Воспоминания о войне

1. Четыре дня до войны

18 июня 1941 года. В газете « Известия» на последней странице - небольшой снимок с текстом: «За несколько дней в Московское Краснознаменное артиллерийское училище подано свыше 2000 заявлений с просьбой о приеме. На снимке слева направо - выпускники московских школ, подавшие заявления в училище: В. Силинский, Ю. Любимов, Г. Каплан, Л. Голуб, и представитель училища ст. лейтенант Розинов. ».

Каплан Григорий Соломонович, лето1944 год

Дней за десять до этого, через военкомат, нас вызвали в училище, там сделали несколько снимков, один из которых опубликовали. Снимок меня очень обрадовал, не потому, что в большую прессу попал, а как аргумент при поступлении. Дело в том, что несколько месяцев тому назад, к нам в 610-ю школу, приехал офицер из Севастопольского училища береговой обороны и «завербовал» нас, пятерых выпускников. Мы отправили необходимые документы... Лишь мне в приеме отказали: от рождения в левом глазу потеря зрения на 75%. И подумалось наивному юноше: покажу снимок -упрошу принять!

19 июня. Выпускной вечер. Мне вручен золотой аттестат отличника.

20 июня. В назначенное время пришел в училище... Отправили обратно домой, сказали: «Приходить 22-го. »

21 июня. Вечером, несколько учеников из разных школ собрались вместе. Разговорились о политике. Виктор Бинштейн утверждал: вот-вот должна начаться война с Германией. (вероятно сработала «домашняя информация»:его отец служил на незначительной технической должности в Наркомате иностранных дел ). Я с жаром возражал: «Рабочий класс Германии не допустит!.. »

2. Война. Училище.

22 июня. В восемь утра приехал в училище. Экзамены, кроме физкультуры, мне сдавать не надо. Она- первая, и состоит из двух элементов: подтягивание на турнике и бег на один километр. За подтягивание - больше «двойки не» жду, а пробежать должен хорошо, недаром больше года занимался легкой атлетикой в обществе «Буревестник», и бег на средние дистанции - мой любимый вид. Все так и получилось: при норме в девять раз, я подтянулся всего лишь три раза, а из группы в 100 человек - прибежал первым.

Группа пошла на экзамены, а я, убивая время брожу по двору. Вдруг, из радиорепродуктора уведомление о важном правительственном сообщение. Выступление Молотова... Война!

Бегу в аудиторию, где экзаменуется группа, рассказываю... Не верят: «Провокация!»

Через несколько мгновений появились училищные командиры и объявили о прекращении

экзаменов. Училище действует по мобилизационному плану. Резко снизили критерии для зачисления, и я - курсант! Училище готовило офицеров для корпусной артиллерии, на -122-мм. и 152мм. пушки -гаубицы. В училище четыре дивизиона, - три огневых и один АИР (артиллерийская инструментальная разведка ). В составе дивизиона АИР были три батареи - звукометрическая, фотограмметрическая и топографическая. Как отличник, я имел право выбора и поступаю в фотограмметрическую батарею. Как впоследствии я об этом сожалел! Все учебные дисциплины по специальности были нелюбимыми. А самый любимый предмет - артиллерийская подготовка, (то есть подготовка данных для стрельбы и корректировка) - изучался как основной, только в огневых дивизионах.

Лишь месяц, до первой немецкой бомбардировки Москвы, мы учились нормально. А после 22 июля - бессоные ночи на крышах училищных зданий, в ожидании бомбежки, и несколько часов сна, после отбоя воздушной тревоги. Мы засыпали стоя и сидя , находясь в наряде и на дежурстве, дремали на занятиях. Однажды, во время патрулирования, я присел на пенек и... заснул. Проверяющие взяли у меня из рук винтовку, я ничего не почувствовал. Можно было «раздуть дело», вплоть до отчисленияи и отправки на фронт, но командир дивизиона капитан Клячкин только слегка пожурил меня. До сих пор вспоминаю его добрым словом... Впоследствии, территория училища вошла в историю: здесь формировались первые батареи реактивных минометов - легендарных «катюш»

Конец октября. Немцы в Подмосковье . Наш первый дивизион с учебными орудиями отправляется на фронт. Второй, оставшись в резерве, в дальнейшем, 7 ноября 1941 года, участвовал в историческом параде на Красной площади. А 3-й и 4-й дивизионы эвакуируют училище в город Миасс Челябинской области. Лишь с нового года начались нормальные занятия. К этому времени вернулись фронтовики и прибыли «парадники». Училище было реорганизовано и переименовано в Первое Гвардейское минометно-артиллерийское. Появилась новая специализация - реактивная артиллерия.

Вместо четырех дивизионов стало три: два огневых и один технический. АИРовский дивизион сократился до батареи в этом дивизионе. Всех оставшихся вне этой батареи определили в новые: арттехническую и автотехническую. Мой взвод вошел по прежней спецализации в батарею АИР. Программа обучения не изменилась, лишь прибавилось небольшое количество часов для знакомства с реактивным минометом

На новом месте и условия размещения стали другими. Вместо кроватей - трехэтажные нары в огромной казарме. На занятия надо было идти три километра в город, где находился учебный корпус. Но сон был нормальным.

Больше половины курсантов нашего взвода составляли выпускники московских и ленинградских артиллерийских спецшкол. В 8-10-х классах, наряду с обычными предметами, они изучали основы всех военных дисциплин училища. Все младшие командиры были из «спецшкольников» - с которыми у меня, все время, были конфликты. Один за другим сыпятся наряды вне очереди - мытье полов ночью.

В условиях уральской зимы пролетело несколько месяцев. Наступил апрель. Уже состоялся частично выпуск в других дивизионах. И тут у меня случилась неприятность. После очередного патрулирования, я, не почистив винтовку, поставил ее в пирамиду и лег спать на третьем этаже нар. А тут проверка дежурного офицера. Справедливое наказание: 5 суток гаупвахты. В это время поступает приказ о выпуске всей батареи АИР из училища, конечно без всяких экзаменов. В зависимости от успехов в учебе присваивали звания «лейтенант» или «младший лейтенант». Но некоторым присвоили всего лишь звание «сержант». В их числе и я. Но это уже слишком. Ладно, что дисциплина «хромала», но учился я хорошо. Иду с жалобой к командиру дивизиона майору Золотареву и спрашиваю -«За что?». Следует короткий ответ - «В назидание другим». Несмотря на явно несправедливый финиш, я всегда вспоминал командиров, преподавателей и однокашников с благодарностью. За 8, 5 месяцев учебного времени из мальчишки сделали офицера, способного выполнить боевую задачу в трудных условиях войны.

3. На войне без войны

Все-таки в училище со мной поступили благородно. Несмотря на три «треугольничка» в петлицах, (старший сержант), вплоть до получения мною первого офицерского звания «младший лейтенант», я пользовался всеми правами офицера. Ясно, что-то по этому поводу было записано в моем личном деле.

Из Миасса нас отправили в Москву, в ГАУ - Главное Артиллерийское Управление. Большую часть выпускников распределили по 4-м северным фронтам, остальных отправили в глубокий тыл на формирование новых частей. Конечно, это была лишь кратковременная отсрочка. Но помню выражение лица, моего однокашника-лейтенанта, когда ему объявили, что отправлют наформировку - плохо скрываемая радость. А вот далее он сделал блестящую и вполне заслуженную карьеру: в 22 года - майор, командир дивизиона реактивных минометов в конце войны, и генерал-полковник в конце военной службы вообще.

Я попал в командирский резерв Северо-Западного фронта и вскоре получил назначение на должность командира взвода разведки штабной батареи начальника артиллерии 27-Армии. Подобные батареи формировались во всех пяти армиях фронта. Случилось тоже, что и при поступлении в училище - заворожило громкое название подразделения.

Взвод разведки оказался просто комендантским, охранял и обслуживал штаб артиллерии. Разобрался я быстро, и стал периодически, по команде, подавать рапорта о переводе в действующую часть. Но службу нес исправно. Поэтому начальство с переводом не торопилось Уже в начале сентября мне присвоили младшего лейтенанта. Однако, после пятого рапорта, меня отчислили в офицерский резерв нашей армии, а оттуда - послали в такой же резерв, в 11-ю Армию СЗФ. Из этого резерва послали командиром взвода управления в артдивизион 142 армейского запасного полка. Если раньше, в штабной батарее, я был в нескольких километрах от передовой, то теперь очутился в глубоком фронтовом тылу. Решил подчиниться судьбе и больше рапортов не подавать. По прежнему службу нес исправно, и в феврале, стал лейтенантом, без приставки «младший». В дивизионе, как и во всем полку, никакого учебного процесса не было. Пополнение, в основном из госпиталей, приводилось в порядок и в составе маршевых рот отводилось в действующие части.

4. КВУ-8

Это сокращенное название моей должности: командир взвода управления 8-й батареи. Им я стал в период формирования 261 арт. полка 197 Стрелковой Дивизии, и пробыл до тяжелого ранения 8 февраля 1944 года. Взвод состоял из разведчиков и связистов. Разведчики с наблюдательного пункта командира батареи вели визуальную разведку целей. Связисты обеспечивали связь НП с огневыми позициями и со мной. Я находился на переднем крае, как правило, с командиром стрелковой роты. Из состава взвода со мной находилилсь обычно два связиста. Остальных я не видел неделями и месяцами. Моя боевая задача - пристрелять свой перередний край, т. е. положить снаряд метрах в 200-300-х впереди себя, чтобы при необходимости создать перед наступающим противником заградительный огонь. А также вести огонь батареи по целям, которые я вижу на переднем крае. Подготовка данных для стрельбы с закрытых огневых позиций и корректировка, требуют хорошего знания математики вообще и тригонометрии в частности. Артстрелковой подготовке обучали в артиллерийских училищах.

5. Становление.

Артиллерийским офицером, способным выполнить боевую задачу, я стал только после третьего боя. В первом бою, прокладывая кабель от ОП к НП, я попросту заблудился в лесу. Размотали весь кабель, а до наблюдательного пункта не дошли. Батарея стрелять не могла. Во втором бою, с колокольни, увидел немецкую батарею, ведущую огонь. Готовя данные для стрельбы, я от волнения допустил ошибку в расчетах и не увидел разрывов пристрелочных снарядов, поэтому стрельбу прекратил. Батарея противника подавлена не была. Наконец, в третьем бою все сложилось хорошо. Предстояла трудная стрельба. Моя батарея находилась не за моей спиной, а как-то сбоку. Данные подготовил точно и наши снаряды выбили немцев из траншеи. Пехотная рота захватила траншею почти без потерь. Пехотинцы дали мне « в награду» трофейную, специальную упаковку белого хлеба, выпеченного еще в 1939 году. Так пришли уверенность и спокойствие в бою, ошибок в дальнейшем я не допускал.

Сразу же, после первых боев, я свое офицерское обмундирование сложил в вещевой мешок и отдал на ОП, переоделся в солдатское. Зимой не брезговал телогрейкой и ватными брюками снятыми с убитого ( в нашем полку офицерам подобное обмундирование не выдавали). Этим обезопасил себя от первой пули немецкого снайпера

А проблема «дремучих брянских лесов» разрешилась неожиданным образом. Во взвод, перешел из огневиков сибиряк Лобов, он великолепно ориентировался в лесу. Теперь кабель подводили куда нужно, и его всегда хватало.

6. Безвестные спасители.

В конце лета 1943 года остатки стрелковой роты залегли на исходной для атаки позиции. Сзади нас - болото, в котором лежать не хотелось. Впереди в 300-х метрах, опушка леса. Там немцы. Мы вышли из болота, но перед противником - как на ладони. Вдруг раздается противный вой мин. Немецкие минометы предельно точны. Мины плюхаются между нами в сырой грунт и... не взрываются! Позже мы поняли: на немецких военных заводах работало много иностранных рабочих, угнанных из других стран. По возможности они выпускали негодные боеприпасы.

7. Огонь на себя.

Сентябрь 1943 года, последний рубеж перед Брянском. На одной стороне поляны, в ровиках «лежа», остатки стрелковой роты. После бесплодных атак в ней было человек двадцать, с двумя станковыми пулеметами. На противоположной стороне - позиции немцев. На нейтральной полосе раненые кричат и стонут, но подобрать их можно только ночью. Наша рота крайняя на правом фланге дивизии, с соседями разрыв на фланге на несколько километров. Слева от нас другая рота батальона, до нее несколько сот метров. Нет ни «локтевой», ни огневой связи. С ротой нас трое, я -корректировщик, и двое солдат связистов. Держим связь с командиром батареи. Через наше расположение уходят и возращаются полковые разведчики. Конец дня, но еще светло. «Оттуда» ползет разведчик -«Вы что уши развесили, вас немцы окружают». Звоню немедленно командиру батареи и говорю: «Нас окружают. Как прекратится связь, огонь на меня!». Едва успел закончить, раздались крики немцев и автоматные очереди совсем рядом с нами. Пехота, успев снять с пулеметов затворы, по тропинке кинулась в тыл. Мы за ними. А через пару минут батарея открыла огонь, что нас и спасло. Отбежали метров на триста, там окопались. Мы с командиром роты в отчаянии - оставили рубеж без разрешения. Ему грозит трибунал, неприятности ожидают и меня . Но... обошлось! Начальство признало наши действия в той обстановке правомерными.

8. Долина смерти.

Тысячи таких долин были во время войны. Одна из них повстречалась и мне, в ночь с 15 на 16 сентября 1943 года. Это было в первый и последний раз за недолгую мою бытность в 261 АП 197 СД, когда полк поддерживал «чужую» 4-ю СД, свежую, только введенную в бой за Бежицу. Сейчас этот город стал районом города Брянска. Перед городом - приток Десны, река Болва. Путь к реке проходил по долине, поражаемой всеми видами очень интенсивного немецкого огня. Эта долина получила название- «долины смерти»

. В каждом из трех дивизионов полка были созданы группы, задачей которых была одна-форсировать реку вместе с пехотой, разведать и пристрелять цели на переднем крае противника. Утром во время артподготовки, полк на эти цели обрушит огонь. В нашей группе шесть человек: начальник разведки дивизиона Сорокин, я-его заместитель. С нами два дивизионных разведчика - Швайко и Макаров, и два солдата из моего взвода - Коган и Зимин. Идем держа дистанцию 15-20 метров, друг от друга, разматываем кабель. В качестве резервного средства связи имееи радиостанцию. На середине пути, после очередной серии разрывов нас осталось трое. Убит Коган, ранены Сорокин и Зимин. Старший теперь я. Перевязав раненых, доложил по телефону о случившемся, продолжаем выполнять боевую задачу. У самой реки стало немного полегче: противоположный высокий берег создает мертвое пространство, защищает от пуль. По броду, где воды по шею, преодолеваем реку, держа над головой оружие и боевое имущество. На песке городского пляжа, под обрывом, залег взвод молодых армян. Дивизия только недавно была сформирована в Армении. По вспышкам засек несколько целей и пристрелял передний край противника. Кабель перебило сразу, но не подвела старенькая радиостанция. Утром, короткая, но интенсивная артподготовка, армянская дивизия пошла в атаку в атаку. После короткого боя Бежица была взята. Лишь наша поредевшая группа выполниапоставленную задачу и была полностью, включая раненых, награждена. Я получил орден Красной Звезды, остальные: медали - «За отвагу» и «За боевые заслуги»...

9. Почему - меня?

НП батареи в развалинах вокзала станции Брянск-1, около реки Десны, левее- железнодорожный мост. На другой стороне реки - немцы. Наша боевая задача не определилась, поэтому, пока, мы с командиром батареи, Толей Бавыкиным вместе. Звонок от начальства. Меня вызывает командующий артиллерией дивизии Озеров. Теряясь в догадках, иду и докладываю о прибытии. « Каплан, -обращается он ко мне -ты должен быть первым артиллеристом дивизии на том берегу. Форсируешь Десну с передовыми взводами на подручных средствах. Останешься жив - наградим орденом». Возвращаюсь, рассказываю Толе Бабыкину о задании, пишу прощальное письмо родителям. . Шансов остаться живым у меня почти нет. Дивизия обескровлена. В артполку снарядов мало. Эффективной артподготовки быть не может. Плаваю я не важно, Десну в обмундировании мне не переплыть никогда. Толя спрашивает, - «Что я могу для тебя сделать?. Вот осталось 100 грамм масла из доппайка, -поешь». Что я и сделал, под смертью ходить было не впервые, а отсутствием аппетита я не страдал. Протянули к реке кабель. При этом, тяжело ранило моего солдата - связиста Хохлова. Но... приказ о форсировании Десны отменен. Наш полк перебрасывают под Бежицу.

. Прошло несколько месяцев. Уже в Белоруссии меня контузило. Дивизия опять обескровлена. Вот-вот дивизию должны были вывести в тыл на отдых и пополнение. Поэтому, я от госпитализации отказался и отлеживался на огневой позиции батареи, в двух километрах от передовой. Для меня это был тыл. Понемногу прихожу в себя. Вдруг звонит Толя Бабыкин и говорит: «Гриша, тебе опять повезло. Пехоты совсем не осталось. Из состава артполка приказано скомплектовать стрелковый взвод. Озеров хотел назначить командиром взвода тебя, а ты контужен. »

В полку восемь батарей. В каждой имеется, такой же, как и я, офицер-командир взвода управления. Когда задание смертельное посылали именно меня. Видно, Озерову, моя фамилия не очень нравилась.

10. Предчувствие.

После брянских боев нашу дивизию отводили на отдых и доукомплектование в город Рославль Смоленской области.

У нас, на четыре гаубицы осталось два тягача- студебеккера, другие два подорвались на противотанковых минах. Орудия тянули поочередно. В кабинах машин места мне нет, еду с солдатами в кузове второй машины, тяжело нагруженной ящиками со снарядами и батарейным имуществом. Привал. Остановка на обед. Двигаемся дальше. Я почему-то со второй машины пересел на первую. Проехали несколько сот метров - сзади нас раздается взрыв противотанковой мины под машиной, с которой я только что пересел. Сидевшие в кузове солдаты ранены и контужены. От более тяжелого исхода их спасла большая загрузка кузова.

11. И свои и чужие.

На войне иногда приходилось попадать под бомбежку или штурмовку своих самолетов. Как правило, это случалось во время стремительного наступления из-за плохого взаимодействия сухопутных и авиационных начальников. Мне же, однажды пришлось в течении какого-то часа попасть под своих и чужих.

Гомель был взят. Наша дивизия, отдохнувшая и доукомплектованная во фронтовом тылу, по наведенным саперами мостам переправилась через реку Сож и была во втором эшелоне. Мы расставили наши 122-мм гаубицы в боевой порядок. Впереди, совсем не далеко, большая деревня. В ней расположились полковой и дивизионный штабы, и тылы. Командир батареи послал меня с солдатом вперед, подобрать что-нибудь нужное из трофеев. Несказано повезло! У трофейной команды взял немецкую цейсовскую стереотрубу с насадкой двадцатикратного приближения. Больше нам ничего не нужно. Пошли обратно. В воздухе полное господство нашей авиации. Ни одного немецкого самолета. Проходим около выжидательной позиции тяжелых танков «ИС». Вдруг, на бреющем полете появляется группа наших штурмовиков ИЛ-2 и начинает обстрел танков реактивными снарядами. С ценным трофеем отсиделись под танком. Пришли на батарею. В воздухе затишье. Внезапно появились штук тридцать немецких пикировщиков Ю-87, стали в круг, включили сирены, и поочередно атакуют деревню, за которой стоят наши гаубицы. В ровике я лежал на спине и отчетливо все это видел. Летом и ранней осенью 1941 года, мы, курсанты Московского артучилища, при бомбежках лежали на крышах. Эта тренировка отучила меня бояться немецкую авиацию.

Ну, а трофейная стереотруба пришлась, как нельзя, кстати: через несколько дней немецкий осколок повредил нашу.

12. Нас наградили.

После брянских боев, командира батареи и меня представили к награждению орденами. До этого наград у нас не было. Командир заслуживал награду больше, чем я. В такой же должности, как я, он воевал еще на Северо-Западном фронте. Но меня наградили орденом Красной Звезды, а его... медалью «За боевые заслуги». Почему?

Однажды на огневую позицию пришли офицеры политотдела полка. Старшина батареи звонит на НП командиру: - «Они просят, накормить их « по особому», - как быть ? ».

Толя отвечает: «Накорми тем, что готовят для всех». Наградной материал проходил через политотдел. Ему этот случай и припомнили.

В послевоенных фильмах, показывают, что ордена вручают торжественно, после боя, перед строем. У меня это было совершенно по-иному, хотя мой орден был первым в дивизионе вообще: мы и двух месяцев в боях не были. С переднего края меня вызвали в штаб полка. Часа полтора я ждал, пока командира полка побреет парикмахер, а затем комполка - позавтракает. После этого он дал мне орден и сказал при этом несколько положенных слов, а я ответил: «Служу Советскому Союзу!»

13. Виноват - я.

Стрелковая рота в обороне, в траншеях полного профиля. Командир роты метрах в 300-х сзади. Его землянка под горочкой, в безопасном месте. С ним и я. Имею телефонную связь с командиром батареи. Все правильно, по уставу. Но я не вижу переднего края противника, не могу определить цели. Для этого, мне нужно попасть в траншею, а поле до нее - ровное, как доска. Простреливается, как говорят, ружейно - пулеметным огнем. Иду туда ночью, предполагая вернуться под утро, в предутреннем тумане. Кроме меня, мой солдат по фамилии Лебедь и пехотинец-проводник. Все что задумал - сделал. А тумана не было, сразу стало как-то светло. Что делать ? Ждать ночи - права не имею: это значит оставить роту на весь день без артиллерийской защиты. Если немцы пойдут в атаку а огня не будет, - меня ждет трибунал и штрафной батальон. Решаем возвращаться бегом. Сразу же началась «охота» за нами. Чтобы сбить прицелы, мы с пехотинцем бежим, петляя как зайцы. Лебедь же бежал прямо и получил разрывную пулю в спину. Скончался в медсанбате...

До своего ранения, за шесть месяцев боев, из своего взвода в тринадцать человек, я потерял девятнадцать солдат, из них убитыми - шестерых. Но в смерти Лебедя виню себя: нужно было уходить из траншеи минут на 15-20 раньше.

14. Контузия.

В своей контузии виноват я сам. Нарушил железную заповедь войны: «Не высовывайся без нужды!». Случилось это 1 февраля в большой белорусской деревне Дуброва. Половина деревни, была в наших руках, вторая, за ручьем - немецкая. Батарея, кроме неприкосновенного запаса, снарядов не имела, и была не у дел. Это бывало нередко, так как 120-мм снаряды были в дефиците, не в пример 76-мм. По этой причине я находился не в пехоте, а на НП командира батареи. НП- на чердаке избы. Там укреплена деревянная колода, в нее ввинчен штырь: на нем вращается стереотруба. Пол избы разобран и в земле вырыт блиндаж. . С чердака на печку - лесенка, с печки прыгаешь на землю.

В свое дежурство на НП я «засек» у немцев самоходное орудие «Артштурм». Оно стояло в аппарели (укрытие из земляного вала). Начальству об орудии было доложено. На следующее утро начался бой за вторую половину деревни. Утром, я с солдатом - разведчиком Шлыковым из-за любопытства полез на чердак, наблюдать за ходом боя.

У нашей избы, развертывались для атаки легкие танки. Из укрытия выскочил «Артштурм» и за считанные минуты поразил четыре из них. Около избы стали рваться снаряды. Мы со Шлыковым спрыгнули на печку. Шлыков успел соскочить на пол. Я же очнулся вне избы. Снаряд-болванка «Артштурма» пробил стену избы, развалил печь и с нею вместе выбросил меня в окно. В который раз мне повезло. Если бы снаряд был фугасный, меня бы убило обвалившимся потолком и стенами. На лице и руках - кровь, болит все тело. В шоковом состоянии меня отвели на огневые позиции. Помню лишь: кругом рвались снаряды и мины, приходилось падать на землю, а я всю дорогу повторял -«Нехай добьет!».

Через несколько дней стал понемногу отходить.

После войны, эта «легкая контузия» досаждала мне больше последующего тяжелого ранения. Дикие боли в затылке, частичная потеря слуха...

15. Вещий сон.

Уже неделя, как я был контужен. Отлеживаюсь на огневой позиции. Меня сильно ударило о землю, и тело, особенно его правая сторона, сильно болит. Вечером, 7-го февраля звонит Бавыкин: «Командир дивизиона Полещуков просит тебя, (не приказывает), заменить на передовой лейтенанта Михеева, командира взвода управления седьмой батареи. Он уже три дня без горячей пищи». Конечно соглашаюсь. Я уже потихоньку отходил от последствий контузии. Идти поутру, лег спать рано. Снится странный сон. , что мать ведет меня, опирающегося на палку, по ступенькам, на площади трех вокзалов в Москве...

Я иду с палочкой. Михеева сменил, а через два часа был тяжело ранен в ногу.

Прошло полтора месяца. Я лежал в госпитале в городе Рассказово Тамбовской области. Понемногу подымался с постели, но рана не заживала, так как осколки было вытащить невозможно. Приехала мать с разрешением долечиваться по месту жительства, т. е. в Москве. Привезла меня. Поезд почему-то прибыл на Северный вокзал. И мы сней сходили на мостовую к трамваю, по тем самым ступенькам, которые я видел во сне. Шел я с палочкой. В московском госпитале, под рентгеновским аппаратом, только поступившим из Канады, мне удалили два осколка, которые остановились в бедренной кости. Дело быстро пошло на поправку. В июне, я уже был на 3-м Белорусском фронте, в 9-й Гвардейской бригаде реактивных минометов М-31 в должности помощника командира батареи.

16. Ранение.

Вернусь к обстоятельствам моего ранения... 8-е февраля 1944 года. Еще не оправившись от контузии, рано утром пошел на передовую, заменить Михеева. Дуброва уже полностью наша. Предстоял бой за деревню Притыка. Со мной два связиста, -один, Глухов, -с моего взвода, а другой -со взвода управления дивизиона. Я его хорошо знаю. Осенью, когда я вел пешую колонну дивизиона на фронт, после отдыха, этот солдат не желал выполнить мое приказание. Я вспылил, вытащил из кобуры «парабеллум» и ударил его рукояткой по голове. В ответ услышал:-«Я это попомню лейтенант»... Пришли на опушку леса, а там скопление народа, все лежат в ровиках. Блиндаж, где находится командир батальона всего один. Легли «валетом» с командиром роты в одном из ровиков. Над головой положили пару лесин, на них - полные катушки с кабелем. Рядом, в таком же ровике Глухов. «Чужой» отправился исправлять перебитый кабель. Вдруг серия разрывов, огонь, крики. Что-то ударило в правое бедро, по телу разлилась теплота. Командира роты ранило в руку. Кричу-«Глухов, я ранен, перевяжи!». А в ответ - пехотинцы -«Убит твой Глухов!»... От смерти нас спасли катушки, весь кабель был перебит осколками Вскоре вернулся «чужой». Сгоряча я еще мог как-то идти. Он проводил меня на НП батареи, там я и свалился. Подошел Михеев и сказал: «Счастливый ты Гриша!». Навсегда запомнил его выражение лица и эти слова. Михеев погиб осенью 1944 года, на плацдарме, за Вислой.

А дальше обычная схема: медпункт полка - медсанбат дивизии - полевой армейский госпиталь - тыловой госпиталь.

Смешная история случилась в медсанбате. Меня несли на операционный стол. Навстречу носилки с раненым без обеих, ампутированных ног. Подумалось, а вдруг и меня так ! Говорю женщине - хирургу, не зная истинного значения этого термина - «Вы мне тоже будете кесарево сечение делать?». Та «зашлась» от смеха. И в таком настроении, обрабатывая рану, перерезала какой-то крупный кровеносный сосуд. На земляные нары перенесли, я стал истекать кровью. Еле докричался, пока попал к хирургу вторично.

17. В реактивной артиллерии.

Всем известные «Катюши»-это реактивные минометы М-13 и М-8, смонтированные на шасси автомобилей. Наши минометы на фронте называли «Андрюши». Стрельба велась из ящиков, укрепленных на сборных металлических рамах.

Сама мина М-31 имела калибр 300 мм, весила порядка 100 кг, и дальность стрельбы 4, 5 км. Угол возвышения, определявший дальность стрельбы, устанавливался заранее по уровню наклона рамы. На заряженной раме угол изменять было нельзя. На каждую раму крепилось восемь ящиков с минами. В батарее - 12 рам. Батарейный залп весил порядка десяти тонн. Применялись эти минометы массированно, при прорыве сильно укрепленных позиций противника. Наша бригада вместе с двумя другими входила в состав 7-ой дивизии М-31. В каждой бригаде было четыре дивизиона, а в дивизионе - три батареи. Осенью 1944 года, вместо рам, первые дивизионы бригад получили самоходные установки на шасси автомобилей «студебеккер». Боевая работа на батарее была следующей. На огневой позиции, находящейся как правило в 1, 5-2-х километрах от своего переднего края, в линию расставлялись рамы и на них закреплялись ящики с минами. Работа была физически трудной , обычно мину с ящиком устанавливали 3-4 человека. После окончания работы, весь личный состав уезжал в тыл на несколько километров. Оставлялись четыре человека -командир батареи, старший электротехник -офицер, и два сержанта младших электротехника. Они собирали электрическую схему и выводили ее в укрытие на фланги батареи метрах в 20-25. Схема подсоединялась к подрывной машинке. По команде по телефону ввинчивались взрыватели, а непосредственно перед залпом, также по команде, с них срывались предохранительные колпачки.

В войну фотокинокорреспонденты очень любили снимать залпы реактивных минометов. Залп реактивных минометов зрелище весьма эффектное, но находиться вблизи залпа попросту страшно, и обычно снимают издали. Уже на территории Востояной Пруссии решили заснять залп и нашей батареи. Вероятно, опытом подобной съемки, с оператором никто не поделился. Когда начался залп, он мгновенно упал от страха на землю. Съемка не удалась.

18. 13/01/1945.

В этот день началось наступление войск 3-го Белорусского фронта уже на немецкой земле. Огневая позиция - в районе города Шталлупена. День очень хмурый, низкие облака. Идет установка мин на рамы. С одной стороны «шуруют» командир батареи капитан Вагин и командир взвода лейтенант Яковлев, а с другой - я и старший электротехник Прохоренко. Вдруг, в противоположной от нас стороне, разрываются несколько вражеских снарядов. Яковлев и еще двое солдат упали - ранены. Рана Яковлева оказалась смертельной, он умер в госпитале. Еще одна мать лишилась единственного сына.

19. На войне всякое бывает.

Такая пословица бытовала в то время. Во взводе управления служил пожилой сержант. Лет ему было за сорок. Его сын и дочь тоже были на фронте. Однажды с солдатом, вдвоем, они тянули кабель. Видят - копают могилу. Спросили: кому? Ответили: погибшему разведчику... Когда возвращались, разведчик был уже похоронен. Как водится, табличка с именем, фамилией и годом рождения. Подошли посмотреть - все данные совпадают с данными сына сержанта. Могилу немедленно раскопали.... Это был его сын...

20. Разведка дороги.

Конец января 1945 года. Наши войска подошли к южной окраине Кенигсберга. (взят он был большой кровью лишь 10 апреля). Немцы оставили нетронутым винный завод с его запасами выработанной продукции. Они рассчитали правильно: наступавшие хорошо попользовались спиртным и не выдержали контратаки, стали отступать. Батарея подготовленная к залпу, оказалась под угрозой захвата противником. Было приказано:немедленно рамы разрядить, погрузиться в машины и отходить по определенному маршруту.

Меня же, командир бригады приказал отправить на машине с пустыми ящиками в кузове (там же сидели двое солдат) - по другой, параллельной дороге, которая вела на командный пункт и хорошо оттуда просматривалась. Нужно было разведать дорогу.

И вот я на эту дорогу выехал. Она была совершенно пустая, никого не встретил и не обогнал, проехал мимо разбитой установки М-13. Вдруг, вокруг машины, стали рваться немецкие снаряды. Итак, мы - мишень. В этом случае надо бросать машину и спасаться на земле-матушке. Я решил по-другому: продолжать ехать, рассчитывая, что в движущуюся цель попасть будет не так легко. Мы доехали до командного пункта бригады, оттуда все происходящее было хорошо видно. Навстречу бежит командир бригады полковник Коротун. Видит: борта машины побиты осколками, а мы, чудом невредимы. Приказал писать на меня представление к ордену.

21. 22/04/1945.

В Восточной Пруссии был захвачен склад с немецкими реактивными минами -плохой копией наших мин. Их дальность была всего 2, 5 км. Поэтому огневая позиция должна была располагаться вблизи своего переднего края. Так было и у начала узенькой косы, вдававшейся к морю, возле города Пиллау(сейчас -Балтийск).

Имея полное превосходство в силах, забыв осторожность, начальство разрешило установку мин на рамы производить на глазах противника.

Командир батареи Вагин, очень опытный и осторожный, сославшись на плохое самочувствие, поручил производить залп мне-своему помощнику.

После установки мин он уехал вместе с личным составом батареи. Мы, как всегда, вырыли на фланге батареи, метрах в двадцати от крайней рамы, укрытие в форме буквы «Г». На этот раз, очень глубокое - рукой доверху не достанешь. Приближалось начало артподготовки. Поступила команда: «Ввернуть взрыватели!». Выполнили. Через некоторое время вторая команда: «Сорвать колпачки!» . Далее нужна немедленная команда «Залп!», иначе любое попадание чего -нибудь во взрыватель вызовет взрыв страшной силы - ведь на рамах более десяти тонн мин ! Прошло уже 15 минут, а команды нет. Видимо, «кто-то где-то что-то» не успел. А немцы ведут непрерывный арт. огонь по нашей огневой позиции. И взрыв раздался. Ударной волной электриков-сержантов сильно контузило. Мы с офицером-электриком Прохоренко остались невредимы, т. к. находились в отсеке укрытия, расположенном перпендикулярно фронту ударной волны. Наша батарея, оставшись без материальной части, больше залпов не давала.

Так для меня закончилась война.

22. Дорогие мои командиры.

Расскажу о тех, кто своими качествами человека и командира оставили о себе добрую память и самые теплые чувства.

Командир 3-го дивизиона 261 артполка, майор Полещуков. Не кадровый офицер, инженер из Новосибирска, на 10-12 лет старше нас, командиров взводов и батарей. Строгий и справедливый.

Первый бой дивизиона 22 июля 1943 года сложился крайне неудачно. Наша неопытность и неумение ориентироваться в лесу привели к бездействию дивизиона. Не была обеспечена связь между НП и огневыми позициями. Пехота без артиллерийской поддержки отошла, не выдержав атаки противника. На опушке леса, служившей командным пунктом, группа офицеров оказались перед цепями наступающих немцев. Пока первая цепь немцев не подошла на 150 метров, Полещуков команды на отход в лес не давал. Хотел показать нам, малоопытным, врага в лицо. За несколько месяцев до конца войны, он, будучи начальником штаба артиллерии дивизии, был сильно контужен и частично потерял память, многих не узнавал. Но меня на встрече ветеранов через сорок лет - узнал!

Толя Бабыкин -мой командир 8-й батареи в этом дивизионе, самый молодой командир батареи в полку , всего на год старше меня. Какая бы обстановка ни была, всегда подтянут, одет чисто и аккуратно. Очень принципиальный и справедливый. Никогда не позволял малейшей грубости по отношению к подчиненным. По роду боевой деятельности мы редко бывали вместе. Но однажды, так получилось, что шальная пуля скользнула по его сапогу, сделав вмятину. Он побледнел и сказал: «Наверное, скоро меня убьет». К сожалению так и случилось... На территории Германии его смертельно ранило. Умер он в госпитале. Похоронен на польской земле.

Толя Кузьмин - первый мой командир батареи в бригаде реактивных минометов. Мы - одногодки, окончили одно и тоже училище, он - месяца на два раньше. Внешне был полным антиподом Бавыкина. Тот - немного выше среднего роста, славянского вида, этот - высокий, чернявый красавец похожий на цыгана. Все его любили и уважали безмерно. Но недолго нам пришлось вместе воевать: меня перевели в другую батарею, а его, вскоре, во вновь созданный самоходный дивизион. Там, трагично, даже для войны, закончилась его жизнь. Во время рекогносцировки, «виллис», где он был вместе с командиром и начальником штаба дивизиона, напоролся на немецкий танк «тигр». Командира дивизиона пулеметной очередью сразило насмерть, остальные еле спаслись. Но через несколько дней, в Толю - прямое попадание снаряда. Хоронить было нечего...

23. Дорогие мои сержанты.

В моем взводе управления было три сержанта. Командир отделения связи Павел Зрилин, - опытный воин. Имел орден Боевого Красного Знамени еще за Финскую войну. На ней он воевал пулеметчиком. Было ему 24 года.

Немного старше - командир отделения разведки Петр Миляев:требовательный командир и обстоятельный человек.

И всегда веселый, неунывающий певун, мой одногодок из глубинки Ульяновской области Коля Рябчиков, он - начальник радиостанции.

Все они свое дело знали хорошо. Их боевая служба проходила на НП командира батареи.

Через несколько месяцев Миляев заболел, был отправлен в госпиталь, а на его место назначили Рябчикова. Когда Миляев вернулся его направили на прежнюю должность во взвод управления дивизиона.

Все они, как и я, вышли из строя в течение первых девяти дней февраля 1944 года. Миляев находился на НП командира дивизиона. Верхняя часть блиндажа возвышалась над грунтом. Только так можно было строить на болотистой местности. Шальной снаряд-болванка насквозь прошил блиндаж. При этом Миляеву оторвало голову...

Зрилина тяжело ранило за день до моего ранения. Когда я шел на передний край, мне показали место где это произошло. На снегу еще была его кровь. Видимо, в госпитале он и скончался.

Рябчиков остался командовать взводом вместо меня, но всего на несколько дней: тяжелое ранение в ногу. Еле сумел избежать ампутации, восемь месяцев провел в госпиталях. Через сорок лет мы нашли друг друга. И дружбе, скрепленной кровью, остались верны до конца жизни.

24. Несколько дней после войны.

Кончилась война. Победу нужно отпраздновать. Предполагается праздничный ужин для офицеров бригады. Их - более сотни, а водки - мало. Естественное решение командования - оставить тех, кто помладше чином. А как раз они готовили и осуществляли залпы: командиры взводов, старшие электротехники, помощники командиров батарей. Конечно командиры батарей приглашались, ведь их всего двенадцать.

По весеннему лесу где дислоцируется бригада, прогуливается компания младших офицеров. Нам встречается комсорг бригады, такой же младший офицер, как и мы.

Среди нас два электрика, еще не оправившиеся от контузии. Один заикается, другой почти не слышит. Комсорг издевательски говорит, тому, кто заикается - «Ну что, вас мелкоту не пригласили?!». Боксом я не занимался, но мой удар по лицу свалил его с ног.

Этот инцидент, был первым и, к сожалению, не последним отзвуком перенесенной контузии. В последующей жизни, хамство и несправедливость провоцировали меня на неконтролируемые разумом поступки, едва не кончавшиеся трагическим исходом.

Послесловие.

Почему же я все-таки остался жив? Ведь как говорит статистика, шансов было всего 3 из 100. Думаю, причины в следующем:

1. Я не был на фронте в первый, самый тяжелый период войны:учился в училище.

2. Непосредственно на самом переднем крае я был всего шесть месяцев из 30 официально считавшихся у меня фронтовыми. На эти месяцы приходятся контузия и ранение.

3. Последний год войны я служил в реактивной артиллерии, где степень риска была гораздо ниже, чем в должности КВУ в ствольной артиллерии.

4. Как офицер, я действовал в основном разумно, принимал оптимальные решения. В моей аттестации военных лет была фраза: «... в бою не теряется».

5. Возможно, меня просто хранила судьба!

Каплан Г.С. , осень 1941 год

Г.К. С большим вниманием и удовольствием прочитал Ваши воспоминания

Позвольте задать Вам несколько вопросов о некоторых аспектах фронтовой жизни. Потери в реактивной артиллерии были сравнительно небольшими. Чем это обусловлено?

К. Г. - Они были незначительны в основном из-за относительной неуязвимости от огневых средств противника. Ведь продолжительность залпа батареи реактивных установок исчислялась секундами, и залп проводился ограниченным в несколько человек кругом лиц: командиром батареи, командирами установок и шоферами на М-8 и М-13, и двумя офицерами и двумя - сержантами электриками на М-31. После залпа огневые позиции немедленно покидались. Дозалповая подготовка проводилась скрытно, для наших установок М-31 в основном в ночное время. За год моей службы в РА батарея потеряла всего примерно 30% личного состава. Поймите одно, в современной войне нельзя всех послать в пехоту в окопы, и требовать от людей геройской смерти в штыковом бою . К концу войны уже воевали, скажем так, - не заливая немцев кровью и не заваливая их траншеи трупами красноармейцев, а стараясь победить за счет применения техники

Г.К. Скажите был ли какой-то антагонизм между воевавшими на передовой и теми, кто находился в армейских тылах?

К. Г. - Ненависти не было. Те кто воевал на «передке» завидовали тыловикам «черной завистью». Но не тому, что так называемые «тыловые крысы» были в большей безопасности, а тому, что те лучше одеты и обуты, как правило сыты и имеют крышу над головой: крепкий блиндаж или палатку. Да еще на передовой постоянно нас мучили вши. Но долго отсиживаться в тылу молодым и здоровым не позволяли. Их меняли люди пожилые или ограниченно годные после ранений. Для примера - в взводе разведки штабной батареи при управлении 27-й Армии, почти все бойцы были в 2 раза старше меня. Во взводе управления гаубичной батареи в стрелковой дивизии, я помню лишь одного радиста в возрасте за 30 лет.

Конечно, было много приспособленцев, устроившихся на «теплые места» в штабах и тылах, но так было и будет всегда во всех войнах и во всех армиях.

Первыми погибают искренние патриоты и идеалисты, а «накипь» частенько выживает, кантуясь по тылам. Все зависит от совести каждого конкретного человека.

Когда я прибыл после госпиталя служит в дивизию реактивных минометов, командир дивизии Карсанов предложил служить у него адъютантом. Я отказался, я хотел убивать врагов своей Родины. Многие удивлялись моему решению и прямо меня спрашивали, - «Ты что, жить не хочешь?»... Я сознательно сделал свой выбор и о нем не жалел.

Г.К. Как кормили на фронте?

К. Г. - Не помню чтобы я сильно голодал во время боевых действий, честно говоря не до еды было. Иногда, на «передок» с огневой позиции приносили что-то теплое в термосах, но нередко нас, управленцев, кормила пехота. Хлеб или сухари могли быть всегда при себе. Настоящий голод в течение нескольких дней, я испытал в конце 1943 года, когда вел пешком колонну дивизиона. Это были управленцы из двух батарей и дивизиона. Расчеты орудий были на «студебеккерах» и «доджах3/4», которые тащили орудия. Штабные тоже пешком не шли. Незадолго до этого перехода, наш артполк отдыхал три недели в тылу, так вместо хлеба давали сухари. Но в этот «пеший поход» выдали вместо сухарей- муку! Ночевали в деревнях, за ночь хозяйки пекли лепешки. На огородах оставались овощи, их собирали и ели. В реактивной артиллерии питание было нормальное, из полевых кухонь.

Г.К. Вы заканчивали «свою» войну на территории Германии в Восточной Пруссии. Как наши солдаты вели себя на немецкой земле? Насколько правдивы истории о «зверствах Красной Армии»? Что было на самом деле?

К. Г. - В ноябре 1944 года, наша бригада перешла советско-германскую границу. У дороги, на дереве висел повешенный селовек в немецкой форме. На груди его была дощечка с надписью - «Собаке-собачья смерть». Это власовец. Их в плен брали редко.

Бои в Пруссии были очень ожесточенные, приходилось все время «прогрызать» немецкую оборону, но обратило внимание следующее: в тех местах где не было боев, многие дома были сожжены. Солдаты переночевав в доме, утром сжигали его. Вовремя не оповестили войска, что эта территория будет советской. Вскоре это явление прекратилось и далее оставались целыми и дома, и все, что было в них. Запомнилось, что бродило много бесхозного скота. Полевые кухни были завалены мясом и птицей. Помню, как в котле нашей батарейной кухни варился бульон из 15 куриц (на 40 человек личного состава). Начальство среагировало быстро. Подразделения лишились централизованного снабжения и войска перевели на «подножный корм». Когда «местные» возможности иссякли, мы снова хлебали щи из щавеля и крапивы.

Что касается насилия над немецкими женщинами - от этого никуда не уйдешь. «Победителю - все». Однажду мне пришлось увидеть огромную воронку от крупной авиабомбы. На дне воронки лежали 12-15 изнасилованных и убитых немецких женщин, в соответствующих позах. . Жуткая картина. Но я не помню случая, чтобы кто-то из солдат нашего дивизиона занимался насилием или расстрелами. В реактивную артиллерию отбирали народ сознательный и образованный, бывших уголовников у нас не было.

По поводу «грабежей» и «трофейной лихорадки». Согласно приказу Главкома разрешалось посылать домой вещевые посылки. Брошенное добро валялось в оставленных немецких домах. У кого было желание «прибарахлиться» - затруднений не испытывал. Но никто не лазил в чемоданы немецких беженцев. Явный перебор по части «трофеев» совершал командир бригады полковник Коротун, получивший прозвище - «трофейщик». Если ему доносили, что у кого-то из солдат или офицеров есть ценный трофей, он лично приезжал на батарею и забирал эти вещи, обвиняя своих подчиненных в мародерстве и угрожая трибуналом. Особо полковник гордился своей коллекцией фарфоровых столовых сервизов. «Кому война, а кому хреновина одна»...

Солдаты больше искали спиртное, чем барахло. На этой почве происходили разные случаи. Обычно в РА (реактивной артиллерии) дисциплина была образцовой. Как-то захватили брошенный немцами винный завод. Водки нам не досталось. Довольствовались сухим вином - рейнвейном. Расположились в подвале. Заходит какой-то батареец и говорит комбату - «Эй, ты, Вагин... ». Это вино пили вместо воды, вот и солдата развезло...

Г.К. Как по Вашему мнению, проявили себя на фронте политработники.?

К. Г. - В войну мне пришлось служить в 4-х частях, исключая госпиталь. И никакими видами политработы, кроме наглядной агитации в виде лозунгов на дорогах ифонтовых газет я охвачен не был. Не видел кино, фронтовых бригад, лектороГ.К.пропагандистов, не читал центральных газет. Теперь о встреченных мной комиссарах. Первого моего политрука штабной батареи звали Кравцов. Он прибыл в батарею вскоре после меня. В качестве личного оружия мне достался наган - несамовзвод, образца начала века. У политрука оружия не было. Неимоверный интриган Кравцов, предпринял все, чтобы отобрать мой наган для него. У него это получилось. Мои «старички» за своего командира взвода обиделись, и уже через несколько дней раздобыли мне немецкий «параделлум».

В просторном блиндаже на артиллерийском НП 27-й Армии нас жило четверо:молодой командир батареи, прибывший к нам из госпиталя после ранения, комиссар Кравцов, я и фельдшер лейтенант м/с Верочка. У каждого свой лежак. В одной стороне комбат и Верочка, в другой - я и Кравцов. Иногда, по ночам комбат ходил « в гости» к Верочке. Кравцов донес. Меня вызвал начальник штаба артиллерии. Я сказал, что сплю как убитый и ничего не знаю. Но все-таки командира «убрали от нас» в другую часть

За пол-года боев в 3-м дивизионе 261 АП я вообще не видел политработников, поэтому никого из них не помню. В пехоте, на передовой никто из политруков не появлялся...

В нашем дивизионе 9-й ГМБр, замполитом служил очень интеллигентный майор, говорили, что «на гражданке» он был лектором. За 11 месяцев я не слышал ни одного его выступления, не видел в бою и вне боя на огневых позициях. Жизнь его закончилась нелепо и трагически. Погиб не в бою, а от заражения крови, после пореза во время бритья. Умер он в госпитале. А вообще я видел немало просто подлых людей служивших в политотделах. Так что, на основании личного опыта, могу дать деятельности политорганов на войне только лишь отрицательную оценку.

Г.К. Еще одна «больная» тема - наградная. Что-нибудь скажете по этому вопросу?

К. Г. - Я себя обделенным наградами не считаю . Свои орденами получил за конкретные дела. Хотя в первом случае награда могла быть повыше, если бы речь шла о человеке с другой фамилией. Через сорок лет после войны я узнал от бывшего командира КВУ-1, что ему предложили по желанию участвовать в этом и деле, и пообещали в случае удачи орден «Красного Знамени». Он отказался... Конечно, наибольшее количество наград имели совсем не те люди которые их заслужили - многократно раненые в боях на переднем крае. Вот вам пример. Рядом со мной живет бывший офицер-пехотинец Самуил Мемельман. Он был ранен шесть раз, из них четыре тяжело. За всю войну получил только орден Красной Звезды... Вся «грудь в орденах» была у офицеров и солдат служивших в штабах, начиная со штаба полка. Эти себя не забывали и наградами не «обижали».

Еще один фактор. Достаточно даже было мелкой неприязни со стороны вышестоящего начальства к представленному к награде, как представление отменялось или его уровень снижался. Тот же Коротун не разрешал представлять к наградам офицеров не поделившихся с ним трофеями.

После окончания войны пришел приказ, решить вопрос о представлении к наградам тех солдат, которые раньше не имели никаких регалий. Сидели с комбатом в блиндаже и «сочиняли» наградные листы на своих батарейцев. Хотя некоторым давать медали было просто не за что. В бригаде был например, один ненагражденный офицер, помпотех, отличавшийся трусостью. Оказывается, комбриг Коротун презирал его за то, что тот, бывший танкист служит в реактивной артиллерии. Возможно, тут он был прав.

Г.К. Какое отношение было к служившим в особых отделах и трибуналах?

К. Г. - Их боялись все и старались не связываться. . Власть у них была неограниченная и они могли любого человека в «землю загнать». Мне не пришлось лично столкнуться с этими «товарищами». Например, весной 1943 года наша дивизия формировалась из остатков 147-й курсантской стрелковой бригады и «свежей» 120-й стрелковой бригады прибывшей с Поволжья, из города Чапаевска, и прозванной «чапаевской». Если костяк курсантской бригады составляли фронтовики - комсомольцы, смелые и честные патриоты, то «чапаевцы» на 70 % были сформированы из амнистированных зэков -уголовников. Мы стояли на формировке в Тульской области, так жители окрестностей буквально стонали от выходок наших уголовничков. Тогда трибунал раздавал расстрельные приговоры налево и направо, но это мало помогало. Только после первых боев, когда «лагерную братву» в пехоте порядком выбило, в полках появилось подобие армейской настоящей дисциплины.

А как героя наши карательные органы могли «стереть в пыль», я вам расскажу. Почти все время, когда, я служил в 261 АП 197-й стрелковой дивизии, наша батарея поддерживала огнем батальон майора Минца. Рувим Минц начинал войну, если я не ошибаюсь, - сержантом, а к концу 1943 года уже командовал батальоном и был кавалером трех (!) орденов Боевого Красного Знамени. Это был очень смелый и умный офицер, который берег и уважал простых солдат. Было ему тогда всего 23 -24 года. Начальство он презирал фактически в открытую и мог комполка послать куда-подальше если получал тупой приказ. Одним словом, это была личность. Уже на территории Германии, он с батальоном нарвался на большую группу немцев выходящих из окружения, был страшный бой на истребление, из которого вышли живыми только Минц и еще четыре солдата. Командир полка сразу отдал Минца под трибунал, тот попал в штрафбат, был там тяжело ранен.

На его тело было страшно смотреть - сплошные рубцы. После войны, на встречах однополчан, Минц выглядел сломленным, хмелел с первой рюмки. А командир полка, между прочим Герой Союза, ни разу не пришел на встречи ветеранов происходившие в Москве, хоть и жил в столице, и находился в добром здравии. Все знали, что вина за трагедию, происшедшую с батальоном Минца целиком и полностью лежит на командире полка и судить надо было его... Боялся наверное в глаза Рувиму посмотреть...

Г.К. Во многих статьях о ВОВ, повторяется фраза, что из солдат 1920-1924 года рождения выжили трое из ста. Мне это утверждение не кажется верным. Многие выбывали навсегда из строя по ранению, попадали служить в зенитные или авиационно-технические подразделения, в погранполки, на корабли флота или в ту же реактивную артиллерию, где шансы выжить были довольно высокие. Я так и не нашел официального источника обладающего подобной статистикой. Ваш год рождения-1923. Расскажите о судьбе Вашего поколения.

К. Г. - В нашем классе -10 «Б» училось 14 ребят. Семь не вернулись с войны, четверо были на войне и уцелели. Двое не были мобилизованы по здоровью, а один, как говорится, от войны «отсачковал». О военной судьбе некоторых я знаю. Мой тезка, по фамилии Бабушкин, служил солдатом в весьма элитной части, в одном из первых полков реактивных установок М-13. Попал он туда, благодаря соседу по дому, офицеру хозяйственной службы. В 1943 году Бабушкин был послан в Москву, в командировку и обратно на фронт возвращаться не захотел. За дезертирство был направлен в штрафную роту. Свою вину он искупил не только кровью, но и жизнью. Раненый пулей в грудь навылет он умер в госпитале... Сергей Голохвастов стал курсантом училища береговой обороны в Севастополе, оборонял этот город, но с училищем в эвакуацию не поехал. Получил звание лейтенанта, воевал в морской пехоте, был ранен. Сергей пропал без вести в боях на Кубани. Адик Гриппост, уже в конце войны не вернулся из боевого вылета на Пе-2, погиб в Восточной Пруссии. Виталий Юренков погиб в московском ополчении. Я не знаю точных обстоятельств гибели на фронте моих одноклассников Ринберга, Мухина и Брискина. Кроме меня, с войны вернулись Виктор Щуплов, Борис Катков и Толя Кучин. Щуплов окончил морское училище в Баку. Воевал он или нет, я не знаю. После войны он был кадровым офицером флота. Мой лучший школьный друг Толя Кучин, закончил инженерное училище и воевал командиром саперной роты на северных фронтах. После войны, он служил на Балтийском флоте.

Как и многие ученики нашей школы, Катков был из семьи высокопоставленного советского чиновника. Его отец служил в Наркомате иностранных дел, и их семья жила в «доме на набережной». Всю войну Катков прослужил фельдегерем на По-2 в штабе Мерецкова на Карельском фронте, а потом на Дальнем Востоке. Все они уже ушли из жизни.

От войны «сбежал» Виктор Файнштейн-Кузин. После войны я пару раз говорил с ним по телефону, и приглашал на встречи одноклассников, инициатором которых я являлся. Но он никогда не появлялся. Знал, что за «сачкование» от фронта и смену фамилии все его считали изгоем. И это было справедливо. А из моих четырех близких «внешкольных» друзей воевали только Яков Нейштадт и Витя Бинштейн. Яша был взводный и ротный пехотный офицер, командир штрафной роты в 1943 году, дважды тяжело раненый, он, как говорится, хлебнул войны на все сто! После войны, Яша стал знаменитым шахматным теоретиком, автором десятков книг посвященных шахматной игре. Бинштейн воевал солдатом в пехоте и после тяжелого ранения был комиссован по инвалидности. Другой мой друг был сыном видного ученого, генерала, членкора Академии наук. Он всю войну проучился в Военно-Воздушной Инженерной Академии, и после стал знаменитым ученым в области ракетостроения. А подробностей как «закосил» от фронта еще один мой товарищ, фамилию которого я не желаю называть - я не знаю.

Сразу после войны, сам факт того, что кто-то избежал фронта по «липовой» справке или по другим причинам, зачастую ставил «крест» на прежних дружеских отношениях. Прошло немало времени, пока восстановились прежние отношения с теми кто не воевал.

Всего хватало в те годы. И патриотизма, и беззаветной смелости, и подлой трусости и шкурничества.

К 30- летию Победы, я в родной школе сделал соответствующий стенд.

Оказалось, что из трех выпускных классов на фронте были 29 ребят. С войны вернулось 14 человек...