Варгин Виктор Николаевич

Я, Варгин Виктор Николаевич, 1923-го года рождения, 1 января. Город Иркутск.

Отец гимназию закончил в Иркутске, побывал в Красных Партизанах, был даже командиром интернационального батальона - Чешский корпус двигался домой через Сибирь, и некоторых из них завербовали в партизанский отряд. А поскольку отец владел немецким языком, его назначили командиром батальона. Потом отец работал бухгалтером.

А затем мы уехали из Иркутска в европейскую часть страны. Почему - я не могу сказать. В Туапсе родился мой брат, его назвали в честь деда Федором. Потом мы в Армавире жили. После Армавира, наверно, в 1929 году, переехали сюда в Ленинград, в Царскосельское или Детское Село — Пушкин. С работой было в то время плохо, и он часто бывал в командировках, пока мы с матерью и с братом жили в Пушкине. Потом отец нанялся на работу в Белоруссию. Тут произошло печальное событие - отец с матерью почему-то разошлись. Мне было где-то лет семь…

Мы с отцом, без матери, уехали на дрезине в Бобруйск. Там отец поработал недолго и в Могилев переехал, на шелковую фабрику. Это я помню хорошо. Там он женился второй раз. Жили мы в домике на окраине, все четыре окна в сад выходили. Чудесное место. Там я в школу пошел. И сразу во второй класс. Русская школа была, но учили и белорусский язык. А потом мы поехали в Ленинград. Отец устроился на завод «Турбина». В Ленинграде своей жилплощади небыло и мы остановились у отцовской тетки, Серафимы Павловны. А комната была одна, у нее муж больной, трое детей. И тут еще мы сверху приехали…

И мы поехали на строительство электростанции на торфе. Тут, на Неве, сейчас Кировск называется. А раньше - НевДубрСтрой. Там я в четвертом классе начал учиться, учился неплохо… Для жилья инженерно-технических работников (ИТР) был рубленый двухэтажный многоквартирный дом. Мы жили на первом этаже. Отопление - печное, и зимой мы ходили в недалекий лесок и пилили для себе деревья на дрова. А вот воду где брали — не помню.

— А у ИТР условия жизни были лучше?

Ну, по крайней мере, не общежитие. Ну и в столовой для ИТР был отдельный маленький зал. Я помню, что биточки из конины делали.

Мой братик в общем-то быстро привык к мачехе, Анна Михайловна ее звали, мамой стал называть. А у меня с ней как-то не находился общий язык, не сложилось…

Потом, когда я четвертый класс заканчивал, мы в Мурманск уехали. Там строили базу для Северного Флота в Полярном. Вы знаете, все эти переезды мне сейчас объяснить очень трудно.

В Полярном были УНР – «Управления Начальника Работ номер». Номер 95, номер 94 – за номером скрывалась фамилия начальника… На одном из них работал отец. С жильем было не очень - отец снимал комнату. Прислуживала дочка хозяина дома. Как учился в школе, я не помню. Отцу тяжело было с двумя детьми. Передал он нас своей двоюродной сестре, дочери Серафимы Павловны, про которую я уже упоминал. В седьмом классе я снова в Ленинграде учился.

Вот такая цыганская жизнь.

Потом опять на год уезжаем в Мурманск! А потом опять вернулись.

Когда кончилась Финская война, отец нанялся начальником КЭЧ (квартирно-эксплуатационная часть) военно-морской базы на полуострове Ханко, который финны нам дали в аренду на 30 лет.

Мы втроем туда уехали. Без мачехи, потому что ее мать заболела. Школа там была небольшая. В нашем десятом классе было всего пять человек.

— Что Вы о войне с финнами помните?

Я помню, что наша двенадцатая школа была отдана под госпиталь. Помню, в новогоднюю ночь я с моим приятелем, Юркой Масленниковым наблюдали, как по улицам шли наши войска. Тянули пушки, бойцы в касках, с подшлемниками…

Помню, что продукты в продаже были, но, чтобы что-то купить, надо было рано утром очередь занимать. А очереди задолго до открытия магазинов организовывать не позволяли - милиционер разгонял… И прятались по задворкам. А потом, к открытию магазина наступало время, когда все выходили, и помнили кто за кем. Мы ходили втроем: отец, я и брат. Рано – до нашей школы, и работы отца, и покупали все что нужно.

— Для вас финская война прошла стороной?

Да, не коснулась. Отец уже в возрасте был, ему под сорок было, он 1902-го года рождения.

— А на Ханко вы как добирались?

Война кончилась в марте, да? А летом мы на грузопассажирском пароходе доехали.

— Вы оказались на территории, которая раньше принадлежала финнам. На Ханко было что-то явно отличное от России?

К примеру, продукты мы получали на складе воинской части. Это отличие, да?

У нас был домик небольшой. Кухня с очень хорошей плитой - там был бачок с водой, и когда топили плиту, вода в нем сразу нагревалась. Ну, что еще? Еще отличие вспомнил: садик небольшой, а изгородь была из живых кустов, а по-русски обычно - деревянный забор ставили.

Отец был командир запаса, подал рапорт о зачислении на службу на флот. И его отозвали с Ханко в Таллин. Ему звание присвоили - интендант какого-то ранга, в общем, капитанское звание.

Мы остались с братом вдвоем. Он младше меня – 1925 года рождения. Отец попросил знакомых, которые жили в соседнем доме присматривать за нами. Помню фамилию – Сумецкие, он - военный инженер ВМФ, а его жена – медсестра, работала в морском госпитале на Ханко. А что значит «присматривать»? Готовили мы сами, дрова пилили сами, стирали сами. Всё делали сами. Ну и в школу, конечно, ходили. Это нынешнее поколение до тридцати само кашу не сварит…

На соревнованиях

— Территория базы какого размера была?

Полуостров, длина - 19 километров, ширина - 12. И были еще острова вблизи этого полуострова.

— Они относились к нашей базе? Или финские были?

Это была, вообще-то, вся финская территория. Я не знаю, как это. юридически сказать.

У финнов там были везде построены наблюдательные вышки. Оттуда они просматривали всю базу и рейд. Потом, во время обороны у нас сформировали отряд, который захватывал эти острова.

— А отношения с местными какие были?

Никаких! Там местных не было. И прийти туда они не могли. Граница самая настоящая. И погранотряд был. Территория-то эта считалась как бы советская.

Есть книга участников обороны «Воспоминания о Ханко». В предисловии адмирал Кузнецов Николай Герасимович писал, что войск там вначале было порядка двадцати семи тысяч. Это с морскими частями…

Мы никакого отношения к жизни базы не имели. Никаких подробностей воинской службы я не знал. Мы шли в школу, из школы — домой и больше мы никуда не ходили. Ну, еще я ходил в драмкружок и в кино…

14-го июня за неделю перед войной был как бы выпускной вечер…

— Ощущение того, что война надвигается было?

Мы не чувствовали. В школе в Ленинграде у нас были кружки «Будь готов к противовоздушной обороне», «… к санитарной обороне», «Ворошиловский стрелок». Вот это мы осваивали. Я даже написал заявление Народному Комиссару Обороны, Ворошилов, по-моему, был, чтобы в армию меня призвали. Пришел ответ, что еще рано – придет время и призовут (смеется).

А в школе на Ханко только драмкружок был.

— Вы закончили школу. Какие планы на будущее были у Вас?

Планы - пойти в Политехнический институт.

В воскресенье 22-го июня, у меня было назначено свидание с девушкой. Я пришел, а она не пришла… Она, наверное, уже услышала выступление Молотова. Я сперва сильно обиделся, но потом, когда узнал про войну, это все как-то отступило…

— Обстрелов еще не было?

Уже был. Мой товарищ уже после войны рассказал мне, что служил в штабе базы шифровальщиком и принимал все сообщения. Им сообщили, что война начнется в 4 часа утра в воскресенье. Там был дивизион подводных лодок-малюток. Командир базы приказал вывести их немедленно и направить, кажется, под Таллин, не помню сейчас. А торпедные катера рассредоточили по шхерам и замаскировали. И в первое же утро базу бомбили немцы. Но там никого уже не было. А к вечеру, часов в шесть, прилетел немецкий самолет-разведчик. Он летел из Финляндии в Европу, и обстрелял нас! А мы с братом вышли из дома — всё небо в белых зонтиках. И вдруг что-то — шшшшш-шлеп! Потом еще — шлеп! Это осколки зенитных снарядов! Это, было часов в шесть вечера 22-го июня.

— А до этого провокации какие-то были?

Не было!

— В официальной историографии написано, что первые боевые действия на Ханко начались 25-го числа.

Нет, не 25-го! Эвакуация началась сразу 22-го. Пришел турбоэлектроход «Сталин» и все женщины, дети, старики были на него погружены. Мы сидели и смотрели с форта, мы оставались, а он ушел. И сразу город опустел…

6-го июля наша соседка Сумецкая сказала, что уходит плавучий кран, и это последняя возможность покинуть Ханко. Я туда Федю погрузил с двумя чемоданами, а сам остался и пошел в армию.

В военном билете, написано, что я был призван. Но фактически я сам написал заявление и пошел в штаб восьмой отдельной стрелковой бригады и меня оттуда отравили в 82-й ППГ (Полевой подвижный госпиталь). Это было 7 июля.

Госпиталь был недалеко от города, и почти на берегу залива. Там были здания типа сарая, в которых жили больные и раненные красноармейцы. Пола никакого не было. Двухъярусные металлические койки. А еще там землянки были, в одной из них операционная. Была и рентгеновская установка на колесах, своя электростанция. Раненых машины привозили.

— Раненых много было?

После войны, на встрече ветеранов я беседовал с главным хирургом этого госпиталя и задавал этот вопрос. Он мне ответил, что за время боев, только раненых в живот было более 500 человек.

— В чем заключались ваши обязанности в госпитале?

Ну, вы сами понимаете: человек со школьной скамьи, какая у него медицинская специальность может быть?

Меня определили в мотовзвод, вроде как на склад ГСМ на должность электрика – о своей должности я узнал только после войны из архива. Моим товарищем стал Володя Ласкин, тоже из морского госпиталя – после эвакуации морского госпиталя его перевели к нам. Мы вдвоем вели учет, заправляли машины. Вот такая была работа.

А непосредственно с ранеными только один раз было. Но тогда обстановка была такая... Привезли раненых – надо разгружать, и позвали всех свободных…

— А с обмундированием, со снабжением, как было?

Обмундирование солдатское, красноармейское... Я лично не чувствовал никаких проблем. Кормили: завтрак, обед и ужин, ну что надо еще?

— Как вас эвакуировали?

Почему была эвакуация? Ведь Ханко - это как бы форпост?! Он перекрывал вход в Финский залив. Но немцы пошли, после того как Таллин взяли, берегом, а не морем. Поэтому он стал не нужен. Его снабжение отвлекало ресурсы от Ленинграда, и было принято решение эвакуировать базу. И уже с сентября началась постепенная эвакуация. Приходили и миноносцы, и тральщики. Без тральщиков вообще невозможно было идти, потому что заминированы были водные трассы.

— А бомбежки часто были?

Не помню, чтобы часто. В мою бытность, финны пытались высадить десант на Ханко. Была такая битва!!! Отбились… Через неделю снова, и еще шведский батальон участвовал. Отбились. Там был противотанковый ров, так он весь был в трупах этих шведов завален! Симоняк приказал, чтобы не было эпидемии, не стрелять три дня, и позволить финнам вытащить свои трупы.

4-го ноября пришел минный заградитель «Урал», его привели тральщики. И через два дня они ушли. А без тральщиков нельзя ни в коем случае кораблю выходить. И мы ждали до 22-го ноября, когда пришли вновь тральщики. Нас погрузили, и мы пошли ночью. Дошли до Гогланда, это скалистый остров примерно на полпути и там стояли, два или три дня, а почему я не помню. А уже декабрь на носу! Мороз! Меня поставили на пост, на палубу. Там ящики с продовольствием стояли. Когда мы подходили к Петергофу немцы нас обстреляли. Но, слава Богу, не попали… В Ленинград пришли рано утром 25-го ноября, а я как раз на палубе стоял с винтовкой в руках. Дошли до моста Лейтенанта Шмидта, и началась высадка. И вдруг во время высадки несколько матросов ящик разбили и стали вытаскивать банки. А я не знаю, что делать?! Стрелять в них что ли? Тут как-то быстро начальство узнало и всех участников увели… А мы и не знали, что в Ленинграде-то голод...

Я теперь – последний зарегистрированный Ханковец. Больше никого не осталось.

— Вы с Ханко продукты вывезли?

Да, привезли продовольствия для Ленинграда дня на три…

А технику там всю уничтожали. Я помню, когда мы погружались, в порту паровоз разогнали по пирсу и прямо с рельсов в воду пустили.

А пушки не увезешь – тяжелые. Замки вынимали, чтобы нельзя было пользоваться.

— В Ленинграде выгрузились, и что дальше?

Дальше нас, про солдат говорю, поселили в помещении Артиллерийского училища. Это на Московском проспекте, он тогда Международным назывался. На полу спали. Шинель, под голову противогазы, сверху та же шинель и плащ-палатка. Вот такая постель была.

С питанием было плохо. Давали 300 граммов хлеба. Утром выдавали. Я делил на две части, а другие сразу съедали. Однажды меня и еще одного солдата красноармейца направили ночью на машине на хлебозавод, привезти хлеб в часть. Ну, думаем - поедим! Вот с таким настроем поехали. Приехали, там хлебом пахнет печеным! Нюхали, нюхали, и уехали! Но нам ни корочки не перепало! Только то, что положено для части погрузили и всё.

А был у нас праздник 23 февраля 42-го года. День Красной Армии! Курица на обед была! О-о-о! Это только подумать! Оказывается, нам выделили на этот день повышенный железнодорожный паек!

Я помню часовым охранял пакгауз. Штаны ватные, тулуп, но все равно холодно! Ходишь с винтовкой, а что в уме? Не то, как охранять, а чего бы поесть?! И колбАсы и еще что-то мерещатся. Вот так было…

А потом из нашей бригады организовали 136-ю дивизию - три пехотных полка, артиллерийский, и еще батальоны специальные — связи, саперный, еще какой-то, авторота была, и госпиталь был. А мы стали медсанбатом - медицинско-санитарным батальоном.

Часть наших сестер и командира откомандировали в 442 госпиталь на Суворовском. Другого командира нам дали. Макарова Романа Романовича. Перевели нас в Парголово. Там три рубленых домика около станции отдали нам. На машинах перевезли всё хозяйство. А в этом домике полы надо было помыть и прочее. Но сначала трупы выносили!

Трупы гражданских в тех домах были, кто там жил и умер. А куда их девать? Была уже весна, март-апрель, но земля еще замершая. Там лесочек был, и до времени складывали там этих бедолаг умерших. А потом, когда оттаяла земля, их захоронили.

В Парголово самый лучший наряд был на кухне! Я один раз там побывал. Рано встал, воды наносил... А когда раздача закончилась, и все ребята поели, повар Максим говорит:

- А это ваше!

А там на дне бачка вот такой слой! Но было такое один раз! Только раз! (смеется).

Строгий режим был на фронте. У нас часовой у продсклада в Парголово ночью забрался в склад, чего-то там стащил, но это быстро вскрылось. И его дело передали в трибунал! И вот однажды, нас - тех, кто свободен от службы, созывают на какую-то полянку. Там уже травка зеленела, и уже могила вырыта… И стоит наш строй. Приходит лейтенант из «особняка», кто-то зачитывает приговор — «то-то-то-то-то-то - к расстрелу!» Этот лейтенант, вынимает пистолет и приговоренному в затылок — бац! Он упал. Лейтенант еще раз — бац!... Жестоко наказывали.

— Зиму 41-42-го года, самое тяжелое время, ваши родственники пережили?

Отец служил в военно-морском флоте. Мачеха у нас осталась в Ленинграде. Брат Федя приехал в Ленинград с Ханко. Он заболел, попал в больницу. Но как там кормили? Я не знаю, может отвар макаронный… Вышел он оттуда, и тут они потеряли продовольственные карточки. Отец недалеко был и свой офицерский паек на троих делил. В декабре они эвакуировались через Ладогу, и попали на Северный Кавказ, в город Армавир. Вроде всё было хорошо, но через месяц брат умер. Простудился, и ослабший не смог бороться с болезнью. Видимо, иммунитета никакого не было. Он похоронен в Армавире.

Мать мачехи - Серафима Павловна, в начале войны умерла. У нее была страшная водянка. А мачеха Галина — она осталась живой…

Отец иногда меня навещал. Как ему сообщить, где я? Когда мы в Мурманске еще до войны жили в коммунальной квартире, одна комната была наша, а во второй жил один еврей, Исакович его фамилия. Так вот, я отцу писал: «Папа, я недавно встретил Исаковича там-то. Он передавал тебе привет.» И отец знал, где я и приезжал (смеется). Вот такая была связь. Как говорится — «Голь на выдумки хитра».

— Вернемся к вашей службе в Парголово… И когда Вас отправили на фронт и куда?

Я помню, как весной замполит выгонял нас собирать щавель молодой и заячью капусту. Так мы витамины собирали. И щи варили…

В Парголово мы простояли всё лето. Я там почти год служил в медсанбате. Потом нас оттуда перевели. Была такая наступательная операция по замыслу - прорыв блокады, в августе 42-го года у Тосно. Знаете, река такая?

Один наш полк там участвовал. Я там в это время был в медсанбате. Наш взвод назывался эваковзвод, командир лейтенант Яков Вощин, еврей по национальности.

Раненых было очень много! Очень много!

Машина приходит, отнесешь всех. Ушла машина. Тут же вторая приходит. И опять… Пауза возникла, комиссар зовет:

- Идите ко мне в палатку!

Зашли… У него чайник стоит, а там водка.

- Ребят! Вы, это самое... Поднатужьтесь! Сами видите…

И он в кружки налил нам, по куску хлеба с чем-то на закуску.

- Выпейте!

Ну, выпили мы и опять машины пришли, и опять таскаешь, но как-будто у тебя сил прибавилось…

Что еще бросилось в глаза: мы на национальность не смотрели, хоть русский, хоть грузин или якут, лишь бы воевал нормально. Но вот на эту операцию шло пополнение – сплошь казахи. Так они говорили:

- Живот пустой – воевать не будем!

И воевали так, как заявляли…

Когда эти бои кончились, меня в комендантский взвод при штабе дивизии направили. Это в Новосаратовской колонии – на другом берегу Невы от Рыбацкого, выше по Неве.

Какая служба? Вот я в штабе на карауле стоял, при дивизии, да...

Потом как-то стоял я в ночную смену, как говорится, пост был у домика генерала Симоняка, у него был домик небольшой, там он ночевал. Так вот там крылечко было, и он там. Что внутри я не знаю. И вот однажды, когда я стоял, летит самолет немецкий, наши стреляют во всю, ночью то... А выходит он, генерал-то, значит, из двери. Шинель накинута, сам он там в подштанниках... И таким баском говорит:

- Во-о! Бьют как (как он сказал?), в общем, как в копейку!

По небу как попадешь, мол? Ну что? Стоишь, молчишь тут. Не положено говорить на посту. Если он к тебе обратится, тогда другое дело, да. Вот постоял-постоял, самолет улетел, вот так.

— Вопрос про питание. Вы сказали, по 300 граммов хлеба выдавали, а когда получше стало?

Когда из города мы выехали и бои начались, и тогда прибавили. А потом Симоняк ходил к руководству города. И говорил:

- Что же такое творится?! У меня, тут от голода солдат перемерло больше, чем на Ханко погибло от пуль!

И вот тогда прибавили. А сколько прибавили я сейчас не помню. Но полегче стало.

— Когда вас перебросили на левый берег на операцию? Вам спирт или водку выдавали?

А как же?! У меня всегда полная фляга была! Но я ни глотка не пил. Приходят ребята:

- Дай глотнуть?

- На, глотни…

С утра в роте 120 человек, а к обеду - 80! А водку и продовольствие выписывали утром на полный состав!

— В первую зиму, когда Вы приехали с Ханко, были мысли, что Ленинград сдадут?

Нет! Не было мыслей таких.

— Скажите, особисты и комиссары у вас были, жизнь вам осложняли, или помогали?

(Молчит) Ну… как сказать? Если честно - я не знаю.

Я говорил про замполита Кузнецова. Ну, ходил он, смотрел… Он с палочкой ходил, что-то с ногой у него было. Чтоб мешали… Нет, такого не было.

А к особистам мы вообще никакого отношения не имели! Я так понимаю, что они имели своих осведомителей...

— Мы с вами дошли до того, как вашу дивизию стали отправлять на фронт. Это было где?

Я все время на фронте был! Ленинград это был фронт целиком! Внутри кольца ни тыла, ни прифронтовых участков не было. В Парголово мы были в 23-й армии.

В августе 1942-го года там была другая армия. А какая я не знаю. Нашу дивизию после прорыва блокады держали в резерве фронта. А когда началось наступление, она на острие была! Самая боеспособная часть была. В 1943-м году после прорыва блокады, я попал 192-й в полк. Автоматчиком. В третьей роте в первом батальоне.

— Вы тогда перевод восприняли как?

Я еще на Ханко писал рапорт, чтоб меня перевели в пулеметчики. Я хотел на фронт.

А перед боями собрали нашу роту, комсомольцев собрали. И сказали:

- Завтра начинается операция - снятие блокады.

А я перед этим подал заявление в партию. У меня все было оформлено, и от комсомольской организации, и два офицера меня рекомендовали. И тут меня избрали комсоргом роты! Тут же! И назначили связным у командира роты.

Утром при наступлении 22-го июля 1943, наша рота в резерв была назначена. И вступила в бой только к вечеру и подменили часть, которая с утра была в бою.

— Это было уже на Невском плацдарме? А как вы туда переправлялись?

Не помню. Может наплавной мост был, я не помню.

После прорыва блокады Невский пятачок - плацдарм был ликвидирован. И по берегу от Кировска до Арбузово была наша территория, и ГЭС наши уже взяли, а Арбузово еще их было. Там только горку Зольную еще не взяли.

Перед наступлением мы ждали своей очереди в лесу, на просеке, ведущей к Неве. Утром заговорила артиллерия, потом «Катюши» сработали. Я помню, как летел ящик от «Андрюши», так назывались 150-ти миллиметровые мины. Прямо с ящиками метали!

Нас ввели в бой уже к вечеру. Как потемнело, оттуда ушли бойцы, оставшиеся в живых, а нас на их место. И утром мы в бой вступили.

Напротив нас лесок был, и оттуда выскочили немцы с гранатами, такие парни здоровые! И начали швырять. Представляете, какое расстояние до них было? А у меня автомат заело! Елы-палы, в такой момент ответственный! Слева от меня был командир взвода Лисицкий, я говорю:

- У меня заело! Не могу исправить!

Он:

- Давай сюда!

Раз, и готово! Мгновенно исправил. И мы отразили атаку.

К вечеру меня и Володю Ульмахера, направили на фланг роты - там траншея шла к немцам. А с правой стороны траншеи колышки натыканы и готическим шрифтом на дощечках написано «Minen». А это значит, оттуда немцев не ждать. А на пригорке, в конце траншеи, на нейтральной стороне, стоял подбитый немецкий танк. Когда вечерело, оттуда немцы периодически вдоль траншеи огонь вели.

На следующий день начали бить по траншее. Я хорошо помню «шшшшш» — бац! - недолет! Потом «шшшшш» — бац! - перелет! Когда летит снаряд, и слышишь шум — «шшшшш» — значит это мимо. А если не слышишь, то держись! И вот на третий раз так и получилось. Взрыв! Огонь! Дым! Ничего не видно! Потом глаза протираю, смотрю — а где Володя? Нету! Прямое попадание! Разнесло в клочья! А расстояние до него всего было метра два... И его снайперская винтовка, прислоненная к стенке окопа, стоит не шелохнувшись!... Потом пришла смена, и ушли мы на берег Невы. На пятые сутки от полка осталось 100 человек! Сводный батальон организовали.

И далее в землянку большую – спать. Часа три, наверное, спали. Потом нас буквально за ноги вытаскивали. А что очень странно было — автоматы отобрали у нас и дали винтовки! Зачем? До сих пор не могу понять.

— Какие автоматы у вас были?

ППШ с диском. Но сначала были ППД, ну это такие тяжелые, неуклюжие. А потом ППШ. Их как раз перед этими боями дали.

Вот еще момент один запомнился. Когда мы на этой просеке были, пролетел самолет типа У-2, летел низко и листовки разбрасывал! Белым стало все поле. Я взял листовку, читаю. Листовка-пропуск. Помню, - портрет генерала Власова в очках, призывает переходить в его армию… Тут сержанты бегают, собирают листовки, забирают из рук. Я захотел сохранить для истории! Но подумал, попадешь еще в другую историю, и выкинул к черту (смеется).

— У вас отобрали автоматы, дали винтовки, а дальше?

А мы - сводный батальон, сидим на берегу, ждем приказа.

Тут вызывает командир:

- Ты и ты завтра пойдете к немцам.

Утро наступило. Тишина! Птички щебечут! Солнышко встает! Какая еще война?! Это такой контраст, понимаете? Ну, пошли мы с этим солдатом и младший лейтенант с нами. Зачем?! Ничего абсолютно не объяснил.

Пошли по траншее вдоль Невы к Арбузово. Лейтенант первый, мы за ним. Подходим, к нашему последнему посту перед нейтральной полосой. Там наши двое ребят. Тогда в дивизии впервые бронещитки-нагрудники применили. Дозорные пожелали нам:

- Ни пуха, ни пера!

И мы пошли. А всё тихо еще, и мы идем... И наконец слышим — голоса немецкие! Дымком потянуло - завтрак готовят. И лейтенант говорит:

- Давайте, гранаты побросаем!

Побросали гранаты... Что тут началось!!! Там заорали, забегали, начали стрелять… И что делать? И мы обратно как дунули! У них видимо траншея минометами была пристреляна, мины нам прямо по пяткам шлепали!

Вышли мы из зоны огня вдвоем с красноармейцем. А лейтенанта нету! Вернуться невозможно. Пришли, доложили, как полагается.

А днем было наступление, в котором я был ранен. Это Арбузово несчастное. А потом после ранения - госпиталь.

— А что произошло, что Вас ранило?

Атака. Я из-за дерева бросал гранату. Бросил, а тут ка-а-ак щелкнет мне! Как будто руку оторвали! Страшная боль… Что делать? Когда в атаку шли - нагибались, а тут я встал в полный рост, и пошел в тыл. А там, санинструктор — девушка недалеко лежала... Перевязала меня. Спрашивает:

- Дойдешь, медсанбат там-то?

А идти нужно было до здания ГЭС, там медсанбат стоял наш. Пошел и тут заработал «ишак» - немецкий шестиствольный реактивный миномет — «вжиу, вжиу, вжиу». Лето, жарко. Думаю, сниму-ка я каску. Но, нет, оставил каску – неудобно одной рукой с ремешком возиться было. И что вы думаете? Тут же «Вжиу, вжиу!» И два осколка по каске получил! Они ее не пробили, а если бы не было каски? Я, наверняка, с вами тут не беседовал бы!

Ну, рану обработали, а вечером увезли в Ленинград. Вот, а после выздоровления я уже...

Рощино. У могилы воинов павших в боях за родину

— В Ленинграде где лежали?

На Петроградской стороне. Какой госпиталь, какая улица, я сейчас не помню. А потом меня перевели в госпиталь на канале Грибоедова, в помещении финансово-экономического института. А после выздоровления я попал уже вот в СБР-12.

Это было, в августе, в начале сентября 43-го.

После этого я уже не воевал — служил в СБР-12 КБФ — станция безобмоточного размагничивания. Это корабль с большим трюмом.

Шаронкин

— Каким образом Вас из армии перевели в краснофлотцы?

Это не ко мне вопрос. Я не помню детали! Ну, какие там моряки? Такие же вроде меня. Боцман, правда, был моряк настоящий, и кок бывший торпедист, по тяжелому ранению был списан на этот корабль.

Станций СБР было в Ленинграде две штуки. СБР-12 и СБР-26. Вот СБР-12 стояла на правом берегу Невы, в районе Финляндского вокзала. Приходили к нам корабли, мы размагничивали их. А потом в ноябре 1944-го нас в Кронштадт перевели, рядом с нами лодка подводная была, я на нее лазил. Мы размагничивали корабли, готовившиеся к походу на Таллин. А из Кронштадта мы в Таллин прибыли 19-го ноября 44-го года. Почему я запомнил? Потому что 19 ноября был назначен Днем артиллерии.

После окончания войны перебазировались в Свинемюнде. Мы шли своим ходом вдоль берега. По реке туда пропахали вверх, а почему? А потому что не знали где нам пришвартоваться еще. Ну потом, когда разобрались, обратно спустились. В штаб вызывают командира и говорят:

- А как вы шли?

- А вот так и так.

- Да вы что?! Там же минные поля!!!

Прошли по минным полям.(смеется) Корабль размагничен... А мы его и не размагничивали никогда специально…

Синков Федор, МТО ДКБФ

— В чем заключались Ваши обязанности?

Задача этой службы - уменьшение магнитного поля корабля, потому что мины срабатывали при изменении магнитного поля при проходе корабля вблизи мины.

Командиром СБР был инженер-майор Брянцев, а его помощником - инженер-капитан Басалаев Иван Иванович. Известная фамилия - его брат потом играл в футбол.

Я кабели не таскал, я вел документацию, записи делал, за приборами наблюдал. Этим делом я до конца войны занимался.

День Победы мы встретили в Таллине.

— Как Вы День Победы встретили?

Мы в Таллине стояли, в Купеческой гавани. Значит в ночь на 9-е мая, спим в кубрике как обычно. Потом шум какой-то, крики:

- Вставайте! Вставайте ребята!

На палубу пошли. Ракеты бросают в небо, стреляет кто-то та-та-та-та-та.

- В чем дело то?

- Ребята, Победа!

Такая радость была! Господи!

Гитару притащили из кубрика, и поем, и пляшем, и обнимаемся. Вот так победу я встретил.

Вечером дали нам увольнение в Таллин. Где-то надо было выпить, да? Ходили-ходили — никуда не попадешь - все забито! Наконец в какое-то кафе нас впустили — вот водка, вот хлеб, сколько хочешь! А пьяных-то не было!

— Ветераны вспоминают что в Таллине нашим военнослужащим и после войны было опасно, особо упоминается парк Кадриорг. Вы знакомы с такими событиями?

Мы знали, что тут опасно. Однажды, к борту нашего корабля прибило труп в черной шинели, старшина первой статьи — труп. Оттуда - из Кадриорга. Но с другой стороны, к примеру, там электростанция в порту стояла и наш электрик, старшина ходил к ним по своим служебным делам. И нормальные были отношения, даже самогонку могли сделать. Только дай песку сахарного.

— Награды какие у Вас?

«За оборону Ленинграда» в 43 году, «За боевые заслуги» на СБР получил, Орден Великой Отечественной Войны первой степени. Ну и все соответствующие медали. Ну еще и живой! (смеется).

— А вообще награждали в Ленинграде как?

Да по разному. Вот при прорыве блокады Симоняк занял бывший немецкий блиндаж, который оказался на пути отступающих немцев, нас бросили на прикрытие. Пулеметчик за это получил награду, командир орден. А нам ничего не дали.

Ну, вот собственно и все. Мне предлагали остаться на сверхсрочную, но я отказался, демобилизовался 1 декабря 45-го года.