Я родился в деревне Верхняя Седа тогда Пермской губернии. Отец был призван в 1919-м в Красную Армию и умер от тифа в Гражданскую. Мать осталась беременной, и в феврале 1920 года родился я.
Вскоре мать вышла повторно замуж. Позже у меня появился брат Николай и сестра Клавдия. Когда мне было девять лет, мама скоропостижно скончалась. Разумеется отчиму справиться с тремя маленькими детьми справиться самому было просто невозможно, и он скоро женился. Практически я остался круглым сиротой, как в песне поется: «Позабыт, позаброшен, с молодых юных лет я остался сиротою, счастья, доли мне нет». Хотя относились ко мне очень хорошо. Мачеху, Анну Максимовну, мы все называли мамой.
После окончания начальной школы я с великим желанием поступил в профессионально-техническую школу, которая находилась в Кишерти.
Рост у меня был небольшой. Чтобы выполнить работы на тисах, приходилось под ноги ставить ящик из верстака. Работа с металлом мне нравилась. Я видел, как из куска железа ковали подковы для лошадей, разные изделия.
Кишертскую профессионально-техническую школу перевели в посёлок Суксун и на ее базе создали политехнический техникум. В школе я проучился два года. Время было трудное, стипендии едва хватало на еду на полмесяца, на одежду денег не оставалось. Надо было как – то жить, и я стал подрабатывать: писал лозунги к праздникам, работал в мастерских техникума, выполняя заказы, мыл котлы в солдатской столовой, чистил туалеты - не гнушался никакой работой.
Самым трудным было мыть котлы в солдатской столовой, но зато вкусный ужин в достатке – в награду получали котелок гречневой каши с мясом. Голодными не сидели.
Не все выдерживали трудности, слабые бросали учёбу. И я не раз говорил отчиму: «Папа, я пойду работать». А он в ответ: «Лёня, учись». Бывало, проводит меня до околицы, а остальные 28 километров до Суксуна, в любое время года, иду один. Отчим настраивал меня на большие дела, и за это ему большое спасибо.
И все же помимо учебы и работы оставалось время на занятия в различных спортивных кружках. В субботние и воскресные дни, как правило, в холле техникума был танцевальный кружок, учились танцам. В те годы сдавали нормы, и это было престижно – получить значки «Ворошиловский стрелок», «ГТО» «БГСО» и другие. У меня все они были.
В 1937 году я окончил техникум. Я и двое моих товарищей по учебе получили направление на работу в детский дом в селе Наумовка, в 28 километрах от города Томска. За две недели до начала занятий в школе мы с сокурсниками решили собраться в Новосибирске и затем ехать вместе к месту назначения. Иван Лопатин и Николай Хохряков прибыли в назначенный срок в Новосибирск, и 13 августа мы выехали в Томск. От Томска до Наумовки четыре часа тряслись на телеге.
В селе, куда мы прибыли, размещался детский дом, в котором находилось чуть более 250 воспитанников различного возраста. Нам выделили дом для проживания. Директор показал вновь отстроенную школу и пожаловался, что учителей не хватает и к тому же нет директора. Дня через два Иван и Николай поехали в райцентр, чтобы встать на учет в райвоенкомат, заодно в районный отдел народного образования.
Заведующий районо Фефелов, участник Гражданской войны, орденоносец, побеседовал с ними и сказал, что он подбирает кандидатуру на должность директора Наумовской неполной средней школы и предложил одному из них занять эту должность. Они ему ответили, что есть другая кандидатура. Когда мои товарищи вернулись в Наумовку, я спросил, конечно, какие привезли новости: «Принимай школу, директор!»
Я считал, что они шутят. Иван Лопатин достает выписку из приказа о назначении меня директором. Мне в то время не было ещё и восемнадцати лет. Почему заведующий районо принял такое решение, непонятно. Пришлось впрягаться и тянуть лямку: собрал педсовет из двенадцати педагогов. Многие из них имели большой опыт, но не имели образования, а некоторый, как мои друзья имели образования, но не имели опыта. Зачитал выписку из приказа о моем назначении. Закрепили классных руководителей. Уточнили количество учеников. Провели линейку 1-го сентября. Прошла неделя, месяц, все шло своим чередом, промахов и просчетов не было.
Первые выборы в Верховный Совет состоялись в декабре 1937 года, а я, семнадцатилетний директор, хоть организовывал их, но сам даже не голосовал.
После выборов, завхоз школы пригласил съездить в деревню и отметить это важное событие. Мы поехали в гости к его родителям, которые жили недалеко от Наумовки.
Когда все собрались, а было человек пятнадцать, хозяин пригласил к столу. Чего только не было на этом столе, даже жаркое из поросенка. На столе стояла четверть водки и один стакан. Когда все уселись, я оказался слева от хозяина дома, а его сын, мой завхоз, справа от него. Хозяин берет стакан, наливает дополна из четверти и ставит стакан передо мной. Я в то время практически не выпивал. Отпил немного и стал закусывать. Хозяин вновь доливает и ставит стакан мне. Снова глотнул немного. Он в третий раз доливает в стакан водку из четверти. Сын хозяина тычет меня под бок и говорит:
- Обычай такой у нас. Первую пьют до дна.
Откуда мне знать их обычаи? Вижу сердитые лица бородачей и что начало задерживается. Стакан по кругу не идет, он ведь один был на столе, а выпить хочется всем.
Я выпил водку без остатка и крепко захмелел. Стакан пошел без задержки по кругу, и все наладилось. Мне еще удалось немного закусить, но практически я отключился, и вскоре мне предложили лечь, что я и сделал. Разве я знал их обычай, что первую пьют до дна, а потом, как хочешь.
Среди девушек – воспитателей самой красивой была Нина Аникина, обаятельная блондинка, которая мне очень нравилась. Я сделал ей предложение. Нина об этом рассказала своим родителям, но они были категорически против, сказали, что еще рано думать о замужестве.
Еще в ноябре 1937 года я попросил заведующего РАЙОНО Фефелова подобрать другую кандидатуру на должность директора, поскольку я и двое моих товарищей Маркатун и Жирнов решили поискать новые места, где было бы интересно жить и работать. Мы были так молоды, и так много хотелось узнать. В январе 1937-го кандидатура была найдена. Проводы совпали с новым 1938 годом. Отпраздновали весело. Попрощались со всеми и поехали на родину Петра Жирнова – на Украину. Добрались до Москвы, купили билеты до Одессы. Прибыли в Головоневский район Одесской области.
Родные Петра были рады, что сын приехал домой. Несколько дней мы погуляли, но потом решили продолжить свое путешествие - решили ехать работать в Грузию. Приехали в Одессу, купили билеты на теплоход «Грузия» до Сухуми. Оттуда поездом доехали до Кутаиси, затем автобусом до Цаленджихи. В городе были места для учителей, но Петр, по специальности бухгалтер, работу найти не мог. На последние деньги купили билеты на пароход до Новороссийска. Чтобы добраться до станицы Елизаветинская, недалеко от Краснодара, где нам предложили работу, пришлось продать один из моих костюмов.
В станице устроились в школу № 1. Ивану стал учителем математики, а мне дали 4-й класс. Петр и здесь не смог устроиться на работу. Мы с Иваном поработали месяц, получили зарплату, снабдили Петра деньгами, и отправили домой. Позже, мы получили от него письмо, из которого узнали, что он нашел себе работу по специальности.
Остались мы с Иваном вдвоем, а вскоре Иван Маркатун, коренной сибиряк, стал скучать по своей родине и по окончании учебного года уехал домой. Так распался союз трех друзей – Падуков, Маркатун, Жирнов.
Жизнь в станице протекала весело. Хотя я там прожил всего около года это было лучшее время в жизни, которое я не забуду до конца своих дней. Раньше я заезжал туда, но беда в том, что из тех людей, с которыми я когда-то дружил, в живых уже почти никого. Только могильные плиты с их именами на кладбище…
В июле-августе 1939 года я сдал экзамены в Пермский педагогический институт и был зачислен на первый курс. Но поскольку вышел указ «О всеобщей воинской обязанности» в октябре меня призвали в Красную армию.
С командой призывников прибыл в Свердловск. В первую очередь нас строем повели в баню. Затем постригли всех наголо и обмундировали по всей форме. Самое трудное было научиться мотать обмотки. Старшина команды всех нас посадил в круг и стал показывать, как их надо наматывать.
Пройдя курс молодого красноармейца, все новобранцы приняли военную присягу. После принятия присяги нас стали отпускать в увольнение, в город, и даже кое-когда в театры. Моя первая специальность звучала так: красноармеец-писарь Политуправления Уральского военного округа. Служба шла своим чередом, проблем не было. Ходили в наряд не часто, приходилось нести службу контролерами на пропускном пункте, и в гараже штаба округа.
В ленинской комнате политрук команды проводил беседы, некоторым предлагал поступать в военные училища. Я подумал, а не поступить ли мне в Свердловское пехотное училище? В конечно счете, решил подать рапорт о зачислении меня курсантом в училище. Помню, политрук сказал: «Из вас получится хороший командир». Итак, в декабре 1939 года я стал курсантом Свердловского пехотного училища. Теперь я уже ходил не в ботинках с обмотками, а в яловых сапогах, да и шинель была получше.
Этот набор курсантов был не обычный. В нем было много участников боев Халхин-Голе. Даже были орденоносцы: Щитов был награжден орденом Красного Знамени, Абраменко – орденом Красной Звезды, а Федя Белорунов медалью «За Отвагу».
Учеба шла свои чередом. Командиры были отлично подготовленные. Все занятия по тактической подготовке, огневой и строевой проводились на плацу и в поле. С ранней весны мы выходили в летние лагеря. Плавали на реке Пышма в Елани, совершали маршброски на 25 километров в полной боевой выкладке, со стрельбой, преодолением зараженного участка в противогазах, штурмовой полосы и водной преграды.
По окончании училища я был оставлен на должности командира курсантского взвода, но, в мае месяце 1941 года я был направлен в город Казань на курсы подготовки командиров танковых войск.
Пришлось осваивать танковую технику. Изучали, в основном БТ, Т-26. Танк Т-34 в парке был всего один и то все время под брезентом.
22 июня, в воскресенье, мы собрались в увольнение, когда услышали по радио выступление Молотова. Конечно, мы предполагали, что война будет, но это известие нас потрясло. В увольнение мы все же пошли, отметили начало войны в кафе. Тосты были только: «За Победу!»
Переучивание пошло в ускоренном темпе. Тактическую подготовку осваивали «пешими по-танковому», а вождение только-только начали осваивать. Сводки с фронтов были ошеломляющие. Нам всегда говорили о силе мощи Красной армии. «Чужой земли нам не надо, и свою не отдадим» или «….. от тайги до Британских морей Красная армия всех сильней». Мы верили, что это так на самом деле, выходило наоборот…
В начале 1942 года нас отправили в Горький для получения боевой техники. Получили мы не те танки, которые изучали на курсах в Казани, а английские «Матильды».
Расконсервировали. Я принял свой первый экипаж. Механиком-водителем был Вася Артамонов, заряжающим татарин Ринат Хазбиулин – очень сообразительный и трудолюбивый, наводчиком орудия был младший сержант Золотухин.
Экипаж начал осваивать танк. В основном отрабатывались навыки вождения на танкодроме. Сколачивание роты заняло недели две. А потом пришел приказ четыре танка в Москву. Командир роты отобрал четыре лучших экипажа, в том числе и мой и поехали мы в Москву. В столице нас встретили командир 172-го батальона 202-й танковой бригады и его заместитель по технической части. Оказалось, что в одной из рот этого батальона недоставало именно четырех «Матильд».
В апреле эшелоном прибыли на станцию Верховье Орловской области. Танковая бригада была подчинена войскам 48-й армии Брянского фронта. Только приступили к разгрузке, как налетели «Юнкерсы». В бригаде была зенитная батарея. Ее 4 орудия и 20 зенитных танковых пулеметов открыли огонь и сбили один самолет. Остальные разгрузились мимо станции. Разумеется все попытались записать сбитый самолет на свой счет, но кому его в итоге приписали, я не знаю.
Закончив разгрузку, батальон пошел в район сосредоточения «заметая следы»: к последнему танку в колонне было привязано срубленное большое дерево. Замаскировали танки, отрыли щели для экипажей. На следующий день старший лейтенант Максимов, проверяя маскировку, не сразу обнаружил танки своей роты. Помню, подошел ко мне, спросил: «Ну как первое знакомство с фронтовой обстановкой?». - «Страшновато, когда надо разгружаться, а тут бомбы сверху…» - «Это только начало».
За время марша выяснилось, что гусеницы «Матильд» скользят на склонах». Техникам пришлось наваривать через трак «шпоры», которые улучшили сцепление гусениц с грунтом.
В течение 1942 года активных боевых действий бригада не вела. В основном приходилось готовить позиции на танкоопасных направлениях. А это значит, за ночь нужно вырыть окоп для танка и к утру его там замаскировать. Таких рубежей обороны на участке 48-й армии было оборудовано более восьми! Ладони превратились в сплошную мозоль. Помимо этого сделали полигон и отрабатывали на нем вождение, взаимозаменяемость членов экипажа.
Командиры танков, помимо того, что должны были отлично стрелять из пушки и пулемета, знать хорошо средства связи, должны были научиться управлять танком не только днем, но и ночью, уметь преодолевать крутые подъемы и спуски. Заряжающие – уметь хорошо стрелять из танкового оружия, чтобы в любой момент могли заменить наводчика орудия. Командирам подразделений и офицерам штаба ставилась задача изучить азбуку Морзе и уметь работать ключом. Выезды на боевые стрельбы проводились раз в неделю. В итоге некоторые заряжающие вели огонь их танкового оружия не хуже наводчиков.
В сентябре 1942 года в районе Сутолка Орловской области мы пошли в свою первую атаку. Это была одна из тех операций, которые в сводках называют «бои местного значения». Необходимо было улучшить позиции, так как противник, занимая господствующие высоты, просматривал наши боевые порядки на значительную глубину.
Подготовились основательно: изучили маршруты выхода танков из района сосредоточения к рубежу атаки, направление движения каждого танка в атаке, решили вопросы взаимодействия, расположение проходов в минных полях. Выезды на рекогносцировку маршрутов движения до переднего края обороны противника делались скрытно, офицеры одевали общевойсковую форму. Запрещалось носить танковые шлемы и комбинезоны. Надо было сохранить полную скрытность от наблюдения противника, усыпить его бдительность, создавая видимость, что мы на этом участке совершенствуем свою оборону. Необходимо было сохранить тот режим окопной жизни, который и был. А это непростая задача.
Разумеется была проведена партийно-политическая работа, прошли партийные и комсомольские собрания, на которых «личный состав рот и батальонов с воодушевлением встретил приказ о предстоящем наступлении и единодушно выразил готовность сражаться с врагом до последней капли крови». В этих словах не было лукавства. Нам надоело все оборонять и обороняться! Так хотелось наступать!
Перед выходом батальона все танки были проверены. Командиры подразделений доложили по команде о готовности к маршруту. Прямо перед выходом Вася Артамонов, проверяя крепеж топливного насоса свернул один из болтов. Крепеж насоса был в труднодоступном месте, и мы долго ковырялись, пытаясь вставить этот болт.
В ночь на 11 сентября бригада вышла на исходные позиции для атаки и в 6.30 утра после короткой артподготовки пошла в наступление. Первую полосу преодолели без особого сопротивления. Мой танк шел правофланговым в боевом порядке роты. Справа никого не было, кроме пехотинцев. Мы преодолели вторую траншею, приближались к третьей, ведя огонь по противнику. Вдруг – удар, танк дрогнул и стал произвольно делать разворот. Миной были повреждены и разбиты несколько траков гусеницы.
Я, механик-водитель и заряжающий вышли из танка, а наводчик остался прикрывать нас огнем из пулемета. Достали с башни запасные траки, отсоединили разрушенные траки от гусеницы и подсоединили запасные. Ослабив правый ленивец, натянули траки тросом. Быстро устранили неисправность. В это время по нам начали бить из миномета. Разрыв. Осколки вошли в грудь и в руки. Как потом выяснилось, осколок, который летел в сердце ударился о стальную пластину, которую мы, танкисты, всегда носили в левом нагрудном кармане гимнастерки, порвав карточку кандидата в члены ВКП(б) Так что эта пластинка спасла мне жизнь. Кровь хлынула из большой раны выше колена. Я крикнул, что ранен. Ринат достал аптечку и выскочил из танка. Оттащил меня в воронку, в которой уже собрались раненые пехотинцы. Артамонов, закончив устранение неисправности, продвинул танк вперед до укрытия и вышел из него. Подошел ко мне и спросил: «Ну как дела, командир?» - «Вася, идите в бой. Золотухин принимай команду». Уже в госпитале, врачи установили, что у меня было шестнадцатьран. Многовато для первого раза…
На краю воронки лежал раненый солдат, тело которого крупным осколком рассекло пополам. Голова и туловище его находились в воронке, а ноги вверху. Он был еще жив, все просил: «Товарищ лейтенант, пристрелите меня». Ну что я мог сделать? Ему дали глоток воды из фляжки, чтобы утолить жажду, которая всегда возникает в предсмертной агонии. Последнее, что он сказал: «Друзья мои, я умираю, отомстите врагу…» Подошли санитары. Они, оказав помощь всем, кто находился вблизи танка и стали по ходу сообщения эвакуировать раненых в тыл.
После войны я уже узнал, что в том первом бою 2 человека были убиты и 6 получили ранения. Было подбито два танка, которые после ремонта вновь были восстановлены и введены в строй.
На бригадном медицинском пункте капитан Макарова сняла жгут с левой ноги, обработала рану, наложила на нее тампоны и сделала перевязку. Кровотечение приостановилось. Я начал терять сознание от боли и потери крови попросил: «Доктор, дайте что-нибудь для ослабления боли». Дали мне стакан спирта. Проглотив эти сто грамм, я впал в забытие и уже боли не чувствовал.
Раненых погрузили в санитарную машину и эвакуировали в полевой госпиталь, а оттуда по этапу, через многие инстанции привезли в эвакогоспиталь № 1920 села Ракша Тамбовской области. От этого путешествия в памяти осталась пронизывающая все тело боль, когда машина подпрыгивает на очередном ухабе.
На носилках меня доставили в операционное отделение, и сестра стала снимать присохшие за дальнюю дорогу повязки. Самым трудным было снять повязку с левой ноги – настолько засохла. Я ее прошу: «Отмочите повязку, мне больно». А эта дурра продолжает срывать ее. Когда повязка была сорвана, из раны фонтаном брызнула кровь. Я не вытерпел и оттолкнул сестру рукой. Что дальше было не помню. Как потом выяснилось я потерял много крови и потребовалось срочное переливание. Одна из медсестер дала для меня кровь – только у нее в госпитале была кровь нулевой группы.
Как-то лежа в палате, я нащупал что-то острое в одной из ран на груди. Это оказался осколок. Я решил попробовать удалить его сам. Нужен был пинцет, но где его взять? Попросил сестру из нашей палаты: «Принесите мне пинцет» - «Зачем?» - «Мне надо отремонтировать часы». На следующий день она принесла пинцет, и я решил сам сделать себе операцию – достать из груди осколок мины. И чтобы никто не видел, после обеда, когда все спали, я взял зеркало, одной рукой держу его, а в правой руке пинцет. Нащупал осколок, крепко пинцетом зажал его и поддернул слегка. Смотрю, он легко поддается, я потянул сильнее, даже и не очень кровоточила рана. Осколок был продолговатым и небольшим.
На другой день пинцет отдал сестре. Спросила: «Отремонтировали часы?» - «Да». Она, как мне показалось, посмотрела с подозрением. Пришлось признаться. Я просил ее не говорить ничего доктору.
Долгое время рана на левой ноге не давала возможности ходить. И не только ходить, а даже сидеть. Стоило присесть, как ощущалось головокружение, и быстро отекала нога. Но молодой и здоровый организм брал свое. С каждым днем рана все затягивалась и становилась меньше. При очередном обходе я попросил врача, чтобы мне разрешили подниматься с кровати. Врач не сразу удовлетворил мою просьбу. Вначале я привыкал сидеть, а через недельку стал спускать больную ногу вниз, а еще через недельку стал стоять на одной ноге, опираясь на костыли.
Еще несколько дней - и постепенно начал наступать и на левую ногу, рана уже подживала и была небольших размеров. Пробовал ходить на костылях, но не сразу это удавалось. Пришлось несколько раз падать, но настойчивость и упорство делали свое дело. Вскоре я уже мог ходить с костылями, а в ноябре 1942 года попросил, чтобы меня выписали и госпиталя. Более того я добился, чтобы меня отправили в родную 202-ю танковую бригаду - 11 ноября я получил из бригады письмо, в котором мне писали, что по выздоровлении я должен вернуться в свою часть: «Место дислокации уточните в отделе кадров армии».
Настроение было боевое. Хотелось как можно скорее встретиться со своими товарищами, расспросить их, как они провели бой, первый наступательный. Из писем мне было кое-что известно, ну а подробности?
24 ноября я одел свою свежее постиранную, заштопанную в местах пробития осколками форму, попрощался с товарищами по палате, пожелал им быстрее залечить раны, с сестрой Леной, что дала мне кровь и отправился на станцию.
А уже через неделю, 2 декабря 1942 года, я вернулся в родную 202-ю танковую бригаду, штаб которой располагался в деревне Березовка. Первым, кого я встретил, был начальник штаба подполковник Варламов. Он спросил меня о здоровье и не голоден ли я ответил, что все в порядке, но он перебил: «Иди сейчас позавтракай, а после сразу приходи ко мне». Подкрепившись, я пошел на прием к подполковнику Варламову. Тот пригласил меня сесть, спросил в первую очередь про ранение, смогу ли я сразу вступить в боевой строй. Я ответил, что готов принять свой экипаж. Он мне сказал, что меня назначили на должность командира взвода. Еще через час я прибыл в батальон. Командовал им старший лейтенант Войтов.
Командир роты построил бойцов, представил меня. В строю стоял и мой прежний экипаж. Ребята были рады меня видеть.
Я быстро познакомился со всем взводом, с каждым поговорил, посмотрел, какие есть недостатки. Первое, на что я обратил внимание, это топка печей в укрытиях, где стоят танки, - дело весьма важное. Экипажи жили в обычной крестьянской семье деревни Березовки. Местные к нам относили хорошо. За едой ходили на батальонную кухню. Повар готовил вкусно, благо продуктов было в достатке. Какое-то время не было соли, так как вместо соли добавляли в пищу американские мясные консервы. Но это было недолго, вскоре соль появилась. Надо отдать должное, в условиях жесткой войны военные были обеспечены необходимым набором качественных продуктов, чтобы. Офицеры имели еще и дополнительный паек – шоколад, масло и крабы в маленьких баночках, как говорил наш комбриг – «гидромясо».
Танки были зарыты в капониры и замаскированы соломой. Для поддержания постоянной готовности по ночам топили специальные печки, установленные под днищем танка, труба от которой выходила так, чтобы солома не загорелась. Жизнь шла своим чередом – прилетала «рама», проверять ничего ли у нас не поменялось, солдаты писали свои «треугольнички» домой, получали корреспонденцию. На Новый Год хозяйка, тетя Паша приготовила самогон, домашние пироги с грибами и капустой. Вместо елки, которые в этих местах не растут, срубили сосенку, девушки сделали для нее игрушки. В гости пришли девушки. Справляли праздник уютно и по-домашнему. Закончив с ужином, убрали столы и начались танцы. Нашелся и хороший гармонист. Танцевали и парами, и в одиночку. В разгар веселья неожиданно вошел в дом командир роты Божок и замполит Ширяев. Они поздравили всех с Новым годом, посмотрели, как встречают танкисты праздник, и командир спрашивает меня, кто это все придумал: «Тетя Паша – хозяйка дома». – «Ну что ж, хорошо, продолжайте, веселитесь, только чтоб без происшествий».
В конце 1942 года был сформирован 19-й танковый корпус под командованием генерал-майора танковых войск И.Д. Васильева. Бригада в полном составе вошла в состав этого корпуса и в январе 1943 получила приказ на участие в Воронежско-Касторненской операции. Батальон в составе бригады действовал в районе Кошкино – Грязное, Грызцы – Здоровец, Троицкое. Командир роты Божок заболел тифом и в двадцатых числах февраля 1943 мне пришлось принять командование ротой.
Накануне 23 февраля, в день 25-летия Красной Армии, батальон получил боевую задачу: наступая в направлении населенных пунктов Рождественское, Гранкино, уничтожить противника и выйти на рубеж Никитовка – Лазарево.
Комбат вызвал командиров рот и приказал подготовиться к проведению рекогносцировки. Меня не было. Пять танков роты из-за неисправностей отстали и я поехал их собирать, оставив за себя лейтенанта Осьминин. Моя поездка была не очень-то успешной, так как из пяти танков я смог восстановить только три. Но и это уже было что-то. Вскоре командиры уже стояли у штабной машины. Не доезжая высоты юго-западнее Гранкино, они спешились и стали подниматься на высоту. Наших рядом не было. Где противник – не понятно. Комбат охранения не выслал. Немец их разумеется заметил и открыл минометный огонь. Комбат был убит. Отошли за высоту. Доложили командиру бригады, полковнику Юплину, что Войтов убит. Тот приказал адъютанту батальона Яше Кийло эвакуировать его танками. По тревоге подняли взвод танков. Только вышли из-за холма, как немцы по ним открыли огонь. Яша на танке подскочил к телу Войтова, прикрылся дымовыми шашками, а еще два танка прикрыли его огнем. Экипаж погрузил тело комбата на моторное отделение и задом уползли за высоту. На следующий день комбата похоронили деревне Ясенок.
Батальон принял капитан Целканев. Закончили рекогносцировку. Поскольку я не был на рекогносцировки, новый комбат сказал, что роту в бой поведет мой заместитель лейтенант Осьминин.
Фашисты, почуяв опасность, к вечеру нас пробомбили, но без особого ущерба для бригады. Был ранен замполит батальона старший лейтенант Алещенко. С рассветом 24 февраля он должен был пойти в атаку на одном из танков роты, вместо лейтенанта Куликова, которого эвакуировали на медицинский пункт бригады. Алещенко хотел остаться, но ранение было серьезным.
Ночь перед боем прошла быстро. В восемь утра артиллерия дала короткий огневой налет и танки пошли вперед. Как только прошли передний край нашей пехоты, которая за ночь вышла к высоте, на которой погиб Войтов, стрелки поднялись вслед за танками. Глубокий снег не давал «Матильдам» с их низким клиренсом развить скорость. При подходе к населенному пункту Гранкино танки увязли в снегу, которого в низине было еще больше. Тем не менее танки роты, наступающие на правом фланге, вышли к Гранкино, а танки взвода Мунштукова попали на минное поле. Немцам удалось огнем уложить пехоту в снег, отрезать от танков. Вскоре связь с танками роты прекратилась. Из атаки они не вышли, а пехота продвинуться вперед не смогла. Ночью судьбу танков попытались установить разведчики. Им удалось пройти через передний край противника, осмотреть подбитые машины, но живых танкистов разведка не обнаружила. Через два дня командование, подтянув резервы и артиллерию, после тщательно проведенной рекогносцировки и надлежащей подготовки к бою повторило атаку. Артиллеристы подавили огневые точки врага и, когда танки и пехота пошли в атаку, то противник вяло вел неорганизованный огонь по. Через 35-40 минут после начала наступления танки и пехота вошли в деревню Гранкино. Вскоре атакующие танки и пехота ворвались в населенный пункт Лазарево, а затем мы взяли Никитовку. Пошли в направлении Павлово, Ясенок, Дмитриев-Льговский, Севск. Взять город не получилось – выдохлись. Подвоз практически прекратился. Приходилось сливать горючее с неисправных танков, чтобы заправить исправные машины. В танках практически не осталось снарядов. Вскоре нас отвели на переформирование и пополнение.
Созданная в бригаде комиссия по расследованию причин гибели экипажей в Гранкино под председательством начальника штаба бригады подполковника Варламова установила, что танки взводов Лобова и Мунштукова в большинстве своём подорвались на минном поле непосредственно перед деревней. Танки, наступающие на правом фланге роты, уже в самом населенном пункте были подбиты огнем противотанковых орудий.
Останки наших боевых товарищей были собраны и доставлены на медицинский пункт бригады в деревне Рождественское. Около школы вырыли братскую могилу. В ней покоятся тела воинов-танкистов 202-й танковой бригады: лейтенантов Осьминина, Лобова, Мунштукова, сержантов и рядовых Головань, Бойко, Антонова, Козлова, Снегирь, Кривохижина и других- всего 18 человек. Таких братских могил за период боёв 202-й было немало и в Таври и в Крыму и в Прибалтике.
После зимних наступательных боев 19-й танковый корпус был выведен в резерв. Весь английский хлам, что остался от зимних боев, передали и получили Т-34. Наконец-то мы перешли на отечественные танки! В феврале получили новую форму с погонами. Поначалу восприняли это с неудовольствием – «золотопогонниками» называли белых офицеров. Мы считали, что в Красной Армии такая форма, напоминающая царскую, недопустима. Потом смирились. Шла боевая подготовка. Изучение матчасти, огневая подготовка, вождение. Весной меня вызвал начальник штаба Хромченко и предложил должность офицера связи между бригадой и корпусом. Я пытался возражать. Все же я строевой офицер, прошел от командира танка до командира роты и вдруг предлагается штабная должность. Но Хромченко был непреклонен: «Это расширит ваш кругозор, появится перспектива продвижения по служебной лестнице».
В новой должности я по существу являлся передаточным звеном между комкором и комбригом. Для того чтобы правильно передать приказ приходилось заниматься в штабе, изучать разведданные, проходить занятия по нанесению боевой обстановки на топографические карты, составлению боевых документов, работе на средствах связи. Офицер связи имел в своем распоряжении мотоцикл или машину, так как иногда расстояние от штаба корпуса до бригады было значительным.
В апреле 1943-го отметили год со дня формирования бригады. К этому времени мы стояли в лесу западнее деревни Троицкое. Опять шла подготовка к боям – вождение, стрельбы, отработка взаимодействия между танками, пехотой и артиллерией.
В боях на Курской дуге 202-я танковая выстояла и приказ выполнила. В ходе боя в районе села Теплое прямым попаданием снаряда заклинило ведущее колеса правого борта одного из атакующих танков «Тигр». Экипаж бросил фактически исправный новейший танк. Командир корпуса генерал Васильев поставил командиру 202-й танковой бригады подполковнику Лебедеву задачу вытащить этот танк в расположение наших войск. Возглавил операцию адъютант старший 172-го батальона капитан Чалов. Проблема была в том, что в батальоне к ночи могли подготовить только один боеготовый танк. Пришлось комбригу отдать свой командирский танк с экипажем. Быстро создали группу из двух танков отделения разведчиков, саперов и автоматчиков. Ночью двинулись к «Тигру». Артиллерия вела беспокоящий огонь по немцам, чтобы скрыть лязг гусениц «тридцатьчетверок». Подошли к танку. Коробка стояла на низкой передачи. Попытки переключить ее не удались. Подцепили танк тросами, но они лопнули. Рев танковых двигателей на полных оборотах разбудил немцев. Они поняли, что подбитый их танк пытаются захватить. Накинули на крюки 4 троса и потихоньку двумя танками потащили «Тигр» к нашим позициям. С трудом, но вытащили танк к своим. За эту операцию Чалов получил Орден Отечественной войны I степени, а я, по итогам боев, был награжден Орденом Красной Звезды.
Как-то в разговоре с бывшим врачом мотострелкового батальона, входившего в состав 202-й бригады, капитаном медицинской службы Ниной Евтушенко, ставшей после войны Падуковой, вспомнили такой случай. Во время боев на Орловско-Курской дуге врач Евтушенко развернула медицинский пункт мотострелкового батальона за скатами высоты вблизи населенного пункта Никольское и вдруг на виду у всех вывесила влаг с Красным Крестом. Как она рассказывала, ей казалось, что это безопасно, что немцы ни бомбить ни стрелять не будут. Тем не менее «Юнкерсы» во время очередного налета, не раздумывая о гуманности, отбомбили медицинский пункт. Командир мотострелкового батальона, капитан Большенко с НП батальона увидел это безобразие и выслал связного, чтобы он передал приказ: «врач Евтушенко – немедленно убрать флаг». Флаг убрали, а после боя Большенко устроил Нине разнос.
19 июля мне передано было явиться к начштаба корпуса Шаврову. Он встретил меня и так вежливо сказал:
- Старший адъютант командира корпуса погиб в бою. Я предлагаю вам занять его место.
- Но ведь я строевой командир!
- Ничего будучи у Васильева, получите много полезного для себя. А в предстоящей работе главное – исполнительность и умение хорошо ориентироваться на местности, наносить обстановку на карту. Вы это умеете, я смотрел карты с обстановкой, которые вы делали в бригаде. Кроме того, начальник штаба вашей бригады подполковник Хромченко рекомендовал вас как грамотного и исполнительного офицера.
Пришлось согласиться. На следующий день я прибыл к Шаврову. Он позвонил командиру корпуса, сказал, что готов представить старшего лейтенанта Падукова на должность старшего адъютанта. Васильев дал добро и сказал мне: «Получите у Шаврова документы, карту и компас. Завтра в 8.00 поедем на командный пункт командующего 70-й армией. Надо подписать реляцию на представление корпуса к званию «гвардейский» Вопросы есть?». – «Вопросов нет». Утром, в 7.45 я прибыл к комкору. Доложил: «Документы и карта получены, машина готова». Едем быстро. Он водителю:
- Остановите машину.
Спрашивает меня:
- Где находимся?
Я доложил, указал на карте. Он ответил коротко:
- Верно!
Экзамен по ориентированию на местности я сдал. Через некоторое время мы прибыли на КП. Машину оставили перед шлагбаумом. Генерал сказал:
- Я пойду к командующему бронетанковыми войсками армии, а ты с пакетом документов пойдешь к командующем 70-й армией генерал-лейтенанту Галанину. Встретимся у командующего бронетанковыми войсками.
Я так до сих пор и не знаю, почему он сам к командующему не пошел. Я вошел в землянку командарма. В приемной сидел адъютант, которому я представился. Он тут же доложил и мне разрешено было войти. Я представился командарму, доложил, что корпус убывает на доформирование, и подал реляцию:
- Корпус воевал хорошо и заслуживает вполне присвоения гвардейского звания. А где командир корпуса?
- Васильев занят отправкой эшелонов.
- Хорошо идите.
Я пошел в землянку заместителя командующего по БТиМВ, где находился Васильев. Тот спросил:
- Подписал?
- Да, - и добавил, что генерал спросил: где вы, а я ответил, что занят отправкой эшелонов. Васильев похвалил меня за находчивость.
Наш корпус был выведен из боев и стал готовиться к отправке на формирование. Командир приказал мне следовать на машине в Москву, забронировать люкс в гостинице ЦДКА и сдать легковую машину в ремонт, что я и сделал.
Корпус расположился в районе Наро-Фоминска. Штаб находился в деревне Шувалово. Командир корпуса встретился командующим бронетанковыми и механизированными войсками генерал-полковником Федоренко. Беседа шла долго. Васильев докладывал о боях на Курской дуге, об использовании «матильд» и «шерманов».
Были решены вопросы комплектования. Корпус перешел на отечественную технику, чему мы были очень рады. Под Наро-Фоминском шло сколачивание подразделений, боевая выучка, стрельба и вождение, командно-штабные учения. В октябре мы отбыли на фронт, поступив в распоряжение 51-й армии. Корпус был сосредоточен на плацдарм на реке Молочная, южнее Мелитополя. 24-го октября мы пошли в наступление. Пехоте не удалось прорвать оборону противника и нашим бригадам пришлось это делать за них. Немцы, боясь окружения, оставили крупное село Чехоград (Новгородовка) Фронт прорыва расширился и вслед за
Фронт прорыва расширился на 10-12 километров. Через образовавшиеся «ворота», в ночь на 26 октября, вслед за 19-м танковым корпусом в прорыв вошел 4-й гвардейский Кубанский казачий кавалерийский корпус. На подступах к деревне Чаплинке штаб корпуса столкнулся с колонной словацкой дивизии. Солдаты быстро подняли руки: «Рус! Плен, плен». У нас не было лишних людей, чтобы конвоировать их в тыл, поэтому комкор назначил офицеров словаков и поставил им задачу вести в наш тыл своих подчиненных.
В течение ночи на 29 октября оставшиеся 27 танков корпуса были переданы в 79-ю.
В ночь на первое ноября части корпуса ворвались на Турецкий вал. За валом удалось захватить плацдарм шириной 3 километра и глубиной примерно столько же. Всего за вал прорвалось около 20 танков, до батальона пехоты, несколько батарей противотанковых орудий и потрепанный 36-й кавалерийский полк 9-й кавалерийской дивизии 4-го кубанского кавалерийского корпуса. С этими частями оказалась и оперативная группа штаба 19-го танкового корпуса во главе с командиром и начальником штаба.
С рассветом, 1 октября, я обнаружил, что по валу ходят люди, в зеленых шинелях и подумал, что передовой отряд оказался отрезанным о главных сил. Доложил командиру корпуса, что немцы, вероятно, ночью закрыли проход. Он ответил:
- Да они, похоже, ищут, кому бы сдаться в плен. Садись на «виллис» и разведай, что там?
Я, без охраны, поехал к Турецкому валу и попал под пулеметный огонь. Хорошо, что не попали. Вернулся обратно и доложил генералу Васильеву, что проход через вал закрыт:
- Бери танк и по шоссе прорывайся за вал к главным силам корпуса, разыщи командира 4-го Кубанского корпуса генерала Кириченко и проси его, чтобы он оказал помощь.
Сажусь в танк, приказываю механику-водителю выйти на шоссе и на полной скорости не останавливаясь мчаться к валу. Сам командир при подходе к валу открыл огонь из орудия и пулемета в направлении противника. Видимо, немцы еще не успели подтянуть противотанковые орудия, а пехота не могла подойти к несущемуся на полной скорости танку. Проскочил метров 100 за вал. Остановил танк, открыл люк, высунул танкошлем, чтобы убедиться. Что выходить безопасно. Пулеметная очередь тут же изрешетила его. Приказал заряжающему открыть десантный люк. Механику-водителю и командиру танка приказал оборонять машину, а сам с заряжающим выполз из танка и по кювету ползком стал пробираться к своим.
В первой траншее мне удалось встретиться с начальником штаба 25-й мотострелковой бригады. Я ему сказал:
- Группа за валом отрезана, там генерал.
Связался по радио с заместителем командира корпуса полковником Поцелуевым, чтобы он готовил части корпуса и совместно со стрелковыми частями прорывался за Турецкий вал. А сам стал разыскивать генерала Кириченко, командира корпуса.
Невдалеке у дороги я увидел ДОТ. В нем мы накануне скрывались от бомбежки с генералом Васильевым и оперативной группой штаба. Он хорошо подходил для командного пункта. Я не ошибся – здесь находился командир 4-го Кубанского кавалерийского корпуса. Я доложил Кириченко:
- Я старший адъютант командира 19-го ТК генерала Васильева. Он с передовым отрядом и оперативной группой за валом в окружении и просил оказать помощь.
Кириченко, видимо, был в хорошем боевом настроении, лихо сказал: «Сейчас мы со своими казаками, в конном строю, сокрушим врага». Тут же поставил задачу командиру 9-й кавдивизии – атаковать вал. Конечно же, «психическая» не удалась плотный пулеметный огонь с вала заставил кавалеристов залечь и отойти. Понеся потери, конники вынуждены были приостановить наступление.
Я разыскивал полковника Поцелуева и доложил ему. Полковник понял, что надо готовить срочно атаку, обеспечивая ее огневыми средствами. Были развернуты тяжелые танки и самоходные орудия корпуса пехота 26-й мотострелковой бригады и саперный батальон. Ожидать помощи от пехоты не приходилось - она еще далеко. В это время немцы и румыны атаковал окруженную группировку. У нее были на исходе боеприпасы.
Не было воды, чтобы утолить жажду, ее сливали из радиаторов.
За генералом Васильевым был прислан У-2, но он отказался эвакуироваться. Он не мог бросить людей, тем более, что его сын воевал в 202-й танковой бригаде. Не смотря на то, что он был ранен командир корпуса продолжал управлять войсками.
Васильев подготовил две боевые группы по сто человек в каждой и ночью повел их в атаку, предварительно согласовав действия с главными силами по радио.
Проходы на Турецком валу были захвачены и на плацдарм тут же была введена свежая танковая бригада. Плацдарм за Турецким валом был передан пехоте 51-й армии. С него 8 апреля 1944 года началось освобождение Крыма.
Танковый корпус был выведен из боя. Генерал Васильев получил звание Героя Советского Союза и погоны генерал-лейтенанта танковых войск. Я был за эти бои награжден орденом Красного Знамени. Перед убытием генерала Васильева в Москву на излечение я попросил его, чтобы меня снова перевели в родную мне 202-ю танковую бригаду. Приказ состоялся, и я был назначен на должность старшего адъютанта 2-го батальона.
Вскоре 202-я танковая бригада была переброшена под Большую Лепетиху, где вела бои за плацдарм, который немецко-фашистские войска удерживали на левом берегу Днепра, в его нижнем течении. Весной корпус был выведен в резерв фронта и, получив пополнение в технике, готовился к боям за освобождение Крыма.
Из списка воинов, представленных командиром корпуса к званию Героя Советского Союза, начальник штаба фронта генерал Бирюзов тормознул несколько фамилий. Это было местью командованию 19-го ТК, за якобы неправильное использование танкового корпуса в Мелитопольской операции.
При подготовке к предстоящим боям больше всего внимания уделялось отработке ночного вождения. Дело в том, что корпус готовился к переброске через Сиваш. Саперы навели мосты шириной всего 2,2 метра, а длинной более двух километров. Проехать по такому мосту на низких передачах без резких поворотов в ночное время требовало огромного мастерства. На полигоне были построены копии мостов и на них в ночное время шли тренировки. Результат не заставил себя ждать – ни один танк в Сиваше не утонул.
Февраль и март мы провели в Ново-Николаевке. Погода стояла ясная, но ледяные степные ветра продували насквозь. Меня спасала казачья бурка – подарок кавалеристов 4-го корпуса. С питанием дело было налажено хорошо, продовольственная служба со своими обязанностями справлялась. Однажды приходит ко мне начальник боепитания и говорит:
- В посадках много зайцев, можно бы и поохотиться
- А чем же вы будете охотиться?
- Из винтовок.
- А своих не постреляете?
- Нет. Загонщикам дадим трещотки, а стрелять будем прицельно
- Хорошо, лично проинструктируйте стрелков, проверьте, чтобы не было гражданского населения.
К полудню следующего дня одиннадцать довольно упитанных зайцев были отданы на кухню. Вечером на ужин получили отменное жаркое. А выпить нечего! Батальон боевых действий не вел, а просто так водку не давали.
Утром 11 апреля 1944 года корпус пошел в наступление. Наша бригада, усиленная 52-м мотоциклетным полком, была выделена для захвата города Джанкой и обеспечения левого фланга корпуса. К трем часам дня мы вышли к городу, а к вечеру очистили его от немцев. Следующая задача войти в район Карасубазар, перерезать автомагистраль Керчь – Симферополь так же была выполнена. Вскоре части корпуса первые вышли к Сапун-горе и вынуждены были приостановить наступление до прихода войск 2-й гвардейской, 51-й и Приморской армии. Бои приняли затяжной характер. За успешные действия в Крыму 202-я таковая бригада получила наименование Сивашской, а 19-й танковый был награжден орденом Красного Знамени.
Когда Крым был уже освобожден, перед отправкой из Симферополя, бригада размещалась в ауле, южнее города Казби-Эли. Мы видели, как наши «органы» жестко, безжалостно выселяли татар из Крыма. Разумеется еще до наступления в Крым нас информировали, что крымские татары плохо относятся к русским, ч то надо быть на чеку. Но это мужское население, а наблюдать, как плачущие женщины с детьми садились в машины и отправлялись неизвестно куда, оставляя все хозяйство было тяжело. Аул пустел. Все было брошено – дома, сады, огороды, лишь мычали недоеденные коровы. Мы смотрели на это, и шел мороз по коже. Заходили в дома… Ничего не брали, да и брать было нечего, кроме запасов табака. Его прихватили. Его нам хватило до самой Прибалтики.
202-я танковая, как и весь 19-й корпус эшелоном уходили из Крыма в район Тулы на очередное пополнение. За две недели мы были пополнены и полностью укомплектованы. За две недели я лишь один раз смог побывать в Туле, посмотреть кино и сфотографироваться. На веселье и амурные дела времени не осталось.
В ночь на 17 июля 1944 года подразделения бригады стали грузиться. Подготовка проходила организованно, без лишней суеты, каждый знал, на какую платформу будет поставлен его танк. К утру первый эшелон был готов к отправке. Когда эшелон прошел Орел, стало понятно, что едем на запад. В конце июля 1944 года бригада сосредоточилась в лесах, восточнее небольшого литовского города Ионишкис. 2 августа командир корпуса Васильев получил через офицера штаба фронта приказ генерала Баграмяна к 5.00 4-го августа сосредоточиться в районе Посвалиса. Как я уже потом узнал, в этот день противник, силами шести пехотных дивизий, при поддержке более сотни танков, нанес удар на Биржай, окружив 357-ю стрелковую дивизию 43-й армии, севернее Биржая, и пытался развить наступление на Пасвалис.
Днем 5 августа корпус нанес контрудар. Окруженная дивизия была деблокирована. Немцам удалось ликвидировать коридор к Рижскому заливу, пробитый нашими войсками и восстановить связь между двумя группировками группы армий «Север». От залива теперь нас отделяло тридцать километров. Наш батальон в течение 5 августа вел бои за фольварк Паровая. Командир батальона майор Большаков завел батальон в болото, где танки увязли, а немцы их расстреляли. Потери были огромные. Командир бригады полковник Фещенко отстранил Большакова от должности и приказал мне вступить в должность командира 2-го танкового батальона. Оставшиеся танки переданы командиру 1-го танкового батальона капитану Казакову. А я получил приказ выехать в город Паневежис, получить танки для укомплектования батальона. Совершив ночью марш, прибыл в Паневежис, получил 30 танков Т-34. Танки были уральские, они котированись выше сормовских и новосибирских.
В ночь на 20 августа 19-й танковый корпус перешел в оперативное подчинение 51-й армии. Утром противник нанес удар на Жагаре прорвал оборону, и вышел в тыл 51 армии, перерезав железную дорогу Шауляй – Елгава. Переброшенная навстречу противнику 202-я танковая бригада заняла оборону.
С рассветом 21-го августа пришел приказ командира бригады выйти в район Букайши вступить в бой и любой ценой задержать наступление противника: «Ни шагу назад», так приказал комбриг. Батальон вышел из Паневежиса. Узкая дорога с глубокими заболоченными кюветами не давала возможности совершить марш на большой скорости. Пыль, понимаемая танками, мешала идущим сзади и несколько танков съехали в кювет. Ждать их не было времени их оставили на попечение техническим службам. Эта же пыль выдавала колонну. Вскоре появилась «рама».
Колонна достигла Эзерниеки. Там нас встретил заместитель командира бригады полковник Малков, который помог выйти на Букайши. При походе к передовой появилось полтора десятка Ю-87. Некоторые танки начали пытаться сходить с дороги. Заметив это, я по радио дал команду: «Увеличить скорость движения и дистанцию». Возможно, что пыль помешала немецким летчикам и в результате ни один танк не пострадал.
Выйдя к передовой с марша вступили в бой. Загнав танк в укрытие по радио поставил задачу командиру 3-й танковой роты старшему лейтенанту Егорову. Он развернул роту в боевой порядок и стал с места вести огонь по наступающим танкам.
Командиру 4-й танковой роты старшему лейтенанту Дробышеву приказал контратаковать слева от дороги. Контратака заставила немцев отступить, потеряв четыре танка. Левее роты Дробышева шли танки первого танкового батальона В стык подразделений комбриг выдвинул истребительно-противотанковую батарею капитана Кирмановича. Положение было восстановлено. Вечером мой батальон был усилен мотострелковой ротой старшего лейтенанта Щербанева.
В течение ночи все танки были окопаны, хорошо укрыты и замаскированы, с тем, чтобы с рассветом вновь вступить в бой с врагом. Автоматчики и саперы помогли танкистам вырыть окопы для танков, вблизи отрыли себе окопы. Правда участок обороны батальона был великоват – около двух километров, и одна рота автоматчиков не могла создать сплошной линии обороны.
Утром 22-го нас пробомбили и тут же танки, в сопровождении самоходных орудий и пехоты пошли в атаку. Подпустили их на 400 метров и открыли огонь. Несколько танков загорелось. Остальные боясь разворачиваться, чтобы не подставлять свои борта под огонь, стали пятиться.
Через некоторое время немцы повторил атаку. Всего перед фронтом 1-го и 2-го танковых батальонов шло до 70 танков и самоходок врага. На левом фланге батальона занимал оборону взвод старшего лейтенанта Анатолия Мельникова, его соседом слева была рота лейтенанта Александра Пильникова из 1-го батальона. Уступом за ними стояли артиллеристы капитана Кирмановича.
Старший лейтенант Мельников доложил по радио:
- Снарядом заклинило башню машины, остальные танки подбиты, противник продолжает атаку.
- Выходи на меня.
На этом связь с ним прервалась. Как потом мне рассказали, его танк был подожжен. Экипаж покинул машину, но продолжал вести бой в рядах пехоты. Мельников и механик-водитель Константин Жуков погибли. Позиция взвода Мельникова была захвачена и немцы подошли к позициям артиллеристов. Я принял решение ввести в бой резерв – взвод лейтенанта Шустова. Отослал заряжающего к месту расположения резерва и продублировал по радио Шустову контратаковать с фланга прорвавшиеся танки. Сам сел на место наводчика, а наводчика поставил заряжающим. Расстояние до танков противника было 200-400 метров, да к тому же они шли бортами ко мне. Довольно быстро я поджег 2 танка и 2 самоходных орудия. Тут подоспел взвод Шустова. Он контратаковал во фланг прорвавшиеся танки. Я сжег еще два танка. Брешь в нашей обороне была ликвидирована, положение стабилизировалось
Надо отдать должное пехотинцам – без их помощи отразить атаки мы бы не смогли.
Вот что пишет в своей книге «Так шли мы к победе…». командующий 1-м Прибалтийским фронтом генерал армии И.Х. Баграмян:
« Командир бригады полковник М.Г. Фещенко ночью успел окопать свои танки и на рассвете 22 августа дал решительный отпор гитлеровцам. Потеряв 13 танков, они отступили. Но это была, видимо, только разведка.
Вскоре фашистские танковые части сплошным бронированным валом ринулись в атаку. В течение пяти часов 19-й танковый корпус и стрелковые части отбили 6 мощных танковых атак.
Особенно ожесточенный бой разгорелся в районе деревни Букайши, где насмерть стояли 1 и 2 батальоны танковые 202-й танковой бригады под командованием лейтенанта Казакова и капитана Падукова, а также батарея противотанковых орудий капитана В.Н. Кирмановича». Это был тот самый редкий случай, когда командующий фронтом прибыл на наблюдательный пункт бригады.
Позднее из письма заместителя командира 202-й танковой бригады полковника Окопного, я узнал следующее. Когда командующий 1-м Прибалтийским фронтом армии Баграмян прибыл на наблюдательный пункт бригады, в первую очередь спросил командира: « Какое подразделение ведет бой?» В бригаде полностью в боевом строю был только 2-й батальон танковый. Командир ответил: «2-й батальон капитана Падукова». Командующий сказал: «Срочно отправляйте реляцию на представление его к званию Героя Советского Союза». Что было исполнено.
Корпусная газета «Вперед» за 24 августа в статье «Немецкие танки не прошли» газета писала:
«На нашем участке немецко-фашистские захватчики предприняли ряд ожесточенных атак, чтобы прорвать нашу оборону. Наши воины стойко отражали атаки противника, проявили мастерство бить наверняка. На правом фланге гитлеровцев встречали огнем танкисты Падукова, на левом – Казакова, а в центре громили врага артиллеристы Кирмановича. Танкисты и артиллеристы подпускали немецких «тигров» и «фердинандов» на близкое расстояние и била их в упор. В яростных атаках танкисты, артиллеристы и минометчики наших подразделений нанесли врагу огромные потери и не пропускали на один метр.
В бою, в районе Букайши, погибли многие танкисты. Старший лейтенант Анатолий Мельников и старшина Константин Жуков пали смертью Героев, но клятву «Ни шагу назад» выполнили.
Так могут драться люди, перешагнувшие барьер страха, люди, горячо любящие свою Родину, до глубины души ненавидящие коварного врага, верные патриоты, готовые отдать свою жизнь на алтарь победы.»
После боя в первую очередь отоспался, так как эти трое суток не смыкал глаз. Экипажи приводили в порядок материальную часть. Вечером принялся установить потери и писать представления на награды. В этом бою батальон потерял только один танк сгоревшим. В нем погибли командир взвода Мельников и механик-водитель Жуков. Командир бригады сказал, что я могу представить двоих отличившихся к званию Героя Советского Союза. Я решил представить погибших.
В ночь 23 августа я перегруппировал свои силы, сменил позиции танков Т-34, а приданные батальону два танка ИС-2 поставил на самом угрожаемом направлении.
23 августа немцы перенесли направление основного удара на Добеле, но и там ему прорваться не дали танкисты 79-й танковой бригады. Тем не менее утром 23 августа, они еще раз попытались «проверить» нашу оборону. В атаку пошли «Тигры», их поддерживали «фердинанды». Удар пришелся на позиции, где раньше стояли в обороне традцатьчетверки. Теперь там находились ИС-2. В коротком бою они уничтожили пять танков противника. Я перехитрил фашистских танкистов!
За эти бои капитану В.Н. Кирмановичу, старшим лейтенантам А.П. Пильникову, А.В. Мельникову, старшине К.И. Жукову и мне было присвоено звание Героя Советского Союза. В них 19-й танковый корпус уничтожил 266 танков, но и сам, как писал бывший начальник штаба корпуса И.Е. Шавров, понес большие потери (40 танков сгорели и 30 были подбиты).
К концу сентября 1944 года общая обстановка на 1-м Прибалтийском фронте в основном стабилизировалась. Учитывая сложившуюся обстановку и возросшее сопротивление на подступах к Риге, Ставка приказала Командующему 1-м Прибалтийским фронтом перенести главное усилие войск на новое, Мемельское направление и провести здесь наступательную операцию целью отсечь от Восточной Пруссии группу армий «Север», а затем, во взаимодействии со 2-м Прибалтийским фронтом, разгромить ее.
Для решения этой задачи потребовалась сложная оперативная перегруппировка всех сил и средств 1-го Прибалтийского фронта. Она началась в ночь на 25 сентября 1944 года. В ней принимал участие и 19-й танковый корпус.
Передвижение войск и всех видов транспорта разрешалось лишь ночью с 20.00 до 6.00, а с рассветом колонны сходили с дороги и укрывались в лесу. Все радиостанции опечатывались, исключалось общение с местным населением. Штаб фронта строго контролировал всякое перемещение войск. Чтобы создать видимость большого наступления на Ригу, совершались перегруппировки днем. Войска из мест дислокации ночью шли от фронта в тыл, а с рассветом те же части создавали видимость движения в прежние районы дислокации. В местах дневок запрещалось всякое движение, не только транспортных машин, но и личного состава. Хорошая маскировка и ненастная погода мешали противнику производить воздушную разведку. Все проводимые мероприятие обеспечивали своевременный выход войск в указанные районы сосредоточения.
Выведенный в район Добеле 19-й танковый корпус, совершив 80-километровый марш, к утру 1 октября сосредоточился в полосе 6-й гвардейской армии, в районе Шакино.
Он получил задачу войти в прорыв и наступать на Тришкяй, разгромит подходящие к фронту резервы противника. Перерезать рокаду Межекяй – Тельшай.
5 октября части 6-й гвардейской армии, после артиллерийской подготовки, перешли в наступление. Бригады первого эшелона 19-го танкового корпуса были введены в прорыв. 202-я танковая бригада, при подходе к реке Вирвичай, действовала в направлении города Тришкяй. 3-й танковый батальон Дмитрия Щербина следовал в передовом отряде бригады продвигался в направлении города Тришкяй. В шести-восьми километрах от города он был остановлен огнем противотанковой артиллерии. Часть танков попала на заболоченный участок местности, и наступление застопорилось. Мой 2-й танковый батальон с десантом роты автоматчиков, следуя в голове колонны главных сил бригады, несколько уклонился от направления действий передового отряда и вышел к рокадной дороге. Сориентировавшись на местности, я понял, что нахожусь севернее города Тришкяй. Выслал разведку взвод лейтенанта Лаврова из роты Егорова. При подходе к реке Вирчивай Ларов был обстрелян из противотанковых орудий с высоты перед шоссе. Видя, что силы противника незначительные, я поставил задачу роте Егорова сбить немецкий заслон. В бою за высоту сгорел один из танков взвода Лаврова, но и немцы потеряли две пушки и взвод пехоты.
Выйдя на шоссе Векшняй – Тришкяй, севернее города Тришкяй на 6-7 километров, я доложил по радио командиру бригады: «Нахожусь севернее города Тришкяй». Он не поверил моему докладу, считал, что я ошибся в ориентировании и приказал мне еще раз точнее сориентироваться и обозначить местонахождение серией ракет, что я и выполнил.
При подходе к городу нас опять обстреляли, но в сумерках по быстро двигающимся танкам попасть очень сложно. Город мы захватили. Немцы даже мост через Вирвичай не взорвали. С южной окраины вошел батальон из 26-й мотострелковой бригадой корпуса. Как только был захвачен город Тришкяй, противник оставил позиции, и 3-й танковый батальон вошел в город с восточной окраины города без сопротивления.
Наутро командир корпуса генерал Васильев прибыл в расположение бригады. На разборе досталось всем. Командиру 3-го батальона за то, не произвел разведки и загнал танки в болото, мне за то что заблудился. Но учитывая тот факт, что я «принял исключительно правильное дерзкое решение по захвату города Тришкяй и плацдарма на противоположном берегу реки Вирвичай, то заслуживаю поощрения. Победителей не судят. А вот кофе пить не надо было, он мог быть и отравлен», - так подвел свой разбор командир корпуса. Слов на ветер Васильев не бросал: я был представлен к Ордену Александра Невского.
Про кофе такая история. Когда мы заняли город, то в офицерской столовой нашли еще горячий кофе. Ну я и решил выпить чашечку, тем более, что сварен он был отменно. Сам же и рассказал Васильеву про это.
Наутро батальон в составе передового отряда получил задачу действовать в направлении Седа – Лиепая. В течение ночи все танки были заправлены горючим и боеприпасами.
Я принял решение двигаться на Седу по грунтовой дороге через лес. Выслал вперед взвод танков лейтенанта Шустова. Быстро проскочили по лесу и вышли на шоссе Седа – Тельшай. Ввязываясь в бой за крупный населенный пункт Седа не стал – пехоты было мало, а танки в таком крупном населенном пункте без нее сожгут. Приказал роте егорова обойти город справа и двигаться на Александрию.
Одиночные очаги сопротивления быстр подавили и вскоре вышли к Александрии. Буквально перед носом походной заставы был взорван мост через реку Ауоба. Тут же я получил приказ командира 202-й танковой бригады действовать в направлении Приекуле – Лиепая. Времени на подготовку практически не было. Только успели заправиться горючим. Собрал командиров рот и поставил им боевую задачу. К вечеру батальон вышел к станции Озолы. Единственная железная дорога, связывающая Курляндию с Восточной Пруссией была перерезана.
Утром 7 октября батальон вел бой за высоту 80.0, которая прикрывала подступы к Приекуле. В батальоне осталось всего 9 исправных танков Т-34. Мой танк находился в центре боевого порядка. Ворвались на позиции немецкой пехоты и стали их утюжить. В этот момент, выстрелом из фаустпатрона, танк был подбит. К счастью фаустпатрон пробил кормовую броню и повредил коробку передач. Танк не загорелся и экипаж остался невредим. К утру 8 октября 1944 года мой батальон был выведен из боя. Оставшиеся 5 танков были переданы в 3-й батальон.
По окончании Мемельской операции и выходу к морю в начале ноября 1944 года 19-й танковый корпус был выведен в резерв. К 12 ноября мы сосредоточились юго-восточнее Елгавы. Там получили пополнение личным составом и технику.
Несколько командиров батальонов корпуса получили направления для поступления в бронетанковую академию. Я тоже обратился к комбригу с просьбой направить меня, но получил от ворот поворот: «Кончим войну, тогда и будем учиться, а пока надо воевать». Честно говоря я уже навоевался. Опять сколачивание подразделений, огневая подготовка, вождение и прочие дисциплины. Чтобы как-то развеяться в серую, туманную, дождливую погоду, я даже пытался учиться играть на баяне. Мне кажется получалось не дурно.
Однажды из штаба бригады позвонили приказали прибыть для получения награды. Командир корпуса прибыл в бригаду и вручил мне «полководческую» награду – орден Александра Невского. Получили награды командир 3-го танкового батальона майор Дмитрий Щербин и командир мотострелкового батальона капитан Паша Гусев. Комкор поздравил нас и пожелал боевых успехов в предстоящих боях по разгрому врага в Курляндии.
Я вернулся в расположение. Начальнику штаба Василия Кузьмина и сказал: «Надо обмыть, а то заржавеет». Он понял, что надо съездить в Еглаву и там купить у латышей спиртное. Проблем с этим особых не было. Я позвонил Щербину и Гусеву пригласил к себе, чтобы обмыть «Александра»… Собрались в штабной машине. Повар приготовил добрую закуску, и мы приступили. После первой – оживленный разговор. Вдруг стучат. Открываю и свои глазам не верю – стоит родная сестра Клава! Как она меня нашла? Оказывается, мы были на одном фронте. Я ей написал, что мой командир Фещенко. Она смотрела на указатели с фамилиями и когда увидела знак «хозяйство Фещенко», то стала останавливать машины. Одна из них оказалась машина бригады, с ней она и приехала в батальон. Сколько радости! Клава легко вошла в нашу компанию, и мы выпили еще за встречу. Пришлось потесниться. Надо было решить вопрос, с уведомлением ее части, что она не дезертир и находится в воинской части. Были оформлены документы на имя командира зенитно-артиллерийского полка, в котором она служила.
Но вскоре я был тяжело ранен и попал в госпиталь на длительное время. Сестра подумала и приняла правильное решение, ведь ее с 202-й ничего не связывало, а поскольку в строю нет брата, то и не было смысла оставаться в бригаде. Она попросила командование, чтобы ее вернули в свою часть, где служили ее фронтовые подруги. Командование ходатайство удовлетворило.
Надо сказать, ч то кадровики постоянно проводили работу по возвращению раненных в родную часть, ездили по армейским и фронтовым госпиталям, оформляли документы. Люди, закаленные в боях, обстрелянные, очень были нужны. А что значит после ранения вернуться в родную часть?! Это как вернуться домой. Я и сам это испытал! Когда в 1945-ом корпус был переброшен в Румынию, а только выписался из госпиталя мне предложили остаться в Прибалтике, направили в отдел кадров фронта. Но я добился с большим трудом. Уговорил чтобы меня направили в родную часть. Пришлось даже показать газету, где было написано, что я получил звание Героя Советского Союза.
После завершения всех подготовительных мероприятий был произведен строевой смотр бригады. А финалом явился сбор всего офицерского состава корпуса (до командира батальона включительно) 16 ноября 1944 года, на котором выступил лично командующий 2-м Прибалтийским фронтом генерал армии А.И. Еременко. На этом сборе он дал конкретные указания по ведению боя. Ознакомил с задачами, которые предстояли решить фронту. Он был уверен в успехе, ведь 19-й танковый корпус решал в предыдущих боях более сложные и ответственные задачи, так как он был резервом Ставки Верховного Главнокомандующего.
Задача была весьма серьезная – рассечь Курляндскую группировку противника ударом направления Джутсте – Тукумс. Неожиданно командующий фронтом спросил командира 19-го танкового корпуса: «До какой из ваших бригад ближе всего отсюда?» - « До 202-й» - «Объявить бригаде готовность номер один». Это значит, что личный состав и вся боевая техника должны быть готовы к выполнению любой боевой задачи в максимально короткий срок.
По прибытии в расположение бригады командующего фронтом генерала армии Еременко командир бригады полковник Фещенко доложил ему:
- 202-я танковая бригада находится в готовности номер один.
Командующий приказал выстроить весь личный состав бригады на опушке леса, примерно в центре дислокации всех подразделений. Танкисты были в боевой форме, подтянуты, стройны. Чувствовалось, что сбор и внешний вид танкистов оставили хорошее впечатление у командующего фронтом. Он прошел вдоль строя, спрашивал у некоторых солдат и офицеров знание обстановки, задавал и другие вопросы. Особенно его интересовало, много ли в строю опытных фронтовиков.
В своем выступлении командующий говорил о то, что пора кончать с курляндской группировкой врага. Надо действовать в предстоящем бою смело и решительно. Не ввязываться в бои за крупные населенные пункты, а обходить их.
Приезд командующего в часть – на фронте редкий случай, и это воодушевляло, люди поняли, что командующий настроен решительно, по-боевому и уверен в успехе.
Много было разговоров в подразделениях после отъезда командующего. Все ждали, что вот-вот будет дана команда ан вступление в бой. Но ноябрьские дожди задерживали активные боевые действия. Надо было ждать улучшения погоды, чтобы наша авиация могла поработать. Только 22 декабря начался штурм немецких позиций.
Более часа продолжалась артиллерийская подготовка. Авиация работала. Стоял сплошной гул, страшное зрелище, и не дай бог попасть под такой натиск огня.
И тем не менее прорвать оборону не удалось. Оборона противника на направлении наступления состояла их четырех линий, сплошных траншей полного профиля, кроме того, в глубине обороны были созданы мощные противотанковые заграждения.
Перед железной дорогой, на рубеже Джутсте – Берзупе, был открыт противотанковый ров, заполненный водой. Из-за отсутствия морозов заболоченные участки местности не замерзли, что сковывало маневр. 202- танковая бригада вела наступление на левом фланге корпуса. Слева постоянно контратаковал противник. Я вынужден был не столько наступать, сколько думать, как бы закрепиться на достигнутом рубеже, а приказа на оборону не получил. Ночью рота Егорова оказалась отрезанной от главных сил бригады. Тем не менее ему удалось с оставшимися прорваться к батальону. Егоров разыскал мой танк и доложил: « Противник подтянул до 20 танков и, вероятно, с утра будет контратаковать нас крупными силами».
Надо выбирать удобные позиции для боя и закрепляться на достигнутом рубеже. Доложил о сложной обстановке командиру бригады полковнику Фещенко. Он мне приказал вступить в командование сводным танковым батальоном:
- Примите оставшиеся танки от командира 3-го танкового батальона.
Вот так! Командующий фронтом генерал армии Еременко недооценил противника, считал, что удастся сокрушить его оборону, но, увы… Кроме того, доли слухи, что при рекогносцировке местности был захвачен начальник штаба артиллерийской части с топографической картой, на которой была нанесена обстановка с данными огня по целям в период артподготовки, и противник, имея такие данные, внес соответственно коррективы в систему огня.
Бой принял затяжной характер. Противник, подтянув резервы, стал наносить ощутимые контратаки. Корпус нес большие потери. Погибли комбриг Фещенко и начальника политотдела Калугина. Все танки 202-й танковой бригады были сведены в один танковый батальон, который был передан под мое командование вечером 6 января.
С рассветом 7 января немцы после короткой артподготовки перешли в наступление на позиции батальона. Вблизи моего танка располагался наблюдательный пункт артиллерии, расположенный в хорошем блиндаже. Я выбрался из танка и вошел в землянку. Спросил радиста: «Есть ли по радио связь?» Он ответил, что есть. Попросил его связать меня с командиром. Я доложил, что батальон контратаковал силой до 30 танков и пехотой противника. Прошу огня по такому-то квадрату:
- Так в этом же квадрате на НП.
- Именно так и есть. Я как раз с него веду разговор.
- Но ведь это же, выходит, огонь на себя.
- Да, я веду бой, и расстояние до врага 100-200 метров.
После первых выстрелов внесли корректировку. Разрывы снарядов нашей артиллерии накрыли наступающих немцев и в итоге нам с трудом удалось отбить атаку.
Доложил заместителю командира бригады, вступившему в должность комбрига, подполковнику Воякину, что с трудом отбиваю атаки и попросил подкрепление самоходками. Вскоре подошла батарея орудий и пехота Латышской дивизии. В очередной раз я вышел из танка и снова за помощью к артиллеристам, чтобы дали огня. Осколок разорвавшейся неподалеку мины раздробил пятку правой ноги. Заряжающий помог наложить жгут. Отползли с ним по траншее до дороги. Там увидели самоходное орудие. Он подошел к командиру, сказал: «Ранен тяжело командир батальона, помоги». Меня быстро подняли на броню самоходки и вывезли из зоны огня, а вскоре я был уже доставлен в начале в медснабат, затем в полевой госпиталь. Так бездарно закончился мой последний бой в Прибалтике.
Это я считаю был самый неудачный бой. Не потому, что мы плохо воевали, а потому так нельзя использовать танковые части. Ну кто бросает танки на эшелонированную противотанковую оборону по заболоченной местности? Буквально в августе я сам в такой обороне двадцать танкам держал около семидесяти немецких. Теперь ситуация повторилась ровно наоборот! Да и вообще зачем было трогать отрезанных от основных сил немцев – война-то уже катилась к концу.
В госпитале я узнал о присвоении мне звания Героя Советского Союза. Газета «Красная Звезда» поместила указ, но не полность, а до буквы «Н» включительно, а продолжение указа почему-то печатали во фронтовой газете. В «Красной звезде» я нашел фамилии Жукова и Кирмановича, значит, решил я, дальше должны быть и наши – Падуков, Пильникова и Щербина.
Вскоре пришла фронтовая газета. Сосед по больничной палате спрашивает: «Как твоя фамилия, скажи отчетливо?» Я сказал. Он как закричит на всю палату: «Ребята, с нами герой!» - и читает выдержку из газеты: «Присвоить звание Героя Советского Союза…». Пожал мне руку, остальные, кто мог ходить подошли, поздравили.
Не обошло вниманием и начальство. Входит в палату начальник госпиталя, поздравляет меня и говорит:
- Давайте мы вас переведем в отдельную палату.
Я ему:
- Спасибо, мне здесь хорошо. Я никуда не пойду.
Предложил изменить меню, улучшить питание. Но я и от этого отказался, ведь, Слава Богу, в военных госпиталях фронтового масштаба в 1945 году питание было вполне сносное, жаловаться не приходилось.. И вообще, принимать дополнительные услуги мне просто было неудобно, я не хотел никаких привилегий. А вот четвертинку водочки с соседями по палате я принял.
Рана долго не заживала. Уже была назначена операция по ампутации, но мне повезло. В госпиталь, который находился в Митаве (Елгава), приехал хирург фронта, убеленный сединой, опытный специалист. Меня показали ему, он внимательно осмотрел и сказал: «Этому парню, герою, ногу надо бы сохранить». Назначил лечение, а через 2-3 недели я встал на ноги и выписался. А впоследствии, когда учился в академии, за сборную факультета бегал пять километров. А ведь мог остаться инвалидом.
Тем не менее, мне пришлось еще долго долечиваться и это выбило меня из боевого строя – лишь в конце апреля 1945 года меня выписали из госпиталя.
Сколько труда мне стоило, чтобы после излечения направили в родную бригаду! Все же кадровики вняли моей настойчивой просьбе и выписали проездные документы до Москвы. Когда я прибыл в Москву, 28 апреля 1945 года, обратился в управление Командующему Бронетанковыми войсками, и мне выписали проездные до станции Команы (Румыния), где дислоцировались в то время родная 202-я танковая бригада.
Быстро доехал до Бухареста. Оттуда ходили типа электричек скорые поезда. Сел в поезд Бухарест – Джурджу. Сошел на станции Комана. Обратился в военную комендатуру. Комендантом был инженер бригады – знакомые лица. Тут же звонок по телефону и за мной прислали машину. Через десять минут я в бригаде. Дома!
Сразу в казарму. Общий коридор. Справа 2-й танковый батальон, слева 1-й. Отдельные кабинеты для командира, замов, штаба. Казарма отличная, везде порядок. Тут же прибежали свои командиры, обнялись.
Пошел представляться командиру Новый командир пороху не нюхал, в боях не участвовал. Когда война была на западе – отсиживался на Дальнем Востоке, а как кончилась – он здесь, на западе. Типичный строевик. У меня сразу испортилось настроение: я вижу птицу по полету. Но так как я вернулся, ему пришлось представить меня батальону, и тут началось. Я, конечно, показал газету, в которой был указ Президиума Верховного Совета от 25 марта 1945 года, где были фамилии героев Советского Союза старшины Жукова Константина Николаевича, капитана Кирмановича Владимира Николаевича, старшего лейтенанта Мельникова Анатолия Васильевича, капитана Падукова Леонида Степановича, старшего лейтенанта Пильникова Александра Павловича, майора Щербина Дмитрия Петровича.
Щербин, Кирманович и Пильников, как только услышали, что я приехал, сразу же пришли. Они про указ ничего не знали. Разумеется это дело мы изрядно отметили. Благо вина было в достатке. Дня через три в нашу бригаду из Джуржу прибыли командир корпуса генерал Васильев и начальник полит отдела полковник Кистанов. Они нас поздравили. Правда комбриг был явно недоволен, что комкор открыто проявил уважение к героям 202-й танковой бригады. Скрыть выражение недовольства на лице он не потрудился, а может и не захотел.
Я вступил снова в свою должность 3 мая 1945 года. Бригада боевых действия не вела, находилась во фронтовом тылу.
Мы чувствовали, что война вот-вот закончится, постоянно прослушивали сводки Совинформбюро и радовались успехам наших войск.
Войска 1-го Белорусского и 1-го Украинского фронтов в логове фашистского зверя, в городе Берлине, заканчивали уничтожение врага. Была освобождена Прага. Остатки вдребезги разбитого рейха доживали последние дни. Фюрер и Ева покончили с собой, Геббельс расправился жестоко со своей семьей и тоже покончил с собой. Это и многое другое давало основание считать, что победа близка.
9 мая включаем радио и слышим голос диктора Центрального радиовещания Синявского: Победа!
Что тут началось! Стреляли все из чего только можно! Из танков, пулеметов, автоматов, даже пистолетов. Непрерывная стрельба шла минут 10-15.
Конечно, решили отметить Победу, Я приказал заместителю по хозяйственной части \приготовить для всего личного состава праздничный обед и норму установил не по 100 грамм, а двойную, или как тогда говорили «под копирку».
Я, командир 3-го танкового батальона Щербин со своим замполитом мой замполит Саша Матвеев, командир мотострелкового батальона Павел Гусев с майором Акопяном, собрались в ленинской комнате. Хозяйственники накрыли роскошный стол. На шесть человек поставили на стол шесть бутылок румынской водки, на этикетке которой красовался крестьянин в красной рубахе. Не выходя из-за стола, мы осушили каждый по «крестьянину». Такой дозы я лично никогда за свои 25 лет не принимал, но как говорится мы были «ни в одном глазу». В полном сознании взяли по фляжке спирта и поехали купаться на Дунай в Джуржу - решили продлить праздник.
Вода была еще холодной, но мы, подогретые алкоголем, холода не почувствовали. На обратной дороге заехали в корпусной медицинский батальон, где удалось еще и потанцевать с девушками из медснаба. После всего этого благополучно вернулись в расположение бригады.
Комбриг Тимохин был в ярости. Его возмутила наша отлучка без разрешения. После случая наши пути совсем разошлись.
Я попросил, чтобы мне предоставили отпуск с поездкой на Родину. Отпуск закончился, и я вернулся в свою бригаду, но в ней я уже оказался неродным. Комбриг хотел избавиться в первую очередь от меня и от Щербина – Героев Советского Союза. Два комбата-фронтовика и не нюхавший пороху за всю войну комбриг в мире служить никогда бы не смогли. Так что вскоре Щербин был направлен в Ленинград на курсы офицеров бронетанковых войск, а мне дали направление в 19-ю Механизированную дивизию в Болгарию.
Я прибыл в штаб, который дислоцировался в Старой Загоре, вблизи г. Пловдив в Болгарии. Мне предложили штабную работу, но я хотел на командную должность и отказался. Побыл за штатом некоторое время. Затем попросился, чтобы меня откомандировали в отдел кадров Южной группы войск, который дислоцировался в г. Крайова в Румынии.
Прибыл в отдел кадров Бронетанковых войск, но по дороге решил сначала зайти в парикмахерскую. И тут произошла важная для меня встреча. В парикмахерской находился генерал Рязанский, которого я знал - он был преподавателем тактической подготовки на казанских курсах. Генерал тоже пригляделся ко мне, вижу - узнает. Уходя, сказал мне: «Закончите стричься - зайдите!» Разумеется через час я уже сидел у него в кабинете. Он занимал должность заместителя командующего по бронетанковым войскам армии. У меня появилась надежда, что я буду снова при деле:
- Я вас хорошо помню, доложите, где воевали, в каких частях.
Я все доложил. Он остался доволен, да и Золотая Звезда придавала моим словам весу:
- Согласитесь на должность командира танкового батальона в 125-й гвардейский танковый полк 24-й гвардейской стрелковой дивизии. Батальон отстающий, много придется потрудиться, но, зная вас, вашу подготовку как танкиста, надеюсь, что справитесь.
Я с готовностью ответил:
- Трудностей я не боюсь. Приму все силы и умение и постараюсь оправдать ваше доверие.
- А я в этом и не сомневаюсь, вы молоды и энергии у вас достаточно, - заключил генерал.
Так я оказался снова в должности командира – 2-го танкового батальона 125-го гвардейского танкового полка, которым командовал подполковник Радько.
Полк дислоцировался в городе Сибиу. Батальон размещался в добротной казарме. Довольно сносная по тому времени материальная база, наличие полигона и танкодрома обеспечивали занятия по боевой подготовке, можно было по-настоящему взяться за дело.
В первую очередь я познакомился с офицерским составом батальона: заместителем по политический части был капитан Маношин, начальник штаба – капитан Гериев Махмуд, заместитель капитана Румянцев, а заместителем по технической части – капитан Петраков. Был неплохой и командир 1-й танковой роты М. Ройтман. Несколько слабоват – командир 2-й танковой роты. Непонятно, почему генерал Рязанский считал батальон слабым и почему была получена неудовлетворительная оценка на инспекторской проверке.
Да, пришлось во всем разбираться, искать причины неудач. Я сам показывал, как надо делать, а если у кого-то не получалось, то требовал, чтобы неумеха тренировался больше других, и он, подчиненный, знал, что через какое-то время я с него спрошу. И всегда спрашивал. А это принцип – доверяй, но проверяй.
Так повседневный, упорный труд дал свои результаты. Ровно через год, как я вступил в должность командира, батальон на инспекторской проверке получил хорошую оценку, а я получил поощрение, сфотографирован у знамени части. Обещание, данное генералу Рязанскому, я выполнил. Батальон был лучшим подразделением не только в дивизии, но и в армии.
В начале 1947 года, где-то в феврале-апреле месяце, стали расформировываться многие корпуса, дивизии, в том числе и наш. После расформирования я получил направление войти с мая 1947 года в состав Грузинской стрелковой дивизии, которая дислоцировалась в Ахалцихе и Ахалкалаки Грузинской республики (Закавказский военный округ). Дальше служба пошла своим чередом.
| Интервью и лит.обработка: | А. Драбкин |
