Сейбак Александр Иванович

И.Вершинин. Александр Иванович, насколько мне известно, вы по-национальности - эстонец. Однако местом вашего рождения является Псковская область. Ваши родители были переселенцами?

А.Сейбак. Национальность моя действительно эстонская, хотя родился и вырос я в России. Дело в том, что мои отец и дедушка были родом из Выруского уезда Эстляндской губернии. В 1905 году они выехали на постоянное место жительства в Псковскую губернию (1), где купили у одного обанкротившегося помещика поместье. В России, таким образом, они и остались жить.

И.Вершинин. Чем вам запомнились предвоенные годы? Как, в частности, проводилась у вас коллективизация.

А.Сейбак. Это время было весьма тяжелым и трудным. Что касается коллективизации, то я сам был свидетелем того, как в стране это проводилось, что значило это так называемое раскулачивание. Заключалось оно в том, что людей, которые что-то себе честно наживали, подвергали капитальному "подчищению". В результате в деревне оставались жить лишь те, кто практически ничего не имел. Это - раз. Теперь, когда всех направили в колхозы, в них происходило то же самое: работали с раннего утра до позднего вечера, за что только получали записи так называемых трудодней.

Запомнился следующий случай. Когда я учился в четвертом классе, моего отца назначили в колхозе бригадиром. Меня же он заставлял заполнять трудовые книжки и подсчитывать трудодни. Поэтому я хорошо запомнил: чтобы получить один трудодень, колхозник должен был скосить полгектара сенокоса. По сути дела, работали забесплатно. Правда, полгектара земли выделялось для личного хозяйства, на котором мы имели возможность сажать картошку, зерно и содержать скот, кур и поросенка. Однако держать более одного поросенка строго воспрещалось - иначе после этого ты подлежал раскулачиванию. В том случае, если ты пускал поросенка на мясо, шкуру должен был непременно сдавать государству. Кроме того, полагались налоги с кур и с каждой яблони, если это у кого-то имелось. Кто же имел корову, я это отлично запомнил, обязан был сдавать государству 200 литров молока. А государство принимало молоко по 13 копеек литр. 13 копеек - литр молока! А для того, чтобы купить килограмм хлеба от государства, нужно было уплатить 85 копеек. Вот и считайте: 13 и 85. Почти 5 килограмм молока выходило.

И.Вершинин. Сами вы в колхозе работали?

А.Сейбак. Работать в колхозе я начал не сразу. Тут мне надо будет сделать небольшое отступление. Ведь в те годы в деревне не было восьмогого, девятого и десятого классов. Продолжать учебу можно было только в городе Великие Луки, включая возможность учебы в педагогическом, медицинскиом и железнодорожном техникумах, которые были там расположены. Все наши ребята, проживавшие в деревне, поступали в основном в эти учебные заведения. Я жил в пятидесяти километрах от Великих Лук. Но так получилось, что, поступив в Великолукский педтехникум и проучившись в нем год, я его бросил.

И.Вершинин. Что же заставило вас его бросить?

А.Сейбак. Не хватило духу! Жил я у дальних родственников, к которым меня определили. В одной комнате со мной обитали старик со старушкой и их сын. Их трое уже было, я - четвертый. А комната была, может быть, вместительностью в пятнадцать метров. Сначала они мне "жужжали", что я много прожигаю керосина. Но заниматься-то надо было! Отец купил мне керосин. После этого им, видите ли, стал мешать свет. Пришлось перейти на коптилку. Но сколько в таких условиях проживешь-проучишься, когда тебя еще, кроме этого, каждый день подставляют к шпильке?

После всех этих приключений я и вернулся в деревню. В колхозе была мельница, на которой работал отец. Весной, осенью и зимой, когда привозили молоть, какой-то заработок был. Однако летом возникли новые проблемы: стал ощущаться недостаток воды и, кроме того, недостаток привозимого зерна. Это заметно отразилось на заработке отца. Поэтому он мне сказал: "Будешь работать на мельнице, а я пойду в кузницу". Таким образом, отец перешел работать в кузницу, я же стал зарабатывать хлеб мельника. В общем, "весело" было в этом отношении, хотя и говорят, что в деревнях жили хорошо. Где как! У нас жили хорошо, может быть, те, кто умел воровать.

И.Вершинин. Репрессии как-то коснулись вашей деревни?

А.Сейбак. На обошлось и без этого. Хорошо помню, как еще до войны ночью в нашу деревню приехала машина. Шесть здоровых мужиков, работящих, бесследно исчезло. Концы, как говорится, в воду. А еще на фронте у меня был товарищ, командовавший первым взводом. Он был старше меня очень намного, родился в 1903 году, вполне мог бы сойти за моего отца. До фронта он служил в НКВД. Так вот, о своей работе он мне рассказывал следующее: лично получал задания от руководства разъезжать по деревням и арестовывать определенное количество людей.

И.Вершинин. В вашей деревне, кроме вашей семьи, проживали еще эстонцы?

А.Сейбак. Конечно, эстонцы в нашей в деревне были, но их было немного. Впрочем, эстонский язык был у нас в семье. Когда в 1905 году переехали в Россию, мой дедушка не выучил или не захотел учить русский язык, точного его желания я не знаю. В 1938 году он так и умер. Я от него не слышал ни одной русской речи. Однако общение в нашей семье было смешанным: говорили как на-эстонском, так и на-русском языке.

И.Вершинин. Вас призвали в армию в июле 1941 года?

А.Сейбак. В армию меня взяли в один день вместе с отцом. Война началась 22-го июня, а меня взяли 12 июля 1941 года.

И.Вершинин. После этого началась ваша учеба в Московском военно-пехотном училище имени Верховного Совета РСФСР.

А.Сейбак. Но произошло это не сразу. В 1941 году, как война началась. Как я уже говорил, вскоре меня призвали в армию. Мне тогда было уже 18 лет. А в сентябре я уже попал в Московское училище имени Верховного Совета. В то время на фронте ощущалась острая нехватка военных кадров, поэтому учился я там по ускоренному курсу. В результате окончил училище всего четыре месяца спустя - в начале 1942 года.

И.Вершинин. Я слышал, что сформированный курсантский полк вашего училища еще до выпуска особенно отличился в боях, сдерживая натиск немецкого наступления под Москвой...

А.Сейбак. Тут я вас немного поправлю. С Московского училища был брошен не курсантский полк, а курсантский батальон. Получилось это так. Когда нас, молодежь, набрали в это училище, старому набору курсантов оставалось, как говорится, сдать последние экзамены, получить офицерские звания и на этом закончить историю с выпуском. Но вместо экзамена их зачислили в только что сформированный курсантский батальон училища и бросили на оборону Москвы. Под Волоколамском этот батальон держал оборону. Многие из них погибли при обороне столицы. Помню, один из участников этого боя вернулся в наше училище уже в звании старшего лейтенанта. Так он рассказывал нам примерно следующее: "Оборону держали на рубеже семи километров. Батальон держал оборону обычно так: 600-700 метров, а они 7 километров". Еще он сказал, что тем, которые выжили в этой мясорубке, сразу после боев были присвоены офицерские звания. Одни попали в училище преподавателями или командирами взводов, а остальных, может быть, распределили по различным воинским частям. Таким образом, они были "окрещены" офицерами в реальной боевой обстановке.

И.Вершинин. Окончив училище в начале 1942 года, вы попали по распределению в 16-ю Литовскую стрелковую дивизию. Но, насколько нам известно, в то время уже существаовал приказ Сталина о том, что все эстонцев следует направлять в эстонские национальные войсковые части. Почему после выпуска вы не оказались в Эстонском стрелковом корпусе?

А.Сейбак. Думаю, что причиной того, что нас по распределению направили в 16-ю Литовскую стрелковую дивизию, послужила неразбериха, которая происходила в нашей стране в 1942 году. И вот я, как в Литовскую дивизию попал, так до конца войны в ее составе и воевал.

И.Вершинин. Как проходило формирование дивизии, каковым был национальный состав дивизии?

А.Сейбак. Наше соединение начало формироваться в 1942 году. Формирование это проходило по следующему принципу. В каждом стрелковом полку было три батальона. Численность каждого из них составляла что-то порядка 450 человек. Первый батальон состоял полностью из литовцев, второй - вперемешку из русских с литовцами. Третий же батальон, в котором, в частности, служил и я, составляли русские. Я сам по национальности - эстонец, но на это тогда особенно не смотрели. Раз родился на территории России, в Советском Союзе, значит, считали кадровики, русский по-национальности. Но немного литовцев было и в нашем третьем батальоне.

И.Вершинин. В вашей дивизии, я слышал, было много евреев...

А.Сейбак. В Литовской стрелковой дивизии был очень большой процент евреев! Ведь все евреи , которые при отступлении эвакуировались с Литвы в Советский Союз, как правило, попадали именно в Литовскую дивизию. Тогда было мног евреев и в стрелковых ротах. Я командовал минометным взводом. Так и у меня также было несколько человек, евреев по-национальности.

И.Вершинин. Каким было отношение к евреям? Сейчас приходиться слышать даже такие разговоры: будто на фронте был ярко выраженным антисемитизм.

А.Сейбак. Отношение к этой нации на фронте было абсолютно адекватным. В Литовской дивизии не существовало никакого разделения по национальному признаку, в том числе на евреев, литовцев, русских... Но некоторые неприятности с евреями все же были. У нас ведь, как я говорил, было очень много офицеров еврейского национальности. С ними же интересная вещь происходила! Например, когда уже после ранения я прибыл обратно в свой же полк, то всех евреев, находившихся в строю, можно было пересчитать по пальцам. Все они разбежались по полковым складам или различным дивизионным службам. Получалось так, что все вспомогательные службы, как правило, укомплектовывались евреями. На фронте это была уже сложившаяся традиция: один еврей попадет на какой-нибудь склад и вслед за тем тащит к себе всех остальных братьев по крови. А уже в строю после этого оставались считанные единицы евреев. Однако многие из них погибли и на фронте. Всех подводить под одну гребенку, я думаю, не стоит!

Вспоминаю еще одну такую неприятность, связанную с евреями. Шел я как-то с одним евреем-офицером, по пути мы разговаривали. Но вдруг ему по пути встретился другой еврей. И он же, зная, что тот еврей, который нас встретил, говорит по-русски, переходит с ним на еврейский язык. Я шел как оплеванный. Было очень неприятно от этого!

И.Вершинин. Однако вернемся к тому, как вы попали в Литовскую стрелковую дивизию...

А.Сейбак. Все лето 1942 года наша дивизия находилась на формировании. Осенью же, когда с этим формированием было покончено, нас пешим ходом отправили на фронт, в город Орловск. Там и начались наши первые бои. Не знаю, можно ли их назвать действительно боями? Я бы их охарактеризовал как обыкновенная мясорубка. Командование нас за людей не считало. Мы тогда были "винтики". Кажется, именно как любил говорить о людях сам товарищ Сталин. Эта мясорубка началась в первый день наступления, 19 февраля, и продолжалась до 8 марта 1943 года, пока меня не ранило.

Говоря о боевых действиях нашего подразделения, могу привести интересную статистику. Из всего батальона, численность которого составляла примерно 450 человек, по окончании боев оставалось не более 30 человек. Причина всего этого состояла в том, что наше командование считало своим долгом вести подразделения вперед, а какие для этого были возможности, это их особенно не интересовало.

В те годы я не понимал, для чего был нужен этот приказ "Вперед!" Это уже потом один мой товарищ, майор Сухачев, служивший со мной уже после войны в штабе полка Эстонского стрелкового корпуса, рассказывал мне обо всех этих командах. Во время войны он воевал в русской части, хотя как-то связан был с Эстонией и по этой причине потом оказался в Эстонском корпусе. Так вот, когда он начал докладывать командиру полка о том, что немцы предприняли наступление, сдержать которого они были не в состоянии, тот сухо по-военному ему ответил: "Вперед, наступлять!" Даже не мог нормально выговорить этого приказа. И когда немцы их полностью окружили, поступало новое приказание: "Залечь и окопаться!" Вот с такими бессмысленными приказаниями мы воевали.

И.Вершинин. Проблемы с вооружением в то время были?

А.Сейбак. Таких проблем тоже было более чем достаточно. Когда мы пешком отправлялись на фронт, у нас было на винтовку всего сто пятьдесят патронов, на каждый миномет - всего по пять мин, на орудие - по пять снарядов. Кроме того, когда вместе с матушкой-пехотой мы прибыли на передовую, все наши обозы отстали. Причина простая - зима с 1942 на 1943 год была очень суровая. Поэтому мы, наверное, дня три до прибытия на передний край вообще были без питания. Иногда, правда, находили картошку, варили и кое-как этим питались. Убивали и кололи на мясо лошадей, которых также ели. Вот такоим было положение на фронте. И когда пришли на передовую с такой обеспеченностью, поступил этот приказ: "Вперед, наступать!"

И.Вершинин. Прибыли на передовую вы в начале 1943 года?

А.Сейбак. На передний край мы прибыли 17 февраля 1943 года, а 18-го числа уже поступил этот приказ: "Вперед, наступать!" Вот эта мясорубка продолжалась у меня до 8-го марта, как я говорил. Меня 8-го марта ранило. Где после этого воевала наша дивизия, я не знаю. Если вы не против, я продолжу свои рассуждения об этой бессмысленной тактике под названием "Вперед, наступать!" Для этого приведу простой пример, как это в действительности происходило. Предположим, командир дивизии докладывал вышестоящему начальству о том, что дивизия сформирована, только что прибыла с тыла, можно сказать, пришла боеспособной и может вести активные боевые действия. В действительности ничего это не было! Многое ведь зависело от того, насколько умело подвозились обозы с продовольствием и снаряды, то есть, все зависело от успешной обеспеченности наступления. Этого обеспечения не было!

А так как с этими 150 патронами и пятью снарядами на орудие и миномет нас стали вводить в бой, мы фактически ничего не смогли взять. Помню, когда мы подошли к одной деревне, нам поставили следующую задачу: "Взять станцию Змиевка!" А станция Змиевка находилась в 8 кимлометрах от нашей передовой. Так мы не то что Змиевку, деревню, которая располагалась у нас под самым носом, не смогли взять. Людей там положили, можно сказать, совсем зря.

И.Вершинин. Ваша дивизия, насколько мне известно, принимала непосредственное участие и в Курской битве.

А.Сейбак. Наша дивизия действительно участвовала в боях на Курской дуге. Но после лечения в Балахне, это в Горьковской области, стоял Литовский запасной батальон, куда направляли всех после ранения. Я тогда, помню, возражал, не хотел в Литовскую дивизию возвращаться. А мне сказали: "Такой приказ!"

И.Вершинин. Помните ли, как именно вас ранило?

А.Сейбак. Мне почему-то показалось это ранение случайным. Вместо того, чтобы быть убитым или тяжело раненым, а казалось, моя участь уже была предрешена, я получил легкое ранение. Дело было так. Когда из батальона оставалось не более 30 человек, нас всех собрали в группу. Командир батальона и начальник штаба, расположившись в специально вырытой землянке, засыпанной снегом, подавали мне эти команды: "Вперед, наступать!" Я же должен был наступать с этими тридцатью военнослужащими на деревню, которую дивизия 19 февраля так и не смогла захватить. "Справа сосед уже в деревню вошел, - кричал мне по телефону комбат, - слева уже подходят, а ты все топчешься на месте..".

Приказ оказался совершенно невыполнимым. Как только солдат поднимался в атаку, он сразу же падал на поле боя. Но я не знаю, кто погиб из этих тридцати. Вооружения у нас не было никакого, шли в бой с наганами. Автоматы ППШ, как ни странно, у нас все время отказывали. Тогда, помнится, мы подбирали русскую трехлинейку-винтовку. Она без всяких задержек стреляла и в грязь, и в мороз. Как только эту винотовку я схватил рукой за ее деревянную часть, почувствовал стрельбу. "Откуда стреляют?" - еще подумал я.

Я сразу почувствовал работу снайпера, из моих солдат то один сваливался, то другой. Не успел я с колен с этой винотовкой как следует подняться и на нее опереться, как разрывная пуля ударила в деревянную ее часть. Таким образом, меня осколками ранило в разные стороны, изодрав всю шинель. Думаю, что если бы не винтовка, то пуля как раз оказалась бы в груди и, возможно, с вами сегодня я уже бы не разговаривал.

Потом я лечился в госпитале, и оттуда меня отправили в свою часть. Интересно, что нового обмундирования мне не выдали. И ехал я в этой шинели, с разорванными рукавами, обвисавшими лохмотьями, с пробитой пулями полами шинели и с простреленной шапкой. Смотрелось такая экипировка, конечно, вызывающе. Со мной в пути произошел один интересный разговор. В вагоне поезда, в котором я ехал, напротив меня сидел военный медик в звании подполковника. Расположившись напротив меня, он так и прожигал меня своими удивленными глазами. Я не выдержал этого напора, обратился к нему: "Товарищ подполковник! Что вы так на меня смотрите?" Он говорит: "Я смотрю и думаю: откуда вы едете?" "С полевого госпиталя номер такого-то", - "Вы с госпиталя в таком виде? Я сам начальник госпиталя, но мы никогда ни одного солдата, тем более - офицера в звании (я тогда был в звании лейтенанта еще), в таком виде не выписываем. Пускай даем не новое, б/у даем, но исправное обмундирование..". "Ничего не поделаешь!" - сказал я ему. А обмундирование мне заменили только тогда, когда я прибыл в свою часть.

И.Вершинин. Я знаю, что ваша дивизия освобождала и Белоруссию от фашистов... Расскажите об этом поподробнее.

А.Сейбак. Наши боевые действия в Белоруссии проходили неподалеку от города Витебска. Воевать здесь мы начали наступлением на деревню Барок в июне 1944 года. Название деревни Барок мне очень хорошо запомнилось, потому что из-за нее командир дивизии пообещал меня расстрелять. История эта приключилась следующим образом. Деревня Барок постоянно переходила из рук в руки: то немцы ею овладевали, то она оказывалась в наших руках. В общем, получилось так, что в дивизию поступили данные о взятии нашими войсками деревни Барок. Меня же в то время командировали от полка офицером связи в штаб Литовской дивизии. И вдруг командир дивизии мне приказал: "Езжай в свой полк!" Показывал по карте, где именно наш полк занимает оборону в этой деревне Барок. "Уточни переднюю линию, - приказал мне еще комдив. - Занеси на карте и доложи!"

Когда же я прибыл в штаб нашего полка, меня с недоумением спросили: "Как ты пойдешь в Барок, когда Барок у немцев?" "Я получил приказ лично быть в Барке, - ответил я в штабе. - Мне нужно знать: есть там немцы или нет?" "Если ты настаиваешь, - ответили мне, - мы сейчас взвод разведки пошлем туда. Давай, с этим взводом разведки и иди!". Но когда я пошел к месту назначения, командир взвода разведки мне недовольно сказал: "А ты чего, будешь, нам мешать?!" Я ему доложил о личном приказании командира дивизии: самому узнать, есть ли в деревне немцы. "Хочешь - иди один! - ответил мне он. - А мне не мешай вести разведку".

Короче говоря, этот командир разведвзвода прогнал меня оттуда. Мне ничего не оставалось делать, как обойти передний край в районе деревни Барок и нанести все на карту. Когда я пришел к командиру дивизии и доложил ему о том, где именно проходит передний край, а также и то, что Барок в руках у немцев, он меня спросил: "Ты сам был в Барке?" Говорю: "Нет, меня не пустили туда!" Комдив недоумевал: "Я что тебе приказал?! Лично прверить! Я тебя расстреляю за невыполнение приказа". Но случайно в штабе подвернулся начальник оперативного отдела штаба дивизии. Между ними прошел непродолжительный разговор об этой деревне, после чего командир дивизии ему приказал: "Берите машину! Сажайте старшего лейенанта и езжайте, уточните, где проходит передний край и все остальное". Когда мы приехали, все то, что я нанес, начальник оперативного отдела подтвердил. Это меня и спасло. А так меня бы за невыполнение приказа, возможно, и расстреляли бы!

И.Вершинин. Последними были бои у вас в Курляндии...?

А.Сейбак. Наши войска топтались на этом месте, в этом так назваемом Курляндском полуострове, еще с 1943 года. За этот полуостров билось множество соединений Ленинградского фронта, в том числе и наша Литовская дивизия, и Эстонский корпус, и Латвийская дивизия. Кстати, против нас там оборонялось одно власовское соединение. Там, собственно говоря, мы войну и закончили. Немцы же до последнего времени оказывали ожесточенное сопротивление. Когда уже был подписан акт о капитуляции, один немецкий офицер нам сказал следующее: "Если бы нам приказ не был бы отдан о капитуляции, вы бы нас так просто не взяли. У нас хватало и продовольствия, и боеприпасов, и всего..".

В общем, Курляндский полуостров был очень сильно укрепленным в то время. А дисциплина у немцев, конечно, очень сильно отличалась от нашей. Расскажу в качестве примере о том, как подписывался акт о капитуляции. 8 мая 1945 года с нашей стороны производилась разведка боев. В ходе этой разведки мы потеряли шесть человек убитыми и впоследствии узнали, что с немецкой стороны потери были точно такими же, правда, одним человеком меньше.

Я находился на наблюдательном пункте, откуда особенно хорошо просматривался весь передний край, который там проходил. Первая попытка провести разведку боем не принесла нам никакого успеха. И вдруг в 15 часов мы заметили, что немцы подняли белый флаг. Тем временем к нам на НП приехал командир дивизии, подключил дополнительные силы для повторного проведения маленькой операции. Но когда вывелись эти флаги, он дал команду не предпринимать никаких действий. Он сказал: "Если до 16 часов ничего не будет, значит, вернуться к выполнению задачи".

Но где-то без пяти шестнадцать несколько человек оттуда поднялись с траншеи и пошли в нашу сторону. После этого они встретились с нашим командиром и договорились на 18 часов о встрече нашего и ихнего командиров батальонов. Однако с нашей стороны пошел не командир батальона, а командир полка, к тому же, взявший с собой еще пять человек-разведчиков. Наши солдаты оказались настолько недисциплинированными, что вместо того, чтобы этим, как говорится, ограничиться, многие из них решили пойти на эту встречу просто так, ради интереса. Заставить их вернуться на прежнее место командиру полка стоило большого труда. Когда же наш комполка зашел в землянку немецкого командира батальона, того еще не было, не приехал. Никто из солдат, свободно ходивших по землянке, даже не насторожился. И вдруг неожиданно немецкие солдаты выпрямились в шеренгу и дали дорогу ихнему командиру батальона. Такая у них была дисциплина! И вот они, наш командир полка и ихний командир батальона, договорились о встрече на нейтральной полосе командиров дивизий - немецкого и нашего, на 18-19 часов. Назначили встречу, потом там установили стол и стулья, где и проходило подписание акта о капитуляции немецких войск. Так что у немцев, в отличие от нас, в войсках все чинно было...

И.Вершинин. После Курляндии где вы находились?

А.Сейбак. Отсюда нас направили в Литву, в город Клайпеду, которая тогда еще не была взята нашими войсками. Но так получилось, что к тому времени войска, которые к этому городу непрерывно продвигались, к нашему прибытию, ее освободили. Фактически мы пришли в полностью освобожденный город! При освобождении города наши войска понесли очень большие потери.

Запомнился мне в Клайпеде один случай. Как позднее оказалось, город был полностью заминирован. В том числе и небольшое одноэтажное строение, в подвальном помещении которого находился штаб нашего батальона. Помню, какая-то рота расположилась в одном трехэтажном строении, где раньше размещалась школа. Неожиданно поступила информация о заминировании, после чего поступило приказание: "Срочно освободить большие дома! Вывести всех!" Началась спешная эвакуация из больших домов. Прибежал командир этой роты и поднял команду на эвакуацию. Но не успели они выбежать, как дом начал взрываться. Осколками и взрывной волной командир роты и еще 14 человек погибло. Взрывался тот дом тремя частями: сначала верхний этаж - одна половина, потом другая половина, и в конце всего этого - нижний этаж.

Из Клайпеды мы пошли в наступление на Кенгигсберг, но потом этот приказ отменили. Нас отправили обратно на Курляндский полуостров. Но одно наше подразделение в Клайпеде еще оставалось. Так вот, когда они вернулись к нам в Латвию, то очень нас удивили: "Там почти весь город был заминирован и взорван! Штаб батальона, где вы находились, тоже взорвалась!" Как будто кто-то нас спасал!.

И.Вершинин. В каком состоянии была Клайпеда в 45-м?

А. Сейбак. Когда мы в Клайпеду зашли, она была, можно сказать, полностью нетронутая. А когда уже начали взрываться дома, тогда мы поняли, что немцы оставили нам ее заминированную.

И.Вершинин. Как обстояло с награждениями на фронте?

А.Сейбак. У меня три ордена Красной Звезды. Два из них я получил во время войны и один - за выслугу лет в армии. Но это было уже после окончания войны. Интересно, что получил я этот орден незадолго до того, как награждение боевыми наградами за за эту выслугу было отменено . Заменено оно было награждением медалями "За безупречную службу" трех степеней. Получил одну из таких медалей позднее и я.

И.Вершинин. Вас награждали орденами за какие-то конкретные заслуги?

А.Сейбак. Я не знаю, за что конкретно меня наградили двумя орденами Красной Звезды. Награды ведь вручают без всякого сопроводительного текста. Возможно, за умение вести успешные боевые действия, когда я командовал минометной ротой. Мне всегда казалось, что я "в рубашке родился". Ведь в моей роте за всю войну почти не было потерь, что в боевой обстановке казалось делом невозможным.

Я часто вспоминаю такой эпизод. Когда в нынешней юго-западной части Латвии, на Курляндском полуострове, продолжались упорные бои наших войск с немецкими, нам поставили следующую задачу: в течение дня выйти на рубеж за речку, которая там была расположена. Подготовились, надо сказать, мы к этому наступлению неплохо. Более двух часов вели непрерывный шквальный огонь из стволов своих минометов. Дело доходило даже до того, что мы тряпками охлаждали стволы постоянно нагревавшихся минометов. Потом пошли в наступление. Нам удалось сразу продвинуться на три километра вперед. Здесь немцы подвергли нашу роту обстрелу с правой и с левой стороны, затем навстречу вышли фашистские танки. Как только начали мы дальнейшее наступление, оно заглохло.

Уже вечером, когда было темно и нам дали команду отойти на прежние рубежи, своими реактивными минометами немцы накрыли всю нашу площадь. В этот самый момент, когда все вокруг меня пылало этим огнем, я пришел к тревожной мысли: все, накрыло всех моих людей, все погибли. Но когда к вечеру стрельба утихла, я бегло осведомился у командиров взводов: "Какие потери?" Все мне отвечали следующее: потерь нет, потерь нет... Потом я узнал, что в отделении связи, которое было в моей роте, не досчитались одного солдата в отделении. Но через короткое время и он нашелся.

И.Вершинин. Получается, вам очень часто везло в этом отношении...

А.Сейбак. Это без всякого сомнения. Ведь мы и тогда, попав под такой ужасный шквальный минометный огонь, могли оказаться убитыми. Впрочем, таких эпиходов в моей военной жизни, когда по какой-то случайности я не оставался на поле боя, было немало. Вот еще один, например. Как-то, идя в наступление, мы приблизились к одному хутору. А в латвийской местности из-за низкого уровня воды траншеи, как правило, рылись очень неглубокие. И поэтому, когда случался сильнейший обстрел, мы старались поскорее забраться в какую-нибудь неглубокую ямку, или в траншею, или в воронку. И вот, перед хутором начался один из таких сильнейших обстрелов. Когда же я прыгнул и лег в такую траншею, подо мною оказались лежащими уже два солдата. Поскольку я был в этой траншее третьим, то спина мина несколько вылезала выше бруствера. Но я спрятал голову и ноги. И вдруг подо мной послышался прорнзительный хрип: "О-ой!" За ним последовал храп. "Что?! - удивленно спросил я. - Тяжело держать?" Но он замолчал. Когда вся эта история закончилась, оказалось, что осколок пролетел под моей рукой и угодил ему в спину. И его, таким образом, убило.

И.Вершинин. Возвращаясь к разговору об отсутствии потерь. Командование этому не удивлялось?

А.Сейбак. Многие даже в это не верили. Например, после того самого случая, о котором я только что рассказывал, вечером командир батальона собирал всех командиров рот. Начались неприятные доклады о больших потерях. Один доложил, что у него осталось в живых всего 15 человек, другой - 10 человек. У еще одного оставалось в строю двадцать человек. Надо сказать, стрелковые роты укомплектовывались что-то порядка 70-80 человек. Потери, таким образом, были огромнейшие! В моей же минометной роте по штату был небольшой перебор - было около сотни человек. Когда же очередь дошла до меня, я сразу отрапортавался: "У меня потерь нет!" "Откуда?! - недоверчиво спрашивал комбат. - Ты что, проверял?" "Мне доложили командиры взводов", - ответил я. "Вот иди проверь сам лично и придешь доложишь!!!" - ответил он. После этого я пришел и осуществил должную проверку, после чего доложил об отсутствии потерь. "Не может быть!!!" - сказал он. Мне ничего не оставалось, как сказать следующее: "Я докладываю так, как есть..".

И.Вершинин. О СМЕРШе что можете сказать?

А.Сейбак. Их служба была насколько скрытной, что мы о них ничего не знали. Но факт остается фактом, что с их стороны ставились заслоны, когда кто-то начинал отступление. Я знал, что на переднем крае за нами находились особисты, которые в случае отступления или паники готовы были нас расстрелять.

И.Вершинин. Каким было отношение к патриотизму?

А. Сейбак. О каком именно патриотизме идет речь? Когда я сегодня слышу разговоры о том, что фронтовики шли в атаку с возгласами "За Сталина, за Родину! Ура, вперед!", я не могу этого подтвердить. Никогда этого я не видел. Это все вранье. Никакого порыва воевать именно за Сталина у нас было. Мы выполняли свой долг и не вели эту войну ради Сталина.

И.Вершинин. Членом партии вы были в годы войны?

А. Сейбак. Членом Коммунистической партии я состоял 48 лет, еще со времен войны. Почему я принял решение вступить в партию? Если говорить об этом откровенно, то мы стояли перед следующим выбором: хочешь жить в нормальных условиях - вступай, не хочешь - оставайся беспартийным. Такая добровольно-принудительная система была в Советском Союзе повсеместной. А то, что идею партии проталкивали - это в душе было совсем противоположным. Дело дошло до такой степени, что повестки дня стали назначаться сверху. А с нас требовали: чтобы все решения принимали одобрительно!. Что не случись, требовалось проведение собрания сверху и более того - получение непременного одобрения. Я не дождался развала Советского Союза. Когда не стали преследовать зас выход из партии, написал заявление выходе. Мне было неприятно это членство. Помню, мне поручали проверку правильности уплаты членских взносов (в мою бытность работы на заводе "Балтиец", в охране предприятия было человек 15 членов партии). Если какой-то коммунист не доплачивал больше 10 копеек, он автоматически попадал в протокол.

И.Вершинин. Как сложилась ваша послевоенная судьба?

А. Сейбак. 9 мая 1945 года закончилась Великая Отечественная война. Однако уже 12-го мая я получил приказ о своем переводе в 300-й полк 7-й Эстонской стрелковой дивизии. Этот перевод был вызван следующим обстоятельством. Еще в 1942 году вышел приказ Сталина о необходимости отправки эстонцев в национальные войсковые части. Таким образом, меня этот приказ "нагнал" как эстонца лишь в 1945 году. Потом, получив в июне 1945 года гвардейское звание, дивизия стала именоваться 118-й гвардейской.

Помню, когд я прибыл в этот 300-й полк и доложил о своем назначении его командиру, он принялся что-то по-эстонски мне объяснять. Я слушал-слушал, потом не выдержал и сказал: "Товарищ подполковник! Я вас не понимаю". Тогда он с акцентом мне проговорил: "А какой черт-т с теп-пя эстонец, если ты своего рот-тного языка не знаешь?! Иди к начальнику штаба!" Пошел после этого я к начальнику штаба, доложил ему о своем прибытии. Он мне тоже начал говорить по-эстонски. Я опять начал возражать: "Я по эстонски-не понимаю, то, что вы говорите..". После этого он мне сказал: "Идите оформляться в строевую часть!" В общем, вот таким было первое знакомство с Эстонской дивизией.

Поначалу я служил в Эстонском корпусе командиром минометной роты, потом стал начальником штаба батальона. В 1954 году в этой должности меня направили на курсы "Выстрел", как назывались высшие офицерские курсы усовершенствования под Москвой. А потом, когда в 1955 году закончил эти курсы, прибыл обратно в Эстонскую дивизию. И меня уже назначили командиром стрелкового батальона. Однако в 1956 году Эстонскую дивизию расформировали. В Клооге дислоцировалась знаменитая 8-я Панфиловская дивизия. 156-й полк находился в Таллинне в Тонди, а остальные полки - в Клоога. Когда же нашу дивизию расформировали, меня назначили опять на должность начальника штаба батальона в Панфиловскую дивизию. В 1963 году я уволился из армии. Представилась возможность уйти на пенсию, и я написал соответствующий рапорт.

После окончания войны вы служили в Эстонском стрелковом корпусе. На каком языке подавались команды, на каком языке проходили офицерские собрания?

В этом отношении у нас не было какой-то определенности. Команды подавались как на эстонском, так и на русском языке. Мне хорошо запомнилось первое собрание офицеров нашего полка. Проводя совещание, командир полка начал что-то говорить по-эстонски. Я не выдержал и сказал ему: "Товарищ подполковник! Разрешите мне уйти с собрания. Я все равно ничего не понимаю". На это он мне ответил: "Садитесь! Вам переведут. Садитесь к тем, кто может перевести". Особо отмечу, что до 1945 года вся документация Эстонского стрелкового корпуса полностью велась на эстонском языке. Уже после войны она постепенно стала переходить на русский язык. Этот языковой переход от эстонского к русскому в нашем соединении проводился постепенно. В корпусе очень долгое время команды подавались как по-эстонски, и по-русски. Только к 1956 году я выучился разговаривать и понимать по-эстонски. Но потом меня перевели в 8-ю гвардейскую Панфиловскую дивизию, которая дислоцировалась в Клоога. Там я язык снова позабыл, так как ни с кем по-эстонски не общался!

И.Вершинин. Вас уволили из армии вы по вине Никиты Сергеевича Хрущева? Я имею в виду знаменитое сокращение Вооруженных Сил СССР...

А.Сейбак. Как известно, знаменитое сокращение армии на миллион 200 человек было начато Хрущевым в 1961 году. Это сокращение прошлось по многим моим сослуживцам. Когда началась подготовка к этим массовым увольнениям, меня хотели направить на работу в военный комиссариат. Вместе со своим сослуживцем капитаном Кангасом я поехал на аудиенцию к военному комиссару Эстонской ССР генерал-майору Ивану Ивановичу Тухкру. Но Тухкру сказал мне следующее: "Капитана Кангаса я возьму, он работал у нас в системе военкоматов, работу знает и с справится. А вас, товарищ майор, я не возьму, потому что мне поставлены такие же условия увольнять". Таким образом, в свои 38 лет я подлежал увольнению. Этому была масса причин, в том числе и отсутствие полного среднего образования.

Когда же я возвратился в свою часть, состоялся мой разговор с командиром Панфиловской дивизии, затронувший тему массовых увольнений. "Мы вас не увольняем, - сказал мне комдив, - а рекомендуем в военкомат... В военкомат будете переведены". На это я ответил: "В военкомат меня никто не возьмет!" После чего дословно передал весь свой разговор с генералом с генералом Тухкру. Как раз в этот момент пришел заместитель командира дивизии. Этого я не выдержал и перешел на громкий голос: "Я столько лет отдал честной службе в армии. Теперь же, когда моя состоит из шести человек и нужно как-то жить, меня выбрасывают на улицу! Если бы вы научили меня в армии воровать, может быть, я тогда бы прожил с большой семьей. А если я выйду сейчас с армии, то пойду на голодовку"..

Вся эта история закончилась тем, что что в 1962 году меня вместо увольнения из армии и вместо работы в военкомате назначили заместителем начальника штаба полка. А в 1963-м, когда я достиг 40-летнего возраста и вышло уже постановление правительства о предоставлении военным пенсионерам в течение трех месяцев квартиры, я написал рапорт об увольнении. Держали мои документы в отделе кадров очень долго, пока не пришло приказание: "произвести сокращение таких-то категорий". Тогда, собственно, и дали дорогу моему раопорту об увольнении.

И.Вершинин. Как вы оказались в Нарве?

А.Сейбак. С помощью начальника штаба нашего полка я поехал смотреть места по различным эстонским военкоматам. Побывал в Кохтла-Ярве, в Нарве, Пайде. Когда же я приехал в Нарву, сразу познакомился с военкомом подполковником Лисецким. "А я написал рапорт на увольнение! - похвастал я ему. - Вот жду приказа об увольнении..". "А куда ты место выбрал?" - вдруг спросил он меня. "Да еще конкретно не выбрал, куда - после увольнения решу". В то время в Таллине существовал квартирны вопрос, многие дожидались по полтора года, находясь в очереди. Лисецкий же мне тогда сказал: "Давай, приезжай в Нарву! Я тебе здесь гарантирую, что через три месяца получишь квартиру. Давай-ка, напиши, раз уж чувствуешь, что приказ о увольнении должен быть, напиши сейчас... Напиши заявление, что якобы увольняешься, по причине, что состав семьи шесть человек, чтобы поставить на очередь на квартиру" Это было в конце июля 1963 года. Мы с ним этот документ составили и поехали в горисполком. Этими вопросами там занимался заместитель председателя. Он документы эти сдал, а приказ пришел 6 сентября. Приехав в Нарву я в августе 1963 года, я 17 ноября уже въехал в новую квартиру.

И.Вершинин. После этого начали работать на "Балтийце"?

А.Сейбак. Это произошло не сразу. Сначала я начал трудиться мастером на комбинате "Кренгольмская мануфактура". Отработал я там ровно десять месяцев. Но потом и жена, и дети начали возмущаться: "Ну что ты нашел за работу? В армии ни дня, ни ночи служил без выходных. И опять.. дома не бываешь". А дело заключалось в том, что я ходил на сменную работу. Трудился по графику и утром, и вечером, и ночью. Никаких выходных и праздников для меня не существовало.

Таким образом, после неприятного разговора с женой и детьми я отправился на поиски новой работы. Зашел, в частности, и в отдел кадров завода "Балтиец". Это было оборонное предприятие, производившие уникальнейшие изделия и подчинявшееся напрямую Министерству среднего машиностроения. Отдел кадров в то время возглавлял Некрасов. Он мне и сказал по поводу работы: "Мне не нужен никто. Здесь нет ничего вакантного..". Но тут в его кабинет зашел мужчина средних лет, как потом оказалось, начальник 1-го отдела предприятия Фомичев. Некрасов тогда к нему и обратился: "Семен Петрович, поговори с ним. Может, тебе подойдет?"

После этого мы с Фомичевым зашли в другой кабинет и начали беседовать. Почему-то он проверил мой почерк. А все дело состояло в том, что там какая-то женщина была начальником бюро пропусков. В общем, работая в этом качестве, она проштрафилась перед директором предприятия. К директору завода Виктору Николаевичу Лаврову приехали какие-то деятели из Ленинграда, принимать которых он очень не хотел. Она же выписала им пропуска как на работников Министерства среднего машиностроения. После того, как была дана команда их пропустить и они встретились с Лавровым, он дал Фомичеву три дня на увольнение этой начальницы бюро пропусков. Так получилось, что я случайно оказался на нужном месте, в результате чего и состоялось мое назначение начальником этого бюро. Таким образом, с июля 1964 по 1 декабря 1990 год, это 26 лет с половиной лет, я проработал на "Балтийце" начальником бюро пропусков. Подчинялось оно сначала начальнику первого отдела, а после того, когда появилась должность заместителя директора по режиму, стали одновременно подчиняться и отделу охраны.

И.Вершинин. Спасибо, Александр Иванович, за хорошую и интересную беседу!