Чичеров Алексей Григорьевич

08.03.1924 г. р., полковник в отставке, почётный профессор Серпуховского военного института ракетных войск (почти четверть века возглавлял кафедру теории автоматического управления и электроавтоматических устройств ракет Серпуховского военного училища).

В 2013 году в составе делегации ветеранов города Серпухова присутствовал на Параде Победы в Москве.

- Алексей Григорьевич, сколько классов вы закончили?

- Я закончил 10 классов, тогда были десятилетки. Поступали с 8 лет, а заканчивали в 18 лет. Я учился сначала в деревне первые три класса, а потом переехала семья в Рязань. И я поступил в семилетку. Когда её кончил, тут меня мои родители обманули. Они сказали, что в восьмом классе нет мест - это там, где моя сестра училась в первой школе в Рязани. И что мне ещё раз надо будет в седьмом классе посидеть. Я поверил и ещё раз посидел год в седьмом классе. А потому что в шесть лет поступил в школу ещё в деревне.

Учился я хорошо, учительница оставляла меня после занятий помогать девочке, которая старше меня на два года. Получилась такая сцена. Учительница открывает дверь посмотреть, как мы занимаемся. А я в это время девочке по лбу ударил своим кулачком, потому что как это можно – не понимать, что к двум прибавить три и получается пять! Она тут же дверь закрыла, а потом рассказала моим родителям.

Я поступил шестилетним учиться из-за того, что моему товарищу было восемь лет, он говорит: «Пошли поступать?» Я не пошёл первого сентября, а он приходит и говорит: «Ой, как мы на луг ходили, как там хорошо!» Ну, я и побежал второго сентября в школу. Так и десятилетку закончил раньше – в 17 лет, на один год меня обманули ещё родители.

- Как вы попали в военное училище?

- Уже началась война, и наш рязанский военкомат отобрал всех сильных учеников, закончивших 10 классов, и направил в военное училище. Меня назначили старшим группы, я приехал в Тамбовское училище и доложил, что привёз будущих курсантов.

- Как вы пришли в свой полк?

- Я перед этим закончил артиллерийское техническое училище в Тамбове. Я закончил с отличием и получил звание техника-лейтенанта. И первую свою личную награду там получил - «Отличник РККА». Это нагрудный знак – правительственная награда.

После этого как раз ожидали, что немцы будут наступать в районе Курской дуги. Поэтому сразу тех, кто хорошо закончил училище, отвезли в Гороховецкие лагеря, и мы ждали, когда начнется Курская битва, и мы были в распоряжении командующего артиллерией РККА.

Один раз был такой случай. Я когда закончил училище, то не во что было нас одеть как офицеров. И я так и ходил в обмотках и рваной пилотке. Это я был лейтенант! Однажды (в начале июля 1943 года перед битвой на Курской дуге – здесь и далее мои примечания в скобках – Шабанов) одного немца пленного проводили мимо нас, а мы сидели где-то там на земле. Мои солдаты говорят, мол, давайте с него снимем сапоги, и вы обуете? Я ответил, что не хочу, и никаких его сапог не взял. Так я до ранения до самого 23 августа ходил в обмотках и рваной пилотке.

- Какая у вас была должность в полку?

- Я был назначен в 7-ю гвардейскую армию Воронежского фронта в 78-ю Гвардейскую стрелковую дивизию в 158-й Гвардейский артиллерийский полк - артиллерийским техником 1-го дивизиона этого полка.

- Все артиллерийские (орудийные) мастера вам подчинялись?

- Да, к сожалению (смеётся), это бывшие сантехники, они ничего не понимали в устройстве артиллерийского орудия!

- Сколько было дивизионов в артполку, как они распределялись между стрелковыми полками? Сколько артмастеров было в дивизионах, кто ими командовал, где артмастера находились во время боя?

- В полку три дивизиона – первый, второй и третий, все они одинаковые, и все они распределяются на три стрелковых полка стрелковой дивизии. Наша 78-я Гвардейская стрелковая дивизия состояла из трёх пехотных полков и одного полка артиллерийского. А какой полк мой дивизион прикрывал, я уже не помню.

Моё место было на позициях трёх батарей, из них две батареи были пушечные, а одна гаубичная – 122-мм гаубиц. В дивизионе три батареи, и на каждой батарее есть мастер. Мастера – подчинённые командира батареи и командира взвода, а я как бы общий начальник над ними. Во время боя каждый мастер находился на огневой позиции своей батареи. Их позиции между собой стояли на несколько сот метров друг от друга.

Я подчинялся командиру дивизиона. Его местонахождение на наблюдательном пункте несколько впереди. Это может быть даже безопаснее, потому что они там выбирают место такое, что они сами не стреляют, их никто не засекает никакой звукометрической разведкой, больше достается по огневым позициям.

Уже к моему прибытию в этот дивизион там не хватало пушек, разбиты были, такая вот была картина. Я не знаю точно, то ли он меня испытывал - этот командир дивизиона, он мне ставил такие вводные, что меня это удивляло. Во время боя один командир орудия, которое вело стрельбу, кричит мне: «Техник, отката нет!» Я подбегаю к орудию и вижу, что затвор-то открылся, и гильза выброшена, а это бывает при откате.

- Как же нет отката? – я говорю.

- Маленький! - он говорит.

- Маленький? Покажите гильзу!

Он даёт эту гильзу, и я вижу, что она от другой пушки. Там заряд уменьшенный, и откат маленький, и снаряд летит по своим, не долетает куда надо. Вот так стреляли тогда.

- Они это специально делали, не понимая, или именно вас проверяли тогда?

- Я не знаю точно, сейчас уже думаю, может быть, он меня проверял, мои знания? А тогда такая мысль не приходила. Я потом говорил с командиром батареи, спрашивал: «Как же вы стреляете этими снарядами с зарядом уменьшенным?» А он говорит: «А мы его сначала нарочно побольше-подальше, а потом, когда увижу, где, приближаю огонь к немецким позициям». Снаряды-то были тогда на вес золота, их тогда так берегли!

А и он мне не пожалел. Я как прибыл на свое место, он мне позвонил, я ему представился, он и говорит: «Отпускаю 10 снарядов - лично по немецким позициям выстрелите!» Я выпустил 10 снарядов, а он говорит: «Побили много!» Это всё ерунда, конечно (смеётся).

Он присылал за мной проводника, и я был потом у него на наблюдательном пункте. Смотрел в стереотрубу, и он по случаю моего прибытия опять дал по немцам 10 снарядов. А я смотрел, действительно над траншеями немецкими есть дым. Я и говорю: «Ну, побили!» А он смеётся: «Да нет!» Потому что в траншеях кого-то побить, это, конечно, не так просто.

В его бункере там было всё хорошее у них – бункер с накатом деревянных стволов. Еще я поиграл там ему на его баяне.

К сожалению, уровень грамотности был плоховат. Даже командир батареи примитивно стрелял. Есть такая шкала на прицеле – «Заряд уменьшенный», пользуешься этой шкалой, переведи указатель на прицеле на эту другую шкалу и стреляй как будто бы это тот же самый снаряд. К сожалению, плохо было с грамотностью и офицеров-командиров, а уж если и бывшие сантехники, то ничего не понимали в артиллерии.

- Где вы находились 5 июля 1943 года в самом начале Курской битвы?

- Я находился на левом фланге перед городом Белгородом. Это было перед Воронежским фронтом, а за ним в запасе ещё стоял Степной фронт. Первую неделю вели оборонительные бои, а потом перешли в наступление. Там вступил в войну и Степной фронт, это всё было на южном фланге Курской дуги, и вот в Харькове мы это дело закончили.

- Мой дед Шабанов Никита Степанович служил с вами в одном полку, был орудийным мастером, награждён медалью «За отвагу». В наградном приказе описаны два эпизода: 5 июля 1943 года во время боя, когда на батарею шли танки, он починил противооткатное приспособление пушки, а 6 июля, когда расчёт вышел из строя, встал к орудию и в составе расчёта подбил танк «Тигр». Вы помните такие события?

- Артмастеров я сейчас уже никого не помню. Я и тогда-то мало кого знал по именам. Наверное, он в каком-то другом дивизионе служил, потому что у меня не было хорошего мастера ни одного.

Был вот какой случай. Я сам забегал за щит каждого орудия после каждого выстрела и ключом поворачивал шток противооткатного устройства, чтобы выбрать ненужный поворот, который недоставало. Был слишком длинный откат у этой пушки, и была опасность сорвать поршни противооткатного устройства. Однажды получилось так, что я выбежал за щит поправить шток к соседнему орудию, а в это время выстрелило другое орудие и меня оглушило.

Грамотных очень, очень мало было. Более того, и командир огневого взвода был такой, понимаете, они даже пушку возить правильно не умели – она у них сваливалась с одного бока на другой! Но эта 78-я гвардейская дивизия, они уже, конечно, после Сталинграда пришли!

- Во время Курской битвы ваш дивизион стрелял по танкам?

- Мы по танкам не стреляли. Наш дивизион, который поддерживал стрелковый полк, он обстреливал немецкие позиции и траншеи.

- Расскажите про взятие Харькова и ранение?

Я был ранен 23 августа 1943 года в последний день Курской битвы. И ранен я был тоже непонятно как - какого-то серьёзного героизма не было там. Когда мы стояли перед Харьковом, не могли никак в него войти. Мы стояли перед тракторным заводом в лоб и не могли. Там противотанковый ров немцы большой сделали, оставили одно место на дороге, которое было пристреляно. Послали туда танк, его сразу подбили, послали туда узбеков – они не шли, кричат: «Вай-вай, раненые руки!»

23 августа что получилось. Поскольку с двух сторон Харьков окружали уже наши войска, немцы отступили перед нами. Они делали всегда это умно и аккуратно. Утром проснулись, а их перед нами нет.

Пришёл мой непосредственный начальник на огневую позицию, я был на первой батарее. Он сел в кабину, а я был в кузове. Он приказал мне вылезти из кузова, а это был ЗИС-3 – тягач, к нему была прицеплена пушка: «Ложись на левое крыло и смотри, чтобы мы не наехали на мину!» И команда: «Вперёд, пока мы не наедем на немецкий пулемёт!» Вот такой «героизм». Фамилию уже запамятовал, а по званию он был капитан. Рядом с ним был командир первой батареи, где я больше всего находился.

Лёг я на это крыло, смотрю, еду. Честно я признаюсь, с минами никогда дела не имел. Перед нами сапёры какие-то взорвали одну мину, и она изобразила в миниатюре атомный взрыв – такой вертикальный столб стоит, и вверху гриб образовался.

Короче, мы когда въехали на пустую первую улицу Харькова, теперь она называется улица «23-го августа» в честь последнего дня Курской битвы, остановились, услышали стрельбу немцев с крыши одного из зданий по нашим возвращающимся с бомбёжки самолётам. Остановились, а в это время какой-то мальчишка из подворотни выскочил и обратно побежал с криком: «Наши!» Вышли эти мирные жители харьковские к нам, бросились болтать, кукурузу нам дали, эти кочаны погрузили в машину. Они сказали, что мы здесь не проедем в центр Харькова, придётся свернуть. Там река протекала поперёк нам, и немцы взорвали мосты.

Когда свернули влево, опять выскочили на окраину, они нас уже ждали с другой стороны реки. Как только подъехали, они начали стрелять, мы попрыгали в их траншеи. Хорошо, что траншеи были очень глубокие, там прямо укрепление какое-то было. Мы попрыгали, а машина с пушкой осталась рядом. Они били по нам очень много, кругом поднялась пыль, дым, мы друг друга даже не видели.

Я оказался где-то с краю, а когда всё рассеялось, стрельба прекратилась, я вылез и смотрю, что никого нету, ни машины, ни пушки, и я один остался. Я тоже не сообразил, рядом была рощица, можно было туда через несколько десятков шагов спрятаться за деревьями. Ну, я был глуп, молодой ещё был, подумал, решат, что я струсил.

Остался стоять, да и загляделся ещё, как один наш грузовик справа ехал под уклон. Он ехал довольно быстро, немцы перенесли огонь на этот грузовик, но не попадали всё время. А я всё время смотрел, как он едет. И, наконец, перед ним один снаряд взорвался, и машину закрыло. Я думаю – всё, готов. Но нет, он прорезался через этот дым и пыль, и так вниз куда-то уехал.

Я стою по глупости и смотрю в сторону немцев, и они теперь по одному мне выстрелили из танка или из самоходки. Этот снаряд меня перелетел и разорвался сзади. Если бы спереди разорвался, от меня бы мокрое место осталось. А так меня сбило с ног, я упал. Зато потом уже не стал думать, что обо мне подумают – что я струшу или не струшу, и пополз в эту рощицу. А там оказались уже все наши – и командир дивизиона, и командир первой батареи с ним был. И ещё с ним была уже беременная ППЖ. Говорят, что кричали, да я не слышал.

Там меня положили, оказалось, осколок попал в верхнюю треть бедра и в запястье правой руки. Вот как стоял - рука у ноги, один осколок и сделал две раны. Вот эта беременная ППЖ меня перевязала, положили в лунку от разрыва снаряда. Эта лунка очень мелкая, я там лежал и дрожал. Немцы уже поняли, что мы спрятались в этой роще, и стали по ней бить. Снаряды разрывались сверху в деревьях, и на нас сыпались осколки. Так до полдня я лежал и дрожал. Наши уже окружили город, немцы боялись, видимо, что их там в Харькове захлопнут, снялись и прекратили стрельбу.

Наш командир дивизиона так отвоевался, как он сказал - «несолонно хлебавши», вернулся к своим назад. Мы приехали, и он там меня уже просил: «Никуда не соглашайтесь уезжать далеко в госпиталь, лечитесь здесь и возвращайтесь к нам». Я ему теперь полюбился чего-то.

Получилось всё-таки так. Я сначала был в Старом Осколе - в прифронтовом госпитале несколько дней пролежал, потом приехал санитарный поезд, и меня без всяких разговоров увезли в эвакогоспиталь в Баку - в госпиталь глубокого тыла. Там пролежал 4 месяца, и меня вылечили всё-таки. Медицинская комиссия постановила: «После краткосрочного 15-дневного отпуска годен к строевой службе, возвращается в свою часть!» Это я попросил так написать.

Я поехал домой в Рязань, пожил там две недели. Правда, попал там в кутузку (смеётся). Патруль задержал меня и привёл в комендатуру. Там был какой-то комендант дежурный в это время, посмотрел мою бумагу и говорит: « А тут не написано, что вы в Рязани должны быть!» И посадил меня в кутузку. Там была какая-то скамеечка, я на неё лёг и уснул. А проснулся – уже темно. Стал стучать, мне открыли, вышел. Смотрю, там уже сменился дежурный по комендатуре. Он нашёл мою бумагу, посмотрел, а там стоит уже какая-то буква «зет». Он говорит: «Ничего не понимаю, нате, уходите». Я ушёл, пожил две недели с родителями и после этого второй раз поехал на войну.

Но я не нашёл свою 78-ю гвардейскую дивизию! Я 7-ю гвардейскую армию нашёл, а они уже говорят – а у нас нет этой дивизии, а где она есть, не знаем, поищите её в соседней 57-й армии! Я пошёл в эту соседнюю армию. Там говорят, что надо было найти свою, она всё-таки гвардейская, а мы – негвардейская армия.

Короче говоря, с этой армией я дошёл до Вены, и через Вену мы проехали, через центральную её улицу. Там стояли все эти венцы с вёдрами за водой – большущая очередь на всю улицу. У них воды не было - всё разбили англичане, когда бомбили Вену.

Под конец войны был такой случай. Я оказался «забытым на войне» 9 мая, это было уже в другой армии – в 57-й. Это было в Австрии - километров на 100 или больше западнее Вены. Я там 9 мая встретил Победу.

Австрийская граница

Я уже был тогда в истребительно-противотанковой бригаде РВК – Резерва Верховного Командования орденов Кутузова и Богдана Хмельницкого первой степени - и был там начальником артмастерской артиллерийского полка, должность повыше была.

И вот 9 мая наша бригада остановилась, прекратила преследовать противника, а немцы не хотели в Сибирь попадать, нам не сдавались, они бежали сдаться англичанам. Ну, англичане не торопились навстречу нам. Поэтому мы остановились 9 мая, стали приводить технику в порядок. На стволы орудий нанесли трафаретом красные звёздочки по числу подбитых танков.

Получилось так, что на машине моей артмастерской уехал мой начальник. Пришёл приказ срочно отойти, чтобы оставить эту территорию англичанам, потому что по договорённости глав трёх государств эта зона оккупации была отведена английской армии. Они не торопились, а мы зашли в их зону, поэтому нам пришёл приказ отойти километров на сто на восток.

Так получилось, что мне сказал мой начальник артснабжения: «Вас заберёт вот эта батарея, у которой не высохли звёздочки на стволах орудий, - вас заберут с вашими солдатами».

Мы переспали, утром хорошее настроение - там рано весна начинается и лето, всё зелено, красиво. Я послал солдата узнать, когда поедем. Солдат вернулся и доложил: «Никого нет, все уже уехали». Ну, что же, была какая-то на минуту-две пауза не очень приятная. Я с четырьмя солдатами остался в поле.

Что делать, я приказал, взяли свои полупустые вещмешочки, личное оружие и пошли с этого поля до ближайшей дороги, ведущей на восток. Когда оставалось до дороги - а там все дороги асфальтированные и очень хорошие - метров десять, справа с запада показалась колонна из пяти открытых джипов «Додж три четверти» с вооружёнными офицерами и солдатами на каждой машине. Я показал жестом остановиться, но старший первой машины посмотрел на меня и так повернулся сначала. В это время мне солдат кричит: «Это союзники!» Но я и сам понял, что это союзники. Ещё раз показал жестом остановиться, и остановились они.

Подошёл к первой машине и к старшему обратился на немецком языке. Я спросил: «Шпрехен зи дойч?» А вы какой язык знаете?

- Я тоже немецкий учил в школе.

- Вот, я обнаружил, что с австрийскими немцами довольно свободно говорил после средней школы на немецком языке. Я только просил их «лангзамер битте», это значит помедленнее, не успеваю я, когда быстро они говорят. Они хвалили, что хорошо понимаю.

Кстати, на это моё изречение «шпрехензидойч», он ответил на чистейшем русском языке. И довольно спокойно говорит: «Да вы говорите по-русски, я понимаю!» Я был удивлён чистотой его ответа.

Короче, я когда назвал ему австрийский населённый пункт, куда отошла наша бригада, он достал карту, развернул, нашёл этот пункт и сказал: «Нам немного не по пути, но мы проедем так, чтобы вас подвезти. По одному человеку садитесь на каждую машину». Меня он посадил между собой и водителем. У них водитель справа, а он сидел слева. (Здесь ветеран путает, это был обычный джип с левым расположением руля.) Я заметил, что у него нет левой руки, и вместо неё протез. И сел я в середину между ними и поехали. Начали разговор, и я удивлялся, что он даже нигде в ударениях русского языка не ошибся и так свободно говорил по-русски.

Первый вопрос я задал такой: «Почему у вас солдаты с бородами, у вас что же, разрешается бороды носить? - У нас не разрешают». «У нас тоже не разрешают, - он говорит, - но дело в том, что я – командир Его Величества королевского разведывательного полка, наш полк особый, и нам разрешили такую вольность».

Он добавил, что едет в штаб 3-го Украинского фронта к нашему командующему фронтом Толбухину. Я ехал и думал, где же он ошибётся в каком-нибудь слове, а никаких ошибок – совершенно спокойный разговор по-русски. Наконец, я не вытерпел и спросил: «Почему Вы так хорошо по-русски говорите?» Он отвечает: «Да? А я и не знал, я думал, плохо говорю!» Это он отшутился, разведчик, не стал говорить, почему. Я так и не знаю ответа.

Скоро я увидел слева от дороги стволы пушек нашей бригады, попросил остановиться, поблагодарил, пожелал успехов и пошёл в бригаду. Но своим солдатам приказал никому не рассказывать, как мы добрались! Потому что затаскали бы особисты – был несанкционированный контакт с разведчиками иностранной армии! Так никто и не узнал, как мы добрались к своим.

(Техника-лейтенанта Чичерова подвёз никто иной, как Владимир Дмитриевич Пеняков – легендарный «майор Попский», командовавший в годы Второй мировой войны элитным подразделением спецназа английской армии – «Личной армией Попского» (PPA).

Те самые джипы - фотография, сделанная в 8.15 утра 8 мая 1945 года на границе Италии и Австрии. В тот же день Пеняков направляется для установления контакта с советскими войсками.

Попский и его пулемётчик младший капрал Рон Коукс во дворе университета в Падуе (Италия) в мае 1945 года. Фото сделано после возвращения Попского к командованию PPA после потери левой руки (фото Popski Collection, foPPA Archives)

Помню, был ещё такой случай, когда мы ещё туда шли. В Румынии там произошёл переворот, немцы драпанули, и мы от них оторвались. Не могли всё поднять, свои боеприпасы перевезти, а в нашем полку всё на телегах и на лошадях было.

Я с двумя солдатами пошёл в ближайшую деревню к местному помещику за транспортом, чтобы мне дал лошадей. Там по-румынски я ничего не мог сказать, а по-немецки даже как-то не подумал с ними говорить. Они говорят: «О, русский, русский!» И привели ко мне переводчика - русского, а этот переводчик так коверкал русский язык, что я спросил: «Вы действительно русский?» Он говорит: «Да». «А почему ж вы так плохо говорите?» Он отвечает: «Я здесь один русский среди румын, и вы первый, с кем через 19 лет я заговорил по-русски!» Представляете, он забыл родной язык!

- Как на фронте строились отношения с особистами?

- А я с ними никак не встречался. Вот узнай они, что я приехал с англичанами, они бы нас «порасспрашивали».

- При переходе из гвардейской армии в обычную вы сохранили гвардейское звание?

- Я тут на последнем параде в честь Дня Победы обнаружил, что про одного объявили, что он гвардии полковник. Оказывается, это гвардейское звание сохраняется. И я теперь тоже стал себя считать, что я гвардии полковник (смеётся).

Так получилось, что меня поздравляли все президенты – и Путин, и Медведев. Очень тёплые поздравления, Медведев прислал поздравления с Курской битвой, вроде, на 65 лет этой битвы. Оба они мне по тысяче рублей к пенсии добавили. Но вот когда был президентом Медведев, у всех её сняли. А Путин эту свою тысячу рублей сразу обозначил – «бессрочно»! И она так у меня и осталась. Впрочем, в деньгах я не нуждаюсь.

- Вы упоминали про ППЖ, расскажите, как на фронте строились отношения с женщинами?

- Я когда прибыл впервые на фронт, то где-то пару дней пробыл со старшим адъютантом дивизиона. Он там в поле сидит один. Чтобы меня не сразу посылать на моё место на огневые позиции, я там просидел у него пару дней. Потом он говорит: «Давайте идите на первую батарею, там вам и окопчик помогут вырыть, и вам там будет удобнее». А он остался с девушкой-радисткой. У него была девушка-радистка, а я им там мешал (смеётся).

- Расскажите про организацию питания на фронте, что кушали, кто кормил вас?

- Я как-то этот вопрос никогда не вспоминал (смеётся). Привозили пищу откуда-то. У каждого был котелок, ложка.

- Как мылись на фронте? Были ли вши?

- По-моему, никак не мылись! Вот когда я был уже в другой армии, там уже другая была война. А на Курской битве мы нигде не мылись, негде было. Вшей не было вроде, не помню их никак.

- Какое у вас было личное оружие?

- Да, личное у меня было. Сначала у меня был пистолет ТТ, а потом трофейный бельгийский браунинг. Откуда он взялся, уже не помню, но я с ним до конца войны прошёл.

- Как дело с трофеями обстояло?

- Никаких трофеев не было. Я уже рассказывал, как меня на крыло машины командир лечь заставил. Вот тогда это было, когда немцы отступили, мы проснулись, а их нет. Первое, что мы сделали, мы конечно попрыгали в их траншеи за трофеями. Кроме пробитого алюминиевого котелка, из которого они что-то жрали там, мы ничего не нашли. А в Европе мы всё время двигались...

- Страшно было воевать?

Я должен сказать, что я был ранен в последний день Курской битвы, повезло, что остался ещё и жив. Ведь меня могли убить ещё и когда только прибыл - по дороге к тому месту, где предстояло воевать. Меня провожал солдат, он там знал все места. Нас обогнала «Катюша», а эту «Катюшу» немцы раньше уже засекли и ждали, когда она подъедет. Она только встала на свою позицию, как начала стрельба. А снаряды между «Катюшей» и нами рвутся, вот уже могло и там меня убить.

Вот что ещё неприятно, у меня ведь была не одна батарея, а целых три, и приходилось идти от одной к другой по открытому месту. Я шёл однажды с артмастером, мне такую задачу поставил командир дивизиона – надо было проверить противооткатное устройство. Мы идём, а он говорит: «Вы головы своей не сносите, давайте подождём!» Немцы начали стрелять, пули летят над нами, и такой шорох слышен, как будто воробьи пролетали над головой.

- Насколько близко вы видели немцев, сами стреляли по врагу?

Сам я по немецким солдатам не стрелял, это не была моя задача. Я был на огневой позиции артполка, сам десять снарядов отстрелял из пушки. Убил ли я кого-то за всю войну – не знаю. Первого немца увидел, когда сапоги предлагали мне с него снять.

- Алексей Григорьевич, чем вы награждены?

- Я хорошо награждён. У меня два ордена «Отечественной войны», орден «За службу Родине в Вооружённых силах» и орден «Червено знамя» Народной Республики Болгарии. Ещё целый ряд медалей, конечно.

- Чем ваши родственники занималась в годы войны?

- Отец с матерью находились в Рязани, дядя – он моложе моего отца – находился на войне и получил тяжёлое ранение. Осколки остались в лёгком, и его списали, больше не воевал.

Уже как-то после войны в Москву меня пригласили. Был такой Совет ветеранов 7-й гвардейской армии в Москве, они пригласили поехать меня по местам боевой славы на Курскую дугу. Мы поехали в Шебекино, там был когда-то штаб 7-й гвардейской армии, туда съездили.

О дальнейшей службе и биографии Чичерова можно прочесть здесь - http://sloboda.serpuhov.biz/news/ofisialno/2013/04/23/voennim

Алексей Григорьевич Чичеров с женой Любовью Ивановной, 2014 год