До войны я учился в ремесленном училище, что было на Петроградской, возле Ситного рынка. Когда началась война и немцы приближались к городу, мы принимали участие в укреплении города. Мы готовились к тому, что немцы войдут в Лениград - вдруг ворвутся в город. У нас здание было пятиэтажное, на крыше были бутылки с горючей смесью. Были кроме того винтовки - шесть штук были, по-моему, у комсомольцев. А 8 сентября, когда замкнулось кольцо блокады, был большой надет фашистов на Ленинград. Горели Бадаевские склады, горел Ботанический сад, горели живые деревья в нашем районе, где наше ремесленное училище на Петроградской стороне, в районе Ситного рынка. Пришлось участвовать в тушении пожара, на большой площади.

В ноябре райком комсомола предложил пять комсомольцев добровольцами направить на фронт. Я хоть и был секретарем комсомольской организации, изъявил желание пойти. После того, как нас поготовили немножко - штыковому бою, метанию гранат, и обращению с оружием, нас в январе-феврале нас через Ладогу перебросили на Волховский фронт. И я попал в 286-ю стрелковую дивизию. Это очень хорошая оказалась дивизия по современным понятиям. Она стояла подо Мгой, и как записано в биографии этой дивизии, она не отступила ни на шаг - ни до прорыва блокады, ни до окончательного снятия блокады Ленинграда в январе 1944 года. Но я в этой дивизии служил только до сентября 1942 года. За это время я стал командиром отделения, помощником командира взвода разведки, хотя у нас был и учебный батальон, я командовал фактически взводом разведки. Учеба была у нас как бы на практике. Ни одной ночи, ни одного дня не проходило без того, чтобы воевать. Так учебы как таковой не было. Если командиры проводили разведку боем - настоящее наступление, по нашим понятиям, то мы участвовали в разведке боем. Если период был тихим, то нас, разведчиков, использовали в боевом охранении. Мы находились впереди нашего переднего края, на нейтральной полосе, и следили за тем, чтобы немцы не пошли тайно к нам на разведку, и чтобы - неофициально наша контрразведка, НКВД - чтобы наши туда не убежали и не сдались. Ну и меня часто они терзали - надо выверять таких, кто хочет уйти! Я говорю: "да нет таких, все хорошие, все честные!" В этом вопросе не было у меня с ними согласия. Они мне говорят: "а ты спровоцируй, скажи, мол, давай перейдем!" Я говорю: "как же я могу такое сказать? Они потом не вам, а какому-нибудь другому офицеру доложат, что я такое говорил. Я на такое никогда не пойду, ни на какие провокации."

Потом я стал командиром взвода разведки, и мы проводили операции, ходили в ночной поиск, и за языком. Были удачные бои, были и неудачные. Была так называемая Синявинская операция в сентябре 1942 года - нужен был язык позарез. Нас контролировали два майора - один зам по политчасти командира дивизии, и начальник разведки дивизии. Разведка сложилась неудачно, прямо скажу, и по вине этих двух. Они выпустили нас, мы уползли, а получилось так, что кто-то там отстал, они его послали вдогонку. Послали его вдогонку, а он подорвался на мине. Взрыв, немцы всполошились, и мы были обнаружены. Когда мы вернулись, эти два майора были в ярости - их же высшее начальство послало. Меня спрашивают: "почему вернулся?" Я говорю: "потому что по цепочке было передано - отход" Как только немцы нас обнаружили, каждый передал по цепочке впереди ползущему команду на отход. Я как командир был впереди, за мной группа захвата, впереди два сапера. "Кто дал команду на отход??" А за мной полз старший по группе захвата, сержант, Кустовский, по-моему, была его фамилия. "А тебе кто дал?" - "А мне сзади передали." Сержанта сразу изымают, в штрафную роту. А мне приказ - снова действовать, а уже рассветает. Немцы переполошены, все видно. То есть как бы напролом. Один майор, армянин, мне пистолет в грудь: "если вернешься ни с чем, расстреляем в собственной траншее как последнюю собаку." Я ребятам говорю: "Все слышали? Пошли." Мы поползли, на нейтралке я собрал всех, проволоку немецкую разрезали, вроде тихо. У нас было так, что сначала в немецкую траншею врывается группа захвата, чтобы схватить, справа группа прикрытия, и слева группа прикрытия, чтобы немцы не помешали. И вот по команде моей мы ринулись, и немцы нас встретили плотным автоматно-пулеметным огнем. Конечно, большинство погибло. Когда большинство погибло, мы уже лежали. Почему я уцелел - наверное, потому что вперед вырвался. Немцы уже сами начали выскакивать из траншей, чтобы нас брать в плен, и я отбивался автоматным огнем. Отползли, собрались на нейтралке. Неудачная операция. Я стал думать, что же мне делать. Назад вернешься - грозит расстрел, вперед - я и по национальности еврей, и по духу политбоец, как я могу сдаться? И вот не спеша собрал всех раненых, там было несколько легкораненых, и всех по очереди в течение двух часов вытащили в нашу траншею. Последним в траншею вполз я, и эти два майора мне говорят: "Ну сержант, ты молодец!" Я говорю: "какой я молодец, я погубил всю свою группу!" - "Нет, все равно ты молодец, всех вытащил, но у вас не получилось, что поделаешь." Потом в штабе дивизии эту операцию разбирали, и мне сказали буквально следующее: "Эти два майора представляют тебя к медали "За боевые заслуги", но ты не таков. Давай собирай новую группу, надо повторить операцию. Обещаем орден Красного знамени, получишь орденский паек, путевку в Лениград..." А тогда как орден, так давали сразу литр водки, буханка хлеба, банку консерв - тогда это было модно - американских. Ну что я буду, торговаться и спорить? Я был на все согласен. Но прошло два дня или три, я никого не собрал, и мы перешли в наступление. И вдруг в первый же день наступления командир роты кричит: "Сержант Спиндлер!" - "Я!" - "Тебя приказано отправить на офицерские курсы!" И таким образом я попал на офицерские курсы 8-й Армии, что находились в Сясьстрое. Учился я там четыре месяца. Должен сказать, что за эти четыре месяца мы больше воевали, чем учились, потому что это все же прифронтовая полоса. То туда нас бросали, то сюда. Я оставался командиром курсантского взвода. И вот в ночь на Новый 1943 год нас подняли - срочный выпуск офицеров, 20 человек. Меня одного выпустили лейтенантом, а всех остальных - младшими лейтенантами. У меня должность - начальник штаба батальона - такая высокая должность, 9 замкомроты, и 10 командиров взводов.

Я получил назначение в 73-ю морскую бригаду. С января я был помощником начальника штаба отдельного стрелкового батальона 73-й морской бригады. У меня назначение - начштаба батальона, а в морской бригаде у отдельных батальонов статус полков. "У нас нет батальонов! Кем ты раньше воевал?" - "Я разведчик" - "Ну, будешь помощником начштаба по разведке". Тут в январе 1943 года была попытка прорыва блокады со стороны Волховского фронта. Там много было войск, Вторая Ударная Армия, и так далее. А навстречу нам шел Ленинградский фронт. И к 18 января блокада Ленинграда была прорвана. Наша 73-я морская стрелковая бригада в момент прорыва блокады стояла в обороне на Синявинских высотах, и на какое-то время ее даже перебрасывали в район бывшего Невского пятачка - меняли там части. В сентябре 1943 года на фронте были у нас уже некоторые успехи, и бригаду расформировали. Моряки - настоящие моряки - пошли служить на флот, а такие как я, пехотинцы - пошли служить в пехоту. Так я попал в 124-ю стрелковую дивизию.

Уже в 124-й стрелковой я был помощником начштаба 406-го стрелкового полка по разведке. Там мы стояли от берега Невы вдоль Синявинской высоты - правда, мы в болоте, они на высоте. У меня на том берегу войны была станция подслушивания радиопередач. И вдруг в один из дней был зафиксирован такой разговор немецкий - танк Тигр благополучно прошел мост реки Мга, мост выдержал, и танк движется в сторону переднего края. Эти танки только появлялись, и для нашего участка эти сведения были важные! Кстати, этот мост там так и стоит, его не ремонтировали ни до, ни после войны. Раз появились такие сведения, мы сразу доложили командованию дивизии, и в штаб армии, и все были оповещены. Во-первых, если этот танк Тигр появится и пойдет в наступление, чтобы не пугались, а во-вторых, все было подготовлено, чтобы его подбить. Солдаты с противотанковыми гранатами, с ПТР. И в результате, когда этот танк в одно прекрасное утро появился, то по нему стреляли все кто из чего мог - из винтовок, и так далее. В результате этот танк не дошел до нашего переднего края, был подбит на нейтральной полосе. В следующую ночь немцы его оттащили. Наши танки по сравнению с Тигром выглядели поменьше. У нас в основном были Т-26, легкие такие, Т-34 - нормальных средних танков, у нас было мало. Вот такой был эпизод, что немцы не смогли его как слдует использовать, потому что мы были предупреждены. Он же мог был нас испугать, у нас могла быть паника, а тут все его ждали, как гостя. Вот это заслуга станции подслушивания, где у меня был и переводчик.

Много было там операций. Мы стояли под Синявино до января 1944 год, когда была окончательно снята блокада. Мгу мы взяли 21 января 1944 года. Этот день считается днем окончательного снятия блокады Ленинграда, в Москве был дан салют, мы почувствовали вкус победы, но благодаря чему была освобождена Мга? Что предшествовало этому? Действия разведки, бои местного значения, когда от каждого полка действовало по батальону, или от каждого батальона по роте. мы вели настоящее наступление, а они отбивались. Были разведки днем, когда мы, разведчики, подсказали командованию, что ночью немцы ухо держат в остро, пускают ракеты, а днем они теряют бдительность и отдыхают. И вот мы решили сбегать к немцам - хорошенькое дело, сбегать - днем! Разведгруппа была собрана, человек 20, и по команде мы все выскочили из нашей траншеи, пробежали нейтралку (она была проверена, что там нет мин), и ворвались к немцам. Для немцев этот наш бросок был неожиданным, так как мы знали, что у них там обед - до этого мы подслушивали, что у них в это время котелки стучат. Так что у них там остался на тот момент в траншее один наблюдатель, а они все вместе весело пошли обедать. Мы ворвались туда, схватили этого наблюдателя, притащили его живьем, и вернулись без потерь. Вот вам была неудачная операция, а эта - пример удачной.

В ночь с 19 на 20 января 1944 года - почему мы перешли в наступление? Потому что четырнадцатого числа из района Ораниенбаума по немцам был нанесен сильный удар - 2-я Ударная армия, и немцы там отступали. Но это еще далеко от нас, там, на Финском заливе. Но в ночь с 19 на 20 января мы, как всегда - мы редко ночь пропускали, пошли на разведку. В эту ночь я шел вместе с разведчиками. Когда мы вползли туда, мы увидели, что немцев-то и нет. И в ту ночь они не пускали ракеты, как обычно. Мы походили по первой траншее, дошли до второй - и поняли, что немцев нет. И тогда я вернулся в нашу первую траншею, и доложил командиру полка, что немцы отошли. Он не сразу поверил. Не сразу. Когда мои разведчики вернулись, то солдаты, кто был на передовой, уже стали ходить во весь рост, как в мирное время. А я в это время побежал к комполка, и с пеной у рта стал доказывать, что немцы ушли. Он стал запрашивать командиров рот и батальонов, и они подтвердили. И тогда он дал приказ вперед. Мы вышли из болот и пошли вперед, на Мгу. Немцы отступали - они отстреливались, но уже не так упорно, а просто прикрывали свой отход. Мгу мы заняли уже с боями, и не доходя до Мги я был ранен. Осколок до сих пор остался, и был награжден Орденом Красной Звезды, а командиру полка, за то, что первым поднял полк и первым вошел в Мгу, командующий армией еще не доходя до Мги, на поле боя вручил Орден Красного Знамени. Полк наш тоже стал Краснознаменным, на знамени ленточка. Вот так наша дивизия стала Мгинская Краснознаменная.

Когда меня ранили под Мгой, я из дивизии не ушел. Вообще на Ленинградском фронте я был три раза ранен, и я никогда не уходил, ни в медсанбат, ни в госпиталь.

После Мги немцы выравнивали фронт. У них не получилось так, чтобы они нам оказывали большое сопротивление, потому что у нас был наступательный порыв, мы были довольны своими успехами и конечно, их выбивали. Немцы за Мгой сбросили нам десант - самолет бесшумный, сбросил парашютистов. Десант был переодет в нашу форму, и десантники были из числа тех наших солдат, кто попал раньше к немцам в плен. А поскольку они были нши воины, хотя и попали к немцам в плен и сотрудничали с немцами, готовились, некоторые из них стали сразу сдаваться. И мы таким образом обнаружили, что сто человек было сброшено. И контрразведка полка выловила всех этих парашютистов.

И к двадцать пятому числу мы вышли в Тосно. Мы наступали по пути из Ленинграда в Москву. И немцы, не оказывая серьезного сопротивления - у них сил уже не было. В Тосно мы оставили батальон для несения комендантской службы, а сами пошли в сторону Вырицы. Там мы захватили много трофеев, несколько сот пленных. Короче говоря, столько трофеев, что мы уже и не могли наступать - надо было это все переварить. После этих боев нас отвели в поселок Рыбацкое, на доукомплектование, там мы простояли недели две, а потом воевали под Нарвой. Там были очень тяжелые бои. Под Нарвой меня ранило осколком снаряда в голову. Меня подстригли наголо, перебинтовали. Но меня никогда не тянуло идти в тыл, в госпиталь. У людей разные бывают понятия. У меня в бою был один случай - один мой солдат, нацмен, то ли таджик, то ли киргиз, отступал. Я его спрашиваю: "ты куда?" - "А я, товарищ командир, ранен" - "А куда?" - "А вот" - и показывает на мочку уха, так кровь. Он уже ранен, он выходит из боя. Бывают и другие люди, кто ранен, не ранен, а продолжают сражаться. Кто-то счастлив, что ранен, и его отправляют в госпиталь - месяц, два, а все равно передышка. Как у кого складывается судьба. Но я никогда не уходил, и не стремился, хотя были две контузии тяжелые. И все равно оставался в этом полку.

Там немцы хотели остановить, чтобы оттуда обстреливать Ленинград. Расстояние там было такое, что они еще могли держать Ленинград под обстрелом из дальнобойных орудий. Они там держались здорово. Была там даже такая ситуация, что знамя нашего полка оказалось под угрозой, пришлось биться, отстаивать его. И там получилось так, что мы понесли очень тяжелые потери, пока нас оттуда не вывели. Держались там, как могли.

Бои в Выборгском заливе

После Нарвы были острова Выборгского залива. 124-я дивизия маршем из-под Нарвы туда направилась. Нас перевезли транспортом по воде. Дивизия была неполноценная, но дивизия есть дивизия. Если в нормальном составе она имеет 10 000 человек, то на начало операции в Выборгском заливе в ней было порядка 5 000 человек - после Нарвы. Потом получили пополнение, и в таком виде она прибыла сюда, в состав 59-й Армии, чтобы вести бои за острова Выборгского залива. В 59-ю Армию входили 224-я стрелковая дивизия и 124-я стрелковая дивизия, 260-я бригада морской пехоты, и разные подразделения Краснознаменной Балтики. Мы прибыли 2 июля в Йоханнесе (сейчас называется поселок Советский). А до 2 июля уже шли энергичные бои за освобождение островов. Уже 224-я стрелковая и 260-я морской пехоты дрались. Они в основном пытались освободить главные острова 1 июля, когда мы еще шли маршем из Йоханнеса пешком в Тронгзунд. Первого числа пробовали высадиться, но не сумели. И 4 июля 224-я дивизия вела бой за освобождение Тейкарсаари с утра. Бой там сложился так, что они не достигли цели. Хотя у них там было много бронекатеров и вплоть до подводных лодок, бой сложился неудачно. Штабной бронекатер погиб, был разломан взрывом пополам - то ли подорвался на мине, то ли прямое попадание. Есть описание Богданова, юнги, который принимал участие в попытке высадки 4 числа.

В этот день 4 числа утром командующий 59-й Армии приказал выделить в его личное распоряжение полк, чтобы он им командовал. Был выделен наш полк, 406-й стрелковый. Ни командир дивизии, ни штаб дивизии нами уже не командовали, что и описывает командир нашей дивизии на двух листах в своей биографии. Лично сам командующий армией, Коровников, присутствовал во второй половине дня 4 числа, когда операция 224-й дивизии окончилась неудачно. На суда посадили порядка двух батальонов и взвод разведки, который я, естественно, возглавлял. На правом фланге взвод разведки - у нас был катер, а 1-й и 2-й батальоны на тендера. Дальше. Ничего конкретного нам не говорилось. Нам надо было высаживаться там, куда нас привезут. Ничего не знали, куда идем. Вышли из Высоцка, построились в колонну. Не доходя до Тейкарсаари, километров 10, мы были остановлены. Стали напротив острова, развернулись в линию, и стоп. Командующий армией лично нами командовал - когда он нас принял, он уже был в разъяренном состоянии после утренней неудачи, и теперь на его совести было, как он нас использует. И он применил все средства, которые у него были - авиацию, артиллерию. Когда мы встали напротив острова, началась сильная артиллерийская подготовка. Эта подготовка была примерно 20 минут. Мы стояли там, солнце светило - было порядка 2 часов дня, и мы могли наблюдать, как падают наши снаряды, как пикируют наши самолеты. Они уничтожали все, что могли. Взрывы от бомб и снарядов были выше деревьев. А там лес, скалы, в северной части низменность, и там был поселок. Били также и по воде, по берегу, чтобы уничтожить мины.

Как кончилась подготовка, мы пошли вперед. На каждом судне - командир Балтийского флота, куда нас привезет, туда мы и высаживаемся. И оказалось, что разведчиков высаживали на правом фланге для занятия плацдарма. Там слева на острове была бухта - первый штурмовой батальон на тендерах должен был высадиться туда под нашим прикрытием, затем пересечь остров и развернуться на север. Рядом высаживался третий батальон, с такой же задачей, должен был развернуться на юг.

У меня, командира разведчиков, с командиром катера была договоренность - как только он ближе подойти не может, он сразу мне даст знать, я дам команду, и мы попрыгаем в воду. Когда он мне такое сказал, я дал команду прыгать, несколько наших прыгнуло, и ушло с головой. Я так сердито на него посмотрел, и он дал еще несколько оборотов. Дальше он остановился, и мы все спрыгнули, в том числе и я, а с нами был еще заместитель командира полка майор Таран. От берега было метров 10-15. Нас встречает огонь из пулеметов и автоматов, и на берег нас выбралось 4 человека - я и три разведчика. Там же камни, и мы с камня на камень перебирались, а надо же и автомат еще держать. Остальные были убиты и ранены. Катер нас высадил, и сразу ушел назад. Тендера остались, а катер ушел.

Четверо нас вышло на берег, и мне повезло, что там осталось четыре финна, оставшихся в живых, которые подняли руки кверху - сдались. Значит, у меня уже пленные, и нет того, кто в меня стреляет - значит, овладел плацдармом. Через какое-то время, может, через полчаса, прибегает солдат от командира первого батальона и докладывает мне - я ведь остался один офицер, и со мной три разведчика, больше никого. С нами был замкомполка - он сел на наш катер в последний момент. Не знаю, сам он сел или его послали, но 4 числа он был тяжело ранен. В медсанбате, в районе Йоханнеса, он похоронен. Скончался от ран. Ну вот, а у меня события так разворачивались. У меня 4 финна, по-русски не разговаривают, не допросить. И стало тихо, будто война кончилась. Прибегает этот содат, полусогнувшись, с автоматом: "командир 1-го батальона, капитан Марченко, велел передать, что он достиг населенного пункта в северной части острова, а финны переправляют подкрепления." Я ему как автомат выпалил: "передай комбату, чобы закрепился на достигнутых рубежах и был готов к возможной контратаке финнов." То есть чтобы собрал всех своих солдат, и ждал. И опять тишина. Солдат убежал. Смотрю - мои финны зашевелились, стали между собой разговаривать - значит, они поняли, что мне этот солдат сказал! Они по-русски не понимали, когда я пытался допросить, а тут я понял, что они что-то поняли. Они заволновались, и я мог понять их волнение - если финны сейчас будут контратаковать, и их освободят, то с них спросят, почему они сдались, а не уничтожили нас всех и допустили, что мы высадились. Когда я это понял, я решил их разделить на две группы. Там, по моим понятиям, был один офицер, один сержант и два рядовых молодых. Я разделил их на две группы - показал: ты и ты - туда, а вы двое - здесь. И по разведчику с автоматом на каждую группу.

Опять тишина, солнце светит. И вдруг я смотрю - со стороны Тронгзунда идет тот же самый катер, что нас высаживал. Причем идет зигзагом, уклоняясь от возможного огня. Я встал во весь рост и помахал ему - сюда, мол, сюда. Когда он меня увидел, то пошел уже напрямую, подошел к берегу, и на нем оказался командир дивизии полковник Папченко. Когда катер нас высадил и ушел назад, у нас не было никакой связи, ни рации, ничего. И у тех двух батальонов тоже ничего не было. Почему тот солдат ко мне прибежал "комбат велел передать"? - Потому что комбат думал, что у меня замкомполка, старший офицер. А он был уже тяжело ранен, а больше, кроме меня, офицеров не было.

Я не сразу понял, как это - Папченко, командир дивизии, ко мне?? Очевидно, когда катер нас высадил и вернулся, то командующий армией сказал Папченко: "связи никакой нет, мы ничего не знаем, так что давай на катере туда, где высадил разведчиков." А когда Папченко уже прибыл, то привез с собой дивизионных разведчиков, и радиостанцию. Только развернули радиостанцию, он приказал - немедленно сюда еще один полк. И началось уже поступление наших войск, и второй батальон подошел. Короче говоря, на Игривом сложилась такая обстановка, что финны оттуда бежали. У меня есть вырезка из книги шведского историка, который изучал войну на восточном фронте, и у него там написано, что финны бежали оттуда кто на чем - кто на лодке, кто вплавь. Когда пришел еще один полк, финны почувствовали, что терпят поражение, и бежали. Но бежали не без боя, потому что за весь период боев за острова наша дивизия понесла большие потери - тысяча человек убитыми и ранеными, в основном наш полк. Финский и немецкий флот также стал отходить к своим.

Мы официально пятого числа к 21 часу уже освободили Тейкарсаари. И соседний остров Меллансаари (сейчас он называется Кормовой) тоже был освобожден. Итак, четвертого и пятого освободили эти острова, а шестого числа заняли все остальные острова, что были в заливе между южной частью и материком. Остался последний остров, он назывался Ламасаари. Он был небольшой, круглый, в диаметре 600 метров, но он был близко к материку. На этот остров был направлен на двух тендерах 1-й штурмовой батальон, с задачей обогнуть Меллансаари и высадиться на этом последнем острове. В ночь с 6 на 7 июля мы все увидели, что финны эти два тендера подбили и они пошли ко дну. И тогда мне начальник разведки дивизии, отдавая мне приказ, спросил: "Вдл, как пошли ко дну?" - "Видел." - "Так кто на этом острове, финны или наши?! Вот тебе лодка, рация, и выясни за эту ночь, кто там. Если финны, то будем туда еще роту высаживать." Сели на лодку, четырехвесельную вчетвером - я и трое моих разведчиков, и пошли. Идем, ночь, и вдруг я смотрю - камень над водой возвышается, и на нем, как зайцы деда Мазая, сидят наши солдаты. Близко нельзя подойти, а то они у меня разрешения не спросят, кинутся ко мне в лодку. Там несколько человек было наших, с потонувших тендеров. "Товарищ старший лейтенант, возьмите!" Я говорю: "Я туда, куда вы не дошли. Как вы думаете, кто там, наши или финны?" - "Не знаем, возьмите нас с собой!" - "Да не могу я вас взять, но если там все будет нормально, то я пришлю лодку, которая вас заберет."

В примерно 150 метрах от острова финны нас как-то обнаружили и стали обстреливать, очевидно, из минометов. Рядом с лодкой были фонтаны воды, но прямого попадания не было. Я приказал нажать на весла, и с ходу мы выскочили на сушу, и на суше смотрю - фигуры! Я крикнул громко: "Славяне?!" - и мне ответила русская речь. Оказалось, что на острове человек 10 наших, с потопленных тендеров. Вместе с ними прочесали остров и поняли, что финнов на нем нет. По рации это сообщил, отправил лодку к камню. Роту пришлось ждать три дня, и я принял меры к обороне острова. Но финны никаких попыток отбить остров не предпринимали, и к числу 9-10 был приказ - прекратить боевые действия. Это был приказ Говорова. У 59-й Армии было намерение освободить эти острова, высадиться на материк, а там - прямая дорога на Хельсинки. Финляндия вышла из войны и начала переговоры. Мы там остались - кто живой, тот живой, кто убитый, тот убитый. Вся дивизия, вместе с атрполком, и всем, находилась на этих островах. Числа десятого я вернулся с островов в Тронгзунд, где находился наш медсанбат. Появился я там к удивлению многих - "мы видели твой труп, а ты живой!" Чудом можно было остаться там в живых, не быть раненым при том, что я еще не очень хорошо плавал. Но я остался целым и невредимым. Эти все острова заняли остатки 224-й дивизии для гарнизонной службы. Нас вывели под Выборг.

Восточная Пруссия

Дальше мы воевали немного в Польше, немного в Прибалтике, а потом уже Восточная Пруссия, 12 апреля под Кенигсберг. А потом числа шестнадцатого для нас был последний бой, и война в Европе для нас уже кончилась. Там, под Кенигсбергом, был такой эпизод:

Я тогда был начальником разведки 406-го стрелкового полка, и одну операцию я могу рассказать в противовес той неудачной. На переднем крае нашей обороны я увидел мельницу на нашей стороне, и залез на нее. С высоты этой мельницы я увидел немецкий передний край, и сообразил, что в одно место, где у них огневая точка и землянка, можно туда ворваться, всех там поуничтожать и захватить пленного. Я составил план примерно таким образом: вызвал командира минометного взвода, и с высоты этой мельницы, глядя в щелочку, мы пристреляли то место, которое меня интересовало. Во-первых, немцам нельзя было дать понять, что мы пристреливаем именно это место. Он обстреливал по моему заданию то место - пять мин, сюда - десять мин, а потом летела мина, которая меня интересовала, а потом опять - пять мин туда, сюда и так далее. Так что для немцев это был какой-то безалаберный обстрел позиций, а мы скрыли свои намерения. Мы выяснили, что мина летит немногим больше минуты. И он все свои минометы нацелил на то место, которое я ему указал.

Я с разведчиками выполз на нейтралку, и всех своих предупредил, что в то место, на котором мы будем врываться в немецкую траншею, посыплются мины, и что мы должны действовать не более сорока секунд. Удачно, неудачно - все равно, сорок секунд, и назад, потому что туда будут падать наши мины. Была ночь. Я взял с передовой ручного пулеметчика, а с командиром минометчиков договорился, что когда будет длинная очередь и когда она кончится, то он может начинать бить. Выползли на нейтралку, лежим. Я рядом с пулеметчиком. Я смотрю, что дальше лежать нельзя, уже светает, и я приказал пулеметчику дать эту очередь. Он выпустил целый диск, а до этого было тихо! Задачей этой очереди было разбудить немцев, чтобы они выскочили из землянки, дать сигнал минометчикам и дать сигнал нашей группе, чтобы она ворвалась к немцам. Я был с разведчиками, они прыгнули в траншею, а я стоял на бруствере, только смотрел. Они вытащили немца, схватили его и стали отходить. И абсолютная тишина. Мы ни одного человека потерь не понесли, и привели пленного. Разбуженные немцы выскочили в траншею, и на их головы стали падать мины. Считалось, что было уничтожено до взвода немцев. Повторяю, у нас ни одного человека потерь - это в противовес тому неудачному рейду. Когда мы уже были в своей траншее, немцы начали артобстрел нашего переднего края, в районе мельницы - они уже сообразили, что оттуда мы пришли. В отместку. Но было уже поздно. Там стояли два велосипеда, я этому пленному немцу показал - умеешь? Умею. Спустил ему воздух на передней шине, и сказал: "За мной, не отставать!" И пистолет ему показал. И поехали, я спереди на хорошем велосипеде, а он сзади на этом. Мы были уже в штабе полка, когда штаб дивизии запросил полк: "что там у вас такое случилось, что немцы бьют артиллерией?" А подвал на мельнице был добротный, так что все наши туда на время артиллерийского обстрела спустились. Это было примерно за два месяца до взятия Кенигсберга.

Когда мы вошли в Восточную Пруссию, сначала у нас было желание мстить им - они сожгли наши города и села, а потом нам был приказ, чтобы мы не уничтожали на своем пути все и вся, как они это делали, а быть добропорядочными и снисходительными. Потом-то мы и сами поняли, что не надо этого делать, Восточная Пруссия, Кенигсберг ведь отходили к нам. Пленные и мирное население, которое нам попадалось - мы с ними не рассчитывались. У меня был такой случай, когда итальянцы сдались - интересный такой случай. Это было за Гольдапом уже - теперь это уже на территории Польши. Мы с разведчиками двигались от одной опушки леса к другой, искали встречи с противником - они отступали. И вдруг смотрю - бегут! Бегут с противоположной опушки леса с поднятыми руками. Я конечно, не стрелял. Они радостные, со словом типа "Болонья! Болонья!" или что-то в этом духе. Короче говоря, они говорили какое-то слово на непонятном мне языке и радостно сдавались с плен. Я был там один офицер, и они мне совали какие-то подарки, часы или еще что-то, старались задобрить. Я на это все не смотрел - меня через час убить могут, зачем мне это надо? Показываем им руками, чтобы они строились. Тут у меня рация была, и я сообщил, что в квадрате таком-то сдалось в плен сто итальянцев. Двух разведчиков выделил, и отправил в штаб. Прошел час или полтора, и вдруг по рации спрашивают: "Куда ты дел семь итальянцев?" - я говорю: "Какие семь итальянцев??" - "Ты сообщил, что взял в плен сто итальянцев, мы их тут пересчитали, их девяносто три. Куда семерых дел?" Я говорю: "А кто их считал?" - "Так ты их не считал, а доложил, что сто, а это уже доложено Верховному Главнокомандующему! А теперь где мы возьмем еще семь?" А я что их, считать буду? Я их построил и в тыл отправил.

Когда под Кенигсбрегом были, видно было, что мирное население только что покинуло дома - еще жарилась яичница на плитах, еще горячая. Все брошено. В Кенигсберге была такая команда - ко мне подошел один разведчик, и говорит: "капитан, там можно отправлять посылки, у тебя есть чего?" - "да ничего у меня нет" И в той же комнате он что-то собрал - скатерть, туфли женские, чернобурку какую-то, свернул все в узел, и говорит: "ну, это будет от тебя." Потом мать после войны меня спрашивала: "что это за посылку ты прислал? Во-первых, туфли 38 размера, которые никому не нужны. Я подумала, что там может быть что-то ценное, по швам сала, так не было там ничего." Вот такой был случай, да и то благодаря моим разведчикам. По моему адресу отправили. А так мы ничего не грабили, никого не убивали, счетов с местным населением не сводили.

Война с Японией

25 апреля нас погрузили в эшелоны, едем в Россию. Проехали Москву, после Москвы нам приказали снять медали "за оборону Ленинграда", всю технику перекрасить - на пушках же было написано: "На Кенигсберг!" и прочие патриотические надписи. Все это на ходу перекрашивалось, и когда мы проехали через Волгу, мы поняли, что нас везут воевать с Японией. Да и население на станциях нам говорило - деточки, вы едете с Японией воевать. А мы отдавали им все наши трофеи - голодные ребята, все спрашивали нас "дяденьки, а нашего папки нет среди вас, он тоже с немцами воевал." Вот таким образом добрались до Читы, оттуда в столицу Монголии, а дальше пешком, 300 км пешком по безводной пустыне, при жаре от 40 градусов и выше. Ни одного дерева, и травы нет, и воды нет. Поэтому там через каждые тридцать километров были вырыты колодцы. Яйцо если бросишь в землю, так оно сварится - такая была жара. Мы вышли в район реки Халхин-Гол, где в 1939 году были знаменитые бои. В ночь с восьмого на девятое мы перешли эту речку, и двинулись в направлении Халун-Аршана.

Там в Монголии мы получили большое пополнение, 1927 года рождения. Они были изголодавшиеся, взятые в армию всего полгода назад. Мы их обучали в полках обращению с оружием, и как воевать вообще. Подкормили их немного, тем более что в Монголии норма мяса на каждого солдата была 850 грамм, представляете. Да и вообще питания было сколько хочешь, было плохо с водой. Реку Халхин-Гол было преодолевать сложно, потому что хотя река всего 60-80 метров шириной, если трактор или Студебеккер груженый в нее входил, то то течение его опрокидывало, сносило. А сама река всего метра полтора глубиной, неглубокая. Тут нам помогли монголы со своими лошадьми. Монгол сидел на лошади в седле или без седла, а мы, разведчики, держались за гриву коня, за ноги, и таким образом перешли реку. Потом уже, когда река стала нашей, сделали переправу для артиллерии и всего прочего. Я тогда был еще в должности начальника разведки, и наша задача за Халхин-Голом была по сухому руслу пройти до шоссе и захватить мост, чтобы японцы его не взорвали. Когда я это по рации доложил, то мне командир полка передал по радио приказ принять третий стрелковый батальон. Так я стал командовать стрелковым батальоном, и все эти бои за Халун-Аршанский хребет и дальше на равнине я вел в должности командира батальона. У меня там с моим батальоном были свои задачи. Мы были на второстепенном направлении. Мы наступали хотя и маршем, колонной, когда нас японцы останавливали на каком-то опорном пункте, то нам приходилось останавливаться и разворачиваться. Вместе со мной шли шесть пушек, правда, сорокапятки, небольшие. Так что нам приходилось разворачиваться, обстреливать, атаковать, уничтожать их - японцы без боя не сдавались, они почти все смертники были. За то,что я принял батальон и успешно выполнял поставленные задачи, я был награжден Орденом Боевого Красного Знамени. Вообще я должен сказать, что все награды мы стали получать только в конце войны. Окончательное снятие блокады, когда я Красную Звезду получил - это же 1944 год! А считай 1941 год, когда тяжелые бои были, 1942 год... даже 1943 год, когда прорвали блокаду, нас не считали нужным представлять и награждать. Не модно 1941 и 1942 год, так сказать. Кого-то награждали, но немного. Но приемлемый уровень награждения, так сказать, был уже только в 1944 году и в 1945 году. Да и то не всегда. Например, мы взяли языка, за два месяца до Кенигсберга, а там дай Боже какие бои были, я был тяжело контужен - многие были достойны награды, и ничего. За острова Выборгского залива я не был представлен. Поскольку все в спешке, впопыхах, я, например, остался живой, хотя столько убитых и раненых! Я не интересовался другими наградами - живой остался, чего еще надо? У меня к тому моменту уже было два ордена. Хотя, по моим понятиям, за острова и за Кенигсберг я должен был быть представлен, но не представили.

Война с Японией длилась недолго. Несмотря на то, что за три дня мы преодолели этот Халун-Аршанский хребет, и наступали в центр Манчжурии, нас там уже обогнали другие части. Там равнина, но пошли дожди, все размокло так, что не пройти было. И 16 августа война с Японией, непосредственно боевые действия, для нас были закончены. А числа двадцать пятого нас расформировали. Было много пленных, и из нас сформировали 431-й полк МВД, конвойный.

Б. И. - Кто из противников был наиболее серьезным из тех противников, против кого вы воевали?

- Конечно, немцы, ведь они имели своей задачей уничтожить нас, наш народ, превратить в рабов. А про Петербург они что говорили - вообще стереть его с лица земли, и финнов к этому готовили. Ведь когда мы были на Карельском перешейке, финны были готовы к этому. Они же вместе с немцами воевали. Вроде Петербург отдавался финнам, а вроде финны могут быть и до Урала - такие мысли у них были. А потом, после заключения мира, они порвали с Германией. Финны, хотя их и заставляли немцы, набрались смелости и ума, порвали с ними, и стали нашими союзниками. Так что финны тоже вояки хорошие - это мы знаем и по финской кампании из истории, и здесь. Их всегда было меньше чем нас, но они вояки хорошие. Что касается японцев, то до того, как мы начали войну, то Квантунская Армия была миллионная, хорошо оснащенная и одетая. Если мы, войска, пришедшие с запада, были одеты так себе, то они были одеты с иголочки. Как я считаю, эти две атомные бомбы, сброшенные 6 и 7 августа - а мы перешли в наступление 8-9 числа - их деморализовали. Они обнаружили, что еще и Советский Союз вступил в войну, как Сталин обещал на Тегеранской конференции. А мы же там до этого 40 дивизий держали, потому что японцы могли всегда перейти в наступление. Когда они обнаружили, что така сила прибыла, и атомные бомбы - конечно, он потерпели поражение. Сначала командующий Квантунской Армии приказал сдаваться, потом император Манчжурии был пленен, тоже приказал сдаваться. Так что у них, может, какая-нибудь дивизия или полк продолжали сражаться, а кто-то приказу подчинился. Короче говоря, разброд и шатание, и война закончилась с большими для них потерями. А как вояки они конечно - почти все смертники. И когда мне с моим батальоном приходилось разворачиваться и атаковать их опорные пункты, то пока их всех до единого не уничтожишь - они оказывали сопротивление.