Пимкин Иван Федорович

Я родился в 1925 году в хуторе Советский Калачевского района. Сейчас этот хутор затоплен в связи со строительством Волго-Донского канала, а люди в разные места переселились, кому где было выгодней. Там я окончил 7 классов, потом пошел в среднюю школу, она только в Калаче на весь район была. Это уже был 40-ой год. 8-ой класс я здесь окончил, в 9-й перешел в 41 году. Война уже шла. Учителей-мужчин в основном забрали в армию, их мало осталось. Да и учеба стала такая, кто как…молодежь же – всякое бывает: кто курить, кто в карты играть. Я у отца с матерью был один. Папу, как война началась, забрали в армию в июле 41года, и мать одна осталась в селе. А я думаю, что здесь дурака валять. Приехал я домой и говорю: «Ма, я наверное брошу. Ну какой смысл мне учиться? Все равно я уже не кончу этот 9-й класс, а только расход лишний, надо же квартиру снимать, платить за нее, надо продукты. Поэтому лучше я брошу, приеду домой и с тобой будем».

В 41 году в колхозе урожай был хороший. Знакомый был директором МТС, он спрашивает: «Вань, ты чё делаешь?» – Я говорю, что сейчас ничего. – «А нам нужны учетчики, от комбайнов зерно принимать, чтоб определить, сколько комбайнеру платить, сколько он скосил».

Я стал работать там. А работать кому? Мужчин забрали всех, а остались дети как я, даже моложе, и женщины. Вот и вся рабсила, а техники тогда никакой не было, быки и все. У председателя колхоза только лошади были. Днем от комбайнов зерно принимаю, а ночью надо зерно сдавать. Нагружаем 6-8 подвод по 6-8 центнеров и везем в заготзерно, примерно километров семь до него. На быках пока доедим, часов 12 уже, надо же их разгружать – опять все это руками. Мешки насыпаем, а женщины таскают, и я им помогаю. Пока разгрузим, поехали назад. Хорошо, что быки привычные были, первого пустишь, и он пошел, мы спим, а остальные быки следом идут. К утру приезжаем в село, а там уже и солнце на восходе. Только немного задремал, и снова начинается работа. Вот так и работали.

У меня знакомые были в нашем почтовом отделении, они предложили: «Вань, приходи к нам работать  в связь, телефонистом или монтером?» А я говорю: «Разве сумею?» – «Да ребята тут есть, они тебя подучат, а потом будешь работать». Стал я в связи работать в 41 году зимой. Потом лето, весна 42 года. В июле немец сюда уже подошел к Дону. Тут все стали эвакуировать или ликвидировать, и в колхозе у нас всю аппаратуру связи ликвидировали, остался у нас только простой полевой коммутатор, а трансляции, усилители – все поснимали и позабрали. Как раз и воинские части подошли.

Здесь в Камышах был командный пункт 62-ой Армии. Когда они пришли, там уже гражданских никого не было, мы только втроем ребята остались, они нас оставили. А потом уже когда немец стал прорываться, они собрались, и воинская часть ушла, а нам и говорят: «Ну, идите по домам».

В августе к нам пришел немец, и пробыл у нас два месяца и 22 дня. Тут уже нас пацанов, заставляли работать, кого где. То на железной дороге отправляли в Сталинград снаряжение, и боеприпасы. Ночью наши кукурузники прилетали - У-2. Он подлетает, мотор выключает, потом бросит ракету, и пока она светится сбрасывает бомбы. Только две или три – мало конечно. Так наши бомбили эшелоны, а немцы говорили так: «Иван русский хитрый! Прилетит, встанет, молчит, поглядит, а потом бомбить начинает».

В ноябре нас человек 15 ребят немцы забрали, выдали нам косы. Мы косили в семи километрах от своего села – под Тихоновкой были посевы неубранные. А у немцев лошадей много, а кормить нечем. Вот нас утром отправили по два человека на телегу. А ездили на телегах военнопленные из Средней Азии в основном. Мы садимся и поехали, накосим, наложим ему, он поедет, выгрузит и возвращается, а пока ездит, второй раз накосим, и к вечеру домой.

Как раз это было 22 ноября, воскресенье, уже холодновато было. День такой солнечный, хороший. Слышим со стороны Бузиновки, с юга, артиллерийская стрельба какая-то. Подумали, немцы там занимаются, а вечером смотрим – наш узбек, молодой парень, с двумя монголками, прискакал к нам, аж лошади в мыле! Что такое? – «Русские наступают» - «Как так?» – «Да, это стреляли танки, шли сюда!» Они врасплох там немцев захватили. Пленные не знают куда деваться. Нам куда идти, тоже не знаем, стреляют кругом, мало ли… Да, и холодно, а у них была там будка соломой обложенная и печурка там. Пленные там сидели, а нам некуда спрятаться. Недалеко было две скирды соломы. Я говорю: «Давайте, ребята, норы выкапывать и туда залезем и забивайте снаружи, чтоб тепло сохранить». Одеты были в сапогах, в ботинках и фуфайках.

Вот так и переночевали, а наутро пленные на повозке поехали в сторону Ляпичево. А мы там остались. У нас ни пить, ни есть, ничего нету. Еще одну ночь там переночевали. Ну что делать? Пошли домой, а тут стрельба как раз. Я говорю: «Кто его знает, ребят, сейчас пойдем домой и попадем на нейтральную, а там кто знает, где немцы, где наши. Эти оттуда, а те отсюда и побьют нас». Еще ночь переночевали. Пленные же уехали, и у нас будка осталась. В этой будке затопили печку и уснули, а будка возьми и загорись. Труба накалилась и солома схватилась. Кто-то проснулся, и спасибо выскочить успели – ни ожогов, ничего. Будка наша сгорела. Делать нечего, пойдем домой, что будет то и будет.

Идем с косами же, нас 15 человек. Недалеко была грейдерная дорога на Сталинград и сюда на Ляпичево. Смотрим, машина едет, а там солдаты наши. Все! Наши! Лейтенант нам кричит: «Стой! Вы откуда такие вояки?» Кто в слезы…Мы три дня же ничего не ели. Он нам говорит: «Идите сюда, ребята, вот видите повозок много, давайте по трофеям, там и хлеб, и колбаса попадется». Они же все побросали, и немцы, и румыны – все свои телеги, лишь бы ноги унести. Мы пошли, кто чего нашел. Перекусили. Добирались до дому. Матеря в слезы – три дня детей нету.

В село только зашли – нас сразу цап, и в особый отдел. Откуда, чего, где были? Рассказали все – «Ну идите по домам!» 22 ноября нас освободили, а 3 декабря меня забрали в армию. Забрали всех, кто 25 года – в военкомат и в армию. Нам было по 17 лет. Тут в Калаче собрали всех с ближних районов, которые освободили, 25-й год: Калачевский, Суровикинский, Нижнечирский, Клетский, Серафимовичевский. Нас сколько набралось 25 года, всех позабрали. Я попал в 21-й отдельный лыжный истребительный батальон 21 армии – Чистяков командующий был.

Зима, январь наступил, холодно, землянки вырыли вдоль речки, в балках, утеплили их как-то. Там нас учить стали. Кто успел из винтовки стрельнуть, а кто и нет. Собрали нас и в наступление.

После того как танки замкнули кольцо, немец был в Мариновке, это от нас семь километров, так он рванул аж до Карповки, обратно к Сталинграду. Мы пока на радостях, туда-сюда, немец вернулся и опять закрепился в Мариновке, и тут его выбивали с ноября по январь, числа только 10-го его сбили. Сколько тут народу положили! Место было такое... Это сейчас уже лесополос насажали, а тогда ведь ни кустика, ничего, голая степь. Тем более с Мариновки оттуда возвышенность, и ему оттуда все видно, весь передний край, а отсюда попробуй наступать, по снегу тем более. Снег в 42 году был большой, морозы крепкие. Вот и попробуй наступать. Пошли мы и стали освобождать: Мариновка, Прудбой, Карповка, а недалеко от Карповки был питомник (выращивали саженцы для лесополос).

Пошли мы наступать, нас рота была таких молокососов 100 человек – 17-летних пацанов. В ночь в наступление выдали нам сухой паек, наркомовскую водку по 100 грамм, а нам 17 лет, мы еще не знали вкуса этой водки, это сейчас и курить умеем.

Я командир отделения был. Ребята все собрались – «Что будем делать?» А старослужащие все кричат: «Давай, водку на сахар меняем, или на табак!» Не, я говорю, ни на что менять мы не будем. Валентин (мы вместе учились) говорит: «Складывай все в мешок, в ночь в наступление идти, черт его знает, что будет! А то ранят, замерзать будешь, может и придется насильно глоток выпить». Так и сделали.

- Как вас обмундировали?

- Обмундировали хорошо. Нам выдали валенки новые, теплое белье, ватные брюки, гимнастерку, фуфайку. Тогда не шинели выдали, а бушлаты. Подшлемник, шапка-ушанка, рукавицы меховые, в общем, одели нас хорошо.

- А оружие?

- Винтовка. Тогда еще были старые образца 1800 какого-то года. Длинные, хорошие, потому что сделаны были в мирное время. А в военное время – пальцем об затвор можно было поцарапаться. Неважно делали, но все равно стреляли же. Автоматов тогда было очень мало. Были ППШ. Были 10-зарядные винтовки СВТ, но это не каждому давали, и потом они капризные: как чуть песок попадет – наперекос патроны.

В общем, пошли мы в наступление – это примерно где станция Воропоново. Когда в Волгоград едешь, не доезжая Максима Горького, есть переезд, а от него влево железная дорога идет на Гумрак. Мы вот на нее и наступали. Вышли, а что ж – пацаны, кто знает как вперед? Книжки-то читали: Чапаев вперед и мы вперед! Прошли мы, а немец оттуда как нас встретил, и мы залегли. Снег же, больше некуда ложиться, ни окопов, ничего же не было, хорошо хоть снег глубокий.

Лежим, и я услышал, что кто-то вскрикнул. Я комвзвода говорю: «Это Сашка закричал». Он: «Ну, подожди, видишь какая стрельба, куда ты пойдешь сейчас? Тебя еще ранят! Подожди, немножко притихнет». Притихло, я полез. Взводный говорит: «Ты только когда оттуда будешь лезть, возьми еще раненых четыре человека, а то как бы они не заблудились, к немцам не уползли, ночь же. А возвращаться будешь, захвати лотка два мин (для ротных минометов 50 миллиметровых). – «Ну, ладно». Я полез туда, а ведь это же не пешком идти, снег по колено. Пока долез, час или два прошло, как его ранило. «Ну как ты?» - спрашиваю. Сашка говорит: «Да, чую, ранило не сильно, но полежал немного и чувствую, что замерзаю». Ну что делать…Давай! Я маленький был ростом, а он высокий и тонкий такой. – «Давай, цепляйся мне за шею сзади и полезем».  Я проваливаюсь, а он коленями тянется по снегу. Дотянул его, этих четверых взяли и пошли назад. Вдруг началась такая стрельба. Ночь, трассирующие пули, кругом все сверкает. Он мне говорит: «Вань, давай полежим, а то не дай бог тебя ранит, и что мы тогда…вообще замерзнем!»

Полежали немного, притихло вроде. Еще немного прошли, он сам попробовал ползти, он же разогрелся. Он идет, на винтовку упирается, и меня за шею держит, а мне уже легче, и так потихоньку дошли. В первой же землянке открываем – там  хорошо,  печка. И там сидит тоже наш, вместе учились. – «Ой, да вы откуда?» - «Да вот так и так…» Там сделаны были нары – кругляк деревянный, ни соломы, ни матрасов никаких нет, времянка – ну хоть так, хоть в тепле. Говорит, вот у меня кипяток есть, а сахару нету. – «Да хоть кипятку давай!»

Побыли там, я говорю: «Я с вами погрелся, а теперь надо мне идти за минами, да идти воевать!» Нашел мины, взял и иду назад. Опять поднялась стрельба впереди. Я смотрю машина стоит. В степи их много было брошенных, горючего у немцев не было. Смотрю, за машиной народ там крутится – я туда, а там мужчины все пожилые: «Куда тебя черти несут? Ты видишь, какая стрельба! Давай сюда за машину – перестанет немножко – пойдем!» Немного стихло, я говорю: «Пошел я, а вы как хотите». – «Ну подожди и мы с тобой пойдем». Пошли, нас человек восемь собралось. Смотрим, кто-то на лошади скачет оттуда: «Стой ребята, вы откуда?» Я говорю: «Из 21-го истребительного». –  «Ребята, до землянки идите, и ложитесь, дальше не ходите! Батальон наш погиб весь, а меня конь вынес!» Комбат это, оказывается, наш был. Мы за землянкой залегли, а ни справа, ни слева никого не видно. Вот мы восьмером так и воюем, смотрим, немцы сюда идут. Снег, луна взошла и видно. – «Что будем делать?» Я говорю: «Будем стрелять!» - «Куда ж?»

Вот сейчас я думаю: смотри что значит страх! Они взрослые солдаты вроде. Вроде бы им подсказывать, что надо делать, а они у меня спрашивают, у семнадцатилетнего пацана. Я говорю: «Стреляйте! Давайте цельтесь вдвоем в одного, кто-то да попадет!» Лишь бы стрельба была. Они залягут – их там немного немцев-то!» На самом деле так и получилось. До утра мы долежали, холод же, а кухни нет, сухой паек только – сухари. Я говорю товарищу одному (он 1916 года, сталинградский): «Знаешь чего, полезем где ребята наши, если немцы их не покурочили, то у Валентина есть вещмешок, а в нем и хлеб, и колбаса, и водка есть». Полезли. Танк недалеко прошел и колея от него, и вот мы по ней поползли, и не долезли всего метров семьдесят. Они как лежали лицом к железной дороге, так они и лежат. Как рассыпанные вдоль были. Только мы высунулись, а немец  как с крупнокалиберного пулемета дал. Товарищ мой говорит: «Давай-ка назад, а то немец нам тут и выпить, и закусить даст». Мы задом-задом и уползли обратно, ничего у нас не получилось. Но факт тот, что мы видели их – нашу роту.

Получилось так, рассказывали потом. Мы же пацаны – вперед и вперед, а он правей, немец нажал, а там дивизия получили пополнение из Средней Азии. Мороз, а они к холоду же не привыкли, и они отошли. Немцы по тылу прошел сюда, и спереди немцы, и те сзади, а наши ничего и не знали, кто их побил…

Дальше пошли по балкам за немцем. Вошли в Сталинград в январе, и нас уже осталось от этой роты человек девять и командир взвода. Привели нас – вот передний край, и все. Как раз метель поднялась, не знаем, кто справа, кто слева. Мне он говорит: «Иван, сходи хоть узнай, кто там у нас слева?» Я пошел и нашел блиндаж, зашел: «Кто?» – «Да вот такой полк» - «Сколько вас тут?» – «Нас тут 11 человек!» – «А вы кто?» – «А мы вот кто!» – «А вас сколько?» – «А нас девять». Вот и весь передний край.

Рассвело. А в Сталинграде какая война была – немец через 100-150 метров, а если в домах, то на первом этаже мы, а на втором они, или наоборот. Утром метель прекратилась. В блиндаже ступенек 15 вниз было. Немцы близко, интересно же, воюют пацаны, интересно кто попадет, кто нет. У меня как-то хорошо стало получаться. Вход в блиндаж был их досок сделан, я доску выбил одну, как раз лицом к фронту, напротив как раз ДЗОТ немецкий – метров 200 или поменьше. Немцев, похоже, никто не трогал до этого что ли – утром прям бегом бегут, не ползут даже.

Как-то ловко у меня стало получаться: я прицелюсь – и он брык и всё. Ребята больше никто не стали стрелять: «Давай! У тебя хорошо получается!» Я замерзну, спущусь погреться, а они уже кричат: «Иди скорей, вылез!» Я за одно утро по 11 немцам попал. Один вылез, артиллерийский наблюдательный пункт был, со стереотрубой вылез в амбразуру, а я раз стрельнул – ничего не получается, второй раз – ничего. Говорю, немецкая винтовка у кого есть? Смотрю, один узбек лезет, вперед винтовкой, а самого не видно. Я цоп у него винтовку, он аж испугался. Я: «Подожди!» Из винтовки этой немецкой, а они хорошие были, пристрелянные. Я приложился – раз – и в стереотрубу: он брык головой на амбразуру, а стереотруба вниз кувырком покатилась. Есть! Наблюдателя сбили.

Слышу через некоторое время (мы там сидим разговариваем) – выстрелы из пушки и снаряд идет, а мы уже вроде как и привыкли, говорим: «Да это не наш, это пролетел». Он на самом деле пролетел метров 30 и разорвался. Оттуда осколок пробил с той стороны доску и мне в плечо правое, я кубарем вниз скатился. Глянули, а у меня бушлат разорван. Бушлат сняли, фуфайка смотрю, а там поменьше. Потом гимнастерку сняли, а там совсем меньше. Хорошо, что осколок сначала пробил доску, уже ослаб и потом уже только меня вдарил меня – не прям в плечевой сустав, а косо и только вырвал мне немного, а кость не задел. А если б прямо – то он мог и руку мне вырвать. Меня перевязали. Это было 21 января 43 года. Меня на командный пункт. Ожидай, вот кухня придет, тогда с ней уедешь в медсанбат.

Я там жду и смотрю мой друг, которого я вытягивал, приехал с этой кухней. Да все, говорит, выздоровел. – «А ты чё?» - «А меня сегодня ранило». Переночевали с ним, а на утро с кухней я уехал, а он пошел в часть. Как раз 2 февраля кончилось все – немцы сдались.

С медсанбата дивизии, и нас кто выздоровел, в дивизию уже прислали. А в нашу часть я не попал. А они как кончили группировку эту, они опять ухали в хутор Советский, где формировались. Меня направили в полковую разведку.

Зимой же негде было ночь переночевать, ни зданий, ничего нет. Так мы первое время на вокзале Сталинградском, там грузовые склады сбоку, а они остались целы, только без окон. Мы там печку поставили, трубу вывели. Дров было много – развалин до черта. Сюда как раз к универмагу центральному, где Сталин-то стоял, тут раньше гвоздильный завод был, а напротив через улицу кафе было тогда 3-4-этажное до войны. И немцы от завода до развалин выложили стену примерно в метр толщиной кирпичом и оставили проход, может, метра полтора в сторону вокзала, а остальная стена Универмаг отсюда загородила, тут же Паулюс был.

Через некоторое время нас перевели к Красным казармам, там частный сектор раньше был, и там кое-какие домишки еще уцелели, без окон, без дверей. Окна позабили досками, бочку тоже поставили, и вся дивизия там располагалась. А улица была перед Красными казармами, если со стороны железной дороги идти, асфальтированная широкая улица, так она была перегорожена вся немецкими могилами. Как они этот асфальт долбили или как, не знаю… Крест деревянный из кругляка и каска на каждой могилке. А так навалено этих трупов немецких было кучами! Куда в развалины не зайдешь, там лежат, трупов тьма!

Потом нас перевели в поселок до Разгуляевки. А там балка большущая идет от Царицы, и в ней немецкие блиндажи. Они были сделаны капитально, и мы в них жили январь, феврали и половину марта. Там нас осталось-то нет ничего. Там не формировали. Осталось во взводе разведки полковой человек 11, и в ротах понемногу народа.

Там по трофеям лазили, и занятия были. Вот на занятия пойдем, где сейчас Ангарский, (там же ничего почти построек-то не было, это после войны полностью застроили). Немецкие пленные стягивали трупы, и в котлованы по 300-400 человек  закапывали. А от Кишечного туда вверх на подъем, и вот остановились ребята, которые их охраняют. Немцев, может, человек 100, а охранников 2-3 человека: куда им бежать?

Это только немцев так хоронили. Сейчас ведь никто не знает, где это, а сейчас разве сориентируешься, там же все позастроено. И тут перед Казармами эти немецкие могилки – их просто, наверное, сравняли и заасфальтировали, там они так под асфальтом и остались.

В марте как раз нашей дивизии присвоили гвардейское звание. Приезжали принимать представители, вручали знамя, гвардейскую присягу принимали на коленях вся дивизия во главе с командиром. Текст специальный тоже был… Я – гражданин Советского Союза … После знаки гвардейские вручили и потом через некоторое время нас в Гумраке погрузили в вагоны и в Тульскую область под Москву. Там есть крупная станция узловая, мы выгрузились и нас по селам распределили, и мы формироваться стали. Пополнение получили, зимнее обмундирование.

Паровозы раньше были на угле, закопченые, вот такие и мы были. Такие все были черные. Холод, мороз, а греться негде. Дров нету. Вот зажгут скаты от авто, а там же дым какой. Копоть! Не умываешься! А где там умываться на этом 40 градусном морозе. Там вот мы сформировались.

Наша часть летом 43 года в Воронежскую область уехали на машинах. Там офицеры и мы разведка с ними, как охрана, обследовать новое место и подготовить, а части пришли потом эшелонами. Вот мы тут в лесу – большие сосновые массивы там, сосны давнишние, не малолетки. Там мы по палатке построили и в лесу жили. Потом примерно через месяц приказ, а нашу 80 гвардейскую дивизию перевели в резерв верховного командования, пришел приказ и пешком мы пошли, а шли только ночью. Как ночь – так 35-40 км, в  полной боевой. Пришли опять на станцию под Тулой. Тут как раз началась Курская дуга. Нас в эшелон и погнали. До Косторной доехали, а он как начал бомбить. Ночью выгрузились в Новый потом Старый Оскол, и в лес за Старым Осколом. Наутро смотрим немецкие уже листовки: «А, сталинградские жулики, знаем, что по лесам скрываетесь!» О, была какая разведка. А мы занятия проводили, туда-сюда…

- Танками не обкатывали вас?

- Нет, не обкатывали. Под Харьковом неувязка случилась, мы туда. Дня 3-4 шли, подходим, а там вроде уже ликвидировали, и мы назад к Белгороду и Курску. Ходили вдоль фронта и избились до невозможности. Мы хоть в разведке были – у нас автомат,  лопатка, пара гранат, два диска и плащ-палатка. А вот минометчики, особенно батальонные, там плита, ствол и мины. А станковый пулемет, хоть там и семь человек на расчет, а все равно один ствол несет, другой этот станок, в эту дыру влезет…и попробуй вот так 35-40 км за ночь пройти.

- Противогазы не выбрасывали?

- Выбрасывали.

- А каски?

- Каски – не. А противогазы сразу повыбросили.

После уже мы вступили в бой, в районе Грайворон, Богодухов, Ахтырка, сюда вот в предместье Полтавы. Там меня второй раз ранило осколком мины в обе ноги.  Я около траншеи сидел, и в траншею брык – готов.

А тогда такие четвертушки были, телячьи вагоны, там никого нет: ни сопровождающих, ничего. Привезли нас в Курской области Красную Яругу (там сахарные заводы). Это меня в ноги ранило так одним осколком. Он насквозь прошел, мне все разрезали. В этой же одежде весь в крови, пока нас везли, пока в бане санобработку прошли, в школе на матрасы с соломой прямо на полу легли, и ночью как подняли крик: завелись черви и они там как начали…терпения нет никакого! Вызвали персонал и начали ночью делать перевязки – удалять этих червей. И как только сделают человеку перевязку,  он засыпает сразу как мертвый. Я месяца с два там побыл, и выписали меня.

Потом в 3-ю часть я попал. С этой частью в Киев приехали. В эту часть я попал около Житомира. Тут тогда бои были, Новоконстантинов, Староконстантинов, а потом  пошли Винницкая область… потом Днестр мы перешли без боя. Там такой мост понтонный. Пошли в наступление потихоньку на Станислав (Ивано-Франковск сейчас) уже западная Украина, форсировали речку, и меня там 3-й раз ранило. Опять госпиталь. Месяц я полежал в Чиркове, потом в Станислав меня, оттуда привезли в Донбасс.

Ранило пулей в левую ногу, только теперь с повреждением нерва. От Донецка 3 км, а там шахты, старые шахтерские помещения – 2-3 этажные дома, и госпиталь там. Потом стали ликвидировать наши госпитали. И вот кого куда… Я попал опять на санпоезд и повезли аж в Кутаиси (Грузия), там я недолго полежал меньше месяца, потом меня оттуда комиссовали и дали свидетельство, что к службе не пригоден, но с отсрочкой до переосвидетельствования через 4 месяца.

- В полковой разведке какие задачи ставились?

- Выявление огневых точек противника, наблюдение за передним краем, охота за языком, когда в обороне стоим.

- У вас были выходы за языком?

- У меня лично нет. Потому что я был мал ростом, но ребята ходили, там все-таки сила нужна.

- Чем были вооружены?

- Автоматы ППШ. Потом ППС вышли маленькие. ППШ они хорошие, только тоже грязи боятся, уход за ними нужен, а то перекос патрон бывает. Вот немецкий из грязи вынешь – стреляет. ППС легкий был, и магазин у него поменьше, и удобный.

- Как кормили на фронте?

- По-разному. В наступлении как-то все полегче – там трофеи, а в обороне бывали и перебои.

- Ленд-лизовское что было из еды?

- Американская колбаса в 4-х угольных банках, ручка откручивается.

- Как мыться, стираться удавалось?

- Ой, и не говори. Вшей было, знаешь сколько?! У меня была немецкая безрукавка, мех мягкий, хороший, теплый, так вот ее положишь, а она ходит, ворочается от вшей! Рубашку расстегнешь, под мышку залезешь, и оттуда сколько надо, столько и достанешь. А где там мыться, особенно зимой? Ни парилки, ничего нет. Разденемся, костер разведем и над костром вот так – тррррррр-трррррррр по швам. А там подпалило одежду где-то. Холодно же, особенно зимой, если есть какой-то домишко. Туда набьется народу, там где-то найдешь место, примостишься, только чуть загрезишься – как они начнут! Все! Терпения нет! Плюнешь, а на холод выйдешь опять, они замолкают. У нас командир роты был, он говорил: «Вот своя-то она как-то или привыкла или чего, а вот чужая залезет, так она как танк бороздит».

- Такого понятия как туалетная бумага не было?

- Да ну… Кто там голову об этом морочил? Откуда ее кто давал? Снег, трава, тряпки, если есть у кого в запасе. Откуда бумага? Ее таскать еще надо.

- 100 граммов выдавали?

- Да, каждое утро и зимой и летом, но только это на фронте, а на формировке нет.

- Что хранили в вещмешке?

- Полотенце, мыло, если есть, никаких зубных щеток не было, у кого может, рубашка или кальсоны запасные, или что еще… Когда сухой паек дают, хлеб, сухари или что еще…Котелок, ложка, кружка. У меня круглый был котелок… в Сталинграде мы под Гумраком наступали, а там военный был аэродром, и мы как-то с горы шли. А у меня котелок за вещмешок был привязанный. На горбу же, он торчит, так его весь просадили пулями. Потом когда вещмешок снял, кто-то сказал: «Ты чего носишь?»

- Как копали окопы?

- Лопаткой, в зависимости от того, как сложилось. Вот мы, допустим, на двоих копали окоп, подлиннее. С приступком, чтоб садиться обоим. А под Полтавой пошли в наступление, а мы в балке были. Немец минометный налет сделал, а было уже прохладно в августе и мы плащ-палатками накрылись. Она мина упала в бруствер и как сыпанула нам. Чуть вроде перестала стрельба, а никак не вылезешь, плащ-палатку засыпало с краю а там и дышать уже нечем, но повылезли. Я себе голову высунул, он себе, и сидим молчим – боимся спросить друг друга: Живой или нет? Потом он заворочался: «Ты живой?» – «Живой!» – «И я!» Ну, хорошо.

Бомбежки я раньше вроде не боялся. Один раз тоже под Полтавой я на КП был, и меня начальник разведки послал в тыл принести что-то с хозвзвода. Я пошел, а рядом сады, я хоть и бегом, а в сад забегаю, смотрю, самолеты немецкие разворачиваются и сюда. Я бегом, мне стало страшно, я боялся: Не дай бог убьет, а никто знать не будет. Чтоб сообщить хоть, а они уж вот. Эти одномоторные у них были – как сирену включит, смотрю, уже бросать будет. Я в окоп прям под яблоней. Чуть я полежал, смотрю, он уже сбросил бомбы. Меня из этого окопа как будто какая сила вытолкнула, метров 15 отбежал и во второй окоп прыг сходу. Уши заткнул – они так противно свистят. И что вы думаете? В тот окоп, где я раньше был, попала бомба. Так я с этих пор  бомбежку стал бояться. Вот и говорю: Значит, мне не судьба была умереть.

- В разведке боем не участвовали?

- Не, мы разведку боем не делали.

- Со штрафниками не встречались?

- Тоже нет.

- Про заградотряды что-нибудь слышали?

- Ну слышал. Он в дивизии был. Видел я их в дивизии так-то…а как они действовали, где и чего... Я не видел. Да ясное дело как. Они же следом идут. Всякий бегущий назад останавливается.

- Немецкие атаки как выглядели? Как в кино показывают?

- Я не попадал так, чтоб в обороне шла сильная атака на нас. В Западной Украине когда мы были в мае 44 года, как раз мы там получили пополнение, и не успели их переодеть, пошли в наступление. А немец дуванул с танками, и они кто сдались, кто убежали. Так я один раз только убегал. 18 лет мне было, я думал, что запалюсь. И что интересно, как ни оглянусь, я самый задний, никого нету! Потом уж как-то я догнал командира пулеметной роты с комбатом нашим – они с собой станковый пулемет тянут. Ну, давайте втроем, а тут уж недалеко и до леса. Вот до леса мы дотянули его и в этом лесу попадали – еле отдышались.

- Вас на танки десантом не сажали?

- Нет, десантом не был, как-то за Киевом было такое дело. Когда двигаемся, так танки идут. На танки заберемся, чтоб меньше пешком идти. А там же грязь, чернозем – невылазная грязь. Артиллеристы бедные. Лошади не тянут, все вручную! Грязь налипнет на колеса пушки, и лошади, и люди изнуренные.

- Как местное население вас встречало?

- Наши, украинцы – так тут более-менее, а вот на западе, там как-то не особенно с охотой. Вот придешь что-то спросить, а в ответ: «Ниц! Нема, пан! Герман все забрал! Трохи заложилось, товарищи пришлы да забралы!» У них чё ни спроси – все «ниц, нема»! Еще если ребята, лихачи какие, спрашивают: «Пан? Эта дорога по этой дороге?» – «Так-так, пан».

- Как награждали?

- У меня только медали: За оборону Сталинграда, За победу над Германией. Мне их некогда было зарабатывать. В декабре забрали, в январе ранило, в марте – в августе ранило, в сентябре – в ноябре опять ранило. Обычно-то кого награждают… Новые поступят – так их пока узнают, как, кто, а кто давно воюют– их уже все знают, и отношение к ним другое, и привыкли к ним, знают, что он может, что не может. А я три раза раненый за два года – каждый раз в новом коллективе. Госпиталь, чуть побуду, опять госпиталь.

- Как оцениваете своих командиров?

- Первого его еще под Сталинградом убило, он, похоже, не кадровый, а с института ему дали лейтенанта, командиром роты сделали. Перед наступлением он напился пьяный, вышел: «Вперееееед!» Тут шальная пуля прилетела и только шлеп – еще в наступление не ходили, а его убило. Вот тебе и командир. Командиры взвода были  хорошие. В 80-ой дивизии там отличные командиры были, и в 396-ой дивизии тоже.

- У вас не было впечатления, что воюем неграмотно, большие потери, тогда не разговаривали про это?

- Нет. Тем более у нас в 17-18 лет. Может, кто-то взрослые что-то понимали, думали, а мы-то чё – молодежь, о высоких материях, мы о них понятия не имели.

- К замполитам какое было отношение?

- Разное. У нас был замполит не особенно хороший. Как перед наступлением командир батальона распределяет, кто, где, как и чего - задачи ставит боевые. А замполит: «Ну комбат, я в тыл, организую снабжение, боепитание». Уж бывало все говорят: «У капитана этого (забыл уж как его звали) одна песня – как перед наступлением он - боепитание…»  Люди-то разные.

- С особистами не сталкивались?

- Нет.

- К вам бывшие пленные в часть не попадали, освобожденные?

- Нет.

- Женщины были на передовой?

- Медсанслужба полка, там женщины есть и мужчины. В ротах, батальонах там санинструктора тоже женщины. Относились к ним хорошо, а чего там?

- Вы согласны, что войну выиграла молодежь? Молодой организм легче переносил все тяготы и лишения.

- Это трудно сказать. 25-й год – 17-летние что они могли выиграть? По сути дела пацаны. 25-й у нас в конце 42-го года попал в армию, а до 42-го года, начиная с границы, кто вынес? Отступление до Сталинграда, на чью долю досталось? Не на нас!

- Гранатами пользовались?

- Да, лимонки и РГД были. У нас парень один был, а у немецких вот такая ручка и там они такого действия – у них такой колпачок… и вот ее кидает немец, она лежит шипит. Этот лихач хватает и назад. Она не сразу взрывается.

- Вы надеялись выжить или думали, что рано или поздно убьет?

- Перед наступлением каждый думал, выживу или нет, страх вроде какой-то, а когда идешь в атаку, забываешь обо всем! Уж я не знаю, как это и выразить: или звереешь, или что… только одно тебя заботит: смотри туда, стреляй туда, вперёд! Или некогда об этом думать. А после боя, кто останется живой, так вот смотришь, кого-то убило, уже снова так страшно становится! А в наступлении когда – так волосы шапку на голове поднимают.

- Что кричали в атаке?

- Ура. За Сталина у нас никогда не кричали. Мат хорошо помогал. Когда на Курской дуге в бой мы вступили. Немцы потом шутили так: «Что это за армия пришла? – Те кричат «Ура!», те кричат «За Сталина!» А это армия кричит: «В бога мать!» Что это за бога они вспоминают, секта что ли какая? (смеется)

- Ваше отношение к Сталину в то время, и потом изменилось?

- Я противник, между прочим, что хают Сталина. Кто его знает, что бы было, если б его не было. Я считаю, что он большую роль сыграл в Победе.

- С власовцами не сталкивались?

- Нет.

- Союзников немцев видели?

- Румын тут было очень много, а там в Каменец-Подольской или Винницкой области, с венгерской дивизией мы столкнулись. Они на велосипедах, у них пристроены держаки для винтовок.

- Как вы относились к немцам?

- Какое отношение? Убивать значит убивать. Мы нагляделись, что они делали. Поэтому жалости никакой во время войны не было.

- С пленными как поступали?

- Я их по сути, дальше там и не видел, а вот тут в Сталинграде они пачками шли и никто их никуда не сопровождал. – «Пан, Пан? Плен?» – «Идите, плен». Махнешь вот так, - «Идите вот сюда на Гумрак!» И они сами идут. Что их будешь стрелять что ли?

- Сразу после войны фронтовики награды не носили?

- Да, тогда как-то…да оно и при Брежневе еще не начали. Это вот только последнее время как-то стали, то Общество ветеранов…а тогда же не было ничего такого.

- Как узнали о Победе?

- Я уже дома был, там же в связи работал. У нас-то радио не было, из Сталинграда сразу: «Война окончилась!» Мы сразу всем раззвонили. А нас в селе было человек восемь инвалидов войны, и председатель сельпо тоже инвалид. Тогда водка же коммерческая была - 125 рублей, а плановая – 70. Мы к нему сразу: «Давай выписывай нам!» Он выписал нам по пол литра на брата и давай праздновать!

Домой я приехал в декабре 44 года. Мне было всего 19 лет, а я уже отвоевался: три раза раненый. Дома у матери была корова, да ее немцы съели. А из хаты выгнали – она в кухнешке жила. Мне на комиссию как раз в мае, а тут как раз война кончилась, и я остался дома, дали мне инвалидность, устроился я опять на работу в связь и работал там. Потом сюда переселились в Ильевку в связи со строительством Волго-Дона, тут работал в Донском районе гидросооружений. Директор вечерней школы (я ей и сейчас благодарен) пристала ко мне: «Давай в вечернюю школу». Я говорю: «Я в 9 классе учился, но я только попробую, а то что ж сколько уже прошло – это я в 54 году – это уже 13 лет я не учился. Давайте я попробую-похожу и если у меня будет получаться, только не спрашивайте меня ничего, то останусь, а если нет – значит, нет!» Походил – первое время – в одно ухо влетает, в другое вылетает, ну ничего не соображаю. А потом задался я целью – что уж я такой что ли тумак? Собрал книжки с 6-го класса: физику, химию, алгебру, и месяца через два я стал разбираться, а к концу года я уже один их лучших учеников. Хорошо как раз у нас преподавателем был старший инженер службы защиты и автоматики на насосной Крюков Виталий Петрович – такой очень грамотный мужик натаскал меня по физике, алгебре, геометрии.

Я 9 и 10 классы кончил в вечерней школе, работал на насосной, и у нас там начальник тоже был хороший, спрашивает: «Ваня, что ты думаешь? У тебя есть возможность в институт поступить?» – Говорю: «Да есть перспектива.» – «Ну так иди. Что ты будешь сидеть тут электриком? Я пока тут сижу и тебя держу, а завтра меня если снимут? Или переведут куда? Поступит другой. То так, то не так это делаешь. Иди!» Я, не рассчитываясь, поехал сдал документы в медицинский. Дядя приезжал, брат отца старший – работал управляющим Железноводскими курортами. Он говорит: «Иди-ка ты в мединститут, врач – специальность, которая всегда в ходу». Ну и я пошел. Ну и первое время отставал. А молодежь после 10-го класса они молодые, память-то хорошая. Первый год в мединституте – анатомия да латынь, одна височная кость 70 названий латинских. Елки зеленые! Вот это зубреж! А память-то уже не та, и дома уже семья. Хожу и думаю: дурак, на черта я пошел учиться в это? Лучше бы я работал. Ну, еще попробую полгода проучусь. Туда-сюда и 6 лет и проучился. Окончил мединститут – ни одной тройки не было. Направили меня в туберкулезный диспансер Калача-на-Дону, и я тут 39 лет проработал после института, из них 23 года главврачом. В 2001г. ушел на пенсию, мне уже было 76 лет, и уже 9 лет на пенсии.