-ка давайте-ка мне катушку." Я беру катушку и думаю: надо перетащить это на ту сторону, уже близко надо, где наблюдательный пункт этот. Я взял катушку и стал тащить. Они сообразили, в чем дело, и пришли на помощь. Нужно было тащить провод на ту сторону. И мы тихо след в след по этой канаве перетащили туда на ту сторону, катушку, связь провели, и это была единственная связь, которая помогла пехоте здесь, и бой прошел удачно. Понимаешь, благодаря вот этой нашей связи. После того самого случая ко мне, знаешь, относились совершенно по другому уже мои подчиненные. Ну я тогда только туда прибыл недавно. Они думали, что молодой еще совершенно. А солдаты в моем подчинении уже пожилые были, уже мужики с усами, а тут мальчишка какой-то. Были и те, кому за 40, в армию ведь брали всех, кто был способен носить оружие. Вот так и было: усачами командовал мальчишка! Были разные люди. У меня был из тюрьмы один. Варк была его фамилия, с ним я всю войну прошел. О нас можно хоть книгу писать. Как мы с ним воевали. Сколько разных эпизодов у нас было!!!

О боях под Нарвой что можете рассказать?

Первое, что мне здесь, под Нарвой, запомнилось, это то, что когда мы прибыли сюда и стали на огневые позиции, то в первую очередь установили орудия, вышли на наблюдательные пункты, оборудовали их там, накаты сделали, бревна принесли, установили землянки (помнишь, наверное, как в одной песне поется - "Землянка наша в три наката"). Прибыли мы сюда, под Нарву, еще в марте месяце 1944 года. А прибыли сюда как раз после того, как наши войска пробовали делать прорыв - брать Нарву по льду. Но лед уже был очень слабый. И когда вот русские войска пошли, вот сюда на Нарву, это на тот участок, в районе кладбища Рийгикюла, куда как раз и мы туда прибыли. На том берегу тогда мы стояли: был у нас там свой наблюдательный пункт. Так вот, когда мы стояли на том берегу, то смотрели вниз на реку. Река тогда была взорванная. Все готовились к форсированию реки: немцы на этой стороне были, а мы - на той. Так вот, этот лед весь был покрыт трупами. Ну видно же было: там труп, там труп. Почему такое было? Потому что люди погибали, а потом их взять никак не могли. Когда лед таял, они уходили вниз под воду. Их взять-то было нельзя, к ним подойти нельзя было. А погибали они, когда прорыв делали и по льду шли вперед.

Это, конечно, для меня неприятные воспоминания. Я командовал в то время, когда эта операция проводилась, батареей 120-миллиметровых минометных орудий, и мы вели по позициям немцев огонь. И после того, как мы кончили вести огонь, стали делать артподготовку. Я и говорю, что почему мы участвовали везде во всех боях - потому что мы делали артподготовку, обрабатывали, как говориться, передний край снарядами, а потом в атаку шла пехота. И когда пехоте нашей уже прорыв удался, это было уже в июле месяце. Когда наша пехота пошла вперед, и уже прорыв, как говорится, сделали, мы уже не стреляли. Наши пошли дальше-дальше. Тогда я, помню, подошел к реке Нарове и увидел там труп. Это был труп, еще оставшийся с того прорыва. Лежал этот труп, значит. Места на нем оголенные были, и он не был одет. Так он весь был в миногах! Знаешь же, наверное, что миног очень много плавает в этой реке Нарове. Вот миноги и сосали этот труп. Ну а потом что? Потом навели понтонный мост, это было уже здесь, ближе сюда к Нарве, и наши войска начали входить в Нарву. Потом пошли дальше, а мы остановились в Нарве. Артиллерия, значит, в Нарве остановилась.

Расскажу тебе один из моих нарвских эпизодов, такую необычную историю. Когда мы взяли Нарву и остановились в городе, командиру моему пришел приказ: "Выделите одного солдата!" А этот солдат ему нужен был для охраны каких-то объектов, каких-то домов, одним словом, я не знаю, для чего его взяли. Был в моем подчинении такой нерадивый солдат по фамилии Мыттус. Ну и командир полка мне и говорит: "Слушай, давай-ка этого Мыттуса отправим туда." Знаешь, в таких случаях, когда просили кого-то непонятно куда отправить, всегда худшего отдавали. Ну и мы этого нерадивого солдата отправили в эту командировку. Но проходит какое-то время, и нам сообщают, что Мыттуса ранило и что он находится в госпитале. А здесь, под Нарвой, вот на этой уже стороне, в районе Усть-Нарвы на полянах (я уже не помню точно сейчас, где именно) были развернуты госпитали раненых. Раненых-то было много!

Госпиталь находился в большой палатке. И нам нужно было идти и взять оттуда справку, с госпиталя с этого полевого, что Мыттус находится здесь на излечении. Я пришел туда в госпиталь в этот. Прихожу и говорю этому начальнику медслужбы, который там был: "Тут лежит мой солдат Мыттус, мне нужна справка, что он лежит. За каждого солдата же отчитываешься, что он лежит здесь раненый." Этот врач, еврей, пожилой, так смотрит на меня и говорит: "Мыттус, Мыттус, Мыттус... Так Мыттус умер." Тогда я ему и говорю: "Ну раз умер, так дайте справку, что он умер. Что его нет в живых." А в госпитале всех, кто умирал, отвозили и хоронили в то место, где сейчас Братская могила находится. Ну это и тогда была Братская могила. И этот врач сказал мне, что Мыттус похоронен в этой Братской могиле. Ну и я значит взял справку у этого врача. А у этого Мыттуса была сестра, которая работала у нас в медсанбате. И был у него брат, который был фельдшер. А история такова, что эта медсестра, его сестра, крутила с каким-то нашим большим командиром, генералом. Я не знаю, с каким. Может, и командиром дивизии Ломбаком . Ну я не помню. Ну какой-то шишка он был важная. И она там с его помощью договорилась, чтобы Мыттуса похоронить здесь, на эстонском вот кладбище в Кингисеппе, похоронить, значит, там. Я говорю: "А как же хоронить его теперь? Где ж его труп найдешь? Там же сколько лежит? Где ж его труп найдешь? Никак нельзя. Ну попробуй-ка!" А мне дают приказ: ехать туда, сделать цинковый гроб и похоронить в Кингисеппе. В общем, хотели похоронить его как героя. А какой он герой? Самый плохой солдат.

Я думаю: "Что делать?" Я хоть и молодой тогда был, но шурупы еще были завернуты. Я, значит, в медпункт к этому врачу иду. А я слышал и знал, нас предупреждали, что из мертвых, которые долго лежат, выделяется трупный яд. То есть, если покойник долго лежит, то на трупе появляется трупный яд. Если он попадает в организм, человек умирает. Я туда, значит, прихожу к начальнику медслужбы нашего полка и говорю: "Так и так, приказывают забрать оттуда, из могилы, труп." Он говорит: "Ка-ак? Да разве можно? А сколько там их?" Я говорю: "А я не знаю, сколько там их. Может - сто, а может - меньше человек лежит." Он  говорит: "Ни в коем случае." В общем, пошел он после этого к какому-то командиру. К высшему командиру. Тот говорит: "Какое к черту? Отставить это дело." И правильно сделал. Это надо что было делать? Вскрыть эту могилу и рыться в этих трупах? А кто его опознает? Глупость! И, значит, дали указание отставить это дело. А потом, значит, подходит ко мне его сестра. А я сестру знал эту. Подходит ко мне эта, значит, сестра и говорит: "Слушай! Привет тебе от Мыттуса." Я удивился: "Какого Мыттуса?" Я же считал, что он умер в госпитале. "Брат-то мой жив", - сказала мне она. И что же оказалось? Ему оторвало пятку, а этот-то еврей, ну, может, спирту хватил, посмотрел эстонские фамилии, нигде в документах ничего не посмотрел, перепутал и сказал: так умер же этот Мыттус. А та женщина, которая с ним сидела, тут же отпечатала мне справочку, где было написано, что Мыттус умер и похоронен на кладбище. Понимаешь, как вышло? Так что с этой могилой у меня связь такая. Нет там никакого Мыттуса, а так перепутали это дело. Хорошо, я это не стал делать. А то пошел бы рыться в трупах солдат? Так меня бы за это дело и наказали бы.

В Курляндии вам тоже пришлось воевать?

В Курляндии тоже воевал. Наши уже воевал в Германии, а немец все держал эту курляндскую группировку, против которой мы, значит, воевали. Ой, тяжело там было воевать, это была весна, кругом стояла распутица, а нам в это время как раз попался такой плохой участок, что мы в воде почти были. Тут, в Курляндии, такой еще случай произошел. Хотели моего солдата наградить, а потом не наградили. Не знаю, почему это награждение отставили. Получилась какая история? Прошел слух в командовании, что Гитлер послал сюда, в Курляндию, подкрепление, чтобы держать плацдарм. Ну и требовалось узнать, прислал ли он подкрепление или нет. Надо было срочно для этого взять "языка". Тогда нас, офицеров, позвали и сказали: "При первой возможности, как где только можно, взять это "языка"". Я тогда сказал своему командиру полка: "Дак очень легко взять." Он спрашивает: "А как?" Говорю: "Тут часто бои в лесистой местности. Это же какие бои? Все перепуталось." Он говорит: "Ну а есть какая-то в определенном роде нейтральная зона.?" Я говорю: "Способ захвата "языка" очень прост: по лесу пробраться в тыл, сесть, найти телефонный провод, обрезать его и ждать, когда этот связист придет чинить провод." Ведь у нас все точно также и было. Допустим, если порвался провод, тут же один связист берет в руку один конец провода, другой другой, и бегут, и чинят. Командир полка мне и говорит: "Да, вообще-то мысль хорошая. Хорошая мысль!" Ну обычно есть такая поговорка: что в армии не давай ценных предложений, иначе выполнять их придется самому. Так со мной и произошло. Командир полка мне сказал: "Вот и давай, бери солдата, разведчика, и иди, перерезай провод, садись и жди."

И мы что тогда сделали? В это время спать как-то нам не пришлось: не высыпались мы на фронте постоянно. Бывало, лапотник положишь, копнешь землю раза два лопатой - вода, значит, кругом. После этого лапотник кладешь. А нужно укрыться и сделать себе окоп какой-нибудь. И шубы у нас были. Так вот, бывает, в шубу слезешь и высыпаешься. А в тот раз, когда мы с моим разведчиком Варком шли, от нас впереди на нейтральной зоне размещался что-то блиндажик небольшой. Мне кажется, что он даже был переоборудован с картофельной ямы, где крестьяне картошку содержали и который они зарывали на зиму. Соломой укрывали, ну и делали ну что-то типа такого. И мы увидели это дело. Я говорю своему разведчику: "Знаешь что, Варк? Давай к ночи, пока начинает темнеть, переберемся на ту сторону и выспимся как следует в той яме. А ночью пойдем тогда на линию искать провод. У них, у немцев, бдительность потеряна, к утру они спят все тоже, условия у них тоже не дай Бог." Ну мы так и решили, мы пошли и легли в эту яму. Ну там солома такая была, ну и все.

Вот, легли с вечера. Лежим: я в одной стороне, а он - в другой, ближе к стенке так. Лежим. И вдруг я почувствовал, как что-то ко мне подползло. Думаю: Варку холодно что ли стало? Потом смотрю: немецкая граната. И мне в бок все это прижимается, значит.  Я сообразил, что это немец пришел тоже сюда выспаться. Я гранату отцепил. Ну а темно. Как кричать? Я немножко подождал, потом утром, как рассвело, встал и на него. Варк встал. Ну мы этого немца забрали и увели с собой утром. Привели в штаб. И он оказался очень ценным "языком". Он как раз был из этих самых солдат, которых прислали в пополнение. Ну, когда немца этого мы в штаб привезли, командир полка говорит: "Как так быстро?" Я ему рассказал про все это. Потом говорю: "Слушай, Варка-то хоть награди, хоть "За боевые заслуги" дай, это же подвиг, "языка"-то привести." "Какой подвиг? - говорит командир полка. - Вы ни черта не воевали." И так нам ничего не дали за это. А "язык" был очень ценный. А сержант Варк, мой разведчик, всегда был бесстрашный такой. Он с тюрьмы пришел, сидел там за воровство. Когда мы с ним воевали, он на фронте бесстрашный был все время. Он смерти не боялся, и у него одна цель была все время: найти какую-то безделушку, чтото поесть хорошо, чтобы, там, например, у немцев взять что-нибудь...

В каком звании вы окончили войну?

В звании младшего лейтенанта. Но я всю войну был младшим лейтенантом. Дело в том, что когда вот это Томское артиллерийское училище я закончил, нас направили на формирование, и мое личное дело затеряли где-то. А когда мне приходил срок присваивать звание, требовался номер приказа, по которому я получил звание младшего лейтенанта. А его нигде не было. Понимаешь? И мне не могли присваивать звания. Хотя я командовал подразделением, где у меня в подчинении были капитаны, а я был младший лейтенант всего. Но на это внимания не обращали, на фронте это не было главным, главным было то, чтобы ты умел воевать и хотел воевать.

Во время войны какими наградами вы были отмечены?

У меня два ордена Отечественной войны (один после войны), орден Красной Звезды, медаль "За боевые заслуги", ну а этих юбилейных медалей - полным полно.

Ордена вам давали за какие-то конкретные эпизоды?

Конечно, ордена мне дали за конкретные вещи. Вот, скажем, орден Отечественной войны 2-й степени. Его мне дали вот за что. Тогда бои шли уже на территории Эстонии, мы подходили к острову Муху, за которым был остров Сааремаа. Вот, когда мы подошли туда, впереди всех нас отдельный штрафной батальон корпуса, которым командовал такой Белов. Он погиб. Его представили к званию Героя Советского Союза, но награды этой ему почему-то не дали. Почему не дали - я этого не знаю. Так вот, на этом острове Муху он и погиб. Там был 7 километров пролив. А еще на 2 километра простирался пролив от Муху до Сааремаа. И мы когда на Муху пришли, надо было форсировать этот пролив и идти на Сааремаа. Там от Муху до Сааремаа проходила дамба какая-то. Ну земляной проход там как бы был. Кругом вода, и 2 километра проходило как бы между двумя этими островами Я не был в этих местах давно, не знаю, но слышал, что сейчас там вроде под водой, в этом проходе то есть, сделана хорошая дорога. Так вот, одному нашему батальону, когда он шел на Сааремаа, задача такая была поставлена, что он должен идти по дамбе по этой и делать прорыв с тем расчетом, что передние падают, а задние все равно идут-идут, - чтобы захватить плацдарм. Понимаешь? А наш батальон, тот, с которым я шел, слева от этой дамбы продвигался. И было решено, что, значит, пока темно, мы на лодках плывем, потом, значит, уже ближе к утру, высаживаемся на берег, а как только высаживаемся и идем, наша артиллерия открывает огонь и обрабатывает эту местность. Немцы не знали об этих наших планах, и мы должны были этим как бы внезапность создать. А получилось что? Получилось следующее. Поплыли мы на лодках к Сааремаа. Мы с Варком оказались в одной лодке вместе с командиром роты и одним медиком (тот откуда-то к нам прибыл, был еще необстрелянный, как говорят, но оказался таким трусоватым мужиком.)

Мы тихонько плыли по этому проливу. Ну, так как дно неглубокое было, ну метра два, наверное, может, чуть побольше, мы передвигались шестами по воде, - чтобы тихонько и незаметно выскочить на берег, мы решили не грести, а так вот толкать все шестами. Мы должны же были незаметно подойти к берегу. И только когда бы первые выскочили бы на берег и командир дал бы осветительную ракету, наша артиллерия должна была открывать огонь. Я не помню, какая она там должна была быть:или  зеленая, или белая. В общем, неважно, главное: артиллерия должна была открыть огонь. Понимаешь? А так мы толкали шестами лодку. И с нами шла пехота тоже, много было пехоты, целая флотилия, их, пехотинцев, на специальных таких плоскодонных лодках подвозили. Вот толкаем, толкаем, пехота идет впереди, там, значит, толкает, а мы сзади. Мы с Варком плывем, в лодке нас четверо. Этот наш медик лежит на дне лодки и от страху трясется-трусится. А мы с Варком спокойно ведем себя. Я говорю: мы воевали все время с шуткой. У нас были одни шутки. У Варка было желание: где-то трофей какой-нибудь или какую-то новую вещь взять, ну а мне трофеи не нужны были. Ну война - она просто такая забава была для нас, я говорю, это молодецкая забава была для нас - эта война. В общем, нам нужно было потихоньку за пехотой на рассвете продвигаться.

А что получилось? Мы то не знали, а здесь, перед Сааремаа, оказывается, располагался небольшой островок. Но нам еще до берега плыть было далеко. Так вот, какой-то пехотный командир, впереди, значит, тоже едущий, высадился на этот островок, и так как было темно и ничего не видно, дал эту ракету. Наша артиллерия сразу открывает огонь. Понимаешь? Открывает огонь, а мы то на воде еще находимся. И когда эта ракета местность осветила, немцы увидели это дело и стали в небо свои ракеты пускать. И мы все как на ладошке им стали видны. По нам начали лупить. Что делать нам было в этой обстановке? Назад что ли плыть? Назад никак не поплыть было. Я говорю своему разведчику: "Варк, только вперед!" Медик лежит, корчится от страха, командир роты тоже струсил. Но это, впрочем, понятно. Мы же шли в пекло. Наши артиллеристы били по острову, обрабатывали артиллерией огонь, и нам туда идти нельзя было. Потом мы высадились на берег. На берегу, помню, я нашел немецкий ручной пулемет с патронами. Я говорю: "Варк, возьму я его на всякий случай." И когда мы пехоту всю, понимаешь, обошли, выскочили на берег с Варком, то там, значит, был такой пологий берег. Я побежал с ним, с Варком, по этому берегу. Я говорю: "Варк, только вперед! Только вперед!" Побежали под огнем, куда наша артиллерия, значит, била. Немцы били в другую сторону, и по воде шла сплошная канонада.

В общем, вырвались мы подальше от берега.  Дальше идти было нельзя - там наши стреляли. Короче говоря, в результате всего этого оказались мы между двух огней. Что делать тогда было нам? Пехота замешкалась, понимаешь ли. А мы с Варком выскочили на берег, бежим, бежим по этому по отлогому месту. Мы оказались в зоне, где как бы по нам не попадало ничего: через нас летели все пули, а мы в середине берега находились. Когда мы добежали до середины, я Варку закричал: "Варк, иди кричи, что здесь есть мы!" Я открываю огонь и кричу изо всех сил: "Омад! Омад!" По-эстонски это значит, что здесь свои. Когда наша пехота увидела, что там, на острове, уже наши впереди, так и хлынула после этого. Хоть под огнем, но солдаты хлынули вперед. Понимаешь? Как бы этим своим примером я дал знал, что надо вперед туда продвигаться, вот и все. Они, конечно, тоже соображали, что надо только вперед, но их воодушевило то, что там уже есть наши. Понимаешь? А мы с Варком двое тут оставались. И когда пехота ринулась сюда, а немец стал сюда, уже в нашу сторону стрелять, я говорю своему разведчику: "Варк, только вперед!".

Потом, когда мы выскочили наверх,то обнаружили немецкий окоп. Мы, значит, близко к окопу подошли. Смотрим: в окопе стоит немецкий пулемет. И два немца с этого окопа строчат и наших бьют. А мы так к этому окопу немножко сбоку зашли. Прыгнули так в этот окоп, и - все. У меня за пазухой всегда был пистолет ТТ, а у Варка был автомат. Мы решили снять этого пулеметчика: ведь он мешал нашему продвижению, на нашем, как бы сказать, участке. Мы прыгнули в окоп, подошли к этим немцам сзади. Стало уже рассветать, стало видно немножко. Я вижу, что этих два немца в касках сидят за пулеметом, один из них, значит, стреляет из пулемета, а другой ленту ему подает. Я говорю: "Варк, бей прикладом того, который за этим за пулеметом, а я прикончу этого, который, значит, подает ленту." А они же не ожидали, что сзади могут подойти, потому что далеко зашли вперед. А у нас у каждого был нож. У каждого разведчика были наборные финские ножи с пластмассовыми рукоятками. У меня во взводе управления были разведчики, и у меня, значит, тоже был нож. Так вот, когда я подошел сзади к немцу, который подавал пулеметную ленту, то этим ножом как вонзил ему сзади, попал удачно между ребер, что он сразу сник и свалился. А Варк ударил этого пулеметчика прикладом по голове. Но он не заметил, что у него каска была на голове. Как только он ударил, она как зазвенит после этого. Немец сразу же голову повернул: не понял, в чем дело. Ну я выхватил пистолет и сразу его прикончил. Он ведь за автомат стал хвататься, мог нас убить. Я вынул из-за пазухи тогда, значит, пистолет и его убил. Ну и мы оттуда с окопа после этого пошли все дальше-дальше, потому что нас могли тут заметить. Тут уже наши пошли, пошли, пошли. Особенно удачным стало продвижение наших войск, когда мы этот пулемет: ведь он наши ряды косил и косил, наши были видны пулеметчику как на ладошке. И за этот эпизод, что я как бы успех помог нашим войскам совершить, помог в наступлении наших войск, мне и дали орден Отечественной войны.

А много тогда пехоты наступало?

Много, конечно, много. Но погибло там тоже много. Они же оказались под пулеметом, их много перекосило. удом уцелели. Но вот самый такой сложный момент был у нас, когда, значит, мы не знали, как сообщить своим, что мы туда пробрались, уже ближе к немцам. А наши еще внизу были далеко. Я сказал Варку: "Варк, иди кричи, что мы здесь, свои. Есть свои!" Так Варк не побежал, значит, а покатился клубком и закричал что свои, свои здесь. Ну и наша пехота, воодушевленная этим, сразу пошла вперед. Вот так и было.

Вы сказали о штрафном батальоне корпуса. Что можете еще о штрафниках сказать?

Я помню, что остров Муху они брали на катерах. Посадили этот штрафной батальон...
Ну а так что еще можно сказать? Я понимал, что есть такой батальон и знал, что командир этого батальона - Белов. Там воевали провинившиеся эстонцы. Но, понимаешь, уже в Эстонском корпусе много и русских было. Понимаешь, уже и русские офицеры были. Эстонцев-то откуда было брать? Вот и русских брали.

Были ли вы ранены во время войны?

Контужен был только. Это происходило уже здесь, в Эстонии. Немец отступал, мы шли-шли. Тогда я, значит, был командиром 82-миллиметровой роты. При каждом стрелковом полку была рота 82-миллиметровых минометов. В общем, мы шли-шли, и в одном месте, когда немец оказал нам сопротивление, пехота пошла туда вперед, а мы установили эти минометы, ну для того, чтобы по немцам стрелять, ну а куда надо было стрелять - этого мы еще не знали. Обстановка неясная такая была. А тут был эстонский хутор. На этом хуторе был старик, у которого сын ушел в армию. И он его ждал. Он знал, что он служит в Эстонском стрелковом корпусе. И когда наши войска стали подходить, он знал, что это наступает Эстонский стрелковый корпус. Так вот, он для нас, для солдат, наварил пива, зарезал кабана, сделал закуски какой-то, и все солдаты, которые в дом к нему заходили, угощались этим пивом и наедались до отвала. Закуски много у него было, человек уходил от него довольный.

И мне этот Варк говорит: "Слушай, пойдем попьем пивка." Я говорю: "Ладно!" Пришел я, выпил этого пива, поели как следует, потом пошли обратно. А там в стороне от этого хутора был белый домик. Я не знаю, там типа бани что-то было. Вдруг вижу: выбегает оттуда какой-то гражданский эстонский парень. Вышел он оттуда и потом пропал. А потом я посмотрел, что там в этой бане лежит. Сарай оказался набитым всяким личным имуществом. Я Варку это не сказал, я промолчал, птому что он пошел бы рыться туда. Ну когда я пришел оттуда, немец открыл точный огонь по нашим минометам, которые там стояли. И один снаряд попал прямо в один миномет, из-за этого командиру отделения голову оторвало, ну тут многих покорежило, а так как я немножко в стороне стоял, меня волной бросило, я об дуб упал, потерял сознание. Потом, когда очнулся, говорю: "Варк, ну как тут обстановка?" Он сказал, что пришлось уйти отсюда, кто-то засек нас. Я говорю: "Варк, если со мной что-то случится, иди убей того старика. Это он отравил меня." А потом смотрю: нет-нет-нет, все прошло. Просто меня ударило сильно об дуб, поэтому мне плохо и стало. А старик от души накормил. Я думаю, что дал данные немцам, по-моему, тот эстонец, который вышел из того самого сарая. Я об этом раньше не подумал: я решил, что он вообще-то охраняет этот сарай с имуществом. Но вообще-то не был уверен. Может, у них, у немцев, было все заранее подготовлено. Ведь место, которое мы выбрали, было подходящим для огневой позиции.

Кого из командования корпуса вы знали?

Командиров полков знал хорошо, их за войну немало сменилось. Но последним был подполковник Лепп. Помню командующего артиллерией корпуса генерал-майора Ару. Как же мне было его не знать? Помню, что как-то раз  я чуть было не попал к нему в адъютанты. Он, значит, искал себе адъютанта. Ну и там ему давали советы, кого чего, и кто-то, значит, ему предложил меня. Я пришел к нему. Он со мной побеседовал он говорит: "Нет, ты боевой офицер, а мне нужен на побегушках, нет-нет!" И он взял кого-то другого. Полковника Паульмана, начальника штаба артиллерии корпуса, я знал хорошо, это мой был земляк. Больше того: это был друг моего брата. Я его еще до войны знал. Был у него брат - Эльмар, сейчас он в Таллине живет. А на фронте с Федором как мы встретились? Он был начальником штаба артиллерии дивизии. И в этот штаб артиллерии срочно потребовался связной офицер, который знает русский язык хорошо и хорошо так же знает эстонский язык. Он верхом на лошади должен был в сопровождении нескольких солдат, охраны, развозить секретные пакеты. А у меня что-то не ладилась служба с моим командиром: попал я к такому националисту, бывшему эстонскому офицеру, Пихламяги. Он капитан или майор был, я сейчас его звания уже не помню. Вот, у меня с ним что-то не ладилось. А почему не ладилось? У нас в Эстонском стрелковом корпусе вот еще чем отличалось эстонцы как бы друг от друга: там были русские эстонцы, которые хотя и были эстонцы, но жили в России, и были эстонские эстонцы - эстонцы с с Эстонии. Так вот, с эстонцы с России, такие, как я, - они были как бы вторым сортом. Понимаешь? Потому что верхушка в корпусе в основном состояла из старых эстонских офицеров. Тем более, что  когда я пришел в Эстонский корпус, то я плохо говорил по-эстонски. И поэтому с этим Пихламяги никак не ладились отношения у меня.

А тут вдруг в штаб артиллерии дивизии срочно потребовался офицер, который владеет одним и другим языками. И мне, зная, что с Пихламяги у меня нелады, говорят: "Давай, иди туда!" А это было хотя во время войны, но боев не было. И мне говорят: "Давай, пока тут делать нечего такого особого - Иди туда." А я не помню, что случилось с этим офицером, который до этого там был. И пошел я, значит, в штаб артиллерии к Паульману туда. А он не знал, что я служу в корпусе. А у него, у Паульмана, было еще два брата. Младшие. Двойняшки, как называется, вместе родившиеся: Оскар и Арнольд. С одним из них я вместе в школу ходил. И когда он меня увидел, то вскоре узнал. Вообще-то сам он меня мало знал. Но когда увидел мою фамилию, позвал к себе. Говорит: "Слушай, ты Кинксеп?" Я говорю: "Да, Кинксеп". Он меня спрашивает: "Ты не с Чернева?" Говорю: "С Чернева." "Елки, - говорит Паульман, - так ты ж земляк. Ты меня знаешь?" Я говорю: "Знаю. Ну как не знать? Знаю." "А че ж ты молчал, что знаешь меня?" - спрашивает он меня. "Так а что?" - не понимаю я. "Ну я же начальник штаба артиллерии дивизии, - говорит, - нехорошо-нехорошо. Так ты что, пришел сюда чтоли адъютантом служить? Никаких адъютантов, иди зарабатывай ордена и звания." Он как бы в усмешку сказал: чего ты, ты ж боевой офицер, нет-нет, иди отсюда. И так он меня выгнал, послал в часть.

Но мне и в другие разы часто с ним приходилось общаться. Паульманы - они очень хорошие люди. И после войны, когда Федор Паульман демобилизовался он, он говорил: "Давай встретимся!" Несколько я раз к нему домой заходил. И Эльмара, его брата, я тоже знал. Мы же вместе с ним в одной футбольной команде играли до войны. Он был у нас капитан команды, мы ездили по городам и играли. Хорошая команда была. После войны он остался в армии, дослужился до генерала. Он был начальником штаба гражданской обороны Эстонии. Он воевал, между прочим, в одном полку со мной: он был начальник разведки дивизиона, но другого дивизиона, а одного полка. Мы вместе воевали, и вместе в школу ходили: он классом выше был. Он с моей сестрой учился там, значит.

И.Вершинин. Что можете об особистах сказать? Приходилось ли с ними сталкиваться?

Сталкивался, и не раз. Ведь у нас на фронте в каждом полку был представитель этого СМЕРШа. Начальник особого отдела, - так он по должности назывался. Это были русские, в основном, редко когда особистами были эстонцы. А первый раз с особняком я встретился так. Когда меня сняли с фронта, это дело было, когда мы шли 16-ю армию окружать, я прибыл в тыл. А нас двоих тогда прямо с части сняли - вместе с Аммером таким, тоже, значит, эстонцем. Потом он погиб на фронте. Мы все смеялись с ним вместе, что есть такая пара - Аммер и Кингсеп. Ведь "Аммер" - это с эстонского языка переводится как молоток, а "Кингсеп" - как сапожник. Ну и вот, когда мы прибыли в тыл, нам по отдельности вызывает к себе начальник этого СМЕРШа  У него отдельный домик такой, они, особисты, отдельно спят, но обычно были пьянчугами такими. Я захожу. Сидит этот особист пьяный.

Видишь ли, их понять тоже было можно. Ведь они хотели показать свою работу, которую они не делали, а чтобы показать там как и что - у них не было такой возможности, видимо, да и не умели они этого делать. А показать, как они делают свою работу, они хотели. А он, этот особняк, тогда услышал, что меня сняли фронта. Я и сам не знал тогда, какая была причина. И он этого тоже не знал. А причина была такая, что началось формирование Эстонского стрелкового корпуса, и эстонцев по по всей армии, по всему фронту, в каких бы тылах они бы не служили, сюда, в корпус, гнали. Он этого то не знал, дурачок. Вызывает меня, наган на столе, говорит мне: "Так, рассказывай, как работает немецкая разведка." Я стою говорю: " А чего вы мне вопрос такой задаете?" Уже точно не помню, какой ответ я давал, только одно, что запомнилось, что он так недовольно на меня посмотрел. Я ему что-то ответил вроде того, что вы не там ищите, как работает немецкая разведка. "А потом, - я сказал ему, - это для вас очень далекая работа, не там ищет ваша разведка". Он хватается за наган и говорит: "Я тебя убью. Ты знаешь, ты враг народа. Я тебя убью." Я  тогда немножко струсил: черт его знает, что ему в голову может прийти. Но потом вышел от него оттуда. Он мне сказал: "Ладно, иди! Давай второго сюда, Аммера этого." Ну я не знаю, о чем с Аммером он говорил, но тот тоже вышел оттуда красный как рак. Ну и че он мог нам сделать? Ничего не мог сделать. Нам дали предписание и мы приехали в этот Эстонский корпус сюда. Там тоже был особый отдел. Но они были не в самих частях. В общем, где они на самом деле были, мы не знали. Мы воюем. Где там че нам было знать? Но я знаю, что были особые отделы.

Еще как-то однажды столкнулся я с этим СМЕРШЕМ в запасном полку: это когда с Эстонского корпуса ушел я в русские части, и меня, значит, в запасной русский полк направили. В этом запасном русском полку начальником особого отдела СМЕРШ был эстонец - капитан Палль. Как он попал туда, не знаю. Но почему он, эстонец, там был, а не в корпусе? Я этого не знаю. Но особники - у них какая работа была? В основном они строили свою работу так, что у них все время кто-то чего-то доносил, кто-то чего-то докладывал, искал эти данные, знаешь. И он, капитан Палль, меня как-то к себе позвал. Говорит: "Слушай, ты эстонец, если чего узнаешь и услышишь - так приходи ко мне." Но я не стал этого делать. Но он, капитан Палль, чем потом стал заниматься? Много же было и дезертирства во время войны, и было такое, что солдаты присваивали себе звания, то есть, попадая в госпиталь, солдат говорил, что он сержант и даже офицер. А какие документы? У него ведь ничего не было. Но их потом вылавливали. Ну вот, когда каких-то там вылавливали, этот капитан мне звонил и говорил: "Возьми пару солдат с оружием и сопроводи арестованных." И я сопровождал арестованных в Еланск. Тюрьма там уже была. Там их держали. Ну потом освобождали.

А было еще вот какое происшествие со мной в Еланске. Дело в том, что в этом русском запасном полку кормили нас отвратительно. Там мы только и ждали, когда нас дежурными отправят в офицерскую столовую, чтобы хоть поесть как следует. Мы туда ходили и за свои деньги покупали еду. Нас обкрадывали. Кормил же нас такой ОРС - аббревиатура этой организации расшифровывалась как  органы рабочего снабжения. В этой организации работали гражданские. В общем, отвратительное было питание. Когда я прибыл в этот запасной полк, там считалось, что 900 граммов хлеба - хорошо. Хлебца в сутки съешь, более-менее себя чувствуешь. Так мы из-за голода до того ослабли, что не могли даже ходить нормально на занятия. А мы, офицеры, тогда ведь с с солдатами занимались, готовили их для фронта. И я что придумал, чтобы хоть немного избавиться от голода? Нам давали специальные такие талоны, с которыми мы шли в столовую и которые обналичивали. Ну и свои деньги, естественно, за все это платили. Эти талоны печатались на такой тонкой бумаге, которая была на табачных пачках. На этой бумаге, видимо, с этих пачек, их и печатали, потому что бумагу во время войны трудно было достать. Ну и печатали талоны: там было все пронумеровано: 1,2,3, написано, что это, к примеру, завтрак, а это обед или ужин. Печатали все это на станке. На месяц нам выдавали талоны. Ну там было каждое число подписано. Вот я и брал и ходил эти талоны обналичивать в столовой.

Я посмотрел на это дело и решил: с таким питанием умрешь, надо как-то выкручиваться. А я же был художник. Ну так вот, я взял тушь, разбавил с водой, подогнал под цвет, сделал маленькую кисточку, ну и стал табачные пачки брать и на этих табачных листиках стал рисовать талоны. А жили мы, три офицера, в одной земляночке маленькой. Ну те ребята, офицеры, которые готовили солдат для фронта. И, значит, я шел в офицерскую столовую, давал эти поддельные талоны, платил деньги, мне что-то давали, и я ел. Ну было это так. Допустим, написано было на талоне "суп рыбный". Я по талону в глиняной чашке получал рыбный суп. И вот, бывало, вечером, когда темно, в эту чашку смотришь: есть там на дне карась или его нет. Жира-то там в супе никакого не было: была только вода, ну и карась на дне иногда лежал. Так мы, трое ребят, бывало, пойдем, возьмем несколько талонов, карасей съедим, и наедались хоть немного. Но, собственно, мы платили деньги за все это, мы не воровали, а мы брали, как я потом объяснял, столько, сколько нам нужно было. Сначала я делал эти талоны только для себя. А потом стал ребятам делать, своим товарищам делал. А один товарищ оказался подлец. Он меня выдал. Он был парторг полка. И вдруг этот Палль звонит меня по телефону и вызывает к себе: "Иди ко мне!" Я спрашиваю: "Солдат брать?" Говорит: "Нет, не надо." Прихожу, значит, к нему. Смотрю: чего-то злой какой-то он сегодня. Я прохожу и, как обычно это делал, сажусь с ним рядом. Он говорит: "Нет, сюда садись." Смотрю: туда сажает, где эти арестованные у него сидят. Я говорю: "Ты чего?" Он достает эти талончики и мне говорит: "Ну-ка показывай, где здесь твой." Я говорю: "А я их не узнаю." Я-то сразу понял, что произошло, сообразил все. "Как не узнаешь?" - спрашивает он. Говорю: "А я делал так, чтобы они не отличались от других." Он мне: "Зачем ты это делал? Говори." Я говорю: "Чтобы сытым быть." Рассказал все ему. Ну и значит, пока он там со мной разбирался, арестовывать меня не стал.

Потом, помню, иду я как-то в столовую, а ребята кричат мне: "Ура-аааа!" Я спрашиваю: "Что такое?" Оказывается, раскрыли по этому делу тех, кто нас обкрадывал. А что получилось? Офицерам в столовой перестали выдавать печатные талоны, а дали на листе бумаги просто куски с нашлепанными печатями. Ну а что было делать? Там все стали подделывать. И не хватило ни завтрака, ни ужина на всех. Тогда можно было все это искусственно делать. Ну и когда сунулись и раскрыли банду, которая воровала, их всех судили, которых могли отправить, отправили на фронт, а других в тюрьму отправили. И когда я заходил в столовую, кричали: "Ураа" То есть, что произошло? Получилось так, что своими действиями я как-то толкнул особиста на разбирательство: что кормят плохо, что надо проверить, чем они нас кормят и как кормят. Вот так я столкнулся с этим особняком в запасном полку.

Кстати, а уставные отношения нарушались на фронте? Как солдаты к командирам обращались?

Да не было на войне никакой уставщины. На фронте же какие отношения быи? Офицеры между собой друг друга по имени звали. А солдаты офицеров просто по званию называли. Ну, конечно, на фронте полковника не назовешь Ваней. Такое простое было общение. А то, что показывают в фильмах, что солдат идет по окопу и отдает честь - так это глупость.

Федор Августович, скажите, а было ли на фронте такое явление, как ППЖ (походно-полевые жены)?

Было такое дело. Да я сам чуть было не связался с ППЖ. А дело было такое. Прибыл я как-то в одну часть. В нашем же Эстонском корпусе, но в другую часть. Мы тогда делали переход, то есть, как бы совершали марш. И я прибыл туда. Я тебе уже сказал, что с солдатами старался общаться так, чтобы они тебя любили. Ты должен был быть всегда человеком. Ну и вот, прибыли мы, значит, туда, и мне, значит, вручили мой взвод прямо на походе: разведчиков, связистов и прочих. Ну сказали: "Вот твои люди!" А этим солдатам, которым меня вручили, сказали: "Вот ваш командир!" А того командира, который у их был до меня, что-то на повышение послали. А я, значит, прибыл к ним туда. Они любили этого командира, который был до меня у них. А для того, чтобы солдаты имели к тебе доверие, нужно было с ними свыкнуться, нужно было к ним подход найти. Ну я когда к ним прибыл, этого в первую очередь и старался добиться.

Ну идем мы, значит, в походе. Ну идешь в походе - и идешь. Потом объявляешь привал, ложишься... Берешь шинель, ложишься и отдыхаешь. Тогда было лето, и нам было тепло, в общем. А в каждой роте у нас была медсестра. В нашей роте медсестрой была Мурашова: она сама была с Эстонии, но русская. Я спокойно себе лежу на привале, как вдруг замечаю, что кто-то со мной рядом лежит. Смотрю: со мной легла эта Мурашова. Говорит: "Давай вместе, нам теплее будет." Но она курила. Я сразу этот запах почувствовал. Я никогда не курил, для меня и сейчас, если хочешь меня разозлить, чего я страшно не любил, это покурить, плюнуть на окурок, бросить его, а потом ногой его растереть. Для меня это - как удар ножом по сердцу. А тут эта баба да еще курит. И начинает со мной заигрывать: давай, мол, вместе, нам теплее будет. Она была ППЖ, ну походно-полевая жена, у одного какого-то командира. Их, ППЖ, обычно большие командиры имели, они все молодые девчата были в основном. Полковники в основном имели ППЖ. Но это зависело больше не от звания, а от положения. Сможешь, допустим, ли ты дать приказ прислать к тебе ППЖ? Скажем, ушли на пополнение, затеяли пьянку, там же ведь и ППЖ была нужна. А был у нас такой полковник, эстонец, Леммик, вот эта Мурашова и была его ППЖ. Вот она ко мне и попыталась пристроиться. Я говорю: "Мне и так тепло." Почему я сразу сообразил? Смотрю: ребята смотрят и усмехаются, смеются около меня.

Ну и мы пошли дальше. Потом пришли мы в эту деревню, остановились на отдых, солдаты принесли мне железную кровать, которую где-то нашли, и вот, в этой одной отдельной большой комнате, пустой, со своим взводом мы и расположились. Ребята и принесли мне железную кровать такую. Кое чего постелили. Когда на ночь легли спать, приходит ко мне эта Мурашова и тоже ложится сюда. Говорит: "Ну давай! Здесь двоим теплее будет." Я говорю: "Нет, на этй кровати место для одного человека." Я просто отшил ее, выгнал. Понимаешь, и этим я сразу завоевал авторитет среди своих ребят. Из-за чего она пристраивалась ко мне? Потом только это выяснилось. Нам, офицерам, выдавали доппаек. А в доппаек входил табак. Нам давали табак или папиросы. Помню, был табак марки "Золотое руно". Она курила. Оказывается, кто у нее был, тот, значит, снабжал ее папиросами. А потом перестал, наверное. Я думаю: че я тебе буду давать? Я как получал это все, сразу отдавал разведчикам, говорил: "Давайте курите ребята!". Ну они курили, пляру делали - это так называется эстонская закрутка.

Сегодня бытует в некоторых кругах мнение, что почти все девушки становились на фронте ППЖ. Даже книга об этом недавно вышла. Что вы об этом можете сказать?

Нет, это неправда. В подтверждение своих слов приведу тебе такой пример. Командиром нашего дивизиона был Линнас. Он умер в Таллине. Он был майор, потом стал подполковником. А была у меня в подчинении одна связистка. Тогда, под конец войны, стали уже девчат в армию брать. Фамилию ее я долго не мог подзабыть, и помню и сейчас - Цепкина. Она, между прочим, еврейка была. Но не важно. Она, значит, связистка была. А Линнас был очень большой матерщинник, любил матом ругаться. Он такой безвредный был, но матюгаться любил. И вот, такой случай с ними произошел. Ходила эта Цепкина в солдатских штанах, никого она не признавала, никакого чина, ничего, к ней никто не мог пристроиться, всех она отшивала. И был вот такой случай, значит. Телефонисты работали так. Ну когда мы сидим, телефонная связь должна постоянно работать. Телефонист сидит на трубке, его в любое время могут вызвать, и он делает следующее: привязывает трубку к себе к голове, сидит и дремлет. Как зазвонит этот зуммерный телефон (телефоны были зуммерные, если кто к тебе звонит, он крутанет рычаг и идет тебе звонок). И вот она, Цепкина, сидит. А я готовлю данные к стрельбе. Ну обычно у меня было так, что когда приходишь на новое место, то сразу на карте готовишь данные, когда пушку ставить на место: ну чтоб уже можно было сразу давать команду стрелять. И она, эта Цепкина, сидит на трубке этой. А я тут готовлю данные. Вдруг этот Линнас звонит: зум-зум-зум. А она вздремнула немножко. Потом спохватилась и по эстонски говорит: "Тере! Волга куулеб!" Это значит, что Волга слушает. И оттуда я слышу голос Линнаса: "Куулеб, куулеб, ни х#я ни кулеб, набрали, вас только е#ать." А она ему спокойно так в трубку отвечает: "А ты много меня е#ал?" Смело так. Слышу: бросил трубку, потом перезванивает и спрашивает то, что ему надо. Были настоящие, были хорошие девчата. Но жизнь портила некоторых.

А 100 грамм водки вам выдавали на фронте?

Да, полагалось. Со 100 граммами у меня был один случай. Я тебе о нем расскажу. Был у нас Робби такой. В одном из взводов, и он, между прочим, жив остался. Длинный эстонец такой. Он был радистом. А нам каждый день выдавали по сто грамм. Что мы с ними делали? Мы эти сто грамм не выпивали, а выливали в фляжки. Выливали эти фляжки - отдавали их Робби. Робби был радистом, сидел на своем месте, а это значит, что больше его вероятность, что он останется жив. Поэтому мы доверяли ему эту водку. И мы все ходили и старались вести себя так, чтоб он жив остался. А он как обвешанный флягами с нашей водкой это понимал. И когда где-то появлялась возможность выпить, где-то было, например, затишье, мы у него запасы водки брали. Помню, под Невелем Новый год справляли. Вернее, под Насвой. И немцы тоже отмечали. Они нам из своих окопов кричали: "Русь, празднуем Новый год!" Мы им тоже кричали: "Фрицы! Мы празднуем Новый год!" Мы кричим им, они нам кричат. И они пьют и мы пьем, никто ни в кого не стреляет. Только ракеты дают, чтобы посмотреть. Все, Новый год отпраздновали, а птом снова воевали. Но это, конечно, редкий был случай, когда можно было что-то отпраздновать. А есть какая-то возможность - мы садимся все, выпиваем как следует, и уже все. А этого Робби мы хранили, так он жив и остался.

Такой вопрос: когда вы были минометчиком, как далеко от передовой ваши орудия находились?

Наши минометы от передовой очень близко находились. Ну 82-х миллиметровые, например, в километре. Ну 82-х миллиметровые орудия - они же шли с пехотой, они очень близко шли, сразу где-то за пехотой. А 120-миллиметровые - это уже тяжелые были орудия. Эти уже километра за три так стояли. Ну артиллерия за семь километров стояла. Понимаешь? Вот такие были расстояния.

Командиры орудий, батарей где находились во время боя? Скажите, исходя из вашего личного опыта, как это было?

Во время боя, значит, было обычно так. Огневая позиция стояла где-то за 7 км. Стоит батарея.  Стоит четыре пушки. Батарея - это четыре пушки. Здесь два огневых взвода. В каждом взводе офицер. Два офицера - эти и находятся на огневой позиции. И еще один из них, третий, - старший на батарее.  Старший на батарее, - это, значит, тот, который подает команды, стоит, дает команды пушкам, куда поворачивать. Офицеры находятся каждый у своих пушек. Офицер - старший на батарее. Ну, собственно, такой же командир, как эти. Теперь - наблюдательный пункт. За непосредственно чуть подальше от пехоты находится наблюдательный пункт командира батареи. Значит, у него, у командира батареи, начальник штаба находится, который готовит ему данные, помогает готовить на планшете, готовит данные для стрельбы. Теперь - есть командир взвода управления, это я. Он находится непосредственно с пехотой. У него есть связист с катушкой, радисты - они обычно остаются у командира батареи. Радист сидит у командира батареи, а у меня разведчики и связисты с катушкой. И с аппаратом я непосредственно иду за пехотой и уже даю данные, значит, вижу, где там появился пулемет, орудие у немцев, даю указание туда, по телефону передаю. Вот так эта цепочка и работала. А вот в пехоте - там все было намного проще. Там командир полка где-то далеко находился, командир батальона где-то еще далеко, а командир роты вместе со взводными непосредственно с пехотинцами, с солдатами, шел в бой.

Кормили вас как на фронте?

На фронте кормили хорошо. А очень плохо кормили, когда мы уходили в тыл. Это не в действующей армии было уже. Ведь из чего фронт состоял? Из действующих войск и недействующих войск. В тылу и водку не давали: только тем давали, кто был в действующей армии. И когда я демобилизовался, у меня начали подсчитывать года: сколько я в армии отслужил. И война считалась как год за три, но это - непосредственного участия в боевых действиях. И потом, когда стали подсчитывать мне пенсию, стали проверять по частям, с какого по какое я был в действующей армии. Если я попадал в эту часть, которая находилась в действующей армии, значит, этот период как год за три подсчитывался. Так я же не все время был в действующей армии.

Кстати, а как сложилась судьба вашего разведчика Варка? Он остался жив?

Варк остался жив. Но он сразу сел в тюрьму опять. Не знаю, жив ли сейчас. Я знаю, что после войны он попал опять сразу в тюрьму. Я остался служить, он демобилизовался. Он не написал ни разу мне. Да он и не знал, наверное, куда писать, потому что никто не знал, у кого судьба какая будет. Он демобилизовался и ушел с армии, а я остался служить.

Расскажите о вашей послевоенной службе в армии.

Ну я после войны остался в армии. А потом решил, что раз остался в армии, надо учиться дальше. И я пошел в академию. Правда, не сразу пошел учиться, а немного позже: в 1953-м году. Это была Военная академия тыла и транспорта. А до этого я служил в войсках в Эстонии: в том же Эстонском стрелковом корпусе. Нашли, наконец, мой приказ, стали присваивать звания, и я пошел нормально служить, вот и все. Короткое время я был командиром батареи. А в основном в мирное время какие у меня были обязанности? Дело в том, что в каждом дивизионе был офицер, который занимался личными делами офицеров. Писал награждения и в общем-то вел штабную канцелярскую работу. На этой должности я и находился. Кончил я примерно службу на той же должности, но в дивизии: начальник штаба дивизиона. Но это было уже после академии. Я штабником в основном был. И в Эстонском корпусе в том числе. Когда Эстонский корпус расформировали, я был в академии. И уже с академии я пошел по русским частям служить.

А дело в том, что там, в академии, готовили тех, кто потом служил в железнодорожных войсках, кем-то по транспорту. Я был на продовольственном как бы отделе. И из академии мы оттуда выходили заместителями командиров полков по снабжению. Когда я академию закончил, служил сначала заместителем командира по снабжению, а потом меня перевели, просто я сам попросился, на должность заместителя начальника военного санатория по хозяйственной части. Это была школа для детей такая. Там был я одно время. А потом уже меня взяли в штаб дивизии на повышение. Стал я там начальником оргпланового отдела, и оттуда я уволился в запас. В Новосибирске я уволился. Я же в основном в русских частях и служил после войны: в Омске, в Новосибирске. Ведь было так. Я после академии поехал в Сибирский военный округ. А там, да и везде было так: если ты в округ попадаешь, то тебя, если ты хороший офицер, никуда не отпускают, ты так и остаешься в округе. Уволился из армии я, кстати, подполковником.

Как, Федор Августович, сложилась ваша судьба после увольнения в запас?

В 1971 году, после демобилизации из армии, я приехал в Эстонию, вот сюда, в Нарву. Что интересно, я легко мог бы поехать и остаться жить в Ленинграде, хотя туда очень малый доступ был. Но некоторые хотели, а отпускали туда тех, кто оттуда призван был в армию. А я как раз был с Ленинграда в армию призван, в 1940-м году. А я подумал: а на черта мне нужен этот Ленинград? Я любитель охоты, рыбалки, природы, любитель покопаться в огороде. Я приехал сначала в Кингисепп, где у жены родственники были, а потом посмотрел на жизнь в городе, там мне не понравилось, и переехал в Нарву. И здесь я 16 лет отработал на гражданских должностях. Сразу военком Лисецкий, как узнал, что прибыл, вызвал меня сразу к себе. Ну перед этим он посмотрел мое личное дело. Говорит: "Слушай! Давай быстро  иди к председателю горисполкома Замахину, он тебя ждет." Я говорю: "Как иди?" "Иди-иди." В то время председателем горисполкома был Замахин, а его заместителем - Заугаров. Прихожу я к Замахину. Он мне говорит: "Иди к Заугарову! Иди!" Пришел я, значит, к Заугарову, а он мне и говорит: "Вот так, будешь работать инженером штаба гражданской обороны города." Спрашивает: "Ты рисуешь?" Я говорю: "Рисую." Спрашивает: "Чертишь?" Говорю: "Да!" "Ооо, иди, - говорит он. - Тебя ждет этот начальник штаба гражданской обороны города." А начальником штаба гражданской обороны города был Порфиров такой. Странный человек. К нему, значит, пошел. Он мне говорит: "Давай!" И я там работал. Чем мы занимались? Проводили учения. Тут у нас были и убежища, во всех частях проводились учения. Ну у меня опять была штабная работа. Меня и взяли за это, что я готовил всю документацию хорошо, все схемы чертить умел.

Но я там год проработал. Потом пришлось уйти с гражданской обороны. Закон был в то время такой глупый: я могу получать здесь зарплату такую, чтобы она была не больше той зарплаты, которую я получал там, служа в армии. Все это было вместе с военной пенсией. И мне так работать было невыгодно. Получалось так, что я работал бесплатно. С меня партвзносы высчитают, подоходный высчитают, и мне ничего не остается. Заработок у меня был большой, но когда все вместе складывали, у меня лишнее оставалась, и у меня все это отбирали. Через год нам давали квартиры. Дали ее и мне. Из-за нее я и работал в штабе ГО. Мне Заугаров так сказал: "Полгода пройдет - сам получишь квартиру". Тогда много строили. "Хорошо!" - сказал я. И я продолжил работать. И они, чтобы не ушел я с работы, не давали мне квартиру. Целый год тянули. Потому что я сказал им: я проработаю здесь до тех пор, пока не получу квартиру. Понимаешь, какая история? И они меня держали, через год только дали. И тогда, когда мне квартиру дали, я ушел работать в охрану железнодорожного моста, который вот через реку Нарову проходит. Там прекрасно было: сутки работаешь, трое отдыхаешь. Рыбалкой на мосту можно было заниматься. И времени свободного было много, и зарплата меня устраивала.

Так что в Эстонии я 16 лет отработал. Не так давно меня встретил бывший военком Лисецкий, говорит: "Слушай, нам дадут вторую пенсию. Ты работал здесь в Эстонии после того, как демобилизовался?" "Да, - говорю, - 16 лет отработал." Он мне говорит: "Иди, оформляй документы, вторую пенсию дадут." Эстонскую уже. Нам Путин дает, как военным пенсионерам, пенсию от России. А это, сказал Лисецкий, еще Эстония даст, за то, что ты работаешь. Я говорю: "Пожалуйста," Он говорит: "Иди." Он мне рассказал, как он все это сделал, как забрал документы и где оформляют эту пенсию, значит. Прихожу туда. Мне там говорят: "Да, вы можете оформить и получать пенсию, только прочитайте эту бумажку." Я читаю, там написано: если получаешь военную пенсию с России - то, значит, когда ты получишь эту пенсию, эстонскую, то той лишаешься Я говорю: "Да вы что, смеетесь? Сколько вы мне дадите? Тысячи 2-3, наверное, не дадите, а эта-то больше у меня. Я не согласен." Встречаю Лисецкого. Он говорит: "Елки, я прогорел." Я говорю: "Как?" Он говорит: "Я взял эту пенсию." А ему этого не сказали, что он лишается в случае получения эстонской - российской. Он раньше меня оформил. И что получилось? Он получает пенсию эстонскую, идет за русской, а русскую-то ему и не дают. Так он с трудом российскую пенсию себе восстановил.