Маликин Лев Самойлович

Л.М.- Родился 8/3/1924 года на Полесье в местечке Василевичи Гомельской области. В 1930 году наша семья переехала в Гомель. Отец был по профессии портным и в Гомеле стал работать на швейной фабрике. В 1936 году отца, как передовика - стахановца и грамотного человека, послали учиться в Ленинградский институт легкой промышленности. Перед войной отец работал уже начальником цеха на той же фабрике. До начала войны я успел закончить девять классов средней школы. Был неплохим спортсменом, даже проводил занятия по физической подготовке с курсантами Гомельского пехотного училища. Занимался в школе мотоциклистов, получил права на вождение мотоцикла, тогда это были модели К - 125 ленинградского завода. Сдал зачеты на почетные для каждого юноши моего поколения значки: «Ворошиловский стрелок», «ПВО», «Готов к ПВХО», одним словом, скучать в довоенной юности не приходилось, времени всегда не хватало. Вскоре после начала войны отец записался в Гомельский полк рабочего ополчения. Полк вооружили старыми «берданками» и «трехлинейками», рабочие ушли на передовую, и вскоре полк ополченцев был разбит. А наша семья отправилась в эвакуацию вместе с коллективом и оборудованием швейной фабрики. Мы, молодые ребята, говорили между собой - «Подольше бы война продлилась, может, еще и мы успеем на фронт». Кто тогда мог предположить, что впереди еще четыре года крови, горя, боли и бесчисленных жертв. На станции Бахмач наш эшелон попал под сильнейшую бомбежку, немецкие пикировщики фактически разнесли эту станцию в клочья вместе со всеми поездами, находившимися на железнодорожных путях. Но нашему составу повезло, с малыми потерями мы доехали в Ульяновскую область в поселок Гурьевка, где находилась местная суконная фабрика, в которую «влили» эвакуированные Гомельскую и Витебскую швейные фабрики. Нас встретили в Гурьевке очень хорошо, отнеслись к нам с искренней душевной теплотой. Разместили по квартирам, и наша семья попала в дом заместителя директора суконной фабрики Перфильева. Прекрасный был человек. В 1942 году его призвали, он ушел на фронт, и потерял в бою обе руки. Сначала пошел в 10-й класс, но надо было как-то кормить семью, и я стал работать грузчиком на фабрике. Весной 1942 года меня призвали в армию, нашу призывную команду формировали в райцентре Барыши, это в 5 километрах от Гурьевки. Сразу вслед за мной, приписав себе год в документах, ушел на фронт мой младший семнадцатилетний брат Абрам. Первое время наш призыв перебрасывали с одной пересылки или запасной части в другую, а потом вдруг отобрали из призывников «образованных», и в приказном порядке, отправили в Ульяновское пехотное училище. Прибыли в училище. Казармы еще дореволюционной постройки, военные городки, огромные полигоны. И здесь, почти восемь месяцев, нас готовили на должности командиров стрелковых взводов. Гоняли по страшной силе. В январе 1943 года, за несколько недель до ожидаемого выпуска из училища в офицерском звании, все училище было отправлено на фронт, под Сталинград. Утром объявили об отправке на фронт и о присвоении курсантам сержантских званий, а на следующий день мы уже грузились в эшелоны. И хотя нашим эшелонам по всему пути следования старались дать «зеленый свет», пока мы ехали к передовой, Сталинградская битва фактически закончилась, немцев окружили без нашего участия. И все три курсантских батальона нашего училища распределили по разным дивизиям 7-ой гвардейской Армии. Мой, 1-й курсантский батальон, передали на пополнение 29 - ой ( вскоре 72-ой гвардейской) стрелковой дивизии. Мы попали в 222-й гв. СП. При распределении новичков, меня направили во взвод полковой разведки.

Г.К. - В полковую разведку шел какой-то особый отбор или брали добровольцев?

Л.М.- Никакого отбора не было. Вдоль строя бывших курсантов шел командир полка со своими заместителями, и пальцем указывал, кого куда направить. И когда он направил на меня свой «указующий перст», и сказал - «Этого в разведку», то я поначалу даже не осознал, о чем идет речь, и немного заволновался. В училище нас не готовили к ведению разведывательных действий. Я вышел из строя, мою фамилию записал в какой-то «гроссбух» ПНШ, и мне сказали, куда идти. Пришел , доложил о себе. Оказалось, что во взвод пешей разведки полка из всех прибывших курсантов направили только меня одного. Вроде еще кто-то из «ульяновцев» попал в полковой взвод конной разведки.

Г.К. - Как Вас встретили полковые разведчики? Сколько разведчиков служило во взводе и кому они подчинялись? Кто командовал разведвзводом?

Л.М. - Взвод насчитывал всего 12 человек личного состава. Командовал взводом офицер, которого все звали по отчеству - Кузьмич, или обращались к нему так - «Т-щ старший лейтенант». Среднего роста, человек безграничной выдержки, был для нас примером в любом бою или в поиске. Обладал сильной волей, к разведчикам относился предельно требовательно. Как и все разведчики, он постоянно находился под гнетом большого физического и нравственного напряжения, но даже смертельно уставший, он возвращался из поисков с прекрасным чувством, обо всем прошедшем говорил с юмором. Подбадривал нас в трудную минуту, понимая, что на войне все наши мучения, страдания и гибель товарищей становятся повседневными, обыденными явлениями, которые постепенно подрывают веру солдата в то, что он может победить и уцелеть. И если Кузьмич видел, что кого -то из нас начинает «клинить», то покрикивал на разведчиков, не подбирая выражений. Но в редкое, для нас, свободное время, Кузьмич был внимательным и участливым, он хорошо знал дорогу к сердцу солдата. Всегда старался нас развеселить, имел неистощимый запас остроумных шуток, побасенок и смешных историй. Он имел непоколебимый авторитет.

Во взводе был свой политрук - разведчик, еврей, лейтенант Илья Соломонович Мельников. Это был настоящий комиссар, который никогда не говорил - «Надо сделать», а постоянно повторял - «Делай как я». Человек очень волевой и смелый. В бою имел безграничную выдержку. Должности помкомвзвода в полковой разведке не было, но эти обязанности исполнял опытнейший разведчик старшина Али Каримович Каримов, которого мы звали Алик. Смелый и грамотный боец , Али Каримов, лично принимал участие в пленении фельдмаршала Паулюса вместе со штабом в Сталинграде. Каримов стал мне кровным братом, и когда меня тяжело ранило - он спас мне жизнь. А руководил работой полковых разведчиков ПНШ по разведке старший лейтенант Куровский, прекрасный человек. Высокий , с отменной выправкой офицер, обладал невероятным терпением и мужеством. Весь полк его ценил и уважал чрезвычайно.

А как встретили? Очень душевно. Старшина Каримов задал мне вопрос - «Железный закон разведчиков знаешь?». И когда я смущенно развел руками, он продолжил - «Сколько ушло, столько и пришло. Своих, ни раненых, ни убитых - врагу не осавляем». Выдали оружие, гранаты, поинтересовались, чему я в училище научился. Я, к слову сказать, появился во взводе без ложки , и первое время выпрашивал ее у товарищей, и, похлебав собственный суп или кашу, кто- то из разведчиков мою просьбу удовлетворял. И если суп можно было пить через край котелка, то кашу я уже ел холодной, пока через несколько дней, один наш раненый разведчик перед отправкой в тыл подарил мне ложку и сказал - «Пользуйся друг, я себе новую раздобуду». И эта ложка стала для меня своего рода талисманом.

Г.К. - В первый поиск страшно было идти?

Л.М.- В любом поиске было страшно . Когда ночью ползешь через минное поле к немцам, навстречу смерти и неизвестности, осознавая свою уязвимость, то разные мысли в голове возникали. Но благодаря хорошим учителям, опытным разведчика: Кузьмичу, Мельникову, Каримову и Куровскому, постепенно появилась твердая вера в свои силы и умение побеждать смерть, научился в любой сложной и опасной обстановке не терять голову, быть собранным, и готовым в любую секунду вступить в рукопашную схватку или в бой с немецкой засадой. И все страхи - отступали в сторону во время выполнения задания. Тем более, я, будучи в полковой разведке, вступил в партию, и как коммунист был обязан первым идти вперед, навстречу любой опасности.

Г.К. - С каким оружием ходили в тыл врага?

Л.М. - Сначала у нас были автоматы ППД, позже мы получили ППШ. Нам запрещалось держать трофейные пистолеты. Ножи выдавали только перед поисками, а пустые ножны мы на ремне не носили. Перед разведвыходом всегда набирали боеприпасы по максимуму : по четыре - пять автоматных диска и гранаты. В разведку ходили только в обмотках, сапоги оставляли в своей землянке.

Г.К. - В каком составе разведвзвод ходил в поиск?

Л.Г. - Шли все, без исключения. Обычно, делились так - 4 человека в группе захвата и 8 разведчиков в группе поддержки.

Г.К. - Как происходила переброска дивизии к Северному Донцу?

Л.М. - Шли с боями. За восемь суток непрерывного наступления мы прошли 200 километров до райцентра Шебекино и Шебекинского леса.

Насколько я сейчас понимаю, наша 64-ая Армии в полосе между Волчанском и Чугуевым должна была остановить немецкие части, наступавшие после захвата Харькова и Белгорода, на восточном берегу Северного Донца, и контрударом отбросить противника обратно за реку. Это нам удалось. Но наше наступление было тяжелым не только из-за серьезных потерь. Все поля и дороги раскисли, техника тонула в грязи. Немецкие самолеты постоянно висели в воздухе над нами и нещадно нас бомбили. Тылы отстали, мы начали голодать. Находили лошадиные трупы, которые мы называли «Муссолини», и срезали мясо с дохлых коней. Его варили и ели…

Местные крестьяне на себе носили боеприпасы для нас, помогали наступающим войскам. Передышка в боях наступила только после захвата Шебекино, обе стороны встали в обороне и готовились к решающей схватке. Если на карту посмотреть, то к юго - востоку от Белгорода тянутся две тонкие линии: голубая - река Северный Донец, и черная - железная дорога, ведущая от Белгорода к Купянску. До реки Нижеголь, впадающей в Северный Донец, чуть ниже Новой Таволжанки, голубая и черная линии идут параллельно друг другу, и здесь, где река и железная дорога неразлучны, проходила оборона нашей 29-ой Стрелковой Дивизии. Как выглядела линия обороны, спрашиваете?

Перед окопами передовой линии лежала пойма низменного левого берега, поблескивал вскрывшийся ото льда Северный Донец, а за ним, полого поднимался к маленьким поросшим кустарником и лесом меловым холмам, правый, западный берег, занятый немцами. С этих меловых холмов наши позиции прекрасно просматривались. Но и мы, постоянно вели наблюдение за противником.

До сих по отчетливо помню каждую тропинку, кустики, и небольшие обрывы на правом берегу, так как несколько месяцев подряд, нам, разведчикам, пришлось неотрывно всматриваться во вражескую оборону, и фиксировать каждое незначительное изменение в рельефе местности, в окраске растительности.

Все это, а также отклонение в режиме движения немецкого транспорта или обнаружение новой огневой точки, сразу заносилось в специальный журнал наблюдателей, и все донесения передавались ПНШ - по разведке , старшему лейтенанту Куровскому.

Г.К.- Наблюдение за противником велось с нейтральной полосы?

Л.М. - Не всегда, поскольку между нами была водная преграда, а за ней метров 700 нейтральной полосы, поэтому, наблюдение велось и с нашего берега. Нередко делали НП, «насесты», среди раскидистых ветвей могучего дерева сооружали дощатую площадку и следили в стереотрубу за вражеской обороной или следили за конкретными «районами особого внимания» в глубине обороны противника. На НП приходили затемно, чтобы лишний раз его не демаскировать, но немцам несколько раз удавалось нас засечь, и, моментально, по обнаруженному НП начинался артиллерийский обстрел. Приходилось срочно менять место наблюдательного пункта. И мы, и немцы, строили прочную, глубоко эшелонированную оборону, быстро зарывались в землю, оборудовали ДОТы, блиндажи, окопы, ходы сообщения в человеческий рост. Земля здесь была мягкой , податливой - не чета зимней, сталинградской, которую, по рассказам наших «стариков» приходилось долбить кирками. Взвод разведки отрыл себе отдельную землянку в три наката и десяток щелей вокруг. Внутри землянки сколотили нары из стволов молодых деревьев, накрыли их соломой и ветками. Бывалым солдатам наша оборона казалась отдыхом от войны, но мы постоянно находились под немецким обстрелом, даже еду с полевых кухонь доставляли к нам один раз в сутки, только ночью. В мае стало чуть полегче, подсыхали тропинки и дороги, буйно поднималась трава. В высоком чистом небе зависала «рама» - немецкий самолет - разведчик. Днем в полосе обороны полка все замирало: инженерные работы, движение транспорта, переброску людей и снаряжения к передовой проводили только в ночное время. С двух сторон производились мощные огневые налеты по позициям и ближним тылам. Немцы забрасывали восточный берег и Шебекинский лес сотнями мин и снарядов. В воздухе над ними нередко разыгрывались воздушные схватки. Заметно активизировалась работа разведки.

Г.К. - Звание гвардейской, Вашей дивизии присвоили за наступление на Шебекино?

Л.М.- Нет. Дивизия получила звание гвардейской, за бои в Сталинграде, указ о присвоении звания был еще в начале февраля 1943 года. Но вручали гвардейское знамя в апреле, в дивизию для этого приехал командарм Михаил Степанович Шумилов. Это произошло в селе Крапивном, где размещался штаб дивизии. На праздничный митинг собрали представителей от всех частей дивизии. От 222-го гв.СП было 15-20 человек и взвод разведки в полном составе. После торжественной церемонии вручения гвардейского знамени, все участники митинга расселись вокруг брезентов, разостланных на лесной поляне. Каждому дали по 100 граммов водки, баночке трофейных консервов и по ломтю хлеба. Все это было съедено в один миг. Заметив, что мы еще чего - то ожидаем, командир дивизии тут же приказал начальнику тыла повторить угощение каждому из присутствующих.

Г.К. - Судя по воспоминания ветеранов, с апреля 1943 и до начала Курской битвы на участке Вашей дивизии разведывательные действие велись очень интенсивно. Какие задачи ставились разведке полка, кроме ведения наблюдения за передовой линией вражеской обороны?

Л.М.- В поиски и мы, и дивизионные разведчики, ходили почти каждую ночь, от нас требовали все больше сведений о противнике, постоянно нужны были новые «языки», но «серьезных поисков» было за эти месяцы всего семь - восемь. Как минимум, два раза на моей памяти, мы участвовали в разведке боем. В июне «работать» стало сложнее, ночи стали короткими, мы иногда не успевали преодолеть все эшелоны немецкой обороны.

Противник пристрелял каждый кустик и тропинку на нейтральной полосе и прямо перед своими передовыми траншеями. Стационарная оборона. Минные поля, ряды проволочных заграждений, всяческие ловушки. Приятного мало.

Несколько раз разведчики нашего взвода ночью переправляли через немецкую передовую группы из 3-4-х человек в гражданской одежде. В целях соблюдения тайны нас с ними заранее не знакомили, и с какой целью они шли в немецкий тыл - мы не знали. Кто это были - связные к партизанам или агентурные разведчики?- мы не имели понятия , на передовой строго соблюдался принцип - «чем меньше солдат знает - тем лучше».

А несколько раз нам поручали «тупые задания», по поручению политотдела, заходили в немецкий тыл и разбрасывали по окопам и ходам сообщения листовки, воззвания к немецким солдатам. Риск, сопряженный с исполнением подобных «партийных поручений», был во много крат выше от пользы, которую эти листовки могли принести. Но в армии с приказами не поспоришь…

Г.К. - Что Вы подразумеваете, когда употребляете выражение - «серьезный поиск»?

Л.М.- Так мы называли поиски, когда ставилась задача взять контрольного «языка» любой ценой, не считаясь с потерями и со сложной обстановкой - мы были обязаны выполнить приказ.

Г.К.- Как проводилась разведка боем с участием взвода полковой разведки?

Л.М. - Разведка боем проводилась силами дивизионной разведроты, нашего полкового разведвзвода и приданной стрелковой роты. А дальше… Вы сами, и без меня знаете, как проводится разведка боем и во что это все «выливается»… Но зачастую, разведки боем не требовалось. Если полковую разведку немцы засекали на «нейтралке», то сразу по нам начинали бить со всех стволов, и артиллерийским разведчикам только оставалось успевать отмечать обнаруженные огневые точки на своих картах. Помню, в середине апреля 1943 года, пошли в поиск, вел нас командир взвода. Заранее хорошо изучили участок, на котором предстояло работать. В полночь выбрались из окопов 2-го батальона. Предполагалось, что будем выходить к своим на рассвете, возможно на участке обороны 1-го батальона. Командир 2-го батальона Сагайда предупредил об этом командиров стрелковых рот. Ночь - хоть глаза выколи, была холодной, ветреной, посыпал мелкий дождик. Перебрались через реку. Вдруг хлестнула внезапная пулеметная очередь, и где-то на правом фланге прогрохотали разрывы выпущенных противником для острастки мин. Прислушались: нет, ничего, вроде тихо. Еще подумали, сегодня поиск будет удачным. Затем дождь прекратился, но ветер задул сильнее. И тут что-то дрогнуло в непроглядном мраке, и раздались выстрелы - один, другой, третий, и разом наперебой застучали пулеметы. В небе над «ничейной» землей стали «лопаться пузыри» осветительных ракет, которые взлетали в воздух беспрерывно. А потом засвистели мины и снаряды, к пулеметчикам присоединилась немецкая артиллерия. Мы застыли на земле, стало ясно, что нас обнаружили, и пытаются отрезать пути отхода. И тут, прикрывая нас, вступила в бой дивизионная артиллерия, заговорили пулеметы по всей линии обороны нашего гвардейского полка, подавляя огневые точки противника. «Языка» мы в тот раз не взяли, но разведка боем получилось очень эффективной.

Г.К. - Сколько «языков» на Вашем личном счету?

Л.М.- Шесть «языков» на личном счету. Это только те , кого я взял, находясь в группе захвата.. Офицеров среди них не было.

Г.К.- За почти пять месяцев Вашей службы в разведке 222-го гв. СП, какие потери понес взвод полковой разведки?

Л.М. - Больше половины разведчиков погибло. Кузьмича, нашего взводного тяжело ранило. Но не всегда разведчики погибали в поисках. Были и другие случаи, приводившие к смерти.

Г.М. - Например?

Л.М.- У нас один парень разбирал новую гранату РГ и сам себя подорвал по неосторожности. И был еще один случай, который мне самому до конца не понятен и по сей день. Переправились через Донец, разбились на группы, я с группой захвата пополз вперед. Вдруг сзади одиночный выстрел, и сигнал командира поиска старшины Каримова - «Ко мне!». Возвращаемся и видим, что на земле лежит наш убитый разведчик. Потом говорили, что Каримов его из пистолета застрелил. Старшина показывает рукой на труп и командует - «Уходим! Его не забирать, тело оставить здесь!». Вернулись к себе, все молчат, никто ничего не объясняет и не комментирует происшедшее. Лишних вопросов у нас не принято было задавать… И помощник комполка по разведке, и другие офицеры - разведчики сохраняют молчание, и полную невозмутимость. «Тайны мадридского двора», одним словом… Чуть позже выяснились кое - какие детали. Мы поменяли зимнее обмундирование на летнее, и в ватных зимних штанах, у кого-то из разведчиков, обнаружилась немецкая листовка - «пропуск в плен». Сразу определили, кому принадлежала эта одежда. А дальше произошло то, о чем я сейчас рассказал. Погиб этот разведчик от своей пули, «пал смертью храбрых» в разведпоиске. Наверное, командиры- разведчики не захотели « выносить сор из избы». Не могу точно знать, что и как они порешили, это только мои предположения…

Г.К. - Были во взводе еще случаи, когда не выносили тела убитых в поиске или не могли вытащить назад к своим раненых разведчиков?

Л.М.- Конечно, мне бы хотелось вам сейчас сказать - «Боже упаси! Это было исключено!», но, к сожалению, не могу. Был еще случай, что оставили убитого бойца в немецкой траншее, при очень серьезных обстоятельствах. Поиск получился неудачным. В мае сорок третьего, получили задание взять «языка», не считаясь ни с чем. Заранее наметили огневую точку, в которой мы решили сцапать немца. Изучили все подходы. Пошли вдесятером, форсировали реку на лодке. Четверо в группе захвата - Каримов, взводный Кузьмич, я, еще один парнишка, не могу вспомнить фамилию, он к нам совсем недавно прибыл на пополнение. Шесть человек остались в прикрытии. Через немецкую оборону прошли тихо, незамеченными. С тыла подползли к огневой точке. Вблизи обнаружили землянку, о которой мы раньше не знали. Между ними дремал немец за пулеметом МГ-34. Ползком приблизились, и в момент, когда мы встали для последнего рывка к траншее, немец проснулся и мгновенно выпустил по нам очередь. Был тяжело ранен командир взвода и убит разведчик, четвертый в нашей группе. Завязалась перестрелка, я ранил немца, и еще успел бросить гранату в окно землянки, чтобы убить находившихся внутри нее немцев, уже успевших очнуться. Я потянул раненого немца за ноги, предварительно заткнул ему рот кляпом. И тут мы замечаем, что Кузьмич ранен тяжело, сам идти или ползти не может…

Нас в группе захвата осталось только двое, и вынести от второй немецкой траншеи - и тяжело раненого взводного, и раненого немецкого пулеметчика, и убитого товарища - мы физически не могли. Мне пришлось ножом заколоть «языка». Взял у него документы, снял с трупа погоны и пилотку. А противник, сразу после взрыва гранаты и короткой перестрелки, понял, что на их передовой действуют русские разведчики, организовали преследование. Мы, отстреливаясь, стали отходить к группе прикрытия, неся на себе раненого взводного. Убитого разведчика пришлось оставить. Немцы чуть ли не гурьбой кинулись за нами вслед, но тут вступила в бой группа прикрытия и «отсекла» от нас преследователей. Но немцы накрыли всю кромку берега артиллерийским и пулеметным огнем, отрезая нам пути отхода. Группа поддержки переправила нас с раненым на поджидавшей лодке на восточный берег, а потом, продолжая бой, подтянула на тросе лодку назад , и сама переплыла реку на наш берег. Раненого командира сразу отвезли в медсанбат. И больше я его никогда не встречал. И никто из выживших ветеранов 222-го гв.СП ничего о его дальнейшей судьбе не знает… А по документам и знакам рода войск, снятых с убитого немца, было установлено, что на стороне противника перед нашим полком появилось химическое подразделение. Через несколько дней в очередном поиске ранило и меня. Но ранение оказалось легким, провалялся две недели в медсанбате, вернулся в свой взвод и опять приступил к своей работе разведчика.

Г.К. - «Языка» обычно брали из траншеи или постоянно меняли тактику поиска?

Л.М.- По одному шаблону мы не работали. Могли устроить засаду в немецком ближнем тылу, или перерезать телефонный провод и подождать пока покажется наш «клиент» - связист, идущий на обрыв провода. Маршруты нашего отхода тоже постоянно менялись, немцы тоже не круглые дураки, «котелок» у них варил, дай Бог каждому, выставляли свои засады у кромки берега или прямо на «нейтралке», там не одна разведгруппа в эти капканы попалась.

Г.К.- Могли поставить полковым разведчикам задачу - захватить «языка» заранее определенной воинской специальности, или конкретного звания?

Л.М. - Конечно. Помню, в начале июня за одну ночь за Северным Донцом, посередине балки Топлинка выросла рукотворная роща, «забор» метров пятьсот в длину , идущий частоколом. Противник явно пытался скрыть что-то от наших глаз. А что? Скопление техники? Передвижение частей? Нам приказали захватить обязательно шофера или ездового, так как они могли знать больше любого солдата неотлучно находящегося на передовой. Мы переправились через Северный Донец, прошли за «рощицу» и залегли по обе стороны дороги. Через некоторое время показалась телега, запряженная двумя битюгами, на которой сидели два солдата. Одного мы схватили, а второй, прикрываясь темнотой, пытался сбежать. Взятый «язык» оказался здоровяком громадного роста. Только после нескольких ударов прикладом автомата он притих и послушно последовал за нами. От него командование получило важные сведения о новых прибывших воинских частях.

Г.К. - Немецкие разведчики тоже активно действовали на участке обороны Вашего полка?

Л.М. - Немцам тоже нужна была свежая информация. Но так часто как мы, я думаю, они, скорее всего, в поиск не ходили. По крайней мере, исчезновение солдата или офицера из передовых порядков считалось ЧП, но тут речь могла и идти и о банальных перебежчиках, а не об успехе немецкой разведгруппы. У нас как-то ночью, на передовой НП командира полка звонит дежурный ПНШ, и поднимает разведчиков «в ружье». Выяснилось, что в роще, позади НП, немцы взяли «языка», но «засветились». Мы, вместе с другими бойцами, кинулись их ловить. Немцам удалось как-то улизнуть, а «языка» они бросили. Пытались его убить, но не дорезали. Нашли нашего солдата еще живого и недобитого, хотя его пару раз немецкие разведчики ножом полоснули.

Г.К.- Разведчиков привлекали на охрану штаба полка или полкового знамени?

Л.М.- До курских июльских боев (когда вместе со штабом полка мы оказались в полуокружении) - никогда. Мы всегда жили в землянке на отшибе, со штабными почти не общались, все указания получали через ПНШ . Никаких «пряников» нам за удачный поиск прямо в штабе не раздавали. Даже наградные листы заполняли непосредственно во взводе. Я, например, со своим командиром полка майором Иваном Федоровичем Поповым, не помню, чтобы лично хоть раз разговаривал. А других полковых командиров из нашей дивизии, майоров Уласовца и Баталова, видел только издалека, на митинге при вручении гвардейского знамени. И в штабе дивизии я был всего пару- тройку раз, нас, полковых разведчиков, посылали с боевым донесением к начальнику дивизионного разведотдела. И надо же так случиться, что на встрече ветеранов дивизии в Шебекино, через сорок лет, единственным человеком сразу меня узнавшим, был офицер штаба дивизии, наш бывший начальник оперативного отдела Борис Павлович Юрков, видевший меня единожды в штабе дивизии, и то , мельком.

Я как раз тогда сдал пакет начальнику разведки, вышел из его землянки и тут заметил валявшийся на земле «жирный» окурок. Поднял его.

Это заметил стоявший рядом с землянкой офицер.

Он протянул мне пачку папирос - Закури, разведчик - Да я не курю - А зачем тебе окурки, если ты некурящий? И тогда, я ему признался, что папиросные «бычки» мы подбираем для нашего отчаянно курящего командира взвода, так как ему папиросы перепадали очень редко, а пайковую махорку нам дают от случая к случаю, и наш взводный без курева, просто измаялся. Юрков сразу подарил мне еще с десяток целых папирос, которые, я отнес Кузьмичу.

И я этот эпизод сразу забыл, а Юркову он прочно врезался в память.

Тем офицером у землянки разведотдела был он.

При первой встрече он подошел ко мне и сказал, что лицо ему мое знакомо, а фамилию он забыл, и напомнил случай с окурками.

Г.К.- Борис Павлович Юрков, если я не ошибаюсь, войну закончил командиром стрелковой дивизии?

Л.М.- Да, в конце войны Юрков был комдивом, в звании генерал - майора. Борис Павлович начинал свой боевой путь командиром роты курсантов Краснодарского военного училища, в Сталинграде командовал учебным батальоном 29-ой СД, который, использовался, как последний резерв и сражался наравне с другими стрелковыми подразделениями дивизии. После войны он закончил АГШ и преподавал в Академии имени Фрунзе. В конце восьмидесятых годов ушел в отставку, оставил Москву и переехал жить в деревню в Новгородскую область. Я ездил к нему туда, в село, навещал. Мы сдружились с Юрковым. На следующей встрече ветеранов он бронировал мне место в гостинице в своем номере. Потом переписывались. Письма он писал хоть и редко, но всегда душевные и обстоятельные. Жив ли он теперь? Борис Павлович был старше меня на десять лет…

Г.К. - А командиры стрелковых батальонов как относились к полковым разведчикам?

Л.М.- С уважением. Всячески нам помогали. Из стрелковых комбатов нашего 222-го гв. СП первой половины 1943 года достоверно знаю, что выжил Василий Иванович Сагайда. С ним мы встретились также на Шебекинской встрече ветеранов дивизии 1983 года. Меня поселили в гостинице в одном номере, с красивым седым полковником, с семью боевыми орденами на мундире. Он представился - «Сагайда. Приехал из Ростова - на - Дону». Фамилия редкая, звучная, кого-то напоминала, а вспомнить сразу я не мог. Назвал ему свою фамилию, но она ему тоже ничего не говорила. «Вы, из какого полка?» - спросил я. - «Командир батальона из 222-го. А вы кто?»- «Разведчик 222-го» - «О!!! Вспомнил! Это ты подобрал дохлого немца и выдавал за пленного?» - шутливо заметил он. Тут же вспомнился давно забытый случай военных лет. Как-то, возвращаясь из разведки, сопротивляющегося «языка» пришлось оглушить прикладом автомата по голове.

В бессознательном состоянии мы его перенесли через передовую 2-го батальона. Обычно, при возвращении из разведки нас встречали в первой траншее : помощник начальника штаба полка по разведке, командиры батальона и роты, на чьих участках обороны мы переходили передний край и кто - то из разведчиков.

Посмотрев на полуживого «языка», Сагайда крикнул нам nash; «Вы что, разведка!? Издеваетесь?! Дохлого немца притащили, и мертвяка за «языка» решили выдать?!» . Но тут пришел врач полка, привел немца в чувство, и пленный начал давать показания.

Г.К. - Как награждали полковых разведчиков?

Л.М.- В 1943 году в армии вообще награждали редко. Тогда не до наград было. Такая мясорубка шла, что вам сейчас и не представить… В 1943 году, за спасение взводного в разведпоиске, меня наградили орденом ОВ - 2-й степени, но получить орденский знак я не успел, выбыл в госпиталь, и эта награда нашла меня только в 1948 году. В июле сорок третьего, в разгар Курской битвы, когда я лежал в санбате дивизии, раненых обходили замполиты и ПНШ, и заполняли наградные листы. На меня тоже написали представление к награде, но судьбу этого наградного листа я не знаю, и потом, после войны, выяснять не пытался. Но, конечно, разведчиков чаще отмечали наградами, на их долю выпадали самые опасные, смертельные задания, и их ратный труд не оставался незамеченным. Ведь по сути дела, каждый поиск- это своего рода самопожертвование ради боевых товарищей. Мой фронтовой брат Али Каримов, уцелел на войне, которую закончил полным кавалером орденов Славы трех степеней, а также был по праву награжден орденами Красной Звезды и медалями «За Отвагу».

Г.К. - В июне сорок третьего года , Вы и Ваши товарищи осознавали, что скоро грянет великая битва под Курском?

Л.М. - Наш кругозор ограничивался, образно говоря, пределами полевой карты - двухверстки, на которую наносилась схема расположения частей и подразделений дивизии. Границы полосы действия 72-ой гв. СД обозначались на такой карте красными линиями. За левой - ставился номер дивизии левого соседа, за правой - номер части правого соседа. И все. Никаких лишних подробностей и деталей. Только в штабе дивизии и, возможно командиры полков, могли знать, что здесь готовится. А мы только слышали выражение «курский выступ», на южном участке которого находились, но даже не могли предполагать, что главные военные события летней компании 1943 года развернутся именно здесь. Но то, что скоро начнется немецкое наступление - явно чувствовалось. Начиная с последних дней июня все части дивизии, находились в состоянии повышенной боеготовности. Пехота углубляла окопы и рыла новые ходы сообщений. На всех НП круглосуточно находились офицеры, артиллерия была подтянута к переднему краю, у железнодорожной насыпи заняли позиции части ИПТАПа. Саперы спешно выставляли новые противотанковые мины и проверяли готовность старых минных полей, связисты тянули дублирующие линии связи, полковые медико -санитарные роты получили дополнительный запас медикаментов и перевязочных средств, на передовую подкинули еще боеприпасов.

Все эти события разворачивались на наших глазах с кинематографической быстротой. Все понимали, что еще день - другой, и на нашем участке начнется серьезная заварушка. В ночь на 3-е июля полк был приведен в полную готовность, а нам, и дивизионным разведчикам, передали приказ командира дивизии генерал - майора Лосева - «Взять «языка», во чтобы ни стало!».

Наша группа взяла в плен немецкого унтер-офицера и доставила его в штаб дивизии. В этом поиске у нас были потери, на отходе, осколками мины тяжело ранило разведчика Сашу, его фамилию сейчас точно не могу вспомнить.

Раненого товарища мы передали медикам, и Алик Каримов сокрушался - «Немца, эту сволочь, целым доставили, а Саню, Саню не сберегли!».

Но этот унтер - офицер не знал точного времени начала наступления, только сказал, что в войсках было зачитано обращение фюрера, которое призывало «доблестных солдат рейха выиграть предстоящее решающее последнее сражение». Нас снова послали за «языком». На нашем участке и у соседей, на кромке «нейтралки», были захвачены немецкие саперы, снимавшие минное поле перед собственным передним краем. Сапера сразу отправили в штаб дивизии. Часом позже, как потом рассказали товарищи, на участке соседнего полка к нам перебежал немецкий солдат, назвавшийся антифашистом. Какие сведения он сообщил, я знать точно не могу. На послевоенной встрече один из бывших офицеров штаба дивизии рассказывал, что антифашист передал информацию о концентрации двух немецких пехотных дивизий и 80 танков - конкретно на участке нашей 72-ой гвардейской. А 5-го июля началось…

Г.К.- Начало Курской битвы хорошо запомнилось?

Л.М.- До мельчайших подробностей помню ночь перед наступлением немцев. На удивление, нас в эту ночь в разведку не посылали. Мы обрадовались, намеревались отоспаться в своей землянке, но спать нам не разрешили. Вместе с тысячами других людей, находящихся в окопах, на огневых и исходных позициях, на наблюдательных пунктах - мы тревожно вслушивались в ночную тишину и чего- то ждали… А потом, будто небеса разверзлись и обрушились на землю. В начале третьего часа ночи вздрогнула земля от оглушающего грома сотен наших орудий и минометов. Только секунд пятнадцать- двадцать на переднем крае слышался свист снарядов и начавшаяся стрельба из стрелкового оружия, а потом все вокруг поглотил гул разрывов, все новые и новые залпы. Этот огненный смерч бушевал примерно полчаса. Он прекратился также неожиданно, как и начался. Ночь словно провалилась в возникшую пронзительную тишину. И мы с ней, неспособные произнести не единого слова. Вместо запаха сырости с реки приплыл запах гари и дыма. Все напряженно ждали - вот- вот грянет ответный артиллерийский удар. Но враг молчал и не отвечал на огонь. Прошли десять минут, двадцать, тридцать - тихо… Только через пару часов грохот разрывов сорвал нас с нар в землянке, заставил схватить свои автоматы и броситься на выход к вырытым щелям. Снаряды и мины рвались совсем близко, стенки землянки ходили ходуном, сквозь накат сыпался песок. Выбежав наружу, мы залегли в щели. Между окопами и штабными землянками метались огонь, дым и земля. Кинулись в ход сообщения, отбежали с десяток шагов и упали на дно глубокого окопа. Артподготовка противника продолжалась в полосе обороны полка более часа. Затем канонада начала стихать, и стали явственнее слышаться пулеметные и автоматные очереди с переднего края. По всей полосе обороны разгорелся яростный бой, под прикрытием дымовой завесы гитлеровцы пошли на штурм. Разведвзвод в этот день находился в резерве, и всю информацию, о том, что происходит на самом переднем крае, мы получали из обрывочных фраз наших раненых пехотинцев.

С наступлением темноты гул боя стал затихать, прорвать оборону дивизии в этот день немцы так и не смогли. Наступила ночь, но по всему берегу Северного Донца было зарево пожарищ, словно горизонт истекал кровью. Но летние ночи коротки. На рассвете противник, после мощной артиллерийской подготовки, двинул на позиции полка танки и мотопехоту. Над нашими головами появились десятки бомбардировщиков, которые обрушили сотни авиабомб на стрелковые батальоны 222-го СП, смешивая все живое с землей. И снова бойцы стояли насмерть. Но 7-го июля нам пришлось отойти на 2-3 километра. С этого дня полковые разведчики сражались бок о бок с пехотой. И так до 11-го июля, мы медленно отступали, отходя на запасные рубежи. В этот день, наши части, поддержанные танками и авиацией, отбросили немцев к Северному Донцу. А на следующий день меня тяжело рнло. Получили приказ ночной атакой отбить у немцем свой КП находившийся на высотке. Нас собрали для атаки человек сто из разных подразделений, все, что смогли наскрести. Атака стала захлебываться. И штурмовали мы эту высотку не один раз. Ворвались в первую линию окопов на скате высоты, я голову поднял и заметил, метрах в семидесяти, немецкий танк. Хобот танковой пушки дернулся, выплюнул огонь и дым. Взрыв. Почувствовал резкий удар. Я упал ничком на дно окопа, распластался рядом со своим товарищем- разведчиком Гришой Безлихотным. Смотрю, а он лежит уже убитый…

Переждал еще один выстрел, и после того как опали вскинутые в воздух разрывом последние комья земли, пополз в соседний окоп. Кругом лежали только раненые и убитые. Потом снова сильный удар по ноге. Потрогал левую ногу - липко от теплой крови. Двигаться не мог, стал ослабевать. Немцы почему-то не продвигались вперед, а только обстреливали из пулеметов и танковых орудий линию, на которой мы пытались закрепиться. Приготовил гранаты, направил дуло автомата в сторону возможного появления немцев и ждал неминуемой развязки. А к рассвету, я стал терять зрение, и впадать в забытье от большой потери крови. И здесь меня нашел Каримов. Старшина вытащил меня в тыл и передал санитарам. На прощание он пожал мою руку и сказал - «Леня, держись! Помяни мое слово: еще повоюешь. До скорой встречи!». И тут я окончательно потерял сознание, окунулся в бездонный мрак… Но свидеться нам пришлось только через четыре десятилетия.

Г.К. - Как состоялась Ваша встреча с фронтовым побратимом Каримовым?

Л.М. - В начале восьмидесятых годов в прессе появились публикации о встречах однополчан, о созданных советах ветеранов различных частей, и я решил попытаться найти своих фронтовых товарищей из 72-й гв. СД. Написал запрос в Советский комитет ветеранов войны (СКВВ). Получаю ответ - Комитет ветеранов вашей дивизии находится в Ленинграде, адрес такой-то. На заводе взял командировку в Питер, прихожу по указанному адресу. Секретарь меня спрашивает - Вы кем в нашей дивизии воевали? И выясняется, что произошла ошибка. Мне дали адрес комитета ветеранов обычной 72-ой Стрелковой Дивизии, а я то служил в 72-ой гвардейской. Снова обратился в СКВВ. Получил оттуда адрес комитета ветеранов 64-ой Армии - 7-ой Гвардейской Армии в Москве. Приехал туда, на Волгоградский проспект. Мне говорят - комитет 72-ой гв. СД находится в Киеве. Вот так, постепенно, по цепочке, я нашел своих. В Киевском Военном Округе в то время была расквартирована 72-ая гвардейская Красноградская Краснознаменная мотострелковая дивизия. На встречи ветеранов мы собирались в Волгограде, Белгороде, Шебекино и в Белой Церкви. Вот на встрече в Шебекино в 1983 году я вновь увидел своего верного друга, старшину разведвзвода Каримова. Мы с трудом узнали друг друга, а ведь сколько раз вместе ходили на задания, и это он вынес меня раненого с поля боя, и это вместе с ним мы спасали своего командира взвода Кузьмича. Кавалер трех орденов Славы, бесстрашный разведчик Али Каримович Каримов прошел войну без ранений, ему везло невероятно в самых гибельных боях и при выполнении самых сложных разведывательных заданий. После, я неоднократно приезжал в гости к Каримову в поселок Гобустан, что возле Баку, а Алик приезжал ко мне в Гомель. Встречались мы как родные братья. И родство наше - скреплено кровью.

Г.К. - Кто-то еще из разведчиков взвода полковой разведки 222-го СП состава 1943 года выжил на войне?

Л.М. - Никого больше не нашли. Ни Мельникова, ни Куровского, ни других ребят. Из дивизионных разведчиков нашелся только Коршунов, а остальные, скорее всего, погибли. Сами понимаете, после Курской дуги, впереди было еще почти два года страшной бойни, уцелеть на которой пехотинцу или разведчику было нереально… Хотя бы на моем примере можно в этом убедиться. Я на передовой провел «чистого времени» всего почти девять месяцев - и за этот период был трижды ранен, и это был обычный «пехотный стандарт» - больше трех месяцев на «передке» почти никто не мог продержаться - или убивало, или калечило.

Г.К. - А из «ульяновского» курсантского батальона кто-то нашелся?

Л.М. - Кроме меня на встречах ветеранов было еще только двое бывших курсантов - «ульяновцев». Александров Севастьянов из Димитровграда, и Василий Лукин из Ульяновска. Когда нас влили в 29-ую СД, Александр попал в роту связи, а Василий в минометчики, только благодаря этому и уцелели. А из тех курсантов, кто попал в стрелковые батальоны, в роты - никого не было… На фронте была пословица - «Пехотинец живет до первого хорошего боя». А сколько таких «хороших» боев было впереди… Личный состав стрелковых батальонов из-за потерь поменялся по много раз… Но на встрече в Шебекино в 1983 году, кроме полковника Сагайды, Каримова, Лукина, и Севастьянова, я встретил еще нескольких человек воевавших в полку в сорок третьем. Приехал из Новоахтырки Кировоградской области наш комбат 45-мм орудий Василий Сидорович Яровой, который всю войну прошел в составе полка, без единого ранения. Минометчики: бывший командир минроты Волков из Воронежа и Славгородский из Караганды, командир взвода связи Гуляев из Киева, пулеметчик Полунчуков из Липецка. Вот, посмотрите на эту фотографию, здесь мы все вместе стоим. В Шебекино я встретил бывшую медсестру полка Ефросинью Отраднову. Она вспомнила, как в мае 1943 года перевязывала раненного молоденького разведчика Леню, который, смущаясь и краснея, после первой перевязки, преподнес ей букетик полевых цветов. Довелось там увидеть и хирурга нашего медсанбата Нину Наумовну Пинскер, которая оперировала меня 12/7/1943 в палатке санбата на окраине села Крапивное, на опушке Шебекинского леса. Она была маленького роста, не больше полутора метров, и уверенно оперировала, стоя на маленькой скамеечке. Наркоза, считай, что не было… И когда она поймала мой взгляд полный выражения нестерпимой боли, то негромко меня успокаивала - «Терпи милый!...Так… Вот и хорошо. Молодец! Сейчас тебя в госпиталь отправим»…

Г.К. - После второго ранения Вы попали в другую часть?

Л.М.- Из санбата меня отвезли во фронтовой госпиталь № 4348, который располагался в бывших колхозных конюшнях на станции Алексеевка Воронежской области. Здесь меня снова оперировали, и через два месяца, я стал пытаться ходить без костылей. Перебитые кости срослись, болей в ноге уже не было, но рана на голени не заживала, гной из нее тек ручьями, - остеомиелит. Я оказался среди «старожилов» госпиталя. Таких было человек десять. И комиссовать по инвалидности нас не решались, и вернуть в строй с такими ранениями нас было нельзя. Ходячих «старожилов» даже стали привлекать на хозработы при госпитале. Пролежал я в Алексеевке пять месяцев, а потом, ко мне подошла мой лечащий врач, капитан м/с Анна Семеновна Сергеева, и предупредила, что мне сделают повторную операцию по новой методике. Я дал согласие на операцию, и после нее, рана зажила в течение одного месяца. Меня выписали из госпиталя и направили в 147-й запасной полк. В запасной части было голодно и холодно, и я торопился побыстрее попасть в маршевую роту. Вскоре меня направили с пополнением в 254-ую СД. На распределении «маршевиков», меня направили в полковую разведку 933-го стрелкового полка, но уже через два часа, мне приказали вернуться в штаб полка. Там сказали, что решено направить меня командиром отделения в полковую роту автоматчиков, которая понесла тяжелые потери, и опытных солдат в ней совсем не осталось. Прибыл к командиру роты. Им оказался замечательный человек, капитан еен Иванович Корзун. Он радостно принял пополнение, долго беседовал с каждым новичком, расспрашивал о родных и прежней службе. Это был настоящий боевой офицер, лично смелый, любимый солдатами. Своей добротой, простотой в общении и человечностью он притягивал к себе людей как магнит. И только его седая голова, «говорила» о том, сколько пришлось пережить на войне этому еще молодому офицеру.

Г.К. - В роту автоматчиков брали лучших солдат?

Л.М.- Скорее всего - да, поскольку туда направляли только русскую молодежь, в этой роте при мне не было «временно находившихся на оккупированных территориях», нацменов или бывших штрафников. Рота автоматчиков всегда ставилась в самых ответственных местах : на стыках с другими частями, в передовой дозор, или как под Корсунью - в качестве последнего заслона на пути идущих на прорыв немцев. Рота небольшая, всего человек пятьдесят, но на эту роту, надеялись как ни на какую другую. Через неделю как я прибыл в 933-й СП на нашем участке начались беспрерывные бои, сначала немцы наступали, а потом уже мы шли вперед к Днестру, теряя боевых товарищей. Дошли до реки Днестр, и здесь снова немцы атаковали нас крупными силами, при поддержке танков и самоходных орудий. Мы их отбили, дело дошло до рукопашных схваток. В конце марта освободили Бельцы и вышли на реку Прут, заняли Фалешты. И тут нас снова кинули в прорыв, на захват переправы и плацдарма на реке Серет. Шли бои за каждую высотку, немцы ничего без боя не отдавали. В последние дни мая 1944 году немцы открыли ошеломляющий огонь, и перешли в наступление, пытаясь проломить оборону полка. Автоматная рота удерживала район переправы. Мы отбили две атаки, а потом пошли в рукопашную, и заняли берег реки.

Пленных почти не брали, но и сами несли страшные потери, даже раненых не успевали подбирать. Запомнился один эпизод из того боя, происшедший на моих глазах. Наш солдат, с окровавленным лицом, в рукопашной схлестнулся с одним дюжим немцем. Трясет его и, захлебываясь своей кровью, кричит - «В Россию торопишься, сволочь?! К дому моему прешься!? Я тебе покажу Россию!». И он своими руками задушил немца, но и сам упал замертво… В самый разгар боя, я ощутил боль ниже колена правой ноги, упал, пытался приподняться, но не смог. Такое ощущение, что будто кто - то вилы вонзил в ногу, что я лечу в пропасть. Рядом со мной стонал незнакомый раненый солдат. Подполз к нему, пытался помочь, остановить кровотечение. Разорвал свою нижнюю рубашку и забинтовал его рану. Солдат судорожно скреб пальцами, словно пытался ухватиться за что - нибудь, чтобы удержаться на этой земле. Полные слез глаза смотрели на меня , а губы беззвучно двигались… В это время к нам подползли санитары, но солдат уже умер… Меня вытащили с поля боя, закинули на повозку и отправили в медсанбат, а оттуда - в армейский госпиталь в Фалешты. Рана оказалась тяжелой, сквозное осколочное ранение, кости перебиты. Сделали операцию, а через три дня, я ступил на раненую ногу и снова все кости хрустнули. Меня опять потащили в операционную. Наложили новый гипс, по пояс. Прошло два месяца, вроде все срослось правильно. Меня выписали из госпиталя и отправили в 441-й запасной полк. И здесь произошел неожиданный поворот в моей судьбе.

Г.К. - Что случилось?

Л.М. - В запасном полку, на общем построении, приказали солдатам, прибывшим из госпиталей и имеющих образование девять классов и выше - выйти из строя. Тех, кто отозвался, стали приглашать на беседу незнакомые нам ранее офицеры. Нам предложили поступить в военные училища. Я до этого об офицерской карьере никогда не задумывался. А тут поразмыслил. Война к концу идет, и три раза на ней меня уже вражеским металлом «приласкало». А скоро война кончится, и если я на ней выживу, то, что потом? Куда податься пареньку из Полесского местечка? А тут предлагают стать кадровым офицером, связать с армией судьбу на долгие годы. В военном деле я уже кое- что соображаю, определенный опыт накоплен. Подумал - подумал, и дал согласие, пойти в военное училище. Отобранных «в курсанты» собрали со всей армии, погрузили в «товарняк», и в теплушках, мы поехали в глубокий тыл. Ехали почти месяц. Разгрузились на восточном берегу реки Амурдарья. Через реку переплыли на баржах. На другом берегу врос с пески одноэтажный, с плоскими крышами глинобитными стенами, туркменский городок Керки. В нем, с 1941 года, дислоцировалось эвакуированное сюда Гомельское пулеметно - минометное училище. Но приближался конец войны, и это училище расформировали по приказу. Кандидатов в курсанты, после прохождения очередной мандатной комиссии, направили в Ташкентское пехотное училище. Наш курс был полностью фронтовым набором. Только старшины - сверхсрочники и командир нашей курсантской роты не имели боевого опыта. Нас разместили в училище в добротных старых еще «царских» казармах, хорошо кормили по 9-й курсантской норме, одели в новую форму. А позже у нас даже появились парадные кителя. Учили капитально, программа подготовки была рассчитана на два года. В 1946 году я получил лейтенантские погоны. Большую часть нашего выпуска послали в Кушку. Там находилась выведенная с Запада после окончания войны стрелковая дивизия. От тяжелых условий службы в пустыне и беспросветной тоски, командный состав дивизии спился фактически полностью, и было решено, заменить офицеров в полках дивизии. Прибыли в Кушку на замену, а в ней одно нормальное здание - Дом офицеров. А у нас - дырявые палатки , заносимые песчаными пустынными бурями, дикая азиатская жара. Воды вдоволь напиться - за великую радость было. Но после фронта , все трудности и лишения казались преодолимыми. Командовал стрелковым взводом и ротой, потом наш полк перебросили в райцентр Иолотань, дальше в Чарджоу. Здесь уже был прекрасно обустроенный военный городок. А потом , наступила эпоха «борьбы с космополитами», и в 1952 году в войска пришел приказ - «Всех евреев немедленно убрать из округов 1-го разряда , из приграничных округов и групп войск на территории других государств, и перевести в СВО и в ДВО. Не рекомендуется направлять офицеров-евреев в военные академии и принимать в партию», и так далее, по пунктам. Мне про этот секретный приказ, не побоявшись ничего, рассказал начальник Политотдела ВАУ. Тогда действительно началась «большая чистка» армии, от «инвалидов пятой графы». Я был переведен из мотострелков в Павлодар, во вновь образованное 24-ое военно- авиационное училище, готовившее летчиков - истребителей, на должность заместителя командира учебной эскадрильи по строевой части. И только когда «отец народов» отчалил в мир иной, отношение к офицерам - евреям ненадолго улучшилось. Прослужил я в армии после войны свыше двадцати лет. Демобилизовался в звании подполковника, вернулся в Гомель , и долгие годы проработал на Гомельском заводе измерительных приборов. Вот, вроде и все , что хотел вам рассказать о фронтовых годах… Столько лет прошло уже после войны, а она еще живет во мне, в моей памяти.