Кузнецов Евгений Васильевич

Помощник начальника штаба по разведке (ПНШ-2), офицер 384 отдельного пулеметно-артиллерийского батальона (ОПАБа) 161 полевого укрепрайона (ПУРа).

В.Т. Добрый день, Евгений Васильевич! Я Вадим Титов, сын художника Виктора Титова, ветерана 406 ОПАБа 161 ПУРа. Мы с Вами договорились о том, что можно будет взять у Вас интервью. Если Вы не против, я запишу нашу с Вами беседу на диктофон и впоследствии опубликую. Начать интервью хочу с фотографии, которую я нашел в архиве отца. Это фотография трех ветеранов-москвичей, офицеров 161 ПУРа, на которой мой отец снят с Вами (Вы находитесь в центре) и Александром Кунаевым 4 мая 2000 года перед памятником Г. К. Жукову на Манежной площади в Москве. Что Вы можете рассказать о службе этих трех москвичей-ветеранов, прошедших с 12 августа 1941 года по 9 мая 1945 года практически один и тот же боевой путь, и о дальнейшей вашей дружбе после окончания войны?

Е.В. Да, я прекрасно знаю и помню Вашего отца. Нас было трое москвичей: Саша Кунаев, я и Виктор Титов, с кем мы вместе служили в 161 ПУРе. С Вашим отцом, несмотря на то, что мы вместе были в Белёве, где проходили первичную подготовку, и вместе обучались в Рязанском пехотном училище (РПУ), после чего попали в 161 ПУР, я лично в годы войны знаком не был. Мы с ним познакомились уже после войны, как ветераны 48-й армии. Я неоднократно был в его художественной мастерской в Новогиреево, и он у меня дома в гостях на Минском шоссе. Я знаю, что Ваш отец умер, и из москвичей-ветеранов 161 ПУРа я остался один.

Кроме того я приготовил для Вас одну новость: Ваш отец и третий, с кем мы контактировали, Саша Кунаев ветеранами 65-й армии не числились, они числились ветеранами 48-й армии, потому что во 2-ом Белорусском и в 1-ом Белорусском фронтах, в состав которых входил 161 УР, 65-я и 48-я армии шли параллельно – бок о бок. Меня тоже числили то в 48-й армии, то в 65-й армии, впоследствии, после того, как меня туда пригласили, я попал в Совет ветеранов 65-й армии, а Ваш отец и Кунаев остались в 48-й армии, вот так!

Титов, Кузнецов, Кунаев

В.Т. Большое Вам спасибо за эту информацию. Мой отец тоже числился ветераном 65-й и 48-й армии, Вы правы. 406-й ОПАБ, в котором мой отец командовал взводом 2-ой пулеметной роты, относился к 65-й армии. За участие во взятии населенного пункта Вулька-Залеска на Наревском плацдарме мой отец был представлен к ордену Отечественной войны II степени (ОВ-2). Но лично генерал-полковник П. И. Батов, командующий 65-й армией, в наградном листе от 20 декабря 1944 года зачеркнул «ОВ-2» и сверху написал «А. Невский» (орден Александра Невского), которым его и наградили.

Е.В. Этот плацдарм я хорошо помню. На этом плацдарме я попал под вражескую артподготовку, когда немцы готовились наступать в нашем направлении. И, конечно, было большим счастьем то, что я оказался именно в этот период в первой траншее. Меня послали от нашего штаба 384-го ОПАБа, для того чтобы солдаты, сидя в траншее, не чувствовали себя одиноко. И я пошел их проведать и поговорить с ними. В это время началась артподготовка немцев, слышу, мне кричат солдаты (смеется), а я тогда до них еще не дошел: «Товарищ старший лейтенант, идите к нам!». Их сидело трое под маленьким навесом – жердочки, солома и сверху небольшой слой земли, который мог предохранить от осколков. И вот на Наревском плацдарме я провел с солдатами в первой траншее весь период артподготовки. Так что я прекрасно знаю, что это такое! И, конечно, когда закончилась артподготовка, в нашей траншее половины солдат уже не было в живых.

В.Т. Евгений Васильевич, расскажите, пожалуйста, с самого начала: о Вашем детстве, родителях, учебе, о первом дне войны, который Вы помните.

Е.В. Самый первый день… (задумался). Я москвич, но родился я в Московской области, в Верейском районе (это по Минскому шоссе). Вот здесь моя родина! Наш Верейский район ранее был Можайским, а сейчас он называется Рузским районом.

Мое детство – это деревня Шелковка (рядом с железнодорожной станцией Дорохово). Там, где проходит Можайское шоссе, переезд такой горбатый через железную дорогу, там и была наша деревенька Гранино. В 1927 году (а я 1922 года рождения) у нас в деревне произошел пожар, во время сильнейшей грозы от молнии загорелись соседи, потом мы, в результате этого пожара мы сгорели дотла. Моей матери, как погорельцу, выдали по ордеру детские яловые сапожки. Это были шикарные яловые сапожки! Хоть они и были мне маловаты, от них отказаться я не мог, поэтому сказал, что они мне хороши.

Евгений Кузнецов с сестрой Тамарой

Поскольку после пожара у нас ничего не осталось, мы переехали в Москву и стали жить в комнате отца площадью 17 кв. м. До нас он жил один в 17-ти метрах, а мы приехали все. Детей было пять человек (старший брат Иван, я и сестры – Таисия, Тамара, Капитолина) и родители (смеется). Семь человек на 17-ти метрах! Так мы и оказались в Москве. 

Кузнецов Евгений с сестрами

В детстве с моим братом произошел несчастный случай, после которого он остался инвалидом. В деревне ребята любили устраивать фейерверк: набивали негашеной известью бутылку, закупоривали ее как следует и клали на солнышко. Когда одна из таких бутылок взорвалась, Ивану осколком выбило глаз, хотя он и стоял вдалеке.

Старший брат Кузнецов Иван

Мой отец, Василий Семенович Кузнецов, с мальчишек, как это водилось в давние времена, работал в Москве. Он был гравером по металлу и делал иконы: не ту часть, где лик божий на доске писали, а делал оклады (это гравировка и давление). Вот таким был мой отец! Оплата отцу выходила из конечной стоимости иконы. Он работал по серебру (из него он сделал свой портрет и другие интересные вещи), а также по алюминию и латуни. На оклад шел очень тонкий металл, который подавался с помощью давления. Работа была очень интересная. Поначалу (первых два года), как это всегда бывает, он помогал хозяйке, потом его стали сажать за верстак. Моя мать Прасковья Максимовна Кузнецова занималась сельским хозяйством, а также была членом партии.

Отец Кузнецов Василий Сергеевич

И вот я, окончив в 1937 году семь классов, поступил в техникум. Окончание техникума пришлось на 26 июня 1941 года, когда уже шел четвертый день войны. Первый день войны, когда немецкая авиация совершила свой первый налет на Москву, я запомнил в мельчайших подробностях, я тогда находился на фабрике (после сдачи экзаменов я сразу попал на фабрику механиком цеха), которая располагалась на Арбате. В цехе было жарко, так как окна были заклеены бумажными полосками, и я спустился вниз, для того чтобы подышать свежим воздухом и отдохнуть несколько минут. И вдруг грянул как гром, фабрика задрожала. Раздались крики, я бросился на верх, чтобы узнать, что случилось. Тогда фабрика устояла – она кирпичная была, хоть и старая.

Потом началась запись добровольцев на фронт. Записывались многие, пошел и я, но это было уже немного позже, где-то в начале июля. В райвоенкомате мне сказали: «Вы не торопитесь, ваша судьба решена, и мы вас скоро вызовем». И 9 августа 1941 года меня вызвали с вещами. В день отъезда дома были отец (так как на начало войны ему было уже за 60, его на фронт не забрали) и сестра Капа. Сестра пошла меня провожать в сборный пункт, а отец напутствовал меня вот такими словами: «Да, жаль, что ты такой длинный у нас уродился (мой рост 1 метр 90 см). Ну разве ты вернешься с таким ростом с войны?! Тебе каждая траншея будет по колено» (смеется).

Кузнецов Евгений с сестрой Тамарой, 1943 г.

С таким напутствием я пришел на сборный пункт. Там началась комплектация команд: кто танкисты, кто артиллеристы и т. д. Сначала я был записан как артиллерист – по росту, наверное. Затем меня вызвали в военкомат для уточнения моего образования. Я сказал им, что закончил техникум, на что капитан, который со мной беседовал, спросил: «А вы математику хорошо знаете?». Я скромно ответил, что первые два года изучал общие дисциплины, а следующие два – специальные. Это решило мою судьбу (смеется). Капитан перевел меня из артиллерии в пехоту за то, что я не знал математики. Во время войны я артиллеристов с четырьмя классами образования, но старше меня по возрасту, видел великое множество (смеется). И из пушек они прекрасно стреляли! Вот так в военкомате решилась моя судьба, и я из артиллерии был перенаправлен в пехоту. Последняя команда, которая комплектовалась на сборном пункте, была самая большая и самая выпившая (смеется). Я сразу понял, что попал в пехоту. Вот самое начало.

В.Т. Передо мной красноармейская книжка отца. Зачитываю: «Рязанское пехотное училище имени товарища Ворошилова. 2-ой батальон 6-я рота». А в какой роте проходили службу Вы?

Е.В. Молодец, что сохранил все документы. У меня таких артефактов нет. Я уже не помню.

Для интереса я хочу Вам рассказать еще один случай, произошедший до училища, когда меня вызвали в райвоенкомат. Смотрю – собрана команда из тридцати человек, и тут нам говорят: «Поехали!». «Ну поехали, а куда?». «Узнаете, когда приедете!». Приезжаем в центр и видим  вывеску – «Институт восточных языков». «Вот это да!». Приводят нас в аудиторию, раздают бумагу, ручки, карандаши и говорят: «Будете писать диктант!». Мы спрашиваем: «Что такое?». Нам отвечают: «Это не ваше дело. Пишите!». И нам такой закатали диктант, что из тридцати человек на положительную оценку написал только один! И то мы потом узнали, что его папа работал в Министерстве иностранных дел. После диктанта мы спрашивали: «Ну для чего? Куда? Что?». В ответ мы услышали, что эта группа набирается для изучения китайского языка. Тут как все закричали: «Что вы! Что вы! Мы все на фронт, мы не хотим изучать китайский язык!».

В.Т. Евгений Васильевич, расскажите, пожалуйста, где Вы проходили первоначальную подготовку и чему Вас обучали в ходе этой подготовки?

Е.В. Поскольку курсанты, которые учились в Рязанском пехотном училище, еще не были выпущены и место пока было занято, нас привезли в запасной полк в Тульской области, в город Белёв, где мы пробыли месяц, проходя первичную подготовку.

Здесь нас в первую очередь обучали пользоваться противогазом. Кроме того мы бегали по наплывным дорожкам, занимались строевой подготовкой, с помощью «мышеловки» (трубы из колючей проволоки, в которой можно было только ползти) нас обучали переползать на местности.

В.Т. Евгений Васильевич, расскажите, пожалуйста, какие воспоминания остались у Вас о периоде обучения в РПУ?

Е.В. У нас была очень интересная команда, сформированная из выпускников техникумов и   студентов высших учебных заведений, многие были с законченным высшим образованием. Были даже музыканты и инженеры. Я, как и твой отец, были там самыми молодыми. Так как деньги у нас у всех были, в конце дня, после окончания занятий, я, как самый молодой, бегал за водкой (смеется). Лез под колючую проволоку из запасного полка, покупал "горькую", и мы на голых (никаких матрасов и подушек не было) двухэтажных полатях лежали головой на своих мешках, пили и пели песни. Помню, был среди нас музыкант из струнного оркестра Радиокомитета по фамилии Мартенсон, который мне как-то сказал: «Женя, если ты останешься живым, попробуй петь». Живым я остался.

Будучи самым высоким, я был направляющим во взводе, к тому же я прославился как запевала. Так что в Рязанском пехотном училище я, естественно, был заметным человеком.

Осенью, будучи в Рязанском пехотном училище, я узнал, что на фронт ушел мой старший брат Иван. Конечно, его, как инвалида, никто бы не взял, но он был патриотом и говорил: «Как это так? Все, даже женщины, идут на фронт, а я тут с бабами буду сидеть». Позднее я узнал, что Иван погиб под Смоленском.

В.Т. Что за неприятная история произошла зимой 1941 года с командиром взвода лейтенантом Кузнецовым?

Е.В. Помню-помню. Был такой очень симпатичный, молодой парень. Он окончил это училище, и его оставили преподавателем. Лейтенант Кузнецов ходил в любую погоду в хромовых сапогах и даже в 40 градусный мороз в этих сапогах проводил строевую подготовку. Все курсанты жаловались на него. А потом он отморозил ноги, и его осудили, потому что он это сделал умышленно, для того чтобы не попасть на фронт. По решению суда он был разжалован и отправлен в составе маршевой роты на фронт.

В.Т. Евгений Васильевич, что вы можете сказать о продуктовом довольствие курсантов? Хватало ли пайковой нормы?

Е.В. В Белёве кормили нормально, питание было тыловое – не фронтовой паек. А вот в РПУ  кормили соевой баландой. Становились в очередь к раздаточной на кухню, и каждому по очереди наливали в котелок. И вот там было очень голодно.

Но была в этом городе очень добрая женщина – заведующая столовой, которая всегда подкармливала нас.

Стрельбище было у нас на берегу реки Оки, стрелять нас учили не только из винтовок и автоматов, но и из ручных и станковых пулеметов. Причем пулеметы и все вооружение у нас были времен Гражданской войны. И даже в УРе, когда мы уже вооружались под Казанью, нам дали ручные пулеметы фирмы «Льюис» (у этих пулеметов на стволе была труба для охлаждения), и только потом их заменили пулеметами Дегтярева.

Во время стрельбищ к пулеметам всегда была очередь. Отстрелявшись, мы ждали до конца, когда отстреляются другие, чтобы потом вместе вернуться в казарму. Ребята мы были молодые, шустрые. И вот кто-то пронюхал, что на железнодорожной станции, находившейся рядом, есть столовая. В этой столовой заведующей была женщина, у которой сын погиб в самом начале войны. Поэтому к нам она относилась неравнодушно, и кто успевал в этот перерыв сбегать в столовую, она кашкой того всегда подкармливала.

Осенью вокруг всего города Рязани мы выкопали по всем правилам траншеи в ожидании, что подойдут немцы и мы встанем всем составом училища на защиту города. Поскольку на фронте не хватало командиров взводов, командование (Генштаб Красной Армии) решило направить наше РПУ пешим ходом из Рязани в Иваново. Вот это был переход! Наш путь шел через Гусь-Хрустальный (восточнее Москвы). В Иваново нас поселили в здании энергетического института, в этом городе мы находились около двух месяцев. Когда стало известно, что немцы уже к Рязани не подойдут и что Рязань будет свободна, нас развернули опять в свое училище.

Этот переход я помню очень хорошо. Так как кормили баландой, вид у наших курсантов был бледный. Естественно, по физическому состоянию молодежь была разная. Мне было легче, так как я большого роста. Таких же высоких, как я, там больше не было. Поэтому старшина роты отправил меня к врачу, сказав: «Я тебе добавки сделаю неофициально. Сходи к врачу – у нас до войны такому, как ты, давали две порции». Я пошел в кабинет к врачу, врач был малого роста. Столкнувшись со мной лицом к лицу, он посмотрел на меня снизу вверх и сказал: «Да, да! Ну ладно, пойдем». После чего дал мне записку на кухню: «Курсанту такому-то выдавать две порции». И вот, когда мы шли из Иваново в Рязань, я нес у друзей по две, по три винтовки. Многие курсанты были очень слабы, некоторых мы сажали на подводы (автомобилей у нас не было, вместо них были обозы).

В.Т. Сколько по времени продолжалось Ваше обучение в РПУ? И в каком звании Вы были выпущены из училища?

Е.В. Поскольку в батальоне было разделение по имеющемуся образованию, у нас во взводе все были равны. В первой роте все были с высшим образованием, их обучение длилось 4 месяца. В нашей роте все были со средним образованием, поэтому мы должны были учиться шесть месяцев, но в связи с тем, что на формирование УРов срочно потребовались офицеры, нам сократили обучение на две недели. Фактически мы проучились пять с половиной месяцев, и это со средним образованием. Позднее в училище принимали даже с семилеткой.

Выпустили нас с двумя "кубарями" – лейтенантами. Уже позднее, когда командиров взводов не хватало, создавались курсы, куда набирали толковых сержантов, с которыми немного занимались, как с солдатами обращаться, после чего выпускали в звании младшего лейтенанта (с одним "кубарем"). То, что такие курсы были, я помню абсолютно точно.

Но вешать "кубари" нам было некуда. Те, кто раньше нас выпускался, особенно с высшим образованием, были обмундированы во все новое. Им выдали даже белые полушубки и хромовые сапоги. Были они выпущены, как положено выпускать офицеров. А вот когда выпускали нас, на складе было, хоть шаром покати. Даже старых шинелей не было. Поскольку все обмундирование уже истратилось, нам выдали старые телогрейки, ватные брюки и ботинки с обмотками, которые наматывались до колена сверх ботинок. Даже поясных ремней не было. У кого был свой брючный ремень, тот подпоясывал им сверху телогрейку. Два "кубаря" я выменял на сахар. Я не курящий был, и вместо табака мне сахар выдавали. Не помню уже, у кого-то я схлопотал себе 2 "кубаря" и сразу по два "кубаря" на воротничок телогрейки повесил. Так что мы ходили во всем солдатском обмундировании, ничего офицерского, кроме "кубарей", на нас не было.

Спустя много лет после окончания войны, меня пригласили на работу в Кремлевский полк. И кадровик, который оформлял мое дело, начал разыскивать приказ о присвоении мне звания лейтенанта. Он проявил настойчивость и после длительных поисков нашел приказ о выпуске этой группы курсантов, в которой мы были с твоим отцом, в Генштабе. Приказ был датирован только июлем 1942 года! Пять месяцев мы были лейтенантами без приказа.

В.Т. По окончании РПУ у Вас принимали какие-то экзамены для получения звания?

Е.В. Никаких выпускных экзаменов мы не сдавали. Все зачеты и опросы проводились в ходе занятий. Что касается меня, то как-то было батальонное собрание, на котором меня попросили выступить и рассказать о том, как я добиваюсь таких высоких показателей в учебе. На собрании я объяснил свою хорошую успеваемость тем, что до училища уже успел закончить техникум. «Я молодой, холостой, что мне еще делать, как не учиться?!». А были у нас такие, у которых дома остались жены и дети, и они во время службы ни о чем другом, кроме своих родственников, думать не могли. С одной стороны, был смех, с другой – начальство училища было очень недовольно тем, как я выступил.

В.Т. Скажите, пожалуйста, когда Вы учились вам поступали сводки с фронта? Как относились курсанты к тому, что за эти пять месяцев наши войска отступили до Москвы?

Е.В. У нас у всех была вера в то, что мы непобедимы, что все равно мы победим. Я, как запевала, затягивал песню, а мне подпевали (поет): «Если завтра война, если завтра в поход, если темные силы нагрянут, то наш русский народ, как один человек, за Советскую Родину встанет!». И в это верили!

В.Т. Евгений Васильевич, расскажите, пожалуйста, куда Вас отправили после окончания Рязанского пехотного училища и присвоения звания лейтенанта? Каким было Ваше первое впечатление о новом месте?

Е.В. После присвоения звания нас всех отправили на сборный пункт под Казанью – в Суслонгер. Самое  большое впечатление на меня произвели колоссальные (сто метров в длину) землянки, наверное, две роты помещалось в каждой такой землянке. В центре стояли обычные бочки с вырезами, через которые были проложены трубы. Эти бочки и отапливали землянку. Спали мы на двухэтажных нарах, на голых досках, в том, что на нас было, кутались в свои телогрейки. Никаких постельных принадлежностей, конечно, не было.

У офицеров была своя столовая. Питание совершалось по карточкам, которые нам выдавали  каждый месяц. Как только мы туда прибыли, нам выдали карточки на месяц, и так как до конца месяца оставалось всего две недели, мы старались их оприходовать и каждый день ели по два обеда. В апреле мы опять получили карточки на месяц и, чувствуя, что формирование УРа должно скоро закончиться, ели опять по два обеда.

У солдат никаких, конечно, столовых не было, вместо этого были длинные столы, куда они садились по отделениям. Не было у них вначале и котелков, тем более тарелок, а были металлические шайки, с которыми ходят в баню. В эту шайку наливалась похлебка на отделение (ложки у каждого были свои), вокруг нее садились, и начинался ритуал потребления этой баланды (смеется). У молодых солдат зубы, конечно, были крепкие, поэтому они быстро съедали все, что попадало на зуб. Но встречались среди солдат и пожилые приволжские, зубы у которых были плохие, поэтому пока они шамкали, в шайке уже ничего для них не оставалось.

Из училища нас целенаправленно отправили в формирующийся 161 УР, состоящий из батальонов. Каждый батальон по организации был маленьким полком со своим знаменем; штабом, в состав которого входил начальник штаба и два заместителя – один по разведке, другой по оперативной работе; службами (артиллерийской, продовольственной, вещевой), кассой, медчастью, отделением "Смерш".

В марте 1942 года меня направили командиром пулеметного взвода в 161 полевой УР Московской зоны обороны (МЗО). По окончании формирования 161 УРа я попал в 384 ОПАБ, который расположился на левом берегу Дона в поселке Епифань, а штаб нашего УРа был в городе Сталиногорске (Тульская область), который потом был переименован в Новомосковск. Так мы попали в Московскую зону обороны.

В.Т. У меня есть информация, что 161 УР сначала назывался Сталиногорским, а потом был переименован в Мазурский. Скажите, пожалуйста, какое именно официальное название имел 161 УР?

Е.В. Название "Сталиногорский" ему официально никто не присваивал, его могли так называть просто по месту расположения на передовой. Официальное название 161 УРа – Мазурский. Почему Мазурский? Из истории известно, что в Первую мировую войну наша русская царская армия потерпела колоссальное поражение в районе Мазурских болот (правильно – Мазурские озера, это Восточная Пруссия). Несмотря на то что у нас в районе Мазурских озер очень больших боев не было, мы, довольно свободно преодолев тяжелые условия этой местности, все-таки взяли реванш в ходе наступления.

В.Т. Евгений Васильевич, что Вы можете рассказать о своем 384 ОПАБе? Кто у вас был командиром ОПАБа? Какие отношения у Вас складывались с командирами и солдатами?

Е.В. Командиром ОПАБа был Кутовой Фока Алексеевич, правда, свое имя – Фока – он отбрасывал и называл себя Владимиром Алексеевичем. Это офицер довоенного времени, поэтому он участвовал в сражениях с первых дней войны. До войны он служил в Монголии и за участие в боях получил орден Красного Знамени (большая награда по тем временам). У других офицеров наград не было.

Заместителем командира по политчасти был Грибовский, до него это место занимал Киселев – замечательный политработник, прекрасный, просто душа человек, но таких обычно куда-то забирают, и он у нас был сравнительно недолго. Так вот Грибовский был человеком совершенно другого плана. Когда он уже после войны приезжал в Москву, наш начальник прод. службы Рабинович позвонил мне и доложил, что со мной хочет встретиться сослуживец, когда я узнал кто, я от встречи с ним отказался.

О командире батальона Ф. А. Кутовом у меня остались самые лучшие воспоминания. Он был   старше меня больше, чем на 10 лет (мне было 23 года, а ему, наверное, лет 35), и звал меня по имени. Однажды мне предложили занять должность командира разведроты всего УРа, с этой должности я мог бы потом прыгнуть очень высоко. Он тогда подошел ко мне и сказал: «Евгений, я тебе не советую туда идти – там одно жулье, ты с ними пропадешь». И это сказал командир! Естественно, я его послушался и остался на своем месте (смеется). Ф. А. Кутовой очень хорошо ко мне относился, потому что все задачи, которые он передо мной ставил, я выполнял. В моем распоряжении был взвод разведчиков вместе с командиром взвода. В разведку мне приходилось ходить не каждый раз, а только тогда, когда этого требовала обстановка (серьезная обстановка) или когда своим разведчикам что-то не хотелось верить. Поскольку нейтральная полоса была нашпигована и противотанковыми, и противопехотными минами, а были и смешанные минные поля, связанные проволочками (одна мина взорвется, и взрывается сразу все минное поле), путешествовать ночью там было не очень приятно, и очень часто солдаты подрывались. Поэтому бывало, что ночью они пойдут в нейтральную полосу, пролежат там под кустами, а потом приходят и рассказывают про сорок бочек арестантов. На это тоже разведчики были способны.

Какие только люди не встречались на моем пути за эти годы войны! Каких только национальностей у нас не было! Всякий народ был. В основном хороший, прекрасный народ. Ничего плохого о ком-то я сказать не могу, разве что, как уже говорил ранее, о замполите Грибовском и начальнике штаба Коньшине, которые моими друзьями никогда не были и стать ими не могли.

Что касается отношений с солдатами, то они у меня были замечательные. Солдаты любили ходить со мной в разведку. Мне говорили, что я обладаю исключительным хладнокровием, не поддаюсь страху. С собой в разведку я всегда брал двух саперов и двух разведчиков, а договаривались мы знаками – «делай как я». Я всегда к солдатам очень хорошо относился.

В.Т. Евгений Васильевич, расскажите, пожалуйста, о периоде службы в Московской зоне обороны? Чем она была примечательна?

Е.В. Весной 1942 года 384 ОПАБ вошел в линию обороны МЗО и расположился на берегу Дона в деревне Тужиловке. Если летом Дон можно было перейти пешком, то весной, когда мы туда прибыли, Дон был в разливе, и для того чтобы можно было переправляться через реку на лошадях с повозками, саперы наводили по всем правилам переправу: они делали плоты (можно сказать паромы), которые представляли собой скрепленные между собой бочки, поверх которых был настил из досок. С одной стороны было крепление этого парома канатом, собственно вдоль этого каната и двигались те, кто переезжал через Дон. На берегу Дона мы достраивали оборону в 24 километра. Иногда мы проводили вечера с местными жителями, с местной молодежью. На этих вечерах я пел, и мне помнится, что один парень сказал обо мне: «О, поет, как по радио!». Вот такой у меня был авторитет, я пел так же, как поет радио (смеется). 

Как-то мне была поставлена задача провести разведку местности до Куликова поля, описать ее – где какие дороги, деревни, леса и т. д., чтобы знать, с какими условиями мы могли столкнуться, если бы мы наступали. Мы ночевали где-то посередине поля, со мной был еще один офицер и несколько солдат. Могу описать Куликово поле: посреди поля находился невысокий отлогий холм, в середине которого возвышался памятник, отлитый из чугуна. Вот есть такая детская игрушка, которая представляет из себя пирамидку, на которую нанизываются круги – чем выше, тем тоньше, и заканчивается почти шпилем. Так вот этот памятник на Куликовом поле представлял из себя круглый чугунный монумент, состоящий из отдельных круглых плит, одна на другую нанизанных.

Немцы в это время пытались занять Тулу, но это им не удалось, так как на защиту Тулы, кроме наших воинских частей, встали тульские рабочие, а как известно, тульские оружейные мастера умеют в руках держать оружие. Тула была окружена немцами с четырех сторон, но в наших руках оставался один перешеек, и окружить ее полностью им не удалось. Оставить у себя в тылу Тулу немцы не решились и дальше Тулы в этом направлении они не продвинулись.

В.Т. А что было дальше? Куда после Тулы отправили Ваш батальон?

Е.В. В марте-апреле 1943 года мы были переброшены под Курск, где заняли позиции в 7 км  от станции Поныри. Под Курском мы вошли в состав 13-й армии Н. П. Пухова. На этом направлении немцы продвинулись только на 13 км, а южнее Курска, в районе поселка Прохоровка, они продвинулись на 78 км. На нашем направлении они одолели только первую линию обороны, а на второй застряли. Лично перед нашим батальоном выскочили немецкие танки в надежде на то, что они резко продвинутся и дальше, но их встретил наш довольно мощный артиллерийский огонь. Поскольку такого на линии второй обороны немцы не ожидали, они повернули в свою сторону, и больше мы их не видели.

Батальон занимал линию обороны в среднем около 6 км. Батальонов было в УРе восемь. Весь УР, состоящий из восьми батальонов, занимал около 50 км. Когда какую-то армию нужно было перебросить на другой участок фронта, где предполагалось большое наступление, то эту армию снимали, а мы занимали их место.

На Курской дуге летом больших боев не было. Обе стороны готовились к решительной схватке. И вот, как сейчас помню, тогда я последний раз видел нашу армию, состоявшую полностью из солдат и офицеров довольно молодого возраста – 30-35 лет. Позже в Беларуси, Польше и Восточной Пруссии, где было задействовано больше миллиона человек, народ пошел старше.

Вспоминается один случай из этого периода с немецким самолетом "Рама". На Курской дуге тогда было задействовано столько военного народу, необыкновенно, необыкновенно! В каждом перелеске, под каждым кустом, везде торчали войска. И вот однажды мы увидели, что летит эта "Рама". Летела она не низко, но была нами обстреляна и сбита. Планируя, ей удалось приземлиться на наши позиции. Из "Рамы" выскочили двое немцев. Один был великолепно одет в гражданской одежде: рубашка, ботинки, гольфы, а другой, вероятно, был солдатом. Пытались они убежать в лесок, но это было немыслимо, их сразу схватили и направили в ближайший штаб. Наша братва обступила "Раму", и все начали обсматривать и трогать ее. Тут же появились знатоки, которые сели в кресло летчика и начали трогать все рычаги и кнопки. Вдруг раздался: трааа! Нажал один идиот на кнопку, которая привела в действие пулемет, установленный на "Раме", и ногу солдату, стоящему перед "Рамой", срезало, как ножом. Вот так с "Рамой" тоже бывает (смеется).

В.Т. Евгений Васильевич, расскажите, пожалуйста, как Вы попали в разведку?

Е.В. На должность помощника начальника штаба по разведке (ПНШ-2) я был назначен еще в Московской зоне обороны, когда мы были в Епифанском районе. Эту должность до меня занимал офицер, которого перевели из нашего УРа в другую часть, и о дальнейшей его судьбе я больше ничего не знаю. На должность ПНШ-2 меня порекомендовали командиру начальник хим. службы и командир саперной роты, с которыми у меня сложились дружеские отношения. Представили они меня как подходящую кандидатуру – москвича, более-менее грамотного, по сравнению с другими офицерами.

С солдатами взвода разведки у меня сразу сложились хорошие отношения. Немалую роль в этом сыграло мое умение с каждым солдатом находить общий язык. До войны я закончил техникум, а это по тем временам было большое образование. Дома у меня было радио – такая тарелка, обтянутая черным картоном, которое я постоянно слушал и был в курсе всех новостей. Речь у меня тогда была развита, и я мог очень хорошо говорить с солдатами (это сейчас, после болезни, я испытываю трудности с речью).

В.Т. Евгений Васильевич, расскажите, пожалуйста, про свою первую разведку и о том, как Вы готовились к  ним.

Е.В. Ничего особенного в подготовке к разведке не было, подготовка разведчиков мало чем отличалась от подготовки солдат. Перед выходом в разведку готовилось вооружение, готовилось все, что могло потребоваться разведчику, так, чтобы на нем ничего не бренчало, все было как следует  подогнано. Чтобы можно было быстро воспользоваться тем оружием, которое было у солдата в тот момент.

Мой первый выход в разведку произошел после того, как мы заменили одну воинскую часть на передовой. Замена воинских частей всегда проходила в ночное время, чтобы противник не знал, кто находится на передовой. Уходя, они не оставили полных сведений о том противнике, который был перед нами. Поэтому в ближайшие дни потребовалось определить, кто и что находилось перед нами на этом участке. С целью решения этого вопроса мне было приказано совершить с моей разведгруппой выход в нейтральную полосу. Группа была небольшая, человек двенадцать. Ходил я, как правило, впереди разведгруппы, передо мной обязательно был сапер с миноискателем. Предварительно мной была проведена работа с разведгруппой – как действовать в случае встречи с противником.

Поскольку земля была покрыта снегом, все было белым-бело, и получилось так, что маскхалатов у нас не было, так как мы до этого отдали их в стирку. Солдаты были в своих черных шинелях, ушанках и валенках, а я был в белом офицерском полушубке, подпоясанном офицерским ремнем, не тем, который носят в мирное время, простроченным волнистой строчкой, а был он сшит из двух половинок светлой кожи, склепанных между собой заклепками, а под заклепками стояли еще четыре металлические шайбы. Опасаясь мин, мы подошли к нейтральной полосе со всеми предосторожностями и стали прислушиваться, откуда стреляют немцы. Справа от нас стоял один из немецких пулеметов, который периодически давал очереди, слева – второй пулемет. Вдруг, когда мы уже начали резать проволоку с целью ворваться в траншею к немцам, мы неожиданно увидели, что на другой стороне шла большая группа немцев. Они шли поверху траншеи и очень тихо разговаривали, но так как они находились на очень близком расстоянии, нам было слышно то, о чем они говорили. К нашему удивлению, это были русские. Так как разговор был на абсолютно чистом русском языке, стало ясно, что перед нами власовская воинская часть. Деваться нам было некуда (кругом были пулеметы, и если бы мы решили бежать, нас бы сразу уничтожили) и мы залегли и пролежали, не шевелясь, все время, пока не прошла эта группа власовцев. Они шли в полной уверенности, что здесь никого нет, и не заметили нас, лежащих в темных шинелях, на снегу. После этого мы все-таки решили продолжить резать проволоку, для того чтобы войти в траншею власовцев, но тут наше шевеление заметили пулеметчики и открыли огонь в нашу сторону. В результате один разведчик, татарин по национальности, здоровый парень, в полном смысле очень сильный человек, был ранен. Пуля прошла над землей так низко, что ему перебило позвоночник. Имея такого раненного, дальше действовать было нельзя, и мы начали отход, забрав с собой раненного, который был без движения. А у разведчиков было заведено, что раненных оставлять было нельзя, надо было обязательно их выносить. Мы с трудом отползли до кустов. Так как для этого требовалось очень много сил, все время ползти было невозможно, поэтому мы встали и пошли в свою сторону. Почти сразу же, как мы встали в полный рост, одна из пулеметных очередей попала в нашу разведгруппу. Я стоял вполоборота и видел этот сноб трассирующих пуль – огоньков, летевших в нашу сторону. Одна из пуль попала в меня с правой стороны, так как я стоял в вполоборота к немецкой передовой. Меня сбило с ног, я потерял сознание, но довольно быстро пришел в себя. Солдаты подбежали ко мне и начали меня перевязывать. Все это произошло в нейтральной полосе. Когда меня перевязали, мы встали, и я, опираясь на двух разведчиков, смог передвигаться.

Когда мы подошли к своей передовой, нас заметили наши солдаты. Из-за ранения я немного потерял ориентир, и мы вышли не против своего батальона, а против соседнего. Наш штаб не предупредил соседей о том, что в нейтральной полосе работает наша разведгруппа, и это было большим упущением со стороны нашего штаба. По нам ударил наш пулемет Максим. Хорошо, что рядом была канава, куда мы залегли. Из канавы мы кричали: «Стойте! Не стреляйте! Мы свои!». Но наши крики никакого воздействия не имели, и они продолжали в нас стрелять. Очереди, выпущенные из нашего "Максима" из нашей траншеи, стригли над нами кусты, которые сбивали наши же пули. Так нас продержали до утра. Когда рассвело и они поняли, что мы не ушли, а остались на месте, нам закричали из траншеи: «Один с понятыми руками, выходи!». Я послал солдата Мелентьева, и он без оружия, подняв руки, пошел к своим. Когда он объяснил, что мы разведчики из 384 батальона и с нами лейтенант Кузнецов, один из командиров взводов сказал, что знает меня, так как учился вместе со мной в РПУ. После этого нам разрешили выйти. Солдат, раненый в позвоночник, умер от потери крови, спасти его не успели.

Когда в нашей санчасти, куда меня принесли на перевязку, с меня сняли бинты, из меня хлынула струйка крови настолько сильная, что я сразу потерял сознание. Так как у нас не было медсанбата, меня отправили в соседнюю дивизию, где довольно быстро я оказался в операционной. Операционная представляла из себя большую палатку, где стояли столы, в середине (с одной и с другой стороны) стояли печки в виде бочек с выведенными трубами, в которых горел огонь, под потолком палатки горели лампы. Как сейчас помню, рядом со мной был раненный солдат (тоже из разведки, только из другой части), он был ранен в живот и кричал: «Ой, лихо мне, ой, лихо!». Этот голос звучит у меня до сих пор (смеется).

Потом начали разбираться, что произошло со мной. Поскольку пулемет был довольно близко, пуля вошла в меня. Разрезав меня, врач пули не нашла, так как она была довольно глубоко, поэтому врач рекомендовала меня к отправке в тыловой госпиталь, на что я отказался. Тогда она сказала, что ей остается только отправить меня обратно в часть. Что запомнилось, это была довольно молодая врач, исключительно красивая женщина с повязкой на лице, которую одевают хирурги во время операции. Она была женой командира дивизии. Не знаю, чем она ко мне прониклась, но приехав утром в медсанбат, сказала мне: «Берите санки и езжайте к себе. Ездовой знает, куда вас везти». Из госпиталя меня эта врач-хирург отправила в часть на санках, запряженных двумя серыми конями. Когда меня увидели, все стали спрашивать: «Ты откуда? Откуда у тебя такие санки?».

До тех пор, пока не зажила рана, я был на излечении при санчасти в своем батальоне. Как-то раз я взял свой ремень и увидел на нем след от пули, я сразу понял, что пуля попала в металлическую заклепку с шайбой на ремне и рикошетом вошла в живот слева направо. Так я с ней и остался, ее у меня решили не доставать. Потом я выпросился домой. «Я все равно не в строю. Разрешите мне съездить домой в Москву?», – просил я командира. Мне дали 10 суток отпуска, и я побывал в Москве.

Вот такая была разведка, в ходе которой удалось установить очень важные сведения о расположении пулеметных точек, смешанных минных полях (сочетание противопехотных и противотанковых мин), а также о власовской части, стоящей перед нами. За эту разведку я был награжден медалью «За отвагу», хотя меня представляли к «Красной Звезде». Как правило, медалью "За отвагу" награждали только за непосредственное участие в успешном бою.

В.Т. Евгений Васильевич, а были ли у Вас другие встречи с власовцами? Что Вы можете еще о них рассказать? Как они воевали?

Е.В. После этого случая я видел власовцев только один раз, и мне даже было предложено расстрелять двух из них. Я отказался. Я мало кому рассказывал об этом. Эта встреча произошла во время летнего наступления в Беларуси, которое было спланировано таким образом: мы оставались в районе деревни Медведь на своих позициях, а наступавшие войска подходили скрытно, неожиданно для немцев, "перекатом". Мы, оставаясь на месте, вели обстрел позиций немцев, подавляя их огневые позиции и расчищая путь подходящим войскам для нового наступления. Очень тяжело было смотреть, как немцы вели прицельный огонь по нашим наступавшим солдатам. У них были даже танки. Тогда много убитых осталось лежать на поле.

Пошла первая волна, немцы отступали, а наши их преследовали. Мы свернули свою оборону, построились в колонну, как положено (машин у нас не было, основная сила была на лошадях, обозы и т.д.), и пошли по дороге, по которой уже прошли наши стрелковые дивизионные части. И вдруг взрыв – взорвалась противотанковая мина на дороге. Было лето, и погода была сухая. В Беларуси кроме болот еще песок проступал, поэтому мины закопать там ничего не стоило. Полетели две лошади, запряженные в повозку, два ездовых и отличная радиостанция, которую мы только что получили. Мы сразу остановили движение и стали обследовать дорогу миноискателями. Но нельзя же все время идти с миноискателями?! Вдруг видим: навстречу к нам идут двое во власовской форме. Один был в камуфляже и беретке, другой, по-моему, без беретки и без оружия. Они шли добровольно сдаваться в плен. Что с ними делать? Надо было их отправлять в штаб УРа. А где он? Бог его знает, фронт был в движении, шло наступление. Рядом было поле вспаханное, а на нем лежали бороны. Наш командир дал команду впрячь за веревки в бороны этих двух власовцев, а им – идти впереди нас и боронить дорогу от мин (выковыривать мины из дороги). Прошли километр, все в порядке, ничего нет. Чтобы двигаться быстрее, убрали эти бороны, а власовцев повели под охраной в колонне. Прошли еще метров пятьсот-семьсот, и вдруг в самом конце колонны раздался еще один взрыв противотанковой мины. Последним ехал очень хитрый человек, по фамилии Левин, он был начальником тыла, то есть заместителем командира по хозяйству. Он решил, что он на своем коне топает последним. Прошла пехота, артиллерия, прошел обоз, все прошли. Вроде, больше опасаться нечего. И он поехал последним. И что ты думаешь? Раздался взрыв, ему оторвало обе ноги, как он сидел на лошади, так бабах, отлетели обе ноги, лошадь в клочья (это противотанковая мина, 5 килограмм тола). Тут наш командир взбесился и накинулся с криками на власовцев: «Ах, подлецы, это вы все сделали!». Поскольку я был рядом, он мне приказал: «Евгений, расстреляй их!». На что я ответил: «Не буду я их расстреливать». Он: «Как так? Приказ не выполняешь?». А ведь во время войны невыполнения приказа командира в боевой обстановке каралось вплоть до расстрела. А тут как раз Кунаев был, наш третий москвич, с кем мы после войны всегда встречались. Он ему: «Кунаев, расстрелять их!». Кунев им: «Шагом марш в кусты!». И думаете, что они там крикнули?! «Да здравствует Родина, да здравствует товарищ Сталин!». И получили: бах, бах, и власовцев нет больше.

Почему я так к ним отнесся? Поскольку в мои обязанности разведчика входил допрос всех, кто к нам попадался, с целью узнать, что есть для нас полезного в обороне противника, что мы сможем использовать и т. д., этих двух власовцев я тоже допрашивал. Видели бы Вы, как они смотрели на меня в этот момент! Как сейчас вижу их глаза: глаза у них были серые, но такие спокойные, мне показалось, про себя они уже все решили. Рассказали они мне то, что по своим никогда не стреляли, а если стрелять приходилось, стреляли только в воздух, и всегда думали о переходе к своим. А как попали? Очень просто – в начале войны наша армия потеряла очень большое количество солдат пленными. Если попало в плен 1000 человек, разве каждый из них обязательно должен был застрелиться?! Многие для себя решали, что запишутся к вербовщикам, которые среди пленных работают, а потом перебегут к своим. Вот у них какие были мысли. И эти тоже так для себя решили, но им не повезло. Если бы не эти две мины, даже одна, они остались бы живы, а так вот судьба их решилась. Но я им поверил, я им поверил. Хотя у некоторых это вызывает удивление. Но их глаза, глаза такие спокойные, глаза не бегающие, они не лгут ничего. Тем более, когда они крикнули: «Да здравствует Родина, да здравствует товарищ Сталин!», – тут ни у кого сомнений не осталось. Надо сказать, что до конца войны, меня командир ни разу, ни разу не попрекнул, что я не выполнил тогда его приказа. Никогда упрека в мой адрес не было. Вот такая история с власовцами у меня была. 

Была и еще одна история, связанная уже с бандеровцами. Шли мы как-то по лесу с разведкой, вдруг мне говорят: «Товарищ командир, вон там в кустах что-то черное такое лежит». Я решил, что нужно подойти посмотреть. И тут мы увидели, что в кустах в нормальной одежде лежал молодой парень, наш, русский. Мы вытащили его из кустов и решили обыскать, под подкладкой были зашиты документы и его характеристика. Он переходил границу и шел с документами на доклад к руководителям партизанского отряда, который был на нашей территории. Сколько совершил он подвигов! И поезда подрывал, и на шоссейных дорогах сбивал мотоциклистов, и на аэродромах действовал, и во многом другом участвовал. В общем ему с ходу можно было присвоить звание Героя Советского Союза. Но, видимо, он попал под пулю вот таких бандеровцев. Мы его похоронили там же в лесу, документы его забрали с собой.

В.Т. С 1944 года военные действия, в которых принял непосредственное участие 161 УР, развернулись на территории Республики Беларусь. Евгений Васильевич, что Вы помните об этом периоде?

Е.В. Был такой случай у меня в Беларуси с группой диверсантов, пришедших сдаваться. Правда, во время допроса ничего интересного я от них о переднем крае не узнал, так как их привезли к месту перехода на машине с завязанными глазами и показали направление, где они могут пройти линию нашей обороны, не встретив заслона. Они так и пошли. Встретили одного нашего дежурного и спрашивают: «Мы заблудились, как нам пройти в штаб?». Дежурный показал, где находился штаб. Пришли в штаб и спрашивают у часового: «Где блиндаж командира? Он нам нужен». Перед ними стоял часовой, рожденный на Волге, с двумя классами образования, который им ответил: «Вот, это его блиндаж, заходите» (смеется). Они заходят, будят командира и представляются ему немецкими шпионами. Одеты они были в нашу форму, за плечами вещмешок, в котором буханка хлеба и пол-литра самогонки, больше ничего нет, никаких документов. Представляете, какое настроение было у командира?! (смеется). Что он подумал в это время – «собирайся, пошли с нами к немцам»? Он сразу приказал арестовать часового и вызвал меня к себе. Я их допросил прямо у него в блиндаже, но ничего по общевойсковому они мне не сообщили. Они закончили разведшколу в Бобруйске. Отправили мы их в штаб УРа, где был отдел контрразведки "Смерш", который занимался этими делами. В дальнейшем таких диверсантов перевербовывали и начинали с ними вести "игру" – снабжали их ложными данными, которые они передавали немцам. Таких случаев было очень много. Так что повидал я такого народа не мало. Стоит ли винить всех за то, что они тысячами попадали в плен в начале войны?! Выбор у них был небольшой: либо отравят газом в "душегубке" (у немцев были такие газовые машины), либо отправят в крематорий. А тут шанс, не шанс, расстреляют тебя, не расстреляют. Мы же бросали листовки «Сдавайтесь в плен!».

В.Т. Известно, что 161 УР был непосредственным участником в освобождении Беларуси 1943-1944 годов и захватил начало операции "Багратион", которая послужила конечному освобождению Республики от немецко-фашистских захватчиков. А сама 65-я армия освобождала узников из концлагерей "Озаричи". Евгений Васильевич, что Вы можете рассказать об этом концлагере и освобождении "озаричских узников"?

Е.В. Чтобы освободить себя от нетрудоспособного и больного населения, на территории Республики немцы создали концлагерь, куда свозили всех стариков, нетрудоспособных женщин и детей с ближайших районов. Лагерь был обнесен колючей проволокой, по краям стояли пулеметные вышки. На территории самого концлагеря не было ни одного барака, ни одного здания, все находились под открытым небом, сидели на кочках, костер разводить им не разрешали. Кормили их только гнилой свеклой и гнилой картошкой, больше ничего не давали. Положение было страшное. Размер этого концлагеря определить было трудно, поскольку проволочные ограждения уходили очень далеко и не было видно, где они заканчиваются. Но я думаю, что по площади этот лагерь был не меньше 1 кв. км. Людей свозили с большой территории Беларуси, не только с ближайших сел и деревень, но и из далеких мест. В основном подбирали больных, чтобы они распространяли заразные болезни на местное население и на нашу армию, которая должна была подойти в эти края. Несмотря на то, что сыпной тиф свирепствовал среди пленных, крупной эпидемии удалось избежать, наш медсанбат сработал на отлично.

Когда мы подошли к этому концлагерю для освобождения, я увидел перед собой сначала одни, а за ними еще одни ворота. Меня поразило то, что ворота были открыты, но никто оттуда не выходил. Заключенные не сразу поняли, кто к ним подошел, но как только узнали в нас своих, все бросились к нам обниматься и целоваться. Грязные, худые, в оборванных одеждах. Мне с разведкой нужно было двигаться дальше, для того чтобы определить, где остановятся немцы на новом оборонительном рубеже с целью задержать наше продвижение, поэтому внутрь концлагеря входить мне не пришлось.

В.Т. Евгений Васильевич, я знаю, что после Беларуси Вас направили в Восточную Пруссию. Что запомнилось Вам из этого периода?

Е.В. Я вам расскажу историю, как меня один раз немцы расстреливали из пушки. Не из автомата, не из винтовки, а именно из пушки! Это очень короткий рассказ. Произошло это в конечном этапе войны на берегу моря в районе Данцига. Там, на нашей территории, стояла церквушка, но была она очень близко и к немецкой передовой. Немцы ее пожалели, и наши пожалели. Она стояла в первозданном виде, окрашенная в бело-розовые цвета. По своему расположению она была очень удобным местом для наблюдения за немцами (в мою задачу разведчика входила не только вылазка на вражескую территорию, но и наблюдение). Я залез на колокольню и наблюдал в стереотрубу за тем, как у немцев устроена передовая, сколько проходит машин и куда они идут. На колокольне было очень уютно и красиво, и вот в какой-то момент я потерял бдительность и, смотря или в стереотрубу, или в бинокль, повернул его в ту сторону, где край неба был освещен солнцем, из-за чего у меня на стекле появились блики. За этим незамедлительно прозвучал артиллерийский выстрел. Расстояние было минимальным, поэтому мне сориентироваться было трудно. Хлопок, и бронебойный снаряд пробил насквозь колокольню выше моей головы. На что я сразу послал немцам привет русскими словами. Только отряхнулся, второй бронебойный снаряд пробил колокольню насквозь, но на площадочке пониже, там, где я находился. Тут я уже понял, что следующий снаряд будет мой. И точно, только я успел прыгнуть вниз по лестнице, как на то место, где я находился, прилетел следующий бронебойный снаряд. Так я остался жив, жизнь моя тогда висела на волоске (смеется). Дальше я был более бдительным.

В.Т. Евгений Васильевич, расскажите, пожалуйста, о своей миссии парламентера.

Е.К. Было это в Данциге (Восточная Пруссия) на реке Висла, которая протекает на территории Польши и впадает в Балтийское море. Был уже конец войны. Несмотря на то что с 8 на 9 мая подписали капитуляцию, немцы не сразу стали складывать оружие, особенно там, где были эсэсовцы, они не старались нам сдаться и отвечать за те страшные преступления, которые они совершили на нашей территории. Все немецкие войска старались больше сдаваться англичанам или американцам или переправляться всеми возможными способами на каких-то плавсредствах в Швецию и в Норвегию.

 На тот момент сложилась следующая ситуация: когда наши войска 2-го Белорусского фронта наступали (а наступали они и в сторону Кёнигсберга), наша армия со 2 ударной армией овладела городом Данциг, который также считался крепостью. Помимо этого захватили 26 подлодок, некоторые даже были с работающими двигателями. После чего наши войска получили приказ – срочно повернуть 65-ю армию в сторону запада и двигаться вдоль морского побережья по направлению реки Одер. Мы остались блокировать немцев, прижатых к берегу и превышавших нас значительно по численности.

Приказ об отправке парламентера был отдан командующим 65-й армией П. И. Батовым, а выбран наш 384 ОПАБ потому, что через нас перпендикулярно в сторону немцев проходило на берег моря шоссе, доходившее до старинного форта (ему было лет 300-400), который стоял в устье реки Вислы и который был основательно разбит нашей авиацией. Генерал Дмитриев, командир УРа, приехал в наш батальон, чтобы выбрать среди нас парламентера. Парламентер направлялся в 35 пехотную дивизию немцев, которой командовал генерал Рихард. Если у нас они назывались стрелковыми дивизиями, то у немцев – пехотными. Первому предложили пойти заместителю по политчасти Грибовскому, а так как он знал, что выбирали по добровольному согласию, сразу отказался. После Грибовского предложили идти моему начальнику штаба Коньшину (очень неприятная личность). У него совершенно не было друзей. Заскорузлый какой-то. Внешне не приятный и внутренне. Так что вы думаете? И он отказался, пользуясь тем, что нужно посылать только добровольца. Когда встал вопрос, кого посылать, Грибовский сказал: «Вот Кузнецов у нас немцами занимается, он у нас разведчик. Вот он пусть и идет». Грибовский всегда меня подставлял: где тяжелее, туда меня и отправлял.

Генерал Дмитриев обратился ко мне с предложением пойти парламентером: «Как вы на это смотрите? Вы имеете право отказаться и не ходить. Мы посылаем только добровольца». Я согласился. Дмитриев предложил мне выйти в коридор и еще раз обдумать свое решение стать парламентером. Я отказался от его предложения и еще раз дал согласие. После чего он приказал мне пойти и переодеться во все самое лучшее, но не брать с собой ни документов, ни оружия, и взять с собой переводчика. Наш УРовский переводчик был где-то задействован, и я взял с собой молодого парня, угнанного немцами из оккупированной территории на работу в Германию. Он работал на ферме у немца 3 года и за это время в совершенстве овладел языком, у него были просто феноменальные способности к языкам.

 Форма, которая на мне была одета (китель, брюки, фуражка), была сшита из английского сукна темно-коричневого цвета, даже больше с желтизной. Во мне трудно было узнать советского офицера, разве что по красной звезде, которая красовалась на моей фуражке. Мне разъяснили мои полномочия: я должен был объявить немецкому главнокомандующему, что советское командование требует полной и безоговорочной капитуляции. Офицерам гарантируется сохранение личного оружия и личных вещей. Солдатам – тоже личных вещей, в виде бритвы, часов или чего-нибудь такого (хотя наши после сдачи немцев сразу начали грабить их). И главное – всем гарантировалось возвращение на родину. Мое дело сказать, а как получится потом, конечно, мне было не ясно. Мы направились с переводчиком (жаль, его фамилию не помню, очень хороший парень был) из нашего штаба к линии фронта, она находилась недалеко, в 500-700 метрах.

Подошли мы к передовой с белым флагом. Навстречу ко мне из-за угла дома вышел немецкий офицер и помахал мне белым платком. Между нами было минное поле как с нашей стороны, так и с немецкой, посередине также два проволочных заграждения – наше и немецкое. Но расстояние между траншеями было небольшое. Тот, кто хорошо кидал гранату, вполне мог перекинуть ее во вражескую траншею. Наши солдаты сидели с оружием в своей траншее, немецкие были у пулеметов. Когда наши саперы разминировали территорию с нашей стороны, а немецкие саперы со своей стороны, мы с переводчиком перепрыгнули в немецкую траншею. К нам подошел офицер, представился командиром zwei (второй) компании и назвал свою фамилию. Я представился обер-лейтенантом Кузнецовым. После чего он повел нас по инстанциям.

Поскольку в этом месте протекала Висла, в период, когда был прилив, местность частично заливало водой, так как местами вода прорывалась сквозь дамбы. Завел он меня в небольшое сооружение в поле. Передо мной встал огромный мордатый немец и представился командиром батальона. Я ему объяснил, что мне надо идти выше по начальству и что я уполномочен решить вопрос о капитуляции. Он согласился и дал распоряжение сопровождавшему меня офицеру вести меня в штаб. Я попросил его предоставить мне автомобиль, на что командир батальона мне ответил: «Machen nixalles caputt!» («Машин никс алес капут!»).

Привел он меня в штаб. Если наш штаб полка был в деревянном бараке, то немецкий был заключен в трехэтажное кирпичный здание, за которым по всем правилам военного искусства был построен блиндаж с тремя накатами (один накат – земля, второй накат – земля и третий накат тоже земля). Этот блиндаж стоял впритык к зданию штаба, и оно его прикрывало. В штабе полка было очень много народа, и все на меня смотрели широко открытыми глазами. Они считали, что всех больших русских за четыре года уже перебили и остались одни маленькие, а тут появился русь (я), равного которому по росту среди них не было (смеется). Вошли в траншею, по ней привели в блиндаж (не в дом, а в блиндаж). Культурно дверь передо мной, естественно,  открыли,  я вошел и увидел, что предо мной сидят офицеры, которым командир полка дает команду: «Aufstehen!» («Встать!»). Офицеры встали, стукнув по-немецки каблуками, и командир показал мне на стул – «Садитесь!». Я сел, меня попросили доложить, с чем я к ним прибыл. Что интересно, командир полка был седым. Когда я приехал в штаб дивизии и пришел генерал Рихард, он тоже был седой. У нас все командиры были молодые. За всю войну я, наверное, седого среди наших командиров не видел (смеется). Какие седые, если почти всем маршалам до 50 лет?! Рокоссовский, наверное, постарше был, а Жуков моложе, и Батову тоже не было еще 50.

Я ему доложил то, что мне было сказано. И тут произошел казус. Я рассказывал все, как было, ничего не утаивая, вдруг зазвонил телефон, командир полка взял трубку, после разговора он обратился ко мне: «Господин обер-лейтенант, там, где вы перешли нашу передовую, в наши траншеи приходят русские солдаты и отбирают у наших солдат сигареты и часы». Впервые меня назвали господином немцы (смеется). Я сделал возмущенный вид и, представив, что в этом случае должен сказать  дипломат, заявил: «Я очень сожалею, что подобный факт имеет место. Но как только я вернусь к себе, порядок будет восстановлен и все, что было взято, будет возвращено». Командир был удовлетворен моим ответом, хотя я сам в это не верил (смеется). Где там чего найдешь? Из-за того, что наши солдаты полезли к немцам, на фронте снова началась перестрелка. Наше руководство считало, что меня уже убили, раз началась пальба. Потом вновь позвонил телефон, после телефонного разговора командир полка сказал мне: «Господин обер-лейтенант, командир дивизии генерал Рихард просит вас приехать к нему. Вам предоставят автомобиль». Мне для сопровождения выделили уже другого офицера. Мы подошли к руслу Вислы на пристань, там на плоту стояла штабная открытая машина.

Работая слаженно, как часы, немцы быстро переправили нас на этом плоту на противоположную сторону. Там мы продолжили путь. Тут я, надо сказать, оглянулся назад и подумал: «если мне не удастся договориться, то все, мне конец, отсюда не убежишь». У меня пробежали по спине мурашки, но виду я своим сопровождающим не показал. Местность там была плохая, вся в больших лужах. Тут навстречу нам летит машина и  становится борт о борт с нашей. Я из штабной машины, не касаясь земли, шагнул в этот автомобиль (это была машина-амфибия), и вот на этой машине-амфибии меня привезли в штаб дивизии, который располагался на кромке берега. Кто был в Прибалтике, может представить себе это место. Это такие небольшие холмики, покрытые невысокими березками. Чистота была поразительная, везде не было ни иголочки, ни одного немца не было видно, всем приказали сидеть в своих блиндажах. Я очень удивился, когда никого не обнаружил, так как у штаба полка солдат было полно, все на меня глазели, а тут ни одного нет. Привели меня в большой штабной блиндаж, где меня встретил начальник штаба, подполковник. Он сказал: «Я прошу вас посидеть, генерал придет через несколько минут». Тут же мне, конечно, предложили "као" (кофе), сигареты и т. д. Я, естественно, отказался. Долго мне его ждать не пришлось. Генерал зашел в блиндаж без фуражки. Я подумал: «почему он без фуражки?». Возможно, чтобы не прикладывать руку для приветствия, но это лишь мое предположение. Он протянул мне руку, и тут у меня на доли секунд мелькнула мысль: «что же мне делать?». Тут же я подумал, что я один среди них, они со мной что угодно могут сделать, поэтому мне обострять мое положение не стоит. Я с ним поздоровался, вроде как за мир и дружбу. Рука у генерала была в перчатке. Я на своих генералов тоже обращал внимание, когда они ходили по траншеям и общались с солдатами, их руки тоже были в перчатках. Как-то я спросил одного знающего человека про это, он мне рассказал один случай: когда генерал Батов в траншее здоровался за руку с солдатами, они восхищались тем, какие у него были приятные руки. Так вот он был или в перчатках, или смачивал их одеколоном. Какие руки у солдата на фронте, где он их мыл или не мыл и когда он ходил в туалет, никто не знает? Поэтому перед тем, как генералы выходили на передовую к солдатам, они либо надевали перчатки, либо смачивали руки тройным одеколоном. Вот как он мне это объяснил.

После этого генерал очень вежливо пригласил меня сесть. Я изложил ему условия безоговорочной капитуляции, гарантировавшей сохранение личных вещей и возвращение на родину. На это он мне ответил, что у него никаких полномочий для принятия такого решения нет и ему нужно переговорить по этому поводу с вышестоящим начальством,  поскольку он был только командиром 35-й пехотной дивизии. Вот тут-то мне пришлось посидеть, наверное, я просидел часа два. Вернувшись, он извинился и изложил принятое решение: «Я с вами направляю двух офицеров для продолжения переговоров и уточнения условий капитуляции. С вами поедет подполковник – начальник штаба дивизии и капитан – начальник разведки дивизии». Когда мы вышли, амфибия уже стояла, мы сели в нее и поехали в обратную сторону. Подъехав к передовой, мы вышли на шоссе, которое перпендикулярно пересекая передовую, выходило к нашей передовой, и увидели, что шоссе завалено деревьями, которые росли вдоль дороги. От взрывов снарядов все деревья завалились и перегородили проезд по шоссе. Поскольку времени на разбор завалов у нас не было, я предложил форсировать Вислу на амфибии: «На вашей стороне въедем, а на нашей выедем». Машина въехала в воду и мотор заглох. Немцы пытались завести, но долго ничего не получалось, наконец, машину завели, но она могла ехать только назад. Выехав на берег, поехали опять вперед, но машина снова заглохла. После трех неудачных попыток я предложил вернуться назад, к тому месту, где я первый раз пересекал линию обороны, и пройти прежним маршрутом в наш штаб для переговоров. Немцы очень боялись, что наши солдаты при пересечении линии обороны их изобьют или еще чего сделают со злости. Но все обошлось без казусов.

Я проводил их до нашего штаба. Генерал Дмитриев был в штабе, он не поверил в то, что меня убили, когда началась перестрелка, и поэтому ждал меня. Я обо всем доложил ему, он поблагодарил меня, посадил этих двух немцев к себе в машину и увез их, а куда, я не знаю. На этом наша миссия советских парламентеров закончилась. Но продолжилась эта опасная и далее уже немного курьезная история. Уж больно понравилась мне немецкая машина-амфибия, и я отправил бойца к водителю с якобы приказом немецкого офицера передать машину советской разведгруппе. Так машина и попала в наш штаб, где и осталась впоследствии. За парламентерство я был награжден орденом Отечественной войны II степени, хотя представляли меня к ордену Отечественной войны I степени.

Еще один, третий орден, полученный за заслуги в Великой Отечественной войне, это орден Красной Звезды, которым меня наградили вместо ордена Отечественной воны II степени. На этот орден я был представлен за предупреждение попытки противника разведкой боем захватить наших пленных и организацию отвода целеуказания огнем артиллерии. Находясь на  наблюдательном пункте, я вызвал ракетными сигналами из боевого хранения огонь артиллерии минометов, чем обеспечил своевременное отражение атаки противника. Это было в январе 1945 года.

Вообще если бы я получил все ордена, к которым меня представляли, то у меня за все пребывание на фронте было бы их 6. По этому поводу расскажу вам историю. Вызывает меня  однажды командир и говорит: «Евгений, слушай, вот у нас есть один командир роты, он и воюет неплохо, но на него не за что написать наградной лист. Ты не против, если мы напишем на этого командира роты деревню, которую ты занял с разведчиками?». Разве буду я возражать командиру?! «До конца войны еще далеко, – думал я, – десять раз убьют еще» (смеется). Я и ответил: «Конечно, нет». Награда на него пришла довольно быстро, и за этот наш подвиг с разведчиками его наградили орденом Красного Знамени, который был вторым по значимости после ордена Ленина. Вот так я свой орден отдал другому.

Еще один орден – орден Красной Звезды, как я уже говорил, украл у меня мой комиссар, он знал мое отношение к нему, и поэтому не отправил наградной лист с подписью непосредственного начальника и утверждением на "Красную Звезду" вышестоящим инстанциям. После войны об этом мне рассказал писарь, которому попался мой наградный лист, уже подписанный и с печатью. Комиссар не отослал его вместе с другими наградными в штаб УРа, но и сразу его не стал уничтожать. В связи с этим я был награжден не орденом Красной Звезды, а медалью "За отвагу".

А потом уже в мирное время у меня произошел аналогичный случай. К 25-летию победы на меня начальник канцелярии написал орден Красной Звезды, но мне его снова не дали, вместо меня орден получил один офицер, который давно там работал и тоже считался неплохим офицером. Он выпросил мой орден: «Кузнецов имеет ордена, так как он фронтовик, а я нет» (а он не был на фронте). И там по блату ему мой орден отдали. Когда я пришел к ним в контору уточнить ситуацию, мне дали чекистский знак "50 лет ВЧК-КГБ". Вот такое место ордена Красной Звезды. Так что вместо имеющихся трех, у меня должно было быть шесть орденов.

В.Т. Евгений Васильевич, а что Вы можете рассказать про трофеи? Известно, что все солдаты гонялись за трофеями. Каким образом собирали трофеи? Удалось ли Вам добыть себе какой-нибудь запомнившийся  трофей с войны?

Е.В. В качестве трофеев разрешалось брать только те вещи, которые были в брошенных домах. Никогда не было такого, чтобы мы в присутствии немцев их грабили. У меня был случай, когда я зашел в один богатый дом в районе Мариенбурга, чтобы посмотреть, как жили немцы. Сами немцы из этого города бежали в Кёнинсберг. Это был довольно шикарный дом, я помню даже, что он был облицован черными панелями маренного дуба. Это же колоссальных денег стоит! В этом доме я открыл шкаф и увидел там огромное количество галстуков. Я отобрал себе десяток и даже привез с собой в Москву, щеголял в них. Это были мои трофеи, были и другие, которые я посылал. Поскольку нам разрешали отправлять посылки, посылали абсолютно все, практически не было таких, кто этого не делал. Но посылали только бесхозное, у немцев мы ничего не отбирали.

В.Т. Евгений Васильевич, какое у Вас было впечатление о немцах, когда Вы впервые увидели пленного немца? Многие говорят, что немец в начале войны коренным образом отличался от того, который был в последних моментах. Изменилось ли Ваше впечатление о немцах к концу войны?

Е.В. Поскольку мы попали в Московскую зону обороны (южная часть), наша первая встреча с немцами произошла только в 1942 году в районе Харькова (Украина), где они нанесли нам очень большой урон.

Мне очень помогали немцы-перебежчики. Зачем идти за языком, когда немцы сами перебегают?! Они лучше расскажут про все это. Тогда немцев перебегало очень много. Конечно, перебегали и наши военнопленные, которые попадали в концлагеря и которые были завербованы в разведшколы. После перехода на нашу линию фронта они сразу шли к нам сдаваться.

По поводу своего впечатления о немцах, хочу рассказать маленькую историю. Это произошло уже в конце моей миссии парламентера, я ехал с двумя немецкими офицерами в наш штаб для дальнейших переговоров. Когда мы ехали в машине-амфибии, они у меня спросили: «Господин обер-лейтенант, скажите, какое у вас мнение о нас, о немецких офицерах?». На что я ответил: «Сейчас вы очень милые и симпатичные люди, но если бы я к вам на недельку пораньше попал, наверное, вы бы ко мне так не относились». Последовали улыбки, на это они мне ничего ответить не смогли.

В.Т. Евгений Васильевич, расскажите, пожалуйста, что Вы испытывали, когда узнали о победе? Где именно в этот день Вы находились?

Е.В. Находились мы в Данциге. Это был большой город-крепость, который до войны имел статус свободного города. Несмотря на то что он был расположен на территории Польши, подчинялся он Германии. Когда мы узнали о победе, мы палили из всех видов оружия, даже из пушек это было возможно. Повсюду были крики «ура!», объятья и поцелуи. Водки не было, напиваться было нечем. Вот так.

В.Т. Расскажите, пожалуйста, о Ваших встречах с ветеранами, а именно о встречах трех москвичей-ветеранов. Как вы нашли друг друга после войны? Где вы встретились?

Е.В. Когда война кончилась, мы со всеми обменялись адресами и договорились встретиться. Мы неоднократно собирались втроем с Виктором Титовым и Александром Кунаевым. Чаще всего наши встречи происходили в Парке Горького, где встречались все ветераны.

В мастерской у Титова

В.Т. Как сложилась Ваша дальнейшая судьба после окончания войны? Продолжили ли Вы военную службу?

Е.В. В конце 1945 года я был уволен из вооруженных сил СССР по ранению. После чего поступил на работу в текстильный институт, где была кафедра, на которой я когда-то работал. А далее судьба привела меня на работу в Кремль. Я окончил военный институт, и должен Вам сказать, что мне первому из офицеров-кремлевцев на должности командира роты присвоили звание майора, так что я самый первый майор в Кремлевском полку.

В.Т. Я знаю, что на протяжении последних 15 лет Вы возглавляете Совет ветеранов 65-й армии. Также Вы упоминали школу, в которой находится школьный музей, посвященный памяти 65-й армии ("Боевой путь 65-й армии"). Вы могли бы рассказать, с чем связана Ваша деятельность в Совете ветеранов и в этой школе?

Е.В. Да, вот уже 15 лет я являюсь председателем Совета ветеранов 65-й армии. В последнее время по состоянию здоровья заниматься этой общественной работой мне непросто. Но мне помогает в этом моя жена – Людмила Ивановна, которая занимается обязанностями секретаря Совета ветеранов.

Кроме того я могу гордиться тем, что провел большую работу в школе № 318, которая находится в Восточном округе, на улице Бойцовая, д. 20. Во-первых, я долгое время работал над тем, чтобы школа стала именной. И я этого добился, Московским правительством было утверждено ее новое название – Школа №318 имени дважды Героя Советского Союза генерала П.И. Батова. Сейчас на школе размещена такая вывеска. Это полностью моя заслуга и моего секретаря Сверчковой. Сейчас она уже не работает, а обязанности секретаря Совета ветеранов, как я уже говорил ранее, выполняет моя жена.

И второе, что мне удалось сделать (это уже на более высоком уровне) – на доме, где живет семья Павла Ивановича Батова (около метро "Кропоткинская"), установить мемориальную доску. Нам удалось сделать своего рода памятник – это большая доска, на которой укреплена голова Павла Ивановича Батова и предложен текст наборным шрифтом большими буквами. Эту мемориальную доску открывали на самом высоком уровне: в присутствии двух генералов из Генштаба, генерала армии председателя Российского Комитета ветеранов войны, а также заместителя председателя Государственной думы Л. И. Швецовой. Проходил оркестр со знаменами комендатуры города. В общем выступали все. В том числе и я. За то, что я все это организовал, представитель Генерального штаба генерал-лейтенант пожал мне руку.

В самой школе № 318 мной тоже было сделано много дел. Я много раз выступал в музее "Боевой путь 65-й армии" при этой школе. Даже мои ветераны, которые были на моих выступлениях, говорили: «Евгений Васильевич, удивительно, Вы рассказываете про то, что мы и сами хорошо знаем, но слушаем Вас с таким же большим интересом, как школьники, которые слушают это впервые». Музей, посвященный памяти 65-й армии, также находится на завершающей стадии. Я постарался для музея раздобыть элементы вооружения и другие вещи,  найденные поисковиками в городе Севск. Последний раз в этом музее я был около полугода назад.

В.Т. Евгений Васильевич, сохранились ли в этом музее Ваши военные фотографии?

Е.В. Фотографии военного времени, я думаю, не сохранились. Все растащили. А современных фотографий, на которых я выступаю, где я со знаменем школы, когда открывали и присваивали звание, и других очень много. Но надо сказать, что школу №318 постигла участь реформирования школ и она вошла в состав ГБОУ № 390 имени П. И. Батова. Следует отметить, что имя Батова школе сохранили, для этого я тоже вложил много сил. А музей остался и существует на прежнем месте. Руководит этим музеем Кадочника Ольга Федоровна.

В.Т. Большое Вам спасибо, Евгений Васильевич, за столь полезную и интересную информацию! До свидания!