Гуров Виктор Александрович

Родился я 7 октября 1926-го года в селе Петровка Ракшинского района Тамбовской области. Но всё моё детство прошло в Забайкалье и на Дальнем Востоке. Отец мой был призван в красноармейцы и остался на сверхсрочную службу. Она проходила в Рязани, и мы с мамой переехали туда. Через некоторое время отец окончил офицерские курсы и стал красным командиром.

Служил он в железнодорожной части, которую постоянно перемещали по стране. Соответственно, без конца переезжала и наша семья. Первый класс я окончил в Рязани, второй - в Иркутске, третий - в Куйбышевке Восточной (ныне Белогорск). После этого было Черемхово, Томичи, Благовещенск, Хабаровск. А седьмой класс я окончил уже в Биробиджане. Таким образом, до начала войны я ни в одной из школ не провёл больше года. В результате даже постоянные переезды из одного гарнизонного городка в другой стали для меня делом привычным. Судьба словно готовила меня к тому, что я сам стану военным.

М.С. - Каким Вам запомнилось начало войны?

В.Г. - Известие о начале войны застало меня в военном гарнизоне "Сопка". Он располагался в пяти километрах от Биробиджана и в восьмидесяти километрах от границы с Маньчжурией, которую оккупировала Япония.

Как и многие, о нападении Германии я узнал из речи Молотова, прозвучавшей в полдень по московскому времени. Правда, у нас было уже семь часов вечера (разница с Москвой в семь часов). Мы как раз пришли смотреть кино.

До войны кинотеатров было очень мало. А у нас, в военном гарнизоне, фильмы крутили прямо на открытой площадке. Там было место специальное, полотно натянуто в качестве экрана, скамеечки стоят: Нам, в который раз, должны были показывать фильм "Чапаев". Перед началом сеанса из стоявшего на площадке репродуктора звучали песни, популярные в те годы: "Счастье моё", "Люблю" и др.

И вдруг ровно в 19:00 музыка прервалась, мы услышали речь Молотова...

После услышанного, конечно, тревожное состояние было. Но подавленности никакой! Мы верили словам руководства страны о том, что победим и накажем зарвавшихся фашистов. И ладно, я был мальчишкой, но у нас в гарнизоне практически все так думали!

Дело, конечно, в том, какими людьми мы все были тогда. Попытаюсь объяснить. Вернёмся немного назад. Предвоенные репрессии коснулись и железнодорожного батальона, в котором служил мой отец. Забрали комиссара батальона Яноша, это был чудесный человек, его все уважали. Забрали делопроизводителя Подгорбунского, который был лучшим другом моего отца. Забрали даже фельдшера и ещё нескольких человек. Более того, как выяснилось потом, моего отца тоже должны были забрать. Отец тогда следующее звание должен был получать - капитана. Отправили представление в Москву, а ответа нет и нет. И вот, во время отпуска отец решил съездить в родную Петровку, а по пути заехал в Москву, в управление кадров, чтобы узнать, что и как. Оказалось, его личное дело уже было отложено, чтобы арестовать его, как друга врага народа. Спасло отца только то, что Подгорбунского потом выпустили. Из нашего батальона их практически всех выпустили. Всех, кто не сломался и не признал вину, которую им навязывали.

Действительно, какими они могли быть врагами народа? Того же Подгорбунского взяли по подозрению в том, что он иностранный шпион. А как получилось. Ещё в детстве он жил рядом с КВЖД, и захотел другую страну посмотреть. Спрятался в товарном вагоне и съездил в Китай и обратно. Подгорбунский написал об этом в своей биографии, а в органах решили, что его как раз должны были завербовать во время поездки. Смех! Он рассказывал отцу, что его пытали, издевались над ним. Но Подгорбунский упорно стоял на своём, и его отпустили. И знаете, ни у кого из этих людей, побывавших в застенках, не появилось озлобленности против руководства страны. Они все считали, что это на местах произвол творят. Причём вряд ли это было игрой на публику. Подгорбунский с моим отцом всегда разговаривал откровенно, в этом я могу быть уверен. Вот так в нашей среде верили в Сталина, несмотря ни на что. Соответственно, и в победу мы все верили, не сомневались в ней даже в самые тяжёлые дни войны.

М.С. - После начала войны Вы остались в Биробиджане?

В.Г. - Нет. Нас эвакуировали. Тогда были все основания ожидать нападения на нас со стороны Японии, тем более что эта страна была союзником гитлеровской Германии. А захват японцами Маньчжурии и последующие столкновения советских войск с ними у озера Хасан и у реки Халхин-Гол показали, что японцы весьма жестоки. И было принято решение эвакуировать от границы семьи командиров. Конечно, останься наша семья в Биробиджане, нам было бы легче пережить военные годы. Но тогда были все основания думать, что японцы могут напасть в любой момент, и нам сказали готовиться к эвакуации и собрать за 24 часа все необходимые вещи.

Ну, мы с матерью собрали чемоданы и узлы. Отца тогда не было в Биробиджане, он со своим батальоном находился в Монголии. Впрочем, нам не так сложно было собираться. В ту пору мы все бедновато жили. У нас даже мебели практически не было, да и вещей немного.

Мне тогда четырнадцать лет было, а ещё у меня был четырёхлетний брат Герман. И вот нам, эвакуируемым, сказали грузиться в "теплушки". Это были красные вагоны, в которых стояли наскоро сколоченные двухъярусные нары. И вот, в этих вагонах мы поехали в Сибирь. Точного пункта назначения никто из нас не знал. Через многие сутки наш состав остановился в Мариинске. Это районный город Кемеровской области, расположенный между Красноярском и Новосибирском.

Там нам сказали: "Всё, вы приехали на место, выгружайтесь". Представители местной власти встретили нас на перроне. Они сразу огорошили нас тем, что у них нет возможности где-то разместить семьи эвакуированных. Мол, устраивайтесь сами, как сможете. А какой резон местным пускать нас к себе? К счастью, здесь власти Мариинска хоть одно доброе дело сделали. Они пообещали снабдить нас всех дровами. А дрова в Сибири - большое дело, только поэтому мы кое-как и устроились.

О тяжестях жизни в те годы не буду подробно говорить, сами понимаете, как тогда было. Отец получал в месяц 600 рублей. Нам он высылал по аттестату порядка 300 рублей. На эти деньги мы в лучшем случае могли купить только две буханки хлеба. Спасали какие-то вещи, тряпки, те же простыни, которые можно было обменять на еду. У нас был патефон, его мы продали за пуд или два муки.

Кроме того, мы с матерью ещё ездили в колхоз работать. Когда уборка картошки начиналась, там полегче становилось. Ты работаешь, копаешь, и за это каждый десятый мешок картошки - твой! Ещё я на лесозаготовки ездил. Сил, конечно, почти никаких, мы ведь голодные были. И я просто обрубал ветки с поваленных деревьев, это было как раз по моим силёнкам. За два дня такой работы я получал воз хвороста, привозил нашей хозяйке, она была очень довольна. Так и жили.

М.С. - Как Вы поступили в военное училище?

В.Г. - Я поступил туда после окончания спецшколы. Со спецшколы, наверное, следует и начать. В Мариинске через некоторое время я узнал через военкомат, что в Анжеро-Судженск эвакуировалась 1-я Московская артиллерийская школа специального назначения. Во всём Союзе было всего несколько подобных учебных заведений. Там, помимо обычной программы, очень много часов уделялось военной подготовке. А я ведь с детства мечтал пойти по стопам отца. Конечно, когда в военкомате мне предложили поехать в Анжеро-Судженск и учиться в этой школе, я согласился.

Спецшкола была эвакуиованаиз Москвы вместе со всеми учениками и преподавательским составом, как только немцы подошли к столице. Что интересно, когда я собирался в Анжеро-Судженск, то мать собрала мне в дорогу две пары простыней и наволочек. Это в военкомате нам так сказали. Однако только я подошёл к проходной школы, меня встретили двое "спецов", то есть ребят, которые уже учились там. Они спросили меня:

- Ты новый?

- Новый.

- Везёшь с собой что-нибудь?

- Везу.

- Ну, так ты не говори про это, тогда тебе и так здесь всё дадут.

И действительно, когда меня спросили сразу после этого, я сказал, мол, я эвакуированный и у меня ничего нет. Придираться к этому никто не стал, выдали мне нормальное бельё, а привезённые из дома простыни и наволочки мне потом очень пригодились.

Дело в том, что жили мы в спецшколе на наркомпросовском пайке. Заходишь в столовую, а перед тобой на столе в качестве первого небольшая глиняная миска, а в ней чистая вода, только внизу осадок картофеля, а вверху несколько блёсток какого-то жира. На второе - немного каши и слабый компот. Естественно, при таком питании у нас даже занятий по физической подготовке не было. Руководство спецшколы видело, что мы и без нагрузок еле выживаем.

Помню, у нас даже спор был, сколько подобных обедов за раз можно съесть. И мой одноклассник Лёва заявил, что он смог бы в одиночку осилить целых пять обедов. Нам не верилось, всё-таки желудки у нас отвыкли от приёма пищи в нормальных количествах. А сам Лёва был худым, жилистым. В общем, поспорили мы с ним и, ради спора, пожертвовали даже своими обедами, мальчишками ведь были ещё. Но Лёва спор выиграл, и за это мы, как и договаривались, ещё пару недель отдавали ему свои компоты.

Естественно, при таком скудном продуктовом довольствии бельё и какие-то вещи, привезённые из дома, мы старались обменять на еду. Помню, нам с товарищем удалось обменять наволочку на ведро свеклы. А у каждого из нас к этому времени уже была своя хозяйка, то есть женщина из местных, которая, если нам что-то удавалось выменять, готовила из этого нам еду. Конечно, и ей за это какая-то часть наших продуктов перепадала. И вот, сварила наша хозяйка это ведро свеклы. Мы с товарищем за раз полведра съели, никак не могли оторваться. Но зато я тогда так свеклы наелся, что потом долго-долго даже видеть её не мог. Только лет пять назад снова есть её начал:

Условия жизни в эвакуированной спецшколе были спартанскими. Даже спали мы на нарах. Но зато подготовку мы получили очень сильную как по общим дисциплинам, так и по военным. Я окончил школу почти отличником. У меня только по русскому языку была четвёрка. В выпускном сочинении я описывал Павла из романа Горького "Мать". И в предложении "Его любимым словом было "сволочь"" ошибку сделал. Слово "сволочь" написал без мягкого знака. Поэтому и получил аттестат с одной четвёркой. Но это всё равно давало мне право выбирать любое артиллерийское училище.

Я выбрал 1-е Томское ордена Красной звезды. В это училище многие из наших "спецов" поехали. И нас всех собрали там в одно отделение. Причём в результате именно наше отделение стало образцово-показательным. Кроме нас в училище были и парни с фронта, и ребята из простых школ, но и по успеваемости, и по строевой подготовке в лучшую сторону выделялось именно наше отделение.

Курсантов много гоняли на артиллерийский полигон. Сначала мы учились стрелять из "ЗиС-3". Эта была такая 76-мм дивизионная пушка. За годы войны она очень хорошо себя зарекомендовала. И я сам никаких особых недостатков за этой моделью не припомню. Единственное, очень тяжёлой она нам тогда казалась, ох и натаскались же мы этих пушек по полю артиллерийского полигона: Однако силы для подобных упражнений у нас к тому времени уже были. Курсантский паёк был не чета наркомпросовскому. Здесь и картошка была, и каша в достаточных количествах. Но, что самое главное, очень много рыбы кеты. Нередко на нашем столе было и такое блюдо, как бигус, то есть тушёная капуста с кусочками мяса.

Сержанты взвода управления. Слева направо: Шелиханов И.Н., Иванов Г.Н, Рассказов Г.С. Маньчжурия, 1945 г.

М.С. - Насколько я знаю, окончание училища для Вас совпало со вступлением Советского Союза в войну против Японии...

В.Г. - Более того, у нас даже был сокращён срок обучения. Это было сделано именно для того, чтобы направить нас на эту войну, с окончанием которой и закончилась Вторая Мировая.

Здесь Сталин проявил поразительную пунктуальность. Он обещал Рузвельту и Черчиллю, что через три месяца после разгрома Германии Советский Союз вступит в войну с Японией. И как раз 8 августа мы объявили войну японцам, а на следующий день пошли в наступление.

Однако расскажу, как всё это коснулось моей собственной биографии. После окончания училища мне было присвоено звание младшего лейтенанта, и меня направили в 5-ю армию 1-го Дальневосточного фронта. Это была знаменитая армия. Командовал ею Герой Советского Союза генерал-полковник Николай Иванович Крылов.

Прибыв в расположении армии, я получил дальнейшее назначение в 87-й отдельный истребительный противотанковый дивизион (ОИПТД) 97-й стрелковой дивизии на должность командира взвода управления.

Что мне достался за взвод? Здесь надо сказать, что в годы войны с Германией наш 87-й дивизион был артиллерийским резервом командира дивизии. Соответственно, командир бросал его на самые танкоопасные направления, а если начиналось наступление - то на поддержку пехоты "огнём и колёсами", как говорили тогда. Таким образом, почти после каждого серьёзного боя дивизион примерно на одну треть укомплектовывался вновь. Там ведь, в боях Великой Отечественной, им почти всё время прямой наводкой приходилось вести огонь. В результате к началу Японской кампании в дивизионе осталось очень мало тех, кто прослужил в нём длительный срок.

Однако что такое взвод управления. Его бойцы, как правило, не у пушек находятся, а на командном пункте, в укрытии. Соответственно, значительная часть "стариков" оказалась именно в моём взводе. Это были бывалые фронтовики, некоторые с самых первых дней войны в строю. У каждого грудь в орденах. Да и по возрасту они старше меня были: Некоторые, вообще, были ровесниками моего отца, а кое-кто и постарше. Конечно, были там и необстрелянные бойцы, такие же, как я. Но их и половины взвода не набиралось. И вот мне, восемнадцатилетнему мальчишке, такой взвод дали в командование.

Как сейчас помню, начальник штаба дивизиона капитан Сероштан, построил мой взвод, объявил, мол, вот ваш новый командир взвода, звать его так-то, звание его такое-то. И ушёл.

Я тогда растерялся немного. Но всё-таки молодость мне помогала: я не боялся трудностей, верил в свои силы. А было это всего за несколько дней до выступления наших войск. Мы у самой границы с Маньчжурией стояли. Полностью полевые условия. Не то, что казарм не стояло, а даже окопов не было вырыто. Наш дивизион во втором эшелоне был, и окопы нам без надобности были. Более того, как и во время наступления, на установку лагерных палаток тоже времени не тратили. Мы ночевали под навесами из двух-трёх плащ-палаток, обложенных лапником. Правда, эти сооружения мы тоже палатками называли.

И вот, вечером ко мне подходит командир отделения связи старший сержант Рассказов Григорий Сергеевич. Говорит: - Товарищ младший лейтенант, мы уже всё накрыли в палатке. Хотим выпить с вами за знакомство.

Надо сказать, что боевые сто грамм в тот период уже не выдавали. Но они ж фронтовики, привыкли, раздобыли где-то водки... И как мне быть? С одной стороны, с подчинёнными пить не следует. С другой стороны, что ж я буду сразу в чужой монастырь со своим уставом...

Залез я в их палатку. Там очень укй круг собрался. Кроме Рассказова это были командир отделения разведки старший сержант Шелиханов Иван Николаевич и прикомандированный ко мне автотехник дивизиона старшина Золотарёв Иван Николаевич. Начали они разливать водку. Я говорю: - Спасибо, что пригласили. Сейчас я с вами выпью. Но, давайте, договоримся, что это будет в первый и последний раз. А больше меня на такие мероприятия не зовите. И если будете что-то такое устраивать, мне на глаза не попадайтесь.

Не помню уже, такими ли я словами это сказал или мягче. Но, что самое поразительное, хотя выпивать мои подчинённые, конечно, после этого не перестали, но делали это, потаясь, чтобы я их не видел. И я до сих пор удивлялись, как они ко мне, необстрелянному молодому офицеру, относились с уважением. Даже наш взводный шофёр дядя Вася (фамилию я уже не помню, потому что все, включая командира дивизиона, называли его именно так), человек из прошлого века (он был 1897-го года рождения), и тот адекватно воспринимал меня как командира.

Наверное, здесь два момента роль сыграло. Во-первых, у меня была хорошая теоретическая подготовка. У фронтовиков громадная практика была, но при этом они умели только стрелять из орудия. А мы ещё в училище учились вести огонь с закрытых позиций. Это очень немногим удавалось, там ведь ориентиры нужно было выбирать, сложные расчёты делать. А я очень хорошо таким искусством овладел. И вот уже во время войны с Японией, мне, как командиру взвода управления, нередко приходилось корректировать огонь артиллерии дивизиона. И вот, попробуй-ка ты попади, когда твоя пушка находится за сопкой чёрти-где от цели. А я попадал, и они это видели. Естественно, такое не могло не повлиять на их отношение.

Во-вторых, я не был солдафоном. Конечно, требовал с подчинённых всё, как положено, но при этом разговаривал всегда уважительно, по-человечески, учитывал и их возраст, и то, что у них целая война за плечами.

М.С. - Как проходила война с Японией?

В.Г. - Война эта была скоротечной. Против японской армии были стянуты огромные силы. Ту же 5-ю армию, в которой я служил, ещё до капитуляции Германии прямо из-под Кенигсберга в эшелонах направили на Дальний Восток. Мы несколько месяцев собирали силы, а потом сразу три фронта лавиной пошли на японцев. У нас было превосходство и в численности, и в вооружении, и уж тем более во фронтовом опыте. Впрочем, это вовсе не означает, что мы раз-два - и победили. Японцы очень упорно сопротивлялись, их армия была достаточно боеспособной, и потери со стороны Советского Союза оказались существенными. В разных исследованиях называют разные цифры. Но, так или иначе, эта цифра не меньше 40 тысяч человек - раненых и убитых.

Надо сказать, японцы готовились к войне с Советским Союзом ещё с тех пор, как оккупировали Северный Китай, то есть Маньчжурию. Они создали глубоко эшелонированную оборону. Более того, нам том участке, где наступала наша 5-я армия, местность была крайне трудно проходимой. Там и лес, и болота, и сопки. У нас постоянно застревали машины, орудия с места на место перевозить было очень тяжело.

Но расскажу по порядку. Наша 5-я армия начала наступление из района Гродеково ночью 9 августа 1945-го года. Наступали мы на муданьцзянском направлении. Что запомнилось. Ещё днём, восьмого числа, была отличная погода. А тут ливень пошёл, молнии сверкают. В долину, где находился наш дивизион, с вершин сопок хлынули буквально потоки воды. Реки разливались, дороги размывало. Двигаться очень тяжело было.

Наступали мы без артподготовки. Командование приняло такое решение, и оно оказалось верным. Как я уже говорил, наш дивизион шёл как бы во втором эшелоне. И за первый час наступления до меня доносились только раздававшиеся на отдельных участках пулемётные очереди и взрывы гранат. Таким образом, передовым батальонам удалось незаметно обойти с флангов и с тыла намеченные опорные пункты, военные городки, блокировать доты и дзоты укрепрайнов, а затем и уничтожить их гарнизоны.

Надо сказать, у японцев были очень мощные опорные пункты. К примеру, что особенно запомнилось, в полосе наступления нашей дивизии оказалась укреплённая высота под названием Верблюд. Это была такая двугорбая высота, действительно напоминавшая верблюда. Со всех сторон она была прикрыта болотами, обвита тремя реками.

Японцы создали железный бастион! Они окружили высоту глубокими противотанковыми рвами и шестью рядами колючей проволоки. На этой высоте было много гранитных скал, в них японцы сделали ниши и разместили там огневые точки. Углубления в граните были прикрыты железобетонными стенами, толщина которых иногда достигала полутора метров. И все эти бронированные сооружения были соединены несколькими ярусами траншей и подземных галерей.

Вот здесь как раз и пригодился опыт штурма подобных бастионов, накопленный нашей армией за годы Великой Отечественной. Силы у нас были сосредоточены громадные, и взяли мы в итоге эту твердыню, которую командование Квантунской армии считало неприступной.

Во время штурма мы, артиллеристы, вели огонь прямой наводкой. Конечно, сам я при этом ничего геройского не совершил. Но мне рассказывали, что среди пехотинцев были те, кто повторил подвиг Александра Матросова. Представляете, решиться на такое, когда война с Германией уже закончилась:

Но японцы не уступали нам в смелости. У них даже смертники были. У них были самураи, которых добровольно приковывали к пулемётам, чтобы они не могли оставить позицию. Я сам видел такого японца: он лежал мёртвый, прикованный к своему пулемёту.

Мы продолжали продвигаться вперёд. Наш дивизион поддерживал огнём наступление пехоты. То есть мы снова и снова долбили снарядами японские защитные сооружения. И в основном всё прямой наводкой, прямой наводкой:

М.С. - Воюя с японцами, советские солдаты брали трофеи?

В.Г. - Отвечая на этот вопрос, расскажу один эпизод. Очень упорные бои у нас развернулись за город Муданьцзян. Это был важнейший узел обороны и коммуникаций противника. Уличные бои там велись буквально за каждый квартал. Только через два или три дня мы их разгромили.

Там у нас небольшая передышка была. И в одном из полуразрушенных домов, брошенных японцами, я среди вещей нашёл маленький альбом с почтовыми марками. А я ведь ещё со школы марки коллекционировал и до сих пор этим занимаюсь. Естественно, я взял тогда этот альбом. Вот единственный мой "трофей"! Я ж молодой очень был, ни о чём таком не думал. А сержанты и старшины, конечно, думали о том, как будут жить после увольнения из армии. Когда была возможность, они брали и часы, и тряпки, однако не в таких огромных количествах, как сейчас некоторые описывают.

М.С. - Как сложилась ваша армейская биография после выхода из Маньчжурии?

В.Г. - После выхода из Маньчжурии я довольно скоро снова оказался там. И пробыл на этот раз в Маньчжурии я целых восемь месяцев. Как получилось. После капитуляции Японии начался постепенный вывод войск из Маньчжурии. Наша 97-я дивизия оказалась в районе северо-восточнее города Ворошилов (ныне город Уссурийск). А штаб нашей дивизии разместился в селе Барановка. Однако не успели мы толком устроиться на новом месте, как получили команду вернуть на территорию Маньчжурии батальон 69-го стрелкового полка и наш отдельный дивизион. В результате мы снова переехали границу и прибыли в город Дунань (ныне Дунин).

Город располагался в небольшой долине, по которой протекала река. Вокруг Дунаня было множество сопок, то есть гор с округлыми вершинами. В общем, привычная для меня уже местность была.

Разместили нас окраине города. Там было много одноэтажных длинных кирпичных зданий. Однотипные такие дома, недавно построенные. В каждом было помногу квартир с отдельным входом. Но квартиры эти состояли из одной крохотной комнатки, кухоньки и туалета. Мы сначала думали, может, там солдаты японские жили. Но зачем солдатам отдельные маленькие кухоньки? А если в домах размещались офицеры, то где солдатские казармы? И мы в итоге решили, что там жили японские переселенцы. Они ведь сразу начали Китай осваивать, только Маньчжурия была оккупироаа. Однако сделаны дома были как-то по-летнему: между комнатами бумажные ширмы, картонные двери. Совершенно непонятно, как в них жили японцы зимой. Зимы там почти бесснежные, но ветреные, а иной раз и морозы ударяют. Мы, понятное дело, сразу установили печки-"буржуйки".

Обстановка там была очень неспокойной. После разгрома Японии, в Китае остались две основные силы, претендующие на власть. С одной стороны, силы Гоминьдана (китайской националистической партии), которую возглавлял Чан Кайши и поддерживали американцы. С другой, армия Мао Дзедуна, то есть народно-освободительная армия Китая. После японского вторжения они вроде как объединились против захватчиков, но теперь их противостояние разгорелось по-новой. А мы ведь ещё до войны Советского Союза с Японией заключили союз с Гоминьданом. Но теперь-то мы уже народно-освободительную армию поддерживали. Передали ей всё вооружение, захваченное у японцев. А когда в Маньчжурии началось формирование новых гоминьдановских подразделений, мы этому препятствовали. Но при этом нам нельзя было вступать в открытый конфликт. Там очень тонкая дипломатия была.

А ещё в Китае третья сила действовала - хунхузы, или бандиты, говоря проще. Они грабили население и нападали на наши небольшие гарнизоны. У хунхузов в некоторых отрядах было до пятисот человек! Да ещё гоминьдановские части порою нападали на нас, маскируясь под хунхузов.

Беду откуда угодно можно было ждать. Расскажу два наиболее ярких эпизода.

Есть на северо-востоке Китая такой город Цзиси. Там была комендатура, причём одна из таких приличных комендатур. И вот, примерно за неделю до Нового года к нам поступили сведенья, что эта комендатура захвачена и разоружена хунхузами. Бандиты напали большим отрядом примерно из 300-350 человек. Кроме оружия, они захватили в комендатуре ещё и секретные документы.

Наши командиры сразу выслали четыре "студебеккера" с пехотой из 69-го полка и четыре наших орудия. Я тоже был там вместе с батареей.

И вот, мы поставили бандитскому отряду ультиматум, чтобы они оружие сдали и сами сдались. Но у них-то превосходящие силы были. Они, естественно, ультиматум отклонили. Однако вернули нам оружие, захваченное в комендатуре, и обещали, потом отдать документы.

В этой ситуации, понятное дело, нервное напряжение было громадное. Если б они совсем на переговоры не пошли, то мы потом бы многих не досчитались в строю. Да ещё ситуацию очень осложняло то, что мы так и не узнали, что это за отряд - настоящие хунхузы или гоминьдановцы, маскирующиеся под них. С первыми мы могли воевать, а со вторыми нам было категорически запрещено вступать в столкновения, вне зависимости от обстоятельств. Такая вот дипломатия.

И там пехота даже попыталась задержать этот отряд. В результате два офицера погибло, несколько солдат были ранены. А напавший на комендатуру отряд в конечном итоге скрылся. Они были на машинах, причём на наших ЗИСах, Советский Союз в своё время их много в Китай отправил. А сами мы тогда уже на "студебеккерах" ездили, это очень хорошие машины были, лучше ЗИСов. Вот так эта история для нас закончилась.

Другой случай. Где-то в середине апреля 1946-го, недели за две до нашего выхода из Маньчжурии, к нам в дивизию с территории Союза ехала группа: председатель суда, прокурор, следователь и хирург. Ехали они на машине в сопровождении небольшой группы солдат.

В пути на них напала банда хунхузов. Офицеры и солдаты выскочили из машины и начали отстреливаться, а шоферу приказали ехать в полк за подмогой. Приехал он дважды раненный, в крови был весь, только рассказал нам - и потерял сознание. Ну, пехота и наша батарея сразу понеслась на место, где это произошло. А у нас, тогда как раз один из командиров огневого взвода заболел, я его подменял. Соответственно, я тогда тоже поехал.

И вот, приехали мы. Там поблизости маленькое селение было. И в этом селении прямо на улице сложены в ряд шесть трупов, среди них - главный хирург дивизии, председатель суда, прокурор и следователь. Бандиты начали уходить, еще, когда наши машины только приближались к селению. Мы увидели, как через сопку перебирается этот отряд. А там же горно-лесистая местность, преследовать их было бесполезно. Мы развернули орудия, сделали несколько выстрелов, но не знаю, попали ли в кого.

Что интересно, все жители ушли вместе с отрядом. Только один из местных остался. Он в подвале прятался. Он сказал нам, что это была банда хунзов, которая базировалась как раз в этом селении. Селение мы сожгли.

И постоянно там случалось что-нибудь такое. Вокруг нашего военного городка пушки стояли. Мы постоянно ожидали нападения. Даже был один момент, когда нам дали на подкрепление 5 самоходок. В городе непонятное что-то творилось. В город постоянно приходили какие-то отряды на формирование. А чьи это были отряды, мы не знали. У нас было указание их не трогать, пока они нас не трогают. И, действительно, если бы мы стали там сильно свои порядки диктовать, наш гарнизон раздавили бы - и всё!

Помню, однажды к нам в дивизион приехали три политработника. Ну, вроде как для поддержания боевого духа. Так эти штабные не дух наш поддержали, а наоборот ударились в панику, без конца говорили: "Если мы доживем здесь до конца, то будет большое счастье". А мы после их отъезда ещё два или три месяца в Дунане оставались и ушли оттуда только тогда, когда получили такой приказ.

М.С. - А какие-нибудь интересные бытовые эпизоды из тех дней можете вспомнить?

В.Г. - Да, быт у нас тоже был интересным. Зарплату нам выдавали в гоби, это было нечто вроде местных оккупационных знаков, которыми заменили деньги, прежде ходившие в Маньчжурии. Эти гоби печатались в Москве, и отправлялись туда буквально вагонами. Офицеры из нашего дивизиона, как противотанкисты, получали двойной оклад. Таким образом, я получал 6000 гоби. Нормальные деньги, по курсу один рубль стоил четыре гоби. Впрочем, русский человек всё со стоимостью водки сравнивает. Так вот "гусыня" (то есть четыре литра) китайской водки - ханжи - стоила там 150 гоби. В общем, неплохо мы были обеспечены.

Соответственно, питались только поначалу из солдатского котла, а вскоре начали на рынке закупаться и свининой, и картошкой. Мне был положен ординарец, который жил со мной. Это был ефрейтор Коля Резвиткин, толковый такой украинец. Он в основном на рынок и ходил.

Надо сказать, китайцы - это народ весьма торговый и предприимчивый. Как только война с Японией закончилась, в городах сразу появились торговцы всякой мелочью, большей частью из разграбленных магазинов. А что нам очень нравилось, так это установленные на каждом перекрестке жаровни. В них они варили на подсолнечном масле свернутый из теста хворост.

Кроме торговцев на улицах, был в Дунане и отдельный базар. Большой базар, но хорошего там мало было, в основном тряпками торговали. Китайцы вскоре научились говорить по-русски "хоросо", "купи", "капитана купи хоросо шанго". Почему-то всех офицеров, независимо от их звания, они называют "капитанами": вероятно, для них это был самый высокий чин офицера японской армии, который они видели за время оккупации.

Слово "шанго" у китайцев было самым обиходным. Они называли им всё хорошее, но, как ни странно, иногда и плохое. Мы тоже овладели некоторыми китайскими "базарными" словами и в первую очередь счетом - "ига", "лянга", "санга", "выга" и т. д.

Что особенно запомнилось. В самом начале, как только мы во второй раз оказались в Маньчжурии, очень часто видели такие картины: бык тянет тележку (у них там в основном быки использовались, как тягловые животные), а к его рогу привязан красный флажок. Или, скажем, несколько китайцев идут на работу - у каждого красная ленточка на одежде, да ещё кто-нибудь один красный флажок несёт. Так и не знаю, что это было. То ли они были настолько нам благодры за то, что мы японцев с их земли прогнали. То ли японцы на них такого страха нагнали, что они и нам старались угодить. Однако постепенно красные флаги сменились национальными, и всё реже китаец при встрече с русским поднимал большой палец и кричал "шанго!".

Более того, через некоторое время стали происходить даже случаи, когда китайцы устраивали драку с кем-нибудь из наших. Это на бытовой почве случалось, иногда под пьяную лавочку.

Но в целом взаимоотношения с населением у нас оставались нормальными. В феврале китайцы справляют Новый год по своему календарю, причём праздник этот у них длится целых две недели. Базар в эти дни почти опустел, у нас появились трудности с покупкой продуктов. Но зато как раз в эти дни к нам пришли знакомые китайцы, приглашали придти к ним на гулянку. Я, правда, отказался. Чёрт его знает, какие это люди. Они обычно привозили нам дрова за определенную плату, больше я о них ничего не знал. Поэтому я не рискнул.

Зато мы их самих пригласили к нам на концерт. Тогда было решено силами солдат и офицеров устроить самодеятельный концерт для местных. Как говорили в те годы, для укрепления дружественных связей. Я сам тоже выступал, играл на гитаре. Китайцев собралось много-много. Они в восторге были.

Дело в том, что их жизнь в тот период вообще была небогата подобными мероприятиями. Жили китайцы крайне бедно. В городах и деревнях везде были только низенькие, приземистые домишки. Улицы грязные и неопрятные. Даже как-то раз на окраине города, у дороги на свалке мусора, мы увидели мертвого маленького мальчика, по пояс завернутого в рогожку. Никто из проходивших китайцев даже не обращал на это внимания.

Что ещё интересно, как я уже говорил, из спиртных напитков самым распространенным в Китае была ханжа. Её там делали на маленьких заводиках, но, по сути, это просто самогон. Причем для ханжи не было даже установлено определённой крепости. И цена колебалась в зависимости от крепости, которую определяли очень оригинальным методом. При продаже хозяин наливал немного ханжи в маленькое фарфоровое блюдечко и поджигал спичкой. Градус и цена определялись в зависимости от количества оставшейся на блюдце копоти. Ну, у нас умельцы установили, что копоти практически нет при 75 градусах, и мы брали только такую ханжу.

А ещё в Китае я отъелся пельменей. До Маньчжурии всегда думал, что пельмени родом из Сибири, а теперь даже не знаю, что и думать. В Маньчжурии в каждой чайхане пельмени являлись главным блюдом и готовили китайцы их очень вкусно. Главное было выбрать более-менее приличную чайхану.

Впрочем, в любой чайхане сразу с порога в нос ударял неприятный сивушный запах. Такой запах имеет ханжа, и чем ниже ее крепость, тем сильнее запах. А вот при крепости 60-80 градусов сивушный запах почти не чувствуется.

Однако китайцы пили в основном низкоградусную подогретую ханжу. Причём пили они из маленьких фарфоровых чашечек, маленькими глотками. Экономно и хмельно, в общем.

Я сам подогретую ханжу не пробовал, но, судя по запаху, думаю, что это отрава ещё та. Зато мы невольно устраивали представления для китайцев. Придём с друзьями и перед тем, как есть пельмени, залпом выпиваем по стакану 75-градусной холодной ханжи. Китайцы смотрели на нас с удивлением, восхищением. А для нас это был кураж. Мол, пусть знают русских!

Слева направо: л-т Числов П.А., мл. л-т Гуров В.А.,ст. л-т Долматов Д.С.,ефрейтор Резвиткин Н., л-т Смирнов С.С. Маньчжурия, 1945 г.

М.С. - Имена своих друзей можете вспомнить?

В.Г. - Да. В Маньчжурии я очень дружил с Павлом Числовым, Дмитрием Долматовым, Сергеем Смирновым, Борисом Кулаевым. Они тоже были офицерами, и все старше меня по возрасту, но этого как-то не чувствовалось. Когда у нас выдавался свободный вечер, мы собирались вместе. Часто и застолье устраивали. Правда, делать это приходилось тайком от начальства.

Однажды в городе мы и сфотографировались всей нашей неразлучной компанией. Замполит Шутов говорил, что фотографироваться в городе нельзя. Но это глупостью было. Для кого мы там могли представлять какую-то тайну?

М.С. - С каким чувством покидали Маньчжурию?

В.Г. - Мы вышли из Маньчжурии 29 апреля 1946 года. Причём на нашем участке границы, около селения Полтавка, наш дивизион выходил последним вместе с батальоном 69-го полка. То есть мы как бы закрывали границу.

Что я при этом чувствовал? Конечно, радовался. Всё-таки в Китае мы серьёзно рисковали своими головами. К тому же, свою задачу мы выполнили, формированию китайской народно-освободительной армии поспособствовали. Дальше они и сами разобраться могли.

Свой военный городок мы, что называется, с рук на руки передали полку китайской коммунистической армии. Командир полка носил фамилию Ли и хорошо говорил по-русски. Я так думаю, что он у нас в стране учился.

Он устроил нам прощальный ужин. На мероприятие был приглашён наш офицерский состав и командиры из их полка. Стол был бедноватым, но рыбные блюда там были неплохие. Нам выдали вилки, китайцам - палочки. Мы сами к этому времени уже и палочками поднаторели пользоваться. А с вилками, думали, вообще будем иметь огромное преимущество перед китайцами. Не тут-то было. Мы не успели и глазом моргнуть, как они всё съели. Правда, мы не расстраивались. Мы ведь и без того сытыми были, а китайцам с едой тяжело приходилось.

Кстати, не поверите, прощальный ужин был совершенно безалкогольным. Даже после того, как этот Ли произнёс речь о благодарности Китая к советским освободителям и о вечной дружбе между странами, и то никаких тостов не было.

М.С. - Ваша дальнейшая служба была связана с ракетными войсками и космонавтикой. Насколько я знаю, во время запуска "Союза-1" Вы находились на космодроме и Вы считаете, что причины гибели космонавта Комарова были иными, чем названные в официальной версии. Не могли бы Вы рассказать об этом?

В.Г. - Сначала скажу в двух словах о том, с чего я начинал свою службу в ракетных войсках. В 1950-м году я поступил на факультет реактивного вооружения Военной академии им. Дзержинского в Москве. В начале 1956-го я окончил это учебное заведение и был направлен в 85-ю инженерную бригаду РВГК. Дислоцировалась эта бригада на полигоне Капустин Яр. Я был назначен на должность заместителя командира по свецвооружению в 1-м дивизионе. Соответственно, я принимал непосредственное участие в пусках первых отечественных боевых ракет и освоении всех их последующих типов.

К началу 1967-го года в нашей стране была закончена разработка нового космического корабля "Союз". Его первое пилотируемое испытание в космосе было поручено одному из самых подготовленных космонавтов, который имел к тому же высшее инженерное образование, - Владимиру Комарову.

Юрий Гагарин также сдавал экзамены для участия в этом полёте и был назначен дублёром Комарова. В апреле 1967-го Комаров, а затем и Гагарин вылетели на полигон Байконур.

Я сам в то время служил на должности для особых поручений главнокомандующего ракетными войсками, маршала и дважды Героя Советского Союза Николая Ивановича Крылова (как видите, судьба снова свела меня с этим замечательным военачальником). В мои многочисленные обязанности также входило сопровождение главкома во всех его поездках, посещениях частей и военных объектов.

В середине апреля 1967-го года в войсках проводилась проверка с учениями в 50-й ракетной армии. Во время учений на командный укт армии по ВЧ аппарату связи позвонил министр общего машиностроения С.А. Афанасьев. Я в этот момент как раз находился там. Из разговора Афанасьева с Крыловым я узнал, что секретарь ЦК КПСС Д.Ф.Устинов требует, чтобы "Союз" был запущен как можно скорее, а его испытания были завершены к майским праздникам. В те годы всё любили приурочивать к майским праздникам или 7-му ноября.

Мы вернулись в Москву и с военного аэродрома в Щёлково специальным рейсом вылетели на Байконур.

Когда мы прибыли на полигон, главком заслушал доклады о ходе работ по подготовке запусков "Союзов". Почему "Союзов"? Здесь надо сказать о том, в чём состояла программа испытаний. Очень долгое время нам было запрещено распространяться об этом. И сведенья о подлинной программе того полёта появились в печати только в девяностые годы.

А программа была такой. Первоначально запускается первый корабль, с одним космонавтом на борту. На следующие сутки с этой же стартовой площадки запускается второй корабль, но уже с тремя космонавтами. В космосе должна произойти их стыковка. Причём при осуществлении стыковки первоначально предусматривался автоматический захват корабля в радиолокационный луч, а затем его точная ручная стыковка. Из второго корабля два космонавта должны были перейти в первый и уже в нём заканчивать полет и осуществлять спуск на Землю. В те времена подобное оказалось бы грандиозным скачком вперёд, и мы оставили бы США далеко позади в космической гонке.

Незадолго до запуска кораблей прошёл традиционный митинг, на котором космонавты встречались с личным составом подразделений и представителями промышленности, участвовавшими в подготовке к запуску корабля. Митинг проходил на стартовой площадке № 1, в непосредственной близости от ракеты.

Космонавты выстроились в две шеренги: командир первого "Союза" - Комаров, за ним дублёр - Гагарин. Экипаж второго "Союза": командир Быковский, затем Елисеев и Хрунов, а за ними дублеры. День был солнечный. Настроение у всех было приподнятое.

Почти все выступавшие офицеры по традиции просили командиров экипажей взять с собой в полет на борт корабля вымпел комсомольской организации подразделения. Эти вымпелы потом вешали в ленинских комнатах, как предмет гордости.

От имени космонавтов выступил Владимир Комаров. Он говорил спокойно, уверенно. Про вымпелы сказал, что космонавты смогут взять их, только если разрешит главный конструктор.

Уверенность Комарова била в глаза, но мне запомнилось, что стоявший в стороне Гагарин выглядел напряжённо, сосредоточенно.

Запуск корабля "Союз-1" был назначен на 3 часа 35 минут 23 апреля. Около часа ночи мы были на стартовой площадке. Заправленная топливом ракета стояла в стартовом сооружении. Её, как и стартовую площадку, ярко освещали прожекторы. На площадке толпились корреспонденты и фотографы.

Вскоре спецавтобус привёз Владимира Комарова. Он подошёл с рапортом к председателю Государственной комиссии генералу К.А.Керимову. Потом были рукопожатия, прощальные объятья. После этого Комаров вошел в кабину лифта и начал подниматься на верхнюю площадку. Выйдя из лифта, он в приветствии сжал руки над головой, прощаясь со всеми, кто был на стартовой площадке. В свете прожекторов на фоне белой ракеты четко выделялась голубая куртка его полуспортивного костюма. (На нём не было скафандра, потому что три космонавта в скафандрах не поместились бы в "Союз".) Смотрелся он очень эффектно. Все зааплодировали.

Как только Комаров вошел внутрь космического корабля и за ним закрылся люк, я вместе с маршалом Крылов переехал на наблюдательный пункт, расположенный в полутора-двух километрах от старта. Туда была проведена громкая связь, по которой транслировались все команды с пункта управления и доклады об их исполнении.

Запуск состоялся в назначенное время. Ракета-носитель вывела космический корабль точно на расчётную траекторию. На лицах у всех, кто был на наблюдательном пункте, появилось оживление. Все мы облегчённо вздохнули. Однако уже через несколько минут обстановка изменилась: сразу же после выхода корабля на орбиту начались неполадки. Не раскрылась левая панель солнечной батареи системы электроснабжения. Мало того, не удалось сориентировать корабль на Солнце, и его начало закручивать.

Комаров попытался исправить положение, но это ни к чему не привело. С пункта управления полётом была дана команда внести изменения в документацию. У нас даже кто-то пошутил: вот, мол, и в космосе начинаются доработки. Дело в том, что сроки разработки и изготовления ракетной техники тогда были настолько сжатыми, что она поступала в части в "сыром" виде, а потом вслед за ней приходила документация для проведения доработок прямо в войсковых условиях.

Надо сказать, что именно "Союз-1" по программе полёта был активным кораблем. Он должен был совершать маневры сближения и стыковки, требующие уйму электроэнергии. А поскольку одна панель солнечной батареи не раскрылось, то энергии оказывалось недостаточно. Учитывая это и другие неполадки, запуск "Союза-2" был отменён.

Было принято решение о посадке "Союза-1". Однако корабль не смог начать посадку в автоматическом режиме. Комарову пришлось вручную сориентировать корабль. Он сделал всё безупречно. Корабль пошёл на спуск. После его входа в атмосферу, связь с ним прекратилась. Утром 24 апреля лётчик поискового вертолета обнаружил место падения корабля восточнее города Орска Оренбургской области. Из его доклада мы узнали, что космонавт погиб.

Маршал Крылов на самолете вылетел на ближайший от места падения аэродром. Там нас уже ждал заместитель командира ракетной дивизии полковник Данильченко. На двух автомашинах "УАЗ-469" по степи, по бездорожью, на большой скорости мы добрались до места катастрофы.

Центр площадки, куда упал космический корабль, был накрыт брезентом, а по периметру стояли четыре вертолёта. Когда брезент сняли, мы увидели срез вошедшего в землю спускаемого аппарата. Этот срез был заполнен горелыми проводами, трудноразличимыми предметами и деталями. Картина была ужасная. Останки космонавта к нашему прибытию уже убрали, но мы всё равно были в шоке.

Вслед за случившейся трагедией последовало сообщение ТАСС, в котором говорилось, что в течение испытательного полёта была полностью выполнена намеченная программа отработки нового корабля. Системы корабля функционировали нормально. Однако во время посадки "при открытии основного парашюта на семикилометровой высоте, по предварительным данным, в результате скручивания строп парашюта космический корабль снижался с большей скоростью, что явилось причиной гибели В.М. Комарова".

Эта версия гибели космонавта была подтверждена несколько месяцев спустя и в выводах Правительственной комиссии под председательством Д.Ф. Устинова. Таким образом, были скрыты истинные причины катастрофы. Всё списали на несчастный случай. Но я сам видел рядом с разбитым кораблём запасной и тормозной(!) парашюты со спутанными стропами. Немного позднее я узнал, что основной парашют, который должен был обеспечить мягкую посадку, вообще не раскрылся. Таким образом, стропы действительно скрутились, но вовсе не те, и поэтому говорить здесь о "несчастном случае" совершенно неуместно.

Поясню для тех, кто далёк от космонавтики. Начнём, с нормальной последовательности операций задействования парашютной системы корабля "Союз" при спуске. После входа в атмосферу срабатывает сначала тормозной парашют. Он доводит спуск корабля до скорости, безопасной для ввода основного парашюта на высоте семь километров. После этого тормозной парашют должен отцепиться от корабля и вытащить из контейнера упаковку большого купола основного парашюта. Дальше тормозной парашют должен отделиться, а остальной спуск будет проходить на основном парашюте. В случае отказа основного парашюта скорость снижения корабля остаётся недопустимо высокой, и на высоте четырех-пяти километров автоматика выдает команду на ввод запасного парашюта.

В суае с "Союзом-1" из-за отказа основного парашюта отделения тормозного парашюта не произошло. Как стало ясно впоследствии, стенки контейнера с основным парашютом были недостаточно жёсткими, и в разряженной атмосфере парашют просто зажало между ними. В этой ситуации запасной парашют по команде автоматики вышел из контейнера. Однако корабль вращался при спуске, причём его вращение постоянно увеличивалось. И даже опытный Комаров не смог ничего сделать в этой ситуации. Стропы парашютов спутались. Это привело к "удушению" купола запасного парашюта. И корабль на огромной скорости ударился об землю.

Почему это нельзя назвать несчастным случаем? Потому что дело не в стечение обстоятельств, а в том, что "Союз-1" был совершенно не готов для пилотируемого полёта.

Перед полётом Владимира Комарова было проведено три испытания беспилотных "Союзов". Первый запуск состоялся 28 ноября 1966-го года. Сразу после выхода корабля на орбиту выяснилось, что не работает система стабилизации. Огромного труда стоило тогда сориентировать этот корабль для спуска с орбиты. Но тут выяснилось, что, по расчетам баллистиков, он должен был упасть за пределами Советского Союза. Корабль пришлось подорвать в полёте.

При подготовке второго беспилотного "Союза", в декабре 1966-го года, на стартовой площадке взорвалась ракета-носитель.

Полет третьего беспилотного корабля "Союз" в феврале 1967-го года тоже не назовёшь удачным. При спуске в атмосфере прогорело днище спускаемого аппарата. Правда, из-за этого не было перепада давления, сжимающего стенки парашютного контейнера, и основной парашют сработал. (Таким образом, в ходе беспилотных испытаний "Союза" не удалось проверить работоспособность парашютной системы в нормальных условиях полета!) Корабль упал на лед Аральского моря, провалился, потом его с трудом подняли.

И вот, после таких испытаний беспилотных космических кораблей было принято решение на полёт сразу двух кораблей по сложной программе. Каково?! Требовался, как минимум, ещё один запуск беспилотного "Союза". Но ведь приближалось 1 мая, а это ж как раз был год 50-летия Революции. Власти требовали достижений!

А вот корабль "Союз" требовал совсем другого - серьёзной доработки. Перед полётом "Союза-1" специалисты работали почти круглые сутки, готовя корабль. Но времени у них было явно недостаточно.

Решение о запуске корабля принимала Госкомиссия. Последнее её рабочее заседания состоялось накануне запуска. На нём присутствовали председатель К.А.Керимов, технический руководитель испытаний В.П.Мишин, президент Академии наук СССР М.В.Келдыш, главком РВСН Н.И.Крылов, главный конструктор наземного оборудования В.П.Бармин, Г.А.Тюлин и несколько других членов комиссии. Я присутствовал там вместе с Крыловым.

Мишин, ставший после смерти Королёва главным конструктором ОКБ, держался напыщенно. Мне запомнилось, как он заявил, что не может полностью ручаться за ракету-носитель (его изготавливала другая фирма, куйбышевское ЦСКБ "Прогресс"), а что касается корабля, то он уверен в надёжности его функционирования.

Остальные члены комиссии были немногословны. Думаю, многие из них понимали опасность полёта на "сыром" корабле. Но руководство страны, видимо, настоятельно требовало подвигов.

Обстановка оживилась, когда начали уточнять текст предстоящего заявления ТАСС о запуске "Союза". В частности, одни настаивали, что корабль следует назвать без указания номера, как это было с "Востоком". Я так думаю, это говорило об их сомнениях в успешном завершении полёта. Другие настаивали на названии "Союз-1". В итоге Керимов позвонил ответственному работнику в ЦК. Тот без колебаний утвердил название "Союз-1".

А что в результате? Прошло полтора года, прежде чем 26 октября 1968-го года был осуществлен полёт "Союза-3" с лётчиком-космонавтом Береговым. Корабль сблизился с ранее запущенным беспилотным "Союзом-2", но стыковка их не произошла, несмотря на неоднократные попытки. И лишь спустя два месяца стартовали "Союз-4" с Шаталовым и "Союз-5" с Волыновым, Елисеевым и Хруновым. И только им, наконец, удалось выполнить программу испытаний, намеченную на апрель 1967-го года. Это не удивительно. После гибели "Союза-1" в корабле потребовалось сделать очень значительное количество конструкторских, технологических и технических доработок.

Как оказалось, сам Комаров прекрасно понимал, насколько рискован этот полёт. Несколько лет назад вышли воспоминания людей, которые его знали, и его дочери Ирины. Оказывается, Комаров проговаривался в своём узком кругу: "Все беспилотные "Союзы", слетавшие до сих пор, благополучно угроблены", "Машина сырая. Но лететь надо... именно мне".

М.С. - Виктор Александрович, не хотелось бы заканчивать на грустной ноте. Правда ли, что Вы участвовали в подготовке ракеты "Р-16", запуск которой показывали де Голлю?

В.Г. - Тогда как получилось. Франция в 60-х годах демонстрировала независимость своей внешней политики от США. И руководители Советского Союза решили пригласить президента Франции Шарля де Голля на Байконур, чтобы показать ему нашу ракетную технику и даже пуск межконтинентальной баллистической ракеты "Р-16". Невиданное дело! До этого на этот особо секретный полигон не ступала нога ни одного иностранца, даже из руководства стран Варшавского договора.

Руководителем показа ракетной техники был главнокомандующий РВСН. А для непосредственного осуществления этого мероприятия был создан штаб руководства во главе с первым заместителем начальника Главного штаба РВСН генерал-лейтенантом А.С. Буцким. На последнем этапе подготовки на полигон выехали генералы и офицеры, входившие в штаб, в том числе и группа офицеров центра эксплуатации ракетного вооружения, которую возглавлял я.

И вот, как раз с ракетой "Р-16" оказались проблемы. Точнее, даже не с ракетой, а с ракетами. Обычно ведь при проведении ответственных показов руководству страны для пуска готовилась еще и резервная ракета. Так было и на этот раз.

Но что произошло. Дело в том, что стартовая команда полигона уже проверяла ранее пусковое оборудование и ракеты. После этого все помещения пусковых шахт были опечатаны, и долгое время никто не заглядывал, что там происходит. В результате помещения наполнились парами агрессивных компонентов ракетного топлива. И в конечном итоге при комплексных испытаниях каждой из ракет выяснилось, что они обе исправны не до конца.

Конечно, сразу начались работы по поиску и устранению неисправностей. Но генерал Буцкий в тот же день решил провести совещание, чтобы каждый доложил ему о том, как ракетная техника готовится к показу. Кроме военных, там были руководители всех основных конструкторских бюро и соответствующих заводов. И вот, первому слово предоставлено именно мне. И я оказываюсь в крайне сложной ситуации: докладывать или нет о неисправностях на шахтных пусковых установках с ракетами "Р-16"?

Конечно, я не сомневался, что мы найдём неисправности и устраним их. Но моё заявление на совещании позволило бы представителям промышленности в случае неудачного пуска обвинить в этом стартовую команду полигона. Однако и умолчать о сложной ситуации нельзя. Я поступил дипломатично. Доложил о том, что помещения были долго опечатаны, оборудование всё это время не обслуживалось. И, основываясь на этом, я сказал, что нужно на три-четыре дня освободить стартовую команду от всех хозяйственных и других работ, чтобы они привели всё в порядок.

Командование полигона отнеслось к моим словам очень скептически: "Подумаешь, ржавчина!" Но я после совещания подошёл к генералу Буцкому и попросил его задержать начальника полигона генерала А.А. Курушина и начальника 3-го управления ГУРВО генерала А.С. Калашникова. Им я подробно объяснил ситуацию. Тут уж они поддержали меня и отдали соответствующие распоряжения.

На первой пусковой установке выявить и устранить неисправность удалось довольно быстро. А вот на второй установке мы замучались искать. А потом что оказалось. В отличие от боевых ракетных комплексов, на испытательном полигоне в систему управления наземного оборудования и ракеты включается ещё система телеконтроля (СТК). И оказалось, что ранее при проведении очередной доработки из схемы был исключён один из кабелей, но его забыли отсоединить от пульта управления, а часть кабеля, идущего от ракеты, обрезали, свернули в бухту и оставили в потерне. И там, по "закону пакости", замкнулись между собой какие-то жилы. Из-за этого на пульт выдавалась ложная информация. После отсоединения разъема комплексные испытания ракеты прошли нормально.

Наши старания были вознаграждены. Проведенный 25 июня 1966-го года пуск ракеты "Р-16" буквально ошеломил Шарля де Голля. Он тогда находился на специально оборудованном наблюдательном пункте вместе с Брежневым, Косыгиным, Малиновским и маршалом Крыловым. В результате в том же году Франция отказалась от участия в военной организации НАТО.