И.З.Ф.- Я родился в 1921 году в поселке Азаричи Полесской, (ныне Гомельской), области. Отец был портным. Нас было в семье трое детей - два брата и сестра.
В 1938 году я закончил белорусскую десятилетку и поехал с тремя своими школьными товарищами: Рувимом Фуксоном, Абой Хапманом и Максом Шендеровичем поступать в Ленинградский текстильный институт.
У нас не взяли документы в текстильный, сказали, что прием абитуриентов закончен, и посоветовали поступать в сельхоз. институт.
Хапман решил поступать в кораблестроительный институт, а Макс, Рувим и я, после сдачи экзаменов, стали студентами сельскохозяйственного института расположенного на улице Карповка, дом №32.
В Ленинграде еще был институт сельскохозяйственной механизации.
Когда началась финская война мы добровольно вступили в 65-й студентческий лыжный батальон. Я и на лыжах до того момента никогда не стоял.
Выдали нам винтовки -"драгунки" без штыков, ножи, и стали обучать.
У нас в институте была военная кафедра, так что и до ухода на финскую войну стрелять из винтовки и метать гранаты я уже умел довольно неплохо.
Получили "смертные медальоны" в виде капсулы, но красноармейские книжки нам почему-то не выписали.
Вроде и есть мы, и нет нас. Форма красноармейская, а в рядах РККА не числимся. Про финнов мы ничего толком не знали. В газетах и по радио раздавалось сплошное - "Ура!!!Победа!!!", а все больницы и госпиталя города были забиты ранеными и обмороженными с Карельского перешейка.
Правду о том, что творится на финском фронте никто не говорил.
Все молчали...Полный информационный вакуум.
Только "ура!" по репродуктору с утра до вечера...
Но ходили разные дикие слухи по системе ОБС или ВОС ("одна бабка сказала" или "вчера одна сволочь в трамвае рассказывала" ) о наших кровавых безуспешных атаках на финнов и жутких потерях на линии Маннергейма.
Но скажу честно, тогда нас не интересовала "темная сторона" войны.
Патриотический порыв был настолько сильным, что мы не обращали внимания на какие-то трудности и не думали о том, что на войне нас возможно убьют.
Зима 1939-1940 года в Ленинграде была очень суровой и морозной. Город напоминал призрак. В домах полное затемнение. Все отопительные трубы полопались, люди замерзали. Вечером на улицы никто не выходил, разгул бандитизма в те зимние дни был просто неудержим. Этакая "тренировочная прелюдия" перед блокадой сорок первого года. Но я не помню, чтобы зимой сорокового года были перебои в снабжении продовольствием.
На Карельский перешеек добровольцев из нашего батальона отправляли небольшими группами. Сначала направили тех, кто имел опыт срочной службы в армии и на флоте. Из нашего института в первую группу попало десять человек. Девять из них вскоре погибли. Среди убитых были два моих близких друга: Ваня Шутарев и Коля Петров. Взвод лыжников вошел на какой-то хутор и попал в засаду. Уцелел только мой однокашник, белорус Матусевич. Он был ранен и притворился мертвым, когда финны добивали раненых. Он видел, как карелу Петрову - именно потому, что карел - финны отрезали уши, язык, а потом вырезали штыком на груди красную звезду...
Мало кто это знает, но и в начале Отечественной Войны финны очень часто ножами добивали наших раненых на поле боя. Именно ножами...
Батальон перевели в Озерки, и там мы еще две недели ждали приказа о выступлении на фронт. К линии фронта шли на лыжах. Пока до передовой дошли, война фактически закончилась. Я так и не успел по какому-нибудь финну выстрелить. Когда мы вернулись в Ленинград, то нас встречали как победителей. Цветы, оркестры. Летом сорокового я поехал на каникулы на родину.
Тогда я в последний раз увидел своих родителей.
Г.К.- Где Вас застало известие о начале войны?
И.З.Ф.- В мае 1941 года, после окончания третьего курса, меня направили агрономом-полеводом на полугодовую производственную практику в учебное сельское хозяйство Каменка в Лужском районе. Знаменитое было место.
Раньше в Каменке находилась сельскохозяйственная колония НКВД.
Во время немецкой оккупации, в здании учхоза немцы устроили фронтовой публичный дом для своих офицеров.
На работу туда немцы согнали попавших в неволю жен красных командиров.
В этом учхозе меня и застала война. Рядом находился военный аэродром, который немцы очень скоро разбомбили. Нас, студентов, послали на окопные работы, рыть противотанковые рвы на будущем Лужском оборонительном рубеже.
В начале июля до нас дошло постановление о создании дивизий народного ополчения (ДНО), и все мужчины - студенты вернулись в Питер, чтобы записаться в формирующиеся ополченческие части.
Г.К.- На Вашу долю выпали самые трудные годы войны. Вы провели на передовой, в пехоте и в полковой разведке, на одном из самых гибельных участков советско-германского фронта, очень тяжелый и кровавый период с августа 1941 до ноября 1942 года. С чего бы Вы хотели начать рассказ о своей войне?
И.З.Ф.- А почему вы решили, что я вообще хочу рассказывать о войне?
Вот вы хотите слышать солдатскую правду, но... Кому это сейчас нужно?
Для меня это серьезная диллема. Если говорить о войне всю правду, с предельной честностью и искренностью, то сразу десятки голосов "ура-патриотов" начнут орать - очерняет, клевещет, кощунствует, насмехается, заляпывает грязью, глумится над памятью и светлым образом, и так далее...
Если рассказывать в стиле "а-ля политрук из ГлавПУРа ", мол - "стойко и героически, малой кровью, могучим ударом, под руководством умных и подготовленных командиров..". - то меня от таких лицемерных и фальшивых речей и от чванливого советского офизиоза всегда тошнило...
Ведь ваше интервью будут читать люди, войны не видевшие и незнакомые с реалиями того времени, и вообще незнающие подлинную цену войны. Я не хочу, чтобы кто-то, не имеющий малейшего понятия какой на самом деле была война, заявил, что я рассказываю "байки" или излишне трагедизирую прошлое.
Вот вы с моим соседом по улице, бывшим " штрафником" Ефимом Гольбрайхом опубликовали интервью. На днях посмотрел в Интернете обсуждения прочитанного текста. И меня взбесило следующее. Молодые люди обвиняют ветерана в том, что он честно рассказал, что в середине октября сорок первого в Москве была дикая паника и было немало таких, с позволения сказать, "граждан", которые со спокойной душой ждали немцев. Мол, как он смеет, и т.д.
А откуда эти молодые люди могут знать, что там творилось на самом деле?
Они там были? А Гольбрайх был и видел.
Но когда начинают дисскутировать, преувеличивает ветеран или нет....
Гольбрайх своими руками в боях не одну сотню врагов нашей Родины на тот свет отправил, и имеет полное право на свою истину и свое видение войны.
У всех фронтовиков- окопников общее прошлое.
Но это прошлое действительно было трагическим.
Вся моя война - это сплошной сгусток крови, грязи, это голод и злоба на судьбу, постоянное дыхание смерти и ощущение собственной обреченности... Я радости на войне не видел и в теплых штабных землянках пьяным на гармошке не наяривал.
Большинство из той информации, которую я могу вам рассказать, попадает под определение - "негативная"... И это не грязная изнанка войны, это ее лицо...
И надо это вам? Я не хочу рассказывать вам всей ужасной правды о войне.
Что скажете?
Г.К.- Расскажите то, что посчитаете нужным.
За последние несколько лет вышло столько правдивых книг о обороне Ленинграда, начиная от сборников архивных документов, заканчивая серьезными историческими трудами, что прочтя их, я уже ничему не удивляюсь...
Простые солдатские и честнейшие воспоминания Николая Никулина о боях под Ленинградом чего только стоя!..Ихчитаешь, и кровь в жилах стынет...
Давайте начнем с Вашего ухода в ополчение.
И.З.Ф.- Наша ополченческая дивизия формировалась в Плановом институте.
В первые дивизии ополчения не брали всех желающих, производился определенный отбор по разным, одному Богу известным, критериям.
Выдали для патрулирования бельгийские винтовки, одну на пять человек. Ходили по городу по ночам и искали немецких "сигнальщиков"- авианаводчиков.
Получили длинные широкие ножи вместо штыков. На территории Лесной Академии и в Парголово были устроены учебные стрельбища, но только два раза были проведены боевые стрельбы из винтовки. В основном - ползали, рыли ячейки, иммитировали бросание гранат и штыковой бой, одним словом - полная ерунда... Несколько раз показали, как разбирается пулемет "максим", и не более того... Танковой "обкатки" не проводилось. Боевых гранат не кидали.
Подготовка ополченцев была нулевой. Повторяю - нулевой.
Кадрового комсостава среди наших батальонных
командиров не было. Нашим 2-м стрелковым полком командовал кадровик, майор по фамилии Ширшов, или Ершов, сейчас уже точно не вспомню.
Комбатом был старый капитан-отставник. Командирами рот назначили командиров запаса, как правило, даже без опыта гражданской войны.
В моем взводе, да и вообще, во всей нашей роте. не было ни одного человека служившего срочную кадровую службу. Соседним взводом, например, командовал бывший сержант милиции по фамилии, кажется, Шведов... В конце июля была закончена формировка дивизии, и нас наконец-то обмундировали.
Все получили старые шинели, лежавшие на складах еще наверное с времен империалистической войны. Выдали нам ботинки с обмотками.
Мне досталась старая форма летного состава ВВС.
При убытии на фронт у нас не было гранат- "лимонок" или бутылок КС с горючей смесью. Командирам отделений выдали по две гранаты РГД, при этом приказали снять с гранат "рубашки", а запалы держать в карманах гимнастерки отдельно от гранат. Перед выходом из Ленинграда на передовую, нас вооружили винтовками -"трехлинейками" с граненым штыком, выдали по двадцать патронов на брата, каски - и мы пошли вперед, к фронту, на защиту любимого города.
Оружия хватило на всех, ополченцы нашей дивизии были поголовно вооружены.
Автомат ППД и бинокль были в батальоне в единственном экземпляре только у комбата. На каждую роту был один ручной пулемет.
А пулеметов "максим" у нас не было. Параллельно с нашими частями создавались отдельные пулеметно-артиллерийские батальоны ОПАБ ЛАНО, так все станковые пулеметы отдавали туда на комплектование.
Там по штату полагалось, кажется, шестьдесят пулеметов.
Поэтому нашу дивизию называли -"легкострелковой"...
Г.К.- Что за люди были в ополчении?
Каким был боевой настрой ополченцев? Расскажите на примере Вашего взвода.
И.З.Ф.- Наш взвод был "типичным ополченческим взводом". Самому молодому солдату было 18 лет, самому старому - почти 40 лет. Когда в августе создавали "вторую волну ополчения", то по указанию Жданова стали зачислять в дивизии ЛАНО людей в возрасте до 50 лет, "подняли возрастную планку", и уже брали в ополчение всех кого могли мобилизовать, и даже не смотрели - кто хромой, а кто "белобилетник" по зрению или по болезни сердца, или у кого отца в 1937 году "доблестные чекисты" расстреляли. Треть взвода составляли рабочие питерских заводов, остальные - студенты ленинградских ВУЗов, был еще искусствовед, бывший музыкант, бухгалтер, столяр, три инженера. Народ интеллигентный.
Даже было два аспиранта. Процентов пятнадцать- двадцать из ополченцев составляли так называемые "очкарики", люди с плохим зрением, которые не подлежали призыву в РККА из-за этой проблемы. Еще раз повторюсь, кроме нескольких человек во взводе имевших какую-то минимальную воинскую подготовку на военных кафедрах институтов, все остальные были совершенно не обучены военному делу.
Это была сугубо гражданская штатская публика, в своем большинстве совершенно неприспособленная к фронтовым будням и лишения. Особенно в первые дни с ними намаялись командиры. Кто из бойцов очки потерят, кто котелок, а кто и затвор от винтовки! А когда в августе мы вышли на фронт, то после тяжелого и долгого пешего перехода, на привале у железнодорожной насыпи все заснули как убитые, включая часовых. Немцы были в километре от нас...Командир роты ночью встал, увидел этот бардак, собрал все винтовки у спящих. Никто не проснулся. А утром ополченцы кинулись искать свои винтовки, а их нет! Ротный всех построил и сказал: "Я знаю что вы устали, но мы уже на войне. Пусть этот случай будет для вас первой фронтовой наукой!"
80% бойцов были по национальности русскими, 20%-евреи. Я не помню, чтобы в первую волну ополчения зачисляли ленинградских немцев, латышей или финнов, которых до войны в Питере проживало немало.
Как и в финскую войну у нас не было никакой объективной и достоверной информации о истинном положении дел на фронте. Сам факт отступления наших войск мы не могли осмыслить, считая происходящее трагической ошибкой. Разум отказывался поверить, что наша лучшая в мире армия терпит поражение за поражением. Я все время говорил себе: Не может этого быть!...
Настрой у многих ополченцев был очень боевой.
И большинство из нас страстно рвалось быстрее в бой. Патриоты...Когда на формировке к нам пришли из Военно-Медицинской Академии и стали набирать курсантов, то никто не хотел идти в это суперэлитное учебное заведение по одной элементарной причине - учеба в ВМА отдаляла от нас миг первой схватки с врагом. После вышел приказ, разрешающий студентам выпускных курсов вернуться из ополчения в свои институты для завершения учебы.
Я не помню, чтобы кто-то из наших ушел.
Ополченцы слабо представляли, что ждет их на фронте. Смерти еще не видели...
В моем взводе был комсорг одного из факультетов сельхозинститута Гоша Корнев. Он страдал открытой формой туберкулеза, харкал кровью в буквальном смысле. Ему предлагали вернуться в тыл, но он отказался, и вскоре погиб в одном из первых боев. Вот такими были люди моего поколения.
По молодости лет никто из нас не понимал, что вся эта война - результат сталинских авантюр, что два бандита - Сталин и Гитлер, просто не поделили толком Европу между собой.
Для нас было очевидно только одно, враг напал на нашу землю и мы обязаны его уничтожить! Даже в самые страшные фронтовые дни, когда смерть ежеминутно зажимала меня в свои жуткие тиски, когда дожить до следующего утра казалось несбыточной мечтой - я верил, что мы победим в войне и отстоим Ленинград.
Но не следует считать, что все ополченцы были коммунистами -фанатиками или ультра-патриотами. Понимаете в чем тут дело. Формирование дивизий ЛАНО поручили райкомам партии. В заводской цех или в студентческую аудиторию приходил инструктор райкома, кадровый опытный "агитатор -горлопан" и начинал сотрясать воздух истеричными призывами и лозунгами -" Прямо сейчас, все как один, всем цехом, всем факультетом и т.д. запишемся в ополчение! Все как один умрем за любимую страну и товарища Сталина! Раздавим фашисткую гадину!"... Две трети цеха или факультета с огромным желанием сразу записывалось в армию, а оставшаяся треть, среди которых были люди аполитичные, или ненавидевшие коммунистический строй, или просто не желавшие воевать по тем или иным причинам - были вынуждены тоже подходить к столу для записи, боясь, что их немедленно обвинят в отсутствии патриотизма или в пораженческих настроениях. 58-ую статью УК в подарок от НКВД никто не хотел "с благодарностью принимать".
Это не ложка дегтя в бочку меда. Это - факт...
Г.К.- Ваше первое боевое крещение.
И.З.Ф.- На фронт наша дивизия шла по частям, ашевыми батальонами. Шли ночью, переход на расстояние чуть больше тридцати километров занял десять часов. Впереди шла рота зеков в черных коротких фуфайках. Зеков было человек двести, и откуда они к нам попали - никто так и не понял. Они первым делом застрелили своего ротного командира и порезали одного взводного, пытавшихся установить среди зеков хоть какое-то подобие армейской дисциплины...
Нас разместили в районе Ивановских порогов, заняли оборону рядом с железнодорожной насыпью, получили приказ - не дать переправиться немцам через реку. Расстояние до противника было примерно два километра.
Я, благодаря "финской" подготовке, считался опытным солдатом, так меня все время держали в передовом дозоре. Дали бинокль, и мы лежали вместе с Шендеровичем сутками у реки, наблюдали за немцами. Телефонной связи не было! Вся данные передавались командиру через связных.
Лежим на посту ночью, ко сну клонит, ветер шевелит ветки над водой.
На любой всплеск на реке сразу реакция - лодки? немцы переправляются?.
Напряжение дикое, ведь за "ложную тревогу" у нас расстреливали. Да - да, я не оговорился, за это расстреливали, согласно приказа "о борьбе с паникерами".
Первый раз наткнулся на немцев, когда на свой страх и риск решились прочесать территорию вдоль нашего берега.. Ползем, видим стоит наш подбитый трактор ЧТЗ. Мы поднялись в полный рост и стали копаться в тракторе, а вдруг заведется. Мы - все студенты, в технике разбираемся...Из ближайшего леска, за сто пятьдесят метров от нас, открыл огонь немецкий пулемет. Мы даже не успели испугаться, сразу бросились вперед с криком "Ура!". Немцы убежали.
Мы почти ликовали, хоть и двоих у нас легко ранило. Но события, происшедшие через несколько дней, полностью лишили нас спеси и самоуверенности.
Был прорыв немцев в районе Пушкино. Нас перебросили туда, там мы недельку сидели в "дырявой" обороне, "немного" постреляли... Убил я там кого-нибудь или нет -точно сказать не могу, немцев ближе чем за двести метров я в те дни не видел. Бомбежки были такие, что люди с ума сходили... У некоторых бойцов сдавали нервы и прямо во время бомбежки они вылезали из укрытий и бежали. Осколки бомб сразу сражали их. Но немцы прорвали нашу линию обороны и все контратаки ополченцев были безуспешны. Из моего взвода уцелело всего четыре человека. К нам прибился еще политрук из соседнего батальона.
А дальше -горькое отступление...Пришлось отходить, выбили нас немцы...
Пушкино мы отдали...
Снова нас пополнили ополченцами, уже шла в бой "вторая волна" ЛАНО.
Нас вернули под Тосно и здесь для нас началась настоящая жуткая война, которая закончилась для меня лично только в ноябре 1942 года...
Подошли к позициям, а там все окопы и ячейки залиты водой по пояс после обильного дождя. Никто не хотел в них лезть. Немцы кинули на нас с десяток мин, так мы сразу кинулись в воду, барахтались в воде как те "бегемоты в зоопарке". Немцы захватили небольшой плацдарм на левом берегу и мы все время их атаковали. Немцы обошли наш батальон с левого фланга, часть бойцов побежала, но мы с Максом, и еще несколько бойцов из других отделений остались в своей траншее и затаились. Устали мы от немцев бегать... Кругом была слышна немецкая речь, мелькали фигуры в немецких касках и плащпалатках.
Один немец выскочил прямо на нас из-за поворота траншеи.
Это было так неожиданно, что мы вначале подумали - наш.
Я и Шендерович выстрелили в него одновременно. Это был первый враг убитый мной в упор. Наши перешли в контратаку и выручили нас, оставшихся в своих траншеях после недавнего немецкого прорыва с фланга.
Г.К.-Вы все время упоминаете своего товарища Шендеровича.
А два Ваших других школьных товарища тоже попали вместе с Вами в один взвод?
И.З.Ф.- Кроме Макса с мной в одном батальоне был мой земляк и одноклассник Рувим Фуксон, погибший осенью сорок первого.
Хапман учился в кораблестроительном и попал в другую ополченческую дивизию. В сентябре, во время немецкой бомбежки, я прыгнул в свежую воронку, спасаясь от осколков бомб. Там уже лежал какой-то боец. Смотрю - это же Аба Хапман! Обнялись с ним, но даже парой фраз толком не перекинулись. Услышали команду: "В атаку! Вперед!", и побежали в бой. После боя я его не нашел.
Вскоре, под Тосно, я случайно наткнулся на свежий холмик земли, над которым возвышался столбик с фанеркой, и на этой фанерке химическим карандашом было написано - "Хапман, убит в бою"...
Макса Шендеровича весной сорок второго года ранило во второй раз.
Во время второго ранения ему изувечило ноги и Шендеровича комиссовали из армии по инвалидности. Но я тогда уже воевал не вместе с ним...
Умер он вскоре после войны из-за фронтовых ран, еще совсем молодым...
Такая судьба была у моих друзей.
Г.К.- За что Вы были отмечены в сорок первом году медалью "За Отвагу"?
И.З.Ф.- Есть под Ленинградом поселок Песчанка, там до войны располагался артиллерийский полигон. Мы находились в низине и наступали на поселок с трех сторон. Провели три атаки - все неудачно, только понесли потери.
Наша артподготовка была чисто символической. Какая-то батарея выпускала по немцам 3-4 снаряда, и мы, разрозненно, вразнобой, подымались в атаку, каждый фланг по очереди. Командир полка был убит, и наши комбаты не могли между собой заранее "поделить славу и лавры победителя ", все выясняли - кто будет командовать наступлением. Это все происходило у меня на глазах.
Дошло до того, что комбаты, продолжали спор между собой выхватив "наганы" из кобур и направив револьверы друг на друга!...
В итоге не было даже малейшего взаимодействия между подразделениями.
Мы пошли в четвертую атаку. Я уже был командиром отделения из десяти бойцов. Так получилось, что в атаке я вырвался вперед на 50 метров. Прямо в упор в меня бьет немецкий пулемет, а сзади свой пулеметчик по мне стреляет! Прижали меня к земле. Я оказался в пиковой ситуации, между двух огней. Кричу назад матом, мол я свой, не стрелять!. Куда там, угощает меня свинцом незнакомый товарищ...Вскочил, думаю, эх, была не была, ста смертям не бывать!
Пробежал зигзагом еще пятьдесят метров и упал на землю рядом с оградой поселкового сада. На себя посмотрел - вроде целый...
Сад был с резными чугунными решетками, фундамент ограды сада из камня, где-то метр высотой. Смотрю через калитку - два немца ведут огонь из пулемета укрепленного на треноге. Я к тому времени уже насобирал на полях боев в разных местах для себя с десяток гранат. Бросил одну из гранат в пулемет. Пригнулся. Стало тихо. Снова посмотрел -пулемет лежит на боку, на камнях свежая кровь, а немцев след простыл. Наши поняли, что пулеметная точка уничтожена и на данном участке можно прорваться, все хлынули в этот "безопасный коридор".
Так мы ворвались в Песчанку и отбросили немцев за Тосно.
Население в поселке было смешанным: русские и финны. Местные финны нас ненавидели и все мужчины сбежали с немцами. Остались только женщины -финки смотревшие на нас с ненавистью. Нам сразу дали приказ -"К еде и воде в этом поселке не прикасаться!". Из погребов и укрытий выползали русские жители Песчанки. Они говорили нам: все равно здесь вы ребятки долго не продержитесь...
Где-то через две недели немцы нас выбили из поселка и мы откатились в Александровку под прикрытием огня морской артиллерии.
После взятия поселка остатки двух батальонов выстроили вместе. Комбат -2 вышел к нам из спросил -"Кто первый ворвался в Песчанку? Два шага вперед!". Сразу человек десять вышли из строя... Половина из зеков...Я остался в строю. Комбат сказал вышедшим из строя -"Вы будете представлены к наградам!". А мой ротный смотрит на меня и спрашивает: "Илья почему на месте стоишь?". Ответил ему, что в "дешевых спектаклях" не участвую, сами разбирайтесь, кто у вас герой и, вообще, пошли вы все к..., Ваньку валяете тут...
Ротный подошел к комбату и объяснил ему, кто был первым, а кто сто восьмым. Комбат разобрался быстро с этим вопросом.
Двадцать человек из личного состава дивизии, отличившихся в двухмесячных боях быивыведены в тыл, сделали нам праздничный стол. Нам объявили, что все мы представлены к правительственным наградам. Мне выдали новые сапоги, хотя я предпочитал обмотки, в них легче по болоту ползать. Получил по одному "треугольнику" в петлицы - командир отделения. Мы были уверены, что нас на самолете отправят в Москву, и в Кремле нам вручит награды сам Калинин.
Черта с два, через неделю последовал новый немецкий удар на нашем направлении и нас решили вернуть по своим подразделениям. Нам, прямо на месте, в штабе дивизии вручили награды. Прикрепили мне на гимнастерку медаль.
Честно скажу, был рад и доволен собой в ту минуту.
Вернулся под Песчанку, а там такое творится!... Сначала дрогнули и побежали с позиций соседи, кадровики из дивизии Бондарева, переброшенные под Ленинград из Карелии. А потом и мы побежали в панике. Бежали как овцы, даже раненых не подбирали. Километра через все три остановились, командиры привели нас в нужную кондицию, мы очнулись и пытались организовать контратаку.
Остатки батальона сформированного из зеков пустили вперед, командиры давно мечтали от них избавиться.
Все было напрасно. Умыли нас немцы в нашей крови.
После боев под Песчанкой нас выжило только 10 %...
Многие бросили личное оружие во время панического отступления. Влили в какую-то кадровую часть, снова выдали оружие, на этот раз - винтовки СВТ, дружно проклинаемые всеми бойцами, и по две гранаты.
Немцы на нас в атаку идут, а мы не можем стрелять - затвор у СВТ грязью забит. Мы бросали эти "самозарядки" в сторону и, кому повезло заменить оружие - пользовались трофейными немецкими винтовками.
Закрепились с огромным трудом и потерями, встали в обороне.
Опять приказ - держать невские переправы в районе Ивановское.
И снова, и снова мы контратаковали, устилая своими трупами болота и пашни.
Без танков, без малейшей поддержки нашей авиации, без серьезной артподготовки.
Перед атакой ноги врастали в землю от страха, у некоторых дрожали колени, но главное встать, подняться с винтовкой в руках и бежать вперед на немцев. Главное заставить себя встать под огнем, а дальше поднимутся в атаку и другие.
И здесь играло роль не только стадное чувство или страх получить пулю в затылок от заградотряда...Долг перед Родиной обязывал.
Пополнение шло беспрерывно, нескончаемым потоком, но его, очень быстро начальники "оприходовали" в бессмысленных ежедневных атаках на колпинском участке обороны... Будто от взятия Красного Бора зависела судьба страны...
От противотанкового рва под Красным Бором до Усть-Тосно и Невской Дубровки вся земля была покрыта трупами красноармейцев.
От дивизии оставался в лучшем случае батальон за неделю боев.
Во всех частях по линии обороны поначалу царил дикий бардак.
Многие части были деморализованы и небоеспособны. Только отдельные группы бойцов сохраняли должный уровень воинского духа.
Появились у нас перебежчики и дезертиры. Вторых вообще было немало.
Все полки представляли из себя "сборную солянку" из остатков разбитых частей. Было только две кадровые дивизии, которые вроде перебросили к нам из Ораниенбаума, но эти дивизии были сильно потрепаны в предыдущих боях.
Нас с Шендеровичем послали в секрет. Выкопали ячейку, приготовили оружие. Сутки прошли - никто нас не меняет, никто не принес кусок хлеба, нас просто забыли. А за оставление позиции - расстрел. Без вариантов.
Говорю Максу - иди в тыл выясни обстановку, может наши уже драпанули...
Он и выяснил, что мы уже считаемся дезертирами или пропавшими без вести, что сам ротный, пославший нас в дозор, не помнит кого и куда он направил!
В начале декабря сорок первого меня ранило и я почти на месяц выбыл из строя.
Г.К.- Как это произошло?
И.З.Ф. - Нас постоянно донимали немецкие снайпера -"кукушки", просто житья не давали. Кстати, среди них были местные финны... Один снайпер пробрался к нам в тыл и бил откуда- то сзади из леса. За какой-то час он убил семь наших солдат. Прочесали пулеметами все верхушки деревьев, только щепки летели в разные стороны. Одного снайпера вроде с дерева сбили.
Получаем приказ поменять позиции. Только приподнялись, у нас еще двое убитых от снайперского огня. И нас послали брать снайпера "на живца". Редкой цепью в полный рост мы двинулись к лесу. Снайпер не стреляет. Заходим в лес.
Навстречу мне попадается боец в красноармейской форме, с автоматом!. Кричу ему: Стой! Оружие брось и руки подними!. Он в ответ, на чистом русском языке: "Земляк, ты что спятил?! Я же свой, разве не видишь!?". Шендерович, как всегда, был рядом со мной и держал этого "вышедшего из леса" на прицеле. Я начал обыскивать незнакомца, но тот, резким ударом выбил у меня винтовку, выхватил из-за па пазухи пистолет. Шустрый оказался. Я сцепился с ним, но он успел выстрелить в меня. За долю секунды до выстрела я успел перехватить его руку и сместить ее в сторону. Пуля пробила мне плечо. Шендерович огрел этого гада прикладом по голове и тот сник. Меня перевязали, а "шустрого" отвели в штаб. Советский финн оказался.... Нашли его снайперскую винтовку, спрятанную под деревом, и труп другого снайпера, который видимо был убит во время нашей "пулеметной зачистки".
Это был наш первый пленный. Меня отправили в госпиталь в Ленинград.
Г.К.- После всех трагических и горестных испытаний сорок первого года выпавших на Вашу долю, как Вы можете охарактеризовать начальный период войны. Меня интересует простая, лично Ваша, солдатская точка зрения.
И.З.Ф.- Все увиденное и пережитое в сорок первом году до сих пор не дает мне покоя. Это боль моего сердца. Каких прекрасных людей мы тогда потеряли...
Сколько своих друзей я схоронил в те дни...Как нам было тогда тяжело...
Были моменты, за которые мне стыдно даже сейчас. Мы ведь неоднократно драпали, бросая своих раненых. Все боялись ранения на поле боя при отступлении, если сам идти не сможешь, надежды, что санитары вытащат и вынесут - почти никакой! Только близкий друг выручал в патовой ситуации.
И после войны я долго думал о сорок первом и анализировал события тех дней.
Все эти "сказки про массовый героизм", оставим на совести политруков и писателей. Были конечно герои, но были и толпы паникеров, "драпальщиков".
Было массовое, ничем не оправданное, бессмысленное самопожертвование, по воле наших дебильных командармов.
Почему так бездарно загубили ЛАНО? Что Ворошилов и Жуков думали, что гусеницы немецких танков застрянут в телах ополченцев?
Сам уровень нашей подготовки к войне был по меньшей мере преступным.
Кто за это ответил... Я за весь сорок первый год не видел ни одного нашего самолета над нами...Где были хваленные "сталинские соколы"?.. Почему небо было немецким? В мемуарах пишут, что на Ленфронте было пятьсот самолетов. Где они вообще находились?
Первый советский самолет я увидел над собой в январе сорок второго.
Прилетел ЯК-1, "ястребок", завязал воздушный бой, так его моментально четыре немца-"мессера" склевали.
На моих глазах наш самолет врезался в землю.
Свою артиллерию и минометчиков мы боялись больше чем немецких. По своим наши "боги войны" били от всей души, когда у них были снаряды.
Кто их готовил к войне?.. Про танкистов я вообще молчу.
Даже если и были отдельные геройские поступки бойцов, то никто их не замечал. Кто сейчас вспомнит имена курсантов погибших в окопах и дотах под Лугой?
А как десанты в Петергоф и Стрельну загубили - кто вам правду расскажет?
Когда нам в окопы приносили газеты и политруки зачитывали "байки о героизме", как снайпер такой-то, 120 пулями убил 119 немцев, то мы вообще, своим эмоции, иначе кроме как матом, выразить не могли. Попал в немца - ладно, но убил...
Давайте остановимся, а то я уже начинаю обличительные речи говорить...
К чему вам мои стариковские рассуждения...
Мертвых нам не вернуть...
Г.К.- Да, бросали раненых, бывало... И очень часто, судя по рассказам фронтовиков прошедших кровавое горнило сорок первого года...
Но вот заметка из дивизионй газеты -младший командир Френклах вынес с поля боя раненого командира полка.
И.З.Ф.- Просто бой был наступательный. Мы залегли под немецким огнем. Командир полка решил лично поприсутствовать на поле боя и по ошибке вылез на нейтралку. Немцы сразу его заметили, и он получил пулю в горло.
Вытаскивали его вчетвером. Двое ребят при этом погибли.
Отдали комполка санитарам, а выжил ли он, я так и не знаю.
Когда я видел, что брошены раненые, то не мог долго придти в себя от бешенства. Не мог с этим смириться. Был случай, что мы вернулись на оставшееся за немцами поле боя, и вытащили оттуда раненого начальника штаба батальона.
Несли вчетвером. И надо же так случиться, - его, раненого, пуля добила уже на носилках... Я, отчасти, потому и пошел в разведку, что там был "железный закон" - раненых врагу не оставлять. Но в начале сорок второго, и в разведке, мы два раза не смогли забрать своих раненых товарищей. Не смогли...
И я не простил себе этого и сейчас...
Г.К.-Вы сказали, что пополнение в части шло беспрерывно.
Разве к декабрю сорок первого людские ресурсы Ленфронта не были исчерпаны полностью?
По официальной статистике в 1941 в ополчение и армию ушло свыше трехсот тысяч человек, жителей города + личный состав кадровых частей РККА + 75.000-80.000 моряков Балтфлота в бригадах морской пехоты, всего получается где-то полмиллиона солдат и командиров.
В некоторых исторических исследованиях пишут, что, как минимум 350.000 - 400.000 человек потерял Ленфронт убитыми, ранеными и пропавшими без вести с начала войны и до января сорок второго года.
Возможно, я сейчас не совсем точен в цифрах, в разных источниках дается своя трактовка потерь.
И.З.Ф. - Нас пополняли постоянно. В Питере начался голод, и многие жители, еще летом колебавшиеся, - стоит ли им записываться в ополчение или нет, - стремились попасть добровольно в армию, чтобы не умереть голодной смертью.
Когда в декабре заработала Ладожская дорога, то по ней тоже много народу в качестве маршевого пополнения к нам перебросили.
Например в январе 1942 года на Ленфронт выбрасывали пополнение на парашютах. Рядом со мной жил Роман Богомольник, будущий комбат в 43-й СД. Он рассказывал, как отобрали в запасном полку полторы тысячи человек, обучили прыжкам с парашютом, все сделали по одному тренировочному прыжку, и были на "дугласах" выброшены десантом под Ленинград в районе Лисьего Носа.
Он даже число выброски помнил - 28/01/1942. Во время ночной выброски был сильный ветер, со всеми вытекающими из этого последствиями.
Те, кто не покалечился и не разбился при десантировании, уже на следующий день составили 147-й стрелковый полк и попали на передовую.
Так что, нашим генералам на Ленфронте всегда хватало солдат для истребления...
И два с половиной года подряд этим истреблением они успешно занимались.
Г.К.-Каким было отношение простых солдат к военным руководителям обороны города, к командованию дивизий в осенних боях за Ленинград в 1941 году?
И.З.Ф.-Ваш вопрос, как минимум, - провокационный. Что вы ждете от меня в ответ... Аплодисментов и восторга? Не получится.
Что? Критики, мата, проклятий в их адрес?
Поверьте мне - многие из них этого заслуживают...
Г.К.- Я сразу Вам сказал, любой вопрос который покажется Вам лишним, Вы можете проигнорировать.
И.З.Ф. - На такой вопрос отвечать не хочется, не желаю "вызывать огонь на себя".
Ладно, отвечу, только очень коротко и сказанное сейчас комментировать не буду. У меня достаточно аргументов, чтобы объяснить вам лично свой взгляд на этот "вопрос", но это не для публикации...Я ведь не обобщаю и не говорю сейчас от имени всех фронтовиков. Это только мои мысли и мои личные впечатления.
Если я вам честно скажу, как в сорок первом, многие из нас относились к Жукову и к операциям проведенным под его руководством, то вы сильно удивитесь... И возможно подумаете, что я замахиваюсь на "светлую память великого полководца и национального героя".
Мол, какое право есть у простого сержанта обсуждать военноначальников?..
У меня есть право на собственное мнение.
Я это право заслужил, когда по трупам друзей в атаку шел, и обледенелыми телами убитых товарищей от немецких пуль в обороне в чистом поле прикрывался.
Вы бы послушали, какие откровенные разговоры в окопах велись, и что простые солдаты, вслух, ничего не боясь, говорили в те дни...
И как реагировали на фамилию Жуков...
Многие из нас не могли простить Жукову репрессивный приказ от 17/9/1941, смысл которого был следующий - расстрел на месте за отход с позиций.
И еще там был один параграф. Кто в плен попал - семью в Сибирь в ссылку.
Под этот приказ очень много людей чекисты зазря постреляли.
Все, как один, дружно ненавидели и проклинали маршала Кулика, считая его виновным в полной блокаде Ленинграда.
У меня в разведвзводе была два моряка переживших Таллинский переход Балтфлота. Когда они слышали имя одного адмирала, то их трясло от злобы и ненависти.
Г.К.- Автора книги "Балтийцы сражаются" имеете в виду?
И.З.Ф. - Вам так нужно, чтобы я, в полном объеме по генеральским личностям пофамильно прошелся? Про "вечно пьяного Симоняка", и так далее? "Гробовщиков" и "мясников" у нас было в избытке...
Лично я только с одним генералом на фронте разок пообщался, и то, с докладом после одной удачной разведки. Но полковников повидал с достатком...
Но сравнительно небольшой Ленфронт очень долго на месте стоял и все в одном "котле" варились и в одном блокадном "мешке" сидели. Наш фронт не сплетнями, а слухами полнился, "солдатский телеграф" работал, и многие слухи были очень близки к истине, как потом выяснилось. Очень близки...К разочарованию многих.
В восприятии обывателей, солдат в пехоте - это, бессловесный, покорный судьбе и начальству "робот", только и ждущий приказа в атаку.
Это совсем не так...
Приказ идти в атаку мы выполняли всегда, даже когда не очень -то и хотелось из-за чужой тупости помирать... Но...
Сходишь разок в неудачную атаку на Мгинском направлении, посмотришь сколько товарищей в живых после боя осталось, и тебе становится интересно, что это за "Щорс под красным знаменем" нас в эту бойню кинул?..
Что за мать его родила?..В какой б...... Академии РККА его воевать учили?
В разведке часто приходилось лежать сутками на нейтральной полосе без движения и наблюдать за немецкой линией обороны.
А вокруг тебя только трупы красноармейцев. Много трупов...
По тому, как внешне труп выглядит, можно сразу определить - кто в феврале убит, а кто из "весеннего призыва на тот свет"...
И разные мысли лезли в голову. Почему немцы умеют воевать, а мы только людской массой, "в штыки" их пытаемся задавить?.. Почему у нас в каждой атаке реки крови льются и горы трупов лежат?..Почему немцы воюют техникой и мозгами, почему они "в штыки" не идут?..
Почему напролом не лезут, как мы? Где наши танки? Где?...
А кому нужна эта проклятая Богом и солдатами Дубровка?
И много других вопросов, оставшихся без ответа...
И становилось от таких сравнений на душе погано...
Меня смогут понять только те люди, кто воевал на Ленфронте и на Волховском фронте в первые два года войны.
И конечно солдаты воевавшие под Ржевом...Там все было тоже самое...
Если бы наши генералы и полковники и умели воевать, то мы бы победили потеряв в четыре раза меньше от того, что потеряли на самом деле.
В той части войны, в которой я успел принять участие -75% потерь были неоправданными и напрасными.
Это мое личное мнение, и вам меня не переубедить. И пусть оно вам покажется пристрастным, субъективным и тенденциозным - но эт нение я изменю...
И все равно, я верил, что мы обязательно, непременно победим, и вся эта "грязь в верхах" мою веру в наше правое дело не поколебала...
Г.К.- Солдаты на передовой имели информацию - что творится в блокадном городе? Сейчас, часто пишут в прессе о том, что городское население вымирало от голода, а Жданов в Смольном бифштексами завтракал.
И.З.Ф. - Люди возвращались из госпиталей и рассказывали что происходит в Ленинграде. Я и сам, после первого ранения, был выписан из госпиталя в конце декабря 1941, когда люди уже каждый день умирали тысячами от голода, и уже были случаи каннибализма, трупоедения и так далее. Все это мы знали...
И как всех крыс и кошек в городе съели...
И как детишки малые умирают в голодных муках, и про тысячи замерзших трупов на заснеженных пустынных улицах и в обледенелых неотапливаемых домах. Знали...Те бойцы, у кого семьи остались в блокаде, не находили себе места и покоя от подобных известий, и буквально, теряли разум.
Но мы не имели малейшего понятия - кушает ли ленинградский партийный вождь Жданов с сотоварищами персики и пирожные в столовой в своей резиденции Смольном, или также как мы - снег в котелке растапливает, чтобы водички попить, и бедует на четырехстах граммах хлеба с дурандой в день.
Давайте перейдем к вопросам о разведке, а то я уже немного устал, да и время нашей встречи ограничено.
Г.К.- Для начала попрошу Вас посмотреть текст интервью с дивизионным разведчиком Генрихом Кацем, пришедшим в разведку в январе 1944 года. Хотелось бы услышать Ваш рассказ о разведке, проводя параллели и сравнения между разведчиками начала войны и теми, кто заканчивал войну в сорок пятом, служа в разведротах и разведвзводах. Сейчас Кац живет здесь, от Вас в десяти километрах.
И.З.Ф.- Интервью хорошее, правдивое.
Сразу чувствуется, что он достойный человек и настоящий разведчик.
Немного трудно будет проводить сравнения по простой причине - Кац служил в дивизионной разведроте, а я - в полковом разведвзводе. Эти подразделения с разной организационной структурой, а главное, с разными боевыми задачами. Честно мне скажите, Кац скорее всего, многое из рассказанного им не разрешил к публикации по той же причине, которую я упомянул в начале беседы.
Г.К.- Да. Процентов сорок не вошло в публикацию интервью. И очень жаль...
Продолжим... Как Вы попали в разведку?
И.З.Ф.- В госпитале на Васильевском острове пролежал всего три недели, рана легкая, кость не задета. Давали триста граммов хлеба, черпак каши в день. Все стекла выбиты, так закрыли матрасами щели, но в палатах стоял такой холод, что вода в ведре к утру превращалась в лед. Отопления не было...Воду с Невы таскали.
С рукой на перевязи попал в батальон для выздоравливающих.
Раненая рука не сгибалась полностью. Прибыли "покупатели", начали спрашивать - кто танкист?, кто артиллерист?, саперы есть?
Два командира -"купца" громко крикнули -"Кто желает воевать в разведке?".
Я вышел из строя. Один из них спросил меня - "Кадровый или ополченец?".
Отвечаю им - "Ополченец, из студентов, спортсмен, имею "финскую" лыжбатовскую подготовку, воюю с лета". Смотрят на руку, и один "купец" сказал: -А как ты будешь, с рукой-то? Я распахнул ватник, и молча, здоровой рукой на свою медаль показал. Больше вопросов не было.
Медаль "За Отвагу" полученная в сорок первом говорила им о многом.
Второй командир сразу заметил: - Ничего. Пару раз землянку выкопает и рука будет как новая. Ты нам подходишь.
Вместе со мной отобрали еще одного добровольца в разведку.
Г.К.-Почему Вы добровольно пошли в разведку? Вы же прекрасно понимали, что не оставляете себе шансов остаться целым на войне.
И.З.Ф. - Пошел в разведку не из-за храбрости... Причин несколько.
Просто, когда нас отбирали на пополнение, представил себе как снова придется сидеть в ледяных, а иногда и полных болотной воды окопах и...не захотелось мне в эти окопы возвращаться.
Пехотной жизни я уже вдоволь наглотался, знал ее не понаслышке.
И сказал себе - что так гибель, что этак. Так лучше в разведке загнусь, и смерть моя более почетная будет...
Опять же из-за раненых, об этом уже мы говорили.
Но есть еще одна причина. Меня всегда поражало, как профессионально работают немецкие разведчики или диверсанты. Переодевались в красноармейскую форму и шастали по нашим тылам как у себя дома. На привале остановимся, отдохнем, поедим. Начинаем снова в дорогу собираться, смотрим - кто-то из наших возле дерева заколотый ножом или задушенный лежит.
Или немцы утащили кого-то из красноармейцев в плен.
И была у меня такая уверенность, что я тоже могу немцев в их тылах успешно и качественно резать и навести у них шороху.
Захотелось и мне себя в этом деле попробовать.
Через несколько часов я уже прибыл в взвод разведки 952-го стрелкового полка 268-й СД. Взвод находился на территории разрушенного консервного завода, в полутора километрах от передовой.
Г.К - Каким был личный состав Вашего разведвзвода?
И.З.Ф. - Тридцать человек. Три отделения по десять человек в каждом.
Случайных людей во взводе не было. Шел тщательный отбор добровольцев в разведку, но никто не устраивал каких-то "экзаменов на смелость".
Еще раз повторюсь, в разведку на нашем фронте набирались только исключительно добровольцы, уже понюхавшие пороха, и никто солдата насильно во вражеский тыл в поиск не тащил.
Брали людей только с боевым опытом, умеющих быть жестокими, без груза лишних сантиментов. Обращали внимание на физическую подготовку.
Да, отбирали в разведку только потенциальных головорезов, но искали людей с головой, грамотных, думающих, а не любителей острых ощущений с садистскими наклонностями. Те, кто нас набирал - были хорошими психологами.
Я думаю, что в сорок первом никто не копался в наших анкетах в поисках репрессированных родственников и не искал "темных пятен" в биографии.
В начале войны на это уже не сильно смотрели.
Потом, ближе к весне, вдруг "доблестные дзержинцы, с холодным сердцем и мытыми руками " спохватились, и начали "профилактировать" разведчиков, пытаясь "обнаружить кандидатов на переход к врагу" из бывших раскулаченных, политически неблагонадежных - (членов семей "врагов народа"), и так далее...
В разведке были всегда рады солдатам, владеющим немецким языком, это было, каким-никаким, но все-таки подспорьем в нашей работе.
Взвод состоял из бывших кадровых солдат Красной Армии, моряков Балтфлота, была большая группа бывших студентов Водного института и четверо сибиряков-охотников. Взвод находился на стадии формирования, прежний его состав полностью погиб в начале декабря.
Наличие уголовного прошлого и принадлежность к блатным не являлись свидетельством смелости и не давало прямой билет в разведку.
Их тоже основательно "фильтровали". И не надо эту публику идеализировать...
Не забывайте, что в начале войны было много переходов именно уголовников к немцам, да и дезертиров среди них тоже хватало...
Бывших уголовников в большом количестве у нас не было, да и кто бы зеков в блокадный город посылал. Хотя, один из лучших разведчиков фронта лейтенант Наум Пресс, как мне говорили, до войны был уголовником.
Штрафных частей на Ленфронте официально в тот период не существовало. Всех тыловиков, "в чем-то провинившихся перед Родиной и начальством", направляли искупать вину в морскую пехоту или на "Дубровку".
А тех, кто попал в "особисткие лапы" непосредственно воюя на передовой, в начале войны - или просто расстреливали, не аая шанса реабилитироваться в бою, или, в лучшем случае, - посылали со связкой гранат подрывать немецкие танки и пулеметные точки. Я это видел своими глазами. Видел... "Штрафники" на нашем участке фронта появились где-то в конце лета сорок второго года.
Г.К.- Вооружение разведвзвода?
И.З.Ф.- У каждого наган, финка (сами обтачивали для себя палаши от СВТ), винтовка, и гранаты Ф-1. На взвод - два ручных пулемета, и одна снайперская винтовка. У нас было два бинокля. Автоматов ППШ или ППД у нас не было до конца лета сорок второго года. До поступления автоматического оружия во взвод, мы автоматами у немцев разжились, но были проблемы с боеприпасами к трофейному оружию.
У меня был трофейный "вальтер", но где взять патроны к нему?
В разведку брал с собой наган.
Г.К.- Какими силами проводились разведпоиски?
И.З.Ф. - Работали отделениями, каждое из которых составляло автономную разведгруппу. Как правило, ходили в тыл к немцам по очереди, сегодня - первое отделение, через три дня - второе, и так далее. Для наблюдения за противником в "секретах" на нейтральной полосе мы выходили фактически ежедневно и тут никакого "графика" не существовало. Больше восьми человек в группе в разведпоисках не участвовало. Вообще, мы предпочитали работать двумя "тройками", в разведку ходили только в ночное время. А дивизионная разведрота могла и днем бой с немцами завязать с целью захвата "языка".
Ручной пулемет и снайперская винтовка были у ребят находившихся в группе прикрытия, но работа наша ночная, и вскоре, эту винтовку отдали в пользование любителям свободной снайперской охоты.
Во взводе не было рации или своих связистов, ведь мы не уходили в глубь немецкой обороны дальше чем на десять километров.
Г.К.- Генрих Кац в своем интервью сказал, что никаких специальных занятий и тренировок разведчиков в его разведроте не проводилось
Как с этим делом обстояло в Вашем взводе?
И.З.Ф.- В разведке в конце войны воевали уже "битые волки", опыт там передавался от разведчика к разведчику, возможно им и не была нужна какая-то специальная подготовка. Но в январе сорок второго, мы, по сути дела, только учились сложному ремеслу разведчика.
Стрелять мы все хорошо умели еще до того, как прибыли во взвод.
Карту худо-бедно читали все.
Но, например, нас обучали метанию ножей. Два раза в неделю к нам приходил капитан из разведотдела дивизии, бывший спортсмен из института Лесгафта.
Он обучал нас ножевому бою и приемам рукопашной борьбы.
Этого капитана берегли, ему было запрещено ходить в разведпоиски.
Были у нас и занятия по маскировке, ориентированию. Учили как мины снимать, как бесшумно проходить заграждения из колючей проволоки.
Г.К.- Солдаты Ленфронта страшно страдали от голода на протяжении всей блокады. Пытались ли как-то улучшить питание разведчиков, чтобы дать людям собрать силы для поиска? Как кормили и одевали разведку?
И.З.Ф.- У нас не было особых доп.пайков. Давали по четыреста грамм хлеба с непонятными примесями, а летом сорок второго - уже по шестьсот грамм хлеба.
Жидкий суп в обед, черпак каши утром и вечером.
Маленький кусок конины в каше был за великую радость.
Перед разведпоиском нам давали иногда мясные консервы, или, крайне редко, кусочек сала, мол, подкрепитесь ребята...
За взятого "языка"-офицера сулили так называемый "орденский паек": к ордену добавляли литр водки, килограм хлеба и большую банку американской консервированной колбасы. Правда, эти обещания никогда не выполнялись, хотя двух немецких и одного испанского офицера мы из разведпоисков приволокли за первые десять месяцев 1942 года..
Перед нами, на нейтральной полосе, под снегом, осталась картошка и брюква. Мы одевали белые маскхалаты и повадились ползать за этим подножным кормом. За поиск еды на нейтралке полагался расстрел. Но пехота нас пропускала. Что им? Дал пару бураков, они и глаза закрывали, кто там за бруствер перемахнул.
Рыли снег как кроты, отгребали назад и по бокам, наверх не выбрасывали, чтобы немцы не заметили. Эти "продовольственные разверстки" проходили не всегда удачно. На нейтралке, нет-нет да и стукнет лопатка о мерзлую землю или блеснет что-нибудь. А немецкие снайперы всегда были начеку. У нас так погиб разведчик Корниенко. Сказать начальству о этой небоевой потере мы боялись, хотели скрыть. Но как скроешь? Объявят Корниенко дезертиром, сообщат на Родину и сошлют его родных на Север. Пришлось нам все рассказать.Доложили о нас начальнику штаба полка, а он, сразу дальше... Разведвзвод выстроили и объявили, что если еще раз мы пойдем на нейтралку за "кормом", нас будут считать изменниками Родины!. Пехоте запретили нас пропускать.
Но мы продолжали лазить на нейтралку за мерзлой картошкой.
. А что делать?
Голод не тетка...
С полным брюхом и помирать спокойней.
Очень плохо было с табаком, если в сорок первом нам осенью давали по 10 папирос в день, то в сорок втором даже махорку и листовой табак мы получали от случая к случаю.
Мы были хорошо одеты, но для чего разведчику валенки или полушубок? В поиск в такой одежке не пойдешь, в передовой дозор на "нейтралке" или на болоте тоже. Ходили в ватниках, зимой одевали свитера под гимнастерку, "вшей согревать". Маскхалаты у нас были всегда в нужном количестве.
Предпочитали портянки из шинельного сукна, но сапоги были не в почете.
Каски не носили. Не дай Бог каской по колючей проволоке скребнешь, от этого звука вся немецкая оборона просыпалась.
Г.К.- Вернемся к интервью с Кацем. Он вспоминает, что разведчики его роты, в отличие от простых пехотинцев, были автономны и независимы, некое подобие бесстрашной "махновской сотни", которой только сам батька Махно указ.
Он мне много примеров привел, не все из которых вошли в публикацию.
Ваш разведвзвод тоже имел определенного рода поблажки в плане армейской дисциплины и субординации?
И.З.Ф. - У нас была примерно таже самая картина. Мы чувствовали себя кастой, держались вместе, и вели себя соответственно нашим неписаным законам.
Штабных "придурков" мы за людей не считали, и штабисты нас никогда не задевали и обходили стороной. Никто из них не желал получить по роже, а мы на это дело всегда были скоры на руку и за разведкой "никогда не заржавело".
Если кто-нибудь из комсостава батальонов пытался нас разуму учить, то ему сразу отвечали -"Ты нам не указ и не командир!Вали отсюда к такой-то матери!".
Мы никого и ничего не боялись...Нам было нечего терять.
Мы и так уже, "авансом", были в списках павших в боях за Родину.
Говорю это без малейшей бравады и бахвальства.
Разведчики - это смертники, это "заложники войны", люди обреченные...
Главным нашим законом был следующий - не продавать своих. Никому ничего никогда не рассказывать о том, что творится в разведвзводе. Если в наш взвод попадал болтун или "стукач", то на первый раз делали ему "темную". И если такой "осведомитель" не успокаивался, то он вскоре погибал в разведпоиске...
Только командир полка, начальник штаба и ПНШ - по разведке имели в наших глазах должный вес, чтобы командовать нами, раздавать приказы, ставить задачу на поиск, карать или миловать нас. И их приказы мы выполняли беспрекословно и без промедления, даже когда в этих приказах не было никакой логики.
Г.К.- Но Ваш комполка, знаменитый Клюканов, был человеком с суровым нравом. Как он относился к "касте разведчиков"?
И.З.Ф.- Майор Клюканов стал командиром полка уже в сорок втором году, до этого он был комбатом. Клюканов был молод, в возрасте младше тридцати лет.
С разведкой у него были добрые отношения. Всех нас знал в лицо, а ветеранов взвода - по имени и фамилии. Но и спрашивал с нас по полной программе. Аналогичное отношение к разведчикам было клюкановских предшественников на должности комполка, но промахов нам не прощали.
Чуть позже я вам расскажу один случай.
Г.К.- Какими были отношения у разведчиков с политсоставом?
Неделю назад, мне разведчик с 1-го Прибалтийского Фронта рассказал одну историю. Сидит политотделец во второй траншее, ждет возвращения разведгруппы из поиска. Тех, кто с "языком" живой из разведки возвращается, он поздравляет с успехом, руки жмет. А на следующий день замполит заполняет на себя наградной лист, мол, принял участие в подготовке, организации и проведении успешного разведпоиска. И такие наградные проходили по инстанциями. Разведчики зверели, видя "свежий" орден на груди такого "организатора поиска".
Случалось ли подобное в начале войны?
И.З.Ф. -В пехоте в сорок первом году к политработникам относились неплохо.
В атаку многие из политруков ходили наравне с рядовыми бойцами. У нас даже на "Дубровку" посылали особые "ударные полки", составленные исключительно из политруков и коммунистов. Хорошо относились и к "политбойцам", но их, как правило, быстро убивало в первом бою. А потом, когда лучшие, смелые и наиболее порядочные и совестливые комиссары погибли, на смену им пришли разного рода приспособленцы, которые не пользовались авторитетом у солдат.
А в разведке "картина с комиссарами" была следующей.
Комиссаров мы всерьез не воспринимали, и всегда демонстративно давали им понять, что в расположении взвода они незванные гости. Политруков мы называли "попами", относились к ним как к неизбежному "балласту".
Кстати, я ни разу не слышал в атаках призывов "За Сталина!".
На Ленфронте таким возгласом в атаку солдат не поднимали, там народ грамотный воевал, на дешевку не покупались.
Подобных "орденских историй" у нас не было, в начале войны мало награждали, и на каждый наградной лист требовалось пять подписей для утверждения награды только на уровне дивизии.
Разведчикам не нужны агитаторы и соглядатаи. Сам факт, что человек пришел в разведку, уже означал, что боец знает ради чего он сражается и против кого.
Комиссар полка даже приказал своим - разведку оставить в покое. Одно время нами командовал политрук Волков, кстати, неплохой был разведчик, смелый.
Поэт Борис Слуцкий тоже был политработником, но постоянно лично ходил в разведпоиски.
Г.К.-Ваше отношение к служившим в Особых Отделах?
И.З.Ф.-Только ненависть. Других эмоций к ним я не испытываю.
Я слишком хорошо помню как в сорок первом они стреляли нас на месте без какой-либо серьезной вины, без суда и следствия. За каждую мелочь расстреливали...Слышали такое слово - децимация? Казнь каждого десятого в строю. Мне сейчас кажется, что нам и устраивали эту самую децимацию.
После того, как тебя заслон из НКВД пулеметными очередями в спину в атаку гонит - любовью к этим чекистам воспылать тяжело. И ведь стреляли нас не жалея никого. Кто с этим не столкнулся - тот меня не поймет...Это надо увидеть...
И комсостав чекисты стреляли штабелями.
Расстреляли полковника Ушакова, бывшего преподавателя военной кафедры в моем институте. Объявили, что расстрелян за трусость...
Но зная реалии того времени, я более чем уверен, что из полковника просто сделали "козла отпущения" за провал наступления.
Позже расстреляли, с такой же формулировкой в приговоре, полковника Никитина, моего начальника военной кафедры, он был на фронте командиром полка.
И такое зверство происходило на Ленфронте все время.
Г.К.- Кто командовал Вашим разведвзводом?
И.Ф.З.- Командиры взвода менялись очень часто, выбывали из строя с "курьерской" скоростью. Обычно взводом командовали старшины или старшие сержанты. Только раза три-четыре, короткое время взводом командовали офицеры Дольше всех из офицеров у нас продержался и запомнился мне больше других лейтенант Черненко, красивый молодой парень, к нам прибыл сразу после военного училища. Весь в скрипящих ремнях, в новом обмундировании.
Перед первым разведвыходом он очень волновался и вдруг сказал вслух: - Если что -не оставляйте меня! Черненко погиб через месяц. Снайперская пуля попала ему прямо в лоб. Когда его тело нашли, он был уже только в нательном белье.
Своя пехота успела раздеть.
Г.К.- Каким был национальный состав взвода?
И.З.Ф. -Почти все были русские ребята. Когда я прибыл во взвод там уже было два еврея, в других отделениях -Хаим Фрумкин, и Михаил, моряк, с типичной такой фамилией Гольдберг или Гольдман, сейчас точно не вспомню.
Наша дивизия считалась -"славянской", и в ней служили в подавляющем большинстве русские, но было в ней, как и на всем Ленфронте, много евреев из добровольцев, а также, из выживших после разгрома ополчения.
Г.К.-"Национальный вопрос" на передовой ощущался в какой-то степени?
И.З.Ф. -Отношение к евреям во взводе было хорошее.
Я не помню особых стычек на почве антисемитизма в своей части, будучи на фронте. Разведчики -это семья, там нет "эллина или иудея".
Там у всех была одна национальность - разведчик 952-го Стрелкового Полка.
Тогда мне повезло. У нас публика была в основной городской и образованной, и никто антисемитскую херню вслух не смаковал и эти бредни не муссировал.
Но в госпиталях, да и после войны, мне, к сожалению, с этой заразой пришлось слишком часто сталкиваться. На анекдоты я внимания уже не очень обращал.
В конце сорок второго лежал в госпитале в гостинице "Европейская" в Ленинграде.
Палаты большие, на тридцать человек. Рядом со мной лежит Иосиф Гринберг, и еще один еврей, морской пехотинец с Дубровки с ампутированными ногами. Прибыли новички. Один из них начал выступать -"Жиды! По тылам суки ховаются! Иван в окопе, Абрам в рабкопе!".
Я спросил -"Кто тут евреями не доволен?". Он и отозвался...
На костылях до него допрыгали, по морде ему надавали. Я ему пообещал что в следующее его "выступление с трибуны" - зарежу. И все...Тишина на эту тему.
Лежу в госпитале в Лысьве, потом в Перми - такая же история.
Меня это поражало. Откуда? Почему? За что? В конце войны страна настолько провонялась антисемитизмом, что я устал с ним бороться.
Понимаете, после ранения одна нога стала короче другой на восемь сантиметров. До 1946 года ходил на костылях, потом мне сделали ортопедический ботинок весом полпуда для раненой ноги. Остеомиелит стал хроническим, свищи на раненой ноге не заживали. Все время я работал агрономом в Тамбовской области, после - в Средней Азии. Пешком ходить по полям целыми днями было очень сложно и трудно. Дали лошадь, так я на ней ездил "по-цыгански", ботинок - протез в стремя не пролезал. Через несколько лет, совсем молодой, умерла моя жена и я остался один, с двумя маленькими сыновьями. Очень голодное было время. Я, хоть все время по хлебным полям ходил, а хлеба досыта поесть не доводилось Решил вернуться на родину, в Белоруссию.
Я искал работу в Мозыре, Ейске, и в других местах, где были вакансии - меня нигде не брали на работу в сельхозотдел или даже простым агрономом в МТС.
Желающим принять меня на работу при моем утверждении на должность в РайЗО в сельхозотделе райкома или обкома отвечали так - здесь ему не синагога, и вообще, почему вы себя евреями окружаете?...
Давайте вернемся к войне...
Г.К.-Ваш первый разведвыход.
И.З.Ф.- После прибытия в взвод меня пять дней не замечали и не трогали при постановке боевой задачи на ближайшие сутки. И я начал качать права, мол почему в поиск не берете?! А командиры отделений на мою раненую руку косятся... Уломал я их. Пошли в поиск. Девять человек. На нйралке нарвались на немецкую группу идущую к нам в тыл. Случай на войне редкий, но вот нас угораздило вляпаться. Завязалась перестрелка, били друг в друга в упор. Двоих наших сразу убило. И тут не выдержали нервы у находившихся в передовых траншеях. И наши, и немцы, стали обильно поливать свинцом то место на нейтралке, где разгорелась схватка разведгрупп. Мы одного раненого немца подхватили и начали отходить, но неорганизованно, хаотично. Немцы тоже отхлынули. В свои окопы вернулись впятером. С нейтралки раздавались стоны и крик двух наших раненых товарищей и раненых немцев. Мы очнулись, очухались, и вернулись за своими. Пошли уже двумя группами вместе...
И немцы вернулись, в разведке у всех одни законы, одни кодекс чести, один стереотип поведения в такой ситуации. Опять ближний бой, мы снова хватаем какого-то " подбитого" немца и тащим его к себе, но...Мы вынесли одного из своих раненых, он позже умер в санбате, а второго товарища выручить не удалось...Начальники нас хвалили за взятых "языков", а мы не знали куда деть глаза от стыда и позора...Мы презирали себя в этот день.
Одно дело, когда твой товарищ добровольно остается на верную смерть чтобы прикрыть отход группы. Это была достойная и почетная смерть для разведчика, и к такому варианту развития событий был готов каждый из нас....И другое дело, когда мы оставили своих друзей на погибель и поругание.
Через две недели мы снова не смогли вытащить своего разведчика, раненого на отходе из немецкой траншеи. Нас заметили, когда мы пересекали первую немецкую траншею, и начали расстреливать с разных сторон. Отходили с боем.... Там такой ужасный огонь был. И еще... У нас не было должного опыта как действовать в подобной ситуации, как взаимодействовать с группой прикрытия при таком сволочном раскладе, не было ролевого распределения.
Нам же в штабе все время вдалбливали в головы - "язык" и свежие разведданные важнее жизни солдат взвода...
Выжившие разведчики собрались и начался "разбор полетов" среди своих. И мы поклялись друг другу, что никогда больше мы не оставим товарища на поле боя, пусть мы все погибнем, но такого позора больше не допустим.
Это слово мы сдержали.
А чуть позже, нашим отделением была проведена одна операция, которая нам вернула уверенность в себя.
В семи километрах от линии фронта в немецком тылу, в лесу проходила железная дорога - узкоколейка к торфоразработкам и комплексу ГЭС. Там курсировал поезд составленный из четырех пригородных вагонов. Наша дальнобойная артиллерия по этому поезду не стреляла, наверное берегли снаряды для контрбатарейной борьбы. Место стоянки поезда охраняли солдаты с собаками. Лес с двух сторон, на сто ближайших метров от "железки", был вырублен.
Наша группа из шести человек отправилась за "языком", тихо пересекла передовую и прошла к немцам в тыл, удачно миновала патрули у поезда и залегла у железнодорожного полотна.
У немцев был какой-то праздник, в вагонах горела иллюминация, шла пьянка, играла музыка.Среди гулявших было много штатских немцев, то ли артисты к ним приехали, то ли родственники из Германии. Немецкие патрульные тоже залезли в теплый вагон, принять рюмочку- другую.Один из немцев спрыгнул с подножки вагона и отошел от вагона, по нужде. Мы приготовились его брать.. Из тамбура появилась женская фигурка и стала громко кричать -"Иоган,ты где?".
Немец пробурчал в ответ -"Айн момент". Женщина снова скрылась в вагоне.
Через пару мгновений мы начали работать.
Кинулись на немца, оглушили, сграбастали, и трое из группы начали отход с "языком". Но через несколько секунд из вагона вылезли еще две пьяные рожи и начали звать своего товарища. Они почуяли что-то неладное, и сразу человек двадцать немцев столпилось возле вагонов, настороженно глядя по сторонам.
У нас уже не было времени на отход, и наша "тройка" прикрытия не смогла бы отойти незаметно до края леса по снежной равнине.
И мы начали забрасывать немцев гранатами, которых с собой набрали до черта.
И хорошо мы там немцев "угостили", навели порядок. Человек тридцать поехали на тот свет, без промежуточных остановок.. Отошли, соединились с первой "тройкой". Пошли к своим. Немцы нас крепко прижали на подходе к передовой, пришлось "языка" зарезать, и под шумок, с боем, прорываться налегке. Сам факт, что "языка" не донесли, нас мало печалил, такое случалось часто и по разным причинам - когда не могли, а когда и не хотели...
Но то, что в эту ночь мы убили немало врагов и отомстили за убитых товарищей, вернуло нам уважение и веру в себя.
Г.К.- На Вашем боевом счету есть один очень солидный взятый "язык", капитан из испанской "голубой дивизии". Успех для разведчика весомый.
Обстоятельства этого поиска можно услышать?
И.З.Ф.- Воевали уже наверное "четвертым составом" разведвзвода.
В зимних боях почти всех старых разведчиков поубивало.
За неделю до этого "испанца" мы взяли "языка", немецкого фельдфебеля.
Нам его не засчитали, от нас требовали контрольного пленного только в офицерском звании.
Пошли снова, группа из шести человек, все разведчики с определенным опытом. На выполнение задания нам дали срок - четыре дня. Были оговорены опознавательные сигналы по возвращении, месты выхода группы из немецкого тыла, два маршрута на отход. За всю мою службу в полковой разведке было всего три задания, когда мы заранее знали, что уходим на несколько дней в немецкий тыл и будем работать на расстоянии больше трех километров от передовой линии.
Из штаба батальона, занимавшего передовую траншею нам "пожертвовали" два автомата. С собой взяли сухари, консервы, немного водки.
Ночью перешли передовую, преодолели где-то четыре километра, добрались до места, где по нашим ориентировкам располагался штаб немецкого полка, разделились на "тройки", выбрали себе "гнезда" в ближайшем лесу для наблюдения за штабом. Залегли, "превратились в глаза и уши".
"Языка" надо брать только ночью, днем с таким грузом нейтралку не пройти.
Тихо, движения у немцев почти никакого. Ночью выползали из своих нор, посмотреть где немцы ходят. На рядовых внимания не обращали. На третий день засекли офицера, отошел неосмотрительно "камрад " в сторонку. Сопротивления он оказать не успел. Заткнули ему рот, замотали веревками как куклу, пару раз под дых поддали, чтобы не мычал. Полдела сделано. Детина попался здоровый, килограммов под сто. Как переправить - вот задача. Поднять и нести на руках -недолго такого пронесешь. Волочить -останется след. Но другого выхода не было. Поволокли гужом на веревке. Двое спереди тянут, двое сзади подталкивают. Замыкающие идут спиной к линии фронта, оружие наготове, ведь "языка" вскоре обязательно хватятся. Выбрались на немецкую тропинку и пошли по ней чтобы запутать след. В три часа ночи добрались до немецких передовых траншей. Пробрались между вкопанными в землю немецкими танками, и потянули немца по болоту, по мокрому мху тянуть легче.
Добрались до заранее приготовленной ячейки. Дали сигнал -одну зеленую ракету. С стороны наших окопов должна была быть выпущена такая же ракета: мол, поняли, проходите....Ответа нет. Повторили - результат тот же...
"Языка" распеленали, вынули кляп, он сел, весь мокрый, отдышался, да как заорет! Немцы поняли что здесь что-то неладно, засуетились, поднялся шум, всю нейтралку из пулеметов прочесывают.А нашего сигнала все нет...
Нащупали другой ход через нашу пехоту, стали подползать. Теперь стали стрелять и наши. Одного нашего разведчика ранило. О себе мы уже не думали, лишь бы "языка" не убило. Приказал своим закрыть "языка" телами, хотя это ясно было всем и без приказа. Стали кричать в сторону наших окопов: -Мы свои! Не стреляйте!. Куда там...Немцы моментально остервенели, с двух сторон началась дикая пальба. До рассвета мы не смогли сделать ни малейшего движения. Из-за осветительных ракет было светло как днем. Пришлось затаиться.
Пленного снова запеленали, "заклепали" и стали ждать следующий ночи. И помочь своему раненому нечем... В полку догадались - разведка вернулась. Командир полка позвонил комбату:Что происходит? Сигнал видели? - Нет.
Вызвали наблюдателей, наших разведчиков, ответственных за подачу сигнала, стали их допрашивать. Они и признались: Пошли в блидж к артиллеристам погреться и сели играть в карты...Стали нам подавать сигналы, а мы ответить не можем, погибнем моментально!...Весь день пролежали в болоте - мокрые голодные, замерзшие. Остатки водки допили, а жрать нечего, даже сухарика не осталось. Еле дождались темноты. Подползли к пехоте, хорошо их обматерили:-Передайте! Разведка вернулась!- Назовите командиров! -Назвали. -Ползите!.
Я остался прикрывать, отползал отталкиваясь ногами вперед. Немцы нас заметили и открыли сильный огонь, видимо, хотели убить своего. Одного из моих разведчиков убило в метре от нашей траншеи!..
Из шести человек, нас осталось невредимыми только двое. Мы потеряли двоих товарищей ранеными и двоих убитыми.
"Язык" оказался испанцем, в звании капитана, начальник штаба батальона. Приехал к немцам договариваться о смене частей на передовой и "попал" на нас.
Командир полка пришел в разведвзвод. И началось...
- Кто наблюдатели?. Двое вышли из строя. Комполка сказал - Этих в пехоту, и молите Бога, что я вас не расстрелял!
- Командир взвода, два шага вперед! Покрыл его матом, а дальше... Приказ - снять с должности, разжаловать, и отправить в пехоту!
- Кто взял "испанца"?. Я с товарищем сделал несколько шагов вперед.
Комполка -Этих представить к орденам! Кто еще был в группе?
Ему отвечают, что еще четыре человека убиты и ранены.
Комполка -Раненых и погибших представить к медалям "За Отвагу".
Одним словом, он разогнал половину разведвзвода.
Во фронтовой газете о нас тиснули статейку, заполнили наградные листы, но никакой радости я не испытывал. Мы даже не успели насладиться эйфорией от успеха... Слишко круто наш взвод "раздраконили", фактически, "по запчастям разобрали"...
Г.К.- Орден за "испанца" успели получить?
И.З.Ф.- Почти через три года. В конце сорок третьего лежал в госпитале в Перми. По палатам ходил комиссар госпиталя и спрашивал у раненых - У кого какие просьбы и пожелания?. К тому времени меня уже антисемиты отучили от излишней скромности. Говорю комиссару:- В сорок втором я дважды представлен к орденам, были об этом и заметки в газетах.
Можете что-то выяснить по этому вопросу?..
Он пообещал послать запрос на Ленфронт.
Через месяц-другой комиссар зашел вновь в палату и сказал: -Получили ответ из твоей дивизии, и даже прислали две вырезки из газет, так что, скоро ты свои награды получишь, я тебе слово даю.
Но что-то у них тогда не сложилось. Я был комиссован по инвалидности, списан из армии "по чистой", и вернулся заканчивать учебу в свой институт, находившийся в эвакуации именно в Перми. А потом, вновь рана на ноге открылась, и опять я оказался на госпитальной койке на долгие месяцы.
Там меня нашли военкоматчики и вручили орден Славы 3-й степени. Видимо, при рассмотре старых наградных решили дать недавно учрежденный орден.
А медаль "За оборону Ленинграда" я так и не получил.
Г.К.- Какой была главная задача полковых разведчиков, взятие "языков" или...
И.З.Ф.- Главной задачей для полковых разведчиков в условиях стабильной обороны было постоянное наблюдение за немецкой обороной, за их малейшими перемещениями. Каждую ночь мы выползали на нейтралку, занимали заранее приготовленные, замаскированные норы, и днем пристально следили за немцами. Оборона сплошная, ряды колючей проволоки, каждая кочка на болоте минирована. Танки вкопанные в землю, пулемет через каждые пятьдесят метров, и опорные пункты через каждые двести - триста метров траншеи.
Каждый сантиметр нейтралки простреливался с флангов. На колючке висят консервные банки, чуть задел, так сразу - "колокольный звон"
Лежишь от немцев в ста метрах и наблюдаешь, где колючка подрезана, где свежий лаз они сделали, где пулемет новый поставлен, и так далее.
Все время, то в снегу, то в гнилой воде лежали. Там же лопатой землю всего лишь на пол-штыка копнешь, и сразу лунку заливает грунтовая вода.
И хоть ты ветки или доски под себя положи, все равно будешь лежать в воде.
Неоднократно наблюдение за немцами велось в их ближайшем тылу. Забирались к немцам вглубь обороны на пару километров и оттуда следили за обстановкой. Здесь, на отходе к своим, мы изредка "шалили и озоровали", то есть, иногда занимались резней, не хуже профессиональных диверсантов.
Согласно, каким-то неофициальным установкам, взвод должен был брать одного контрольного "языка" в месяц, но на практике происходило следующее.
В штабах постоянно царило напряженное ожидание на грани истерии, всех заботило одно - когда немцы начнут снова Ленинград штурмовать?!
Держали немцев за дураков, будто немцам делать нечего, как в городские бои лезть. А немцы нас в мышеловке держали, и ждали когда мы передохнем от голода и пуль. И тут начиналось. Звонит комдив командиру полка и спрашивает -Что творится на твоем участке!? Где свежие разведанные!? Где толковый "язык"!?
Курорт устроили!? Да я вас и вашу мать, и их мать!..
И сразу нам спускают сверху приказ- "Фас! Взять!". И не самая страшная проблема - как немца в плен взять, проблема, как его к себе дотащить и всей группой при этом не угробиться. Но требуют от тебя не простого солдата, подавай только офицера, да лучше штабного. А у немцев не оборона уже была, а фактически настоящая крепость. Я вам сказал, что нам взятого "фельдфебеля" не засчитали. Целых две недели мы пытались, согласно этому "Фас! Немедленно!", взять "языка", и у нас ничего не получалось. И мы решились на "авантюру". Из своей "норы наблюдения"" прорыли незаметно по ночам маленькую траншейку почти до немецких окопов. На рассвете переждали смену часовых, забросали немецкий блиндаж и траншею гранатами, одного немца схватили и поволокли к себе в траншейку. Весь фронт ожил, по нам стали бить с разных сторон. Вчетвером остались прикрывать, завязали бой,, дошло до рукопашной, я даже одного немца успел зарезать, и надо же, повезло! - наша группа не понесла потерь, хотя на отходе по нейтралке была на виду у немцев как на ладони!.
Этот "язык" и был фельдфебель. Он нарисовал расположение штабов, ходы сообщения, место расположения резерва, показал на карте все артпозиции, сообщил все,что знал о численном составе своей части.
Но начальству было мало.
Нас, разведчиков, вызвали на КП полка, туда приехал комдив, который нам сказал: - Хватит баловаться. Солдат не брать, в бой не ввязываться.
Возьмете офицера -всем будут награды.
Несколько раз разведвзвод использовали как простую пехоту. Так было в атаке на Ивановский плацдарм летом сорок второго, когда от всего полка, включая штабных, осталось меньше, чем 150 человек. И в свой последний бой на печально знаменитый колпинский противотанковый ров я шел как пехотинец.
А дивизионная разведрота занималась исключительно работой по "языкам". Антагонизма между полковыми разведчиками и дивизионными не было.
У нас, и у них, тогда был примерно один уровень профессиональной подготовки, и вообще, - мы все были "одной крови".
Г.К.- Какие были традиции, приметы и суеверия в Вашем разведвзводе?.
И.З.Ф.- Была одна традиция. Перед выходом в поиск выпивали по двести грамм водки. Это запрещалось, нас даже проверяли в последний момент, кто пьян?, но взводным "старичкам" это прощалось, нас от поиска не отстраняли.
Командиры тоже понимали куда и на что мы идем.
А для голодного человека двести грамм это немало.
Кто-то, перед тем как перемахнуть через бруствер в немецкую сторону, крестился, а кто-то проверял в пятый раз как наточена финка или прокручивал барабан "нагана". У каждого был свой ритуал. Хотя это все не помогало.
Почти каждый день у нас кого-то убивало или ранило. Разведчики даже не успевали толком между собой познакомиться и к друг другу притереться.
Особенно в первые месяцы 1942 мы несли тяжелые потери в каждой вылазке. К лету в взводе образовался "костяк из стариков" - Шуклин, Горохов, Бибиков, Френклах, еще пару человек, но поздней осенью сорок второго весь "костяк" был - или в госпиталях, или в могиле...Работа такая у нас была - смертельно опасная.
Плохой приметой считалось, если перед выходом на задание разведчик начинал завещать свои трофеи друзьям. Люди интуитивно, и что самое страшное, безошибочно! чувствовали приближение гибели...
Г.К.- У Вас лично было ощущение, что сегодняшний разведпоиск для Вас последний?
И.З.Ф.- Нет, я верил, что мой час помирать еще не настал...Наивно конечно...
Г.К.-Вы сказали, что разведчики - смертники, "заложники войны". Все, кто хоть краем задел настоящую войну, с Вами сразу согласятся.
Но жить хотят все, и герои- разведчики, и штабные писаря.
Приведу Вам несколько эпизодов войны, из своеобразных "негативных" примеров, относящихся к апрелю 1945 года, когда никто уже не хотел умирать, и все надеялись дожить до Победы.
Обе эти истории рассказаны бывшими разведчиками, достойными людьми, которым можно верить. Фамилии действующих лиц называть не будем.
Весна сорок пятого. Разведрота N-ской дивизии. Разведгруппа из "старичков", возглавляемая страшиной, отмеченным помимо других наград орденом Ленина за подвиги совершенные в первые два года войны под Ленинградом. Четыре разведвыхода подряд группа возвращается из поиска, едва дойдя до нейтралки, и идет доклад - три "О" - "обнаружен, обстрелян, отошел". В группе, в каждом таком выходе, один разведчик был ранен немецкой пулей.
А на пятый поиск в группу затесался какой-то хлопчик из "особо активных" комсомольцев -патриотов и сдал начальству бойцов группы.
Оказывается, что сразу после выхода на нейтралку, по предварительному сговору, один из надежных и проверенных разведчиков отползал метров на двадцать и ему из немецкого автомата стреляли по конечности. На звук выстрела поднималась дикая стрельба со стороны немецких позиций, и группа могла со спокойной совестью отходить к своим, согласно правилу - три "О".
Старшину трибунальцы подвели под расстрел, а всю группу и командира разведроты отправили в штрафную часть. Когда старшину подвели к расстрельной яме, он только успел крикнуть: -Матери не сообщайте!
А "активиста" кто-то все равно застрелил.
Я слышал еще один вариант этой истории от командира стрелковой роты служившего в этой дивизии, но расхождения в деталях минимальны.
Другая история. Апрель сорок пятого. Наши войска стоят у города Франкфурт -на -Одере, но наступление не проводится. В этом промышленном городе, якобы находятся химические заводы, которые по данным разведки заминированы. Штурмовая авиация бомбит только вокруг заводов, а наша артиллерия не открывает огонь, опасаясь взрыва химзаводов.
В городе находятся примерно двадцать тысяч немцев, в основном из остатков дивизий СС, бойцы серьезные и опытные. Решило командование захватить и разминировать заводы в немецком тылу. Были собраны в штабе СК лучшие разведчики из трех дивизий корпуса. Всем пообещали звание ГСС за успешное выполнение задания, и приказали: не медля, этой же ночью, переправиться в немецкий тыл и пройти к заводам. Каждой группе в разведотделе заранее определили место переправы через Одер. Резиновые лодки стояли наготове.
Разведчики одной из посланных на это задание групп, просчитав варианты, четко поняли, что никаких шансов выполнить задачу нет, и их ждет верная гибель, еще сразу при высадке на немецком берегу.
Пятеро ветеранов роты потянули спички. Тот, кто вытащил короткую спичку, поплыл вперед на первой лодке, на середине реки специально "пошумел", дал немцам себя обнаружить и был расстрелян на воде.
Его товарищи смогли вернуться на свой берег, согласно- трем "О".
Их друг сознательно пожертвовал жизнью ради братьев - разведчиков.
На следующий день город был оставлен немцами почти без боя.
Никаких мин на хим.заводах не обнаружили.
Я ни в коем случае не берусь осудить или оправдать людей принявших подобные решения. Жить хотели все! Мой вопрос следующий - Могли ли случиться такие истории в разведке в 1942 году?
И.З.Ф. - Рассказанные вами случаи вполне могли иметь место в начале и в конце войны. Я этих ребят не осуждаю, и даже хорошо их понимаю. Все люди на фронте, когда-нибудь, психологически, хоть немного, но ломаются от ожидания смерти и устают от войны, от крови, от потерь. Довоюй я до 1945 года, и даже не знаю - как повел бы себя в такой ситуации. Ведь умирать всегда страшно. Знаете, ползешь первым через проход в "колючке"...и предательский холодок по спине. Никогда не знаешь, что с тобой будет через секунду - попадешь в засаду, подорвешься на мине, или спокойно пройдешь до траншеи врага.
Разведка - это же постоянное жуткое нечеловеческое напряжение.
В 1942 году у разведчиков не существовало призрачной надежды дожить до конца войны. Не было у нас никакой альтернативы. У нас все было предельно ясно, впереди -смерть, или, если повезет - ранение. Я не помню ни одного случая проявления явной трусости у разведчиков моего взвода. Не было такого.
Но и у нас были раза три-четыре такие моменты, когда мы сознательно не выполняли задание полностью или частично, чтобы хоть как-то уцелеть и вырвать из рук костлявой смерти хоть еще один день жизни.
Примеры. Зашли к немцам в тыл, взяли двух "языков". А "языки"-то, "не настоящие". Оказалось, что схватили мы двоих ездовых, как сейчас говорят - "хиви", двух бывших красноармейцев, перебежчиков, среднеазиатов, служивших у немцев в обозе. Мог ли я рисковать жизнями пяти своих разведчиков, чтобы тащить этих..... через немецкие позиции.
Ну что они могли рассказать ценного в штабе?
Рецепт приготовления плова?...Мы их ножами закололи.
К своим вернулись, и в штабе доложили начальникам, что поиск был неудачным, никого не смогли взять. Конечно, никто в штабе деталей этого поиска не узнал, мы умели молчать и во взводе была круговая порука.
Еще пример. Потребовали от нас "танкиста". Место дислокации немецких танков мы знали. Пошли к немцам в тыл, передовую пересекли спокойно. Ночь.
Стоят четыре немецких танка, зарытые в капонирах по башню. Люки открыты. Все экипажи сидят рядом на поляне у костра, в кружке, и что-то весело обсуждают. Лежим впятером в пятнадцати метрах от немцев, прижавшись к корпусу крайнего танка. Рядом еще одна группа немцев отдыхает, человек сорок. Выбираем правильное решение. А дальше -"закидали немцев гранатами, схватили пленного, забрались в их танк, и я, как бывший тракторист, сел за рычаги... и на этом танке усталые и довольные разведчики вернулись в свой полк". Красиво?! Какой сюжет для "сказки о войне"!
И мы с гранатами в руках и с "языком" в зубах...
Ничего подобного! Прикинули, что тут у нас шансов спокойно уйти нет, и по тихому поползли дальше, матерно шепотом рекомендуя комдиву самому за танкистом сходить к немцам в тыл.
И это не манкирование обязанностями, не трусость и не малодушие.
Мы тоже хотели еще немного пожить на этом свете.
А смело, тупо и безрассудно бросаться вперед через минное поле прямо на танки или на немецкие пулеметы - это мы еще в сорок первом прошли, кровавыми соплями утираясь.
Еще один раз, в подобной безвыходной ситуации, мы зарезали "языка" в двухстах метрах от своих окопов. Надо было срочно вытаскивать троих истекающих кровью раненых разведчиков и возиться с "языком" времени не было. В штабе доложили, что немец помер на нейтралке, сказали, что его пулеметной очередью случайно задело, и насмерть...На нас наорали, мол, почему не прикрыли "языка" своими телами. Хотелось мне тогда ответить ПНШ - сам иди в поиск, а там, что хочешь и сколько хочешь своей грудью закрывай, на выбор: хочешь "языка" от пули, а хочешь ствол от немецкой пушки.
Наши жизни вообще ничего для них не стии.
Я еще и еще раз повторюсь. Взять в немецком тылу "языка" иногда можно было не особо мучаясь. Немцы в километре от передовой чувствовали себя весьма вольготно, и ночью от каждого куста в испуге не шарахались.
Всегда стоял главный вопрос - как довести его целым и как самим выжить!...
Но, опять же, иногда мы "шалили", не особо задумываясь, что эта "шалость" может моментально нам дорого обойтись и стоить жизни. Зарезать немецкого часового при выходе "пустыми" из вражеского тыла через немецкую передовую к своим - считалось у нас очень доблестным делом и показателем высшей квалификации. Если шли с "языком" - то воздерживались от резни.
О таких "фортелях" в штаб не докладывали. А один раз мы вообще учудили.
Немецкая батарея ведет огонь, все артиллеристы на огневой. Мы лежим в лесу, в тридцати метрах от ближайшего немецкого блиндажа. Вроде нет никого внутри. Заползаем в блиндаж. Быстро пошуровали, сами понимаете - еда, трофеи.
А у немцев в блиндажах, как в уютной гостинице. Чистота, комфорт, не чета нашим. У нас за счастье считалось спать в торфяных скирдах.
Внутри скирд делали перекрытия и в торфе отогревались.
И вроде сматываться надо по -быстрому, но, даже не сговариваясь, мы присели на деревянные скамейки и пару минут молча отдыхали в теплом вражеском блиндаже. Потом поднялись, "поблагодарили немцев за гостеприимство" - оставили им противопехотную мину на входе в блиндаж, пусть празднуют "день рождения фюрера"...Еще всякое-разное в разведке случалось.
Г.К.- Как Вы оцениваете подготовку немецких разведчиков?
И.З.Ф. - Серьезные были бойцы, умели они работать. Подготовка классная.
Но если честно, то и мы уже в сорок втором году были "не лыком шиты".
Если вы зададите этот вопрос ветерану, воевавшему на "финском" участе фронта, то он вам ответит: что нет более лучшего одиночного бойца-разведчика, чем финский, и что на "финском" фоне, и мы, и немцы - "молча отдыхаем и нервно курим в сторонке".Финны-разведчики нам давали нам жару, для них леса и болота - родная стихия, да и мотивация у них была на высоком уровне, они все-таки за свою землю сражались, и не были у немцев "ручными собачонками". Это нам еще повезло, что у финнов армия относительно маленькая была, и они особой наступательной активности не проявляли.
Г.К.- Расскажите о своем последнем бое.
И.З.Ф.- Если "Дубровку" назвали у нас "конвейер смерти", то противотанковый ров под Красным Бором имел стойкую репутацию "братской могилы Ленфронта". Длинный ров, шириной метров 8-10, глубиной метра три. Захватить этот ров полностью было постоянной навязчивой маниакальной идеей командования.
Все последние месяцы 1941 года и даже в 1942, предпринимались многочисленные попытки отбить ров у немцев.
Я вряд ли удивлюсь, если историки скажут, что в боях за этот ров, мы только убитыми за два года 50.000 солдат потеряли. Адское было местечко.
Поздней осенью сорок второго была очередная атака на этот противотанковый ров. Соседний полк "схарчили", и наш полк развернули на этот ров. Разведку кинули в пехоту. В ров мы ворвались.. Пошли дальше вперед. Немецкий огонь прижал нас к земле. Неподалеку от меня замолк наш ручной пулемет..
Рядом лежал командир роты. Он крикнул мне: -Илья, посмотри, что с пулеметом!. Подполз к пулеметчику, а у него полчерепа осколком снаряда снесено. Приспособил убитого как прикрытие и стал вести огонь. Мина рядом разорвалась, осколок попал в спину. Я продолжил стрелять.
Потом разрывная пуля разворотила мне ногу. Только успел заметить, как кто-то забрал из моих рук пулемет и потерял сознание. Очнулся ночью...
Сколько часов пролежал на земле - не знаю. Кругом гарь, дым, убитые. Холодно.
По ошибке пополз в немецкую сторону, и вскоре услышал впереди себя немецкую речь. Затаился, и медленно стал отползать в сторону рва. Боль в ноге была невыносимой. Полз по снегу всю ночь, отморозил себе вторую ногу.
Попал в какую-то траншею, а там одни обугленные трупы наших бойцов и обрубки тел. Пополз дальше. Вокруг одни трупы. Нарвался на раненого бойца, потянул его на ремне, но сил у меня уже не было. Немцы повесили над полем боя "фонари" на парашютах и стреляли по всякой движущейся цели. Немцы без передышки обстреливали поле боя из пулеметов, потом стали стрелять снайперы, и этому, уже израненному бойцу, очередная пуля попала в бедро. Кровь из его раны пошла фонтаном. Жгут ему на ногу наложил, но он отказался ползти дальше, залег в какую-то ячейку и затих. Я передохнул несколько минут, полез к нему, чтобы дальше тащить, а он уже "готов"...Отлежался рядом с убитым товарищем, и снова полз. Уже стало светло. У самого рва меня немцы заметили и дали по мне очередь из пулемета. У меня на спине был маленький "рюкзачок", так из него этой очередью решето сделали, а меня не задело.
Пехота меня вытянула, передала санитарам.
Санитар меня посадил на закорки и понес на себе, а я все время падал, сил не было и руки разжимались. Санитар взял большую еловую веть, положил меня на нее и потащил! Донес до санбата. Взял у меня в гимнастерке "смертный медальон" ( уже были "новые медальоны" на защелке), записал на листок фамилию и спросил -"Сможешь подписать, что я тебя вытащил". У санитаров шел зачет на награды по количеству вынесенных с поля боя раненых и требовалась подпись спасенного бойца или свидетелей спасения. Я ему что-то черкнул карандашом на листке...
В медсанбате хотели сразу одну ногу ампутировать. Я отказался, сказал: - Везите в госпиталь, пусть там отрезают. Привезли в госпиталь, размещенный в гостинице "Европейская" в Ленинград. Занесли на носилках в вестибюль, а там раненых битком, и все с тяжелыми ранениями. Больше всего я боялся потерять сознание и всячески крепился. А то увидят доктора мою ногу и оттяпают ее, без моего согласия. Обход делал старый военный хирург профессор Зубков. Ему уже тогда было лет под восемьдесят. В этот момент в госпитале лежал сын профессора, с таким же как и у меня ранением. Зубков посмотрел мои ноги, пощупал пульс, послушал сердце, и заключил: - Все нормально, но одну ногу надо отрезать, иначе умрешь. Я начал умолять профессора, говорить, что я спортсмен, что я выдержу, только ногу оставьте! Зубков с сомнением смотрел на меня: - Хорошо! Попробуем. Занесли меня в палату. Бывший номер-люкс. Огромная комната, говорили, что до войны этот номер принадлежал известной артистке Любви Орловой, и в номере висела роскошная хрустальная люстра, стояли зеркала, мебель из карельской березы и красного дерева, золоченая фарфоровая посуда.
Но в блокаду всю эту антикварную мебель порубили на дрова.
Наша палата освещалась лучинами, электричества не было.
Стояли рядами железные койки, зияли пустые глазницы окон, заложенные почти до верху мешками с песком или закрытые матрасами. Сделали мне первую операцию, ногу загипсовали, потом еще операцию. Весной вывезли по Ладоге в тыл, еще год госпиталей: Вологда, Лысьва, Молотов.
И началась моя костыльная инвалидская жизнь.
Когда в январе сорок третьего мы узнали о прорыве блокады, то раненым устроили праздничный обед. По палатам ходили врачи и поздравляли нас с этим великим событием. Многие из нас беззвучно рыдали и руками смахивали слезы.
Сколько же нам пришлось испытать, чтобы дожить до этого счастливого дня!..
Г.К- Кто-нибудь из Вашей семьи уцелел в годы войны
И.З.Ф.- Брат Иосиф, в возрасте 18 лет погиб в 1942 году в Сталинграде.
Он был сержантом в пехоте.
Сестра успела эвакуироваться и выжила.
А судьба моих родителей трагична. Когда немцы приближались к Азаричам, началось массовое бегство населения. Организованной эвакуации не было. Родители добежали до станции Холодники, это где-то в двадцати километрах от нашего дома. В это время прошел слух, что немцев отогнали -думали совсем- и родители вернулись. Не всем было просто оставить дом, корову, да и просто - родное местечко, у многих была обычная крестьянская психология.
Слухам, что немцы поголовно убивают евреев, верили не все. Мой отец, солдат Первой мировой войны, в 1916 году попал к немцам в плен, и немцы ему понравились, он говорил, что - немцы, люди как люди, что никого они не трогали. Он не знал, что на германской земле выросло целое поколение нелюдей. Когда пришли немцы, то родители спрятались в деревне Хомичи. Там стояли мадьяры и местное население не трогали. Но весной сорок второго немцы устроили массовую облаву, выловили всех евреев и согнали в Азаричи на расстрел. Местный полицай Спичак, который до войны приятельствовал с моим отцом, (отец ему всегда шил), подошел к пойманым евреям, вывел моего отца и мать в сторону и сам лично хладнокровно расстрелял. Снял с отца пальто и ботинки, и сказал сельчанам: - Закопайте жидов...Когда война повернулась на нашу победу, этот полицай кинулся к партизанам. И его приняли!. Потом он куда-то сгинул.
В селе жила его многочисленная родня, которая угрожала свидетелям расстрела, если они посмеют дать показания на Спичака. И жила спокойно эта сволочь, этот изверг, под новой фамилией, где-то на бескрайних просторах страны.
И сколько еще таких Спичаков избежали справедливой кары и возмездия...
Когда я вернулся в Белоруссию, то несколько раз ходил в "органы", и требовал, чтобы этого палача разыскали. Мне в грубой форме неоднократно советовали не указывать работникам МГБ, чем им заниматься в первую очередь.
Сам я этого полицая так и не нашел, хотя искал его очень долго...
Когда в 1990 году я стал оформлять документы на выезд из СССР, в ОВИРе потребовали сведения о моих родителях. Я нащел свидетелей их гибели, многим очевидцам было уже за восемьдесят. Пошел в горисполком, попросил выдать справку о том, что мои родители расстреляны. Мне ответили: - Таких справок не даем. Говорю им:- Корова сдохнет, так вы три акта составляете. А для дюдей, которых ваши же отцы и дядьки убивали, справки нет! Подал на них в суд.
Выдали мне справку, что родители расстреляны немцами, а не полицаем.
Берегли своих Спичаков. Вдруг еще пригодятся...
Г.К.- С момента окончания войны прошло больше шестидесяти лет, но многие фронтовики говорят, что годы проведенные на фронте были лучшими годами в их жизни. Для Вас, война тоже является самым значимым периодом жизни.
И.З.Ф- Не знаю что и ответить. Вряд ли...
Слишком тяжелой и страшной была моя военная жизнь. И эта война напоминает о себе искалеченными ногами каждое мгновение, каждый шаг.
Я не жалею, что добровольно шел на смерть в самое пекло войны.
Но, единственное, о чем я сожалею, так это о том, что я рано выбыл из строя.
Мне все время кажется, что я мало убил врагов и не отплатил фашистам сполна за погибших на фронте товарищей, за убитых родителей и брата.
Столько лет уже прошло, а боль утрат меня не покидает до сих пор.
Интервью: Артем Драбкин |
